Московское государство перед смутой
Политическое противоречие в московской жизни XVI
века
Обратимся теперь к характеристике тех основных яв-
лений московской государственной и общественной жизни,
которыми определилось содержание труднейшего кризиса,
пережитого Московским государством на рубеже XVI и XVII
столетий.
В основании московского государственного и общест-
венного порядка заложены были два внутренних противоре-
чия, которые чем дальше, тем больше давали себя чувс-
твовать московским людям. Первое из этих противоречий
можно назвать политическим и определить словами В. О.
Ключевского: "Это противоречие состояло в том, что мос-
ковский государь, которого ход истории привел к демок-
ратическому полновластию, должен был действовать пос-
редством очень аристократической администрации". Такой
порядок вещей привел к открытому столкновению московс-
кой власти с родовитым боярством во второй половине XVI
в. Второе противоречие было социальным и состояло в
том, что под давлением военных нужд, вызванных необхо-
димостью лучшего устройства государственной обороны,
интересы промышленного и земледельческого класса, труд
которого служил основанием народного хозяйства, систе-
матически приносились в жертву интересам служилых зем-
левладельцев, не участвовавших непосредственно в произ-
водительной деятельности страны. Последствием такого
порядка вещей было недовольство тяглой массы и стремле-
ние ее к выходу с "тяглых жеребьев" на черных и част-
новладельческих землях, а этот выход, в свою очередь,
вызвал ряд других осложнений общественной жизни. Оба
противоречия в своем развитии во вторую половину XVI в.
создали государственный кризис, последним выражением
которого и было так называемое смутное время. Нельзя,
по нашему разумению, приступить к изложению этого вре-
мени, не ознакомясь с условиями, его создавшими, и не
сделав хотя краткого отступления об эпохе сложения мос-
ковского государственного и общественного строя.
В понятие власти московского государя входили два
признака, одинаково существенных и характерных для нее.
Во-первых, власть московского государя имела патримони-
альный характер. Происходя из удельной старины, она бы-
ла прямой преемницей вотчинных прав и понятий, отличав-
ших власть московских князей XIV--XV вв. Как в старое
время, всякий удел был наследственной собственностью,
вотчиной своего "государя", удельного князя, так и все
Московское государство, ставшее на месте старых уделов,
признавалось "вотчиной" царя и великого князя. С Мос-
ковского государства это понятие вотчины переносилось
даже на всю Русскую землю, на те ее части, которыми
московские государи не владели, но надеялись владеть.
"Не то одно наша вотчина, -- говорили московские князья
литовским, -- кои городы и волости ныне за нами, а вся
русская земля... из старины от наших прародителей наша
вотчина". Вся полнота владельческих прав князя на нас-
ледованный удел была усвоена московскими государями и
распространена на все государство. На почве этой удель-
ной преемственности и выросли те понятия и привычки,
которые Грозный выражал словами: "Жаловати есмы своих
холопей вольны, а и казнити вольны же есмы". И сам
Грозный считал себя собственником своей земли, и люди
его времени смотрели на государство, как на "дом" или
хозяйство государя. Любопытно, что один из самых впе-
чатлительных и непосредственных, несмотря на вычурность
слога, писателей конца XVI и начала XVII в., Иван Тимо-
феев, обсуждая последствия прекращения московской ди-
настии, всегда прибегал к сравнению государства с "до-
мом сильножителя": очевидно, такая аналогия жила в умах
той эпохи. Во-вторых, власть московского государя отли-
чалась национальным характером. Московские великие
князья, распространяя свои удельные владения и став
сильнейшими среди севернорусских владетелей, были приз-
ваны историей к деятельности высшего порядка, чем их
прославленное удельное "скопидомство". Им, как наиболее
сильным и влиятельным, пришлось взять на себя задачу
народного освобождения от татар. Рано стали они копить
силы для борьбы с татарами и гадать о том, когда "Бог
переменит Орду". Во второй половине XIV в. борьба с Ор-
дой началась, и на Куликовом поле московский князь
впервые выступил борцом не только за свой удельный ин-
терес, но и за общее народное дело. С той поры значение
московских великих князей стало изменяться: народное
чувство превратило их из удельных владетелей в народных
вождей, и уже Дмитрий Донской заслужил от книжников
эпитет "царя русского". Приобретение Москвой новых зе-
мель перестало быть простым собиранием "примыслов" и
приобрело характер объединения великорусских земель под
единой национальной властью. Трудно решить, что шло
впереди:
политическая ли прозорливость московского владе-
тельного рода или же самосознание народных масс; но
только во второй половине XV в. национальное государс-
тво уже сложилось и вело сознательную политику; ко вре-
мени же Грозного готовы были и все те политические тео-
рии, которые провозгласили Москву "новым Израилем", а
московского государя -- "царем православия". Обе ука-
занные черты -- вотчинное происхождение и национальный
характер -- самым решительным образом повлияли на поло-
жение царской власти в XVI в. Если государь был вотчин-
ником своего царства, то оно ему принадлежало, как
собственность, со всей безусловностью владельческих
прав. Это и выражал Грозный, говоря, что он "родителей
своих благословением свое взял, а не чужое восхитил".
Если власть государя опиралась на сознание народной
массы, которая видела в царе и великом князе всея Руси
выразителя народного единства и символ национальной не-
зависимости, то очевиден демократический склад этой
власти и очевидна ее независимость от каких бы то ни
было частных авторитетов и сил в стране. Таким образом,
московская власть была властью абсолютной и демократи-
ческой.
