Вадим Дементьев. Свет малой родины: отчина и дедина(22)

      В сентябре 2003 г. на колокольне трапезной Успенской церкви Спасо-Каменного Преображенского монастыря был установлен новый позолоченный крест. Снова над Кубенским озером засиял, как солнце, символ христианства, видимый издалека. Проезжаешь по берегу, и в отдалении на крошечном островке золотой искрой сверкает вершина маковки отреставрированной колокольни. Плывешь на лодке по озеру и находишься под защитой креста.
      Выглянешь в окно родного дома, а он, крест, как бы парит над водой в тихом небесном свечении. И спокойнее станет на душе. И поймешь, что родина твоя вечна. Правда и то, что никогда за долгие годы монастырь на острове не лишался православного символа. Колокольню не взорвали только потому, что посчитали — нужен маяк на озере. Утилитарность служения людям Божьего храма была даже в чем-то символической. Он, и обесчещенный, вселял всем надежду на помощь, на спасение. И крест на колокольне, который поленились снять в надежде, что без ухода и догляда он сам вскоре рухнет либо его собьет молния, также был хоть и оскорбленным, но прощающим людей символом веры и спасения.
      Но он чудесно устоял за все эти десятилетия. Ни ветра его не погнули, ни молнии не спалили, ни ржа его не подточила. О человеке, который не сдается тяжелым жизненным обстоятельствам или смертельной болезни, говорят, удивляясь и восхищаясь: «В чем и душа-то его держится?!» О спасо-каменном кресте можно сказать точно также. От колокольни остался один только кирпичный остов с бойницами пробитых окон, маковка ее покосилась, вот-вот готовая сорваться вниз, но крест крепко зацепился буквально за небо и... «нес свой крест».
      Успенская колокольня чудом, повторяю, выстояла, чуть накреняясь от взрыва Преображенского собора. С вологодского берега эта каменная вертикаль с расположенными рядом высокими тополями напоминала карбас с парусом, возвращающийся из дальнего плавания в родную гавань. Сломай ее окончательно, и Спас-Камень лишился бы всего. Только груды кирпичей, поросших дикими кустами и травами, напоминали бы случайным путешественникам и туристам-робинзонам, что здесь когда-то существовал один из духовных центров Святой Руси.
      Православный Крест, а не языческий Камень спас остров! Имя ему поэтому — Спас-Крест.
      Мы видели прежний крест, снятый реставраторами с Успенской колокольни и заботливо помещенный ими в самодеятельный музей святынь этого места в просторном зале восстановленной монастырской гостиницы. Почерневший от времени, надежно склепанный в сельской кузнице, он не потерял ни одной полосы железа в своей конструкции и, верю, мог бы еще простоять не один год, дожидаясь, когда люди опомнятся и придут на остров.
      Есть своя символика и в том, что новый позолоченный крест сделан в Челябинске, на уральской земле. Со Спаса начинался древнерусский путь на Урал. Теперь златокузнецы Камня, как называли в старину Уральские горы, установили знак памяти тем, кто открывал их природные кладовые.
      Великий энтузиаст Спаса Александр Николаевич Плигин практически в одиночку с конца 80-х гг. XX в. начал непосильное, казалось, для одного человека дело — восстановление великой кубенской обители. Рассказ о духовном и строительном подвиге этого выдающегося человека еще впереди, но сейчас, при знакомстве читателей с историей Спасо-Каменного монастыря, я нахожусь под впечатлением трагического известия, пришедшего из январской Вологды 2004 года: умер подвижник нашего времени, которое так в них нуждается, чье бескорыстие, одержимость, скромность напоминают нам вещие слова из Нагорной проповеди Спасителя: «Вы — свет мира» (Мф. 5—14).
      Остров и сам светоносен. Здесь круглый год днями светло, а безоблачной ночью призрачно. Весной и летом — от солнца и луны, зимой — от снега и льда. Может, поэтому монашеские обители и церкви на русских островах посвящали таинству Преображения Христова?..
      Остров чутко бережет свои тайны. Кто и когда первым ступил на его каменистую землю? Когда здесь возникла монашеская жизнь? На последний вопрос большинство местных жителей ответят: монастырь построил белозерский князь Глеб Василькович в 1260 г. Такова монастырская легенда, записанная еще в конце XV в. старцем Паисием Ярославовым, постриженником этой обители, бывшим игуменом Троице-Сергиева монастыря, который после пожара 1472 г. «от старых книг собра» материалы для своего «Сказания...» — истории обители. Полностью название труда Паисия, данное переписчиками, звучит так: «Сказание известно о начале Каменского монастыря, еже не езере Кубенском стоит, и о первоначальниках его, — приснопомнимый старец Паисий Ярославов после пожару Каменского монастыря от старых книг собра». Последую и я за старцем Паисием, обозначив первый рассказ* [* Все цитаты из Сказания Паисия Ярославова приводятся мной из исследования Г.М. Прохорова «Сказание Паисия Ярославова о Спасо-Каменном монастыре», опубликованного в сб. «Книжные центры Древней Руси XI—XVI вв. Разные аспекты исследования». СПб., 1991. С. 155—162], как
      НАЧАЛО КАМЕНСКОГО МОНАСТЫРЯ
      «В лето 6849 (1341) при великом князе Иване Даниловиче князь Глеб Борисович, внук князя Константина Ростовского Всеволодовича, иде на Бело езеро во свою отчину, и з Бела езера поиде ко граду Устюгу в судех рекою Порозобицею в Кубенское езеро. И стоял у езера 10 дней нестроения ради, волн великих, иже во езере. На месте же том стоит церковь Антонее Великий, идеже князь стоял.
      По престатии же волн поиде по еликому езеру. И как будет на Карачевской пучине, промыслом Божиим воздвижеся туча силна от западныя страны с ветром великим и громом и молниями, яко княжим насадом покрыватися волнами. Князь же начат молитися Богу со всеми своими, чтоб его избавил от толикиа беды, одержащиа его, и обещася поставити церковь в того имя святого, в кий день принесет его ко брегу, монастырь устроит.
      Изволением же Божиим принесе его ко острову, Каменному зовому, августа в 6. На острове же том жителствоваху иноцы пустынножители, состаревшиеся многими леты в подвизех духовных. Бе же их число 23. Церкви же у них не бысть за скудость имениа и нападениа ради неверных человек. Еще бо тогда не вси приаша святое крещение, но множество живуще неверных человек вскраи Кубенского великого езера по брегом. Точию у них молитвенный храм, сиречь часовня, и ту собирающеся, иноцы молитвы возсылаху Богови втаи.
      Приста же князь ко острову Каменному и видев, яко по устроению Божию сиа быша. Хотя же обет свой исполнити, еже общася Господу Богу, и повеле поставити церковь древяну во имя Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, честного его Преображениа. И украсив иконами и книгами, и монастырь устроив, и старейшинство монастыря того вручив старцу богобоязниву именем Феодору — строити монастырь той, и дасть милостыню доволну на строение монастыря того. И оттоле прозвася Каменной монастырь.
      И поиде оттуда по Кубенскому езеру к великой реке Сухоне, яже течет ис Кубенского езера в Студеное море Окиан своим устьем от начала миру. И прииде ко острову, к Кривой Луки около два поприща, а поперек яко вержение камню. Князь же перекопа, и потече тем рвом великаа река Сухона. И крест постави ту. И оттоле зовется Княже-Глебова прость. И оттоле поиде к Вологде реки, и тамо такоже перекопа и крест постави. И оттоле завется такоже Глебова прость и до сего дне».
      Первым, кто из отечественных исследователей заинтересовался исторической канвой «Сказания...» Паисия Ярославова, был В.О. Ключевский. В своем знаменитом труде «Древнерусские жития святых как исторический источник» он подчеркивает, что для анализа нескольких житий северорусских святых «важна летопись Спасского Каменного монастыря, составленная Паисием Ярославовым» (Ключевский. Древнерусские жития... С. 189). Приводя ряд бесспорных фактов, касающихся неточностей и ошибок в рассказе о современных автору событиях, историк заключает: «Это делает вероятным предположение, что и немногие известия о монастыре до XV в. взяты летописцем из устного монастырского предания, а не из какого-либо старинного письменного источника». И далее: «По началу сказания видно также, что составитель его вслед за преданием смутно представлял себе судьбу монастыря в XIII и XIV вв.» (там же. С. 192).
      Паисий Ярославов относит начало основания обители ко временам великого княжения Ивана Даниловича Калиты, а вслед за этим известием рассказывает о неком ростовском князе Глебе Борисовиче, первостроителе монастыря. Ошибочность этих сведений сегодня очевидна. С XIX в. историки и краеведы пришли к однозначному выводу, что в обустройстве монастыря мог принять участие первый удельный белозерский князь Глеб Василькович (не Борисович!), сын князя-героя Василька Ростовского, канонизированного Русской православной церковью, внук великого князя владимирского Константина Всеволодовича (о последнем пишет старец Паисий) и правнук великого князя Всеволода Большое Гнездо. Князь Глеб Василькович родился в 1236 г. в Ростове, умер там же в 1278 г., а Иван Данилович Калита, как известно, правил с 1328-го по 1340 г. Правда, в летописях, где часто упоминается имя Глеба Васильковича, нет даже намека на то, что он основал монастырь на Кубенском озере.
      Вологодский историк Ю.С. Васильев высказал мне предположение, а не имел ли в виду Паисий Ярославов князя Глеба Карголомского, который в «Сказании о Мамаевом побоище» назван как участник Куликовской битвы. Но в своей же публикации «Русские летописи о белозерских князьях и крае (до XV века)», появившейся в краеведческом альманахе «Белозерье-2» (1998), Ю.С.Васильев в комментариях утверждает, что «данные белозерские князья (вместе с Глебом Карголомским упомянуты и другие участники Куликовской битвы из Белозерья. — В.Д.)... не встречаются в известных других летописных записях (или не отмечаются как белозерские) и родословных росписях, поэтому ряд историков не считает их реальными ». Действительно, в родословных книгах белозерских князей, которые приводятся в том же выпуске альманаха, среди карголомских князей нет князя Глеба. Да и мог ли хозяин небольшого, не самого богатого княжества на южном берегу Белого озера озаботиться устроением не ближнего от его земель монастыря?! Тем более что в XIV в. Спасо-Каменная обитель относилась к вотчине ярославского князя. Поэтому считаю предположение Ю.С. Васильева всего лишь гипотезой.
      Но почему старец Паисий ошибся в имени первого белозерского князя, перепутав его отчество и приписав его жизнь к временам Ивана Калиты, для нас остается загадкой. В.О. Ключевский предполагает, что Паисий Ярославов отталкивался в своем рассказе от местных топонимических названий, которые народная молва связывала с деятельностью князя Глеба Васильковича, например, «Княже Глебов-прость» (протока или канал князя Глеба). В таком случае логика автора «Сказания...» или тех, кто ему рассказал эту легенду, была проста: по кубенской топографии известен князь Глеб Ростовский, значит, он и основал монастырь. А когда это могло произойти? Указывается не столь давний временной период, когда при великом князе Иване Калите в здешних краях начинает укрепляться московское влияние вследствие «купли» Москвой Белоозера. Тем самым начало монастыря как бы опосредствованно связывалось с деятельностью московского княжеского дома.
      Чтобы выяснить, с какой целью и для кого писал Паисий Ярославов свою летопись, обращусь к отдельным сохранившимся фактам о его жизни. Но прежде укажу на одно важнейшее событие в истории Спасо-Каменного монастыря, о котором в дальнейшем своем повествовании умолчал автор «Сказания...». Согласно рассказу Иосифа Волоцкого, Василий II Темный отобрал у князя Александра Федоровича (последнего удельного ярославского князя, по прозвищу Брюхатый) находившийся в его владениях Спасо-Каменный монастырь. Поводом для этого стала жалоба монахов в Москву на то, что ярославский князь, «егда хотяще прийти в свой монастырь на Каменое, повелеваши с собою псы в манастырь приводити, також и в трапезу. И егда сам ядяше, тогда и псы повелеваше кормити тою же пищею, юже сам ядяше». Митрополит Иона признал законность распоряжения московского князя, хотя это и нарушало традиционные права местных князей*[* Эту историю я вычитал в книге Н. Борисова «Иван III» (M., 2000). Этот историк отличается точным знанием фактов и малоизвестных сведений, почерпнутых им из древних источников. Не говорю уж о его прекрасном литературном слоге изложения материала].
      За ярославскими князьями монастырь числился с середины XIV в., когда многие территории Заозерья и Кубены отошли Василию Васильевичу Ярославскому. Ярославская княжеская династия особо почитала «старину». Члены ее по традиции постригались перед смертью в своем монастыре в Ярославле, основанном в 1216 г. дедом Глеба Васильковича великим князем Константином Всеволодовичем.
      Там их и хоронили, как было принято еще в великокняжеской Киевской Руси. Название ярославского и кубеноозерского монастырей было одним и тем же — Спасо-Преображенский. Владельцам Спасо-Каменной обители, по-видимому, нравилась такая прямая аналогия с их отчиной и дединой, она лишний раз напоминала им о родине. Из 12 древних грамот, сохранившихся в архиве Спасо-Каменного монастыря, 9 принадлежат ярославцам. Хотя бы по этому факту можно судить о том, что они не забывали обносить свой монастырь на Кубенском озере милостыней.
      Александру Федоровичу Брюхатому, внуку Василия Васильевича Ярославского, было обидно, когда великий князь московский отобрал у него древнюю и знатную обитель. Он и сам был виноват, что превратил Спасо-Каменный монастырь в подобие своего охотничьего замка**[** Еще в середине XIX в., по сообщению местного помещика и ученого А.П. Межакова, заливы Кубенского озера славились водоплавающей дичью. В этих краях летом гнездились утки, дикие гуси и лебеди. По пожням бродили стада диких оленей. А что говорить о XV в.?! Здесь был настоящий охотничий рай, посещать который, думаю, приноровился не только ярославский князь со своими натасканными на дичь собаками, но и московские знатные особы]. Ему было время подумать. В 1447 г. в Заозерье и в Кубене прошли земельные «репрессии» Василия Темного против двоюродных братьев Александра Федоровича, князей Заозерских и Кубенских, у которых за родство с Дмитрием Шемякой великим князем были отняты их наследственные вотчины. Александр Федорович, как говорится, в этом вопросе не возражал. Теперь наступила очередь и его самого. Монастырь был «первым звонком», и дальнейшие события стали развиваться так, что ярославский князь в результате потерял и все свое удельное княжество, присоединенное при великом князе Иване III в 1463 г. к Москве. Снявши голову, по волосам не плачут. Спасо-Каменный монастырь отошел к великому князю Василию Темному предположительно в 1460 г., учитывая, что митрополит Иона, вставший на сторону великого московского князя, умер в 1461 г., а последняя жалованная данная грамота Александра Федоровича Брюхатого игумену Спасо-Каменного монастыря Феодосию датируется концом 1450-х гг.
      Получается, что к тому времени (после 1481 г.), когда Паисий Ярославов заканчивал историю Спасо-Каменной обители, она уже два десятилетия подчинялась московскому великому князю, а сам «списатель», то есть составитель летописи, как выяснили историки, являлся одним из самых приближенных лиц к великокняжескому двору.
      Современный исследователь К.В. Баранов выдвинул интересную версию о происхождении одного из ведущих деятелей русской церковной жизни второй половины XV в. По его мнению, Паисий происходит из рода ярославских бояр Ярославовых. Его отец имел надел, примыкавший к владениям князя Александра Федоровича Брюхатого, а сами Ярославовы издревле являлись служивыми людьми ярославских князей. Отсюда, делает вывод историк, и появление Паисия (носившего тогда мирское имя, какого мы не знаем) на Спасо-Каменном острове, где располагался монастырь, принадлежавший по «отчине и дедине» в то время А.Ф. Брюхатому.
      С Василием Темным старец Паисий, постриженник Спасо-Каменной обители, мог познакомиться в 1446 г., когда осенью великий князь, недавно ослепленный Шемякой, побывал на Каменном острове. В 1552 г. там же Паисий мог встречать сына Василия Темного, будущего Ивана III Державного, который возвращался из победного похода против Шемяки на реку Кокшеньгу и отстоял в монастыре торжественный молебен.
      Очевидно, Паисий занял сразу же сторону Василия II в борьбе за великое московское княжение, что не могло в дальнейшем не сказаться на отношении к нему Ивана III. С его воцарением на великокняжеском престоле имя Паисия Ярославова начинает упоминаться в дошедших до нас исторических документах. В «Письме о нелюбках старцев Кириллова и Иосифова монастыря» говорится, что великий князь московский старца Паисия вместе с его учеником Нилом Сорским «держал в чести в велице». Иван III просил Паисия Ярославова крестить в 1479 г. сына Василия, будущего своего преемника. Умирая в 1533 г., Василий III завещал «крест Паисиской» своему годовалому сыну Юрию. В том же 1479 г. Паисий Ярославов становится игуменом в Троице-Сергиевом монастыре. В 1484 г. великий князь уговаривал Паисия занять место митрополита, но тот отказался.
      Не от Ивана III ли поступил заказ на создание летописи великокняжеского Спасо-Каменного монастыря? Как и его отец, Иван Васильевич, по прозвищу Державный, любил эту обитель, считал, что здесь в 1446 г. окончательно утвердился их род на московском престоле. Семейная святыня, каковой была чудотворная икона Спаса Эммануила, принадлежавшая деду Василия Темному Дмитрию Донскому, была передана монастырю в качестве дара за неожиданное известие, которое униженный и обделенный князь в этих стенах получил, о том, что не всё для него потеряно, что лучшие люди земли Русской просят его вновь занять великое княжение, помогут ему, слепцу, в этом справедливом и богоугодном деле. Не ощутил ли Василий II в этот момент чувство, близкое к описанному в Святом Евангелии, когда произошло великое таинство Преображения Христова? Никогда еще не бывало на Руси, чтобы слепой князь, давший целовальную клятву на кресте, возвращался на свой стол. Он и готовился к иному, как считает Карамзин, задумав принять монашеский постриг в Спасо-Каменном монастыре и здесь в уединении закончить свои дни. Великий историк не сообщает, откуда у него такие сведения, но вклады в виде семейных икон и сохранившейся до наших дней панагии, а может, и других, не известных нам драгоценностей говорят об особом расположении Василия Темного к Спасо-Каменному монастырю.
      Промосковский заказ сказался и на описании Паисием Ярославовым прошлого Спасо-Каменного монастыря. Никак не входило в планы заказчика и составителя известие, если бы оно даже сохранилось в «старых книгах», что монастырь основали древние новгородцы. С Великим Новгородом у Ивана III имелись особые счеты, именно он и положил конец сепаратистским «вольностям» новгородцев, осуществив давнюю мечту Москвы. «Ярославский период» владения монастырем также требовалось затушевать, а любые московские действия, как то приезды сюда на богомолье великих князей, их жалованные грамоты, богатые вклады, наоборот, всячески возвеличить.
      За двести с лишним лет, конечно, многое забылось, архивы Спасо-Каменного могли пострадать от пожара, но ошибка Паисия Ярославова с отчеством Глеба Васильковича, который являлся родоначальником всех белозерских князей, который был канонизирован Русской православной церковью, как и его отец Василько Ростовский, первый мученик за веру и землю Русскую во времена татарского ига, говорит не о простой небрежности сказителя. Паисий и не был заинтересован в фактологической точности изложения, над ним довлела идея московской государственности, которую нужно было отстоять в летописи северного монастыря.
      Почти полтора столетия легенду об основании монастыря переписывают со слов Паисия Ярославова современные историки и краеведы. Она действительно эффектная и легко запоминается. Устная молва еще присовокупляет такую красочную деталь: будто бы корабль, в котором находился князь Глеб, вообще затонул. В тяжелых доспехах князь пошел на дно, но вдруг ощутил под ногами камни и радостно воскликнул: «Спас камень!»
      Легенда — на то и легенда, чтобы свой вымысел маскировать вроде бы достоверными деталями: 23 монаха встретили князя Глеба на острове, 10 дней князь ждал хорошей погоды у мыса Антония... Последняя дата является типичным гиперболическим преувеличением, характерным как для эпических сказаний, так и для народных сказок. Вспомним, к примеру, 33 сказочных богатыря... Любой кубеноозер удивится такой продолжительности ненастья в начале августа, нехарактерной на озере в этот месяц.
      Наконец многодневная буря утихла. Князь Глеб, обманувшись хорошей погодой, рискнул пуститься в плавание по озеру и попал в еще больший шторм с грозой. Такого внезапного перепада погодных условий на Кубенском озере просто не бывает. Смена лета на осень чаще всего происходит в Ильин день, 2 августа. После июльской жары, антициклона часто наступает ненастье — падает атмосферное давление, приходит сильная гроза, задувает северо-западный ветер. Он-то и катит продольную волну от мыса Антония с белыми пенными барашками. Поставь при такой погоде парус и доплывешь до Каменного острова без особых проблем. Тем более что, по рассказу Паисия Ярославова, буря застигла князя Глеба «на Карачевской пучине», названной так по расположенным напротив карачевским деревням. Эта деталь, а так же верное указание на западный ветер, называемый на озере «долина» или «дольник», говорят о местном происхождении легенды. Правда, забывается простой вопрос: что мешало князю и его команде пристать к берегу, чтобы избежать дальнейших злоключений?
      Я понимаю, что поверять легендарный рассказ логикой реальных условий жизни вряд ли целесообразно, но в данном случае приходится это делать, так как эта сказка о спасшемся князе стала спустя столетия былью, не подлежащей сомнению.
      Чудесно спасшийся князь неожиданно узнает, что на Каменном острове живут иноки, «состарившиеся многие годы в подвигах духовных ». Девять лет уже прошло с тех пор, как, согласно сказанию, князь Глеб «иде на Бело езеро в свою отчину», то есть девять лет он является властителем края, срок достаточно большой, чтобы узнать о существовании в его владениях колонии пустынножителей с довольно-таки большой по тем временам монашеской братией... И где? Не в глухих лесах, в которых можно укрыться, не за мхами-болотами, куда не пробраться, а на главном торговом водном пути всего Заволжья. Концы с концами здесь не сходятся, зная по летописям об активной жизненной позиции и хозяйственной деятельности Глеба Васильковича. Он известен и тем, что был непоседлив, много и долго путешествовал, регулярно приезжал в свою родовую метрополию Ростов, несколько раз бывал в далекой Орде, в городе Каракорум, воевал с ясами в Южном Дагестане, был женат на дочери хана Сартака, после крещения носившей имя Федоры, и, наконец, наследовал ростовский княжеский стол. Но, если судить по Сказанию, то получается, что такой активный властитель, хитрый и опытный правитель, широко известный устроитель своей отчины, не удосужился за девять лет правления в княжестве узнать, что происходит у него под носом. Маловероятно это. Тем более что князь Глеб Василькович почитаем и за действенную помощь православной церкви в распространении света Христова в белозерских землях. Он строил церкви, основал в 1251 г. Троицкий Усть-Шехонский монастырь на реке Шексне.
      Рассказ о чудесно спасающемся в бурных водах князе или ином знатном персонаже является в мировой литературе «ходячим» сюжетом. На традиционный мотив такого повествования указывает и наиболее авторитетный специалист в области изучения народных преданий Русского Севера Н.А. Криничная. Она замечает по поводу подобных историй: «Место действия в сюжетообразующем мотиве имеет различные версии: в лесу (князья заблудились), на болоте (князь увяз в нем вместе с конем), на озере (князя застигла сильная буря), что свидетельствует о вымышленной основе предания» (Криничная. С. 232).
      Достаточно привести этот «кочующий» в фольклоре и в литературе сюжет, ставший содержанием одного из последних стихотворении выдающегося русского поэта Юрия Кузнецова, опубликованного уже после его неожиданной кончины. У Юрия Кузнецова в этой притче, названной «Молитва», зашифрована любимая им в последние годы идея о возможности неканонического своеволия, в данном случае своеволия монаха (подразумевается, и самого поэта) при обращении к святоотеческим уставам и понятиям. Идея спорная, явно обеляющая гордыню человеческую, но тем не менее процитирую стихотворение целиком:

