Вадим Дементьев. Свет малой родины: отчина и дедина(5)

      Разбирая папки с архивом отца, я обнаружил блокнот без обложки, затянутый большой скрепкой. Сверху первого листа надпись «Кировская родословная » и число — 2 ноября 1975 г. Тексту, написанному синими чернилами, предшествует пояснение: «Вот, что рассказала мне мама в ночь с 19 на 20 ноября 1972 года, то есть в день своего семидесятитрехлетия, о нашей кировской родословной».
      Слово «Кировская » в заглавии этих воспоминаний помечено ударением на букву «о». Я знал от отца, что так произносили фамилию наших родственников по его материнской линии в кубеноозерских деревнях, где они жили. Ударение на последнем слоге фамилий вообще характерно для наших мест, и с чем это связано, я не знаю: в Коробово, к примеру, говорят «Красиковы», в Новленском «Ячмёновы» и т.д.
      Хотя почерк отца был трудно разборчивым, здесь, на этих страницах из блокнота, я, читая воспоминания, понимал буквально каждое слово, безошибочно угадывая его. С понятным волнением я узнавал судьбу своих предков.
      «Мой прадед Иван Иванович Киров (по-деревенски, по-северному — Кыров) был монастырским крестьянином или, как говорили в то время, монастырщиной. Монастырщиной же была и Серафима-озеруха, моя прабабка. После освобождения крестьян в 1861 году прадеду удалось купить девятнадцать десятин пустоши Ясманово, что возле села Сямы, а если быть точным, то за деревней Исаково.
      Судя по всему, прадед мой был человеком оборотистым и смекалистым, ибо сумел в губернском городе Вологде выстроить два больших дома. После раздела имущества (а случилось это после 1876 г.) деревенская изба, загорода, баня, ветряная мельница, пустошь Ясманово, земляной надел, короче, всё хозяйство в Исаково перешло старшему сыну Александру Ивановичу. Младший же сын Алексей Иванович развернул в Вологде торговлю известью и цементом. Ему-то и перешли два городских дома. Его сын — Александр Алексеевич Киров отказался от всего наследства и самого купеческого звания еще в студенческие годы, еще до Октября. Перед Отечественной войной он являлся профессором химии (специалистом по виноделию), жил и работал в Киеве. Там-то он и погиб, вероятно, был расстрелян немцами, а может быть, умер от голода.
      Дед же мой Александр Иванович всю жизнь крестьянствовал в Исаково и не один раз горел. Самый большой пожар случился в 1905 году, произошел он от поджога в ветреную, сухую полночь, когда огнем всю деревню, как корова языком, слизнуло за полчаса.
      Вместе с соседом и родственником Суховым он прикупил еще двадцать десятин у одного из местных помещиков, разорившегося и забросившего свое хозяйство после освобождения крестьян в 1861 году. Прабабка Серафима-озеруха (в молодости она жила возле самого озера) тоже была из монастырщины; удивительная рукодельница и песенница, она вышивала и в старости без очков. Прожила долгую жизнь — до 98 лет.
      Александр Иванович в молодости был отчаянным парнем. Когда в начале русско-турецкой войны его забрили в солдаты, он, выйдя из воинского присутствия в Новленском, из ухарства, из озорства все горшки вдоль дороги у гончаров перебил.
      Не исключена возможность того, что дед служил в вологодском ополчении, затем (по семейному преданию) его зачислили в Измайловский полк. И это похоже на правду, ибо сохранилась фотография — дед в парадном мундире: погоны, два ряда светлых пуговиц, вид бравый, «гвардейский». Вообще был дед рослым малым, широким в кости, черты лица имел правильные, волосы каштановые, густые, курчавые, одним словом, писаный красавец. Таким и в пожилом возрасте остался. Мама моя правильными чертами лица да густотой волоса пошла в него и была в молодости очень хороша собой. Вот только судьба ее не соответствовала народной пословице: «Счастлив сын по матери, дочка — в отца». Трудная судьба досталась моей матушке.