Рядом же с этой властью в XV--XVI вв. во главе ад-
министративного и социального московского порядка нахо-
дилось московское боярство, история которого с таким
интересом и успехом изучалась в последние десятилетия.
Однако это изучение не привело еще исследователей к
единомыслию. Не все одинаково смотрят на положение бо-
ярства в XVI в. Одним оно представляется слабой полити-
чески средой, которая вне служебных отношений не имела
ни внешнего устройства, ни внутреннего согласия, ни
влияния на массы и, стало быть, не могла выступить на
борьбу с властью за какой-либо сословный интерес. С
этой точки зрения гонение Грозного на бояр объясняется
проявлением ничем не оправдываемого тиранства. Другим
наблюдателям, напротив, боярство представляется как
олигархический организованный в партии круг знатнейших
фамилий, которые стремятся к господству в государстве и
готовы на явную и тайную борьбу за влияние и власть.
Такая точка зрения освещает политику Грозного относи-
тельно бояр совершенно иначе. Грозный только оборонялся
от направленных на него козней, "за себя стал", по его
собственному выражению. Наконец, третьи не считают воз-
можным ни отрицать политические притязания боярства, ни
преувеличивать значение происходивших между властью и
боярами столкновений до размеров правильной политичес-
кой борьбы. Боярство, по этому последнему взгляду, было
родовой аристократией, которая притязала на первенству-
ющее положение при дворе и в государстве именно в силу
своего происхождения. Но эти притязания не имели в виду
ограничить державную власть или вообще изменить госу-
дарственный порядок. В свою очередь, и власть до сере-
дины XVI в. не противопоставляла ничего определенного
боярским притязаниям, не подавляла их систематично и
круто, но вместе с тем не считала для себя обязательным
их удовлетворять или даже признавать. Неопределенность
стремлений и взглядов вела к отдельным, иногда очень
крупным недоразумениям между государем и слугами; но
принципиально вопрос о взаимном отношении власти и бо-
ярства не поднимался ни разу до того времени, пока дело
не разрешилось опричниной и казнями Грозного. Это пос-
леднее мнение кажется нам более вероятным, чем прочие.
В XVI в. московское боярство состояло из двух сло-
ев. Один, более древний, но не высший, состоял из луч-
ших семей старинного класса "вольных слуг" московского
княжеского дома, издавна несших придворную службу и
призываемых в государеву думу. Другой слой, позднейший
и знатнейший, образовался из служилого потомства владе-
тельных удельных князей, которое перешло на московскую
службу с уделов северо-восточной Руси и из-за литовско-
го рубежа. Такую сложность состав высшего служилого
класса в Москве получил с середины XV в., когда полити-
ческое торжество Москвы окончательно сломило удельные
дворы и стянуло к московскому двору не только самих
подчиненных князей, но и слуг их -- боярство удельных
дворов. Понятно, что в Москве именно с этого времени
должно было приобрести особую силу и важность местни-
чество, так как оно одно могло поддержать известный по-
рядок и создать более или менее определенные отношения
в этой массе служилого люда, среди новой для него слу-
жебной обстановки. Местничество и повело к тому, что
основанием всех служебных и житейских отношений при
московском дворе XVI в. стало "отечество" лиц, состав-
лявших этот двор. Выше прочих по "отечеству", разумеет-
ся, стали титулованные семьи, ветви старых удельных ди-
настий, успевшие с честью перейти со своих уделов в
Москву, сохранив за собой и свои удельные вотчины. Это,
бесспорно, был высший слой московского боярства; до не-
го лишь в исключительных случаях служебных отличий или
дворцового фавора поднимались отдельные представители
старых не княжеских боярских фамилий, которые были "ис-
кони вечные государские, ни у кого не служивали, окромя
своих государей" -- московских князей. Эта-то избранная
среда перворазрядных слуг московского государя занимала
первые места везде, где ей приходилось быть и действо-
вать: во дворце и на службе, на пирах и в полках. Так
следовало по "отечеству", потому что вообще, выражаясь
словами царя В. Шуйского, "обыкли большая братья на
большая места седати". Так "повелось", и такой обычай
господствовал над умами настолько, что его признавали
решительно все: и сами бояре, и государь, и все мос-
ковское общество. Быть советниками государя и его вое-
водами, руководить политическими отношениями страны и
управлять ее областями, окружать особу государя посто-
янным "синклитом царским", -- это считалось как бы при-
рожденным правом княжеско-боярской среды. Она сплошь
состояла из лиц княжеского происхождения, о которых
справедливо заметил В. О. Ключевский, что "то все ста-
ринные привычные власти Русской земли, те же власти,
какие правили землей прежде по уделам; только прежде
оне правили ею по частям и поодиночке, а теперь, соб-
равшись в Москву, оне правят всею землею и все вместе".