      Юрий Кузнецов рассказал с какой-то мистической удалью, свойственной только ему, легенду, связанную со Спас-Камнем, не будучи там никогда, более того, я уверен, не зная ничего конкретного об этом монастыре. Притча и не предполагает в своем художественном обобщении фактологическую точность. Но у Юрия Поликарповича, к нашему удивлению, многое с реальностью сходится, вплоть до живого «вздоха», который будто бы остался на острове от монахов. Непостижимо прозорлив бывает русский поэт, в чем убеждает публикация вологодской епархиальной газеты «Благовестник» в № 11—12 за 2003 г. Она поведала о таинственном явлении на Каменном острове: на поверхность из-под руин взорванного собора, и только в одном месте, выходит теплый воздух, особенно чувствуемый и видимый зимой, когда поставленная на камень кружка с водой не замерзает даже в лютые морозы. Далее газета сообщает: «Теплый воздух идет снизу, где был главный храм монастыря — двухэтажный Спасо-Преображенский собор. В нижнем храме были похоронены местночтимые святые — Василий Блаженный и Петр Чудотворец, а также один из самых известных подвижников обители — игумен Кассиан. Читая о святых, подвизавшихся в монастыре, трудник Михаил Косолапов из Спасо-Прилуцкого монастыря, живущий на Спас-Камне, наткнулся на упоминание о мощах блаженного Василия, почивающих под спудом «с правой западной стороны». Если допустить, что речь идет о правой стороне для человека, входящего в храм и стоящего лицом к алтарю, то очень возможно, что теплый воздух исходит откуда-то с того места, где покоятся мощи святого. Интересно, что только здесь уцелел один из кирпичных столпов, подпиравших своды храма. А.Н. Плигин (об этом удивительном человеке, замыслившем восстановить почти в одиночку монастырь, мой рассказ впереди. — В.Д.) говорил, что это явление существует на острове уже лет шесть».
      Настоятель Свято-Афанасьевского храма в соседнем селе Чирково иерей Владимир Колосов дополняет эту историю: «В житиях мы не находим подробного жизнеописания блаженного Василия Спасо-Кубенского (память его празднуется 15 августа), что и не удивительно. Столь тяжелый и высокий подвиг предусматривает жизнь ради Христа, а чудотворения и добро для людей совершаются тайно. В современном же мире сделанное более или менее приличное дело почитается почти подвигом и требует от окружающих похвал и превозношения. Но из «Житий Вологодских святых» достоверно известно: «Мощи святого Василия Блаженного почивают в нижней церкви во имя Св. Василия Блаженного, московского чудотворца, в правом западном углу, в особой палатке. Над ними устроена металлическая рака, на которой вверху положен образ святого во весь рост. При ней находятся тяжелые железные вериги, которые сейчас хранятся в Свято-Афанасьевском храме на образе преподобного Александра Куштского, и шапка из железных полос». Но и это не все. В 1774 году, когда во время пожара сгорело все, что могло сгореть, бывшая тогда над мощами угодника деревянная еще рака и образ на ней остались неприкосновенными, хотя вся гробовая палатка его была наполнена дымом и пламенем. Многие из моих прихожанок, — заканчивает свой рассказ отец Владимир, возвращаясь к таинственному явлению, — могут подтвердить увиденное. Так, 15 декабря после воскресного богослужения мы поехали на Спасо-Каменный остров и, помолившись у этого святого места, были поражены паром, который обильно стал выходить из проталинки».
      Сопоставим этот рассказ со Сказанием Паисия Ярославова и со стихотворением Юрия Кузнецова и выведем общую сюжетную канву легенды: голый остров с чертополохом, исходящий из земли пар-вздох святого юродивого, повторяющего неканоническую молитву, хождение его по воде, яко посуху (по искусственным «банным» отмелям, соединяющим остров с берегом и немного притопленным, когда стоит высокая вода), а также корабль, терпящий бедствие в бурю, и князь, находящий свое спасение у острова...
      Не так ли, фантазируя, рассказывали, прибавляя от себя другие «реалистические » детали, старцы в монастыре «списателю» Паисию Ярославову? Письменных известий о тех стародавних событиях не существовало, местных летописей не велось. Не могли они погибнуть в монастырских пожарах. Архив обители, могу с уверенностью сказать, в целости хранился при Паисии Ярославове, чему свидетельством являются грамоты 30—50 гг. XV в., по ветхости переписанные в XVIII в., но все-таки дошедшие до нас и не погибшие в первом пожаре на Спас-Камне в 1472 г. Дальше мы увидим, что Паисий ими, как источниками, пользовался в своей работе над Сказанием.
      Вывод мой однозначен: мы, читая о «чудесном спасении князя», имеем дело с устной легендой. Она могла со временем в своем устном бытовании трансформироваться или подправиться самим старцем Паисием. Вместо неизвестного нам новгородского князя появился полуизвестный белозерский; небольшая церковь на острове превратилась в часовню (как в ней могли молиться сразу 23 монаха, совершенно не понятно); события перенесены в другой век и т.п.
      Первоосновой же легенды, по всей видимости, являются рассказы последних язычников или первых христиан. Вычленяя из текста Сказания Паисия Ярославова только сюжет о жизни монахов на острове и о встрече их с князем, можно выделить повествовательное «ядро » устной легенды, которая обретает при ближайшем рассмотрении, как в проявляемом негативе, вполне реальные очертания.
      Чтобы сделать свою расшифровку, для начала обращусь к книге архангелогородского историка Н.М. Теребихина «Сакральная география Русского Севера». В главе «Священный остров (мифология островной культуры Русского Севера)» исследователь пишет: «Остров с воздвигнутыми на нем обетными крестами не только отмечал границы Руси, но и служил «ковчегом спасения»... Остров являлся не только границей, разделяющей все мировое пространство на посюстороннее и потустороннее, но и центром иного мира. Центральное местоположение острова в системе координат сакральной географии обусловило превращение его в центр монастырской жизни Русского Севера». Историк подробно рассказывает о том, что многие народы соотносили остров с топографией мира мертвых. Проще говоря, на озерных и морских островах хоронили умерших, здесь находилось последнее пристанище в путешествии душ в загробное царство. До обетных крестов здесь существовали языческие капища, и эти, оторванные от внешнего, «земного» мира, места особо почитались местным населением. Остров притягивал к себе внимание всей округи, он порождал многочисленные легенды и поверья, над ним как бы витали души родных и близких, он таил в себе немало загадок и тайн. Такие представления уходили в глубочайшую древность, основывались только на человеческой памяти. Согласно Н.М. Теребихину, «остров выступает как некий «пуп земли», поднявшийся из вод мирового хаоса во времена творения». Можно представить, как для древнего человека, который продвигался вслед за отступавшим ледником с обмелением земного ландшафта, выступали на огромных озерах острова — эти «пупы земли».
      Что видели кривичи или ильменские словене, а потом и новгородцы, когда плыли по Кубенскому озеру к истоку Сухоны? Вероятно, голый каменный остров с языческим божеством или другим языческим знаком, с насыпями могил или с сакральными местами трупосожжений. А что русские христиане должны были в первую очередь сделать с этим «поганым» капищем?
      Догадаться нетрудно. Ставили на его месте крест, а потом рубили на острове часовенку или церковь. «История монастырского строительства, — продолжает Н.М. Теребихин, — показывает, что святые подвижники стремились не просто к уединению, к достижению «тихой пристани », но устрояли свои отшельнические скиты и кельи в самом центре сакральной географии языческого мира — на острове, там, где располагались инородческие святилища и могильники». В отношении Каменного острова на Кубенском озере могу лишь добавить, что на нем существовало не капище финских племен, чуди или веси, а находилось славянское мольбище тех же кривичей или ильменских словен, появившихся в этих краях, если верить вологодскому археологу А.Н. Башенькину, в VIII—IX вв.
      В книге академика РАН Н.А. Макарова «Русский Север: таинственное Средневековье» рассказывается о найденном в 1893 году на дне реки Шексны каменном идоле, хранящемся сейчас в новгородском музее. Он представляет собой фигуру мужчины с вытянутым лицом, на котором обозначены глаза, нос, рот и подбородок. Голова завершается полукруглой шапкой, придающей всей скульптуре четко выраженную фаллическую форму. Высота идола около 70 сантиметров. Как он попал в Шексну? Просто был сброшен в воду, как поступили в Киеве, спуская в Днепр деревянного Перуна или, как в Новгороде, бросая Перуна в Волхов.
      На Каменном острове мог находиться и «священный» камень, почитаемый окрестными жителями-язычниками. Предполагаю, что это был каменный идол. Имя остров получил по сакральному символу — камню. Так и назвали — остров Камень. Отсюда в дальнейшем — Спас-Камень. А Каменным он стал тогда, когда первое название забылось, не сохранилось даже предание о каменном идоле.
      При строительстве христианских храмов языческие камни иногда не разбивались, не сбрасывались в воду, а закладывались под паперть или рядом с ней, чтобы христиане, приходя в церковь, попирали ногами поверженных богов. Не было ли такого камня на острове? Я не стал бы гадать, если бы не прочитал в газете «Труд » следующую историю: «С баней Плигина, поставленной на острове, связана почти мистическая история. Рядом валялся большой черный камень. И как ни гроза — всегда молния ударяла в этот камень. А однажды «срикошетило» в баню — загорелась. Еле потушили. После чего камень скатили в воду — от греха подальше...» Вот вам и очередная загадка острова. Не языческого ли божка Плигины скинули в озеро?
      Но вернусь к Сказанию Паисия Ярославова и восстановлю первооснову легенды об открытии Спас-Камня. Такового открытия и не происходило, ибо был он всегда на виду у всего мира. Путь с Волги через Кубенское озеро на Северную Двину, по словам археолога Н.А. Макарова, слыл известным со времен неолита. С тех пор существовал и Каменный остров. Не два десятка монахов, как пишет старец Паисий, пребывали на острове и жили между камней, а язычники со своими жрецами молились здесь у «священного» камня, над которым был сделан деревянный навес или какое-то другое сооружение (от первоосновы легенды осталось странное в устах православного летописца Паисия выражение: «у них, у иноцей, молитвенный храм, сиречь часовня»). Новгородский воевода, посланный за данью в «полуночные страны», спасаясь от шторма, наткнулся на них совершенно случайно. Пока озеро не стихло, он беседовал на острове с язычниками, пробовал обратить их в истинную православную веру, спорил с волхвами. На обратном пути, возвращаясь из Заволочья, новгородский воевода вновь высадился на знакомый остров, нашел его безлюдным, водрузил на нем крест, предварительно разрушив языческую кумирню. Все эти события могли развернуться в начале XI в. Раскопки археологической экспедиции Н.А. Макарова у деревни Минино на берегу Кубенского озера подтверждают, что первые христиане появились здесь как раз в эти десятилетия.
      Почитание креста на острове, над которым была возведена православная часовня, а позднее и церковь, продолжалось два с половиной века. Здесь молились те, кто плыл в дальние странствия, кто спасался от бурь на острове. Монастырь складывался как бы сам по себе. Он являлся главным православным миссионерским центром в округе, где еще были живы языческие традиции и верования.
      Когда конкретно он основан, так и останется для нас не известным. До XIV в. древнерусские монастыри вообще располагались либо в городах, либо в ближайших от них предместьях. Чтобы основать островную обитель вдали от крупных населенных пунктов, необходимы были особые на то условия. Таковая была, мне думается, на Кубенском озере. Оно открывало главный стратегический водный путь Древнерусского государства на Восток, на Урал и в Сибирь.
      Поэтому чудесное спасение в праздник Преображения Христова князя Глеба Васильковича — не более чем легенда. Почему, в ином случае, все знаменитые северные островные монастыри — и Валаамский, и Соловецкий, и на озере Воже, основанный преподобным Мартинианом Белозерским, и даже Кижский островной погост — носят одинаковые наименования — Спасо-Преображенские? «С идеями островного богословия, основанного на образах Апокалипсиса, — отвечает на этот вопрос Н.М. Теребихин, — тесно связана символика Преображения... Образ Преображения является центральным символом-иконой исторического движения русского народа, направленного на освоение просторов полуночных стран. По своей глубинной сущности это движение было религиозным исканием «нового неба и новой земли », изображенных в апокалиптических пророчествах Иоанна Богослова. Смысл освоения Севера и заключается в его Преображении...»
      Вот почему в исторической реальности и в своем сакральном значении Каменный монастырь был освящен в честь великого таинства Преображения Христа. «По прошествии дней шести взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних, и преобразился перед ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же его сделались белые, как свет» (Мф. XVII, 1—2).
      Нетварный свет дал свой отблеск с Каменного утеса раньше, чем на него взошел князь Глеб Василькович. И в Заозерье, и на юго-западном берегу озера к тому времени два с лишним века, как существовали русские поселения, где жили наши православные предки. Основанное новгородцами село Устье на реке Кубене, в 8 километрах от монастыря, впервые упоминается в письменных источниках в XII в.; такая заозерская деревня, ныне существующая, как Кобылье, также впервые упоминается в XII в.; Подол еще раньше — в X в., село Богородское — в XIII в., а на другом берегу озера городок Кубенский был древнее по времени основания Москвы и Вологды.
      Спасо-Каменный монастырь служил духовным маяком для тех, кто отправлялся к Белому морю, кто задумал подняться до отрогов Урала и пройти еще глубже — в Сибирь. Он представлял собой с самого начала основания идеальную модель монашеской обители. Он был населен подвижниками, жившими сообща, общежитием, когда на Руси не было еще киновий. Они пришли сюда, в суровые природные условия, ради спасения своей души, с миссионерскими целями — поднимать и возделывать этот прекрасный край. К сожалению, оторванность от крупных центров привела к тому, что до нас не дошли исторические известия о жизни монастыря именно в эти первые века его существования.
      Позднее значение этой обители не уступало роли знаменитого Троице-Сергиева монастыря. Отсюда, как из Троицы, выйдут основатели новых монашеских общежитий. Здесь Иоасафу Каменскому случилось явление Спасителя. Сам Иисус Христос предрек вечную славу подвигам местных подвижников. В древнерусской житийной литературе описание такого видения редкостно.
      Прошел почти век после кончины удельного князя Глеба Васильковича. Немало пронеслось событий на земле Русской. Свершилась и победоносная Куликовская битва, в которой пали смертью храбрых князья белозерские, славные потомки князя Глеба Васильковича.
      Об этом времени Паисий Ярославов не написал ни строчки. Но монастырь, верится, жил своей духовной жизнью и продолжал развиваться. Он относился к Ростовской епархии, крупнейшей и знатнейшей на Руси, и принадлежал ярославским князьям, которые помогали его обустраивать. К продолжению своего рассказа Паисий Ярославов, сам, судя по его прозвищу, выходец из ярославских земель, вернулся, когда игуменом Спасо-Каменного монастыря был назначен Дионисий Цареградский, или, по-другому, Дионисий Грек — выдающийся религиозный деятель и духовный подвижник своего времени.

