Но не все русские люди 30-х и 40-х годов думали
так;
некоторые не соглашались с тем, что германская ци-
вилизация есть верхняя ступень прогресса, что славянс-
кое племя есть племя неисторическое. Они не видели при-
чины, почему мировое развитие должно остановиться на
германцах. Из русской истории вынесли они убеждение,
что славянство было далеко от застоя, что оно могло
гордиться многими драматическими моментами в своем
прошлом и что оно, наконец, имело свою культуру. Это
учение было хорошо изложено И. В. Киреевским
(1806--1856). Он говорит, что славянская культура в ос-
нованиях своих была самостоятельна и отлична от гер-
манской. Во-первых, славяне получили христианство из
Византии (а германцы -- из Рима) и их религиозный быт
получил иные формы, чем те, которые сложились у герман-
цев под влиянием католичества. Во-вторых, славяне и
германцы выросли на различной культуре: первые-- на
греческой, вторые -- на римской. В то время, как гер-
манская культура выработала свободу личности, славянс-
кие общины совершенно поработили ее. В-третьих, госу-
дарственный строй был создан различно. Германия сложи-
лась на римской почве. Германцы были народ пришлый; по-
беждая туземное население, они порабощали его. Борьба
между побежденными и победителями, которая легла в ос-
нование государственного строя Западной Европы, перешла
впоследствии в антагонизм сословий; у славян государс-
тво создалось путем мирного договора, добровольного
признания власти. Вот различие между Россией и Зап. Ев-
ропой, различие религии, культуры, государственного
строя. Так думали славянофилы, более самостоятельные
последователи германских философских учений. Они были
убеждены, что самостоятельная русская жизнь достигла
наибольшего развития своих начал в эпоху Московского
государства. Петр В. грубо нарушил это развитие, на-
сильственною реформою внес к нам чуждые, даже противо-
положные начала германской цивилизации. Он повернул
правильное течение народной жизни на ложный путь заимс-
твования, потому что не понимал заветов прошлого, не
понимал нашего национального духа. Цель славянофилов --
вернуться на путь естественного развития, сгладив следы
насильственной петровской реформы.
Общая точка зрения западников и славянофилов слу-
жила им основанием для толкования не только смысла на-
шей истории, но и отдельных ее фактов: можно насчитать
много исторических трудов, написанных западниками и
особенно славянофилами (из славянофилов историков сле-
дует упомянуть Константина Сергеевича Аксакова,
1817--1860). Но их труды были гораздо более философски-
ми или публицистическими, чем собственно историческими,
а отношение к истории гораздо более философским, чем
научным.
Строго научная цельность исторических воззрений
впервые создана была у нас только в 40-х годах XIX в.
Первыми носителями новых исторических идей были два мо-
лодые профессора Московского университета: Сергей Ми-
хайлович Соловьев (1820-- 1879) и Константин Дмитриевич
Кавелин (1818--1885). Их воззрения на русскую историю в
то время назывались "теорией родового быта", а впос-
ледствии они и другие ученые их направления стали из-
вестны под названием историко-юридической школы. Воспи-
тывались они под влиянием германской исторической шко-
лы. В начале XIX в. историческая наука в Германии сде-
лала большие успехи. Деятели так называемой германской
исторической школы внесли в изучение истории чрезвычай-
но плодотворные руководящие идеи и новые методы иссле-
дования. Главною мыслью германских историков была мысль
о том, что развитие человеческих общин не есть резуль-
тат случайностей или единичной воли отдельных лиц: раз-
витие общества совершается, как развитие организма, по
строгим законам, ниспровергнуть которые не может ни ис-
торическая случайность, ни личность, как бы гениальна
она ни была. Первый шаг к такому воззрению сделал еще в
конце XVIII столетия Фридрих Август Вольф в произведе-
нии "Prologomena ad Homerum", в котором он занимался
исследованием происхождения и состава греческого эпоса
"Одиссеи" и "Илиады". Давая в своем труде редкий обра-
зец исторической критики, он утверждал, что гомеровский
эпос не мог быть произведением отдельной личности, а
был постепенно, органически созданным произведением по-
этического гения целого народа. После труда Вольфа та-
кое органическое развитие стали искать не только в па-
мятниках поэтического творчества, но и во всех сферах
обществен ной жизни, искали и в истории и в праве.
Признаки органического роста античных общин наблюдали
Нибур в римской истории, Карл Готфрид Миллер в гречес-
кой. Органическое развитие правового сознания изучили
историки-юристы Эйхгорн (Deutsche Staatsung Rechtsgesc-
hichte, в пяти томах, 1808) и Савиньи (Geschichte
des ro mischen Rechts in Mittelalter, в шести то-
мах, 1815-- 1831). Эти труды, носившие на себе печать
нового направления, к половине XIX в. создали в Герма-
нии блестящую школу историков, которая и до сих пор еще
не пережила вполне своих идей.