Поэтому правительственное значение этой среды представ-
лялось независимым от пожалования или выслуги: оно боя-
рам принадлежало "Божиею милостию", как завещанное
предками родовое право. В "государеве родословце" преж-
де всего искали князья-бояре опоры для занятой ими в
Москве высокой позиции, потому что рассматривали себя
как родовую аристократию. Милость московских государей
и правительственные предания, шедшие из первых эпох
московской истории, держали по старине близко к престо-
лу некоторые семьи вековых московских слуг не княжеской
"породы", в роде Вельяминовых и Кошкиных. Но княжата не
считали этих бояр равными себе по "породе", так как, по
их словам, те пошли "не от великих и не от удельных
князей". Когда Грозный женился на Анастасии, не бывшей
княжной, то этим он, по мнению некоторых княжат, их
"изтеснил, тем изтеснил, что женился у боярина своего
дочерь взял, понял робу свою". Хотя говорившие так
князья "полоумы" и называли царицу-рабу "своею сест-
рою", тем не менее с очень ясной брезгливостью относи-
лись к ее нетитулованному роду. В их глазах боярский
род Кошкиных не только не шел в сравнение с Палеолога-
ми, с которыми умел породниться Иван III, но не мог
равняться и с княжеским родом Глинской, на которой было
женат отец Грозного. Грозный, конечно, сделал менее
блестящий выбор, чем его отец и дед;
на это-то и указывали князья, называя рабой его
жену, взятую из простого боярского рода. Этому простому
роду они прямо и резко отказались повиноваться в 1553
г., когда не захотели целовать крест маленькому сыну
Грозного -- Димитрию: "А Захарьиным нам, -- говорили
они, -- не служивать". Такая манера князей-бояр XVI в.
свысока относиться к тому, что пошло не от великих и не
от удельных князей, дает основание думать, что в среде
высшего московского боярства господствовал именно кня-
жеский элемент с его родословным гонором и удельными
воспоминаниями.
Но, кроме родословца государева, который давал
опору притязаниям бояр-князей на общественное и служеб-
ное первенство, у них был и еще один устой, поддержива-
ющий княжат наверху общественного порядка, -- это их
землевладение. Родословная московская была и земельной
знатью. Все вообще старые и служилые князья Московской
Руси владели наследственными земельными имущества-ми;
нововыезжим князьям и слугам, если они приезжали в
Москву на службу без земель, жаловались земли. Малозе-
мельным давали поместья, которые нередко, за службу,
обращались в вотчины. Можно считать бесспорным, что в
сфере частного светского землевладения московское бояр-
ство первенствовало и, заметим, -- не только количест-
венно, но и качественно. В XVI в. еще существовали, как
наследие более ранней поры, исключительные льготы знат-
ных землевладельцев. Представляя собой соединение неко-
торых правительственных прав с вотчинными, эти льготы
сообщались простым боярам пожалованием от государя. Но
у княжат-землевладельцев льготы и преимущества вытекали
не из пожалования, а представляли остаток удельной ста-
рины. Приходя на службу к московским государям со свои-
ми вотчинами, в которых они пользовались державными
правами, удельные князья и их потомство обыкновенно не
теряли этих вотчин и на московской службе. Они переста-
вали быть самостоятельными политическими владетелями,
но оставались господами своих земель и людей со всей
полнотой прежней власти. По отношению к московскому го-
сударю они становились слугами, а по отношению к насе-
лению своих вотчин были по-прежнему "государями". Зная
это, Иосиф Волоцкий и говорил о московском великом кня-
зе, что он "всеа Русскиа земли государям государь", та-
кой государь, "которого суд не посужается". Подобное
сохранение старинных владетельных прав за княжатами --
факт бесспорный и важный, хотя и малоизученный. Нет
сомнения, что в своих вотчинах они имели все атрибуты
государствования: у них был свой Двор, свое "воинство",
которое они выводили на службу великого князя московс-
кого; они были свободны от поземельных налогов; юрис-
дикция их была почти не ограничена; свои земли они "жа-
ловали" монастырям в вотчины и своим служилым людям в
поместья. Приобретая к старым вотчинам новые, они и в
них водворяли те же порядки, хотя их новые земли не бы-
ли их родовыми и не могли сами по себе питать владель-
ческих традиций. Когда, например, Ф. М. Мстиславский
получил от великого князя Василия Ивановича выморочную
волость Юхоть, то немедленно же стал жаловать земли
церквам и служилым людям. Так, в 1538 г., он "пожаловал
своего сына боярского" в поместье несколькими деревня-
ми: дал деревню священнику "в доме Леонтия чудотворца",
"в препитание и в вечное одержание" и т. д. Естественно
было, вслед за князьями, и простым боярам водворять на
своих землях те же вотчинные порядки и "пожалованием
великого государя" усваивать себе такие же льготы и
преимущества. Уже в самом исходе XVI в. (1598) Иван
Григорьевич Нагой, например, "пожаловал дал человеку
своему Богдану Сидорову за его к себе службу и за тер-
пенье старинную свою вотчину в Бельском уезде, в Селе-
хове слободе, сельцо Онофреево с деревнями и с почин-
ки", и прибавлял, что до той его вотчины его жене и де-
тям, роду и племени "дела нет никому ни в чем некоторы-
ми делы". Но в то же время он ни в жалованной грамоте
на вотчину, ни в своей духовной не объявлял, что отпус-
кает своего старого слугу на свободу: напротив, он обя-
зывал его дальнейшей службой жене и сыновьям своим.