      Во время осады Плевны Александр Иванович Киров был в рядах осаждающих русских войск. Когда Осман-паша собрал сорокатысячный гарнизон, выстроил его в колонны и направился к старинному мосту через реку Вит, именно Измайловский и Преображенский полки перекрыли ему дорогу на Софию. После ожесточенной рукопашной схватки Осман-паша сдался в плен. На этом же месте мой дед был ранен в правую руку выше кисти штыком. Шрам сохранился на всю жизнь. По рассказам, случилось это так: дедушка замахнулся на турка прикладом, сбил его с ног, но турка успел-таки штыком ранить деда. Или дословно: «Всех их сгрудили на мосту; наши их тут и били.
      Их густо-густо шло, они все грудой в свалке-то этой, в груде-то и ударил он турку прикладом, а турка его — штыком».
      После ранения дедушка находился в госпитале до окончания войны. Односельчане, надо полагать, имели сведения о его геройстве на витском мосту, потому что и в Исакове, и в Бубыреве, и в других окрестных деревнях девушки пели песню:
      Как на этой на войне Кирова Сашу ранили.
      Прерву здесь рассказ о родословной и дополню его. Отец в 70-х годах побывал в Болгарии и постоял на мосту через реку Вит. В семейном архиве сохранилась фотография, которая была подарена моей бабушке Екатерине Александровне с надписью на обороте: внук все-таки добрался до того места, где проявил геройство его дед.
      Но продолжу дальше.
      «Дедушка вернулся в родную деревню героем войны. Женился, накопил кучу детей, ездил на ярмарки, «шумел в сенях», как у Твардовского:

      Смутно-смутно, но мне помнится какая-то тройка, какой-то выгон, — мелкий ельник, изгородь, кто-то крупный и волосатый берет меня на руки. Не дед ли Александр Иванович?
      Мой дядя Михайло привез в деревню граммофон; привез и пластинки, в том числе и марши Измайловского и Преображенского полков. Дедушка Александр Иванович любил эти марши слушать, притоптывать в ритм ногой, качая на коленях малых ребятишек. У него был хороший слух, но он не пел, только раскачивал малышей на колене, напевая: «Ту-ру-ру-ту-ру-ру-ра-ра-ра». Вообще он любил ребятишек забавлять и баловать. И ребятишки его любили.
      К концу жизни, в 1928 году он ослеп; все хозяйство передал единственному сыну Михаилу, моему дяде, и умер в великой бедности и горести».
      Далее отец переходит к жизнеописанию судьбы своей матери: «В последние дни перед болезнью мама особенно охотно, часто и с любовью говорила о родном Исаково, Ясманово, о Кубеноозерье, об Иваново-Вознесенском, куда она ездила гостить и девушкой, и молодой женщиной к сестре своей Александре Александровне, моей тетке.
      В детстве певала мне мама одну и ту же песню, которую я очень любил: «Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю...» Только впоследствии я узнал, что это «Казачья колыбельная» Лермонтова. Сам Михаил Юрьевич так и не мог вспомнить колыбельной, которая пела ему мать, и подарил всем русским людям свою «Казачью колыбельную».
      Продолжение отцовских записей датируется августом 1977 года, когда он жил в деревне Коробово. Изредка из соседнего Каргачево наведывалась его тетка Нина Александровна. Я ее хорошо помню — бойкая не по годам (а прожила она сто лет без двух месяцев), памятливая, словоохотливая, она любила рассказывать о дементьевской родословной. Хорошо, что отец записал некоторые из ее воспоминаний.
      «В домик на кряжу пришла тетка Нина Александровна. Чаевничали с ней, говорили. Какой ясный ум у этой почти восьмидесятилетней женщины, какие глаза!.. «Сбегать» в Коробово ей ничего не стоит, а от Каргачево до Коробово около трех километров. Сухонькая, маленькая, подвижная, она как будто нисколько не постарела за все последние десятилетия. Речь у нее грамотная, четкая да и интересы неизмеримо шире интересов моих деревенских старух. Она довольно много читает, хорошо и интересно говорит о прочитанном. Жаль, что в семье ей не с кем поговорить.
