Е. Львов. По студеному морю. Поездка на север(1)

      Мне поневоле приходится начать описание моего путешествия с маленького пояснительного предисловия. У каждого непременно есть свой конек, своя страсть. Я, например, при страсти путешествовать, с тех пор, как себя помню, гордился не своими странствиями по белу свету, а тем, что в качестве русского человека и «Русского Странника» изъездил и изучил всю Россию от севера до Ленкорани, от Ташкента до Царства Польского, от Тобольска и Урала до Остзейского края. Но при всем этом у меня оказывался значительный пробел: я никогда не был ни в Вологде, ни в Архангельске, не имел понятия ни о Северной Двине, ни о Соловках и Белом море, и с каждым годом, с каждым часом этот пробел становился мне все больнее и ощутительнее, что и понятно. Тот, кто мало-мальски знает и любит Россию, кто прислушивается и приглядывается к ее духовной жизни, – не будет спорить, что она за последние годы удивительно растет. Писать об этом мимоходом нельзя, но всякий из нас, наверное, знает массу фактов, безапелляционно свидетельствующих о том, что на Руси начинает разрастаться самопознание и понятие о государственном благе, как о сумме всех частных, личных благ, вместе взятых, а вмести с тем – и чувство разумного и сознательного патриотизма. И вот проявление всего этого тесно связано с возрастанием среди нас интереса к нашему дальнему Востоку и дальнему Северу, интереса, мало-помалу захватывающего все русское общество. В самом деле, лет 15 назад мы желали и считали совершенно достаточным для нужд государства расширение деятельности наших черноморских и балтийских портов; но теперь жизнь и ее потребности так разрослись, что на Балтийское и Черное моря мы уже поневоле смотрим, как на моря, в которых нам не только тесно, но в которых нас могут замкнуть в самую тяжелую для нас минуту, так что флот наш во время войны будет даже вне возможности показать себя с какой бы то ни было стороны. Мы уже сознаем, что наше крейсерство, при таких условиях, развиться не может, что наш торговый флот не увеличивается не столько от нашей косности и неспособности к морскому делу, сколько, главным образом, во имя условий и обстоятельств, для большого государства совершенно невозможных, и что, напротив, у нас наши северные поморы, в количестве десятков тысяч чистокровных потомков выходцев из Великого Новгорода, такие закаленные ледяным морем, смелые и страстные моряки, что им, при хорошей школе, нет равных, – для себя и родины пропадают почти даром. Еле влача существование в виду замерзаемости Белого моря, отсутствия скорого и правильного подвоза хлеба в бесхлебную Архангельскую губернию и прекращения деятельности Архангельского порта, наш торговый флот в Черном и Балтийском морях не может существовать самостоятельно уже по той простой причине, что торговые суда только тогда дают барыши, когда получают фрахт туда и обратно, а между тем, черноморские порты, давая огромный (хлебный) вывоз, за исключением Одессы, почти ничего ввозного с юга не потребляют, балтийские же совершенно обратно: притягивая массы заграничных товаров в порты Петербургский, Либавский, Ревельский и Рижский, сами дают очень мало, так как большая часть вывоза нашего на западе и юго-западе идет по западным и юго-западным железным дорогам.

      Словом, теперь уже никто не спорит, что такому обширному государству, какова Россия, для его правильного, успешного роста и процветания, для его военного и торгового флота необходимо открытое море, хорошие порты, в которых мы не можем быть ни затерты льдами, ни заперты неприятелем. Такие порты есть у нас несомненно, и первый из них Владивосток, а другие могут быть, если только Россия оглянется на свою недавнюю историю, и в данном случае пойдет по стопам великого Петра к Ледовитому океану, так как северо-западная часть Мурманского берега изрезана бухтами, подчас весьма удобными для стоянок целого флота и, благодаря Гольфстриму, отчасти совсем не замерзающими. Повторяю, что все это в последнее время сознается русским обществом, вследствие чего сооружение железного пояса, имеющего соединить центральную Россию с Владивостоком, горячо приветствуется русскими людьми, как одно из величайших деяний, увы, уже минувшего царствования. Но и этот гигантский шаг оказывается только первым, за коим имеют последовать и другие в том же направлении. Вскоре после заключения русско-германского договора у нас стало известно, что высшее правительство серьезно намерено обратить внимание на наш север, что не только проведение железной дороги от Вологды на Архангельск вопрос окончательно решенный, но что и вместе с тем верховное правительство озабочено проведением других железных дорог и изысканием удобной, незамерзающей бухты на Мурмане, куда тоже будет проведена железная дорога. Таким образом будет осуществлена мысль, высказанная в Бозе почившим Государем Императором еще 25 лет назад, когда Его Величество, будучи еще Наследником Цесаревичем, в качестве председателя комитета, на который в 1868 г. Императором Александром II возложены были попечения об облегчении архангельского голода, указал на необходимость, во избежание повторения подобных несчастий и для правильного развития обширного края, соединить наш север железными дорогами с центральной Россией. А в конце прошлого мая стало известно, что министр финансов С. Ю. Витте в исполнение Высочайшей воли отправляется через Вологду по Сухоне и Северной Двине в Архангельск, а оттуда объедет Мурманский берег и вернется в Петербург через Ледовитый океан, Швецию, Норвегию и Балтийское море. Такого второго блестящего случая в смысле удобства и быстроты перемещения по далекому северу ожидать было мудрено, почему я и обратился к Сергию Юльевичу с просьбой принять и меня в число членов экспедиции. Он согласился, но прибавил: «Вы поедете просто, как турист, коему я, как знакомый, доставлю случай сравнительно удобно осуществить его понятное желание лично ознакомиться с нашим севером. Пишите ваши личные впечатления, наконец, внешнюю сторону нашей поездки, но примите во внимание, что для меня корреспондент как таковой при мне лично не только не нужен, но и стеснил бы меня в моих занятиях и деятельности». Я, разумеется, согласился с благодарностью, тем более что поездка министра представляла нарочито особый интерес, так как имела специальную цель призыва к жизни исконного русского края с энергичным и предприимчивым населением, но края забытого, и предпринималась в наиболее интересный момент пробуждения его в экономическом смысле. Было время, когда об этом крае заботились: Иоанн Грозный в лучшее время своего царствования пекся о нем и жаловал земли Печенгскому монастырю, чтобы обеспечить средства его существования. Петр Великий обращал, до основания Петербурга, особое внимание на наш север; неоднократно побывав в Архангельске, был 2 раза и на Мурмане. В жизни Архангельска было несколько периодов процветания и упадка, и не далее как в 40-х годах настоящего столетия район экономического влияния архангельского порта распространялся на юг до Тулы и Тамбова.

