При публикации Б. М. Соколов позволил себе отрывкам, рассказанным сказителем как проза, придать стихотворный вИд. Например, строки 102 – 110 в рукописи имеют прозаическую форму: «А тот пораньше разбудилсе, вышел, а чю-ясой конь пшону зоблёт. А он и говорит: «Какой невежа чюзким добром кормит коня?» Взял, пришол и начал будить: «Ставай, невежа! Не пора спать, а пора бой цинйть!» Сили на коней и разъехались. Съехались, копьями ударили...» (л. 48). Точно так же строки 122 – 126 первоначально записаны как проза.
При публикации оказались пропущенными некоторые строки, что явно вызвано стремлением собирателя придать тексту более стройный вид. Так, ст. 25 – 26 в рукописи выглядят следующим образом:
И солнышко Владимир князь молодой,
Может ли тебе Дунаюшко
Повалин сын
Найти такую невесту?
Неуклюжий стих «Найти такую невесту» в публикации был опущен.
В другом фрагменте (ст. 143 – 148) –
А Дунаюшко сидит – головушку повесил.
«Што же ты, Дунаюшко,
Не хвастаэшь ницем?»
Сидит – головушку повесил:
«А я, говорит, ницево не знаю.
Знаю – стрелил бы я две стрелки,
Никоторая ни более, ни менее» (л. 51)
– при публикации оказалась пропущена строка «Сидит – головушку повесил», так как она является почти дословным повторением стиха «А Дунаюшко сидит – головушку повесил».
Позволял себе Б. М. Соколов и изменять некоторые из ганинских стихов. Так, из записанной одной строки «Котора девиця станом статна и лицём бела» при публикации он сделал два стиха, употребив прием подхвата, популярный в народной поэзии:
Котора девиця станом статна,
Станом статна и лицём бела
(ст. 10 – 11).
Строка 65 «Приходит к ему во горницу» при публикации звучит как «Приходил ему во горницу». Конечный стих «Тут будь Дунай-река» в опубликованном виде выглядит как «Там будь Дунай-река».
Укажем также на то, что две разновременных публикации былин, сделанные самими собирателями – в статье 1910 г. и в сборнике 1915 г. – также различаются между собой некоторыми деталями, не совпадая, в свою очередь с текстом полевой записи. Текстологический анализ убеждает нас в том, что беловая копия, с которой набирался текст былин в статье, была сделана недостаточно тщательно. Можно также утверждать, что при работе над сборником «Сказки и песни Белозерского края» братья Соколовы внесли в уже публиковавшиеся тексты дополнительные редакторские изменения и уточнения.
Продемонстрируем этот тезис на примере былины «Михайло Данилович» (РГАЛИ, ф. 483, оп. 1, № 2949, л. 17 – 27; статья 1910 г., с. 29 – 34; Сок. № 6). Можно отметить различную пунктуацию двух публикаций и разные способы обозначения диалектных особенностей речи сказителей. Так, в ст. 43 в статье печатается «за шшитом»; в сборнике – «за шшытом» (как и в рукописи). В ст. 90 в статье – «Игнатьевиц»; в сборнике – «Игнатьевич» (как и в рукописи). Все это неоспоримо свидетельствует о том, что многие особенности речи исполнителей собиратели не успевали фиксировать в полевых условиях и восстанавливали впоследствии по памяти на основании своего знания местного диалекта.
Наблюдаются и текстовые расхождения более существенного плана. В статье ст. 1 – 2 публикуются с пропуском вторых предлогов «во» и «у»:
Во славном было во городе во Киеве,
У славна у князя у Владимира.
В сборнике этот текстологический просчет в соответствии с полевой рукописью был исправлен. Ту же особенность можно отметить и относительно ст. 103 «Про ту ли про службу государеву», где в первой публикации был пропущен повторяющийся предлог «про».
В статье, равно как и в сборнике, оказались пропущенными и целые строки. Так, после ст. 47 по сказительскому тексту следует «Камчатым рукавцам помахивал»; после ст. 146 – «Поймал княжишша Старуришша».
Текстологический анализ былин «Дунай» и «Михайло Данилович» наглядно показал, что публикациям братьев Соколовых были свойственны и некоторая небрежность, и целенаправленная редакторская правка. Однако было бы несправедливо упрекать этих фольклористов в тех текстологических просчетах, которые мы отметили выше. Как показывают наблюдения над полевыми рукописями собирателей XIX – первой половины XX вв., такого рода редакторская правка характерна буквально для всех классических сборников фольклора. Формально безупречными с точки зрения текстологии остаются лишь те материалы, к которым нет рукописных оригиналов. Именно вследствие отсутствия полевых записей П. И. Савваитова, Н. В. Обручева, Ф. М. Истомина, П. С. Шереметева мы не можем указать на редакторское вмешательство в тексты этих собирателей. Однако мы не сомневаемся, что и названные записи так же, как и материалы братьев Соколовых, далеко не безупречны с современных текстологических позиций.
Укажем на еще одну дореволюционную запись былинного текста из Вологодской губернии. В 1903 г. в д. Серегово Ярен-ского уезда на р. Выми, то есть в восточной, противоположной Кириллово-Белозерскому краю, части губернии, неизвестным собирателем на фонографе был записан отрывок старины, где упоминается имя Идолища. В настоящее время эта фонозапись находится в Фонограммархиве Пушкинского Дома (ИРЛИ, ФА, № 3051). Нотная расшифровка четырех стихов опубликована в сборнике «Былины: Русский музыкальный эпос»: [39]
Скричал Идолищшо поганое.
Мать сыра земля да сколынулася,
Синё моречке да сколыбалося,
Сыры дубишша да росшаталися.
Скорее всего этот фрагмент можно квалифициовать как сюжет «Илья Муромец и Идолище».
Следующий этап в собирании вологодских былин связан с именем Э. Г. Бородиной, известной фольклористки советского времени, издавшей совместно с Р. С. Липец двухтомное собрание «Былины М. С. Крюковой» (М., 1939 – 1941). Летом 1937 г. она побывала в экспедиции в Вологодской, Архангельской и Северной (позднее упраздненной) областях. Результатом этой поездки стали записи от Марфы Крюковой на Зимнем берегу Белого моря, а также интересующие нас материалы с территории Вологодчины.
Две записи сделаны Э. Г. Бородиной в Коношском (Коношевском) районе Вологодской области (ныне: территория Архангельской области). 25 июля 1937 г. собирательница встретилась в д. Вельцы с Иваном Павловичем Семеновым, 38 лет, и записала от него былину о Садко (полупрозаический вариант) (ГЛМ, ФА, инв. 240, п. 31, л. 97 – 100). В тот же день от того же исполнителя была записана также стихотворная былина о Василии Буслаеве, контаминирующая оба сюжета о названном богатыре (там же, л. 101 – 104). Около обоих текстов И. П. Семенова стоит помета: «из книги». Эти материалы впервые вводятся в научный оборот в нашем издании.
5 августа 1937 г. в Верхней Тойме на Северной Двине (по административному делению на 1937 г.: Северная область) от Харитонова Василия Матвеевича, 58 лет, было записано начало неустановленной былины с описанием пира у князя Владимира (ГЛМ, ФА, инв. 240, п. 26, л. 243):
Как во славном во городе во Киеве,
Да у славного у киязя у Владимера,
У него-то был да все почестной пир.
Все на пиру у него да напивалисе,
Все на пиру да наедалисе,
Умный-от хвастает да добрым конем,
А безумный хвастает молодой женой.
Собирательница оставила следующие сведения об этом исполнителе: «Харитонов Василий Матвеевич, 1879 года рождения, грамотный, ходил два года в школу, был на курсах Председателей артелей инвалидов в 1932 г. Курьер при райкоме» (там же, п. 34, л. 91).
В. М. Харитонов дал фольклористке и некоторые сведения о бытовании былин в его родных краях в Верхнетойминском районе: «В Горковском с/с в дер. Ломпасьевская (прозывается Ручей) жил в 1928 году старик Ягушин Степан, около 80 лет. Он певал и рассказывал былины про князя Владимира, Илью Муромца, Соловья Разбойника, Алешу Поповича, Чурилу Пленковича, Идолище поганое. Ягушин Ефим Михайлович тоже сказитель, там же» (там же, л. 95).