Знаменитая семья Романовых, Федор Никитич с братьями,
также имела у себя холопа-землевладельца, -- второго
Никитина сына Бартенева. В 1589 г. Второй Бартенев, бу-
дучи "человеком" Федора Никитича, искал деревни на
властях Троице-Сергиева монастыря, "отчины своей, отца
своего по купчей"; а на одиннадцать лет позже, служа в
казначеях у Александра Никитича, этот же самый "раб до-
вел царю Борису на "государей" своих Романовых". Что
землевладельцы-холопы, "помещики своих государей", были
явлением гласным и законным в XVI в., доказывается,
между прочим, тем, что в 1565 г. сам царь велел своему
сыну боярскому Казарину Трегубову, бывшему в приставах
у литовского гонца, "сказыватися княжь Ивановым челове-
ком Дмитриевича Бепьского" и говорить гонцу, что он,
Казарин, никаких служебных вестей не знает по той при-
чине, что он у своего государя князя Ивана в его жало-
ванье был, в "поместье".
Таким образом, создался в Московском государстве
особый тип привилегированного землевладения -- "боярс-
кое" землевладение. Самыми резкими чертами оно было ог-
раничено от других менее льготных видов владения. Тяг-
лый землевладелец севера, служилый помещик центра, за-
пада и юга, мелкий вотчинник на своей купле или выслу-
женной вотчине -- весь этот мелкий московский люд, от-
бывавший всю меру государева тягла и службы со своей
земли, стоял неизмеримо ниже землевладельца боярина,
ведавшего свои земли судом и данью, окруженного дворней
"из детей боярских" или -- что то же -- "боярских холо-
пей", для которых он был "государем", гордого своим
удельным "отечеством": близкого ко двору великого госу-
даря и живущего в государевой думе. Общественное расс-
тояние было громадно, настолько громадно, что прямо об-
ращало эту земледельческую княжеско-боярскую среду в
особый правящий класс, который вместе с государем стоял
высоко над всем московским обществом, руководя его
судьбами.
Это были "государи" Русской земли, суд которых
"посужался" только "великим государем"; это были
"удельнии великие русские князи", которые окружили
"московского великого князя" в качестве его сотрудни-
ков-соправителей. С первого взгляда кажется, что этот
правящий класс поставлен в политическом отношении очень
хорошо. Первенство в администрации и в правительстве
обеспечено ему его происхождением, "отечеством"; влия-
ние на общество могло находить твердую опору в его зем-
левладении. На самом деле в XVI в. княжата-бояре очень
недовольны своим положением в государстве. Прежде все-
го, московские государи, признавая безусловно взаимные
отношения бояр так, как их определял родословец, сами
себя, однако, ничем не желали стеснять в отношении сво-
их бояр, ни родословцем, ни преданиями удельного време-
ни. Видя в самих себе самодержавных государей всея Ру-
си, а в княжатах своих "лукавых и прегордых рабов",
московские государи не считали нужным стесняться их
мнениями и руководиться их советами. Великий князь Ва-
силий Иванович обзывал бояр "смердами", а Грозный гово-
рил им, что "под повелительми и приставники нам быта не
пригоже", "како же и самодержец наречется, аще не сам
строит?" -- спрашивал он себя о себе же самом. Очень
известны эти столкновения московских государей с бояра-
ми-княжатами, и нам нет нужды повторять рассказы о них;
напомним только, что высокое мнение государей московс-
ких о существе их власти поддерживалось не только их
собственным сознанием, но и учением тогдашнего духо-
венства. В первой половине XVI в. для княжат-бояр уже
совершенно стало ясно, что их политическое значение от-
рицается не одними монархами, но и той церковной интел-
лигенцией, которая господствовала в литературе того
времени. Затем, одновременно с политическим авторитетом
боярства, стало колебаться и боярское землевладение,
во-первых, под тяжестью ратных служб и повинностей, ко-
торые на него ложились с особенной силой во время войн
Грозного, а во-вторых, от недостатка рабочих рук,
вследствие того, что рабочее население стало с середины
XVI в. уходить со старых мест на новые земли. Продавая
и закладывая часть земель капиталистам того времени --
монастырям, бояре одновременно должны были принимать
меры против того, чтобы не запустошить остальных своих
земель и не выпустить с них крестьян за те же монасты-
ри. Таким образом, сверху, от государей, боярство не
встречало полного признания того, что считало своим не-
отъемлемым правом; снизу, от своих "работных" оно виде-
ло подрыв своему хозяйственному благосостоянию; в духо-
венстве же оно находило в одно и то же время и полити-
ческого недоброхота, который стоял на стороне государе-
ва "самодержавства", и хозяйственного соперника, кото-
рый отовсюду перетягивал в свои руки и земли и земле-
дельцев. Таковы вкратце обстоятельства, вызвавшие среди
бояр-князей XVI в. тревогу и раздражение.
Бояре-князья не таили своего недовольства. Они
высказывали его и литературным путем, и практически.
Против духовенства вооружались они с особенным пылом и
свободой, нападая одинаково и на политические тенден-
ции, и на землевладельческую практику монашества из-
вестного "осифлянского" направления. Боярскими взгляда-
ми и чувствами проникнуто несколько замечательных пуб-
лицистических памятников XVI столетия, обличающих поли-
тическую угодливость и сребролюбие "осифлян" или "жи-
довлян", как их иногда обзывали в глаза. Разрешение
вопроса об ограничении права монастырей приобретать
вотчины было подготовлено в значительной мере литера-
турной полемикой, в которой монастырское землевладение
получило полную и беспощадную нравственную и практичес-
кую оценку. Крестьянский вопрос XVI в. также занимал
видное место в этой литературе, хотя по сложности своей
и не получил в ней достаточного освещения и разработки.