      «По прехождении же многих лет в государство великого князя Димитриа Ивановича Донскаго прииде некий старец из Царяграда на Москву, пострижение же имеа во Святой Горе, именем Дионисий. Князь же великий приат его с великою честию и повелел дати ему ке-лию у святого Богоявлениа на Москве. В то же время приидоша старцы Каменского монастыря к великому князю просить игумена себе на Каменое. Князь же велики дасть им игуменом сего старца Дионисиа, иже от Святыа Горы при-шедшаго. И сей бысть первый игумен на Каменом, и поживе на игуменстве лета доволна, тело свое изнуряа постом и молитвами и всякиа пути проходя добродетели. И стекахуся к нему отвсюду, хотяще сожителствовати с ним, ревну-юще доброму произволению его. И собра братии множество. И церковь украсив и иконами, и книгами, и всякими красотами, и предаде устав Святыа Горы монастырю. Таже прехождаше велиа слава о нем повсюду, даже и до самодержца».
      Дионисий Грек, он же Цареградский, он же Святогорец, действительно в конце XIV в. оказался на Каменном острове, но был ли он первым игуменом монастыря, как утверждает Паисий Ярославов? В книге вологодского священника Иоанна Верюжского в главах о преподобных Дионисии Глушицком и Иоасафе Каменском называется предшественник Дионисия Грека на настоятельском посту — игумен Григорий, «который 14 марта 1396 г. за добродетельную жизнь был возведен на ростовский архиепископский престол» (Исторические сказания о жизни святых... С. 302). Откуда почерпнул эти сведения отец Иоанн Верюжский, неясно, может быть, из житий преподобных Дионисия Глушицкого и Александра Куштского. Как бы то ни было, процитирую те места из книги И. Верюжского, которые касаются интересующего нас игумена Григория. В главе «Преподобный Дионисий Глушицкий и его ученики» говорится: «Спасокаменские игумены Григорий и Дионисий, бывшие один после другого архиепископами ростовскими, своими иноческими подвигами, введением строгого порядка и мудрым управлением столько возвысили и прославили этот древний, но малоизвестный и бедный монастырь, что для их современников он стал тем же, чем была впоследствии лавра Сергиева» (там же. С. 178). После рассказа о том, как Дионисий Глушицкий со своим «единонравным другом и сподвижником» Пахомием возобновили Святолуцкий Николаевский монастырь и Дионисий Глушицкий направился в Ростов к архиепископу Григорию просить на то благословения, И. Верюжский вновь подчеркивает предыдущую информацию и даже ее расширяет: «Архиепископ Григорий, бывший постриженник и игумен Каменский, с любовью принял выходца из Каменного монастыря, вполне одобрил его намерение и не только дал ему все просимое, но и самого просителя возвел в священный сан» (там же. С. 181). Значит, Григорий был в свое время не только настоятелем Спасо-Каменного монастыря, но и его постриженником? В главе «Преподобный Иоасаф Каменский» И. Верюжский поправляет неизвестного автора Жития князя-инока, когда тот называет старца Григория, бывшего, по словам агиографа, наставником в островном монастыре пр. Иоасафа, «епископом Ростова». «...Это несправедливо, — замечает И. Верюжский, — ибо тот был архиепископом уже с 1395 г., а в 1416 г. преставился, когда Андрей (он же будущий инок Иоасаф) еще не родился».
      Повторяю, что мне неизвестны источники, откуда вологодский священник взял данные о том, что Григорий являлся постриженником, а затем и настоятелем Спасо-Каменного монастыря, что он ввел в обители «строгий порядок» и установил «мудрое управление», но к ним И. Верюжский, как мы видим, возвращался неоднократно. В «Списках иерархов и настоятелей монастырей российской церкви», составленных Павлом Строевым из достоверных источников в 1877 г., то есть за три года до выхода книги И. Верюжского, первым игуменом Спасо-Каменного монастыря назван Дионисий Грек, который был 12 июля 1418 г. хиротонисан в архиепископа Ростовского, а в списках ростовских владык под № 26 назван Григорий, который хиротонисан 29 марта 1396 г., умер 3 мая 1416 г., и следующий за ним Дионисий Грек с добавлением «из игуменов Спасо-Каменного монастыря» и с датой кончины 18 октября 1425 г.
      В летописях того времени также, насколько мне известно, нет данных о том, что епископ Ростовский являлся настоятелем островного монастыря, но сохранились другие факты его жизни. Н.М. Карамзин в пятом томе «Истории государства Российского » рассказывает о том, как владыка Григорий, будучи одним из главнейших иерархов Церкви, читал в Успенском соборе московского Кремля грамоту-завещание почившего в славе в 1406 г. митрополита Киприана и своим чтением «произвел общее рыдание». В примечаниях Н.М. Карамзин также цитирует Никоновскую летопись о церковном Соборе в Москве в 1401 г., где в числе девяти владык третьим назван архиепископ Ростовский Григорий. В той же Никоновской летописи сообщается год, когда Григорий был поставлен на кафедру в Ростов. Случилось это после смерти 28 ноября 1395 г. архиепископа «града Ростова и Ярославля, Белоозера и Устюга, Углича Поля, Мологи» Феодора, племянника Сергия Радонежского, через несколько месяцев после того, как в лето 6904 (1396), 19 марта «Киприан Митрополит на Москве поставил Григория Епископом Ростову» (Карамзин. История... Т. 5. С. 318). Не мог, как выясняется, не приехать на похороны самого Киприана благодарный ему Григорий и вместе с двумя другими архиепископами из Суздаля и Коломны не скорбеть о кончине Киприана.
      Еще один факт из биографии Григория приводит из летописных сообщений Н.М. Карамзин. В 1412 г. «Григорий, Владыка Ростовский, второй архиепископ, поставил церковь Благовещения на Дорогомилове над рекою Москвою, а земли митропольской Кудринского села отступился» (там же. С. 325). Что значит это сообщение, не совсем понятно, кроме строительства в Дорогомиловской слободе на своем подворье Ростовским владыкой церкви. Последнее летописное сообщение касается кончины Григория, случившейся 3 мая 1416 г.
      «Славянская энциклопедия » добавляет к этим данным, что при Григории в 1408 г. в Ростове случился большой пожар и владыка отдал все свои личные средства на восстановление соборного храма. Судя по всему, Григорий прожил праведную жизнь, за что и был канонизирован Православной церковью. Он был наречен святителем Григорием Премудрым. Редкостное при канонизации имя говорит о многом, и жаль, что человеческая память о нем в вологодских краях почти не сохранилась.
      Но вернемся к Сказанию Паисия Ярославова. Противоречия в нем со всеми приведенными фактами налицо. Как мог Дмитрий Донской принять монашескую депутацию старцев Спасо-Каменного монастыря, если при последних годах его великого княжения игуменом монастыря был Григорий, которого только в марте 1396 г., то есть спустя семь лет после кончины великого князя, московский митрополит Киприан поставил ростовским архиепископом? Значит, раньше 1396 г. игуменствовать на Спас-Камне Дионисий Грек никак не мог. И почему кубеноозерские монахи, если такая поездка все-таки состоялась, направились в Москву, пусть и не к Дмитрию Донскому, так к его преемнику, великому князю Василию I Дмитриевичу? Все вопросы с утверждением в игумены Спасо-Каменного монастыря решались в Ростовской епархии или же у ярославского князя, который считал монастырь относящимся к своей отчине. Единственным объяснением еще одной легенды служил замысел показать «сирость» и «убогость» монастыря до того времени, пока на него не обратил свой взор великий князь московский. Но вряд ли монашеская обитель на Кубенском озере была такой уж бедной. Игумена плохого хозяйства никогда бы не поставили в руководители крупнейшей епархии Руси.
      Когда приехал «на Каменное» Дионисий Грек, то не было уже в живых ни Дмитрия Донского, ни Сергия Радонежского (игумен скончался в 1391 г.). Рассказ о прибытии его в Москву из Царьграда и другие факты его биографии, без сомнения, подлинны. Монах Дионисий вполне мог пользоваться покровительством великого князя, был известен в Москве. Его знал святитель ростовский Феодор, сын старшего брата преподобного Сергия Стефана, с ним хорошо был знаком по Афону митрополит Киприан. Образованный воспитанник одного из афонских монастырей, стойкий приверженец исихазма, сторонник строгого монастырского устава, Дионисий Грек, казалось, был предназначен судьбой для больших дел, а не проводить свои годы в привилегированном московском Богоявленском монастыре, недалеко от Кремля. Все заинтересованные лица были знакомы друг с другом, сами принимали решения, и им не было нужды выслушивать просьбы кубеноозерских старцев. Интересная деталь для размышления: в те же годы, когда Дионисий вступил на землю каменистого острова, по соседству, на Сиверском озере появились и два других известных московских монаха — Кирилл и Ферапонт Белозерские, основатели знаменитых монастырей.
      Если Кирилл и Ферапонт сами выбирали место для своих духовных подвигов, хотя и хорошо знали, куда они направляются (Ферапонт бывал в этих краях по служебной надобности, «как снабженец», замечает Г.М. Прохоров, и полюбил красоту Белозерья), то игумен Дионисий попал сюда впервые.
      Белозерские и кубеноозерские края в те десятилетия переживали свой подъем: население из центральных княжеств постоянно прибывало, жизнь текла спокойно и зажиточно, то там, то здесь возникали новые погосты и селения. Здесь, на севере, можно было найти и место монашеского уединения, земли свободной еще хватало с избытком.
      И все же выходцу с юга, из греческих земель, Дионисию здешняя природа и климат вряд ли могли показаться райскими. А сам каменный остров с небольшим монастырем посреди огромного озера и вовсе мог нагнать тоску и печаль: за что, мол, мне такая горькая участь?! Для нас так и останутся недоступными переживания и мысли нового игумена, когда он ступил на берег острова. Только твердой верой, ради которой он, афонский монах, мог пойти на любые лишения, можно объяснить его 23-летнее пребывание в деревянном, открытом всем ветрам монастыре. Шестидесятилетним Кириллу и Ферапонту выпало еще более трудное испытание — им-то пришлось начинать обустройство новых обителей с воздвижения крестов и с оборудования землянок, где на первых порах можно было бы жить и молиться.
      Вероятный замысел, который родился в Москве, касался личности и подвига Дионисия в первую очередь. Его патронам необходим был активный, деятельный человек средних лет, который бы еще ярче возжег здесь духовный свет нового центра русского православия и культуры. В э-тих планах Спасо-Каменной обители предназначалась материнская роль помощи и воспитания новых монашеских «деток», целой колонии монастырей в окрестных землях. Отец Иоанн Верюжский по этому поводу писал: «Много лет Дионисий управлял обителью... Он благолепно украсил церкви святыми иконами, обогатил книгами и прочей церковной утварью, устроил все необходимое для общежития и ввел в монастыре строгий устав Святой горы... От его руки, в числе других, приняли пострижение, под его отеческим руководством начали подвизаться и много лет служили украшением братии преподобные Дионисий Глушицкий, Пахомий Святолуцкий, Александр Куштский и Евфимий Сямженский, пока не достигли зрелости духовного возраста и сами не сделались основателями новых обителей. Около этого же времени подвизались в монастыре почивающие в нем угодники Божии преподобный Петр Каменский и Василий Каменский, Христа ради юродивый» (Исторические сказания... С. 302—303).
      Почву для возвышения обители подготовил святитель Григорий Премудрый, а его верным учеником и собеседником был Дионисий Грек, который являлся настоятелем в Спасо-Каменном монастыре примерно с 1395-го по 1418 г. В этот же год, 18 октября, он возглавил Ростовскую епархию.

      «Прииде некий юноша именем Димитрий от града, нарицаемого Вологды, и молит Дионисиа со слезами, дабы его постриг. Игумен же, видев его прилежное моление, и постригает его, и нарече имя ему Дионисий, и дасть его старцу духовну на-казати его иноческому житию. Он же поживе в послушании 9 лет, в посте и в молитвах, и слезах, не изменяя правила своего. По сем же благословися у игумена наедине безмолствовати. Игумен же Дионисий благослови ученика своего и отпусти его. Он же, обходя округ Кубенского езера, идеже бы ему место обрести, и прииде в весь, зовому Святую Луку, и тамо общий монастырь обреете запустевший, и церковь падеся, небрегома никимже. Церковь же была прежде «Иеуаггелист Лука ». И оттоле весь та зовется Святаа Лука. Дионисий же на том месте устрои монастырь и церковь постави во имя чудотворца Николы, еже есть и доныне. Сам же отиде оттуду поприщ 15 и тамо монастырь состави во имя пречистыа Богородица, честнаго еа Покрова».

      Когда Паисий Ярославов записал свой рассказ о Дионисии Глушицком, то инок Глушицкого монастыря во имя Покрова Богородицы Иринарх еще не приступил по поручению соборных монастырских старцев к составлению Жития преподобного. Он его создаст в 1495 г., и его труд станет, по словам В.О. Ключевского, одним из немногих превосходных житий, какие можно найти в древнерусской литературе. Но не имел и не читал почему-то Иринарх, как доказано исследователями, при написании Жития преподобного Дионисия Глушицкого Сказания Паисия Ярославова. Предположу, что после создания летописи Спасо-Каменного монастыря она какое-то время хранилась в великокняжеской семье в Москве. Таким образом, первый историк, который написал о Дионисии Глушицком, был Паисий.
      В его летописи встречаются удивительно достоверные факты, особенно касающиеся местных реалий, и откровенные фантазии, ни на чем, казалось бы, не основанные. Рассказ о Дионисии Глушицком Паисий мог услышать только устно, опять-таки приукрасить его, дополнить по собственному усмотрению, что-то в нем изменить. Хорошо, что у нас имеется Житие преподобного (житий святителей ростовских Григория Премудрого и Дионисия Грека или не найдено, или же они не были написаны) и мы можем сравнить кое-какие реалии.
      Уже первые же слова, написанные Паисием о Дионисии Глушицком, уточняются в Житии: не в самом городе Вологде родился юноша Димитрий, а на восточном берегу Кубенского озера, вблизи Спасо-Каменного монастыря. Уточнение немаловажное, говорящее о том, что сам Димитрий, будущий монах Дионисий, хорошо знал окрестности вокруг обители. Далее в Житии сообщается, что преподобный родился в первых числах декабря 1362 г. Если юношей он пришел на Спас-Камень и девять лет трудился здесь монахом, то когда он из монастыря ушел искать уединения?
      Понятийный словарь агиографической литературы отличается от современного языка. Когда авторы житий пишут о монахе «старец», то это вовсе не значит, что речь идет о старом насельнике. Старцем можно было стать и в сравнительно молодые годы, всё зависело от духовного развития, авторитета, трудолюбия, благочестия монаха. Старец, по традиции, имел учеников.
      Также и с понятием «юноша», которое имеет обобщенный для житийной литературы смысл. Юношеский возраст можно определить во времени весьма растяжимо — это не зрелые и не старые годы того или иного человека. «Юношей » Житие называет князя Андрея Заозерского, когда ему было всего лишь 12 лет.
      Но в любом нашем исчислении Дионисий Глушицкий никак не мог быть пострижен в монахи Дионисием Греком, а постригался в годы игуменства Григория. К 1395 г. ему уже было 32 года, девять лет он провел в монастыре, и наступило самое время для него проявить свои духовные и организаторские качества. С благословения нового игумена Дионисия и, я думаю, при его активном участии и помощи он и отправился вместе Пахомием (в Сказании Паисия о нем не упоминается) на Святую Луку, чтобы возродить пребывавший в запустении старый монастырь в истоке реки Сухоны. Старец Паисий допускает явную ошибку, когда сообщает, что монастырь в древности был «общим». Общежительные монастыри на Руси появились только во второй половине XIV в., но и этого он, видимо, не знал.
      Об этой излучине на реке Сухоне, куда отправились монахи, Паисий в своем Сказании писал чуть выше, назвав ее тогда Кривой лукой. Там, мол, князь Глеб поставил крест, выкопав водный канал. Избегая упоминаний о первопоселенцах этих мест, новгородцах, автор в двойном названии одной и той же «веси» невольно выдал «секрет», кто в действительности первым пришел сюда и устроил монастырь.
      Понятия «лысый » и «кривой » в народном сознании антонимичны понятию «святой» и придавались в качестве определения к «нечистому» слову «черт». Мы и сейчас так в сердцах говорим. Эта «чертовщина» пришла к нам с давних времен. Поэтому топонимы с названиями «лысый» (в устье реки Кубена Лысая гора) и «кривой » (Кривая лука на Сухоне) — это унизительные обозначения бывших здесь сакральных языческих мест для того, чтобы подвергнуть их еще большему осуждению. Лысая гора не стала Святой, а вот излучина истока Сухоны после того, как здесь было уничтожено языческое капище, поменяла название и стала не Кривой, а Святой. «По народным представлениям, — пишет Т.А. Бернтштам, — явными признаками «святости»— покровительства свыше — обладали места и объекты, соотносимые с понятием Верх (гора), откуда начинается движение/путь. Верхом назывались: а) места истоков рек...» (Бернштам. С. 240.) Эта же исследовательница и другие историки на многих примерах доказали, что излюбленным местом поселения древних новгородцев на новых землях были устья или истоки рек из крупных озер, там русскими первопоселенцами ставились церкви, «обычно с названием Никольская» (там же. С. 270).
      Так возник новгородский Святолуцкий-Никольский монастырь. Паисий Ярославов явно путает, когда именует прежде существовавший соборный храм, «падающий» от ветхости, церковью евангелиста Луки. Евангелист здесь совершенно ни при чем.

