СЛОВО В ВЕЧНОСТИ.
Тайна русской души сокрыта в
национальной поэзии. "В лирике наших поэтов, -
писал Н. В. Гоголь, - есть что-то такое, чего нет у
поэтов других наций, именно что-то близкое к
библейскому... Верховный источник лиризма -
Бог", однако приходят к Нему "одни
сознательно, другие бессознательно, потому что
русская душа вследствие своей русской природы
уже слышит это как-то сама собой, неизвестно
почему".
Когда говорят о религиозных
мотивах в творчестве Николая Рубцова либо
какого-нибудь другого поэта советского времени,
не оставляет ощущение некоторого неудобства от
подобной категоричности. С одной стороны,
большинство русских философов (Н. Бердяев, Л.
Карсавин, Н. Лосский, В. Соловьев и другие)
считали, что "основная, наиболее глубокая
черта характера русского народа есть
религиозность и связанное с нею искание
абсолютного добра" (Н. Лосский), что
"существенный момент русского духа есть
религиозность, включая и воинствующий атеизм"
(Л. Карсавин), с другой - тот же Г. Федотов,
например, был убежден, что "настаивать на
исключительной религиозности русского
характера неисторично и несправедливо". Более
точным, наверное, был И. Ильин: "Русский народ
нуждается в покаянии и очищении... у религиозных
людей - в порядке церковном (по исповеданиям), у
нерелигиозных - в порядке светской литературы,
достаточно искренней и глубокой". Рубцовские
строки:
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста -
Своеобразная исповедь перед
лицом Бога.
Религиозный подтекст его лирики
- тема отдельного разговора. Ю. Кузнецов,
например, отрицал подобное у Рубцова, однако если
внимательнее прочесть хотя бы "Избранное"
поэта, то мы обнаружим:
Когда душе моей сойдет
успокоенье
С высоких, после гроз,
Немеркнущих небес...
Взгляд блуждает по иконам...
Неужели Бога нет?..
Боюсь, что над нами
не будет возвышенной силы...
О чем писать?
На то не наша воля!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое...
Черновики же говорят сами за
себя:
Вот летят, вот летят
Возвещая нам срок увяданья
И терпения срок,
Как сказанье библейских
страниц...
("Журавли", ранняя редакция)
Сколько в небе святой красоты!
("Венера", первоначальный
вариант)
И вдруг явился образ предка
С холмов, забывших свой предел,
Где он с торжественностью
редкой
В колокола, крестясь, гремел!
("Уединившись за оконцем...",
одна из редакций)
"Все великое и священное идет
изнутри - от сердечного созерцания", - писал И.
Ильин. "Что-то близкое к библейскому" было не
только в стихах, но и в облике Николая Рубцова, в
его характере. Об этом говорят воспоминания
самых разных людей:
"Коля был человеком очень
чувствительной и нежной души" (Галина
Матвеева); "Доброты в нем было через край,
доверчивости - еще больше: простота, не знающая
границ..." (Александра Меньшикова); "Николай
Рубцов был добрым. Он не имел имущества. Он им
всегда делился с окружающими. Деньги тоже не
прятал" (Глеб Горбовский); "Денег не берег...
Бессеребреник и вечный странник" (Валентин
Сафонов); "В компаниях он мог быть самым разным.
То центром всеобщего внимания, то глубоким и
тонким собеседником, то безудержным весельчаком,
то молчаливым наблюдателем, то совершенно
незаметным неучастником". Он был всяким, но
никогда не был ни вздорным, ни злым" (Эдуард
Крылов); "Ни в одних стихах Рубцова даже тени
нет озлобленности" (Виктор Астафьев);
"Навязчивости в Рубцове не было никакой,
пьяным за три почти года мне не довелось его
видеть ни разу, и потому многое в россказнях о нем
представляется досужим вымыслом" (Василий
Оботуров), "После смерти стали говорить, что
Рубцов пьяный писал стихи. Это клевета. Он где-то
уединялся и там писал. Как-то Бог руководит"
(Виктор Астафьев).
Совершенно христианское
видение жизни можно обнаружить не только в
программных стихотворениях Рубцова
("Философские стихи", "Старая дорога",
"Русский огонек", "До конца" и другие),
но и в обычных, рядовых стихах:
Я долго слушал шум завода
И понял вдруг, что счастье тут:
Россия, дети и природа,
И кропотливый сельский труд!