Зато над политическим вопросом об отношении государс-
твенной власти к правительственному классу писатели бо-
ярского направления задумывались сравнительно мало.
Этому политическому вопросу суждено было прежде других
выплыть на поверхность практической жизни и вызвать в
государстве чрезвычайно важные явления, роковые для по-
литических судеб боярско-княжеского класса.
Отношения князей-бояр к государям определялись в
Москве не отвлеченными теоретическими рассуждениями, а
чисто житейским путем. И полнота государевой власти, и
аристократический состав боярства были фактами, которые
сложились исподволь, исторически и отрицать которые бы-
ло невозможно. Князья-бояре до середины XVI в. совер-
шенно признавали "самодержавство" государево, а госу-
дарь вполне разделял их понятие о родовой чести. Но бо-
яре иногда держали себя не так, как хотелось их монар-
ху, а монарх действовал не всегда так, как приятно было
боярам. Возникали временные и частные недоразумения,
исход которых, однако, не изменял установившегося по-
рядка. Боярство роптало и пробовало "отъезжать", госу-
дари "опалялись", наказывали за ропот и отъезд, но ни
та, ни другая сторона не думала о коренной реформе от-
ношений. Первая мысль об этом, как кажется, возникла
только при Грозном. Тогда образовался кружок боярский,
известный под названием "избранной рады", и покусился
на власть под руководством попа Сильвестра и Алексея
Адашева. Сам Грозный в послании к Курбскому ясно наме-
кает на то, что хотели достигнуть эти люди. Они, по его
выражению, начали совещаться о мирских, т.е. государс-
твенных, делах тайно от него, а с него стали "снимать
власть", "приводя в противословие" ему бояр. Они разда-
вали саны и вотчины самовольно и противозаконно, возв-
ращая князьям те их вотчины, "грады и села", которые
были у них взяты на государя "уложением" великого князя
Ивана III; в то же время они разрешали отчуждение бояр-
ско-княжеских земель, свободное обращение которых зап-
рещалось неоднократно при Иване Васильевиче, Василии
Ивановиче и, наконец, в 1551 г. "Которым вотчинам еще
несть потреба от вас даятися, -- писал Грозный о боярах
Курбскому, -- и те вотчины ветру подобно раздал" Силь-
вестр. Этим Сильвестр "примирил к себе многих людей",
т.е. привлек к себе новых сторонников, которыми и на-
полнил всю администрацию; "ни единые власти не остави-
ша, идеже своя угодники не поставиша", -- говорит Гроз-
ный. Наконец, бояре отобрали у государя право жаловать
боярство: "от прародителей наших данную нам власть от
нас отъяша, -- писал Грозный, -- еже вам бояром нашим
по нашему жалованью честью председания почтенным быти".
Они усвоили это право себе. Сильвестр таким способом
образовал свою партию, с которой и думал править, "нич-
то же от нас пытая", по словам царя. Обратив внимание
на это место в послании Ивана IV к Курбскому, проф.
Сергеевич находит полное ему подтверждение и в "Исто-
рии" Курбского. Он даже думает, что Сильвестр с "угод-
никами" провел и в судебник ограничение царской власти.
Осторожнее на этом не настаивать, но возможно и необхо-
димо признать, что для самого Грозного боярская полити-
ка представилась самым решительным покушением на его
власть. И он дал столь же решительный отпор этому поку-
шению. В его уме вопрос о боярской политике вызывал
усиленную работу мысли. Не одну личную или династичес-
кую опасность судило ему боярско-княжеское своеволие и
противословие: он понимал и ясно выражал, что последс-
твия своеволия могут быть шире и сложнее. "Аще убо царю
не повинуются подовластные, -- писал он, -- никогда же
от междоусобных браней престанут". Вступив в борьбу с
"изменниками", он думал, что наставляет их "на истину и
на свет", чтобы они престали от междоусобных браней и
строптивнаго жития "ими же царствия растлеваются". Он
ядовито смеется над Курбским за то, что тот хвалится
бранной храбростью, а не подумает, что эта добродетель
имеет смысл и цену только при внутренней государствен-
ной крепости, "аще строения в царстве благая будут".
Для Грозного не может быть доблести в таком человеке,
как Курбский, который был "в дому изменник" и не имел
рассуждения о важности государственного порядка. Таким
образом, не только собственный интерес, но и заботы о
царстве руководили Грозным. Он отстаивал не право на-
личный произвол, а принцип единовластия как основание
государственной силы и порядка. Сначала он, кажется,
боролся мягкими мерами: "казнию конечною ни единому
коснухомся", -- говорил он сам. Разорвав со своими на-
зойливыми советниками, он велел всем прочим "от них от-
лучитися и к ним не престояти" и взял в том со всех
крестное целование. Когда же, несмотря на крестное це-
лование, связи у бояр с опальными не порвались, тогда
Грозный начал гонения; гонения вызвали отъезды бояр, а
отъезды, в свою очередь, вызвали новые репрессии. Так
мало-помалу обострялось политическое положение, пока,
наконец, Грозный не решился на государственный перево-
рот, называемый опричниной.