В идеях и приемах ее выросли наши ученые истори-
ко-юридической школы. Одни усвоили их путем чтения,
как, напр., Кавелин; другие -- прямо слушанием лекций,
как, напр., Соловьев, который был учеником Ранке. Они
усвоили себе все содержание немецкого исторического
направления. Некоторые из них увлекались и германской
философией Гегеля. В Германии точная и строго фактичес-
кая историческая школа не всегда жила в ладу с метафи-
зическими учениями гегелианства; тем не менее и истори-
ки, и Гегель сходились в основном воззрении на историю,
как на закономерное развитие человеческих обществ. И
историки и Гегель одинаково отрицали в ней случайность,
поэтому их воззрения могли ужиться в одной и той же
личности. Эти воззрения и были впервые приложены к
русской истории нашими учеными Соловьевым и Кавелиным,
думавшими показать в ней органическое развитие тех на-
чал, которые были даны первоначальным бытом нашего пле-
мени и которые коренились в природе нашего народа. На
быт культурный и экономический они обращали меньше вни-
мания, чем на внешние формы общественных союзов, так
как имели убеждение, что главным содержанием русской
исторической жизни была именно естественная смена одних
законов общежития другими. Они надеялись подметить по-
рядок этой смены и в нем найти закон нашего историчес-
кого развития. Вот почему их исторические трактаты но-
сят несколько односторонний историко-юридический харак-
тер. Такая односторонность не составляла индивидуаль-
ности наших ученых, а была занесена ими от их германс-
ких наставников. Немецкая историография считала главной
своей задачей исследование именно юридических форм в
истории; корень этого взгляда кроется в идеях Канта,
который понимал историю, "как путь человечества" к соз-
данию государственных форм. Таковы были те основания,
на которых строилось первое научно-философское воззре-
ние на русский исторический быт. Это не было простое
заимствование чужих выводов, не было только механичес-
кое приложение чужих идей к плохо понятому материалу,
-- нет, это было самостоятельное научное движение, в
котором взгляды и научные приемы были тождественны с
германскими, но выводы отнюдь не предрешались и зависе-
ли от материала. Это было научное творчество, шедшее в
направлении своей эпохи, но самостоятельно. Вот почему
каждый деятель этого движения сохранял свою индивиду-
альность и оставил по себе ценные монографии, а вся ис-
торико-юридическая школа создала такую схему нашего ис-
торического развития, под влиянием которой до сих пор
живет русская историография.
Исходя из мысли, что отличительные черты истории
каждого народа создаются его природой и его первона-
чальной обстановкой, они и обратили внимание на перво-
начальную форму русского общественного быта, которая,
по их мнению, определялась началом родового быта. Всю
русскую историю представляли они, как последовательный
органически стройный переход от кровных общественных
союзов, от родового быта -- к быту государственному.
Между эпохою кровных союзов и государственною лежит
промежуточный период, в котором происходила борьба на-
чала кровного с началом государственным. В первый пери-
од личность безусловно подчинялась роду, и положение ее
определялось не индивидуальной деятельностью или спо-
собностями, а местом в роде; кровное начало господство-
вало не только в княжеских, но и во всех прочих отноше-
ниях, оно определяло собою всю политическую жизнь Рос-
сии. Россия в первой стадии своего развития считалась
родовой собственностью князей; она делилась на волости,
соответственно числу членов княжеского дома. Порядок
владения обусловливался родовыми счетами. Положение
каждого князя определялось его местом в роде. Нарушение
старшинства порождало междоусобицы, которые, с точки
зрения Соловьева, ведутся не за волости, не за нечто
конкретное, а за нарушение старшинства, за идею. С те-
чением времени изменились обстоятельства княжеской жиз-
ни и деятельности. На северо-востоке Руси князья яви-
лись полными хозяевами земли, сами призывали население,
сами строили города. Чувствуя себя создателем новой об-
ласти, князь предъявляет к ней новые требования; в силу
того, что он сам ее создал, он не считает ее родовой, а
свободно распоряжается ею и передает ее своей семье.
Отсюда возникает понятие о собственности семейной, по-
нятие, вызвавшее окончательную гибель родового быта.
Семья, а не род, стала главным принципом; князья даже
начали смотреть на своих дальних родственников, как на
людей чужих, врагов своей семьи. Наступает новая эпоха,
когда одно начало разложилось, другого еще не созда-
лось. Наступает хаос, борьба всех против всех. Из этого
хаоса вырастает случайно усилившаяся семья московских
князей, которые свою вотчину ставят выше других по силе
и богатству. В этой вотчине мало-помалу вырабатывается
начало единонаследия -- первый признак нового государс-
твенного порядка, который и водворяется окончательно
реформами Петра Великого.
Таков, в самых общих чертах, взгляд С. М. Соловь-
ева на ход нашей истории, взгляд, разработанный им в
двух его диссертациях: 1) "Об отношениях Новгорода к
великим князьям" и 2) "История отношений между князьями
Рюрикова дома". Система Соловьева была талантливо под-
держана К. Д. Кавелиным в нескольких его исторических
статьях (см. том 1 "Собрания Сочинений Кавелина" изд.