      «Правящу же престол града Ростова епископу Дионисию, прииде к нему прежепомянутый ученик его Дионисий благословение приати. Епископ же, поучив его духовне, и благослови его, и дасть ему икону пречистыа Богородица со превечным младенцем и ину утварь, яже есть потребна церкви, и отпусти его с миром.
      По сем же прииде к нему с Каменного монастыря прежепомянутый ученик его Александр, прося у него благосовениа, хотя сотворити обитель на реце Куште в краи Кубенскаго езера. Епископ же Дионисий, духовне поучив его, и благослови его, и дасть ему вся потребна на устроение пустынное. Александр же, приим благословение, и отиде. И начат строити пустыню, и много лет поживе в ней, и приставися к вечным обителем. И положено бысть тело его в той же пустыне на Куште. И по смерти его многа исцелениа бывают у гроба его с верою приходящим. Место же то зоветца Александрова пустыня.
      Преставися епископ Дионисий в лето 6903 (1396), октября 18, при великом князе Василие Димитровичи Донского. И положено бысть тело его во церкви Святыа Богородица в Ростове. Сей же Дионисий первый епископ из Завожскиа земли бысть».
      Дионисий Грек, ставший угодником Божьим, святителем Русской православной церкви, умер 18 октября 1425 г., проживя в Ростове около 7 лет. В Житии Дионисия Глушицкого не говорится о том, что он приходил к Дионисию Греку в Ростов. Когда выходец из Спасо-Каменного монастыря обустраивал обители на Святой Луке и на Глушице, ростовским архиепископом был Григорий Премудрый. Он-то и благославлял на пустынные подвиги Дионисия Глушицкого. Большую помощь в трудах праведных при постройке новых монастырей ему оказывали местные князья Дмитрий Заозерский и Георгий Бохтюжский. Все эти факты по понятной нам причине обойдены у Паисия Ярославова молчанием.
      Александр Куштский позднее по времени, чем Дионисий Глушицкий, основал свою обитель. В его Житии содержится рассказ о встрече в Ростове с Дионисием Греком, не расходящийся с изложенным в Сказании.
      «Явная гордость» (Г.М.Прохоров), звучащая в последней фразе Паисия Ярославова о Дионисии Греке, ставшем первым епископом из Заволжской страны, как мы знаем, не подтверждается свидетельствами отца Иоанна Верюжского, где таковое первенство отдано святителю Григорию Премудрому.
      Дионисий Грек умер, когда великое княжение переходило из рук Василия Дмитриевича к его малолетнему наследнику Василию Васильевичу, будущему Темному. В период его власти, в эпоху межкняжеской войны Спасо-Каменный монастырь оказался в эпицентре сотрясавших Русь событий. Паисий Ярославов постарался изложить их более подробно и с интересными деталями:
      «В лето 6955 (1447) грех ради наших князь Дмитрей Шемяка Юрьевич изменил крестное целование великому князю Василию Васильевичю и благоверной великой княгине Марье и детем их, свел великого князя с великого княжениа Московского и дасть ему Вологду. И немного побыв на Вологде, приходил на Каменное в монастырь молитися и с своею великою княгинею и з детми своими, и братию кормил, и милостыню дал доволну. Игумен же тогда бысть Еуфимей на Каменном. Тогда же и прииде ему перваа весть радостна, что идут к нему многие князи и боляре служити, хотя его видети на великом княжении. И постави князь великий и с великою княгинею и з детми чюдоторную икону Спас Эммануил, яже принесена к деду его к великому князю Димитрию Ивановичю Донскому из Царяграда, во церкви Святаго Спаса в монастыри на Каменном. И от тое иконы бывают чюдеса велиа и знамениа людем, с верою приходящим, и болным исцелениа и до сего дне. И другую икону постави Пречистыа Богородица Одигитриа со превечным младенцем, сыном еа и Богом, в той же церкви, яже ныне нами видима. И повелевает, вкупе же и молит князь великий и с великою княгинею и з детми игумену з братиею молити Бога и пречистую Богородицу, чтобы его сподобил бытии на своей отчине, на великом княжении Московском. И отсюду поиде в Кирилов монастырь и на Белоезеро, и во Тверь. И Божиею помощию доиде и отчества своего, великого княжения Московскаго, и ceдe на великом княжении Московском и всеа Руси и со благородным сыном своим, великим князем Иваном Василиевичем всеа Руси.
      А князь Дмитрий Шемяка с Москвы побежал в Галич. А Князь великий Иван Василиевич да царевич, шед на Кокшенгу, градки их взяша, а землю их плениша, и,возвратився ко отцу своему, был на Каменном в монастыре, и литургии слушал у Спаса, и хлеба ел, и отсюду поиде ко отцу своему на Москву в лето 6960-е (1452) и сказал отцу своему, что был у Спаса на Каменном в монастыре. Бе же тогда князь великий Иван 15 лет возрастом. Князь же великий Василей Васильевич и з своею благоверною великою княгинею Марьею, и з детми своими исполни обет свой, дал село Покровское над рекою Пучкою в монастырь на Каменное Спасу и причистой Богородице на своем роду от великих князех и по великих княгинях. А велика княгини Марьа взяла монастырей Николы Чудотворца Святую Луку и з деревнями и с угодьи у Борисоглебского монастыря и дала в дом всемилостивому Спасу на Каменное по своей души и по своем роду, по великих князех и по великих княгинях. А за Святую Луку дала к Борису и Глебу деньгами. Да великааа же княгини дала в Засодимие село Воздвижение Честного Креста на Каменное же и з деревнями и с угодии».
      Эпизод с поездкой в сентябре 1446(7) г. Василия Темного в Спасо-Каменный монастырь описан в Сказании Паисия Ярославова так, как о нем мог рассказать только свидетель пребывания великого князя на острове. В летописях об этом событии нет никаких сообщений. На это обратил внимание публикатор Сказания Г.М. Прохоров, выделив слово «отсюда поиде», дважды встречающееся в этом тексте. Если бы этот эпизод описывался со стороны, то была бы употреблена другая форма — «оттуда поиде » и т.д. Вот такая тонкость.
      Имеются в тексте иные свидетельства присутствия автора-летописца на острове: такое, к примеру, выражение, как «ныне нами видима», об иконе Богоматери, подаренной Василием Темным монастырю. Но почему-то старец Паисий упустил из вида одну из главных деталей тех событий — в Спасо-Каменный монастырь Василий Темный со своим семейством приехал, будучи ослепленным Дмитрием Шемякой. Даже для экспрессии рассказа, уж не говоря об осуждении дикого коварства со стороны соперника, можно бы было упомянуть об этом факте, отнюдь не рядовом в те времена. Такая «забывчивость» автора только на первый взгляд кажется необъяснимой.
      Исторический эпизод о снятии кирилловским игуменом Трифоном с Василия Темного клятвы крестного целования хорошо известен в наших краях. Я знал его подробности из рассказа вологодского писателя и драматурга Александра Грязева «Грех игумена». Александр Алексеевич имеет дар в небольшой исторической новелле так отобразить далекую эпоху, вылепить такие психологические портреты своих персонажей, что они воспринимаются читателями как живые.
      Я все больше узнавал о той эпохе, читая летописи, книги отечественных историков, в них открывая малоизвестные факты, и как бы «про себя» прибавлял к рассказу «Грех игумена» Александра Грязева все новые и новые подробности.
      После своей победы Василий Темный не забыл игумена Трифона, переведя его в Москву в архимандриты великокняжеского Спасского монастыря в Кремле, сделав своим духовником и свидетелем, как самого близкого человека, при составлении завещания. В мае 1462 г. новый великий князь Иван III, следуя, вероятно, пожеланию отца, назначил Трифона в архиепископы Ростовские, что было равнозначно месту второго иерарха Русской церкви после митрополита. Великие князья видели в Трифоне пастыря и человека, который решительно боролся с удельными порядками, смело и осознанно выступал за единение Руси под началом Москвы.
      В Сказании Паисия Ярославова нет ни слова и о том, что Василий Темный отправился в богомольную поездку по северным монастырям, как утверждается в других источниках. Не странно ли это? Читая Сказание, складывается впечатление, что целью путешествия Василия Темного являлся только один Спасо-Каменный монастырь. Нигде, в том числе и в летописях, не упомянут, к примеру, Спасо-Прилуцкий монастырь, куда во время богомолья должен был бы заехать Василий Темный, тем более что дорога на Спас-Камень проходила мимо его стен. Вероятно, Василий Темный очень спешил, не останавливаясь в дороге, и целью его поездки был действительно монастырь на Кубенском озере.
      В другом источнике, в «Повести об ослеплении Василия II», записанном, как считается, со слов самого великого князя, когда он доживал свои последние годы «в условиях вечного мрака», эпизод с посещением Спасо-Каменного монастыря вообще отсутствует. Воспоминания Василия Темного сводятся лишь к его поездке в Кириллов монастырь (а не на богомолье по северным обителям, по принятой историками версии), где он «накормил» тамошнюю братию, дав ей милостыню, и куда к нему стали стекаться верные бояре и дети боярские, бежавшие от Шемяки и воинственно настроенные против последнего. Полностью умалчивается в «Повести...» не только поездка на Спас-Камень, но и снятие игуменом Трифоном крестоцеловальной клятвы с великого князя.
      Психологически такие «утайки» собственной биографии можно понять. Рассказчик старался обойти «острые углы», не раскрывая важнейших для его судьбы подробности, которые он считал глубоко личными и не требующими широкой огласки. Здесь только Бог был ему судией.
      Чтобы восстановить последовательность действий и поступков Василия Темного, их психологические мотивации, вернемся к тому отправному моменту, когда он, сосланный в заточение в Углич, принимает здесь своего противника Дмитрия Шемяку, пришедшего к нему с высшими иерархами православной церкви, чтобы покаяться и выпустить его на свободу, дав ему в вотчину Вологду со всеми прилегающими землями. Покаяние произошло взаимное. Искренности Василия Темного и Дмитрия Шемяки невозможно не верить, так как Василий Васильевич признался, как на исповеди, перед высшим духовенством и Шемякой в тяжелых преступлениях перед народом: «Должно было мне пострадать за грехи и беззакония мои и за нарушения крестного целования, данного вам, моим старшим братьям, и всему православному христианству, которое я губил и хотел погубить окончательно (выделено мной. — В.Д.). Достоин я был смертной казни, но ты, государь мой, проявил ко мне милосердие свое, не лишил меня, отягченного грехами, жизни, но дал мне возможность покаяться в них». Замечу еще раз, что эти слова чистосердечного признания приводит близкий великому князю летописец, записывая их из уст самого Василия Темного. Они произвели на присутствующих в Угличе сильное впечатление: «И плакали все, глядя на него». По сути, Василий Темный признался в том, что он виноват, что да, он, смалодушничав в плену, пообещав им огромный «окуп», то есть выкуп, за свое освобождение, «заложил» Русь татарам. Это великокняжеское раскаяние не может нас не поражать, так же как спустя столетие покаянные послания Ивана Грозного кирилловскому игумену Козьме с братией: «Увы, мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох, мне, скверному!»
      Примирение многолетних противников в Угличе закончилось той самой, известной нам крестоцеловальной клятвой и последовавшим великим пиром, после чего Василий Темный был отпущен на свой удел, в дальнюю Вологду.
      Я думаю, что тогда-то и родилось в душе Василия Темного решение удалиться на покой в какой-нибудь окрестный с Вологдой монастырь, принять там добровольное пострижение. После ослепления никто и никогда на Руси, говоря нынешними словами, не возвращался к активной политической деятельности, государственная служебная карьера считалась законченной. Тем более не было смысла за нее бороться после всех признаний и покаяний, после прилюдной, при церковной верхушке клятвы с крестоцелованием. После того как его верные соратники скрылись, избегая ареста и смерти, в соседней Литве, а мать Софья Витовтовна содержалась Шемякой по-прежнему в заключении. Всё проиграно!.. Борьба потеряла смысл!.. Надо смириться... К этому вел жизненный жребий Василия Васильевича, перст Божьей судьбы. Он это понял еще в Сергиевой обители, когда сам, по своей воле попал в ловушку, был оттуда, как сноп соломы, вывезен и, как овца безвольная, грубо, даже без крика отчаяния ослеплен.
      Не эти ли психологические мотивации раскаяния и смирения в душе нашего героя позволили Н.М. Карамзину, первому из историков и, пожалуй, единственному в своем комментарии к «Иллюстрированной истории России» предположить, что Василий Темный решил удалиться в Спасо-Каменный монастырь от бренного мира сего, искупая только перед Богом свои грехи?
      Всего несколько дней в сентябре провел Василий Темный в своей новой вотчине в городе Вологде, не собираясь здесь обживаться, и спешно выехал на Кубенское озеро, взяв с собой семейные реликвии, чтобы принести их в дар монастырю. Великая княгиня и шестилетний сын Иван сопровождали его в поездке, так как ему, слепому, необходима была элементарная помощь и душевная поддержка в этот решительный для его судьбы и их жизни момент. Ямщики гнали коней без остановок, пока не доехали до села Кубенского. Отсюда на рыбачьих лодках вся депутация переправилась в островной монастырь, где была встречена у Святых ворот игуменом Евфимием с братией, предупрежденными о приезде опального князя заранее. Расположились в келье настоятеля и стали ждать начала вечерней службы.
      Василий Темный, готовясь к пострижению, со слезами умиления из пустых глазниц дарил монастырю и братии дорогие для него реликвии, святые иконы, которые перечисляет свидетель этих драматических сцен Паисий Ярославов. Среди даров не названа им богатая панагия, хранящаяся ныне в Вологодском музее-заповеднике. Очевидно, она предназначалась игумену Евфимию. На эту панагию, нагрудный знак, сбереженную в ризнице вологодского Спасо-Духова монастыря, куда был переведен после пожара 1774 г. Спасо-Каменный монастырь, указывает вологодский краевед XIX в. П.И. Савва-итов: «Складная круглая панагия, серебряная с позолотой и чернетью, в диаметре два с половиной вершка...» (Савваитов. С. 22.) Далее следует подробное ее описание. Понимая, что перед ним выдающаяся по ценности древняя вещь, не зная еще, кому конкретно принадлежал этот вклад, первый исследователь панагии сделал с нее рисунки и показал их в 1860 г. в Санкт-Петербурге в Императорском археологическом обществе. На следующий год рисунки панагии с примечаниями И.И. Срезневского и П.И. Савваитова были напечатаны в «Известиях» этого общества. Срезневский отнес ее изготовление, основываясь на почерке букв и правописании тропарей на ней, к XIV в. Савваитов пояснил, что она называлась «вратною» или «путною », то есть дорожною; в ней духовные власти хранили запасные Святые Дары, отправляясь в дальний путь (там же. С. 23).
      Подготовка к пострижению в монахи свергнутого великого князя шла полным ходом, когда в Спасо-Каменный монастырь неожиданно прибыл новый гость. Из текста Сказания Паисия Ярославова остается неясным, когда сообщили Василию Темному на острове «первую весть радостную». Кто уговорил его, что при поддержке верных людей вновь появился шанс занять великокняжеский трон в Москве? В той драматической ситуации всё решали буквально часы. Мы располагаем лишь косвенными свидетельствами происходивших событий, которые я решусь гипотетически выстроить.
      Среди тех, кто участвовал позднее в Кирилловом монастыре в снятии крестоцеловальной клятвы с Василия Темного, упоминается Макарий Желтоводский и Унженский, о чем сообщает весьма информированный ермолинский летописец. Как он, игумен основанного им в 1439 г. Троице-Унженского монастыря (ныне г. Макарьев в Костромской области)*[* Б этом городе родился поэт Юрий Леднев, живший позднее у нас в Вологде. Не так давно он скончался. Леднев учился в Литературном институте на семинаре поэзии у моего отца. Писал хорошие стихи о своей родине: «Окутанный синею далью, от шумных столиц вдалеке, раскинулся город Макарьев, мой город на Унже-реке»], а до этого игумен другой обители, в урочище Желтые воды на Волге, в ста верстах от Нижнего Новгорода, весьма почитаемой (Макарьевская ярмарка у ее стен считалась в XVII — начале XIX в. крупнейшей в России), оказался в монастыре чудотворца Кирилла? Почему бы не предположить, что Макарий, активный сторонник Василия Темного, от которого он получал поддержку и помощь еще в Нижнем Новгороде, где великий князь какое-то время скрывался от Дмитрия Шемяки, был направлен заговорщиками, князьями и боярами с призывом их возглавить? Авторитет Макария для Василия Темного был так высок, что только он мог уговорить великого князя вновь подняться на борьбу с Шемякой.
      Роль Макария в событиях тех лет, особенно когда велись переговоры в Москве и в Угличе о судьбе ослепленного великого князя, судя по Ермолинской летописи, была во многом решающей, он выступал в буквальном смысле судьей между Василием Темным и Дмитрием Шемякой, о чем рассказал летописец, когда описывал в Москве встречу с епископами и архимандритами Дмитрия Шемяки, на которой «бысть туто же муж свят, именем Макарие, игумен Желтоводский». Слово Макария, говорит летописец, имело решающее значение («он яко труба посреди народа, яко едиными усты рекоша»). Когда Шемяка, «видя отвсюду обидима», «начать у них прощения просить», Макарий изрек: «Аще тя простить князь велики, то и мы тебя простим». Для Макария Дмитрий Шемяка, как видим, не был великим князем, и ему, как и всем иерархам, необходима была «очная ставка» двух противников, которая и состоялась в Угличе (ПСРЛ. Т. 23. С. 153).
      Приехав спешно в Вологду, игумен Макарий узнал, что Василий Темный только что отбыл в Каменный для пострижения в монахи. Опоздай Макарий на встречу с Василием Темным, и тогда все его уговоры и просьбы потеряли бы всякий смысл. Он это понимал и пустился вдогонку Василию Темному...
      Долгий, трудный разговор происходил между ними в настоятельских покоях Спасо-Каменного монастыря. За окнами завывал осенний ветер, озеро громыхало о берег волнами.
      Переиначить Василия Васильевича сначала казалось невозможным. Но постепенно, аргумент за аргументом Макарий, отменно владевший красноречием, начал переубеждать собеседника. Те известия, которые доходили из Москвы, убеждали, что Шемяка в своем великом княжении не имеет никакой опоры; среди московской знати он считается выскочкой, провинциальной белой вороной, взявшей хитростью и вероломством власть в свои руки. Василий Васильевич для москвичей был куда как роднее и ближе, он свой, и его, пусть даже и слепого, с радостью и вздохом облегчения примут в Кремле. Нужно было только проявить волю к победе, объединить под свои знамена врагов Шемяки и, главное, заручиться поддержкой могущественного тверского князя с дружиной, для этого сосватав малолетнего Ивана за его дочь.
      Нам неизвестно, что явилось переломом в настроении свергнутого великого князя, но ближе к утру под влиянием продуманных и серьезных аргументов Макария он решился принять новый вызов судьбы. Шемяку надо уничтожить раз и навсегда!.. И весь его корень вырвать, в том числе и с этих берегов, где ему тайно и явно сочувствует княжеское гнездо Заозерских, Шемякиных родственников.
      Утром объявили о своем решении игумену Спасо-Каменного монастыря Евфимию. Скрывать от него свои планы не стали, веря, что он поймет их, поддержит. И патрон Спасо-Каменного монастыря ярославский князь Александр Федорович Брюхатый, бывший всегда, когда надо, заодно с великим князем, не будет им перечить. «Иди, государь, — напутствовал в тот памятный для всех день Евфимий Василия Темного, — в желаемый путь твой на великое княжение, и Бог устроит твое шествие».
      Оставалось до отъезда с острова составить план ближайших действий.
      Договорились, что Макарий отбудет, когда днем уляжется на озере волна, в Кирилло-Белозерский монастырь, чтобы предупредить и подготовить местного игумена Трифона к подобающей встрече Василия Темного с семейством. Целью поездки теперь объявлялась безусловная поддержка знатного гостя в борьбе за великокняжеский престол, а значит, и снятие с него целовальной клятвы на кресте. Только в монашеской обители чудотворца Кирилла, имевшей давние связи с Москвой, могло произойти такое неординарное для Церкви событие, ломающее все прежние традиции, ибо никто не вправе отменять данную раз и навсегда клятву на святом кресте, да еще перед всеми архипастырями земли русской.
      Разговор с игуменом Трифоном предстоял также нелегкий. Монастырь по «старине» принадлежал князю Михаилу Андреевичу Верейскому, проводившему большую часть времени в Москве. Даже ростовские архиепископы сюда «не вступалися». Местный игумен по многим вопросам подчинялся княжеской воле. Здешняя традиция опеки-ктиторства шла еще от преподобного Кирилла Белозерского, который называл в своей духовной грамоте-завещании 1427 г. отца князя Михаила, владетеля белозерских мест Андрея Дмитриевича, «господарем» и просил его, чтобы свои жалованные грамоты, данные при его жизни в монастырь, «неподвижны были».
      Чью сторону займет в споре о великом княжении игумен Трифон? Еще неизвестно, как расценит опекун-князь его поступок, если он решится на снятие крестоцеловальной клятвы с Василия Темного. Может за такое самоуправство и «оковати в железо».
      Правда, и сам Шемяка хорош. Не против ли него, прежде нарушившего кресто-целовальную клятву в споре с Василием Васильевичем, ополчились недавно русские церковные иерархи: «Что ж ты, господин наш, запросто учинил еси собе то честнаго и животвороящаго креста целованье... Попрал еси свое православие и крестное целование ни во что же вменив...»*[ * Историк М.В. Корогодина недавно опубликовала интересное исследование «Правила о крестном целовании» (в сборнике статей «Исследования по истории средневековой Руси. К 80-летию Юрия Георгиевича Алексеева», М.-СПб., 2006), где рассматривает случаи, когда церковь не только осуждала нарушение крестного целования, но протестовала против целования креста как клятвы. Об этом и писали в известном послании православные русские иерархи Шемяке].
      На верность князя Михаила Андреевича Василий Темный все же втайне надеялся. В близком родстве они состояли. Дед у них был общий — великий князь московский Дмитрий Донской, да и сам белозерский владетель приходился ему свояком. Но что такое в те времена родственные связи?! Не Василию Темному, из-за них всю жизнь страдавшему, об этом рассказывать и на них уповать! Не забыл он, как Михаил Андреевич клялся в 1433 г. их общему дяде князю Юрию Звенигородскому не сноситься с ним, Василием, а после смерти князя Юрия величать великим князем его сына Василия Косого. Лишь когда сам Василий Васильевич набрал силу, тогда и переметнулся к нему хитрый Михаил Андреевич. Вместе с ним участвовал в походе против хана Улу-Мухаммеда, сидел с ним в татарском плену, был вместе с Василием выкуплен из неволи. Повязаны они со свояком этой историей покрепче, нежели родством. Потому Михаил Андреевич более уже и не метался, не изменял Василию Темному, как его братец Иван.
      Но сейчас ситуация в корне другая. Кому нужен князь-калека, тыкающийся, как слепой кутенок, в каждый угол?! А на Москве сидит-правит, володеет православным людом Дмитрий Шемяка. С кем и за кого сегодня пойдет князь Михаил Андреевич?
      Бессонная ночь давала о себе знать, у Василия Васильевича заломило виски страшной болью. Видно, не прошли еще последствия нанесенных ран. Решили с Макарием выйти подышать воздухом за ограду монастыря, тем более что ветер под утро стих, солнце начало просвечивать сквозь молоко тумана и растапливать его белизну. День обещал быть хорошим.
      Поддерживая под локоть великого князя, Макарий вывел его по дороге из Святых ворот на берег. Волна ластилась к ногам, набегала на сафьяновые сапоги князя.
      — Высоко ли солнце поднялось, игумен? — спросил Василий Васильевич, подставляя неярким лучам обезображенное лицо.
      — Чуть выше деревьев на берегу. Хотя до зенита еще далеко, великий князь.
      — До заката нашего, чую, отче Макарий, и нам неблизко. Думал я здесь, в природной свежести и молитвенном упокоении, провести остаток своей жизни. Видно, не судьба. Не себе я принадлежу, игумен, не себе. И так всю жизнь, сколько себя помню.
      Василий Васильевич слушал плеск волн, крики чаек, блаженно, как ребенок, улыбался. И вдруг Макария будто кольнуло в сердце, ему стало искренне жаль великого князя. Большая власть сделала из него несчастного человека. Ради чего он терпит такие лишения и унижения, переносит такие пытки?! Он ли правит или им правят? Бог ли его ведет либо он сам бредет без дороги?
      Но минутное чувство прошло. Нет, все-таки грех сдаваться, оставлять Шемяку на Москве. Конца тогда распрям не будет. Каждый князек должен знать свой шесток, а не командовать по своей прихоти Русской землей. Макарий вновь почувствовал прилив деятельных сил, надо было решать вопрос о князе Михаиле Андреевиче Верейском.
      Прогуливаясь по небольшой дороге, заботливо посыпанной монахами песком, так и эдак примеряли, чем привлечь на свою сторону князя. Ничего лучше не придумали, как посулить ему после победы отписать ему новые вотчины, освободить, хоть и на год-два, от выплаты татарам дани. Грубо, зато зримо.
      С таким условием и отправился с великокняжеской грамотой к Михаилу Андреевичу Верейскому гонец-монах. Пока тот думает-размышляет, дело, глядишь, и сделается, а там и Шемяку с московского трона сбросят. Князь Верейский пойдет за сильным.
      То, что произошло в тот вечер и в ту ночь на Каменном острове, Василий Васильевич Темный посчитал знаком с небес, которым впервые был отмечен его властный путь и судьба. Все в дальнейшем случилось так, как и задумали. Игумен Трифон поступил смело и решительно, принял ответственность на себя, сняв с великого князя целовальную клятву, к которой его насильно принудил Шемяка. В своем рассказе Александр Грязев пишет об этом событии так:
      «После литургии, когда в новой церкви Успения Пресвятой Богородицы никого из молящихся не осталось, Трифон с братией провели Василия внутрь деревянного храма. В церкви было светло и нарядно. Запах ладана не заглушил еще аромата недавно рубленных сосновых бревен. Огоньки свечей весело отражались в позолоте резного иконостаса и царских врат, через которые игумен и князь вошли в алтарь.
      Это место, отделенное высоким иконостасом, было недоступно взорам простых мирян. Свет почти не проникал сюда. Алтарь же освещался одной свечой, которая стояла слева от престола. Игумен поставил Василия перед образом Пречистой Богородицы с Превечным Младенцем.
      — Молись, государь, молись.
      Василий тяжело опустился на колени.
      Трифон раскрыл Евангелие и, встав к аналою, начал читать молитву. Хор монахов на клиросе стройно подпевал, искусно вплетаясь в нее. Тихой тенью в алтарь зашел священник отец Анисим. Он разжег кадило и подал его игумену. Тот, продолжая читать, обошел вокруг Василия, махая кадилом. Закончив чтение, взял кропило и, окунув его в блюдо со святой водой, широким взмахом окропил стоявшего на коленях князя. Затем, взяв в обе руки тяжелый крест, Трифон встал перед
      Василием и помог ему подняться. Произнес степенным речитативом:
      — Поди, государь, с Богом и со своею правдою на великое княжение, на Москву. А мы за тебя, государь, Бога молим и благословляем на путь твой десный. Не раб ты боле Шемяке, а господин. И ныне и присно и во веки веков. Аминь.
      — Аминь, — эхом отдалось на клиросе. Трифон осенил Василия знамением и
      поднес к трепетным губам великого князя холодный крест».
      Настоящие слова игумена донесла до нас Ермолинская летопись: «Буди твои грех на нас, еже еси целовал невольно». С игуменом Трифоном в снятии клятвы участвовали Макарий Желтоводский и не известный для нас «старец свят, именем Симан Карлсмазов» (ПСРЛ. Т. 23. С. 153).
      Какое-то время находился великий князь в Кирилловой обители, и к нему начали собираться обиженные Шемякой князья, бояре и боярские дети со своими ратниками. Гонцы из монастыря растекались по всей Русской земле, вербуя новых сторонников в борьбе против московского самозванца. Не заходя в Вологду, Василий Темный направился в Тверь, договариваться с местным владетелем о совместных действиях против засевшего в Кремле соперника. В Василии Васильевиче будто проснулся бойцовский характер, которого у себя он никогда не подозревал. С открытым забралом, смело, напористо он выступил против вероломного племянника. Благословение Макария и напутствие Трифона, сказанные от лица Православной церкви, вдохнули в великого князя прилив жизненных сил, который уже не покидал «берегов » его души до конца жизни.
      Дни великого княжения князя Дмитрия Юрьевича Шемяки оказались сочтены...