В материалах северной экспедиции Э. Г. Бородиной сохранились и другие многочисленные указания на существование былинной традиции в регионах, в которых она побывала. Приведем записи, относящиеся к верхнему течению Северной Двины: «Михайлов Александр Александрович Верхне-Устюжского сельсовета Красноборского р-на Архангельской области (вероятно, по тогдашнему административному делению правильно: Северной области. – Т. И.). Сказывал былины. Теперь умер» (там же, л. 17). «Большаков Михаил Степанович говорил, что в лесу, в избах сказывал сказки про богатырей крестьянин старик Поротов Димитрий Евгеньевич. Помер в 1936 году, 62-х лет от роду. Родом был из дер. Кривтовской (называется Устопица). У него и отец и мать знали былины. Д. Щелье В.-Уфтюгского с/с Красноборского р-на Северной обл.» (там же, л. 1).
Председатель районного исполнительного комитета Двинского Березника (среднее течение реки) Евгений Иванович Харитонов дал Э. Г. Бородиной следующие сведения о слышанных им некогда былинах: «... в 1918 – 1925 годах слышал былины от катальщиков (по-видимому, катальщиков валяной обуви. – Т. И.) из Черепковского (Черевковского; ныне: территория Устьянского р-на Архангельской обл. – Т. И.) района, Семеновского с/с бывшей Димитриевской волости, из деревень Михалево, Лихачеве. Катальщики приезжали на реку Устью в села Бестужеве, Плоское и др.» (там же, л. 98). От того же информанта получено другое свидетельство: «Сказитель былин Лоскутов Алексей Гаврилович, неграмотный, жил на мельнице хутора Студенец Устянского района, Плоский с/с. Харитонов Е. И. слышал его в 1926 году. Лоскутов рассказывал былины как сказки» (там же, л. 98). К тому же микрорегиону относится следующая запись: «Базлов Александр Васильевич, родом из деревни Лу-кинской Вельского р-на Северной области, рассказывал сказки про богатырей, грамотный, но былины перенял от стариков. Умер около 80 лет от роду в 1928 году» (там же, л. 102).
В 1937 г. Э. Г. Бородина записала целый ряд сказок на былинные сюжеты: сказку об Илье Муромце на сюжет об исцелении богатыря и о его бое с Соловьем разбойником (Федосова Пелагея Федоровна, Верхняя Уфтюга Красноборского р-на Северной области – ГЛМ, ФА, инв. 240, п. 33, л. 179); «Добрыня и Змей» (Малахова Авдотья Андреевна, дер. Колупаниха Красноборского р-на – там же, п. 29, л. 63); «Добрыня и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича» (она же, там же, л. 64 – 65); сказка про Илью Муромца с контаминацией сюжетов об исцелении, Соловье разбойнике, ссоре с князем Владимиром, Калине царе и трех поездках богатыря (Макаров Тимофей Никитич, дер. Ермолинская Верхне-Тойминского р-на – там же, л. 48 – 58); «Исцеление Ильи Муромца» (Воронин Иван Михайлович, дер. Высокая гора Ровдинского р-на Архангельской обл. – там же, п. 28, л. 19 – 20); «Илья Муромец и Соловей разбойник» (он же, там же, л. 21 – 23); «Святогор и Илья Муромец» (Семенов Иван Павлович, дер. Вельцы Коношевского р-на – там же, п. 31, л. 79 – 82); «Микула Селянинович» (он же, там же, л. 85 – 86); «Илья Муромец и Соловей разбойник» (он же, там же, л. 87 – 89); «Илья Муромец и Идолище Поганое» (он же, там же, л. 90 – 91); «Илья Муромец и Соловей разбойник» (Лобанов Никон Васильевич, дер. Вельцы Коношевского р-на – там же, п. 29, л. 47). Весь названный материал относится к сказочной традиции и выводится нами за рамки нашего исследования.
Перейдем, наконец, к последней странице в истории собирания былин на Вологодчине. В 1957 г. В. И. Пономарев, уроженец г. Лальска (ныне территория Кировской области), прислал известному фольклористу нашего времени В. Е. Гусеву машинописный текст былины о Соколе-корабле. Как можно понять, этот текст является самозаписью сказителя. В письме от 15 декабря 1957 г. В. И. Пономарев пояснял: «... в Лальске в святках до революции 1905 года существовал старинный обычай «хождения с вертепом» ... При хождении с вертепом распевались духовные стихи, канты, стихотворения второй половины XVIII и первой половины XIX веков, песни светские и былина «Сокол-корабль»« (РО ИРЛИ, р. V, к. 202, п. 1, № 1). Данный материал подтверждает, что в Вологодском крае (во всяком случае в его микрорегионе Великий Устюг – Сольвычегодск – Лальск) существовала устойчивая традиция включения былинного сюжета о Соколе-корабле в святочно-рождественский календарный цикл. Пономаревский текст до сих пор оставался неопубликованным и впервые вводится нами в научный оборот (там же, № 3).
В завершение разговора о собирании песенно-эпического фольклора на Вологодчине обратим внимание на еще один эпизод в истории местного краеведения. В 1991 г. в журнале «Москва» Владиславом Артемовым была напечатана былина «Как святыя горы выпустили из каменных пещер своих Русскиих могучиих богатырей». Автор публикации писал следующее: «Эта былина была записана в Вологодской области л издана в 1938 году за границей братией книгопечатни преподобного Иова Почаевского».[40] К сожалению, другими сведениями о рассматриваемом тексте мы не располагаем. Сюжет его следующий: избив татарскую силу, русские богатыри Алеша, Добрыня, Илья Муромец и другие порасхвастались, что смогут сразиться с «нездешней силой»; к ним явилось двое небесных воителей (святые), которых богатыри не признали, стали их рубить, а те только множились; тогда русские богатыри бежали в святые горы под защиту Святогора, который посадил богатырей в карман, а сам заснул на много лет в пещере; Илья Муромец молит Богородицу, чтобы та заступилась за богатырей перед Христом и вымолила у того прощение за их похвальбу нечестивую; когда богатыри вновь оказались на Руси, они увидели, что Кривда одолевает Русь; богатыри вступают в бой с Кривдой (Антихристом) и ее силою; богатырям помогают Егорий Храбрый и Архангел Михаил и другие небесные воители.
В. Артемов вполне обоснованно говорит о том, что в образе Кривды и Антихриста в данной былине отразилось отношение народа к новой власти – сатанинской по своей сути. Антихрист, принявший облик Христа Царя Небесного, только под ударами Архангела Михаила
Стал страшен, дик и лют, аки лев рыкающий,
Гадок, подл и лукав, как змея подколодная,
Мерзок, дерзок и блудлив, аки нечисть болотная...
По-видимому, в сознании автора былины русский народ мыслился, как прельщенный, обманутый революционными вождями Антихристами, принявшими на вооружение лозунги Христа.
Данный текст мы рассматриваем как своеобразный антипод хорошо известным советским «новинам» – индивидуальная новация неизвестного носителя фольклорной традиции, создавшего эпическое произведение, основанное на поэтике былин и духовных стихов, однако произведение, в отличие от «новин», идеологически направленное против советской власти. Былина «Как святыя горы выпустили из каменных пещер своих Русскиих могучиих богатырей», как текст, значительно дистанцированный от фольклорной традиции, нами выводится за пределы корпуса вологодских былин. Для нас рассматриваемый текст является лишь одним из аргументов в пользу того, что даже в 1930-е гг. былинная традиция в Вологодском крае продолжала оставаться актуальной для некоторых носителей фольклора. Ведь только при наличии традиции возможны новации как таковые.
Обзор истории записи былин в Вологодском крае позволяет сделать некоторые очень существенные и значимые выводы. Как мы уже видели, большинство записей былин на Вологодчине носит случайный, нецеленаправленный характер. Таковы записи из тетради 1803 г., материалы П. И. Савваитова, Н. В. Обручева, Н. Е. Ордина, К. Маклионова, А. А. Шустикова, П. С. Шереметева, В. И. Пономарева. Экспедиция Ф. М. Истомина и С. М. Ляпунова, хотя и носила профессиональный характер, ставила себе целью запись прежде всего песенной лирики; былины не стояли в центре внимания собирателей. И лишь братья Соколовы ставили себе специальные былиноведческие задачи. Без сомнения, если бы в свое время поиски былин в рассматриваемом регионе велись более активно, то и результаты были бы более значимыми.