Сергей Багров пишет: "Часто он
говорил, что хотел бы пожить на земле
обыкновенным простым человеком". В рубцовской
поэзии нетрудно найти подтверждение этим словам:
Вот, я думаю, стать
Волосатым
Паромщиком мне бы!
Только б это избрать,
Как другие смогли,
Много серой воды,
Много серого неба
И немного пологой
Родимой земли...
Николая Рубцова тяготила
искусственность и неискренность отношений в
"интеллигентской" писательской среде, он
чувствовал себя гораздо уверенней в общении с
людьми "из низов". Там он находил и душевное
участие, и подлинное понимание смысла
собственного поэтического труда. Вот что
рассказывает мать писателя А. Романова,
Александра Ивановна: "...он стеснительно так
подвинулся по лавке в красный угол, под иконы,
обогрелся чаем да едой и стал сказывать мне
стихотворения. Про детство свое, когда они
ребятенками малыми осиротели и ехали по Сухоне в
приют; про старушку, у которой ночевал, вот,
поди-ко, как у меня, про молчаливого пастушка, про
журавли, про церкви наши христовые, поруганные
бесами... Я вспугнуть-то его боюсь - так добро его,
сердечного, слушать, а у самой в глазах - слезы, а
поверх слез - Богородица в сиянье венца. Это
обручальная моя икона... А Коля троеперстием-то
своим так и взмахивает над столом, крестит
стихотворения... Теперь уж не забыть его... Перед
сном все карточки на стене посмотрел и говорит:
"Родство-то у вас какое большое!" Будто бы
позавидовал. "Да, - говорю, - родство было
большое, да не по времени. Извелось оно да
разъехалось". "Везде беда", - только и
услышала в ответ...
Поутру он встал рано. Присел к
печному огню да попил чаю и заторопился в
Воробьево на автобус. Уж как просила подождать
горячих пирогов, а он приобнял меня, поблагодарил
и пошел в сумерки. Глянула в окошко - а он уж в
белом поле покачивается. Божий человек..."
Иногда в литературе о поэте
можно встретить и такое "мнение": мол, Н.
Рубцов написал мало, его творчество изучено
достаточно, сказать что-то новое о нем уже
невозможно... Удивляет непонимание сути поэзии:
если это поэзия, то она бесконечна, бессмертна,
как Слово, и каждый человек, каждое поколение
черпает вдохновение из этого океана. Завершится
история, исчезнет человечество, погибнет земля, а
Слово останется. В. Соловьев считал, что Слово
(Логос) Божества - явный и действующий Бог. Тут он
поистине "открыл Америку"; любой священник
мог ему сказать, что голос совести - это голос
Бога в человеческой душе.
В Евангелии от Иоанна сказано:
"В начале было Слово, и Слово было у Бога, и
Слово было Бог" (Ин. 1, 1). Поразительно,
насколько просто и ясно объяснена в этом
единстве Бога и Слова сама природа Божества! От
сотворения человека Богом ему было дано Слово,
Божественное начало, и вина человека, что это
богатство он рассыпал и заменил чистейшее золото
фальшивыми медяками... Правда, многие считают, что
к Слову мы пришли сами, в тяжком труде теряя
обезьяний волосяной покров, - но это уж как кому у
годно...
В 1964 году Рубцов в письме к А.
Яшину признался, что в своей поэзии
"предпочитал использовать слова только
духовного, эмоционально-образного содержания,
которые звучали до нас сотни лет и столько же
будут жить после нас". А ведь религия есть
"всегда то или иное самоутверждение личности в
вечности" (А. Лосев) - не в земной, временной
жизни, а именно в вечности! Потому "его поэзия и
способна, - пишет Г. Горбовский, - не только
воспитывать в человеке чувства добрые, но и
формировать более сложные духовные начала".
Николай Рубцов очень рано, в
четырнадцатилетнем возрасте, сделал свой выбор.
Он написал в 1950 году:
Рассыпались листья по дорогам,
От лесов угрюмых падал мрак...
Спите все до утреннего срока!
Почему выходите на тракт?
Но, мечтая, видимо, о чуде,
По нему, по тракту, под дождем
Все на пристань двигаются люди
На телегах, в седлах и пешком.
А от тракта, в сторону далеко,
В лес уходит узкая тропа.
Хоть на ней бывает одиноко,
Но порой влечет меня туда.
Кто же знает, может быть, навеки
Людный тракт окутается мглой,
Как туман окутывает реки...
Я уйду тропой.
Сознательным был этот выбор или
бессознательным - теперь это уже и не так важно...