      До 1855 года Архангельск представлял собою, кроме того, военный порт, хотя и не самостоятельный, но как бы вспомогательный, на тех же основаниях как Ревель и Гельсингфорс служили вспомогательными портами для Кронштадта. Но в 1855 году военный порт в Архангельске был закрыт, что нанесло ему жестокий удар.

      Но еще больший удар ему нанесло проведение железнодорожной сети в средней России по направлению к портам Балтийского и Черного морей. Это расширение сети, совершенно не коснувшееся нашего севера и бассейна Двины, все более и более суживало и сокращало размеры района Архангельского пути и в последние годы привело оборот его торговли к минимуму.

      Усопший Император Александр III горячо любил наш север. Еще будучи наследником престола в 1867 году, почивший монарх, как выше сказано, находил, что необходимо провести железную дорогу на север России; но по многим серьезным причинам до последнего времени ничего не было для сего сделано. Однако минувшею зимою дошла очередь и до забытого по-видимому севера; по всеподданнейшему докладу министра финансов с Высочайшего соизволения учреждена комиссия под председательством генерал-лейтенанта Перцова для выяснения, какую железную дорогу в настоящее время наиболее необходимо провести на севере. Комиссия пришла к заключению, что при громадном пространстве нашего европейского севера и при разнообразии интересов отдельных его районов (Архангельск и Мурман) одною дорогою нельзя удовлетворить всем потребностями, а надо строить три: 1) Вологдо-Архангельскую, 2) Пермь-Котласскую и 3) дорогу от Петербургского порта и г. Кеми на Белое море и далее к одной из незамерзаемых гаваней на Мурмане. Затем делу был дан ход с небывалой скоростью: линия Вологдо-Архангельская разрешена к постройке в ту же сессию; а по линии Пермь-Котласской разрешено производство изысканий с тем, чтобы к постройке приступить при первой же возможности. Линия Петербург-Мурманская, как затрагивающая гораздо более сложные интересы, еще остается в период обсуждения, но есть надежда, что, даст Бог, осуществление этой линии не за горами.

      Таким образом, благодаря высокой симпатии покойного Государя к интересам нашего севера и энергии его сподвижников, было сделано в несколько месяцев более, чем прежде в течение нескольких десятков лет.

      Известие о сооружении этих дорог встречено на севере России с полным восторгом, особенно сооружение линии Пермь-Котлас, так как она дает северу в избытке хлеб даже для вывоза и возвращает Архангельску то счастливое время, когда он был крупным экспортным портом; мало того, обещает расширить до небывалых размеров район Архангельского порта, как это будет видно ниже. Но железными дорогами не ограничиваются одни нужды и потребности севера; есть еще много и других. К тому же толчок, данный экономической жизни северного края проведением таких важных линий как Архангельско-Вологодской и Пермь-Котласской, вызовет много других насущных вопросов, требующих скорого разрешения. Словом, министр финансов предпринимал свою поездку, чтоб близко ознакомиться со всеми нуждами и потребностями нашего севера, чтоб иметь затем возможность сознательно с знанием края относиться ко всем другим местным вопросам, дабы тем легче содействовать пробуждению и развитию экономической жизни этой огромной территории, занимающей чуть не треть Европейской России, имеющей все задатки для быстрого преуспевания, но покоившейся долгое время сном не по своей вине, а ныне стремящейся наверстать потерянное время.