Второй вывод, который вытекает из нашего исторического обзора, заключается в следующем. Можно с уверенностью говорить о том, что некогда песенно-эпические произведения бытовали на всей заселенной территории Вологодчины. Обобщим еще раз, где же были записаны былины: в северо-восточном углу Вологодского края – в Вытегорском уезде; в Белозерском и Кирилловском уездах, примыкающих к Белому озеру и озеру Воже; в Коношевском крае и в Вельском уезде на севере Вологодчины; в Кадниковском и Тотемском уездах, расположенных к востоку от Вологды; а также в районе Великого Устюга, Сольвычегодска и Лальска. Все это позволяет предположить, что когда-то Вологодский край был, по-видимому, таким же мощным очагом былинной традиции, как и Заонежье или архангельские реки Пинега, Кулой, Мезень, Печора. Однако на Вологодчине, по всей вероятности, процессы угасания былинной традиции начались гораздо раньше, чем в соседних северных районах. Собиратели здесь застали уже лишь остатки былинного знания.
Третий вывод следующий. На территории Вологодчины выделяются два микрорегиона, былинные традиции которых существенно отличаются друг от друга. Первый район – это Кириллово-Белозерский край; второй – компактный регион Великого Устюга, Сольвычегодска, Лальска. Во втором районе отмечено функционирование былины «Илья Муромец на Соколе-корабле» и некоторых исторических песен в качестве святочного виноградья. В Кириллово-Белозерском же крае подобных примеров вхождения былин в обрядовый комплекс не зарегистрировано.
* * *
Несмотря на то, что вологодская былинная традиция была зафиксирована собирателями явно на закате ее существования, местный эпический репертуар поражает своим разнообразием. Здесь зарегистрировано 18 былинных сюжетов (в 21 текстах) – чуть меньше одной трети всех известных былинных сюжетов. Обратимся же к характеристике вологодских версий былин.
1. Сюжет «Исцеление Ильи Муромца» представлен прозаическим вариантом, контаминированным с сюжетом о Соловье разбойнике (Сок. № 5). Текст являет собой традиционную версию с двумя старцами, пивом и расчисткой «цишши».
2. Сюжет «Илья Муромец и Соловей разбойник» был рассказан сказителем как продолжение былины об исцелении Ильи Муромца (Сок., № 5); разработан весьма кратко и невыразительно.
3. Условно мы считаем, что сюжет «Илья Муромец и Калин-царь» в вологодской традиции представлен в четырех текстах (Ист.-Ляп., с. 39 – 41; Шустиков; Рыбников. 1-е изд. Ч. 2. № 8 – Рыбников. 2-е изд. Т. 2. № 211 – Рыбников. 3-е изд. Т. 2. № 210; Сок. № 11).
Как уже указывалось в главе «Былинная традиция Приладожья» (см. с. 25 – 26), С. Н. Азбелев в основной версии этого сюжета выделяет пятнадцать структурных мотивов.[41] Наиболее точное воплощение версии, описанной исследователем, в вологодском материале представляет полупрозаический текст Шустикова из Вельского уезда. Здесь достаточно полно разработаны мотивы 1 – 9, причем данный комплекс мотивов осложнен еще эпизодом пребывания Ильи Муромца в заточении в погребах глубоких князя Владимира. Отступлением от основной версии является концовка вельского текста. После того, как Илья Муромец попал в «перекопи», ему на помощь приходит дядюшка Самсон Колыванович, который хватает татарина и, действуя им как дубинкой, побивает врагов. Таким образом, мотив, обычно связанный с именем Ильи Муромца, в рассматриваемой былине присоединен к другому персонажу.
По поводу сюжета «Илья Муромец и Калин-царь» С. Н. Азбелев сделал одно очень важное замечание: «Значительное число записей представляет былину в неполном составе основных эпизодов или настолько сокращенной, что принадлежность варианта к рассматриваемому сюжету иногда определяется лишь тем, что речь идет о победе Ильи Муромца над вражеским войском и в тексте нет примет, характерных для былин об аналогичных подвигах других богатырей».[42] Три остальных вологодских варианта относятся именно к такой сокращенной редакции. Зерно названных текстов составляют эпизоды 8 – 11 (герой вступает в бой с врагами; подкопы, в которые попадает богатырь; разговор героя с вражеским царем; освобождение от пут и победа героя).
В варианте из сборника Истомина-Ляпунова «Илья Муромец и царь Куркас» (Ист.-Ляп., с. 39 – 41) герой, преодолевая три «перекопи», попадает в третью и оказывается плененным врагами; его ведут к царю Куркасу, который предлагает богатырю служить ему, но Илья вырывается из оков, побивает врагов, пленяет Куркаса и закапывает его в землю. Данный текст, безусловно, отражает процессы угасания былинной традиции. Бой богатыря с врагами здесь выглядит не как целенаправленная битва с неприятелем, угрожающим Киеву (то есть как подвиг государственного масштаба), а как случайный эпизод в жизни героя, что несколько снижает значение деяния Ильи Муромца. Забыты сказителем и эпические имена. Вместо татарина Калина-царя исполнитель вводит имя Куркаса-царя.
Ситуация первоначального пленения русского богатыря врагами и последующей его победы, по-видимому, волновала сознание жителей Вологодского края. В связи с этим в условиях разложения песенной эпической традиции здесь появились былины-новообразования, построенные на мотивах, разрабатывающих данную ситуацию.
Такова былина «Добрыня и сила неверная» (Рыбников). Она может считаться своеобразным изводом былины о Калине-царе. Фабула ее следующая: Добрыня отправляется в чисто поле; попадает в третью «закопань» («подкоп») и оказывается в плену силы неверной; срывает с себя кандалы тяжелые и побивает татаровей. Как видим, это явно трансформированный текст, возникший в условиях разложения песенно-эпической традиции. Мотив о подкопах, традиционно являющийся составной частью былины «Илья Муромец и Калин-царь», здесь прикрепился к имени Добрыни Никитича.
К этой же группе мы присоединяем и текст-новообразование «Микита Романовиць» (Сок. № 11). В этом произведении соединились имена эпических героев двух разных исторических эпох – Киевской и Московской Руси: Микита Романовиць (герой песен об Иване Грозном) здесь оказывается богатырем (что не свойственно исконному образу этого персонажа) при дворе князя Владимира, у которого он не выслужил «словецюшка гладкова». Поганые татары предложили ему послужить им, но Микита Романовиць отказался. Татары заковали героя в железа немецкие и повели на плаху на липову; богатырь взмолился Богу, стряхнул с себя оковы, схватил татарина и, действуя им как уразиной, побил всех врагов. Мотив подкопов в данном тексте, как видим, отсутствует, однако ситуация пленения русского богатыря и предложения ему службы со стороны вражеского царя позволяет предположить, что данный текст-новообразование возник на основе все той же былины об Илье Муромце и Калине-царе.
4. Сюжет «Илья Муромец и нахвальщик» (публикация Л. Н. Майкова в «Русском филологическом вестнике») в Вологодском крае представлен развернутым песенным вариантом из Вытегорского уезда. Как уже говорилось, былина состоит из двух частей, плохо друг с другом взаимодействующих. В первой части рисуется хвастовство богатырей, высказывающих желание «посечь силу небесную» и взять в «полон Христа», который в наказание спускает с неба поляницу и тот побивает всех богатырей, кроме Добрыни, Алеши и Ильи Муромца. Эти богатыри после «страсти-ужасти» уезжают на поле Боиканово и ложатся отдыхать в шатер. Укажем, что эта часть былины полностью корреспондирует с названной выше былиной-новацией «Как святыя горы выпустили из каменных пещер своих Русскиих могучиих богатырей».
Далее действие в рассматриваемой нами былине, опубликованной Л. Н. Майковым, развивается по сюжету «Илья Муромец и нахвалыцик». Добрыня видит проезжающего мимо удалого доброго молодца, хочет его настигнуть, но пугается гарканья звериного; после этого Илья Муромец отправляется вслед нахвалыцику, вступает с ним в бой и выясняет, что это Кузьма Семерцянин богатырь, его любезный племянник. Былина заканчивается трагически: племянник пытается убить Илью Муромца, ударяя в него спящего ножом, после чего русский богатырь «выкопал» у племянника глаза и отправил его на лошади «куды знаешь». Заметим, что точно таким же образом – выколов глаза противнику – расправляется с врагом в вологодском варианте и Михаил Данилович.
Обратим внимание на то, что данный вариант былины являет нам безусловно более позднюю версию по сравнению с классической версией боя героя с сыном. Вологодская былина представляет собой срединную редакцию, связывающую исконную версию «Бой Ильи Муромца с сыном» с самой поздней разработкой этого сюжета в версии «Бой Ильи Муромца с нахвалыциком, чужим богатырем» (вариант этой версии был нами рассмотрен в главе о шенкурской былинной традции).
5. Сюжет «Илья Муромец и Идолище» в вологодском репертуаре учитывается нами условно. Как было сказано выше, именно как данный сюжет возможно квалифицировать четыре стиха, записанные на фонограф в 1903 г. в Яренском уезде неизвестным собирателем.