      Заказ на составление летописи Спасо-Каменного монастыря, данный Паисию Ярославову, как и заказ на создание Жития преподобного Кирилла Белозерского, порученный Василием Темным незадолго до его кончины Пахомию Логофету, представляли собой звенья одной цепи вкупе с дарственными грамотами и другими почестями, которыми были отмечены эти два монастыря (к ним необходимо еще прибавить и третий, Ферапонтов, игумен которого Мартиниан также смело и решительно встал на сторону Василия Темного).
      Но если из истории нам известны заказчики Жития Кирилла (Василий Темный и митрополит Феодосий), то кто все-таки распорядился создать летопись Спасо-Каменного монастыря? Из Сказания старца Паисия можно дать ответ, пусть и дискуссионный, и на этот вопрос. Рассказ о посещении Василием Васильевичем Темным Спасо-Каменного монастыря пронизан почтительным пиететом к великой княгине Марии Ярославне, оставшейся с 1462 г. вдовой. И хотя строгий устав монастыря не позволял появляться на его территории лицам женского пола, Паисий многократно подчеркивает присутствие великой княгини на Спас-Камне во время этих событий. Она вместе с мужем Василием Темным дает обет, который исполняет позже двумя указными грамотами в монастырь. Паисий Ярославов пересказывает их содержание в таких подробностях, которых нет даже в самом тексте грамот. Приведу одну из них.
      (Около 1474—1478 гг.) Указная грамота великой княгини Марии Ярославны игумену Логгину Спасо-Каменного монастыря о придаче к нему Николаевского монастыря в Святой луке у истока реки Сухоны и о производстве описи имущества приписного монастыря.
      Список XVIII в.
      «От великие княгини Марии спаскому Каменского монастыря игумену Логину з братиею. Дала есмь к святому Спасу в дом, в Святой луке, манастырь Николской, и з деревнями: и ты в тот манастырь послал старца, да велел бы ecu nepenucamu в церкви книги, и иную ругу церковную всю, и жито манастырское, старое и селетнее все, в житницах и на поле стоячее; да ко мне отпиши о всем о том, колко будет чего, и яз потому отдам здесе Борисоглебскому манастырю; а книг из церкви не отдавай.
      Позади той грамоты писано тако: Княгиня великая».
      Перед нами, можно сказать, конкретное хозяйственное указание, больше напоминающее помещичью директиву своему управляющему. Это автор летописи Паисий тексту грамоты приписал, что «монастырек» дарится-де на помин своей души и своего рода, на помин великих князей и великих княгинь. В тексте же грамоты сказано вполне деловито: «...а книг из церкви не отдавай». Цена книг была, как видим, выше цены хлеба.
      В свою очередь, Василий Темный, передавая из принадлежавшей ему Сямской волости монастырю пустоши в 1453— 1455 гг. на реке Пучке, посчитал обязанным соблюсти традиции, напомнив в грамоте, что они принадлежат ему «из старины», от его прадеда, великого князя Ивана Ивановича (1355—1359) и его деда Дмитрия Ивановича (Донского) и дарятся в дом Спаса на помин их души, на помин матери Софьи Витовтовны (умерла в 1453 г.) и всего его рода. Знаток Кубенского края, Паисий Ярославов приписал к своему изложению этой грамоты, что князь «дал село Покровское над рекою Пучкою»*[* Скорее всего, эта приписка позднейшая, сделанная одним из монахов-переписчиков Спасо-Каменного монастыря при копировании грамоты. Сама же грамота служит первым письменным упоминанием о древности наших мест — середина XIV в.], хотя село и река в тексте грамоты как раз и не упоминаются, там названы только «пустоши Пучцкие». И по сей день на западном берегу озера стоит это село, скорее, уже деревенька, с разрушенным до безобразия храмом Покрова Богородицы. Вот и определился ее возраст — около 650 лет.
      Интересен и другой факт. В Вологодском областном архиве сохранилось несколько грамот Спасо-Каменному монастырю. Значит, не все они сгорели в пожарах. До 1481 г., когда Паисий Ярославов описал в Сказании последнее событие, связанное с монастырем, только четыре грамоты относятся к великокняжеской семье, а четыре другие даны монастырю ярославским князем Александром Федоровичем Брюхатым. Имея, вероятно, возможность с ними ознакомиться, Паисий ими попросту пренебрег, не упомянув о них ни словом. К 1481 г. с удельным Ярославским княжеством было покончено, оно добровольно, но под нажимом Боровицкого холма присоединилось к Московскому княжеству, а кому интересны бумаги прежних властителей?!
      Но вернусь к великой княгине Марии Ярославне. Дочь боровского князя Ярослава Владимировича, внучка героя Куликовской битвы Владимира Андреевича Храброго и великой литовской княжны Елены Ольгертовны, она, по всей видимости, имела стойкий и мужественный характер. Рано потеряв отца, род которого чуть ли не весь вымер в 1426 г. от моровой язвы, в 1433 г. она вышла замуж за великого князя московского Василия Васильевича и разделила с ним все тяжести времен межкняжеской усобицы. Ей случалось с мужем в иные моменты молить Бога, чтобы выжить. Судьба эту семью чудесным образом спасала. Умерла великая княгиня в 1484 г., родив в браке семерых сыновей.
      Мария Ярославна после смерти мужа приняла на себя многие его дела, не забыв среди прочих забот отблагодарить дальний островной монастырь. По прошествии лет она удалилась в монашескую обитель. Тогда-то она и поручила Паисию Ярославову, духовному советнику Василия Темного, написать историю Спа-со-Каменного монастыря, что он и сделал, правда, закончив свой труд уже после смерти княгини. Если бы Мария Ярославна прочитала Сказание, то она бы, без сомнения, поправила автора в такой детали: когда ее сыну Ивану по возвращении из похода на Кокшеньгу, где он окончательно разбил Шемяку, служили торжественный молебен на Спас-Камне, ему было не 15 лет, как пишет Паисий, а 12. Кто лучше матери помнит такие сроки?..

      «В лето 6989 (1481) благоверный и христолюбивый князь Андрей Василиевич Меншик Вологоцкой воздвиже церковь каменную чюдну на езере Кубенском в монастыри у всемилостиваго Спаса на Каменом, идеже в той земли от начала миру ничто же бывало каменного от храмов, понеже земля удалела. Разстоит же остров от брега на ближнюю страну седм верст. Камень же возили изо Твери и из Старицы-городка. Монастырь же сий от древних зовом Каменное».
      Красавец собор поражал всех, кто его видел. Он был первым каменным сооружением в Заволжье. Только через несколько лет в Ферапонтово будет поставлена церковь Рождества Богородицы, позже знаменитая фресками Дионисия.
      Собор на Спас-Камне давно привлекал внимание исследователей древнерусского зодчества. С его уничтожением была вычеркнута заглавная буквица северной архитектуры.
      Я впервые узнал кое-какие данные об этом сооружении в 1970 г. из статьи архитектора С.С. Подъяпольского «Архитектурные памятники Спасо-Каменного монастыря» в исследовательском томе «Древнерусское искусство. Художественная культура Москвы и прилежащих к ней княжеств XIV—XVI вв.». Когда этот архитектор летом 1965 г. высадился на Спас-Камне, его глазам предстали руины некогда уникального в своем роде церковного комплекса. По мельчайшим деталям С.С. Подъяпольский собирал материал, использовал сохранившиеся чертежи, поэтажные планы и разрезы Спасо-Преображенского собора, выполненные в 1920-х гг. В.А. Богусевичем. С.С. Подъяпольский реконструировал фасад каждого храма и общий их вид в XVI в. В строго научном тексте этого исследования, где фотографии развалин соседствуют с рисунками и чертежами, архитектор в заключение статьи не выдержал бесстрастного тона исследования и закончил его такими взволнованными словами: «Стены келий, подымавшиеся на деревянных ряжах прямо из воды, и встающие из-за них стройные белоснежные храмы, увенчанные пышной короной кокошников, придавали монастырю сходство со сказочным градом» (Древнерусское искусство. С. 457).
      Взорванный в 1937 г. (по другим данным, в 1935 г.) на кирпич для постройки Дома культуры, собор как бы прикрыл своими мощными сводами, алтарными абсидами и стенами верхнего этажа храм на первом этаже. «Весьма вероятно, — писал С.С. Подъяпольский, — что разборка завалов открыла бы значительные остатки нижних частей памятника; в этом случае может быть поставлен вопрос о полном его восстановлении» (там же. С. 438). Как нам рассказала летом 2003 г. Н.А. Плигина, и по сей день этот вопрос окончательно не решен. Трогать руины собора реставраторы не решаются. Они предполагают, что в пустотах нижнего этажа почти семь десятилетий сохраняется свой микроклимат, и вторжение в него может окончательно утратить памятник.
      Каждый кирпич на Спас-Камне был ручной выработки, он как строительный материал занимал среднее положение между домонгольской плинфой и брусчатым кирпичом, похожим на современный. Точно из такого же кирпича был сложен и собор Рождества Богородицы в Ферапонтово. Мой родственник Михаил Кирьянов, работая в Ферапонтовском монастыре реставратором, привез замечательный подарок — цельный ферапонтовский кирпич с копией дионисьевского изображения головы ангела. До сих пор мы храним этот подарок как большую ценность.
      Древнерусское зодчество в XIV— XV вв. переживало период творческого подъема после смягчения и позднейшей ликвидации татаро-монгольского ига. Оно в каждом удельном княжестве имело свои оригинальные черты и отличительные особенности. По мнению С.С. Подъяпольского, Спасо-Преображенский собор проектировали и строили ростовские мастера: «Ближайший аналог Спасского собора — собор Ферапонтова монастыря — сооружался на средства Иоасафа Оболенского, бывшего до этого ростовским епископом, а принадлежность собора Кирилло-Белозерского монастыря ростовской строительной школе бесспорно подтверждается именем строившего его Прохора Ростовца» (там же. С. 449). Камень, привозимый с верховьев Волги, о котором написал в Сказании Паисий Ярославов, действительно был известняком из старицких карьеров. По сути, все Верхнее Поволжье участвовало в строительстве первого каменного собора на Русском Севере, и он получился белым красавцем среди темно-синих озерных вод.
      В следующие века на острове будут возведены и другие каменные постройки. Они будут со временем ветшать, разрушаться, перестраиваться, не раз гореть. Произойдет перестройка и Спасо-Преображенского собора. Посетивший в июне 1897 г. «маяк православия в северном Заозерье » писатель Александр Круглов оставил его короткое описание: «Стены храма толщиною почти в две сажени (сажень равна 2,13 метра. — В.Д.). Во время ледохода бывает столь сильное сотрясение, что колеблется паникадило. Одна из балок, стягивающих купол и стены, сильно погнулась. В храме ощущается сырость, на стенах видны пятна. Храм не блещет позолотой и украшениями. Внутри все скромно. Можно отметить только над царскими вратами рельефные фигуры Воскресения выше Вознесения Господня да головки херувимов над северными и южными дверями. Живопись отчасти распространяется на стены и заканчивается в куполе изображением Иисуса Христа» (Круглов. С. 1061).
      В статье С.С. Подъяпольского воспроизведены фотографии собора, сделанные уже после закрытия монастыря. Купола, кроме одного, уже снесены, окна выбиты, внутри груды камня... Всё это стало следствием не только небрежения, но и пожара, устроенного в сентябре 1925 г. малолетними преступниками в оборудованной для них здесь колонии. Тогда выгорели братско-настоятельский корпус, трапезная и колокольня. Рухнули перекрытия, а здания, как пишут, «руинировались». В тот, последний пожар на Спасо-Преображенском соборе сгорела кровля. Первенцу каменной архитектуры Севера оставалось существовать в таком плачевном состоянии совсем недолго.
      До сих пор не решен вопрос о том, был ли собор после освящения расписан в XV в. фресками? И когда и кем, если судить по рассказу Александра Круглова и по последним снимкам внутренних помещений собора, он был все-таки расписан?
      Дореволюционный исследователь стенописи Дионисия в Ферапонтовом монастыре В.Т. Георгиевский считал, что под деисусом Дионисия на Спас-Камне нужно понимать иконостас и фрески, а не только ряд икон. Блестящий исследователь северного искусства И.В. Евдокимов, уроженец Сямы, полагал, что Дионисий не мог не расписать такой великолепный собор в тех краях, где он работал. Искусствовед даже пытался искать под штукатуркой тогда еще не разрушенного Преображенского собора росписи великого стенописца и иконника.
      Современный исследователь Н.К. Голейзовский очень внимательно (и оригинально, трактуя подчас Дионисия как диссидента (!) той эпохи) изучил все документы, связанные с работой Дионисия на Севере, в том числе и на Спас-Камне, и вот что установил. Деисус кисти Дионисия действительно существовал в монастырском храме. 24 июля 1774 года он сгорел. Он состоял из 13 икон: в центре — Вседержитель на престоле, справа от него — Богородица, архангел Михаил, апостол Петр, Василий Великий, Димитрий Солунский, Онуфрий Великий; слева — Иоанн Предтеча, архангел Гавриил, апостол Павел, Иоанн Златоуст, великомученики Георгий и Макарий. Особый интерес вызывают образы Макария и Онуфрия, которые в деисусах XV в. обычно не присутствовали. «Изображения этих прославленных фиваидских пустынников IV века, — обращает наше внимание Н.К. Голейзовский, — издавна встречались в произведениях древнерусской фресковой и станковой живописи, но не исключено, что для Каменного монастыря они имели особое, приницпиаль-ное значение, отражая своеобразие его духовной деятельности, приверженность обители к идеалам древнего пустынножительства» (Голейзовский. С. 107). А мы, вспоминая роль преподобного Макария Унженского и Желтоводского в судьбе Василия II и самого монастыря, не расценим ли икону с изображением его небесного патрона по-другому, с учетом значения фигуры заезжего игумена в исторических событиях, разыгравшихся на Спас-Камне?..
      Н.К. Голейзовский доказывает, что князь Андрей Угличский поручил работу над иконами Дионисию еще до постройки собора. Отсюда можно сделать вывод: Преображенский собор, помимо своего архитектурного значения, имел и особую художественную ценность. Скорее всего, как полагает современный исследователь, Дионисий мог создать для иконостаса и другие иконы. Подытоживая эти выводы, мы вправе гордиться, что Спас-Камень является местом работы Дионисия Мудрого, как и соседний Ферапонтов монастырь.
      А был ли собор расписан, можно точно установить, когда будут разбирать его руины. Тогда-то можно будет найти ответ на многие тайны Спасо-Каменного монастыря, которые так волнуют всех, кто любит и чтит отечественное искусство.
      Паисий Ярославов, по всей видимости, бывал в Спасо-Каменном монастыре после возведения каменного храма в 1481 г. В его Сказании этот факт стал последним, и он на нем закончил свой рассказ. Правда, летопись монастыря велась монахами и дальше, вплоть до 1542 г. Проанализировав столь подробно страницы Сказания, сделаю следующие выводы.
      Для истории Кубеноозерья Сказание Паисия Ярославова является важным документом. И хотя, как мы видели, правда в нем соседствует с вымыслом, тенденциозность сочетается с фактически точным материалом, многие основные события кубенской истории так или иначе в труде Паисия Ярославова нашли свое отражение. Исходя из анализа этого документа, нетрудно выделить то время, когда на острове пребывал в трудах праведных сам Паисий. Выходец из ярославских земель, он и для пострижения в монахи выбрал «свой» ярославский монастырь, отличающийся аскетизмом и трудными условиями жизни. В этом выборе сказался его юношеский максимализм и романтическая одухотворенность натуры. В северный Афон он пришел в середине 40-х гг. XV в. и ушел из него не позднее 1448 г. Именно этот период в Сказании отличается фактической точностью в описании событий и деталями, которые однозначно говорят о том, что их мог достоверно знать только современник и очевидец. Автор знаком и с игуменом Евфимием, и был свидетелем того, как Василий Темный получил весть о его поддержке князьями и боярами в борьбе с Шемякой, и видел, какие вклады великий князь принес монастырю. Знает автор и о содержании великокняжеских грамот и, пересказывая их, проявляет точное знание окрестностей монастыря.
      Пробыв максимум три года в Спасо-Каменном монастыре, познакомившись с семьей опального Василия Темного*[* Гелиан Михайлович Прохоров, впервые высказавший это предположение, ошибается, когда говорит, что во время этой встречи в Спасо-Каменном монастыре Паисий мог сблизиться с пятнадцатилетним Иваном (будущим Иваном III). В 1446 г. сыну Василия Темного Ивану было всего лишь шесть лет], который вскоре вернул себе великое княжение, Паисий перешел в Кирилло-Белозерский монастырь, но связей со Спасо-Каменным не терял. Здесь, в новой обители, он считался уважаемым и авторитетным «старцем», его учеником вскоре стал Нил, будущий Сорский.
      Игуменом Троице-Сергиева монастыря Паисий Ярославов был назначен в 60 лет. В 1481 г. он оставил эту хлопотную должность, не справившись в нестроениями в обители. Паисий Ярославов не обладал, как пишет Г.М. Прохоров, организаторской и начальственной хваткой, будучи по природе своей созерцателем и молитвенником. Трудно сказать насчет последних качеств, многие из северных монахов тогда, проникнутые духом «умного делания», считались истовыми исихастами. По моему мнению, Паисий Ярославов не являлся таким уж отстраненным от жизни человеком, он умел найти подход к сильным мира сего, хотя и не стремился к церковной карьере, почему и отказался, несмотря на просьбу Ивана III, стать митрополитом. Он во многом полагался на дружбу с правящей династией.
      Отталкиваясь от страниц Сказания, я восстановил события, связанные с историей Кубеноозерья, до конца XV в. В этом смысле Сказание было для меня путеводной звездой для исследования, но история Спасо-Каменной обители на том веке не заканчивалась, а вступила в свою новую стадию, не менее, если не более важную.