1897 г.). В одной лишь существенной частности расходил-
ся Кавелин с Соловьевым: он думал, что и без случайного
стечения благоприятных обстоятельств на севере Руси ро-
довой быт княжеский должен был разложиться и перейти в
семейный, а затем в государственный. Неизбежную и пос-
ледовательную смену начал в нашей истории он изображал
в такой краткой формуле: "Род и общее владение; семья и
вотчина или отдельная собственность; лицо и государс-
тво".
Толчок, данный талантливыми трудами Соловьева и
Кавелина русской историографии, был очень велик. Строй-
ная научная система, впервые данная нашей истории, ув-
лекла многих и вызвала оживленное научное движение.
Много монографий было написано прямо в духе истори-
ко-юридической школы. Но много и возражений, с течением
времени все более и более сильных, раздалось против
учения этой новой школы. Ряд горячих научных споров, в
конце концов, окончательно расшатал стройное теорети-
ческое воззрение Соловьева и Кавелина в том его виде, в
каком оно появилось в их первых трудах. Первое возраже-
ние против школы родового быта принадлежало славянофи-
лам. В лице К. С. Аксакова (1817--1860) они обратились
к изучению исторических фактов (к ним отчасти примкнули
московские профессора [В. Н.] Лешков и [И. Д.] Беляев,
1810--1873); на первой ступени нашей истории они увиде-
ли не родовой быт, а общинный и мало-помалу создали
свое учение об общине. Оно встретило некоторую поддерж-
ку в трудах одесского профессора [Ф. И.] Леонтовича,
который постарался определить точнее примитивный харак-
тер древней славянской общины; эта община, по его мне-
нию, очень походит на существующую еще сербскую "задру-
гу", основанную отчасти на родственных, отчасти же на
территориальных отношениях. На месте рода, точно опре-
деленного школой родового быта, стала не менее точно
определенная община, и, таким образом, первая часть об-
щеисторической схемы Соловьева и Кавелина потеряла свою
непреложность. Второе возражение против частной этой
схемы сделано было ученым, близким по общему своему
направлению к Соловьеву и Кавелину. Борис Николаевич
Чичерин (1828--1904), воспитывавшийся в той же научной
обстановке, как Соловьев и Кавелин, отодвинул за преде-
лы истории эпоху кровных родовых союзов на Руси. На
первых страницах нашего исторического бытия он видел
уже разложение древних родовых начал. Первая форма на-
шей общественности, какую знает история, по его взгля-
ду, была построена не на кровных связях, а на началах
гражданского права. В древнерусском быту личность не
ограничивалась ничем, ни кровным союзом, ни государс-
твенными порядками. Все общественные отношения опреде-
лялись гражданскими сделками -- договорами. Из этого-то
договорного порядка естественным путем выросло впос-
ледствии государство. Теория Чичерина, изложенная в его
труде "О духовных и договорных грамотах князей великих
и удельных", получила дальней шее развитие в трудах
проф. В. И. Сергеевича и в этой последней форме уже
совсем отошла от первоначальной схемы, данной школою
родового быта. Вся история общественного быта у Сергее-
вича делится на два периода: первый -- с преобладанием
частной и личной воли над началом государственным, вто-
рой -- с преобладанием государственного интереса над
личной волей.
Если первое, славянофильское возражение явилось на
почве соображений об общекультурной самостоятельности
славянства, если второе выросло на почве изучения пра-
вовых институтов, то третье возражение школе родового
быта сделано скорее всего с точки зрения историко-эко-
номической. Древнейшая Киевская Русь не есть страна
патриархальная; ее общественные отношения довольно
сложны и построены на тимократической основе. В ней
преобладает аристократия капитала, представители кото-
рой сидят в княжеской думе. Таков взгляд проф. В. О.
Ключевского (1841--1911) в его трудах "Боярская дума
древней Руси" и "Курс русской истории").
Все эти возражения уничтожили стройную систему ро-
дового быта, но не создали какой-либо новой историчес-
кой схемы. Славянофильство оставалось верно своей мета-
физической основе, а в позднейших представителях отошло
от исторических разысканий. Система Чичерина и Сергее-
вича сознательно считает себя системой только истории
права. А точка зрения историко-экономическая пока не
приложена к объяснению всего хода нашей истории. Нако-
нец, в трудах других историков мы не встречаем сколь-
ко-нибудь удачной попытки дать основания для самостоя-
тельного и цельного исторического мировоззрения.