6. Сюжет «Илья Муромец на Соколе-корабле» на Вологодчине представлен в четырех вариантах (Майков № 1; Ист.-Ляп., с.47 – 49; Ордин – РГО; Пономарев – РО ИРЛИ). О трех из них (кроме записи Н. Е. Ордина) точно известно, что они функционировали в качестве святочно-рождественского виноградья. Тексты имеют припев «Виноградье, красно-зеленое мое!» Полагаем, что и былина Н. Е. Ордина пелась в качестве колядки. Данный сюжет, как указывалось выше, на территории Вологодского края бытовал в письменном виде – записывался в тетрадки наряду с другими песнями.
Все вологодские варианты составляют одну версию и по тексту очень близки друг к другу. Былины сохранили гидроним «море Хвалынское». Сначала здесь идет описание Сокола-корабля; сообщается о хозяине корабля Илье Муромце и его товарище Добрынюшке Микитице; турецкий султан приказывает сечь-рубить корабль; Илья Муромец велит Добрыне распороть стрелой груди белые султана; в султана стреляет или Добрыня (Истомин-Ляпунов), или сам Илья Муромец (Майков; Ордин; Пономарев). Лальский текст Пономарева, варианты Л. Н. Майкова и Н. Е. Ордина заканчиваются покаянными словами «туречан»:
Что не дай Бог разбивать
Сокол-корабль,
Илью Муромца в полон брать,
Добрынюшку под мечь ложить.
В пономаревском варианте в конце былины через звездочку записаны также строки, которые являются собственно колядным текстом – благопожелания хозяину дому:
Что затем буди здрав, хозяин во дому,
Хозяин во дому со хозяюшкою,
Со хозяюшкою, с малыми детушками,
Со всем своим домом, благостным сим.
Вологодский материал заставляет еще раз вернуться к проблеме, которая уже давно осознана фольклористикой – к проблеме «обряд и эпос». В русской, украинской, белорусской, южнославянской, румынской и молдавской фольклорных традициях зарегистрированы многочисленные примеры героических коляд – функционирование песен эпического характера как обрядовых. Исследователи вполне справедливо выдвигают гипотезу о том, что эпические песни изначально связаны с обрядовой ситуацией пира, на котором пелись песни-славы, песни-оплакивания и песни-хулы.[43] Древнерусские летописи дают нам скупые сведения такого порядка. Однако одновременно относительно русской традиции в науке поставлен вопрос об «утилизации былин и исторических песен как обрядовых» (выражение В. Ф. Миллера),[44] то есть о вторичном использовании песенной эпики в обряде.
Мы полагаем, что решение вопроса о героических колядах (как и других обрядовых форм эпоса) лежит в видении трехэтапного процесса: зарождение эпического начала в обрядовой жизни – выделение песенных эпических форм из обряда и расцвет их в определенных, недвусмысленных жанровых видах – вторичное прикрепление на позднем этапе песенного эпоса к определенным обрядам. Вологодский регион как раз и демонстрирует нам, как на названном позднем этапе бытования былины и исторические песни находят себе место в обряде колядования. Как говорилось выше, на Вологодчине бытовали в качестве виноградий, помимо былины о Соколе-корабле, исторические песни о Скопине и о выкупе Филарета из плена.
Следует отметить, что Вологодский край в этом отношении не уникален. Рядом с Вологодчиной в Глазовском уезде Вятской губернии также зарегистрирован случай исполнения былины «Илья Муромец на Соколе-корабле» как виноградия (запись относится к 1888 r.).[45] Далее к востоку эта традиция переходит в Енисейский край.[46] Названные былины были в свое время рассмотрены В. Ф. Миллером.
Б. Н. Путилов посвятил былине об Илье Муромце и Соколе-корабле специальную статью. Все названные нами варианты из Вологодской, Вятской и Енисейской губерний, по наблюдениям исследователя, составляют одну редакцию, нигде более не зафиксированную. Наш анализ полностью подтверждает данный вывод Б. Н. Путилова. Однако с другим выводом исследователя мы согласиться не можем. Б. Н. Путилов полагал, что былина о Соколе-корабле и родственная этому произведению старина «Илья Муромец и разбойники» «несут на себе яркий отпечаток южнорусского, позднего эпического творчества. Они развивают традиции русского эпоса, но развивают их в условиях определенного распада эпической эстетики и сами являются проявлением и выражением этого распада».[47]
Мы готовы согласиться с тезисом о позднем (относительно позднем) происхождении былины о Соколе-корабле, но не видим оснований для приурочения данного сюжета к южнорусским регионам. Во всяком случае очевидно, что рассматриваемая версия с припевом «виноградье» полностью укладывается в рамки севернорусских и сибирских регионов, связанных друг с другом колонизационными потоками: Великий Устюг (1178 г. – основание первого русского города в устье Юга; XIII в. – формирование территории Пермь Вычегодская; расцвет Великого Устюга и соседнего с ним Сольвычегодска во второй половине XVI – XVII вв.) -&;gt; Вятский край ( XIV в. – начало проникновения русских в бассейн реки Вятки; 1489 г. – покорение войсками московского князя Василия III города Хлынова и переселение сюда 136
ясителей Северной Двины и Великого Устюга; с 1550-х гг. – тесные торговые связи Хлынова с Великим Устюгом) -&;gt; Енисейский край (освоение его в конце XVI – начале XVII вв. в основном с территории Пермского края, в свою очередь, во многом сформированного выходцами из Великого Устюга; см. об этом в главе о пермско-вятской былинной традиции).
Мы считаем, что регионом, где сложилась рассматриваемая версия былины «Илья Муромец на Соколе-корабле», является та часть Вологодчины, которую мы обозначили географическим треугольником Великий Устюг – Сольвычегодск – Лальск. В конце XVI – XVII вв. Великий Устюг и Сольвычегодск (вотчина Строгановых, оказавших огромное влияние на колонизацию соседнего региона Прикамья и Западной Сибири) переживали свой расцвет. Через названные города осуществлялась экономическая и духовная экспансия русских людей на восток – в Вятский, Пермский края, в Сибирь. Именно в русле этих колонизационных потоков и надо рассматривать былину-виноградье «Илья Муромец на Соколе-корабле».
Отметим, что песенно-эпические произведения втягивались не только в святочный обрядовый цикл, но и в другие обрядовые комплексы. Так, например, на р. Тавде в Тюменском уезде Тобольской губернии историческая песня о Кост-рюке пелась на потеху зрителям Маслянкой – мужиком, изображавшим Масляницу.[48] Тот же «Кострюк» зафиксирован также как ритмический наговор свадебного дружки в момент, когда жених приезжает к невесте, чтобы ехать к венцу, а подружки долго не выводят ее из-за занавесы. Такого рода бытование зарегистрировано в Андреевской волости Оханского уезда Пермской губернии.[49] Известны, кстати, и случаи того, как «Кострюк» разыгрывался в лицах, наподобие песни «Вниз по матушке, по Волге», во время святок в г. Златаусте Уфимской губернии.[50] Как видим, все примеры вхождения исторических песен в обряд зафиксированы в регионах позднего расселения русских и как раз в тех районах, которые связаны с Великим Устюгом и Сольвычегодском.
7. Сюжет «Добрыня и Змей» отдельным текстом на Воло-годчине не зафиксирован. Он представлен в прозаическом пересказе (Сок. № 3) в контаминации с сюжетами «Добрыня и его бой с поленицей-богатыршей» и «Добрыня и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича». Текст являет собой традиционную версию. Герой сначала, несмотря на предупреждения матери, едет на Днепру-реку, бьется со Змеем, побеждает его и кладет заповедь не летать Змее на Россию. Во второй раз Добрыня бьется со Змеем после того, как тот похитил «племянку» князя Владимира Початишну. Как уже говорилось, вологодский вариант восходит к книжному источнику.
8. Сюжет «Добрыня и его бой с поленицей-богатыршей», зафиксированный в прозаической контаминации (Сок. № 3), имеет то же книжное происхождение.
9. Сюжет «Добрыня Никитич и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича» представлен в двух вариантах: песенном (Сок. № 2) и прозаическом, контаминированным с другими сюжетами о Добрыне (Сок. № 3). В песенном варианте обращает на себя внимание сугубо отрицательная трактовка образа князя Владимира: именно под его давлением («Не живи-ка ты да во нашем городе») Настасьюшка Микулишна вынуждена была «не своей волей, а неволею» согласиться на брак с Алешей Поповичем. Характерен и упрек Добрыни Никитича князю Владимиру: «А ты, Владимир князь, не сводницять». Такая трактовка образа князя Владимира согласуется с его прорисовкой в вологодских вариантах сюжетов «Сухман» и «Данила Ловчанин» (см. ниже).