      Годы княжения сына Ивана III Василия Ивановича, которого крестил Паисий Ярославов, имеют временные рамки с 1505 г. по 1533 г. Зимой 1528 г. он вместе со второй своей супругой, великой княгиней Еленой Глинской предпринял богомольную поездку по северным монастырям, испрашивая Господа о даровании ему наследника после четырех лет неплодия княгини. Выехали санным поездом в декабре, когда на реках, единственных на Руси зимних дорогах, еще не намело сугробы снега и колея была раскатанной. Василий III в ту поездку посетил Спасо-Прилуцкий, Спасо-Каменный, Глушицкий, Корнилиев-Комельский, Павло-Обнорский и Кирилло-Белозерский монастыри, везде молясь о чадородии у мощей чудотворцев, основателей обителей, давая братии щедрые милостыни.
      Спасо-Каменному монастырю на строительство теплой, с трапезной каменной церкви Василий Иванович дал немалую по тем временам сумму — 60 рублей. Такой тип церквей получил широкое распространение на Руси. Напомню о трапезной Троице-Сергиевой лавры. Зимой теплый воздух из поварни обогревал и одностолпную трапезу, и церковь, и монахи после вкушения пищи могли быстро перейти на церковную службу. Это было особенно удобно на острове, в зимние метели и холода. Тем более что церковь с трапезной планировалось построить в северо-западном углу острова, самом продуваемом ветром.
      Строительство по не известным нам причинам началось с большим запозданием в 1543 г. Церковь Успения Божьей Матери заложил ростовец Пахомий Горяинов. Спустя два года деньги, пожертвованные Василием III, закончились. В Москву полетела челобитная о помощи. Ответ нового царя Ивана Васильевича Грозного не заставил себя долго ждать. 15 апреля 1545 г. им была подписана царская грамота следующего содержания:
      «Се аз князь великий Иван Васильевич всея Русии пожаловал есми Спасского монастыря, что на Вологде на Каменном, игумена Пимина з братиею, что Ми били челом, а сказывают: пожаловали их отец наш князь великий Василий Иванович всея Русии, дал им в монастырь на церковное сооружение и на трапезу в по-соб шездесять рублев денег, а велел им церковь с трапезой поставити каменные, и они де почали церковь с трапезой каменные делати, а свершити де им тое церкви и трапезы нечем: и Мне бы их по-жаловати дати их монастырским крестьяном от всех своих податей и от тяглей и от волостелиных и от праведчиковых доходов льготы, как бы им мочно было церковь с трапезою каменные совершити; а монастырских де их крестьян четыре сохи. И яз князь великий Каменскаго монастыря игумена Пимена з братьею пожаловал: что их села и деревни в Вологодцком уезде в Сямской волости село Пучка да село Борисово да на Шоме село Воскресенское з деревнями, да в Бохтюской волости монастырь Николы чюдотворца в Святой Луке з деревнями, да в Засодемье селцо Воздвиженское з деревнями, да в Лоскомской волости селцо Луравино з деревнями; и тех монастырских сел и деревень крестьяном не надобе моя великого князя дань, ни ямские денги, ни приметни туковые, ни иные никоторые пошлины и всякие тягли, и городовых дел не делают, и посошных людей и с них прикащики городовые вологодцкие не наряжают; а волостели Сямские волости до Бохтюские волости да Ласкомские волости кормов своих, а праведники тех же волостей пятна и всяких своих доходов волостели и праведчики на их крестьянех не имлют, того для что они у Спаса на Каменном церковь с трапезой каменные ставят. А как отсидят урочные лета лготу три года, а крестьяне их монастырские в дань и в ямские деньги и в туковые и во всякие потуги и в городовые дела и в посошную службу и в волостелины и в праведчиковы доходы потянут по старине по писцовым книгам; а потянути им в дань и в ямские деньги и в туковые и во всякие потуги и в городовые дела и в посошную службу и в волостелины и в праведчиковы доходы впервые на Мироносицы лета 7056-го. А дана грамота на Москве, лета 7053-го, апреля на 15 день».
      Иван Грозный распорядился не взимать с монастырских крестьян в продолжение трех лет никаких податей в связи с постройкой каменной монастырской церкви с трапезной. Таким образом, вместе с финансовыми средствами Василия III в постройку Успенской церкви были вложены и деньги местных крестьян, чьи подати шли на покрытие расходов по возведению храма. Достраивал церковь уже другой зодчий и строитель, ростовец Григорий Борисов, «трапезный мастер». В 1548— 1549 гг. церковь была освящена. Интересно, что в летописи Спасо-Каменного монастыря, которая нерегулярно велась вслед за Сказанием Паисия Ярославова, нет ни слова о том, что великий князь пожертвовал на церковь с трапезной свои средства, и вообще не упомянуто, что он побывал с супругой Еленой Глинской на острове. Промосковские традиции первого летописца быстро забылись.
      Вклады великого князя Василия III во время его богомольной поездки в северные монастыри привели в здешних краях к настоящему строительному буму. Великий князь, заботясь о наследнике, вымаливая его на коленях у рак местных чудотворцев — «скорых защитничков», был в эти зимние месяцы особенно щедр и милостив. В 1530-е гг. строятся церкви Гавриила и Иоанна Предтечи в Кирилло-Белозерском монастыре, трапезная в Ферапонтовом монастыре, чуть позже — трапезная и собор в Спасо-Прилуцком монастыре, трапезная в Корнилиево-Комельском монастыре, церковь в Павло-Обнорском монастыре.
      Архитектор С.С. Подъяпольский предположил, что в этом строительстве принимал участие и упомянутый ростовец Григорий Борисов*[* В посмертном издании трудов известного исследователя и реставратора С.С. Подъяпольского, вышедшем в 2006 г. в столичном издательстве «Индрик», можно прочитать его блестящую статью «Григорий Борисов. К вопросу авторской атрибуции», представляющую фрагмент кандидатской диссертации «Каменное зодчество Белозерья в XV и XVI веках», в которой по крупицам и по сохранившимся строениям воссозданы жизнь и творчество «трапезного мастера» - «одного из крупнейших русских зодчих XVI столетия». Работа Григория Борисова на строительстве Спасо-Каменного монастыря подчеркивает неоспоримый уже факт влияния этой обители на развитие искусства своего времени]. Достроенная им Успенская церковь на Спас-Камне была одной из наиболее удачных в ряду уже возведенных зданий. Храм-колокольня венчалась несколькими ярусами кокошников, создавая гармоничное единство с куполом Спасо-Преображенского собора и его каменными вертикалями стен. Она не поднималась выше крестов собора, и в этом читался архитектурный замысел — не выпячивать и не возвышать какое-либо другое строение в островном монастыре, посвященном Преображению Христову.
      В результате дальнейших перестроек, последняя из которых совершилась в начале XIX в., теплая церковь была подведена под одну крышу с настоятельским корпусом. Получилось в итоге очень удобно: не выходя на улицу, из настоятельского и братского корпуса можно было пройти в трапезную, из нее в Успенскую церковь и на колокольню, далее, через переход, наверху которого располагалась небольшая церковь во имя Василия Блаженного, в холодный двухэтажный Спасо-Преображенский храм. Писатель Александр Круглов участвовал в молебне в Успенской церкви у раки преподобного князя-инока Иоасафа, чьи мощи были возвращены сюда в 1892 г. Внутреннее убранство храма было скромно и торжественно. Рака, по свидетельству путешественника, была серебряной, находилась под балдахином. Сбоку на стене висела икона с изображением Василия юродивого, стоящего на камне. Из других икон Круглов отмечал замечательную икону Божьей Матери «Утоли мои печали» в ризе, осыпанной жемчугом. Рядом с ракой преподобного князя-инока Иоасафа находились железные вериги угодника и обруч с крестообразной перетяжкой, которыми князь, очевидно, измождал себя в трудах молитвенных. Но, скорее всего, и вериги, и обруч принадлежали когда-то местночтимому Василию юродивому, а не юному Иоасафу.
      В 30-х гг. XX в. трапезную разрушили, а собор взорвали. Успенская церковь-колокольня осталась стоять на своем месте, только чуть наклонилась от взрыва в юго-западную сторону, словно отшатнувшись от варварства. Те, кто взрывал монастырь, не разрушили ее с прагматическими целями. «На южном берегу, — писала 17 октября 2000 г. в районной газете «Маяк» Н.А. Плигина, — установили метеооборудование, а на колокольне навигационный маяк. На острове организовали пункт по приему и переработке рыбы. В древних погребах соорудили ледник. Коптильня размещалась в восточной части гостиницы, а в задней жила семья мастера. Во время войны рыбу отправляли на фронт».
      Приплыв в начале августа 2003 г. на остров, мы обнаружили, что бескорыстные помощники Плигиных разобрали кирпичные завалы вокруг Успенской церкви, которые доходили до высоты второго яруса, вычистили до каменного пола развалины настоятельского и братского корпуса, выбрали годный для использования кирпич, которым укрепляли стены и окна Успенской церкви-колокольни. Молодые ребята, добровольные помощники, работали осторожно и кропотливо, каждый кирпич считался ценностью и тут же шел в дело.
      Сегодня все силы реставраторов брошены на восстановление Успенской церкви. В ней уже состоялась первая после закрытия монастыря литургия. На сороковой день после кончины А.Н. Плигина владыка Максимилиан совершил в ней по усопшему панихиду.
      А богомольная поездка в декабрьские холодные дни 1528 г. великого князя Василия III с женой Еленой Глинской сыграла свою благодатную роль и привела к тому, что 25 августа 1530 г. у них родился долгожданный наследник — будущий царь Иоанн Грозный...

      Великий князь Василий III, как и его сын Иван Грозный, совершали богомольные путешествия в северные монастыри, чтобы помолиться и приложиться к ракам чудотворцев. В великокняжеском Кирилло-Белозерском это был преподобный Кирилл, в Спасо-Прилуцком — преподобный Дмитрий Прилуцкий, в Александрово-Куштском — преподобный Александр Куштский, только в Спасо-Каменном имелось к тому времени сразу несколько святых, здесь почивших и похороненных. О судьбе некоторых из них мы ничего не знаем, о других дошли отрывочные сведения. До 1446 г., когда в Спасо-Каменном монастыре побывал Василий Темный, здесь был погребен первый местночтимый святой по имени Петр-чудотворец. Ни жития, ни сведений из других источников о его праведной судьбе не сохранилось. В одной из редакций Сказания Паисия Ярославова говорится: «... и поиде (Василий Темный) в свои богомолии помолитися Спасу, и Пречистой, и Петру чюдотворцу...» Гелиан Михайлович Прохоров делает странный вывод, что этот, названный в Сказании Петр-чудотворец является будто бы митрополитом Петром, первым московским святым, покровителем великокняжеского дома. «Потому-то он, — продолжает исследователь, — и упомянут в пространной редакции (Сказания) в числе тех, кому молился о возвращении власти Василий Темный. Князь, наверное, и в самом деле ему молился, но то, как сказано об этом в пространной редакции, заставляет думать, что она не просто пространная, но распространенная, ибо здесь, как мы видели, говорится, что князь пришел в свое богомолье «к... Петру чюдотворцу на Каменое». О церкви Петра-митрополита в Спасо-Каменном монастыре мы ничего не знаем*[* В каменном Спасо-Преображенском соборе, правда, существовал придельный престол во имя святого Петра, митрополита Московского. Название престола лишний раз подчеркивает, что монастырь считался великокняжеским]. Приходится думать о влиянии на текст не действительности, а московской околокняжеской «ноосферы» (Книжные центры Древней Руси XI—XVI вв. С. 142).
      Великокняжеские круги, как мы выяснили, действительно чрезмерно влияли на авторскую позицию и на отбор фактических деталей сочинения Паисия Ярославова, но в данном случае они ни при чем, как и сам московский митрополит Петр. Автор Сказания называет две церкви в монастыре — Спасскую и Успения Божьей Матери («Пречистую») и место захоронения преподобного Петра, спасского чудотворца. К ним и «поиде» свергнутый великий князь. Это очевидно. Сам же Г.М. Прохоров, публикуя текст Сказания, из другого списка цитирует уточнение, что Василий Темный пришел на Каменный остров «чюдотворцову гробу Петрову поклонитися». Значит, была построена уже рака над мощами святого, находящимися под спудом, он в монастырек тому времени почитался.
      О преподобном Петре говорит и священник И. Верюжский, относя его кончину к началу XV в.; упоминает о нем и Н. Суворов в своем «Описании Спасокаменного, что на Кубенском озере, монастыря». Петр Каменский вошел и в «Хронологические списки русских святых», составленные священником Сергием Мансуровым.
      В самом монастыре, как ни странно, память его забыли чтить. После второго пожара в 1657 г. была проведена ревизия всего, что сохранилось, и составлена подробная опись. В этой вынужденной проверке ни слова не говорится о местных спасокаменских угодниках — ни о чудотворце Петре, ни об игумене Кассиане, ни о блаженном Василии. Александр Круглов, побывавший в монастыре в 1897 г., также ничего не рассказывает о Петре Каменском.
      Больше «повезло» местному Василию-юродивому. В списках вологодских святых угодников, составленных митрополитом Евгением, Василий-юродивый упоминается без обозначения времени его жизни и даты кончины. Условно принято, что жил он в XV в. В истории монастыря запечатлен чудесный случай, когда во время опустошительного пожара остались неприкосновенными только деревянная рака Василия-юродивого и образ угодника на ней, хотя вся гробовая палатка была наполнена пламенем и дымом. Тяжелые вериги и железный колпак юродивого также долгое время сохранялись в монастыре.
      Где же был похоронен Василий-юродивый? Н. Суворов указывает точное место — нижний этаж Спасо-Преображенского храма, северный придел, в западной стороне, где существовал малый храм во имя трех святителей Московских — Петра, Алексея и Ионы, устроенный в 1850 г. В этом храме и почивали под спудом мощи местночтимого святого. Над ними в 1851 г. московский купец первой гильдии, вологжанин по рождению, Иван Алексеевич Колесов устроил медную, посеребренную и местами позолоченную раку. Ее видел и оценил Александр Круглов. Но историк-краевед И.К. Степановский дает совсем иные координаты захоронения Василия-юродивого — на монастырском кладбище, которое было разбито на месте когда-то существовавшего храма Трех святителей в нижней части острова.
      Остается некая тайна, связанная с почитанием этих праведников. В монастыре существовали придел Во имя святого Петра, митрополита Московского и церковь Во имя Василия Блаженного, Московского чудотворца, находившаяся над переходом из настоятельского корпуса в Спасо-Преображенский собор. В 1845 г. она была упразднена и обращена в ризничную палату. Почему в честь этих святых церковь и придел были названы, догадаться несложно: и митрополит Петр, и Василий Блаженный входили в ярко выраженный «московский » круг святых, они особо почитались великими князьями и царями. Но на Спас-Камне получилось так, что их одноименно «дублировали » и местные святые. Не тут ли поискать ключ к этой загадке?
      В 1453 г. у монастыря появился новый святой — преподобный князь-инок Иоасаф Каменский. Он стал самым почитаемым чудотворцем обители и всего Кубеноозерского края. Слава об угоднике Божьем Иоасафе Преподобном гремела по всей губернии. Писались житийные иконы в его честь. Одна из них XVIII в., «узорочно украшенная», богатая, созданная в лучших древних традициях, была найдена в XX в. в Воскресенской церкви на Варницах близ Тотьмы. В выписке из тотемских писцовых книг, данной Спасо-Каменному монастырю в декабре 1676 г., говорится о соленых варницах и о сенокосном луге «ниже церковного Воскресенского луга», принадлежавших монастырю. «А были те дворы и сенные покосы у Спаса Каменнаго монастыря для приезду старцом и служкам к варнишному промыслу». В церкви Воскресения Христова старцы и служки молились, поэтому и имелась здесь икона ими почитаемого святого.
      Ее писал иконописец, хорошо знавший монастырь, может быть, даже монах из этой обители (а значит, на Спас-Камне существовала все-таки иконописная мастерская). В этом убеждают детали композиции иконы. В центре ее изображен вид Спасо-Каменного монастыря с юга: три каменные постройки — церковь Успения Богородицы с колокольней, рядом пятиглавый Спасо-Преображенский собор, на востоке надвратная церковь, построенная в 1558 г., во имя Усекновения главы Иоанна Предтечи, в честь ангела царя Ивана Грозного. Она выгорела в пожаре 1774 г. и больше не восстанавливалась. Иконописец символически изобразил и местоположение раки преподобного Иоасафа Каменского с южной стороны верхнего храма Спасо-Преображенского собора. Такая точность может быть только у хорошо знающего монастырь человека.
      В наши дни новописаные иконы с образом преподобного Иоасафа Каменского возвращаются в возрождаемые приходские церкви Кубеноозерья. В иконостасе храма Святой Троицы в селе Кубенском чудотворец Иоасаф явлен как самый популярный местный святой. Слава его вновь начинает распространяться по округе, и не далек тот день, когда святые мощи угодника Божьего вновь вернутся в Спасо-Каменную обитель и упокоятся здесь на вечные времена.
      На тотемской иконе-образе преподобного Иоасафа на одном из житийных клейм изображено крещение младенца Андрея Заозерского, будущего святого праведника. Произошло оно, судя по рисунку иконописца, в Спасо-Каменном монастыре. Рядом с младенцем у купели стоят его родители — святой благоверный князь Дмитрий Васильевич Заозерский и святая благоверная княгиня Мария.
      В островном монастыре бывали, без сомнения, и большинство игуменов окрестных монастырей и пустынь — от преподобного Кирилла Белозерского до преподобного Нила Сорского. Каждая пядь земли, как справедливо писал священник Иоанн Верюжский, здесь священна, ибо по ней ходили десятки святых Русской православной церкви.

      XVII в. принес Кубенскому краю немало бед. В начале века здесь хозяйничали польско-литовские и казацкие шайки разбойников, грабившие и уничтожившие многие местные селения, приходские церкви и монастыри. Затем пришел страшный мор, потом неурожайные, голодные годы... Много тяжкого перенесла монашеская братия, и казалось, что самые трудные испытания уже позади, как в ночь на 24 августа 1657 г. заполыхал, словно скирда соломы, монастырь на Каменном острове. Зрелище пожара в темную звездную ночь с берегов озера было впечатляющим. Келарь Феодосий Резанов так рассказывал архиепископу Вологодскому и Великопермскому Маркеллу: «...Монастырь Всемилостивого Спаса выгорел, и церкви Божии и Божии милосердия образы погорели и церковные помосты обвалились и своды каменные на тех церквах порушились и колокола розлились, и всякие монастырские службы со всяким монастырским строением без остатки згорели...» (Суворов. С. 13.)
      Что случилось в ту ночь — случайное ли небрежение в обращении с огнем, поджог ли, — так и осталось тайной. Ясно одно: стоило оставить на берегу непотушенный костер, не загасить вовремя свечу, как гуляющий по всему острову ветер начинал раздувать пламя, лохматить дым, превращать остров в огненное пекло. Кругом вода, только заливай-туши, но свирепая сила огня не давала насельникам монастыря даже минуты, чтобы опомниться, а некоторым и спастись.
      Обитель на сей раз быстро восстановилась. Помогли и частные вклады, и помощь всем миром, и милостыня погорельцам, собиравшаяся по всем церковным приходам и ярмаркам Кубеноозерья. Монастырь был к 1670 г. вновь отстроен. Об этом свидетельствует опись зданий, имущества, братии и вотчин. Опись эта сохранилась в архиве Вологодской консистории и является единственным письменным памятником, рассказывающим о древнем быте знаменитой обители.
      В монастыре насчитывалось три каменные церкви: холодная двухэтажная Спасо-Преображенская, теплая, с трапезной палатой Успенская с надстроенной над ней колокольней и Иоанно-Предтеченская над Святыми вратами. Больше всего пострадала во время пожара Успенская церковь.
      Великолепен был внутренний вид Спасо-Преображенского храма. Почти 150 икон, в том числе немало чудотворных и древних, украшали его иконостас, столпы и стены. Все они имели драгоценные оклады и сотни привесок в виде резных иконок и складней из черной и белой кости, дерева, камней, серебра. Везде блистало листовое золото и черненое серебро. Против правого клироса у стены находилась гробница святого благоверного князя Иоасафа с останками его мощей. На раке лежал образ угодника, украшенный серебряным резным позолоченным венцом; на образе лежал деревянный, обложенный сребропозлащенной басмой крест с мощами преподобного. Рака была накрыта двумя покровами из дорогих шелковых тканей.
      В Успенской церкви, особенно пострадавшей от пожара, иконостас был заметно беднее. То же самое можно сказать о внутреннем убранстве Иоанно-Предтеченской надвратной церкви.
      На колокольне насчитывалось десять колоколов, из них благовестный весил 107 пудов. О шести колоколах в описи сказано, что после пожара их переливал в Москве из горелой меди архимандрит Ефросин. Вероятно, в число их попал и колокол, принесенный в дар монастырю Иваном Грозным. Факт порчи от пожара колоколов на высокой каменной звоннице убедительнее всего говорит о силе пожиравшего все и вся огня, настоящего смерча. В нижней Успенской церкви при таком бедствии действительно могло выгореть все, что там было из церковного имущества.
      Поэтому у меня вызывает сомнение атрибуция Царских врат, предложенная Александром Рыбаковым в монографии «Вологодская икона. Центры художественной культуры земли Вологодской XIII—XVIII веков» (1995). Известный искусствовед считает, что врата, представленные в собрании Вологодского музея-заповедника, происходят из Успенской теплой церкви Спасо-Каменного монастыря и датируются серединой XVI в. Было бы настоящим чудом, если бы они не сгорели в пожаре 1657 г., когда над этой церковью плавились от жара колокола. Также известно (о том пишут Н. Суворов и А. Круглов), что иконостас в теплой церкви был устроен московскими монахами, которые искали здесь свое спасение в годы нашествия на столицу французов. Художественная ценность Царских врат не подлежит сомнению, как и то, что они созданы вологодскими мастерами, наследовавшими традиции новгородской иконописи, о чем пишет Александр Рыбаков. Остаются только вопросы: из какой они все-таки церкви монастыря, ведь каждая из них имела несколько приделов, как они сохранились и когда были доставлены в музей? Любая церковная вещь, ведущая свою родословную с Каменного острова, представляется мне достойной внимания в силу трагичности судьбы самого монастыря. На сегодняшний день можно назвать только единичные экспонаты, дошедшие до нас. Большинство из них хранится в фондах Вологодского музея-заповедника. Один из них я держал в своих руках. Это — митра. Реставрацией этого головного убора архимандритов занималась сотрудница музея, моя родственница Ольга Борисовна Кирьянова. В описи 1670 г., кстати, учтены две митры, как они названы, «шапки архимандричьи».
      Происхождение этого головного убора уходит в глубокую древность. Митра епископа и позднее патриарха подразумевала образ царя — Христа. В России со времени московского Собора 1667 г. она давалась архимандритам монастырей. Учитывая, что архимандрия в Спасо-Каменной обители была введена первой в вологодских монастырях в середине XVI в., и зная год, когда она стала вручаться настоятелям, нетрудно предположить, что митра принадлежала архимандриту Евфросину, который упоминался в документах 1661 г. и в описи 1670 г. Она пережила пожар 1774 г. и после ликвидации Спасо-Каменного монастыря была перевезена вместе с ризницей в Вологодский Свято-Духов монастырь. В составленном П. Савваитовым в 1860 г. «Описании Вологодского Спасокаменного Духова монастыря» среди достопримечательных предметов ризницы упомянута «старинная архимандричья шапка, древней формы, шитая золотом и серебром с блестками, с образом Знамения пресвятыя Богородицы на верху и с четырьмя херувимами по сторонам» (Савваитов. С. 24).
      С переносом в 1892 г. мощей преподобного Иоасафа Каменского в возобновленную на острове обитель, вероятно, были возвращены предметы из ризницы Духова монастыря, в том числе и старинная митра. То, что она там находилась в последние предреволюционные десятилетия, подтверждают данные музейного паспорта, где говорится, что митра поступила в Вологодский краеведческий музей из Спасо-Каменного монастыря в 1926 г. Монастырь был закрыт годом раньше, в июне 1925 г. Для определения ценности предметов в состав ликвидационной комиссии входил заведующий художественным отделом Губмузея И.В. Федышин. Можно не сомневаться, что именно он, редкий знаток старины и ее защитник, не дал погибнуть древней и богато украшенной митре, определив ее в музейное собрание. В современном музее-заповеднике она является предметом из постоянной экспозиции и образцом примерного хранения. Судя по тому, что митра украшена лицевым шитьем и серебряными нитями, она была вкладом кого-то из богатых людей той эпохи. 75 лет она пролежала в фондах музея, пока не попала на реставрацию к художнице по тканям, сотруднице музея Ольге Борисовне Кирьяновой. Она заботливо и кропотливо реставрировала небольшие потери тканых покровов, подшила подкладку, освежила выделанные шелком лики святых в манере древнерусского шитья.
      Если порыться в запасниках и в фондах Вологодского музея-заповедника, то, я уверен, можно найти еще кое-какие древности со Спас-Камня. Не хранятся ли они и на чердаках окрестных изб Заозерья?
      Ведь в музей попала лишь малая часть предметов из монастыря. Известно, что после закрытия в 1925 г. обители и отправки в Губернский музей наиболее ценных вещей на острове осталось большое количество икон, утвари, разнообразного монастырского имущества. Достаточно сказать, что только вес архивных документов достигал восьми пудов, то есть более центнера. И все это кануло в неизвестность. Может быть, робко спрошу, не сожгли, а растащили?
      В архиве монастыря хранилось 48 письменных документов: великокняжеские грамоты, грамоты местных князей, выписки из писцовых книг, купчие и меновные крепости.
      Кроме трех каменных церквей в монастыре насчитывалось еще шесть каменных зданий: казенная палата, в которой хранился архив и иное монастырское имущество, келарская, поварня (кухня), два погреба (они еще долго служили людям, до и после Великой Отечественной войны; в них рыболовная артель хранила свой улов), палатка у Святых ворот.
      Монахи жили в кельях, отдельно стоящих одиннадцати деревянных домиках. Все это монастырское хозяйство опоясывала ограда. Следов от нее ныне не осталось, и мало кто из исследователей Спаса-Камня подозревал о ее существовании. Считалось, что естественной оградой монастыря был каменистый берег с кельями, поставленными на ряжах, но опись 1670 г. однозначно говорит об ограде и о Святых воротах.
      По поводу строений на так называемых «ряжах». Они и в описи упоминаются, как деревянные, вынесенные за ограду. Миниатюрность острова заставляла ценить буквально каждый клочок территории. Архитектор С.С. Подъяпольский считал, что монашеские кельи располагались по всему периметру Каменного острова, служа своеобразной оградой. Но вряд ли они могли располагаться на западном берегу, который был прибойным, то есть открытым для волн и ветра. Сюда же по весне напирали льды во время ледохода. Скорее всего, эти деревянные строения располагались на восточной и южной сторонах острова, более тихих. Они стояли на ряжах — бревенчатых срубах или клетках, закрепленных в воде и обнесенных со всех сторон валунами. Это были своеобразные кельи-крепости против натиска волн и ледохода. В них, вероятно, жили простые монахи, так как за оградой были архимандричьи, келарские, старческие, больничьи, дьячьи и другие по описи кельи.
      Хозяйство монастыря было на удивление большое и компактное, и спасалась на Каменном острове немалая монашеская колония. По описи там числилось 94 монаха вместе с архимандритом. Такая скученность малореальна, и если мы посмотрим на состав почти сотни человек, будто бы обитавших на острове, то увидим, что собственно монахов насчитывалось 28, из них 22 старца, обслуги же — 66 человек. Такое количество говорит не только о богатстве обители, способной их прокормить, но и о том, что, вероятно, большинство из них приплывали на остров из соседних сел и деревень или являлись мелкими служащими в монастырских хозяйствах и подворьях.
      А в вотчинах монастыря числились в конце XVII в. семь сел, четыре сельца и 98 деревень, а в них 819 душ крестьян мужского пола. Во всех селах и сельцах имелись конюшенные и скотные дворы, запасные хлебные амбары. В них насчитывалось на 1670 г. 169 лошадей, 295 голов крупного рогатого скота и 316 голов разного мелкого скота. Амбары были полны зерна — ржи, пшеницы, овса.
      И еще. В Вологде Спасо-Каменному монастырю принадлежали два подворья, а в Тотьме две соляные варницы.
      Суворов, и сам пораженный таким монастырским хозяйством, делает вывод: «Таково было состояние и средства знаменитого Спасо-Каменного монастыря во второй половине XVII столетия, в это, можно сказать, самое цветущее и вместе последнее время цветущего состояния русских монастырей, потому что в XVIII столетии с наступлением Петровских реформ и во все последующее время до составления монастырских штатов монастыри наши большей частью не возвышались, а скорее, упадали в своем внешнем благосостоянии» (Суворов. С. 19).
      В наше время все реже прибегают к упрощенным социологизированным выводам, чтобы числить монастырь в числе крупных феодалов, а монастырскую братию — нахлебниками на крестьянской шее. В монастыре и на монастырь трудились все в равной мере, а монахи, может быть, и побольше, ибо они трудились еще и духовно. Монастырь помогал местным земледельцам в голодные и моровые годы, а также в Смутное время, когда Ку-беноозерье было разорено. Соседний Кирилло-Белозерский монастырь не раз был и прибежищем, и кормильцем многих десятков тысяч окрестных крестьян. И не раз русский православный человек благодарил в душе и открыто свое соседство со святой обителью, где он мог в любое время найти свое спасение. Жизнь монастырского крестьянина приобретала особый смысл, ибо он работал и на себя, и на Божьих слуг.
      Интересно, что монастырские села и деревни сохранили и до нынешнего дня следы своего особого положения. В них и старинные избы покрепче, и церкви побогаче, и народ оставшийся поздоровее.
      Я привожу список вотчин Спасо-Каменного монастыря по описи 1670 г. во всех семи прибрежных волостях, чтобы наши современники, мои земляки, знали, кто и почему заселял их малые родины, родные места, ибо монастырю зачастую даровались пустоши, а монахи вместе с первыми крестьянами-жильцами их разрабатывали и немало пота сообща пролили на кубеноозерской землице, чтобы собрать первый урожай. А где трудился и молился монах, человек Божий, там и окрестность имеет свой духовный отсвет.