Чем же живет теперь наша историография? Вместе с
К. [С.] Аксаковым мы можем сказать, что у нас теперь
нет "истории", что "у нас теперь пора исторических исс-
ледований, не более". Но, отмечая этим отсутствие одной
господствующей в историографии доктрины, мы не отрицаем
существования у наших современных историков общих
взглядов, новизной и плодотворностью которых обусловли-
ваются последние усилия нашей историографии. Эти общие
взгляды возникали у нас одновременно с тем, как появля-
лись в европейской науке; касались они и научных мето-
дов, и исторических представлений вообще. Возникшее на
Западе стремление приложить к изучению истории приемы
естественных наук сказалось у нас в трудах известного
[А. П.] Щапова (1831--1876). Сравнительный исторический
метод, выработанный английскими учеными [(Фриман) и
др.] и требующий, чтобы каждое историческое явление
изучалось в связи с подобными же явлениями других наро-
дов и эпох, -- прилагался и у нас многими учеными (нап-
ример, В. И. Сергеевичем). Развитие этнографии вызвало
стремление создать историческую этнографию и с точки
зрения этнографической рассмотреть вообще явления нашей
древнейшей истории (Я. И. Костомаров, 1817 -- 1885).
Интерес к истории экономического быта, выросший на За-
паде, сказался и у нас многими попытками изучения на-
роднохозяйственной жизни в разные эпохи (В. О. Ключевс-
кий и другие). Так называемый эволюционизм имеет и у
нас своих представителей в лице современных универси-
тетских преподавателей.
Не только то, что вновь вносилось в научное созна-
ние, двигало вперед нашу историографию. Пересмотр ста-
рых уже разработанных вопросов давал новые выводы, ло-
жившиеся в основание новых и новых изысканий. Уже в
70-х годах С. М. Соловьев в своих "Публичных чтениях о
Петре Великом" яснее и доказательнее высказал свою ста-
рую мысль о том, что Петр Великий был традиционным дея-
телем и в своей работе реформатора руководился идеалами
старых московских людей XVII в. и пользовался теми
средствами, которые были подготовлены раньше него. Едва
ли не под влиянием трудов именно Соловьева началась де-
ятельная разработка истории Московской Руси, показываю-
щая теперь, что допетровская Москва не была азиатски
косным государством и действительно шла к реформе еще
до Петра, который сам воспринял идею реформы из окру-
жавшей его московской среды. Пересмотр старейшего из
вопросов русской историографии -- варяжского вопроса [в
трудах В. Гр. Васильевского (1838-- 1899), А. А. Куника
(1814--1899), С. А. Гедеонова и других] освещает новым
светом начало нашей истории. Новые исследования по ис-
тории западной Руси открыли перед нами любопытные и
важные данные по истории и быту литовско-русского госу-
дарства [В. Б. Антонович (1834--1908), Дашкевич (р. в
1852 г.) и другие]. Указанными примерами не исчерпыва-
ется, конечно, содержание новейших работ по нашему
предмету; но эти примеры показывают, что современная
историография трудится над темами весьма крупными. До
попыток исторического синтеза, поэтому, может быть и
недалеко.
В заключение историографического обзора следует
назвать те труды по русской историографии, в которых
изображается постепенное развитие и современное состоя-
ние нашей науки и которые поэтому должны служить пред-
почтительными руководствами для знакомства с нашей ис-
ториографией: 1) К. Н. Бестужев-Рюмин "Русская История"
(2 т., конспективное изложение фактов и ученых мнений с
очень ценным введением об источниках и историографии);
2) К. Н. Бестужев-Рюмин "Биографии и характеристики"
(Татищев, Шлецер, Карамзин, Погодин, Соловьев и др.).
СПб., 1882; 3) С. М. Соловьев, статьи по историографии,
изданные Товариществом "Общественная польза" в книге
"Собрание сочинений С. М. Соловьева" СПб.; 4) О. М. Ко-
ялович "История русского самосознания". СПб., 1884; 5)
В. С. Иконников "Опыт русской историографии" (том пер-
вый, книга первая и вторая). Киев, 1891;
6) П. Н. Милюков "Главные течения русской истори-
ческой мысли" -- в "Русской мысли" за 1893 год (и от-
дельно).
Обзор источников русской истории
В обширном смысле слова исторический источник есть
всякий остаток старины, будет ли это сооружение, пред-
мет искусства, вещь житейского обихода, печатная книга,
рукопись или, наконец, устное предание. Но в узком
смысле источником мы называем печатный или письменный
остаток старины, иначе говоря, той эпохи, которую изу-
чает историк. Нашему ведению подлежат лишь остатки пос-
леднего рода.
Обзор источников может быть веден двумя путями:
во-первых, он может быть простым логически-систематич-
ным перечнем различных видов исторического материала, с
указанием главнейших его изданий; во-вторых, обзор ис-
точников может быть построен исторически и совместит в
себе перечень материала с обзором движения у нас архе-
ографических трудов. Второй путь ознакомления с источ-
никами для нас гораздо интереснее, во-первых, потому,
что здесь мы можем наблюдать появление археографических
трудов в связи с тем, как в обществе развивался интерес
к рукописной старине, и, во-вторых, потому еще, что
здесь мы познакомимся с теми деятелями, которые собира-
нием материалов для родной истории составили себе веч-
ное имя в нашей науке.
