В поисках призвания

      Свидетельство об окончании семилетки получено на руки вместе с характеристикой, и 12 июня 1950 года Николай Рубцов уезжает в Ригу. Мечта о море зовет, и он рассчитывает поступить в мореходное училище. Однако надежды не оправдались,— ему не было еще пятнадцати лет, необходимых для поступления в «мореходку»,— 29 июня он вернулся в село Никольское.
      А устраиваться в жизни как-то надо, и Николай поступает в Тотемский лесотехникум,— тут романтика «не светит», но, во всяком случае, все знакомо и надежно. Экзамены сданы, и 30 августа Рубцов уезжает в Тотьму, расставшись с детдомом.
      Правда, из Тотьмы Николай приезжал сюда зимой, с 27 января по 3 февраля, и весной, со 2 по 5 мая,— дом родной звал к себе привычным теплом. С большой семьей, надолго приютившей его, Николай Рубцов совсем расстался 22 июля 1951 года, как раз в это время детдом был расформирован.
      «После детского дома, так сказать, дом всегда был там, где я работал или учился. До сих пор так»,— писал Н. Рубцов и спустя более десяти лет. Поэт верно замечал, что детдомовцев «оскорбляло слово «сирота»: неправдой внешней (у них все есть, как у людей) и глубокой правдой — неизбывной внутренней болью, которую будить недозволено никому. Не пережившим сиротства почти невозможно представить себе ту боль: тоску по матери, по родному дому, которого и не было, и нет, и не будет. Трудно представить то чувство неприкаянности, которое возникает неизбежно снова и снова, как бы удачно ни сложились обстоятельства, и накладывает свой неизгладимый отпечаток на жизнь.
      Так было и с Николаем Рубцовым, для которого домом в Тотьме стало общежитие лесотехникума. Заметим и то, что для всех студентов (кроме таких же бедолаг, как он) общежитие — временное пристанище, у них еще есть родной дом, где они могут отогреться душой, а для детдомовца — единственный угол... Драматично все это, однако в ранней юности еще не осознается в полной мере. Учился Николай Рубцов легко, хотя уже и без особого старания, но литература — как и в Никольской семилетке — неизменно вызывала его интерес.
      Сохранилось сочинение Николая Рубцова, написанное в техникуме,— «Образ Катерины в драме Островского «Гроза», выполненное толково, с живым ощущением материала, с острым сочувствием к жертве «темного царства». Нет в нем привычных школьных штампов — речь подростка свободна и даже гибка в своих переходах, необходимых повторах, точна в «риторических» вопросах и восклицаниях...
      Завершая рассуждение о светлых днях детства и юности Катерины, Н. Рубцов пишет: «Возможно, Катерина... и не хотела ждать большего от жизни, возможно, она всю бы жизнь свою была такой «поэтически» настроенной, религиозно-мечтательной, сохранила бы пылкость чувств и воображения, но... к несчастью, человек может быть «поэтически» настроен до тех пор, пока жестокие удары судьбы не развеют нелепых представлений его о жизни как об источнике единственно счастья и радостей. Жизнь — это суровая проза, вечная борьба, в результате которой именно и должен человек добыть себе счастье, если у него для этого достаточно духа и воли...»
      О, здесь звучит уже не только печаль о доле Катерины, но проглядывает и отсвет раздумий о собственной жизни и судьбе. Юноша сознавал, что своего пути он еще не нашел, хотя и видимых причин для тревог, казалось бы, не было.
      ...Тихий, одноэтажный в ту пору город Тотьма — лишь соборы да несколько старых купеческих особняков возвышались на его улицах — раскинулся на высоком берегу реки Сухоны. Палисадники его заплеснуло зеленью, а улицы — сухие и песчаные. Многое напомнит здесь старину, и Н. Рубцов хорошо знал прошлое своего древнего города.
      Любовался он с тихим восторгом величавыми соборами и сиживал за городом возле огромного камня, сохранившего надпись самого Петра Великого, от которого — по преданию — городище и получило свое имя («То — тьма!»). И прохладные залы уютного музея влекли его,— ведь сколько в нем тайн за каждой вещью или картиной старых мастеров-живописцев, за каждой грамотой в ее замысловатых и все-таки знакомых письменах.
      Но, видимо, жила в нем неотступной мечта о море, и больше всего любил он бывать на пристани. Вот зарисовка самого Николая Рубцова:
      «...Последний, отвальный гудок дает пароход «Чернышевский», отходя от пристани, и быстро проходит рекой мимо маленьких деревянных старинных домиков, скрывающихся в зелени недавно распустившихся листьев берез, лип... скрадывающей их заметную косо-бокость и уже подряхлевший за долгие годы существования серый вид, мимо громадных и мрачных каменных церквей, верхушки которых еще далеко будут видны над городом...» («О родном уголке»).
      Сколько раз Рубцов видел эту картину, сколько раз думал: а что там дальше-то?.. И однажды он забрал свои документы в канцелярии техникума и пустился в путь...
      А куда он рвался, куда?.. «Я желал бы напомнить о той стране без имени, без территории, куда мы в детстве бежим,— писал М. Пришвин в повести «За волшебным колобком»,— Я пробовал в детстве туда убежать. Было несколько мгновений такой свободы, такого незабываемого счастья... В светящейся зелени мелькнула страна без имени и скрылась...» Не ту ли самую призрачную страну ребяческой мечты искал Николай Рубцов?.. Но поиск его был драматически осложнен тем, что он не имел дома, того надежного пристанища, куда возвращаются, и потому в разочарованиях не находил нравственной опоры, и потому так болезненно их переживал.
      Начинается самый малоизвестный нам период в биографии Николая Рубцова — одиссея юноши, рвавшегося на море и добившегося своего, немало поездившего по стране. Где он только не побывал! В Ташкенте, Архангельске, Кировске на Кольском, в Ленинграде... А еще где? — кто знает...
      Спустя семь-восемь лет в биографической справке Н. Рубцов напишет об этих годах очень скупо: «Учился в нескольких техникумах, ни одного не закончил. Работал на нескольких заводах и в Архангельском траловом флоте. Служил четыре года на Северном флоте. Все это в разной мере отозвалось в стихах...» Лишь немногие подробности его жизни выдадут нам стихи Рубцова, написанные скорее всего позже, а не по следам его жизненного пути.
      Море влекло Николая Рубцова неудержимо, и он приезжает в Архангельск... Безмерная ширь Северной Двины, величавая, открытая простору набережная, пронизывающий холодом и надеждой ветер с моря и суда, суда...