      О поездке молодого царя, будущего великого реформатора в 1692 г. на Кубенское озеро сохранилось мало сведений. Иные из источников об этом путешествии и не упоминают, тем более что Петр Первый в дальнейшем не раз приезжал в Вологду. Сохранился даже каменный «Петровский домик», где он останавливался во время своих странствий, ныне здесь открыт музей. Сам Петр Алексеевич в своем предисловии к «Морскому регламенту» об этой поездке обмолвился скупо: «Несколько лет исполнял я свою охоту на озере Переяславском, наконец оно стало для меня тесно; ездил я на Кубенское озеро: оно было слишком мелко» (Коничев. С. 25).
      Молодой Петр искал подходящий большой водоем «ради игры корабельной», которой он был увлечен всерьез с того времени, как в 1688 г. в амбаре села Измайлово обнаружил старый английский бот, перевезенный по его настоянию на ближнее Переяславское (Плещеево) озеро и нареченный потомками царя «дедушкой русского флота». Потешная игра простепенно выливалась в великую государственную по своему масштабу задачу.
      Небольшое Плещеево озеро вскоре перестало удовлетворять юного царя, негде было развернуться на просторе его потешной флотилии. Тогда Петру кто-то сказал о существовании еще дальше на севере, за Волгой многоводного Кубенского озера. Привыкший с младых лет всего добиваться сам, пробовать всё, как говорится, на свой вкус и на зуб, двадцатилетний флотоводец, не медля, отправился изучать новую озерную диспозицию на предмет переброса сюда своих судов-ботиков, строительства новых и прохождения курса военных наук для будущих морских баталий.
      В «Кратком описании блаженных дел великого государя, императора Петра Великого, самодержца российского, собранном через недостойный труд последнейшего раба Петра Крекшина, дворянина Великого Новгорода» сказано, что Петр прожил на Кубенском озере два месяца. Писатель Константин Коничев в своем историческом повествовании «Петр Первый на Севере » подобную продолжительность поездки царя подвергает сомнению: «Такой длительный срок невероятен» (там же. С. 25). Неточен он, мне кажется, и потому, что в памяти кубеноозеров почти ничего не осталось от посещения нашего края Петром. Обычно другие, более продолжительные путешествия царя из Вологды до Архангельска, а также в Карелию в народных преданиях сохранили разного рода занимательные истории, передававшиеся из поколения в поколение, например, о петровском обеде на огромном камне Лось посредине реки Сухоны.
      Поэтому Константин Коничев восстановил пребывание Петра I на Кубенском озере, сообразуясь с собственной фантазией и писательским домыслом. Перечитаю это повествование, чтобы представить вместе с автором могучую фигуру российского царя на наших просторах.
      Коничев пишет, как по мелководью у села Кубенское почти версту на лошадях добирались до просмоленных лодок, покачивающихся на привязи. В три пары весел ударили кубеноозерские рыбаки, и понеслись карбасы к Каменному острову. Петр сидел на корме и время от времени запускал в воду веревку с гирей, измеряя глубину. Мелководью, казалось, конца и края не будет. Гиря с размаху ударяла то в плотный песок на дне, то стучала по камням. На лице молодого царя сквозило явное неудовольствие. Петру наскучило запускать гирю, и он стал разглядывать окрестности. Не диво ли, сколь плотно были заселены озерные берега!.. Деревня за деревней набегали на западном берегу одна другую, и так до невидимого горизонта. Удивляло царя и обилие шатровых церквей, возвышающихся подобно елям на безлесном берегу.
      — Живете, знать, не бедно? — спросил Петр ближайшего рыбака.
      — По-разному, государь, — ответствовал степенно кубеноозер. — Старики сказывали, что когда безцарствие на нашей земле случилось, то многие из них лиха натерпелись. В нашем Заозерье за селом Уточином разбойники разорили множество деревень — Боблово и Кулеберово сожгли, мужиков порубили, а Нестерово, Ивачино, Давыдово, Карманиху, Дор, Малое Беркаево, всех и не упомнишь, вконец разорили и по миру пустили.
      — А что же терпели вы, или сил дать отпор супостатам лишились? — царь вновь нахмурился.
      — Куда нам с топорами и вилами противу их пищалей и ружей!.. Да и тати они хитрые. Нападали из-за угла, били в спину. Только вот в монастыре-то островном и спасались. Воистину Спас он для нас!
      Рыбак перекрестился на приближающиеся купола церквей, и вскоре днища карбасов заскрежетали о гальку.
      Петр последним спрыгнул на берег, подивился про себя малости острова и древности церквей, которая была видна даже во внешнем их облике. Архимандрит, как выяснилось, уехал в соседний Александров-Куштский монастырь, поэтому перед Святыми вратами Петра встретил то ли дьякон, то ли еще какой-то служка и семенящей походкой заспешил за широким шагом царя-государя, показывая ему местные святыни.
      Петр зашел только в Преображенский собор, в котором стояла какая-то мрачноватая сырость, перекрестился у раки преподобного Иоасафа и молча вышагнул на солнечный свет.
      У стен обители на берегу какие-то мужики жгли костер и в котле варили артельную уху, сытный дух которой доносился до царя и его спутников.
      — Негоже трапезничать у стен святой обители, — строго сказал им Петр.
      — Монастырь-то, отец государь, для нас родной, и сами мы монастырские. Ловим для насельников понемногу, что Бог даст. Не хочешь ли с нами подрепиться? Такой рыбы ты, государь, поди, и не едал. По-нашему она зовется нельмушкой.
      Петр с превеликим удовольствием отпробовал горячей ухи и во время разговора вызнал, что не первый российский царь он в этих краях, мужикам от их дедов известны рассказы о приезде в Заозерье Иоанна Васильевича Грозного. Три дня и три ночи гостил он в Лахмокурье, пережидал непогоду на озере, да так и не пустила его крутая волна к монастырю. Сейчас на том месте, откуда Грозный глядел на устье Кубены, часовня стоит.
      — Бурным, значит, бывает ваша озерная лужа? — Петр снова вернулся к своим раздумьям.
      — Налетит ветер, так в полчаса «беляки» заиграют. А не то и буря начнется, тут уж моли о спасении Бога да торопись на Спас-Камень. Мелкое оно у нас, озеро-то, сажени две и то не будет, только посередине завал начинается, глубина падает. Место наше открытое, леса по берегам вырубили, вот ветер и свободно гуляет, нагоняет быструю волну.
      — Решено! — загадочно сказал Петр, стукнув себя по колену, поднимаясь, и, отблагодарив рыбаков за угощение, направился к ждавшим его карбасам, приказав плыть обратно в село Кубенское.
      — Двум русским царям будет тесно в этом Лахмокурье, — весело крикнул он. — Да и озеро ради игры корабельной мелко.
      Спустя 30 лет Петр Великий вновь появился в снежном феврале в наших краях, проезжал по дороге в Кириллов монастырь мимо Кубенского озера, направляясь на курорт в карельских Марциальных водах. Сколько лет прошло, считай, вся его бурная жизнь, а ту ушку рыбацкую запомнил — горяча была, сытна. И он, император великой державы, могучий морской государь всего мира, вглядываясь в темный силуэт Спасо-Каменного монастыря посреди белой безмолвной пустыни, улыбнулся в седые усы. «И ухи отпробовал, и флот построил. Так-то!»

      Островное положение Спасо-Каменного монастыря служило не только молитвенному уединению монахов, но и наводило московские власти на мысль использовать это преимущество в охранительных целях. Проще сказать, высылать в обитель неугодных для себя людей и держать их под наблюдением.
      Когда появился здесь первый узник, о том неведомо никому. Недавно архимандрит Макарий установил, что уже в конце XV в. или в самом начале XVI в. на Спас-Камне пребывал знатный ссыльный. Имя его было на Руси многим известно, о нем вспоминают историки и сегодня. Речь идет о митрополите Зосиме по прозвищу Брадатый, возглавлявшем русскую церковную кафедру в 1490—1494 гг. Великий князь Иван III долго не верил, что этот его ставленник — отчаянный еретик, открыто покровительствует ереси жидовствующих. Но рассуждения Зосимы, что нет никакого Царства Небесного и не будет Второго Пришествия («ежели кто уж умер, так никогда не воскреснет»), его пороки и пьянство вконец отвратили от него великого князя, за что Зосиму разжаловали с главного церковного поста и отправили в 1496 г. в Троице-Сергиевый монастырь, откуда он был переведен в Симонов. Так и считалось долгое время, что Зосима в этих знатных обителях, за высокими стенами, под тщательным присмотром окончил свои дни.
      Но архимандрит Макарий нашел в летописях более точные адреса ссылок опального иерарха. После оставления митропольи Зосима «иде на Симоново, а оттом к Троице в Сергиев монастырь, а потом на Белоозеро». Макарий проследил путь Зосимы и дальше. Он отыскал в Вологодском музее-заповеднике запись в одной из древних книг, из которой следовало, что эту книгу дал, как вклад в Ферапонтов монастырь, бывший митрополит московский Зосима, а привез ее с Каменного старец Феодосий Мажур. «...Логично предположить, — заключает Макарий, — что митрополит Зосима скончался здесь (то есть в Спасо-Каменном монастыре) после 1510 года и был здесь погребен» (Макарий. С. 216).
      О судьбе второго ссыльного на Спас-Камне было известно и до сообщения архимандрита Макария. Вологодский автор напрасно считает, что память об этом утратилась. К примеру, в «Славянской энциклопедии» рассказывается о причинах ссылки на Спас-Камень митрополита Варлаама, пострадавшего, в частности, и за свое нестяжательство.
      До всех этих перипетий в 1506 г. монах Варлаам, как говорят исторические источники, находился в заволжских монастырях, но где, в каких именно, о том нет известий. Не в Спасо-Каменном ли монастыре он был игуменом? Ведь после отъезда с севера Варлаам сразу же был назначен архимандритом столичного Симонова монастыря, то есть получил большое повышение. Из простых старцев, «чернецов болотных», его вряд ли бы поставили на столь ответственную должность в знатной великняжеской обители. Да и в списке настоятелей Спасо-Каменного монастыря в начале XV в. между игуменом Антонием, упоминающимся в 1497 г., и игуменом Пименом, названным в жалованной грамоте 1545 г., существует явный временной пробел.
      Московская карьера Варлаама продолжалась вначале столь же головокружительно: в 1511 г. он становится митрополитом Московским. Но с такой высоты больнее падать. Сложности внутрицерковной борьбы, открытая оппозиция митрополиту со стороны иосифлян, крупные неудачи во внешней политике вынудили великого князя Василия III в 1521 г. лишить его сана и направить сначала в знакомый ему Симонов монастырь, а затем сослать и в Спасо-Каменный. Не решено ли было на старости лет вернуть его, спустя полтора десятилетия, в свою родную обитель?..
      Любознательный архимандрит Макарий нашел в кратком летописце Кирилло-Белозерского монастыря запись, что Варлаам, бывший митрополит Московский, скончался 24 марта 1533 г. Где — не сказано. Автор публикации сделал вывод, что похоронен был разжалованный церковный иерарх на Каменном острове. Не попади он в опалу, при ином повороте судьбы, останься он на митрополии, покоился бы Варлаам в Успенском патриаршем соборе Московского Кремля среди самых знатных русских людей. Об этом мог он не раз подумать, глядя на волны Кубенского озера.
      В 1607 г. на Каменном острове появился еще один знатный узник. Им стал князь и воевода Григорий Петрович Шаховской, выходец из древнего дворянского рода. Он получил широкую известность в русской истории в годы окаянной Смуты. Ревностно служа Лжедмитрию I, даже в момент его смерти Шаховской думал о том, как его в дальнейшем «воскресить». С этой целью он похитил государственную печать. Сосланный царем Василием Шуйским из столицы воеводой в Путивль, Шаховской принялся «смущать» горожан слухами, что царевич Дмитрий Иванович спасся, скрывается от врагов, в первую очередь от Василия Шуйского. В Путивле, центре мятежа, князь Шаховской становится во главе народного движения против Шуйского, он «всей крови заводчик», как афористично выразился летописец. Вскоре лидером мятежников стал Иван Болотников, которому князь Шаховской поручил формировать войско. В Путивль начали стекаться беглые крестьяне, разбойники, разные гулящие люди. В июле 1606 г. болотниковские отряды двинулись к Москве, где, как известно, потерпели поражение. Шаховской призвал в Путивль на помощь еще одного самозванца с казачьими отрядами — Лжепетра, который с 1605 г. выдавал себя за сына Федора Годунова, «царевича Петра». Вся эта разношерстная компания соединилась с полуразбитыми отрядами Болотникова и отступила к Туле, где правительственные войска во главе с Шуйским три месяца их осаждали. Наконец 10 октября 1607 г. голодные и отчаявшиеся тульские сидельцы сдались на милость победителям. Таковая была проявлена, но не ко всем мятежникам. Иван Болотников был сослан в Каргополь и с конвоем проследовал по дороге мимо Кубенского озера, позднее был ослеплен и утоплен. Лжепетра повесили, а «всей крови заводчика» Григория Шаховского все-таки помиловали и сослали в Спасо-Каменный монастырь.
      Казалось бы, авантюристическая биография князя на том и закончится. Но после нескольких лет пребывания в монастыре Шаховского освободили польско-казацкие отряды, напавшие на Вологду и разграбившие все Кубеноозерье. Опальный князь вновь почувствовал пьянящий воздух свободы и ринулся в Тушино к новому патрону — самозванцу Лжедмитрию И. Но и здесь его ждала неудача. Разбитый Скопиным-Шуйским, Шаховской с Лжедмитрием II бежали в Калугу. Последние известия о судьбе этого «искателя приключений» относятся к 1612 г. Князь переметнулся из польского стана в ополчение Пожарского. Как видно из грамоты последнего, Шаховской пытался подбить казачьи отряды на грабеж русских городов, но это ему не удалось сделать.
      Другим знатным ссыльным на Спасе был священник Иван Неронов, сподвижник протопопа Аввакума и других вождей старообрядчества. Он служил настоятелем московского Казанского собора, что на Красной площади, напротив Исторического музея (собор восстановлен после разрушения в 1936 г. на месте, где были устроены общественные туалеты ГУМа). Родившись в 1591 г. в Вологодском уезде (нынешнее Пошехонье Ярославской области), Иван Неронов много странствовал по Руси, помогая в многочисленных приходских храмах вести церковные службы. Благодаря этому Неронов хорошо изучил богослужебный устав и вскоре стал священником в Нижнем Новгороде, где прославился смелостью в обличениях местного воеводы. Далее он был переведен в Москву и кроме настоятельства в знаменитом московском храме исполнял весьма почетное послушание хранителя Успенского патриаршего собора в Кремле.
      Иван Неронов прославился в столице своими проповедями, которыми до него мог произносить только архиерей. Такая новизна была для москвичей в диковинку, как и яркие учительские слова Ивана Неронова. Храм не мог вместить всех желающих его послушать. Приезжал нередко на проповеди даже царь со всей семьей.
      В числе строгих ревнителей благочестия Иван Неронов крайне отрицательно отнесся к нововведениям патриарха Никона. Он удалился в Чудов монастырь и целую неделю молился, постясь, пока не услышал от чудотворной иконы голос: «Приспе время страдания, подобает вам всем неослабно страдати».
      Яростное непослушание патриарху, «великое безчиние» вылилось в ссылку Ивана Неронова 13 августа 1653 г. в Спасо-Каменный монастырь с предварительным снятием с него скуфьи (головного убора священника). Там Неронов был пострижен в монахи с именем Григорий. Но он и на Кубенском озере не прекратил свою проповедническую деятельность.
      Тем более что на острове ссыльный был встречен как мученик за веру. Уже тогда начала складываться оппозиция разного рода церковным нововведениям со стороны кубенского клира и его паствы, всегда придерживавшихся заветов старины и традиции. В монастырь началось самое настоящее паломничество окрестных жителей и обывателей губернского центра, чтобы услышать проповеди расстриженного священника, а ныне инока Григория. Восемь месяцев со Спас-Камня неслись призывы твердо стоять за древнюю веру, соблюдать старые обряды. Игумен Златоустовского монастыря Феоктист, также высланный на Спас-Камень, записал и организовал распространение учения «старца Григория», стал объезжать Вологодский уезд, проповедуя от имени Неронова твердое стояние за истинную веру. Из Спасо-Каменного монастыря регулярно отправлялись челобитные царю и царице, иерархам православной церкви и боярам с требованием помилования и реабилитации узников совести. Вскоре «старец Григорий» был прошен и возвращен в Москву.
      И хотя впоследствии Иван Неронов покаялся, его проповеди в здешних краях заронили многочисленные семена раскола. Не случайно и то, что на западном берегу Кубенского озера, в селе Новленском и в его округе десятилетиями располагался один из старообрядческих центров Русского Севера.
      «Исправительная функция » монастыря не являлась некой тайной и произволом со стороны властей. Как и в любом сообществе людей, среди монахов и монахинь встречались люди, подверженные разного рода порокам и искушениям. В монастырских уставах предусматривались меры их наказания. Чем больше был монастырь, тем серьезнее вставала проблема содержания провинившихся. Так появились монастырские «затворы».
      Высшая власть использовала монастыри в качестве политического узилища, куда ссылались неугодные представители государственной элиты тех веков. Насильственное пострижение, конечно, не равнялось тайному умертвлению или публичной казни противников, но навсегда лишало их возможности общаться с миром, «запирало» их в стенах монастыря. Такое устранение конкурентов было, как мы знаем, весьма распространено во властных кругах, начиная с княжения Василия III, особенно во времена Ивана Грозного.
      Еще раньше, как мы знаем по истории Спасо-Каменного монастыря, начали практиковаться меры по насильной ссылке той или иной неугодной персоны из лиц духовного звания из столичных обителей в дальние монастыри. Знаменитая ссылка патриарха Никона в Ферапонтов и Кирилло-Белозерский монастыри — ярчайший пример такого рода мер московского руководства. Активно ссылали и еретиков (на Западе их попросту сжигали). По Соборному уложению 1649 г., в монастыри на епитимью отправляли лиц, по принуждению принявших иную веру. Существовали и иные акты, в основном, царские указы, согласно которым, монастырскому исправлению подлежали те, кто, к примеру, занимался прелюбодеянием. Направляли в монастырь престарелых и увечных преступников (до 1764 г.), умалишенных. В XIX столетии в монастыри стали направлять новый контингент — духовных лиц, злоупотреблявших винопитием, преступивших должностные обязанности, начали ссылать малолетних преступников.
      Мой отец раскопал историю о поэте-самородке XIX в. Василии Сиротине, авторе песни «Улица, улица, ты, брат, пьяна...». Сиротин был из числа тех священников, которые повинны в нетрезвости, что и послужило причиной его ссылки на Спас-Камень под надзор настоятеля. В монастыре он отличился тем, что писал «в рифму» трогательные жалобы в столицу, типа: «Мое прозвание Сиротин. Оно и кстати: скарб мой — ряса, а библиотека — псалтирь. Живу на Каменном у Спаса, приют мой нынче — монастырь». Но никакие строгие меры исправления бедного стихотворца так и не могли отучить его от «зеленого змия», и он безвестно сгинул.
      Среди опальных лиц, находившихся в монастыре, наиболее известным считается бывший ростовский архиепископ и вице-президент Священного Синода Георгий (в схиме Гедеон) Дашков, «особенно замечательный по своему высокому сану и незаслуженной участи », по словам Н. Суворова.
      Вологодский историк А.Е. Мерцалов опубликовал в журнале «Русская старина» в 1877 г. очерк «Георгий Дашков в ссылке на Каменном островке». Автор живо рисует обстановку в монастыре, показывает отношение к бывшей высокопоставленной персоне разных людей. Думаю, что читателям будет интересен рассказ о несчастном узнике Спасо-Каменного монастыря, который я перепечатываю с небольшими сокращениями в приложениях к своей книге.

      В 1799 г. дворянство Вологодского и Кадниковского уездов, купечество соседнего города Кадникова и начальники семи волостей от имени прихожан ходатайствовали перед Синодом о восстановлении Спасо-Каменного монастыря. Финансирование строительных работ и дальнейшее содержание обители авторы послания брали на себя. Явно это были немалые деньги и нелишние для всех, кто подписал письмо.
      Спустя ровно двести лет опять встал вопрос о восстановлении монастыря, но пока, увы, средств нет, и второе возрождение духовного центра Вологодчины держится, как это у нас и бывает, на подвижниках-энтузиастах.
      А тогда, в начале 1801 г. сам государь император Павел I, а вслед ему и Синод повелели «упраздненный Спасо-Каменный монастырь восстановить переведением в него братии и имущества и причислением к нему угодий заштатной Белавинской Богоявленской пустыни, с наименованием оного уже не прежним своим именем, а Белавинскою Спасо-Преображенскою пустыней» (Суворов. С. 22). Всем миром и на средства дворян, купцов и крестьян всей округи пустынь быстро подняли из пепла, церкви отреставрировали, кроме надвратной Предтеченской, которую тогда не посчитали нужным восстанавливать из-за частых ремонтов после весеннего половодья, регулярно подмывавшего и разрушавшего ее.
      В годы наполеоновского нашествия тихая пустынь вновь ожила, в ней нашли спасение 40 монахов из московских монастырей. Их не испугали аскетические условия жизни среди вольной природы. Московские иноки были настоящими тружениками, не сидевшими и дня без дела. За три года они надстроили одноэтажные кельи, которые размещались на месте трапезной палаты, и возвели над ними настоятельский и братский корпус. Столичные монахи устроили иконостас в теплой Успенской церкви, о чем я уже упоминал. Монастырь окончательно сформировался в своем архитектурном облике, который был запечатлен на первых фотографиях.
      И хотя вновь на острове в 1850 г. случился пожар, четвертый по счету, когда на восточном берегу выгорели пять деревянных строений: гостиница, каретник, конюшня и две рыбачьи избы, и чуть было не погибли храмы (на соборной Преображенской церкви сгорели две главы), но он, к счастью, не был, как прежний, разрушительным.
      В июне 1870 г. монастырь по дороге в Архангельск посетил великий князь Алексей Александрович (1850—1908), сын императора Александра II и брат следующего царя, Александра III. Пробыл он с адмиралом К.Н. Посьетом на острове около часа. «Осмотрел, прослужил молебен, приложился к раке преподобного Иоасафа, пожертвовал 100 рублей и отбыл», — кратко сообщает Александр Круглов. Великий князь, позднее отвечавший за боеготовность русского флота, считается, и не без оснований, одним из виновников поражения в Русско-японской войне 1904—1905 гг., после которой он подал в отставку.
      Спустя шесть лет на острове с дозволения епархии была открыта первая в губернии станция Российского общества спасения на водах. Лучшего места для помощи попадающим в беду людям было и не придумать. Озеро по сей день ежегодно собирает свою смертельную жатву. Ныне в музее на Спас-Камне имеется даже отдельный стенд, рассказывающий о благородной работе спасателей на водах в конце XIX — начале XX вв.
      Немало интересных материалов разыскала об этой, еще одной спасательной миссии Каменного острова Надежда Александровна Плигина. «На крыше братскона-стоятельского корпуса, — рассказывает она, — был установлен маяк — большой мощности керосиновая лампа под специальным стеклянным колпаком. Свет маяка был виден в хорошую погоду за 20 верст, а в плохую — за 4 версты. В Петербурге на заводе Орлова был отлит именной колокол и доставлен на остров, чтобы подавать звуковой сигнал во время туманов и зимних метелей. Четыре матроса-инока днем и ночью в любое время года могли оказать помощь терпящим бедствие. Руководил работой станции настоятель монастыря отец Павел. За спасение утопающих он был награжден в 1890 г. серебряной медалью, а в следующем году — орденом святой Анны 3-й степени».
      Интересный он был человек, отец Павел (в миру Платон) Попов, настоятель древней обители с 1885 г. Можно сказать, последний деятельный игумен островного монастыря. Родился в Вологодской губернии, постригся в соседней со Спасом Семигородной Успенской пустыни, служил казначеем в Спасо-Прилуцком монастыре, в какое-то время даже управлял монастырем. Отцу Павлу принадлежала инициатива перенесения святых мощей преподобного Иоасафа из Свято-Духова монастыря и переименования монастыря. С ним встречался во время своей поездки в 1897 г. писатель Александр Круглов и оставил об игумене интересные заметки.
      На вид, сообщает Круглов, отцу Павлу 50 с лишним лет. В настоятельском и братском корпусе он занимал квартиру из трех комнат (на фотографии монастыря их можно определить по железным балконам): приемная (зала), гостиная и столовая, в которой отгорожен маленький кабинетик настоятеля, где и спит отец Павел. Мебель — самая что ни на есть простая, но удобная. Во время беседы подали ужин: превосходного вкуса соленую щуку, затем уху из судака и жареного леща.
      Далее процитирую заметки Круглова: «Игумен рассказывал о здешнем житье-бытье, особо упомянув о наиболее тяжелых днях ледохода, когда остров бывает на две недели отрезан от Божьего мира.
      — Того и гляди, что и в окна вломятся льдины... Однажды совсем в ледник комнаты обратились... Окна все перебили... И как начнет лед ломать — так и ждешь беды!..
      Послушник принес на подносе стаканы с чаем, лоток с белым хлебом и вазочку с вареньем.
      — Прошу покорно!
      Проходя к столу, я невольно остановился у окна, в которое виднелась узкая
      береговая полоска, отделяющая здание келий от воды. За полоской — озеро; оно теперь пенилось и гудело.
      — Не раздражает вам нервы этот гул? — спросил я у о. Павла.
      — Мы привыкли... Да это что... Вот осенью... непогодь, постоянные бури... дождь, ненастье... Холодно и неприветно...
      — И скучно.
      — Ну, мы скуки не знаем... Какая же скука монаху?..» (Круглов. С. 1064.)
      Сегодня помещений, где происходила эта беседа, не существует. Остались руины первого этажа братского корпуса. Вид на озеро, куда выходили окна покоев игумена, изменился — берег закрывает листва огромных серебристых тополей. И на чем они растут и держатся?! Ведь под ногами один камень и песок...
      Интересно и другое. Глядя из окон восстановленной Плигиным гостиницы для паломников, чувствуешь себя, как на корабле. Кромки берега не видно, перед глазами до горизонта только волны озера. Будто куда-то плывешь по ним. Такое ощущение, вероятно, испытывали и местные иноки. Они «плыли» на волнах времени к неведомым им берегам, тайну которых они и пытались здесь разгадать.
      Из поколения в поколение в Кубеноозерье рассказывают историю о том, как в 1836 г. мощные льдины занесли на крышу келий во время ледохода огромный камень, в 500 пудов. Можно верить в это или нет, поражаясь проделкам дикой природы, но, оказывается, как свидетельствует Александр Круглов, когда-то за сараями, вблизи храма, был врыт в землю этот каменный великан, на поверхности которого читалась надпись о его чудесном здесь появлении. Сохранилась фотография этого каменного «путешественника». Сегодня он погребен под взорванным Спасо-Преображенским храмом и при дальнейшей расчистке территории может быть найден.
      Такого рода природных катаклизмов на голом острове хватало за все века существования монастыря. В 1869 г. вода затопила монастырь так, что скрыла все нижние этажи, и он действительно «поплыл». В 1914 г. ледоходом повредило здание спасательной станции, проломило крышу деревянного каретника, полностью разрушило баню.
      Не раз и не два в разного рода документах о монастыре я встречал упоминания о бане за оградой монастыря. Иметь баню на территории обители строжайше было запрещено монастырскими уставами. Сложилась даже легенда, что отмели, которые ведут к северо-восточному берегу, обнажающиеся в засушливые года, назывались «банными». По ним, мол, ходили монахи на «помывку», а сами бани стояли на соседнем берегу. Игумен Павел рассказывал Круглову по этому поводу несколько иначе: «Тут есть песчаная коса. Она идет от нашего острова к Банному, поросшему ракитником... он тянется до берега в виде луга с осокою... Как пересыхает, в мелководье можно по нему до берега дойти» (Круглов. С. 1063—1064).
      Может, в какие-то времена и стояли на ряжах бани на острове Банном (не зря он так назван). Н.А. Плигина, ссылаясь на строгий монастырский устав со времен игумена Дионисия Грека, считает, что они находились на самих отмелях, которые являются рукотворными, созданными монахами. В том, что они насыпаны, я и сам неожиданно убедился, когда на отмели метрах в десяти-пятнадцати от берега случайно подобрал кусок спекшегося стекла. Точно такой же я видел в музее поселка Устье, как экспонат с территории дореволюционного стекольного завода, стоявшего в устье реки Кубены. Значит, монахи привозили оттуда грунт и подсыпали отмель, которую каждый год размывало.
      С этой отмелью связана и романтическая история, которую любят рассказывать окрестные жители. Будто бы один из монахов влюбился в девушку, живущую в одной из деревень на берегу. Приходить на свидания к ней он мог только в темное время суток, когда никто в монастыре не видел его отсутствия. Для того чтобы монах не сбился с дороги, то есть с «банной» отмели, девушка выставляла на берегу фонарь, на который, как на маяк, и шел в темноте монах. Его деревенский соперник выследил парочку и решил монаху отомстить, переставив в одну из ночей фонарь на другое место. Монах пошел по привычке на огонь фонаря, оступился, упал в воду и утонул. Такая вот история, одна из легенд Кубенского края.
      И уж совсем бывают поражены те, кто впервые сюда попадают, когда, подплывая к острову, видят евангельскую картину: некто идет по воде, яко посуху, как Иисус Христос. Вода озера светлая, чистая, можно так брести по чуть притопленной песчаной косе не один десяток метров...

      В июне 1925 г. Спасо-Каменный монастырь, просуществовав только официально 665 лет, был по решению новых властей закрыт. Начальник местной милиции руководил этой процедурой и возглавил комиссию по упразднению монастыря. Как я упоминал выше, в состав комиссии входил работник музея И.В. Федышин, благодаря которому сохранились наиболее ценные предметы старины.
      Можно представить всю спешку, с которой Федышин вел по всей Вологодчине эту работу. Ему одному пришлось выявлять, атрибутировать и готовить к перевозке из десятков монастырей и церквей, закрываемых в это время, большое количество произведений искусства, которые накапливались многие столетия. Что взять в первую очередь? Что считать наиболее ценным? Когда за спиной стояла и торопила милиция, когда невозможно было внимательно изучить документы, архивы, приходилось рассчитывать только на свои знания и интуицию.
      Последнему настоятелю, иеромонаху Анатолию и пяти инокам приказано было искать себе новую крышу, пойти буквально с сумой по белу свету. На Спас-Камень в июле завезли малолетних преступников, в спешке переоборудовав монастырь под колонию. Не прошло и трех месяцев, как сорванцы сожгли в очередной раз казенный для них приют. Больше ни о каком использовании помещений монастыря и речи быть не могло: сгорели братско-настоятельский корпус, трапезная, колокольня, кровля на Спасо-Преображенском соборе. Осталась одна монастырская гостиница, находившаяся от этих построек в отдалении. Колонию закрыли, сожженный монастырь бросили... Только рыбаки наведывались на остров, где оборудовали метеостанцию, а на колокольне установили навигационный маяк.
      После монашеской колонии жить на острове мало кому захотелось. Не было ни стимула, ни желания, ни смысла. Так бы и простояли монастырские здания, разрушаемые только природой, и, может быть, дошли бы до наших дней, если бы опять не наша страсть к вандализму. В 30-х гг. уничтожили собор. Будто бы понадобился кирпич для возведения на берегу Дома культуры. Взрывать — не строить. Кирпич не удалось взять ни динамитом, ни ломом, ни киркой: он намертво связался крепчайшим раствором за 450 лет в неразъемные блоки, которые видны, лежащие на земле, и сегодня. Интересно бы все-таки найти в архивах документ — кто всё это конкретно придумал, кто заставил совершить это преднамеренное злодейство.
      На острове работал пункт по приему и переработке рыбы, в гостинице оборудовали коптильню, там же жил и мастер с семьей. Использовались и монастырские ледники, для хранения той же рыбы. Об этом мне рассказывала Маргарита Александровна Сняткова, соседка по нашей деревне, которая не раз бывала на Спас-Камне, работая на Кубенском рыбзаводе.
      Изредка на остров приплывали странного вида интеллегенты. Ходили, смотрели, что-то измеряли. Первым, еще до закрытия монастыря, в начале 20-х гг. здесь побывал архитектор В.А. Богуславский, сделавший уникальные обмеры, будто предчувствуя, что недолго стоять здесь каменным зданиям. Эти обмеры, чертежи, поэтажные планы позднее помогли московским реставраторам во главе с С.С. Подъяпольским составить первый проект восстановления монастыря. После пожара 1925 г. через три года на острове высадился известный исследователь древнерусского зодчества К.К. Романов. В 1938 г. руины взорванного храма исследовали студенты Московского архитектурного института.
      Как мы видим, даже в годы, когда истреблялось церковное зодчество, находились энтузиасты, понимавшие великую ценность здешних построек и старавшиеся сохранить и уберечь хотя бы их частицу, деталь, какой-нибудь лепной карниз или изразец.
      В 1948 г. на острове побывал первый государственный чиновник — инспектор по охране памятников архитектуры по Вологодской области Ведров. Охранять ему уже здесь было особо нечего, и он составил только подробный отчет об увиденном. С конца 50-х гг. на остров потянулись уже не одиночки, а целые группы — люди свободных тогда профессий: художники, писатели, фотографы. Интерес к прошлому своей родины начался разгораться все сильнее и сильнее. Остров еще считался обитаемым, здесь до 1959 г. жила семья мастера по копчению и хранению рыбы. Затем до 1971 г. районное управление культуры держало здесь сторожа для охраны уцелевших зданий. Стоило сторожу с острова съехать, как тут же через неделю гостиницу сожгли. Я в середине 70-х гг. видел одни руины: ни крыши, ни потолка, одни стены.
      Надежда Александровна Плигина, составившая скорбную хронику уничтожения всего святого на Спас-Камне, упомянула еще об одной акции по разорению монастыря. В середине 60-х гг. местные власти решили «укоротить» и сам остров, вывезя отсюда несколько барж камней, укреплявших берега. Многие поколения монахов с огромным трудом доставляли сюда валуны со всего озера, которые служили защитой от волн и льдин. На них-то как раз и покусились «рачительные» хозяева побережья.
      И вот произошло почти невероятное, когда одни жгли здесь все и вся, а другие собирали камни, отнюдь не для нового храма, в 1965 г. на Спас-Камень приехал архитектор и реставратор С.С. Подъяпольский, чтобы начать долгий процесс восстановления древней обители. Нужно было довести дело до полного разорения и запустения, чтобы постепенно, с этого года начать готовить общественное мнение сначала к мысли, что это место исторически памятное и художественно значимое, затем публиковать чертежи и эскизы — каким оно было несколько сот лет назад, потом осторожно подсчитывать — во сколько обойдется восстановление и кто им займется, и только спустя два десятилетия, в 1983 г. сказать прямо: давайте восстановим архитектурную жемчужину Севера. Если Кижи — деревянное чудо, то Спас-Камень — чудо белокаменное.
      Таким человеком, кто первый внятно предложил восстановить монастырь, стал московский архитектор-реставратор А.А. Асафов, уроженец села Устье. В 1983 г. областные газеты опубликовали его статью о сохранении Спаса-Камня; им же было отправлено письмо на имя руководства области с тем же предложением.
      Важен первый шаг, смело поставленный вопрос и предчувствие, что он не останется без ответа. По решению вологодского руководства была создана комиссия специалистов, к 1987 г. был подготовлен генплан и частично проектно-сметная документация. В 1991 г. проект включили в план реставрации. Финансирование осуществляли по российской программе «Наследие». Руководство производственными работами взял на себя вологжанин Александр Николаевич Плигин, инженер по образованию.
      Перед началом работ Асафов и Плигин побывали на приеме у Вологодского архиепископа Михаила и получили благословение на восстановление Спасо-Каменного монастыря.
      Остров вновь, в который раз в своей истории, ожил, наполнился голосами, там закипела дружная работа.
      ...У моего отца была книга с названием «Спас-Камень», сборник рассказов и очерков о родной земле, названный по отправной ее точке — острову посредине Кубенского озера. Отец даже не надеялся, что когда-нибудь станет реальной сама возможность восстановления монастыря. Это была мечта из области фантастики.
      Монастырь ушел в мир преданий и миражей. В рассказе «Видение» Виктор Астафьев это хорошо показал. Все мы горько сожалели, что его разрушили. Ни от одного человека в Кубенском крае никогда я не слышал никакого кощунственного высказывания в отношении бывшей монашеской обители. И все с грустью понимали, что прошлое вряд ли вернешь...
      С этими мыслями приплыли мы с отцом в 70-е гг. на Каменный остров. Он действительно весь был кирпично-каменным. Пустынным. Побродили по нему, посидели на валунах... Вот он какой, остров-легенда, видимый почти отовсюду с озера!..
      Его одинокая колокольня вскоре стала художественным символом наших мест. Особенно ее любили снимать фотохудожники, выжидая ракурс, когда луч закатного солнца пробивается через окно-пробоину второго этажа. Получалось эффектно, не более.
      И когда уже никто ни во что не верил, когда даже грусть-тоска по утраченному ушла, Спас-Камень начал оживать...
      «Камень спас!» — воскликнул тонувший князь Глеб Василькович, почуя под своими ногами землю...
      Кого он спасет сегодня и завтра?