      Повторяю, посетить север в такой исключительный момент было поучительно и интересно. Это двадцатитрехдневное путешествие, в течение коего мы провели на земле в отдыхе и сравнительном покое всего менее трех суток, считая тут первую остановку в Архангельске и последнюю в Стокгольме, буквально очаровало меня, указав на новые горизонты для России, на наши успехи, богатство и силу на севере, здесь у нас почти неизвестные. Какое же значение придают северяне поездке царского посланца, доказывал их сплошной восторг, выказываемый по всему нашему пути. Всюду в кликах массы народа, в речах местных представителей и в церквах – в молебнах за здравие и благоденствие Государя Императора, коими нас встречали, слышалась и звучала самая искренняя благодарность давно заброшенного русского севера, ныне призываемого к жизни по воле Государя. В городе Тотьме живет на покой Нафанаил, епископ бывший архангельский. Судя по отзывам лиц, его знающих, и его ученым работам, владыка человек большой энергии и знаний. Тотьму мы прошли ночью в сильный дождь, вследствие чего престарелый епископ не мог быть на пристани, но взамен он прислал сверток и письмо на имя вологодского губернатора, сопровождавшего министра. Виденное мною письмо так характерно выставляет надежды северян, что я упомянуть о нем считаю не лишним.

      «...Позвольте хартиею малою просить вас, пишет владыка, не найдете ли желательным, уместным и своевременным от города вверенной вам губернии поднести его высокопревосходительству прилагаемый при сем мой труд, начатый в Архангельске, продолжаемый в Тотьме: Атлас Архангельской епархии, общую карту складную и брошюрку, о Новой Земле». Затем епископ вспоминает Петра Великого, который искал сначала моря на севере. Он задумал построить первоклассную крепость Северо-Двинскую, устроить военный порт на Новой Земле, открыть морской путь для соединения Европы с Карским морем, Сибирью и ее реками, устроить каботажный порт в Архангельске на берегах русского моря, построить много десятков кораблей русскими мастерами, из русских материалов, для торговли русскими произведениями и изделиями с англичанами, голландцами и немцами заграницею в их странах. В Тотьме хранится его шейный крест с золотою цепочкою и сердоликовою ладанкою в виде сердца. Это было в 1694 году. И вот, ровно через двести лет снова вспомянут север. «Прошедшее, говорит епископ Нафанаил, не имеет ли живой связи с настоящим? Не есть ли это дело Премудрого Промысла, руководящего нашим великим Монархом ко благу русского севера и всей России и Сибири?!..».

      Я выехал из Москвы 11-го июня и встретил министра в 4 часа дня в Ярославле, на волжской пристани. С. Ю. Витте выехал из Петербурга на Рыбинск и приехал в Ярославль с лицами ему сопутствующими и ярославским губернатором на казенном пароходе. На пристани собралось кроме официальных представителей не мало народа, и вообще встреча была теплая, да и не мудрено: о цели поездки министра распространились уже слухи в печати, причем город Ярославль считал себя в ней отчасти заинтересованным, и это, действительно, скоро подтвердилось. За обедом, принятым министром от Общества Московско-Ярославской железной дороги, как говорят, по желанию министра (речей недолюбливающего), спичей произнесено не было, но С. Ю. Витте, тотчас после тоста за Государя, пожелал городу Ярославлю большого преуспеяния, добавив, что это, по его мнению, настанет тогда, когда город будет «непосредственно связан с морем». Смысл этого пожелания объяснился на другой день, когда мы уже в Вологде узнали, что накануне состоялось Высочайшее повеление о проведении железной дороги от Вологды до Архангельска. Постройка эта предоставлена Обществу Ярославской железной дороги, уже положившему ей начало сооружением ветви от Ярославля в Вологду, причем обе дороги по примеру первой будут узкоколейные и приблизительно одного и того же типа. Таким образом, Ярославль, уже соединенный с верхним и нижним Поволжьем в силу своего прибрежного положения и связанный с Москвой железной дорогой, соединится и с Архангельском и всем северным Поморьем, и в такой способ сделается узлом, из которого в разные стороны потекут дары Севера, и в то же время главным этапом между Петербургом – с одной, и Москвою – с другой стороны. Что возвращение Ярославля к его старинному положению, но при более современных и усовершенствованных путях передвижения, отзовется на благосостоянии города и края, в этом усомниться трудно 1) [При Иоанне Грозном, после приезда Ченслера и открытия торговых сношений с Англией чрез Белое море, Ярославль уже был подобно Вологде крупным этапом для английских и московских товаров, но иностранцы, здесь торговавшие после основания Петербурга, закрыли свои здешние конторы, ибо ввоз иностранных товаров чрез Архангельский порт в то время сошел почти на нет].