В эпоху допетровскую отношение к рукописям в гра-
мотных слоях Московского общества было самым вниматель-
ным, потому что в то время рукопись заменяла книгу, бы-
ла источником и знаний и эстетических наслаждений и
составляла ценный предмет обладания; рукописи постоянно
переписывались с большой тщательностью и часто жертво-
вались перед смертью владельцами в монастыри "по душе":
жертвователь за свой дар просит монастырь или церковь о
вечном поминовении его грешной души. Акты законодатель-
ные и вообще все рукописи юридического характера, т.е.
то, что мы назвали бы теперь официальными и деловыми
бумагами, тоже ревниво сберегались. Печатных законопо-
ложений, кроме Уложения царя Алексея Михайловича, тогда
не существовало, и этот рукописный материал был как бы
кодексом действовавшего права, руководством тогдашних
администраторов и судей. Законодательство тогда было
письменным, как теперь оно печатное. Кроме того, на ру-
кописных же грамотах монастыри и частные лица основыва-
ли свои льготы и различного рода права. Понятно, что
весь этот письменный материал был дорог в обиходе тог-
дашней жизни и что его должны были ценить и хранить.
В XVIII в. под влиянием новых культурных вкусов, с
распространением печатной книги и печатных законополо-
жений отношение к старым рукописям очень изменяется:
упадок чувства их ценности замечается у нас в продолже-
ние всего XVIII века. В XVII в. рукопись очень ценилась
тогдашним культурным классом, а теперь в XVIII в. этот
класс уступил место новым культурным слоям, которые к
рукописным источникам старины относились презрительно,
как к старому негодному хламу. Духовенство также перес-
тавало понимать историческую и духовную ценность своих
богатых рукописных собраний и относилось к ним небреж-
но. Обилие рукописей, перешедших из XVII в. в XVIII в.,
способствовало тому, что их не ценили. Рукопись была
еще, так сказать, вещью житейской, а не исторической и
мало-помалу с культурных верхов общества, где прежде
вращалась, переходила в нижние его слои, между прочим и
к раскольникам, которых наш археограф П. М. Строев на-
зывал "попечителями наших рукописей". Старые же архивы
и монастырские книгохранилища, заключавшие в себе массу
драгоценностей, оставались без всякого внимания, в пол-
ном пренебрежении и упадке. Вот примеры из уже XIX в.,
которые показывают, как невежественно обращались с ру-
кописной стариной ее владельцы и хранители. "В одной
обители благочестия, к которой в исходе XVII в. было
приписано более 15 других монастырей, -- писал П. М.
Строев в 1823 г., -- старый ее архив помещался в башне,
где в окнах не было рам. Снег покрывал на поларшина ку-
чу книг и столбцов, наваленных без разбору, и я рылся в
ней, как в развалинах Геркулана. Этому шесть лет. Сле-
довательно, снег шесть раз покрывал эти рукописи и
столько же на них таял, теперь верно осталась одна ржа-
вая пыль..." Тот же Строев в 1829 г. доносил Академии
наук, что архив старинного города Кевроля, по упраздне-
нии последнего перенесенный в Пинегу, "сгнил там в вет-
хом сарае и, как мне сказывали, последние остатки его
не задолго перед сим (т.е. до 1829 г.) брошены в воду".
Известный любитель и исследователь старины митро-
полит Киевский Евгений (Болховитинов, 1767--1837), бу-
дучи архиереем во Пскове, пожелал осмотреть богатый
Новгородский-Юрьев монастырь. "Вперед он дал знать о
своем приезде, -- пишет биограф митр [ополита] Евгения
Ивановский, -- и этим разумеется заставил начальство
обители несколько посуетиться и привести некоторые из
монастырских помещений в более благовидный порядок.
Ехать в монастырь он мог одной из двух дорог: или верх-
ней, более проезжей, но скучной, или нижней, близ Вол-
хова, менее удобной, но более приятной. Он поехал ниж-
ней. Близ самого монастыря он встретился с возом, ехав-
шим к Волхову в сопровождении инока. Желая узнать, что
везет инок к реке, он спросил. Инок отвечал, что он ве-
зет разный сор и хлам, который просто кинуть в навозную
кучу нельзя, а надобно бросить в реку. Это возбудило
любопытство Евгения. Он подошел в возу, велел припод-
нять рогожу, увидел порванные книжки и рукописные листы
и затем велел иноку возвратиться в монастырь. В этом
возу оказались драгоценные остатки письменности даже XI
в." (Ивановский "Митр. Евгений", стр. 41--42).
Таково было у нас отношение к памятникам старины
даже в XIX в. В XVIII в. оно было, конечно, не лучше,
хотя нужно отметить, что рядом с этим с начала уже XVI-
II ст. являются отдельные личности, сознательно отно-
сившиеся к старине. Сам Петр I собирал старинные моне-
ты, медали и другие остатки старины, по западноевро-
пейскому обычаю, как необыкновенные и курьезные предме-
ты, как своего рода "монстры". Но, собирая любопытные
вещественные остатки старины, Петр желал вместе с тем
"ведать государства Российского историю" и полагал, что
"о сем первее трудиться надобно, а не о начале света и
других государствах, понеже о сем много писано". С 1708
г. по приказу Петра над сочинением русской истории (XVI
и XVII вв.) трудился тогдашний ученый деятель Славя-
но-греко-ла-тинской академии Федор Поликарпов, но труд
его не удовлетворил Петра, а нам остался неизвестен.