Прозаический вариант Сок. № 3 представляет собой контаминацию следующих сюжетов: «Добрыня и Змей», «Добрыня и его бой с поленицей-богатыршей», «Добрыня и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича». Есть все основания предполагать, что прозаический текст восходит к книжному источнику. Точно такой же порядок в изложении эпической биографии Добрыни Никитича мы находим в книгах «Русские былины и сказания про богатырей древнекиевского периода: В новом общедоступном изложении» (СПб.: Изд. А. Каспари, 1894) и «Русские народные былины: Добрыня Никитич. По сборникам Кирши Данилова, Киреевского, Рыбникова и Гильфердинга / Сост. В. и Л. Р-н» (М.: тип. Вильде, 1894) – популярных изданиях, оказавших влияние на устную былинную традицию. Стихотворные тексты названных изданий представляют собой компиляцию из былин Гильф. № 148 (сказитель А.Чуков), Гильф. № 5 (П. Калинин), КД № 48, Рыбников. 2-е изд. № 8 (Т. Г. Рябинин) и др. Былина из сборника братьев Соколовых совпадает не только в общей композиции с названным книжным источником, но я в мелких деталях. Так, отправляясь на второй бой со Змеем, Добрыня по совету матери берет коня своего дедушки. Во время боя, устав, богатырь уже готов отступиться, но голос с неба побуждает его продолжить битву еще в течение трех часов. После убийства Змея Добрыня оказывается в потоках крови чудовища, и только после указания голоса с неба он ударяет копьем в землю, куда истекает кровь. В мельчайших деталях совпадает изложение редкого сюжета «Добрыня и богатырша-поленица». В сюжете «Добрыня и неудавшаяся женитьба Алеши Поповича» мать узнает вернувшегося с чиста поля героя по родинке на левой ноге; Добрыня готов простить Алешу за то, что тот посватался к его жене, но не может ему простить коварного обмана, ввергшего в горе его матушку, – будто бы Алеша видел Добрыню убитого; от расправы Алешу спасает Илья Муромец. Эти и другие детали неоспоримо свидетельствуют, что белозерский сказитель А. М. Ганин непосредственно или опосредованно был знаком с книжным источником. [51]
10. Сюжет «Добрыня и Маринка» представлен в стихотворном незаконченном варианте 1803 г. (Майков № 2), который обрывается на эпизоде, когда Маринка собирается вырезать следы Добрыни, чтобы превратить его в тура.
Вологодская былина о Добрыне явно испытала на себе влияние сюжета о Василии Буслаевиче и новгородцах. Характерно начало этого текста с упоминанием отца Добрыни: «Жил Микитушка не старился, При старости помер». Подобное говорится обычно о Буслае, отце Василия Буславьевича. Весьма знаменательно также, что в вологодском тексте действие разворачивается не в Киеве, а в Новгороде:
Ен Добрынюшка матушки спрашивал:
«Отпусти меня, матушка,
В Новы-городы гулять!»
Это, как мы покажем ниже (см.былину о Василии Буслаеве), не единственный пример смешения киевского и новгородского циклов на территории Вологодчины.
11. Сюжет «Алеша Попович и Тугарин» (Сок. № 1) известен в единственном кратком прозаическом варианте. Обращает на себя внимание тот факт, что в вологодском тексте противником Алеши Поповича является не Тугарин, а Идолище, что еще раз подтверждает генетические связи сюжетов «Алеша и Тугарин» и «Илья Муромец и Идолище Поганое».
12. Сюжет «Дунай» представлен единственным песенным вариантом (Сок. № 4), в котором имеются все основные эпизоды, характерные для данной былины: пир у князя Владимира и его желание найти себе невесту; указание со стороны одного из богатырей на Дуная как на героя, способного выполнить задание Владимира; сватовство Дуная к Офросье-королевишне и увоз ее силой из родного дома; встреча Дуная со второй сестрой, Васей-королевишной, и бой с ней; женитьба Дуная на Васе-королевишне; хвастовство героя своим умением в стрельбе; насмешка Васи-королевишны и ее убийство Дунаем в гневе; узнавание, что у нее в «утробушке» было два младенца и самоубийство героя.
Б. М. и Ю. М. Соколовы обратили внимание на своеобразную концовку белозерского варианта:
Где Васина кроф протекла –
Будь крутые берега.
Где Дунаева кроф протекла –
Тут будь Дунай-река.
«В этих стихах, – поясняют собиратели, – счастливо избегнута необходимость из Васиной крови произвести подобно другим вариантам – Васю реку».[52]
13 – 14. Сюжеты «Сухман» и «Данило Ловчанин» (Шереметев, с. 71 – 79) на Вологодчине зафиксированы в контами-нированном прозаическом пересказе. Несмотря на то, что в данном повествовании речь идет о двух разных героях (Тюх-мен Адехмантьевич и Данила Денисович), у каждого из которых своя сюжетная линия, контаминация здесь выглядит достаточно органичной и удачной. Два самостоятельных сюжета в былине сказителя А. И. Арапова скреплены единой трагической атмосферой. Как известно, оба сюжета традиционно разрешаются гибелью положительных героев: Сухман после того, как киевский двор высказал недоверие его подвигу, «распечатал» свои раны кровавые и умер; погибает и Данило Ловчанин, а его красавица-жена, не желая подчиниться прихоти князя-деспота, кончает жизнь самоубийством.
Контаминация двух названных сюжетов становится органичной благодаря образу князя Владимира, воплощающего собой несправедливость верховной власти. В первом сюжете он выражает презрительное недоверие к подвигу богатыря, спасшего Киев от вражеского нашествия; во втором – посягает на жену своего подданного Данилы Денисовича. Весьма характерно, как сам исполнитель характеризует князя Владимира. П. С. Шереметев в следующей форме передает комментарий А. И. Арапова: «Прежде чем рассказывать, старик предупредил, что будет говорить басню о князе Владимире, который после святым стал, а сначала вражил (курсив наш. – Т. И.)».53 Несправедливые действия Владимира сказителем определены глаголом «вражить».
Скрепляет контаминацию и образ «рыцаря Мишутушки» – традиционного для былин советника князя Владимира, потакающего его безнравственным наклонностям. Именно Мишутушка наговаривает на Тюхмена Адехмантьевича и он же указывает князю на красавицу Василису Никуличну, жену Данилы Денисовича. Все названные детали, подчеркнем еще раз, и делают контаминацию названных сюжетов органичной и художественно осмысленной.
15. Сюжет «Михаил Данилович» представлен единственным песенным вариантом (Сок. № 6). Обращает на себя внимание, что здесь, как и в былинах, возникших вокруг сюжета о Калине-царе, присутствует мотив трех подкопов. По-видимому, это один из любимых мотивов местной традиции при создании героического образа. Характерной чертой текста является также мотив слепого и безногого, являющийся одним из сюжетоформирующих в былине «Наезд литовцев». Расправившись с вражеской ратью, Михаил Данилович у «княжишша Старуришша» обломал ноги, а у князя Бахмета выкопал глаза, после чего посадил слепого на хромого и отправил в Киев. Отметим органичность вплетения этого мотива в текст вологодской старины. Как и в былинах о Сухмане и Даниле Ловчанине, образ князя Владимира здесь трактуется в негативном плане. После возвращения Михаила Даниловича с битвы князь сажает его в темницу, не поверив в совершенный богатырем подвиг: ведь тот не привез пленного – «человека из-под знаменья». И только после того, как хромой Старуришше и слепой Бахмет добрались до Киева, Михаил Данилович был освобожден из темницы. Богатырь, согласно традиции, отказывается от награды, заявив:
На приизде гостя не употшивал,
А на поизде не употшивать.