      Возвращаясь к обеду, на котором присутствовали губернатор и представители земства и города, нельзя не сказать, что он благодаря внимательности и расспросам министра, щеголял особым деловым одушевлением, хотя с другой стороны к немалой досаде его устроителей немного пострадал в смысле кулинарном, благодаря тому, что министр, по приезде на пристань прямо отправившийся обозревать город, так заинтересовался его святынями и торговыми учреждениями, что к ужасу поваров опоздал к обеду почти на полтора часа.

      Что же касается Ярославля, то нельзя не пожелать всяческого преуспеяния этому древнему, историческому городу, горделиво глядящемуся с высоких берегов своими древними храмами в весьма широкую и красивую в этом месте Волгу.

      В Ярославле, кроме торговых заведений и учреждений общих нашим губернским городам и потому мне, например, мало интересных, есть немало любопытного и поучительного.

      Ярославль, начало коего приписывается историей великому князю Ярославу, будто бы убившему в дремучем бору, на сем месте стоявшем, медведя железной секирой и, в память этого события, повелевшему быть здесь городу, имеющему гербом медведя с секирой или алебардой, подобно Ростову Великому, сумел не только сохранить свои древние святыни, но и своеобычный, почтенный и полный степенного достоинства вид, отражающейся не только на его зданиях, но и на всем его обиходе. Жизнь здесь начинается рано утром и кончается рано вечером и имеет, очевидно, общим девизом тишь да гладь, да Божью благодать. Приехав в воскресенье, вы рискуете остаться без извозчика, так мало выезжает их на вокзал в праздничные дни. Зато его древние храмы, коих благолепие, старинная живопись их стен и число поражает вас даже больше, чем на Москве, в праздники полны народом. Улицы города довольно людны, но не шумны; прохожие степенны. По весьма сносной мостовой, утром то и дело попадаются довольно-таки старинные дрожки и калибры, но запряженные дорогими рысаками. Обладатели их крупные купцы, с достоинством глядя прямо перед собою, не наклоняя и не оборачивая головы, снимают, приподнимая над собой, картузы, на что им отвечают тем же и так же сидящие за чаем или за традиционными шашками на стульях и ящиках у дверей своих лавок купцы-хозяева и приказчики. Священники с посохами и в шляпах старинного вида, купчихи в летних, давно уже не видимых по фасону салопах; внешность домов, внутреннее устройство, впрочем, весьма порядочных гостиниц с их чугунными лестницами, разделяющими их на две равные части, все это напоминает о том доэмансипационном и дожелезнодорожном еще недавнем, но уже почти всюду в провинциальных наших центрах слинявшем добром времени, когда жизнь в наших губерниях принимала менее патриархальный и более оживленный и европейский характер только в три года раз, зимой на какой-нибудь месяц, в период дворянских выборов. Вообще в Ярославле все дышит историческими воспоминаниями. Его собор сплошь украшен живописью; в нем покоятся мощи благоверных князей Василия и Константина. Отсюда из этих святых стен после молебствия князь Пожарский повел свою рать на выручку пленной Москвы. Тут же находится Спасо-Преображенский монастырь, давно, впрочем, упраздненный и превращенный в архиерейский дом, окруженный высокой каменной оградой, в коей помещается пять церквей. Монастырь этот основан в начале XIII столетия. В 1609 году он безуспешно осаждался поляками. В марте 1613 года прибыл в Ярославль с матерью царь Михаил Феодорович, прожил в стенах монастыря почти весь апрель вместе с окружавшими его боярами и отсюда послал в Москву грамоту, официально извещавшую земскую думу о согласии его на воцарение.

      В 1612 г. стояли в Ярославле дружины Минина и Пожарского; шесть лет ранее здесь же была водворена жена Лжедмитрия Марина (Мнишек); сюда же был в 1742 г. сослан герцог Бирон и прожил здесь с семьей 19 лет. Впрочем, кроме древних святынь, в Ярославле ничего фундаментального не напоминает о его древности. Даже гробницы его князей не сохранились; о старых деревянных стенах, защищавших город, осталось одно воспоминание; нет и каменного кремля, теремов, старых дворцов или других древних зданий.

      Министр пожелал выехать тотчас по обозрении местных железнодорожных сооружений, протянувшемся до темноты. Вологодский вокзал очень невелик, но чистенький и уютный. Здание деревянное скромно помещается на заречной стороне, куда едут на лодках или на периодически перед поездами отходящем туда пароходе. Мы выехали в 11 часов вечера с экстренным поездом и, дабы прибыть в Вологду не ранее 8-ми часов утра, постоянно уменьшали ход и, кроме того, простояли (по заранее составленному распределению) три часа на станции Даниловка. Вагоны (нашего, по крайней мере, поезда) очень красивы и удобны. Путь ровный и, очевидно, содержится в полном порядке. В поезде находилось, понятно, кроме председателя правления С. И. Мамонтова, все местное железнодорожное начальство; скорость движения может быть развита до 50-ти и более верст в час, в чем, конечно, здесь нет особой надобности, тем более, что значение Вологодской дороги как теперь, так и при слитии ее с будущей Вологодско-Архангельской, и все ее призвание и благополучие вообще, по-видимому, заключается в поездах товарных, а не пассажирских или курьерских.