Над вопросом о том, что такое опричнина царя Ивана
Васильевича, много трудились ученые. Один из них спра-
ведливо и не без юмора заметил, что "учреждение это
всегда казалось очень странным, как тем, кто страдал от
него, так и тем, кто его исследовал". В самом деле,
подлинных документов по делу учреждения опричнины не
сохранилось; официальная летопись повествует об этом
кратко и не раскрывает смысла учреждения; русские же
люди XVI в., говорившие об опричнине, не объясняют ее
хорошо и как будто не умеют ее описать. И дьяку Ивану
Тимофееву, и знатному князю И. М. Катыреву-Ростовскому
дело представляется так: в ярости на своих подданных
Грозный разделил государство на две части, -- одну он
дал царю Симеону, другую взял себе и заповедал своей
части "оную часть людей насиловати и смерти предавати".
К этому Тимофеев прибавляет, что вместо "добромыслимых
вельмож", избитых и изгнанных, Иван приблизил к себе
иностранцев и подпал под их влияние до такой степени,
что "вся внутренняя его в руку варвар быша". Но мы зна-
ем, что правление Симеона было кратковременным и позд-
нейшим эпизодом в истории опричнины, что иностранцы хо-
тя и ведались в опричнине, однако не имели в ней ника-
кого значения и что показная цель учреждения заключа-
лась вовсе не в том, чтобы насиловать и избивать под-
данных государя, а в том, чтобы "двор ему (государю)
себе и на весь свой обиход учинити особной". Таким об-
разом, у нас нет ничего надежного для суждения о деле,
кроме краткой записи летописца о начале опричнины, да
отдельных упоминаний о ней в документах, прямо к ее уч-
реждению не относящихся. Остается широкое поле для до-
гадок и домыслов.
Конечно, легче всего объявить "нелепым" разделение
государства на опричнину и земщину и объяснить его при-
чудами робкого тирана; так некоторые и делают. Но не
всех удовлетворяет столь простой взгляд на дело. С. М.
Соловьев объяснял опричнину как попытку Грозного фор-
мально отделиться от ненадежного в его глазах боярского
правительственного класса; устроенный с такой целью но-
вый двор царя на деле выродился в орудие террора, иска-
зился в сыскное учреждение по делам боярской и всякой
иной измены. Таким именно сыскным учреждением, "высшей
полицией по делам государственной измены" представляет
нам опричнину В. О. Ключевский. И другие историки видят
в ней орудие борьбы с боярством, и притом странное и
неудачное. Только К. Н. Бестужев-Рюмин, Е. А. Белов и
С. М. Середонин склонны придавать опричнине большой по-
литический смысл: они думают, что опричнина направля-
лась против потомства удельных князей и имела целью
сломить их традиционные права и преимущества. Однако
такой, по нашему мнению, близкий к истине взгляд не
раскрыт с желаемой полнотой, и это заставляет нас оста-
новиться на опричнине для того, чтобы показать, какими
своими последствиями и почему опричнина повлияла на
развитие смуты в московском обществе.
До нашего времени не сохранился подлинный указ об
учреждении опричнины; но мы знаем о его существовании
из описи царского архива XVI в. и думаем, что в летопи-
си находится не вполне удачное и вразумительное его
сокращение. По летописи мы получаем лишь приблизитель-
ное понятие о том, что представляла собой опричнина в
своем начале. Это не был только "набор особого корпуса
телохранителей, в роде турецких янычар", как выразился
один из позднейших историков, а было нечто более слож-
ное. Учреждался особый государев двор, отдельно от ста-
рого московского двора. В нем должен был быть особый
дворецкий, особые казначеи и дьяки, особые бояре и
окольничьи, придворные и служилые люди, наконец, особая
дворня на всякого рода "дворцах": сытном, кормовом,
хлебном и т. д. Для содержания всего этого люда взяты
были города и волости из разных мест Московского госу-
дарства. Они образовали территорию опричнины череспо-
лосно с землями, оставленными в старом порядке управле-
ния и получившими имя "земщины". Первоначальный объем
этой территории, определенный в 1565 г., был в последу-
ющие годы увеличен настолько, что охватил добрую поло-
вину государства.
Для каких же надобностей давали этой территории
такие большие размеры? Некоторый ответ на это предлага-
ет сама летопись в рассказе о начале опричнины.
Во-первых, царь заводил новое хозяйство в опричном
дворце и брал к нему, по обычаю, дворцовые села и во-
лости. Для самого дворца первоначально выбрано было
место в Кремле, снесены дворцовые службы и взяты на го-
сударя погоревшие в 1565 г. усадьбы митрополита и князя
Владимира Андреевича. Но почему-то Грозный стал жить не
в Кремле, а на Воздвиженке, в новом дворце, куда пере-
шел в 1567 г. К новому опричному дворцу приписаны были
в самой Москве некоторые улицы и слободы, а сверх того
дворцовые волости и села под Москвой и вдали от нее. Мы
не знаем, чем был обусловлен выбор в опричнину тех, а
не иных местностей из общего запаса собственно дворцо-
вых земель, мы не можем представить даже приблизительно
перечня волостей, взятых в новый опричный дворец, но
думаем, что такой перечень, если бы и был возможен, не
имел бы особой важности. Во дворце, как об этом можно
догадываться, брали земли собственно дворцовые в меру
хозяйственной надобности, для устройства различных
служб и для жилищ придворного штата, находящегося при
исполнении дворцовых обязанностей.