      Тетка Нина Александровна — последняя из большого клана Дементьевых. Вот почему я и начал с ней беседу о нашей родословной. Помнила Нина Александровна разговоры о прадеде Степане, своем дедушке, который был будто бы бургомистром в Каргачево — деревня тогда принадлежала помещице Муравьевой. Фамилия прапрадеда была Данилов, и он действительно был бургомистром в имении Муравьевых в деревне Каргачево. Фамилию в семье Даниловых на Дементьевых сменили в середине XIX века. Не в честь ли этого прадеда (деда) хотели и меня назвать Степаном, да отец в последний момент передумал и назвал в честь друга, воевавшего вместе с ним на Гражданской войне.
      Степан Алексеевич прожил чуть ли не до ста годов, отличался необыкновенной силой, мог, например, переплыть Кубенское озеро туда и обратно. Правда, озеро в те далекие времена сильно мелело, но все-таки было достаточно широким и бурным. Переплыть туда и обратно его могли лишь единицы.
      Вероятно, прадед сумел сколотить кое-что и даже купил бывшую помещичью усадьбу, где тетке моей запомнились аллеи и уже подзапущенные цветники.
      Когда стал подрастать мой дедушка Александр Александрович, то должны были его взять в солдатчину. Однако Степан Алексеевич взял и отправил его в Заозерье, в село Никольское, в усадьбу известных по всему Северу помещиков Межаковых. Несколько лет Александр Александрович проработал подсобным рабочим у садовника. Об этой усадьбе я был наслышан и от Владимира Михайловича Малкова (бывшего директора Вологодского филиала Северо-Западного книжного издательства, известного краеведа, хорошего друга отца. — В.Д.). Еще «во времена Очакова и покоренья Крыма », во времена расписных камзолов и напудренных париков будто бы содержали эти помещики крепостной театр. Усадьбу (помещичий дом) построили по образу лучших барских усадеб того времени, то есть имели псарню, оранжерею, фруктовый сад, в саду — беседки, павильоны, гроты, водопады, пруды, короче говоря, всё создали по образу и подобию усадьбы в подмосковном Кусково.
      Там-то мой дедушка и освоил основы садоводства, научился ухаживать за яблонями, делать прививки, оберегать их от плодожорки. Перед революцией он имел два больших сада в Каргачево, причем где-то году в 10—11 получил малую серебряную медаль за садоводство в суровых условиях Русского Севера, в условиях, которые в агрономии имеют специальный термин «зона рискованного земледелия». Мне в детстве эта грамота, которая под стеклом висела на стене, казалась каким-то старинным историческим документом. Она находилась рядом с другой грамотой, которой наградили дедушку за отличное плетение сетей.
      Пока дед полускрывался от солдатчины в Никольском, пока его замена — сын соседей Калягиных служил в солдатах, произошло деление на «опчества». Всё Каргачево было отнесено к Новленскому «опчеству», и только Дементьевы — к Еремеевскому. Тетка Нина Александровна говорила об этом потому, что много обид пришлось деду и всей его семье понести от односельчан, ибо они считали их какими-то изгоями и «чужими». И когда дед перешел-таки в Новленское «опчество», то его даже школьная подруга поздравила со слезами на глазах.
      Дед в молодости много раз уходил «в работу». Был он грамотен, смекалист и, судя по всему, красив собой, поэтому работал десятником (или подсобным десятника) на строительстве железной дороги Новороссийск—Батум. Семья жила в это время с его братом, моим дядей Иваном.
      Бабка моя была из старинной старообрядческой семьи. И похоронена она вместе с дедом (он умер в сорок пятом году) на старообрядческом кладбище возле реки Ельмы.