Б. М. и Ю. М. Соколовы справедливо указали[54] на то, что интересующая нас былина о Михаиле Даниловиче составляет одну редакцию с древнейшей записью этого сюжета – с «Гисторией о Киевском богатыре Михаиле сыне Даниловиче двенатцати лет», повестью второй половины XVIII в., опубликованной в сборнике Н. С. Тихонравова и В. Ф. Миллера «Русские былины старой и новой записи» (М., 1894. Отд. 1. С.61 – 67).55 От основной версии былины два названных текста отличаются наличием и отсутствием некоторых эпизодов. Так, здесь нет обычных для данного сюжета эпизодов с уходом в монастырь старого богатыря Данилы, оставляющего вместо себя в Киеве малолетнего сына Михаилу, и вмешательства Данилы в битву его сына с татарами. С другой стороны, и в «Гистории» XVIII в., и в нашем тексте наличествуют мотивы, отсутствующие в основной версии былины: приход на пир вестника, который сообщает о нашествии врагов на Русскую землю; перемирие во время битвы, которое необходимо Михаиле Даниловичу, чтобы выспаться, а его врагам – чтобы вырыть подкопы; заключение героя князем Владимиром в темницу. Обращает на себя внимание также близость именных рядов в обоих текстах: Бахмет Тавруевич, шелом Баканов («Гистория»); Бахмет с сыном Тавлетом, горы Баклановы или Балкановы (вариант братьев Соколовых).
16. Сюжет «Василий и новгородцы» в вологодской традиции представлен двумя вариантами (запись П. И. Савваито-ва в публикации Л. В. Домановского; запись Э. Г. Бородиной из ГЛМ), представляющими собой вполне полноценные песенные тексты.
Характерной деталью савваитовского текста может считаться его срединное положение между новгородским и киевским былинными циклами. Действие в вологодской былине, согласно основной версии, происходит в Новгороде; однако бой героя с мужиками-новгородцами случается не на Волхове, а на Поцят-реке (киевская Почай-река). Следует отметить, что то же срединное положение присуще и для записи Э. Г. Бородиной. Здесь конфликт героя происходит с «боярами новгородскими», которые хотели утопить Василия Буслаевича в Волхове-реке за то, что он в играх покалечил их детей. Одновременно в былине присутствует князь Владимир Красно Солнышко, который приказал убить героя и его товарищей. Укажем, что подобная «киевизация» новгородского сюжета наблюдается и в других регионах. Так, в былине Терентия Иевлева (Заонежье) Василий Бус-лаевич оказывается киевским богатырем и вызывает на поединок Киев и Москву (Гильф., II, № 103; Рыбников. 2-е изд. Т. 1. № 72).
Традиционный старец Пилигримище (Пиригримище, Перегрюмище, Антоний, Андронищо, Ондронище, Елизарище, Макаришшо, крестовый батюшко, крестовый брат) в савва-итовском варианте назван старцем Волотоманцем. Возможно, здесь мы имеем дело с влиянием духовного стиха о Голубиной книге: старец Волотоманец – это измененное имя царя Волотомона Волотомоновича. В записи Э. Г. Бородиной этот персонаж назван просто крестовым батюшкой.
Вариант 1937 г. имеет помету собирателя: «из книги». По мнению Ю. А. Новикова, данный текст восходит к публикации или А.Оксенова «Народная поэзия: Былины. Песни. Духовные стихи» (СПб., 1898. № 99), или А.Галахова «Русская хрестоматия» (М., 1915. Т. 2. № 55). В обоих изданиях перепечатан вариант Колодозерского старика из Пудожского края (Рыбников. 2-е изд. Т. 2. № 169). Начало вологодской былины, действительно, почти дословно совпадает с текстом Колодозерского старика:
Запись Э. Г. Бородиной
Жил Буславьюшка не старился,
Живучи Буславьюшка представился,
Оставалося у Буславьюшки цядо
милое,
Цядо милое рожоное –
Молодой Васильюшка Буслаевиць.
Стал Васенька на улоцьку
похаживати,
Нелегкие шутоцьки пошучивати,
Кого за руку возьмет – рука
проць,
А кого ударит по горбу – той
пойдет, сам сутулится.
Колодозерский старик
Жил Буславьюшка – не старился,
Живучись Буславьюшка преставился.
Оставалось у Буслава чадо милое,
Милое чадо рожоное,
Молодой Васильюшка Буславьевич.
Стал Васинька на улочку
похаживать,
Нелегкия шуточки пошучивать:
За руку возьмет – рука прочь,
За ногу возьмет – нога прочь,
А которого ударит по горбу,
Тот пойдет – сам сутулится.
Ю. А. Новиков обращает внимание на то, что вологодский текст почти дословно повторяет многие другие стихи прототекста: бой служанки коромыслом на Волхове-реке; описание крестового батюшки с колоколом на голове; убийство героем крестового батюшки. Однако, при всех текстуальных совпадаениях, сюжет в варианте Э. Г. Бородиной развивается существенно иначе, чем в былине Колодозерского старика. В пудожском тексте герой после того, как новгородские мужики грозятся утопить его в Волхове-реке («Наквасити река будет Волхова»), по совету матери набирает себе дружину из тех, кто выдержит удар черленого вяза (Костя Новоторжанин, Потанюшка Хроменький, Хомушка Горбатенький); после этого Василий идет на пир к мужикам новгородским, где бьется с ними о велик заклад; мать Авдотья Васильевна, желая уберечь сына, запирает его в «клеточку железную»; товарищи героя бьются с мужиками новгородскими, служанка-портомойница коромыслом также побивает их, после чего будит Василия; богатырь выходит на мост, побивает новгородцев, убивает своего бра-телка крестового, а затем крестового батюшку Старчища Пилигримища. Это, как видим, традиционная версия сюжета.
Вологодский вариант предлагает необычную версию. После того, как новгородские мужики, рассердившись на Василия Буслаева за то, что он покалечил их детей, заявили о том, что они утопят героя, его мать Марфа Тимофеевна пытается откупиться от новгородцев богатыми дарами; видя слезы Марфы Тимофеевны, два товарища героя, Павлуша Хроменький и Костя Горбатенький, вступили в битву с новгородцами; тогда новгородцы жалуются на Василия князю Владимиру, который приказал убить героя и его товарищей; Василий с товарищами и со служанкой бьются на Волхове-реке с новгородцами; герой убивает своего крестового батюшку. Далее вологодский вариант разрабатывает сюжет «Поездка Василия Буслаева в Иерусалим».
Вероятно, вологодский певец И. П. Семенов, действительно, был знаком с неким книжным текстом. Тем не менее книга была не единственным источником его былинного знания. И. П. Семенов, мы убеждены, опирался и на местную устную былинную традицию. Так, «киевизация» былины, по нашему мнению, корнями уходит в вологодскую традицию. К тому же, как известно, песенное (или во всяком случае, стихотворное) восприятие былины из книги возможно лишь в том регионе, где еще жива исконная устная традиция исполнения былевых песен.
17. Сюжет «Поездка Василия Буслаева в Иерусалим» отдельным текстом на Вологодчине не записан. Однако савваитовский вариант о Василии Буслаеве и новгородцах неопровержимо свидетельствует о том, что в здешнем крае некогда знали и сюжет о смерти богатыря. Последние восемь строк былины содержат мотивы попинывания героем богатырской головушки (головы убитого им старца Волотоманца), скакания Василия Буслаева через камешек и его гибель.
Текст же И. П. Семенова в записи Э. Г. Бородиной во второй части старины о Василии Буслаеве содержит более развитую версию сюжета «Поездка в Иерусалим»: после боя с новгородцами Василий Буслаев предлагает товарищам поехать на Ефрат-реку, чтобы замолить свои грехи; по пути ко гробу Господню герои наезжают на каменную плиту, через которую они прыгают; Василий пытается перепрыгнуть плиту «взапятки» и гибнет; товарищи богатыря едут к его матери, сообщают о его гибели, она раздает свое серебро нищей братии, а сама уходит в монастырь.
Ю. А. Новиков считает, что прототекстом рассматриваемого варианта может быть какой-то неустановленный книжный источник. Исследователь указывает на то, что в вологодской былине отразились отдельные детали следующих вариантов: Шальский лодочник (Рыбников. 2-е изд. Т. 2. № 151); Т. Г. Рябинин (Рыбников. 2-е изд. Т. 1. № 17); Калика из Красной Ляги (Рыбников. 2-е изд. Т. 2. № 198). Ю. А. Новиков следующим образом комментирует былину И. П. Семенова: «Во второй части произведения фрагментарно и сбивчиво пересказано содержание сюжета, здесь практически нет деталей и формул, позволяющих установить прототексты. Лишь отдельными подробностями текст перекликается с вариантами шальского лодочника (упоминание «Спаса Преображения»), Т. Рябинина (Василий Буслаев убивается, зацепившись каблуками за край каменной плиты), калики из Красной Ляги (узнав о смерти Василия, его мать раздала серебро, золото «в монастыри снесла»)».[56]
На наш взгляд, перечисленные детали слишком малочислены и незначительны, а потому не дают оснований для того, чтобы возводить вологодский вариант к какому-либо книжному источнику. Полагаем, что былина И. П. Семенова на сюжет «Поездка в Иерусалим» полностью опирается на устную традицию.