Но так как этот придворный и вообще служилый штат
требовал обеспечения и земельного испомещения, то,
во-вторых, кроме собственно дворцовых земель, опричнине
нужны были земли вотчинные и поместья. Грозный в данном
случае повторил то, что было сделано им же самим за 15
лет перед тем. В 1550 г. он разом испоместил кругом
Москвы "помещиков детей боярских лучших слуг тысячу че-
ловек". Теперь он также выбирает себе "князей и дворян
детей боярских, дворовых и городовых тысячу голов"; но
испомещает их не кругом Москвы, а в других, по преиму-
ществу "Замосковных", уездах: Галицком, Костромском,
Суздальском, также в Заоцких городах, ас 1571 г., веро-
ятно, и в Новгородских пятинах. В этих местах, по сло-
вам летописи, он производит мену земель: "Вотчинников и
помещиков, которым не быти в опричнине, велел из тех
городов вывести и подавати земли велел в то место в
иных городех". Надобно заметить, что некоторые грамоты
безусловно подтверждают это летописное показание; вот-
чинники и помещики действительно лишались своих земель
в опричных уездах и притом сразу всем уездом или, по их
словам, "с городом вместе, а не в опале -- как государь
взял город в опричнину". За взятые земли служилые люди
вознаграждались другими, где государь пожалует, или где
сами приищут. Таким образом, всякий уезд, взятый в оп-
ричнину со служилыми землями, был осужден на коренную
ломку. Землевладение в нем подвергалось пересмотру, и
земли меняли владельцев, если только владельцы сами не
становились опричниками. Можно, кажется, не сомневаться
в том, что такой пересмотр вызван был соображениями по-
литического порядка. В центральных областях государства
Для опричнины были отделены как раз те местности, где
еще существовало на старинных удельных территориях зем-
левладение княжат, потомков владетельных князей.
Оп-ричнина действовала среди родовых вотчин князей
ярославских, белозерских и ростовских (от Ростова до
Чаронды), князей стародубских и суздальских (от Суздаля
до Юрьева и Балахны), князей черниговских и иных
юго-западных на верхней Оке. Эти вотчины постепенно
входили в опричнину: если сравним перечни княжеских
вотчин в известных указах о них -- царском 1562 г. и
"земском" 1572 г., то увидим, что в 1572 г. в ведении
"земского" правительства остались только вотчины ярос-
лавские и ростовские, Оболенские и мосальские, тверские
и рязанские; все же остальные, названные в "старом го-
судареве уложении" 1562 г., уже отошли в опричнину. А
после 1572 г. и вотчины ярославские и ростовские, как
мы уже указывали, взяты были в государев "двор". Таким
образом мало-помалу почти сполна собрались в опричном
управлении старые удельные земли, исконные владельцы
которых возбуждали гнев и подозрение Грозного. На
этих-то владельцев и должен был пасть всей тяжестью за-
теянный Грозным пересмотр землевладения. Одних Грозный
сорвал со старых мест и развеял по новым далеким и чуж-
дым местам, других ввел в новую опричную службу и пос-
тавил под строгий непосредственный свой надзор. В заве-
щании Грозного находим многочисленные указания на то,
что государь брал "за себя" земли служилых князей; но
все эти и им подобные указания, к сожалению, слишком
мимолетны и кратки, чтобы дать нам точную и полную кар-
тину потрясений, пережитых в опричнине княжеским зем-
левладением. Сравнительно лучше мы можем судить о поло-
жении дел в Заоцких городах по верхней Оке. Там были на
исконных своих владениях потомки удельных князей,
князья Одоевские, Воротынские, Трубецкие и другие; "еще
те княжата были на своих уделах и велия отчины под со-
бой имели", -- говорит о них известная фраза Курбского.
Когда в это гнездо княжат вторгся с опричниной Грозный,
он некоторых из княжат взял в опричную "тысячу голов";
в числе "воевод из опришнины" действовали, например,
князья Федор Михайлович Трубецкой и Никита Иванович
Одоевский. Других он исподволь сводил на новые места;
так князю Михаилу Ивановичу Воротынскому уже несколько
спустя после учреждения опричнины дан был Стародуб Ря-
половский вместо его старой вотчины (Одоева и других
городов); другие князья с верхней Оки получают земли в
уездах Московском, Коломенском, Дмитровском, Звениго-
родском и других. Результаты таких мероприятий были
многообразны и важны. Если мы будем помнить, что в оп-
ричное управление были введены, за немногими и незначи-
тельными исключениями, все те места, в которых ранее
существовали старые удельные княжества, то поймем, что
опричнина подвергла систематической ломке вотчинное
землевладение служивых княжат вообще, на всем его
пространстве. Зная истинные размеры опричнины, мы уве-
римся в полной справедливости слов Флетчера о княжатах
(в IX главе), что Грозный, учредив опричнину, захватил
их наследственные земли, за исключением весьма незначи-
тельной доли, и дал княжатам другие земли в виде помес-
тий, которыми они владеют, пока угодно царю, в областях
столь отдаленных, что там они не имеют ни любви народ-
ной, ни влияния, ибо они не там родились и не были там
известны. Теперь, прибавляет Флетчер, высшая знать, на-
зываемая удельными князьями, сравнена с остальными;
только лишь в сознании и чувстве народном сохраняет она
некоторое значение и до сих пор пользуется внешним по-
четом в торжественных собраниях. По нашему мнению, это
очень точное определение одного из последствий опрични-
ны. Другое последствие, вытекавшее из тех же мероприя-
тий, было не менее важно. На территории старых удельных
владений еще жили старинные порядки, и рядом с властью
московского государя еще действовали старые авторитеты.