      Большая часть пути пролегает по равнине настолько низменной, что, несмотря на сухое время, мы часть ночи неслись словно по облакам, прорезая сплошной, довольно-таки сырой туман. Здесь, говорят, обширные и прекрасные пастбища имеются в изобилии, и скотоводство процветает, составляя одну из главных основ благосостояния местных жителей.

      В Вологде мы должны были сесть на пароход и продолжать путешествие уже по воде вплоть до берегов Норвегии.

      Ярославлем наглядно заканчивается средняя Россия, а здесь начинается северная, со всеми ее характерными приметами. В городе, построенном на болотистой равнине, более сорока каменных церквей и, кроме дома губернатора, присутственных мест и казенных зданий, немало старинных каменных домов. Основание Вологды относят к началу XII века. Составляя часть Заволочья, сперва заселенного Чудью, она не раз служила яблоком раздора между Москвою и Новгородом, не раз каравшим ее за тяготение к первой. Таким образом, начало обрусению Вологодской области было, как гласят летописи, положено Новгородцами, но уже в первой половине XIII века в крае владычествуют Ростовские князья, хотя и после этого до XV в. Вологда постоянно именуется «Новгородскою волостью». В 1273 году она была разорена нападением Тверского князя Святослава Ярославича, а около 1308 года Тверской же князь Михаил Ярославич пытается держать на Вологде своего тиуна. В 1390 году Вологда разоряется боярами великого князя Василия Дмитриевича, которым помогают Устюжане и Вятчане, а в 1398 г. опять нападают на Вологжан Новгородцы, из чего видно, что Вологодский край в это время не был еще окончательно подчинен Московским князьям и переходит из рук в руки. Эти нападения относятся к периоду военных действий в западной и северо-западной части Вологодского края: Великий князь воевал с Новгородцами, отнимая у них вологодские владения, а Новгородцы громили Кубенские волости и села около Вологды. В царствование Василия Темного Вологда становится Московским «заставным» городом. Борьба великого князя Василия Васильевича с дядей Юрием и его сыновьями Василием и Димитрием Шемякою дорого обходится краю: сначала Василий, а потом Димитрий Шемяка берут Вологду, при чем последний мстит за преданность великому князю Василию. Только при Иоанне III Вологда является вполне уже Московской вотчиной, утратив по смерти Андрея Васильевича в 1481 г. последнюю независимость от Москвы. Период времени с Иоанна III до междуцарствия проходит для края сравнительно благополучно, характеризуется постепенным развитием в нем общего Московского уклада и заметным оживлением торговой деятельности, в особенности с открытием за это время пути к Сибири. При Иоанне Грозном, ввиду завязавшихся беломорских торговых сношений с Англией, Вологда значительно разбогатела. Здесь были обширные склады заморских товаров, сюда же свозились меха и другие товары русские. Иоанн не только подолгу живал здесь и любил Вологду, но и задумал было перенесть сюда столицу Московского царства. Вообще Вологда полна воспоминаниями о многократных посещениях Грозного и Петра Великого, пять раз побывавшего здесь во время своих поездок на север 1) [Это стремление к оживлению нашего севера со стороны всех наиболее выдающихся русских царей, начиная с Грозного и кончая в Бозе почившим государем, поистине замечательно]. Иоанн Грозный построил в Вологда Софийский собор, церковь Феодора Стратилата и какие-то, теперь исчезнувшие подземелья, о сокровищах и ужасах коих здесь ходят предания, а после Петра остался домик, в коем великий преобразователь России прожил несколько дней в один из своих приездов. Домик этот, помещающийся на берегу Вологды и возобновленный десять лет назад, находится в заведывании губернского предводителя; при нем состоит несколько инвалидов. В домике содержатся предметы домашней обстановки, и большая его половина превращена в музей, где хранятся монеты, книги, оружие и документы петровского времени. Министр, посетив домик, обратил особое внимание на книгу начала XVIII века, под заглавием «Торг», и так заинтересовался ею, что просил губернатора прислать ее на короткое время в Петербург для ближайшего с ней ознакомления.

      В Вологде более 10-ти лет проживал талантливый русский поэт Батюшков, как известно, сошедший с ума и умерший здесь в шестидесятых годах.

      Благодаря преимущественно железной дорога и впадению реки Вологды в Сухону, из Вологды (до летнего спада вод на Вологде) сплавляются в Архангельск миллионы пудов хлеба и льна, а с другой стороны отправляют в центральную Россию массу красного леса и молочные продукты. В 10 часов мы были уже на пристани, куда вскоре приехал и Министр, вместе с губернатором обозревавший город. Мы разместились на пароходе «Николай», который в одиннадцатом часу, при благожелании провожавших, отчалил от берега. Целый день хмурилось, шел дождь, тем не менее пологие, луговые, порой покрытые лесом берега не широкой Вологды так красивы, что не хотелось сойти с палубы, а вскоре после полудня мы вошли в Сухону, здесь порожистую, порой с гористыми обрывистыми берегами, капризную, с быстрым течением, переменчивым фарватером и передвижными отмелями. На другой день к семи часам вечера мы прибыли в Устюг Великий, родину Стефана Пермского.