18. Сюжет «Садко» на территории Вологодчины зафиксирован в единственном варианте (запись Э. Г. Бородиной). Это полупрозаический текст, местами рифмованный; скорее всего, он исполнялся без мелодии. Сам исполнитель, И. П. Семенов, указал на некую неназванную книгу как на источник своего знания сюжета. В указателе Ю. А. Новикова рассматриваемый вариант не зафиксирован. Однако можно с уверенностью говорить о том, что какая бы книга не послужила непосредственным источником для И. П. Семенова, прототек-стом была былина А. Сорокина (Рыбников. 2-е изд. Т. 2. № 134) – единственный полноценный вариант этого сюжета, попавший в популярные издания.
Былина И. П. Семенова во многих деталях довольно точно передает текст А.Сорокина:
А. Сорокин
Как у всей дружины хоробрыя
Жеребья гоголем по воды
пловут,
А у Садка купца ключом на дно.
Заснул на дощечке на дубовой,
Проснулся Садке во синем море,
Во синем море на самом дне.
Голова у царя, как куча
сенная.
Как стал народ молиться
Миколы Можайскому.
И. П. Семенов
У товарищей жеребья словно
гоглы наверху,
А у Садка словно ключ ко дну.
Заснул тут Садко на своей доске,
А проснулся Садко у Морского
царя во дворце.
Сидит Морской царь, как сенная
копна.
Народ тут Богу возмолилися,
Тому ли Николе Можайскому.
Однако эти же фрагменты свидетельствуют о том, что И. П. Семенов в целом, пусть и не виртуозно, но все-таки владел былинными формулами и искусством сложения эпического стиха. Он не повторяет сорокинский текст дословно, а варьирует его, причем весьма значительно. Например, непогода на море у Сорокина изображается следующим образом:
А волной-то бьет, паруса рвет,
Ломает кораблики черленые,
А корабли нейдут с места на синем море
(Рыбников. 2-е изд. Т. 2. № 134, ст. 202 – 204).
В былине И. П. Семенова используется другой образ – абсолютного штиля:
А корабли с места не идут,
Паруса на кораблях, словно тряпки висят.
Мы полагаем, что книжное знание И. П. Семенова наложилось на хорошо ему знакомую местную устную традицию. В нашем распоряжении имеются некоторые данные, свидетельствующие о том, что в Сольвычегодском уезде Вологодской губернии в 1870-е годы, возможно, была известна былина о Садко. В рукописи Н. Е. Ордина из архива РГО, о которой говорилось выше, наличествует текст, извлеченный собирателем из старинной тетради. Это песенный отрывок эпического стиля, который, по нашему мнению, восходит к былине о Садко:
Кидали-метали в три невода,
В три невода, в три шелковые,
Выудили они три окуня,
Три окуня, три златоперые.
Что первый окунь во сто рублей,
Второй окунь в тысящу рублей,
Третьему окуню нет цены –
Ему цена у царя в Москве,
У царя в Москве – в золотой казне,
В золотой казне в ящичке.
(РГО, ф. 7, оп. 1, № 46, л. 9 об. – 10).
Ср. в тексте А. П. Сорокина, записанном в 1871 г. А. Ф. Гильфердингом в Заонежье:
А й закидывали тоню во Ильмень да ведь во озери,
А рыбу уж как добыли – перья золотыи ведь;
А й закинули другу тоню во Ильмень да ведь во озери,
А й как добыли другую рыбину – перья золотыи ведь,
А й закинули третью тоню во Ильмень да ведь во озери,
А й как добыли уж как рыбинку – перья золотыи ведь.
(Гильф., I, № 70, ст. 150 – 155).
Обратим внимание на еще одну деталь вологодского текста о Садко. Как и в былинах о Василии Буслаеве, здесь наблюдается «киевизация» новгородского сюжета: действие происходит в Киеве; Садко приносит подарки князю Владимиру; князь разрешает герою торговать в Киеве безданно-беспошлинно. Правда, в конце былины, Садко оказывается чудесным образом перенесенным из подводного мира на берег Волхова-реки, после чего герой закатывает пир «на весь Новгород». Перед нами уже знакомое по другим былинам срединное положение текста между киевским и новгородским циклами.
* * *
Как показало наше исследование, Вологодский регион на фоне других периферийных очагов песенной эпической традиции выделяется несколькими характерными чертами. Во-первых, несмотря на то, что в науке никогда серьезно не обсуждалась местная былинная традиция, история собирания былевых песен на данной территории представляется нам достаточно длительной и многоэпизодной. Во-вторых, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что в Вологодском крае зафиксирован весьма выразительный и разнообразный спектр эпических сюжетов. В-третьих, как оказалось, здесь в микрорегионе Великий Устюг – Сольвычегодск – Лальск некогда существовала устойчивая традиция исполнения былинных песен (или по крайней мере сюжета «Илья Муромец на Соколе-корабле») в функции рождественско-святочных виноградий, причем, как мы полагаем, именно из Вологодского края такая форма распространилась далее на восток.
Значимой оказалась еще одна черта былинной традиции на Вологодчине: бытование произведений этого жанра в рукописном виде. Ряд данных позволяет предположить, что и рукопись 1803 г. из Российской национальной библиотеки, и те старинные тетрадки, с которых переписал свой былинный текст «Ильи Муромца на Соколе-корабле» Н. Ордин, были сделаны отнюдь не с собирательскими (научными) целями. Эти тетради составлялись образованными любителями певческого искусства, влючавшими в свой репертуар тропари, песнопения духовного содержания, песни поэтов XVIII в. и фольклорную обрядовую лирику и эпику. Таким образом, вологодский материал вносит существенные дополнения в тему «письменное бытование былин», обозначенную, как уже говорилось, в монографии Ю. А. Новикова.
И наконец, вологодская традиция демонстрирует нам несколько текстов, которые являются былинами-новообразова-риями, отражающими определенные процессы, происходящие в эпическом творчестве в период его затухания.
__________________
1 Голубева Л. А. Весь и славяне на Белом озере. X – XIII вв. М., 1973.
2 Об истории Белозерского края см.: Кучкин В. А. Формирование государственной территории северо-восточной Руси в X – XIV вв. М., 1984; Копанев А. И. История землевладения Белозерского края XV – XVI вв. М.; Л., 1951.
3 Оборин В. А. О присоединении Перми Великой к Русскому государству в XV веке // Исследования по истории Урала. Пермь, 1976. Вып. 4. С. 3 – 14 (Учен. зап. Перм. гос. унта; № 348).
4 Майков Л. Н. Три былины из старинного рукописного сборника // Живая старина. 1890. Вып. 1, отд. 2. С. 1 – 4. Перепечатано: Русские былины старой и новой записи / Под ред. Н. С. Тихонравова и B. Ф. Миллера. М., 1894.
5 Отчет императорской Публичной библиотеки за 1890 год. СПб., 1893. C. 104.
6 Там же. С. 170.
7 Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности: Былины. М., 1897. [Т. 1]. С. 77.
8 О П. И. Савваитове см.: Срезневский И. И. Труды П. И. Савваитова // Записки императорской Академии Наук. СПб., 1873. Т. 22, кн.1. С. 133 – 141; М. С. Павел Иванович Савваитов. Юбилей его ученой деятельности // Русская старина. 1887. № 10. С. 245 – 262. – Со списком трудов; П. И. Савваитов [Некролог] // Исторический вестник. 1895. № д. С. 820 – 823; Родоский А. Биографический словарь студентов первых 28-ми курсов Санкт-Петербургской духовной академии. 1814 – 1869. СПб., 1907; Beселовские А. А. и А. А. Вологжане-краеведы. Вологда, 1923. С. 94 – 97; Судаков Г. В. П. И. Савваитов // Имена вологжан в науке и технике. Вологда, 1968. С. 12 – 14; Лога нее К. И. Савваитов Павел Иванович // Славняноведение в дореволюционной России: Биобиблиографический словарь. М., 1979. С. 298; Р-в В. Савваитов Павел Иванович // Энциклопедический словарь / Репринтное воспроизведение издания Ф. А. Брокгауза и И. А. Иф рона. М., 1992. Т. 56. С. 27.
9 Савваитов П. И. Вологодские песни // Москвитянин. 1841. Ч. 2. № 3. С. 270 – 271.
10 Там же. С. 270 – 271.
11 Домановский Л. В. Вологодский вариант былины о Василии Буслаеве (неопубликованная запись П. И. Савваитова) // Русский фольклор. М.; Л., 1957. Т. 2. С. 277 – 285.