      Хлебопашество дедушка не любил, хотя имел земляной надел, ветряную мельницу на горе, где теперь пролегает шоссе на Кириллов. Я ее помнил с детства. У деда также были риги, овины и т.д. Всю свою жизнь он, когда перестал ходить на заработки и окончательно поселился в Каргачево, провел на Кубенском озере, а вот плавать так и не научился. Рыбачил он вдвоем с Жуковым или с Калягиным, своими соседями по деревне. Всегда приезжали с уловом (сдавали его в кооператив), знали озеро лучше всех и оберегали нерестилища. Например, зимой ставили холы — рубили елки, привязывали камни к комлю и опускали их в тех местах, где водилась рыба. Весной рыба откладывала икру, кормилась возле этих елок, собираясь в стаи.
      Руки у деда к старости сильно болели, все были исколоты, изуродованы ревматизмом. Но по фотографиям и по моим воспоминаниям дед обладал благородной осанкой, слегка вьющимся волосом, красивой бородой и приятным голосом».
      Следующая запись в блокноте датируется 12 августа 1982 года, то есть на следующий день после отцовского пятидесятисемилетия.
      «Долго сидели мы с теткой Ниной Александровной на крыльце дачи. Было солнечно, безветренно, тепло, сонно, — двигаться не хотелось. Нина Александровна рассказала мне историю двух двухэтажных домов братьев Дементьевых — Александра Ивановича и Федора Ивановича. Александр Иванович — ее дед, мой прадед. Кстати, его отец (мой прапрадед) действительно был бургомистром у помещицы Муравьевой. В начале прошлого века в селе Новленском да и в других деревнях часть приозерных крестьян могла была крепостными, а часть (за дорогой) казенными. Из новленских мест происходил родом петербургский купец первой гильдии Гладин. Этот купец построил школу в Новленском и, что особенно важно, выкупил из крепостной зависимости крестьян окружающих деревень, в том числе и приозерных крестьян деревни Каргачево. Вероятно, это произошло в середине прошлого века.
      Тогда же случился и большой пожар. Каргачево — разбросанная деревенька — выгорело дотла. После этого пожара прадед Александр Иванович и его брат Федор Иванович взялись заново строить дома. Лес пригнали из-за озера, бревна были отборные. Гвозди были кованые, ручной кузнечной работы. Хоромы (терема) были выстроены такие, что из окон была видна церковь в Вотче, километров за тридцать. Возле терема прадед разбил обширный сад.
      Терем простоял чуть не сто лет, до 30-х годов, когда дед с бабушкой и семьей Нины Александровны жили в «розовом домике ». Судьба этого домика тоже по-своему примечательна. Тетка Лара (Лариса) хотела в молодости остаться старой девой. И ей построили этот «розовый домик» возле дороги. А она взяла да и вышла замуж в Новленское. Короче говоря, дед Александр Александрович отдал свой двухэтажный терем под колхозный детсад, а сам поселился в «розовом домике ». Там-то я и бывал не раз в школьные годы. До осени 1982 года здесь жила тетка Нина с дочерью Лидой и зятем.
      Александр Александрович, мой дед, был в молодости десятником (мама тоже говорила об этом). У тетки Нины хранились долгое время документы и всевозможные характеристики. «Хороший, добросовестный работник», — по словам Нины Александровны, говорилось во многих характеристиках.
      Строил дед Новониколаевскую железную дорогу, строил ветку Дербент—Баку и даже что-то в Польше. Его часто вызывали телеграммами. Дед не был только в Сибири и на Дальнем Востоке, а так объехал почти всю Россию. Вот почему у него в «розовом домике» была городская мебель — венские стулья, зеркало, фикусы и т.д., богатая библиотека, а дочка Нина училась в гимназии».
      На этом записи отца в блокноте обрываются. Нет в живых ни его, ни тетки Нины Александровны. Если бы мне и хотелось что-то уточнить, узнать подробнее, то уже и спросить не у кого. Теперь память о родовых предках хранится у меня или, лучше сказать, во мне. Все они, мои родичи, как видим, долго жили и много работали. У всех у них была сложная судьба. Но они не отчаивались. Ценили жизнь, любили ее, как любили и свою родину.
      Вспомню по случаю строки Александра Твардовского, о котором мой отец написал хорошую книгу: