ДОЛЬНЕЕ И ГОРНЕЕ
Спасение души и спасение родной земли было издавна уготовано нашему краю. И это не высокие слова, не гипербола и не красивое выражение. «Вологодчина как бы замкнута в себе, — пишет современный историк Н.С. Борисов. — Здесь человек со всех сторон стеснен дебрями и болотами. Душа его в поисках выхода устремляется в глубь себя, открывая бесконечные дали мистических пространств» (Борисов. Повседневная жизнь... С. 206—207).
Сколько я ни размышляю о прошлом своей малой родины, столько я удивляюсь ее особой роли в отечественной истории. Может быть, я ошибаюсь, принимаю желаемое за действительное, и каждый русский так может сказать о своих родных местах, но факты, факты... Их не переспоришь.
Наши полки не дрогнули на Куликовом поле под пиками и саблями татар, и это был самый ответственный момент битвы. Не стояли бы наши ратники насмерть, опрокинули бы их конные татары и погнали бы всё войско московского князя Дмитрия Ивановича к Непрядве, не помог бы тогда и таящийся в засаде полк.
В те же года на наши просторы устремились монахи, чтобы в тиши и в красе природы начать возрождать православную веру, а с ней и искусство земли Русской. Появление «по воле Москвы» на Кубенском озере Дионисия Грека, одного из самых образованных людей тогдашнего времени, говорит о многом. Об очень важном. Более двух десятилетий он провел на Каменном острове, будучи настоятелем монастыря. Известный ученый, посвятивший многие годы изучению древнерусской культуры, петербуржец Г.М. Прохоров сделал в связи с этим и ему подобными фактами очень важный вывод: «...Все «исихастское общественное движение», движение монахов-исихастов, шедшее во второй половине XIV века с Балканского полуострова по Восточной Европе, выходило далеко за рамки собственно монашеской сферы жизни и имело, как мне кажется, главной целью спасение православно-христианской цивилизации, существованию которой в то время угрожали, с одной стороны, мусульмане, а с другой стороны — католики» (Преподобные Кирилл, Ферапонт и Мартиниан Белозерские. С. 20).
Такому спасению, как представляется, были подчинены помыслы и великого князя Дмитрия Донского, и его духовника митрополита Алексея, и игумена Земли Русской Сергия Радонежского. Они вместе искали выход из сложнейшего географического положения, из духовного и даже психологического тупика, в котором оказалось центральное Московское княжество, границы которого с Литвой на западе проходили по нынешней Тульской области, а с востока и юга были открыты для кочевых набегов. Только путь на север был заслонен для ворогов реками, болотами и лесами, он единственный мог стать путем спасения Руси.
Это был, по сути, первый план духовного движения русских на Северо-Восток, который привел затем к освоению Придвинья, областей Урала и Сибири. Свою важную роль в этом освоении, сформировавшем мощь будущей страны, заложившем основу прочности нашей державы на века вперед, сыграли монастыри и пустыньки Кубеноозерья.
Первые Сергиевы ученики и собеседники, среди которых выделялись Стефан Пермский и Димитрий Прилуцкий, как птицы в его чудесном видении, разлетелись по далям и весям. Северная направленность в обустройстве общежительных монастырей, несомненно, преобладала.
Для создания условий в этом исходе в заволжскую землю большое значение имели уже существовавшие на севере монастыри. Древнейший Спасо-Каменный занял среди них самое важное место, от него пошла дальнейшая монастырская колонизация края, он духовно воспитал и окормлял второе поколение подвижников, которые основали обители по всей округе. Он был третьим на Руси, откуда выходили создатели новых общежитий, а еще таковым воспитанием занимались Троицкий монастырь Сергия Радонежского и нижегородская пещерная обитель Дионисия Суздальского.
Философ Георгий Федотов в эмиграции писал то, что не приходило в голову нашим краеведам: «Третьим духовно-географическим центром Святой Руси был Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере. Узкое и длинное, до семидесяти верст, Кубенское озеро связывает своими водами Вологодский и Белозерский края. Вдоль берега его шла дорога из Вологды в Кириллов. На скале («на камне»), поднимающейся из волн бурного озера, создался монастырь...»
Он, я думаю, и воздвигался здесь, на острове, ради спасения тех, кто искал спасения в жизни на берегах озера. В историческом романе Льва Демина «Глеб Белозерский»(2003) приводится интересный факт (он находит свое подтверждение и в летописях), как удельный князь, умевший дружить с татарами и женившийся на ханской родственнице, использовал свое положение, чтобы приводить в Орду сотни русских пленников и расселять их на берегах Кубенского озера.
Наш край, как и соседние земли, стал в XIII в. спасением для многих русских людей, которые бежали сюда, в заволжские леса, от уничтожения татарскими ордами. Хан Батый применял излюбленную тактику нагнетания ужаса: впереди своих конниц пускал отряды, сжигавшие все живое на своем пути, не бравшие ничего из брошенного или захваченного имущества. Страх в народе был таким, что летописец записал: «Хлеб в уста нейдет». Когда в 1246 г. папский миссионер Плано Карпини из Польши пробирался к татарам на Волгу, он увидел чудовищную картину, неизвестную европейцам: в киевских и переяславских землях он нашел пустоту, лишь на полях — обилие скелетов и черепов. «Золотой» Киев, крупнейший тогда город мира, лежал в руинах, там сохранилось лишь две сотни домов, в которых еще можно было как-то жить.
От такого тотального уничтожения поневоле убежишь хоть на край света. Толпы беженцев шли туда, где их могли приютить, где можно было прокормиться. Они оседали на всем пути до Поморья. С собой они несли не только рассказы о пережитых страданиях, но и тяжелое чувство моральной подавленности, растерянности, безверия. «Это было одно из тех народных бедствий, — писал В.О. Ключевский, — которые приносят не только материальное, но и нравственное разорение, надолго повергая народ в мертвенное оцепенение. Люди беспомощно опускали руки, умы теряли всякую бодрость и упругость и безнадежно отдавались своему прискорбному положению, не находя и не ища никакого выхода... Внешняя случайная беда грозила превратиться во внутренний хронический недуг; панический ужас одного поколения мог развиться в народную робость, в черту национального характера».
Только вера народная, только слово Божье, полное любви, могли в то время и сегодня принести надежду в отчаявшиеся души, наставить их на путь истинный, уберечь от нравственного оскудения и морального разложения. И оно, это слово, звучало на берегах Кубенского озера, возвращало к жизни крещеный люд. Постепенно «отогреваясь» молитвами, забываясь в праведных трудах, преображаясь под влиянием мирной и спокойной жизни, новые поселенцы начали подумывать, что здесь и случился для них рай земной. Первые-то грешники не свергались из небесного рая, а Богом изгонялись. Значит, где-то этот чудный рай на земле сотворен Господом вместе с природой. Не туда ли они, претерпев такие лишения, и попали?..
Нужно обновлять народ, решил великий князь Дмитрий Донской, обустраивать для него тыл. Слишком беззащитно выглядят рубежи Московского княжества, нет покоя и не будет ни от литвы, ни от татар, ни от хитрого Новгорода на северо-западе. Даже дружин своих новгородцы не прислали на поле Куликово. Могут их владетели продать и веру православную, если почувствуют для своего вольного существования опасность, постараются отсечь от центра русских земель весь богатейший Север, откуда идет основное пополнение московской казны. Только острая пика Шексны и булава Кубенского озера с мощным завершением Белоозера пронзают новгородские владения и дают выход Москве к северным кладовым. Не зря «прикупил» эти земли Иван Данилович Калита. Не случаен был дедов расчет. Крепко нужно за них держаться. Укрывшимся от татар беженцам в комельских и в заозерских лесах, в Белоозерье стоит помочь в их твердом стоянии в вере православной, тогда они, как и сейчас, не предадут подобно новгородцам, выдержат не один удар, победят в любой будущей битве.
«Свет мирянам — иноки, свет инокам — ангелы», — гласит русская пословица. Начиная со времен Сергиевых и с правления Дмитрия Ивановича Донского, по всему Северу началось строительство монастырей и пустыней. Горний мир и дольний искали продолжения друг в друге, открывая в себе необычные постижения, новые духовные откровения.
Север, его наиболее населенные пространства, в которые в первую очередь входил Вологодский уезд, с VIII по XIV вв. жил спокойной, мирной крестьянской жизнью. Земли всем хватало, знай на ней работай да не ленись. Природа дарила людям свое богатство. Реки и озера были полны рыбой, леса дичью. Устойчивость и предсказуемость жизни вели к устойчивой традиции. Мы удивляемся, как могла сохраниться в народном искусстве Русского Севера такая архаика — солярные знаки в деревянной резьбе, «берегини» в кружевах, «полканы» (они же кентавры) в глиняной игрушке. Архаика знаков, символов и узоров для северянина не была самоцелью, истинный смысл ее давно уже был забыт. Но она передавалась от поколения к поколению без сбоев, без выпадения отдельных звеньев, поэтому и дошла до наших дней. И сохранила весь корпус древнерусского былинного эпоса, полное собрание русских сказок, обрядовых песен, свадебных плачей. Люди творили, как мера и красота скажут. Мерой всегда была целесообразность, а красотой всегда являлась одухотворенность. Последняя не могла родиться и существовать в угрюмых лесах, мрачных болотах, на пустынных гарях. Русский человек на Севере всегда селился в самых красивых местах, чтобы ему каждодневно горизонт был виден во все стороны света, чтобы он мог наблюдать рассветы и закаты, чтобы у ног его плескались реки и озера.
Монашество и крестьянство в наших краях при всех своих статусных различиях в духовных своих ипостасях были приближены друг к другу. Молчаливая сосредоточенность ума являлась традиционной и для крестьянина, когда он много и разнообразно работал, не бросая слов на ветер. Предельная концентрация сил души отличала и характер северного хлебопашца, который многое совершал усилием воли, своей собранностью, сосредоточенностью на важном с его точки зрения деле. Постоянная обращенность к вышнему, горнему также была знакома поселенцу наших мест, который никогда не был «зарыт » в назем, всегда поднимал от него очи долу, видел над собой небо, был рожден с верой о своей загробной жизни.
Такие психологические сближения, родство характеров, общность устремлений проистекали от складывавшегося национального своеобразия народа, его узнаваемого другими народами лица. Монахи в большинстве своем были теми же вчерашними крестьянами, о чем говорят жития кубеноозерских святых. И Мартиниан Белозерский, и Дионисий Глушицкий вышли из местных православных крестьянских семей.
Поэтому пришедшая к нам доктрина исихазма, умного духовного делания, светлого умозрения, душевного упокоения легла на давно и хорошо подготовленную почву, как в свое время органично пришла к нам благая весть христианства. «Благотворный духовный импульс, полученный из Византии и бывший одним из последних ее даров, оплодотворил русскую культуру XIV—XV вв. и способствовал ее непревзойденному расцвету» (Громов, Мильков. С. 85).
Распространению теории и практики исихазма помогли многие причины и факторы — и деятельность митрополита Московского Феогноста, обрусевшего грека, и монастырская реформа его преемника митрополита Алексия с введением общежительного устава в монастырях Северо-Восточной Руси, и «выход » монашеских обителей далеко за пределы городов, их устроение в лесных и озерных местах, и приезд на Русь монастырских миссионеров с Афона, и переводы книг теоретиков исихазма, составлявших основу книжных собраний Троице-Сергиева, Кирилло-Белозерского, Спасо-Каменного монастырей.
Заканчивалась тяжелейшая эпоха татаро-монгольского ига, удельные княжества все более тяготели к новому центру русской государственности — Москве, возрождались творческие силы народа, переживало свой расцвет древнерусское искусство, великокняжеская верхушка вела поиски символов, институирующих новую власть и государственность на Северо-Востоке Руси.
Народная среда Севера все это с творческой переработкой усваивала, потому что по своей сути постоянно эволюционно развивалась и совершенствовалась, вырабатывала новые формы и наполняла их новым содержанием во всех сферах жизни. Очень важен для нас вывод современных ученых, что «для исихазма характерен не уход от реальной действительности, как иногда полагают его критики, но решение актуальных смысложизненных проблем эпохи «с точки зрения вечности » (выражение Г.М. Прохорова), когда не изменчивая эмпирика мира сего, а незыблемые ценности играют основную, ориентирующую роль» (там же. С. 86).
Исихастское мировоззрение, совпавшее с национальным мировосприятием, стало основой северного искусства в столетия русской святости. В основе своей это светлое и сокровенное учение о духовной потенции личности, границы которой нам не дано знать, не отказывающее ей в плотском начале, в земных страстях и ищущее пути к очищению души от нестроений и греховных помыслов. Мрачный мистицизм, оторванный от дольнего мира, был ему чужд. Прямой противоположностью этому русскому мировоззрению стал секулярный гуманизм, овладевавший в те же века Западом. Народы, сближаясь экономически, расходились духовно. На века, навсегда.
В тогдашней русскости наконец-то уравновесились два творческих начала — народного искусства с его праздничным, жизнеутверждающим содержанием и духовного самосовершенствования человека. Отныне символ Фаворского света, источник Божественной энергии высвободил творческие силы личности, «напояв их духовной силой» и приучив смотреть на тварный мир духовными очами. Без глубоко и широко укорененной традиции, как высшей статусной самоорганизации человека и общества, сложившейся на Севере, в частности, в Кубеноозерье, без понимания мира «с точки зрения вечности» при опоре на «незыблемые ценности» такие изменения в духовном мире человека были бы просто невозможны.
Второй спасательный круг, брошенный нашим краем русскому миру, заключался в глубоко укоренившемся здесь личностном начале, которое превалировало в общинном северном мироустройстве. Цену себе здесь знали и князья, и «лучшие люди» (волостные правители), и крестьяне. Не только потому, что они, как хозяйствующие субъекты, были самостоятельны и могли распоряжаться выбором своей судьбы, а в силу более значимых причин, которые заставляли человека отказываться от стяжания, довольствоваться необходимым, ставили внутреннее самоусовершенствование выше рабства земных благ. Это был уже духовный подвиг, распространенный на Русском Севере.
Особое почитание здесь таких святых, как преподобный Иоасаф Спасокаменский, отринувший свои княжеские привилегии, как преподобный Дионисий Глушицкий, посвятивший всего себя духовному совершенствованию, как преподобный Нил Сорский, глава северного нестяжательства и родоначальник скитского уединения, такая любовь говорит нам больше о сокровенной душе народа, чем многотомные теоретические трактаты, пытающиеся разгадать русскую тайну. Во многом отсюда, с Севера, началось раскрытие значения «самостояния» личности человека, ее глубин, ставших основой основ русского любомудрия и философских озарений. От главных идей знаменитого «Устава » Нила Сорского до духовных откровений Ф.М. Достоевского, вплоть до творчества Рубцова и Белова — не такой уж далекий путь, как это кажется.
Наконец, имелся и третий урок, который был преподан северным миропониманием и мирочувствованием. Заключался он в гармонии небесного и земного, где символ красоты выступал «как аргумент, как свидетельство, как высший довод» в русской традиции. «Если есть в мире тварная красота — значит, есть Творец ее; если есть «Троица» Андрея Рублева — значит, есть Бог» (там же. С. 50).
Невозможно было жить среди прекрасной природы и быть человеком, бесчувственным к ее красотам. Вернее, красота Божьего мира как раз и прельщала тех, кто здесь оставался жить. Другой земли, какого-то сказочного Беловодья или Лукоморья уже не искали, считая, что таковую нашли. Поэтому ее с любовью и обустраивали, украшали, берегли и стойко защищали. Известна, к примеру, отчаянная борьба местных монахов и крестьян с польско-литовскими захватчиками и казачьими шайками во время Смутного времени. С Вологды началось всерусское движение к полному освобождению от насильников и грабителей.
Гармония дольнего (земного) мира и горнего (небесного), которая не может не потрясти каждого, кто душой ее здесь почувствует, увидит в северной природе простое рубище Христа, а в жемчужных небесах Покров Богоматери, подразумевает возможность Преображения, постоянное ожидание его. Не стеклянная яркость юга, а теплое свечение севера рождает особую духовную сосредоточенность и неспешность, потаенную веру в Царство Небесное, тихое его ожидание. Преподобный Кирилл Белозерский налагал на иноков новые послушания, в первую очередь в знаменитых монастырских хлебнях, когда он от кого-то слышал хуления погоде. Мы должны быть благодарны за любой день, за каждый миг, ибо он освящен милостью Божьей и приближает наши души к переходу в мир иной, к чуду Вознесения на небеса.
Так мы воспринимаем фрески Дионисия в Ферапонтовом монастыре. Они, как показала искусствовед Марина Серебрякова, обращены, распахнуты навстречу нам, входящим в храм. Художник изменял пропорции фигур и сцен, чтобы эта молитвенная стенопись подчиняла себе человека. Он мыслился Дионисию Мудрому как сосуд Божий. Находясь в храме, человек постепенно наполнялся духовным светом. Росписи Дионисия — это молитвенные видения Нила Сорского, бывшего его современником. Не зря говорится, что «на севере Руси в пустынном безмолвии полуночной природы душа более открыта к простертым над ней небесам...» (там же. С. 87.)
Таким образом, объединились в своем внутреннем единстве спасение людей от невзгод своего времени и спасение их душ; манящий свет Преображения Господня как мыслимый рай и преображение человека в его духовном самосовершенствовании. Познать, предчувствовать, увидеть душевным взглядом эти откровения и найти вполне конкретные земные плоды, благодаря которым можно существовать, невозможно без любви, которая, по евангельскому выражению, оправдывает и покрывает все.
Любовь к родине, как самое возвышенное чувство, царствует над всем дольним и над всеми живущими в этом земном мире. Не будь русской земли, не существовало бы и русского человека во всей широте и глубине ума и души.