Несмотря, однако, на такую неудачу, Петр до конца свое-
го царствования не оставлял мысли о полной русской ис-
тории и заботился о собрании для нее материала; в 1720
г. он приказал губернаторам пересмотреть все замеча-
тельные исторические документы и летописные книги во
всех монастырях, епархиях и соборах, составить им описи
и доставить эти описи в Сенат. А в 1722 г. Синоду было
указано по этим описям отобрать все исторические руко-
писи из епархий в Синод и сделать с них списки. Но Си-
ноду не удалось привести это в исполнение: большинство
епархиальных начальств отвечало на запросы Синода, что
у них нет таких рукописей, а всего в Синоде было прис-
лано до 40 рукописей, как можно судить по некоторым
данным, и из них только 8 собственно исторических, ос-
тальные же духовного содержания. Так желание Петра
иметь историческое повествование о России и собрать для
этого материал разбилось о невежество и небрежность его
современников.
Историческая наука родилась у нас позже Петра, и
научная обработка исторического материала началась
вместе с появлением у нас ученых немцев; тогда стало
выясняться мало-помалу и значение рукописного материала
для нашей истории. В этом последнем отношении неоцени-
мые услуги нашей науке оказал известный уже нам Герард
Фридрих Миллер (1705--1785). Добросовестный и трудолю-
бивый ученый, осторожный критик-исследователь и в то же
время неутомимый собиратель исторических материалов,
Миллер своей разнообразной деятельностью вполне заслу-
живает имя "отца русской исторической науки", какое ему
дают наши историографы. Наша наука еще до сих пор поль-
зуется собранным им материалом. В так называемых "порт-
фелях" Миллера, хранящихся в Академии наук и в Московс-
ком главном архиве Министерства иностранных дел, заклю-
чается более 900 номеров разного рода исторических бу-
маг. Эти портфели и теперь еще для исследователя сос-
тавляют целое сокровище, и новые исторические труды
часто черпают из них свои материалы; так, археографи-
ческая комиссия до последнего времени наполняла его ма-
териалом некоторые из своих изданий (Сибирские дела в
дополнениях к "Актам историческим"). Миллер собирал
письменные памятники не в одной только Европейской Рос-
сии, но и в Сибири, где он провел около 10 лет (1733--
1743). Эти изыскания в Сибири дали важные результаты,
потому что только здесь Миллеру удалось найти массу
ценных документов о смуте, которые были потом напечата-
ны в Собрании Государственных грамот и Договоров во II
томе. При императрице Екатерине II Миллер был назначен
начальником Архива Коллегии Иностранных Дел и имел от
императрицы поручение составить собрание дипломатичес-
ких документов по примеру Амстердамского издания Дюмона
(Corps universel diplomatique du droit des Gens, 8 т.,
1726--1731). Но Миллер был уже стар для такого гранди-
озного труда и, как начальник архива, успел только на-
чать разбор и упорядочение архивного материала и приго-
товить целую школу своих учеников, которые по смерти
учителя продолжали работать в этом архиве и вполне раз-
вернули свои силы позднее в так называемую "Румянцевс-
кую эпоху". Рядом с Миллером действовал Василий Никитич
Татищев (1686--1750). Он намеревался писать географию
России, но понимал, что география без истории невозмож-
на и потому решил сперва написать историю и обратился к
собиранию и изучению рукописного материала. Собирая ма-
териалы, он нашел и первый оценил "Русскую Правду" и
"Царский Судебник". Эти памятники, как и самая "История
Российская" Татищева, изданы были уже после его смерти
Миллером. Кроме собственно исторических трудов Татищев
составил инструкцию для собирания этнографических, ге-
ографических и археологических сведений о России. Эта
инструкция была принята Академией наук.
Со времени Екатерины II дело собирания и издания
исторического материала очень развилось. Сама Екатерина
находила досуг для занятий русской историей, живо инте-
ресовалась русской стариной, поощряла и вызывала исто-
рические труды. При таком настроении императрицы русс-
кое общество стало больше интересоваться своим прошлым
и сознательнее относиться к остаткам этого прошлого.
При Екатерине как собиратель исторического материала
действует, между прочим, граф А. Н. Мусин-Пушкин, на-
шедший "Слово о полку Игореве" и старавшийся собрать из
монастырских библиотек в столицу все рукописные летопи-
си в видах их лучшего хранения и издания. При Екатерине
начинаются многочисленные издания летописей в Академии
наук и при Синоде, издания, впрочем, еще несовершенные
и не научные. И в обществе начинается то же движение в
пользу изучения старины.