      Вообще сказания о подвигах Устюжан составляют, по правильному мнению вологжан, самую любопытную и славную страницу истории Вологодского края. В то время как Вологда всюду играет второстепенную роль, подвергается разорениям, то как волость Новгородская, то как отчина Московская, во время междоусобий между Новгородом, Тверью и Москвою в XIII, XIV и первой половине XV веков, Устюг Великий напротив действует самостоятельно; при этом он постоянно во вражде не только со всеми соседями, но даже и со своей метрополией – Новгородом. Затем, начиная с 1608 года, города вологодские и устюжские принимают деятельное участие, сперва в поддержании царя Василия Иоанновича Шуйского и законного порядка, а потом в освобождении России от поляков. Во время осады Троицко-Сергиевской Лавры Сапегою и пребывания второго самозванца в Тушинском лагере, шайки вооруженных польских бродяг и русских воров рассыпались всюду, и даже проникали в Северо-Двинский бассейн. Воевода Вологодский Никита Пушкин, опасаясь конечного истребления и грабежа города, начал приводить жителей к присяге самозванцу; последние повиновались из страха, но и это малодушие не спасло их от разорения. Между тем в городе Устюге думный дворянин Иван Стрешнев и подьячий Шестой-Копнин собрали всех старшин, присяжных и всех посадских и волостных крестьян Устюжского уезда и на общем совещании решили: не признавать Лжедимитрия царем, не присягать ему, вооружиться всем поголовно и защищаться до последней крайности. К Устюгу вскоре присоединилась и вся Усольская земля (край, лежащий по течении Вологды), где в особенности Строгановы не щадили своего имущества на наем и снаряжение ратников. В декабре составилась уже сильная рать, с появлением которой польские шайки удалились из Вологодского края, и жители Вологды снова присягнули в верности Шуйскому. Местное поголовное восстание на врагов отечества и порядка, в Устюге получившее свое начало, вскоре распространилось по всем городам Поморской и северной областей, от Белозерска до Перми и Сибири. В январи 1609 г. это ополчение в числе 5,000 человек с огненным снарядом, т. е. с пищалями, двинулось к Костроме, которую в то время осаждал Лисовский. Приближением своим Вологодское ополчение заставило Лисовского удалиться, освободило Кострому и осадило Ипатьевский монастырь, где засели приставшие к Лжедимитрию Костромские и Галицкие дети боярские. Для начальства над ополчением Шуйский в феврале отправил в Вологду голов: Полтева, Смирного и Свиньиных. От Костромы Вологжане двинулись на освобождение Сергиевской Лавры, но тем временем скопища поляков осадили Ярославль, и вологжане должны были обратиться на выручку этого города. Между тем многочисленная шайка поволжских казаков и приставшего к ним всякого сброда вторглась в Вятскую землю и оттуда угрожала Усольскому краю. Для отвращения этой опасности, Строгановы вооружили жителей поголовно, чем вскоре и прекратили грабежи, убийства и неистовства бродяг. По низложении Шуйского, жители северных городов приняли деятельное участие сначала в попытке Ляпунова освободить Россию от ига поляков и потом в знаменитом походе князя Пожарского от Нижнего Новгорода к Москве; тогда по вызову князя Пожарского для обороны от поляков Москвы выступило из Вологды много ратных людей с воеводою Мансуровым. Северные поморские города, менее пострадавшие от грабежей и опустошений, а с ними и Строганов в то время ознаменовали себя чрезвычайными пожертвованиями для спасения отечества. После освобождения Москвы и возведения юного Михаила на престол, порядок начал восстановляться в средоточии государства, но шайки разбойников, вытесненные оттуда, разорялись по отдельным углам России, и Вологодский край и Устюжье еще долго и много терпели от этих грабителей. Эпохой наиболее цветущего состояния Устюга была середина XVII столетия; в это время он сделался одним из самых многолюдных и богатых городов в целой России. Впрочем, сибирская торговля, столь много способствовавшая его благосостояние, косвенным образом имела влияние и на его упадок: молва о богатствах Сибири увлекла значительную часть здешних жителей в Тобольск и Иркутск, и Устюг начал постепенно пустить от этих частых переселений; надо знать, что (по словам Н. Я. Полиевктова) большая часть коренного сибирского купечества – все потомки Устюжан. Впрочем, и до сих пор Устюг не лишился торгового значения; в нем производятся важнейшие обороты беломорской отпускной торговли. В 1780 году, при открытии Вологодского наместничества, Устюг назначен был областным городом Велико-устюжской области, а уездным городом сделан он в 1802 году.