      Как я рвался на море!
      Бросил дом безрассудно
      И в моряцкой конторе
      Все просился на судно.
      Умолял, караулил...
      Но нетрезвые, с кренцем,
      Моряки хохотнули
      И назвали младенцем...

      («Фиалки», 1962)

      Не сразу добился он своего. Работал «на берегу» библиотекарем и по совместительству — истопником. Но — «умолял, караулил...». И все-таки ему повезло — он попал-таки на рыболовецкое траловое судно кочегаром.
      Нашел ли он здесь соответствие своим мечтам? Наверное, в чем-то нашел, потому что спустя несколько лет, в стихах 1961 — 1962 годов («Старпомы ждут своих матросов», «В океане», «Возвращение из рейса», «Я весь в мазуте...»), он довольно часто пишет о своей матросской жизни. Интонации утверждающие и горделивые переплетаются в них с ироническими и грустными — многое, видимо, для Николая Рубцова оказалось неожиданным в жизни матроса-рыболова с его нелегкой работой в плавании.
      А между тем уже коснулась юноши своей властью поэзия. Понимает он и необходимость учебы — но где? Тут он пока не в силах определиться.
      Оставив траловый флот, Николай Рубцов решает поступить в горный техникум в городе Кировске Мурманской области, однако накануне поездки его обокрали. Оказавшись без денег и билета, он едет на крыше вагона, о чем вскоре и сообщает флотским друзьям. А нравы их отличает и грубоватая требовательность друг к другу, и щедрость в готовности прийти ближнему на помощь. По кругу пошла шапка, и, как потом рассказывал сам Николай Рубцов, денег ему прислали втрое больше, чем пропало... Поступив в техникум, Рубцов проучился в нем, однако, только полгода — и здесь он не нашел чего-то своего.
      Вскоре после нового, 1955 года Николай Рубцов приезжает к своему брату Алексею в поселок Приютино Ленинградской области. Военное лихолетье раскидало маленьких братьев по разным детским домам (Алексей был на два года моложе), и свел их лишь случай.
      Казалось бы, этот прекрасный пригород Ленинграда — обитель самой поэзии. Величественны его дубравы, чаруют великолепием памятники зодчества. Чего стоит один только старинный двухэтажный особняк, выстроенный по чертежам русского архитектора  А. П. Брюллова и принадлежавший президенту академии художеств А. А. Оленину. Бывали в этом доме А. С. Пушкин, И. К. Крылов, желанным гостем был принят поэт-вологжанин К. Н. Батюшков. Здесь, кстати, во многом решилась и его трагическая судьба,— ее предопределило безответное чувство поэта к воспитаннице Олениных Анне Фурман.
      Немало из прошлого этого уголка узнал, вероятно, и Николай Рубцов. Теперь он чернорабочий на одном из ленинградских заводов. Жизнь человека одинокого, неустроенного оставляет очень немного места для творческого вдохновения.
      ...Конец неустроенности и скитаниям Николая Рубцова положил призыв на военную службу осенью 1955 года. Родина снова решительно вмешалась в его судьбу и волею приказа вовлекла юношу в устойчивый коллектив,— молодой поэт вступает в новую пору своей жизни.


К титульной странице
Вперед
Назад