12 Песни, собранные П. Н. Рыбниковым / Изд. подгот. А. П. Разумова, И. А. Разумова, Т. С. Курец. Петрозаводск, 1991. Т. 3. С. 238.
13 Там же. С. 241.
14 Веселовские А. А. и А. А. Вологжане-краеведы: Источники словаря. Вологда, 1923. С. 77 – 78.
15 Савваитов П. И., Майков Л. Н. Об этнографических материалах, собранных Н. Г. (так! – Т. И.) Ординым в Сольвычегодском уезде // Известия русского географического общества. 1879. № 1. С. 16 – 20 (2-я пагинация).
16 Беломорские былины, записанные А. В. Марковым. М., 1901. С. 27.
17 Памятная книжка Олонецкой губернии на 1867 год. Петрозаводск, 1867. С. 28.
18 Петров К. М.: 1) Учебные заведения ведомства министерства народного просвещения в Олонецкой губернии в 1866 и 1867 годах // Памятная книжка Олонецкой губернии за 1868/1869 год. Петрозаводск, 1869. С. 104 – 115 (2-ая пагинация); 2) Составители писцовых книг Обонежской пятины // Там же. С. 117 – 119 (3-я пагинация); 3) Писцовая книга 1522 года Устьмошского стана Каргопольского уезда // Там же. С. 120 – 188 (3-я пагинация); 4) Писцовая книга Обонежской пятины, Заонежской половины, Олонецкого Рождественского погоста // Олонецкий сборник: Материалы для истории, географии, статистики и этнографии Олонецкого края. Петрозаводск, 1875 – 1876. Вып. 1. С. 61 – 73; 5) Рахта Рагнозерский и Микула Селянинович // Там же. С. 25 – 27 (2-ая пагинация); 6) Муромский монастырь (в Пудожском уезде) // Олонецкий сборник: Материалы для истории, географии, статистики и этнографии Олонецкого края. Петрозаводск, 1886. Вып. 2. С. 99 – 117; 7) Выписка из синодика Бережно-Дубровской волости (Каргопольского уезда) // Там же. С. 23 (2-ая пагинация); 8) Указатель к историческим актам Олонецкой губернии, напечатанным в изданиях Археографической комиссии (Исторические акты и Дополнения к историческим актам). Петрозаводск, 1868; 9) Указатель к историческим актам Олонецкой губернии («История государства Российского» Карамзина, «История России с древнейших времен» С. Соловьева, «Деяния Петра Великого» И. Н. Голикова, «История царствования Петра Великого» Н. Г. Устрялова). Петрозаводск, 1869; 10) Указатель к «Олонецким губернским ведомостям» за 1838 – 1870 годы. Петрозаводск, 1871; 11) Указатель к «Олонецким губернским ведомостям» за 1871 – 1875 год. Петрозаводск, 1876 и др.
19 Майков Л. Н. Еще былины и песни из Заонежья // Русский филологический вестник. Варшава, 1885 Т. 13. С. 44 – 60.
20 Песни русского народа: Собраны в губерниях Вологодской, Вятской и Костромской в 1893 году / Записа ли: слова – Ф. М. Истомин, напевы – С. М. Ляпунов. СПб., 1899.
21 Там же. С. XII.
22 О А. А. Шустикове см.: Д. 3. Тридцатилетие литературной деятельности вологодского этнографа А. А. Шустикова // Этнографическое обозрение. 1912. № 3 – 4. С. 190 – 192. – Авт.: Д. К. Зеленин; Веселовские А, А. и А. А. Волог-жане-краеведы: Источники словаря. Вологда, 1923. С. 146 – 148.
23 Шустиков А. А. Тавреньга Вельского уезда: Этнографический очерк // Живая старина. 1895. Вып. 2. С. 183.
24 Там же. С. 184.
25 Шустиков А. А. Сказания и сказки // Живая старина. 1895. Вып. 3 – 4. С. 424 – 425.
26 Там же. С. 427.
27 Шустиков А. А. Из письма к редактору // Живая старина. 1896. Вып. 1. С. 143.
28 Шереметев П. С.:1) Борис Сергеевич Шереметев. 1822 – 1906. М., 1910; 2) Василий Сергеевич Шереметев. 1752 – 1831. СПб., 1910; 3) Владимир Петрович Шереметев. 1668 – 1737. М., 1913 – 1914. Ч. 1 – 2.
29 Шереметев П. С: 1) Обзор рукописей Псковского археологического музея и описей Архива губернского правления. М., 1899; 2) Звад. М., 1908; 3) О князьях Хованских. М., 1908; 4) Карамзин в Остафьеве. 1811 – 1911. М., 1911; 4) Вязёмы. Пг., 1916 и др.
30 Шереметев П. С. К вопросу о выяснении взаимных отношений губернского и уездного земств. М., 1901; Мнение члена Комиссии о мелкой земской единице Звенигородского уездного предводителя дворянства графа П. С. Шереметева. М., 1903; О русских художественных промыслах. Доклад члена Кустарного совета Московского губернского земства графа П. С. Шереметева. М., 1915.
31 Шереметев П. С: 1) У дверей школы. Народное образование в Тульской губернии. СПб., 1898; 2) Народные учителя и учительницы в Тульской губернии. Историко-статистический очерк. Тула, 1898.
32 Шереметев П. С. Зимняя поездка в Белозерский край. М., 1902.
33 Там же. С. 71.
34 Там же. С. 79.
35 Там же.
36 Линева Е. Э. Деревенские песни и певцы. Из поездки по Новгородской 1 губ.: по уездам Череповецкому, Белозерскому и Кирилловскому // Этнографическое обозрение. 1903. № 1. С. 91.
37 См.: Труды Пятнадцатого археологического съезда в Новгороде. 1911. М., 1914. Т.1. С. 69 (2-я пагинация); Соколовы Б. и Ю. Живая старина в Белозерском крае: Отчет о командировке 1909 г. // Труды Московского предварительного комитета по устройству XV Археологического съезда. М., 1911. Т.1. С. 1 – 20.
38 Соколов Б. М» Соколов Ю. М. Остатки былин и исторических песен в Новгородской губернии // Известия Отделения русского языка и словесности императорской Академии Наук. 1910. Т. 15, кн. 2. С. 1 – 40.
39 Былины: Русский музыкальный эпос / Сост. Б. М. Добровольский, B. В. Коргузалов. М., 1981. С. 538.
40 Артемов В. Былина о нашем времени // Москва. 1991. № 6. С. 56.
41 Азбелев С. Н. Историзм былин и специфика фольклора. Л., 1982. C. 167 – 168.
42 Там же. С. 166 – 167.
43 Гацак В. М. Эпос и героические коляды // Специфика фольклорных жанров. М., 1973. С. 7 – 52; Азбелев С. Н. Историзм былин и специфика фольклора. Л., 1982. С. 227 – 247 (гл. «Героический эпос и обряд»).
44 Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности. М.; Л., 1924. Т. 3. С. 344 – 351 (гл. «Былины и исторические песни в качестве обрядовых»). Ср. также: «... исторический элемент в колядках не только поздний, но и явно вторичного происхождения» (Путилов Б. Н. Русский историко-песенный фольклор XIII – XVI веков. М.; Л., 1960. С. 50 – 51).
45 М. С. Коляда в Песковском заводе // Календарь и памятная книжка Вятской губернии на 1895 год. Вятка, 1894. С. 218 – 219. – Авт.: М. К. Селивановский.
46 Кривошапкин М. Ф. Енисейский округ и его жизнь. СПб., 1865. С. 41 – 44; Песня / Сообщил А. А. Краевский // Русская старина. 1874. Т. 11. С. 185 – 186.
47 Путилов Б. Н. К вопросу о составе Разинского песенного цикла (былина о Соколе-корабле) // Русский фольклор: Материалы и исследования. М.; Л., 1961. Т.6. С. 326.
48 Ончуков Н. Е. Масляница // Пермский краеведческий сборник. Пермь, 1928. Вып. 4. С. 117 – 123.
49 Серебренников В. Н. Свадебные обычаи и песни крестьян Андреевской волости Оханского уезда Пермской губ. Пермь, 1911. С. 67 68.
50 Миллер В. Ф. К песням об Иване Грозном // Этнографическое обозрение. 1904. № 3. С.39 – 40.
51 Аргументацию в пользу книжных источников рассматриваемой былины см. также: Новиков Ю. А. Былина и книга. Указатель зависимых от книги былинных текстов. Вильнюс, 1995. С. 44 – 45, 55 – 56, 66.