      Несмотря на дождь, древний город, основание коего 1) [Или вернее переход с устья Юга, от которого город получил свое название и с коим Сухона соединяется несколько верст ниже] относят к XIII столетию, с его обширными каменными храмами, с его свайной набережной и огромным старинным трехэтажным домом фабриканта Грибанова, казался чрезвычайно красивым и величественным. Город купеческий по преимуществу, обогатившийся сношениями с Белым морем, Сибирью и Поволжьем, отразил богатство и благочестие своих жителей на каменных храмах, из коих Успенский собор, где помещается чудотворная икона Божией Матери Одигитрии, украшенная 923 брильянтами и 2 ? фунтами жемчуга, и церковь Прокофия Праведного с мощами преподобного, не остались бы незамеченными даже в столице, как по внешнему виду, так и красоте, обширности и богатству их иконостасов. В соборе нам показывали драгоценную утварь, 14 царских грамот, данных собору в период от 1507 – 1688 гг., древнее Евангелие, обложенное серебром, весом в l ? пуда, живописную Библию 1633 г. и т. п.

      Кроме 24 церквей здесь существует с 1262 г. Предтеченский монастырь, обращенный с 1764 года из мужского в женский.

      Министра ждали, вследствие чего в доме Грибанова была устроена выставка местной производительности и торговли, кустарных изделий и некоторых редкостей. Тут были меха медведей и черно-бурых лисиц, щетина, очень хорошо подобранная, порядочные фотографии, местная оберточная бумага хорошего качества, громадный выбор местных жестяных шкатулок с бесчисленными секретами, полотна, скатерти и прочие льняные изделия и, вместе с тем, тут же экспонировал свои отделанные чернью серебряные вещи никто Михаил Кошков, старик лет восьмидесяти. Работа Кошкова, действительно, очень изящна. Старик исполнял заказы императорам Николаю I и Александру II, показывал нам прочность работы, сильно, но бесследно для черни ударяя по серебру острым молотком. Когда-то эта работа составляла в Устюге целую отрасль; теперь же, оставшись один, Кошков передает свой секрет внуку. Министр, дабы поддержать его, заказал ему, к немалому удовольствию старика, два серебряных прибора. На выставке мы видели два замечательных документа – это грамоты Петра I здешнему купцу Савватееву, ездившему с 1699 г. по 1711 г. шесть раз в Китай с соболиной казной, при чем Савватеев доставил прибыли государству 233,000 руб., за что и был награжден императором серебряным кубком, одной тысячью рублей деньгами, десятью аршинами материи по 6 рублей за аршин и двумя сороками соболей по 80 рублей за каждый.

      В гостиной был подан чай, причем во время беседы министра с купечеством и представителями городского общественного управления ими были выражены ходатайства об учреждении в Устюге отделения Государственного банка и о направлении Пермско-Котласской железной дороги на Устюг.

      Около дома Грибанова был собран и пред отъездом показан министру местный рогатый скот, весьма хорошего качества. Тут мы увидали известного сыровара, г. Верещагина, купившего себе целый транспорт коров по 40 рублей за голову. Г. Мамонтов, в свою очередь, прельстился качеством и породою (холмогорских ) коров, и тоже приобрел несколько голов.

      Несмотря на то, что число жителей не превышает 8,000 (женщин на 3 проц. больше мужчин), в городе, кроме уездного училища, женской прогимназии и образцовой приходской школы, имеется еще несколько училищ, две богадельни, сифилитическая лечебница, родильный покой и публичная библиотека при земской управе, а в уезде всего на 130,000 жителей до ста церковно-приходских школ и училищ. Кроме того, по словам исправника, при устюжском полицейском управлении открыта школа, специально для подготовления полицейских урядников и кандидатов к ним, причем, ввиду полезности этого учреждения, два года назад открыты еще две такие же школы в других уездах губернии.

      Сама судьба не преминула удостоверить, насколько нецелесообразно было ходатайство устюжского купечества пред министром о проведении Пермско-Котласской железной дороги на Устюг. Мы отчалили от Устюжской пристани под сильным дождем и ветром и при наступившей уже темноте. Не успел пароход отплыть и 10-ти верст по Северной Двине, как стал тереться днищем о дно реки. Поднялась сильная, обычная в данном случае, суматоха, послышалась команда: «застопорить машину», «вперед», «назад», «полный» и «малый ход», выкрикивание матроса, опускающего в воду вместо лота шест, и прочее в этом же роде, но ничего не помогало: словом, мы сели на мель и сели прочно. Пробовали заводить якорь и притягиваться воротом, отталкиваться шестами, но все напрасно, так что пришлось выжидать казенный, конвоировавший нас пароходик «Самоед», почему-то запоздавший. Наконец, показались в синей мгле его огни. Долго не мог он расслышать и понять наши сигналы, долго потом, при плачевности лоцманов, из коих наш, как говорят, был в подпитии, мы не могли передать каната пароходику-спасателю, у коего, как оказалось потом , у самого показалась в трюме течь; а затем, осилив передачу, мучились и мучили людей, ломая голову, как и к чему прикрепить канат на не имеющем никаких приспособлений «Самоеде». Наконец, машинист «Самоеда» ухитрился привязать канат к своей машинной оси, и, надрываясь и повертываясь, стал по течению тащить нас к мели. К утру, наконец, удалось сняться, да и была пора: люди «Николая», помогавшие этому заводкой якоря, выбились из сил, окоченев под дождем и ветром. Министр, все время в легком пальто, не делая никаких замечаний, молча стоял на мостике, около М. И. Кази, к счастию для нас значительно помогшему делу своими компетентными советами.