В этом деле первое место занимает Николай Иванович
Новиков (1744--1818), больше известный нашему обществу
изданием сатирических журналов, масонством и заботами о
распространении образования. По своим личным качествам
и гуманным идеям это редкий в своем веке человек, свет-
лое явление своего времени. Он нам уже известен как со-
биратель и издатель "Древней Российской Вивлиофики" --
обширного сборника старых актов разного рода, летопис-
цев, старинных литературных произведений и исторических
статей. Издание свое он начал в 1773 г. и в 3 года из-
дал 10 частей. В предисловии к Вивлиофике Новиков опре-
деляет свое издание как "начертание нравов и обычаев
предков" с целью познать "великость духа их, украшенно-
го простотою". (Надо заметить, что идеализация старины
уже сильна была и в первом сатирическом журнале Новико-
ва "Трутень", 1769--1770 г.) Первое издание "Вивлиофи-
ки" теперь уже забыто ради второго, более полного, в 20
томах (1788--1791). Новикова в этом его издании поддер-
живала сама Екатерина II и деньгами, и тем, что допус-
тила его к занятиям в архиве Иностранной коллегии, где
ему очень радушно помогал старик Миллер. По содержанию
своему, "Древняя Российская Вивлиофика" была случайным
сводом под руку попавшегося материала, изданного почти
без всякой критики и без всяких научных приемов, как мы
их понимаем теперь.
В этом отношении еще ниже стоят "Деяния Петра Ве-
ликого" курского купца Ив. Ив. Голикова (1735--1801),
который с детства восторгался деяниями Петра, имел нес-
частье попасть под суд, но был освобожден по манифесту
по случаю открытия памятника Петру. По этому поводу Го-
ликов решил всю свою жизнь посвятить работе над биогра-
фией Петра. Он собирал все известия, какие только мог
достать, без разбора их достоинств, письма Петра, анек-
доты о нем и т. п. В начале своего собрания он поместил
краткий обзор XVI и XVII вв. На труд Голикова обратила
внимание Екатерина и открыла ему архивы, но этот труд
лишен всякого научного значения, хотя по недостатку
лучших материалов им пользуются и теперь. Для своего же
времени он был крупным археографическим фактом (1-е из-
дание в 30 т. 1778-1798. 11-е издание в 15 т. 1838).
Кроме Академии и частных лиц, к памятникам старины
обратилась деятельность и "Вольного Российского собра-
ния", ученого общества, основанного при Московском уни-
верситете в 1771 г. Это общество было очень деятельно в
помощи отдельным ученым, открывая им доступ в архивы,
сооружая ученые этнографические экспедиции и т. д., но
само издавало немного памятников старины: в 10 лет оно
выпустило только 6 книг своих "Трудов".
Такова, в самых общих чертах, деятельность второй
половины прошлого века по собиранию и изданию материа-
лов. Эта деятельность отличалась случайным характером,
захватывала только тот материал, который, если можно
так выразиться, сам шел в руки: забот о тех памятниках,
которые были в провинции, не проявлялось. Сибирская
экспедиция Миллера и собрание летописей, по мысли Муси-
на-Пушкина, были отдельными эпизодами исключительного
характера, и историческое богатство провинции остава-
лось пока без оценки и внимания. Что же касается исто-
рических изданий прошлого столетия, то они не выдержи-
вают и самой снисходительной критики. Кроме разных тех-
нических подробностей, мы требуем теперь от ученого из-
дателя, чтобы он пересмотрел по возможности все извест-
ные списки издаваемого памятника, выбрал из них древ-
нейшие и лучшие, т.е. с исправнейшим текстом, один из
лучших положил в основу издания и печатал его текст,
приводя к нему все варианты других исправных списков,
избегая малейших неточностей и опечаток в тексте. Изда-
нию должна предшествовать проверка исторической ценнос-
ти памятника; если памятник окажется простой компиляци-
ей, то лучше издать его источники, чем самую компиля-
цию. Но в XVIII в. на дело смотрели не так; считали
возможным издавать, например, летопись по одному ее
списку со всеми ошибками, так что теперь, по нужде,
пользуясь некоторыми из изданий за неимением лучших,
историк постоянно в опасности сделать ошибку, допустить
неточность и т. под. Только Шлецер теоретически уста-
навливал приемы ученой критики, да Миллер в издании
"Степенной книги" (1775 г.) соблюдал некоторые из ос-
новных правил ученого издания. В предисловии к этой ле-
тописи он говорит о своих приемах издания: они у него
научны, хотя еще не выработаны; но в этом его нельзя
упрекать, -- полная разработка критических приемов яви-
лась у нас только в XIX столетии, и ей более всего спо-
собствовали ученики Миллера.
Старея, Миллер просил императрицу Екатерину назна-
чить после его смерти начальником Архива Иностранной
Коллегии кого-нибудь из его учеников. Просьба его была
уважена, и после Миллера Архивом заведовали его учени-
ки: сперва И. Стриттер, потом Н. Н. Бантыш-Каменский
(1739--1814). Этот последний, составляя описание дел
своего архива, на основании этих дел занимался и иссле-
дованиями, которые, к сожалению, далеко не все напеча-
таны. Они очень много помогали Карамзину при составле-
нии "Истории государства Российского".