"Служилые" люди в XVI в. здесь служили со своих земель
не одному "великому государю", но и частным "госуда-
рям". В середине столетия в Тверском уезде, например,
из 272 вотчин не менее чем в 53-х владельцы служили не
государю, а князю Владимиру Андреевичу Старицкому,
князьям Оболенским, Микулинским, Мстиславскому, Рос-
товскому, Голицыну, Курлятеву, даже простым боярам; с
некоторых же вотчин и вовсе не было службы. Понятно,
что этот порядок не мог удержаться при переменах зем-
левладения, какие внесла опричнина. Частные авторитеты
поникли под грозой опричнины и были удалены; их служи-
лые люди становились в непосредственную зависимость от
великого государя, а общий пересмотр землевладения
привлекал их всех на опричную государеву службу или же
выводил их за пределы опричнины. С опричниной должны
были исчезнуть "воинства" в несколько тысяч слуг, с КО-
ТОРЫМИ княжата раньше приходили на государеву службу,
как должны были искорениться и все прочие следы старых
Удельных обычаев и вольности в области служебных отно-
шений. Так, захватывая в опричнину старинные удельные
территории для испомещения своих новых слуг, Грозный
производил в них коренные перемены, заменяя остатки
удельных переживаний новыми порядками, такими, которые
равняли всех перед лицом государя в его "особом обихо-
де", где уже не могло быть удельных воспоминаний и
аристократических традиций. Любопытно, что этот перес-
мотр предков и людей продолжался много лет спустя после
начала опричнины. Очень изобразительно описывает его
сам Грозный в своей известной челобитной 30-го октября
1575 г. на имя великого князя Симеона Бекбулатовича:
"Чтобы еси, государь, милость показал, ослободил
людишок перебрать, бояр и дворян и детей боярских и
дворовых людишок: иных бы если ослободил отослать, а
иных бы еси пожаловал ослободил принять; ...а ослободил
бы еси пожаловал изо всяких людей выбирать и приимать,
и которые нам не надобны, и нам бы тех пожаловал еси,
государь, ослободил прочь отсылати...; и которые похо-
тят к нам, и ты б, государь, милость показал ослободил
их быти у нас безопально и от нас их имати не велел; а
которые от нас поедут и учнут тебе государю, бити че-
лом; и ты б... тех наших людишок, которые учнут от нас
отходити, пожаловал не принимал". Под притворным самоу-
ничижением царя "Иванца Васильева" в его обращении к
только что поставленному "великому князю" Симеону скры-
вается один из обычных для того времени указов о перес-
мотре служилых людей при введении опричного порядка.
В-третьих, кроме дворцовых вотчинных и поместных
земель, многие волости, по словам летописи, "государь
поимал кормленым окупом, с которых волостей имати вся-
кие доходы на его государьской обиход, жаловати бояр и
дворян и всяких его государевых дворовых людей, которые
будут у него в опришнине". Это -- верное, но не полное
указание летописи на доход с опричных земель. Кормленый
окуп -- специальный сбор, своего рода выкупной платеж
волостей за право самоуправления, установленный с
1555--1556 г. Мы знаем, что им не ограничивались доходы
опричнины. В опричнину поступали, с одной стороны, пря-
мые подати вообще, а с другой -- и разного рода косвен-
ные налоги. Когда был взят в опричнину Симонов монас-
тырь, ему было велено платить в опричнину "всякие пода-
ти" ("и ямские и приметные деньги и за городовое и за
засечное и за ямчужное дело" -- обычная формула того
времени). Когда в опричнину была взята Торговая сторона
Великого Новгорода, то опричные дьяки стали на ней ве-
дать все таможенные сборы, определенные особой таможен-
ной грамотой 1571 г. Таким образом, некоторые города и
волости были введены в опричнину по соображениям финан-
совым: назначением их было доставлять опричнине отдель-
ные от "земских" доходы. Разумеется, вся территория оп-
ричнины платила искони существовавшие на Руси "дани и
оброки", особенно же волости промышленного Поморья, где
не было помещиков; но главнейший интерес и значение для
опричной царской казны представляли крупные городские
посады, так как с их населения и рынков поступали мно-
гообразные и богатейшие сборы. Интересно посмотреть,
как были подобраны для опричнины эти торгово-промышлен-
ные центры. К некоторым, кажется, бесспорным и не ли-
шенным значений выводам может привести в данном случае
простое знакомство с картой Московского государства.
Нанеся на карту важнейшие пути от Москвы к рубежам го-
сударства и отметив на карте места, взятые в опричнину,
убедимся, что в опричнину попали все главные пути с
большой частью городов, на них стоящих. Можно даже, не
рискуя впасть в преувеличение, сказать, что опричнина
распоряжалась на всем пространстве этих путей, исклю-
чая, разве, самых порубежных мест. Из всех дорог, свя-
зывавших Москву с рубежами, разве, только дороги на юг,
на Тулу и Рязань оставлены опричниной без внимания, ду-
маем, потому, что их таможенная и всякая иная доход-
ность была невелика, а все их протяжение было в беспо-
койных местах южной украйны.