Когда в первые годы XIX столетия архив Иностранной
Коллегии поступил в главное ведение графа Николая Пет-
ровича Румянцева (1754--1826), в архиве воспиталась уже
целая семья археографов, и для Румянцева были готовы
достойные помощники. Именем Румянцева означают целую
эпоху в ходе нашего народного самопознания, и справед-
ливо. Граф Н. П. Румянцев явился в ту самую пору, когда
приготовлялась "История государства Российского" Карам-
зина, когда назревало сознание, что необходимо собирать
и спасать остатки старой народной жизни, когда, нако-
нец, явились и деятели по этой части с научными приема-
ми. Граф Румянцев стал выразителем сознательного отно-
шения к старине и, благодаря своему положению и средс-
твам, явился центром нового историко-археологического
движения, таким почтенным меценатом, пред памятью кото-
рого должны преклоняться и мы, и все грядущие поколе-
ния.
Родился Румянцев в 1754 г.; отцом его был знамени-
тый граф Румянцев-Задунайский. Начал свою службу Нико-
лай Петрович в среде русских дипломатов Екатерининского
века и более 15 лет был чрезвычайным посланником и пол-
номочным министром во Франкфурте-на-Майне. При имп.
Павле I хотя Румянцев и был в милости у императора, но
не занимал никаких должностей и оставался не у дел.
При Александре I ему был дан портфель министра
коммерции, а затем в 1809 г. поручено Министерство
иностранных дел с сохранением поста министра коммерции.
Стечением времени он был возведен в звание Государс-
твенного Канцлера и назначен председателем Государс-
твенного совета. Во время управления Министерством
иностранных дел и его Архивом сказалась любовь Румянце-
ва к старине, хотя почвы для нее по-видимому не было
никакой. Уже в 1810г. граф Николай Петрович предлагает
Бантыш-Каменскому составить план издания Сборника госу-
дарственных грамот и договоров. Этот план был скоро го-
тов, и гр. Румянцев ходатайствовал пред Государем об
учреждении, при Архиве иностранной коллегии, Комиссии
для напечатания "Государственных грамот и договоров".
Все издержки по изданию он принимал на свой счет, но с
условием, что комиссия останется в его ведении и тогда,
когда он оставит управление ведомством иностранных дел.
Желание его было исполнено, и 3 мая 1811 года комиссия
была учреждена. Двенадцатый год задержал выпуск 1-го
тома, но Бантыш-Каменский успел спасти вместе с архивом
и напечатанные листы этого первого тома, и первый том
вышел к 1813 г. под заглавием "Собрание Государственных
Грамот и Договоров, хранящихся в Государственной Колле-
гии Иностранных Дел". На заглавном листе красовался
герб Румянцева, как и на всех его прочих изданиях. Во
вступлении к первому тому главный его редактор Бан-
тыш-Каменский так объяснял потребности, вызвавшие изда-
ние, и цели, какие оно преследовало: "Испытатели древ-
ностей Российских и желавшие приобрести познание в дип-
ломатике отечественной не могли довольствоваться неисп-
равными и противоречащими отрывками грамот, в Древней
Вивлиофике помещенных, ибо потребно было полное собра-
ние коренных постановлений и договоров, которое бы объ-
ясняло постепенность возвышения России. Не имев сего
путеводства, они принуждены были допытываться о проис-
шествиях и союзах своего государства у иностранных пи-
сателей и сочинениями их руководствоваться" (СГГ и Д,
т. 1, стр. II). Слова эти справедливы, потому что изда-
ние гр. Румянцева было первым систематическим сво-
дом-документом, с которым не могло соперничать ни одно
предшествовавшее издание, В выпущенном (первом) томе
были собраны замечательные грамоты времени 1229--1613
гг. С их появлением входила в научный оборот масса цен-
ного материала. изданного добросовестно и роскошно.
Второй том Румянцевского собрания вышел в 1819 г.
и заключает в себе грамоты до XVI в. и документы смут-
ного времени. Бантыш-Каменский умер до выхода 2-го тома
(1814 г.), и вместо него работал над изданием Малиновс-
кий. Под его редакцией вышел в 1822 г. третий том, а в
1828-м, когда Румянцева уже не стало в живых, и четвер-
тый. Оба эти тома заключают в себе документы XVII в. В
предисловии к 2-му тому Малиновский объявил, что изда-
ние грамот переходит в ведение Коллегии иностранных дел
и зависит от ее распоряжений; однако и до сей поры дело
не пошло далее начала пятого тома, который с недавнего
времени обращается в продаже и заключает в себе дипло-
матические бумаги. Если бы деятельность Румянцева огра-
ничилась только этим изданием (на которое он затратил
до 40 000 р.), то и тогда бы память его жила вечно в
нашей науке, -- такое значение имеет этот сборник доку-
ментов. Как историческое явление, это первый научный
сборник актов, ознаменовавший собою начало у нас науч-
ного отношения к старине, а как исторический источник,
это и до сих пор один из важнейших сводов материала,
имеющий значение для основных вопросов общей истории
нашего государства.