      К 6-ти часам утра мы приблизились к Котласу.

      Как известно, в декабре прошлого года состоялось Высочайшее соизволение по докладу министра финансов об образовании особой комиссии для рассмотрения вопроса о сооружении железной дороги на север России. В половине января этого года комиссия собралась, и после 14 заседаний пришла к заключению, что из рассмотренных ею четырех железных дорог: Казань-Котлас, Пермь-Котлас, Вологда-Архангельск и Сердоболь-Кемь-Мурман – все они принесут существенную пользу северному краю, но не могут заменить одна другую и потому все должны быть признаны желательными; тем не менее, большинство комиссии высказалось о помещении на первую очередь линии Вологда-Архангельск. Кроме того, один из представителей министерства финансов д. с. с. П. М. Романов, глубоко изучивший вопрос, высказался во время прений, что линия Вологда-Архангельск, хотя и имеет в экономическом смысле не столь важное значение, как линия Пермь-Котлас, которая одна может предоставить выход сибирскому хлебу к Архангельскому порту, и тем способствовать развитию хлебопашества в Сибири, и вместе с сим обратить Архангельск в экспортный пункт для сибирского хлеба, тем не менее важна в отношении государственном, как доводящая рельсовую сеть из центральной России до Белого моря, а потому, отдавая первенство линии Вологда-Архангельск, линию Пермско-Котласскую следует поставить на очередь непосредственно за Вологодско-Архангельской линией.

      С этим мнением согласилось и большинство комиссии, и ее председатель, товарищ министра путей сообщения Н. П. Петров, в своей заключительной речи заметил, между прочим, что эта железная дорога от Перми, через Вятку, к Котласу обещает наибольшие выгоды по доставке хлеба, так как, кроме сибирского, даст также выход и вятскому хлебу, ибо соединит север с хлебным районом Вятской губ., в коем хлебные цены стоят на самом низком уровне, и что кроме того участок Пермь-Вятка составить часть той линии, которая в будущем несомненно соединит (через Казань, Кинешму или Кострому) пермский горнопромышленный район с Петербургом – центром механической промышленности.

      Итак, 15-го июня, в 6 часов утра, мы прибыли в Котлас 1) [Конечным пунктом Пермской дороги избран Котлас, потому что с этого места Северная Двина почти всюду вполне судоходна, не подвергая суда участи нашего «Николая», так неожиданно засевшего на мель]. Котлас, в сущности, погост, расположенный на высоком берегу Северной Двины. Берег, где остановился пароход, был как раз под возвышавшимся над нами погостом. После дождливой, бурной ночи стало тепло и светло. Министр, сойдя с парохода, за неимением другого пути, стал подниматься по почти отвесному крутому берегу; так карабкались мы до тех пор, пока не наткнулись на довольно высокий забор из жердей, без всякого входа и выхода. Благодаря своему высокому росту, С. Ю. Витте легко преодолел это препятствие. Скрепя сердце, стали перебираться и мы все вместе с г. начальником Вологодской губ. и очутились почему-то в огороженном пространстве, а, вместе с тем, в необходимости штурмовать и противоположную сторону забора. Справившись и с этим, мы вышли на площадку, на которой в это время показался местный батюшка, вероятно, уведомленный о прибытии парохода. Пред нами возвышался довольно красивый, почерневший от времени каменный храм, с такою же стоящей в отдалении колокольней. Храм двухэтажный, с широкой каменной лестницей. Внутренность проста и бедна, но в углу стоит красивая печь из старинных изразцов, современная храму, построенному в 1797 году. Батюшка поднес министру старинную икону святителя Николая в серебряной ризе, особенно чтимую прихожанами, но С. Ю. Витте, тепло поблагодарив священника, заявил, что не может принять этой ценной иконы ввиду бедности храма, но просит благословить его ею, что батюшка и исполнил очень сердечно. Выйдя из храма, министр стал расспрашивать священника подробно о положении и о местных условиях Котласа и долго с разных сторон осматривал берег, высказывая свои замечания директору своей канцелярии, П. М. Романову, а мы, вооружившись биноклем, долго любовались чудною картиной огромного искрящегося под солнцем водного пространства. Котлас, имя и значение коего, несомненно, станет вскоре общеизвестным, стоит на месте, образующем угол при впадении реки Вычегды, несущейся с Урала и проливающей массу своих синих, холодных вод в этом месте в широко разлившуюся Северную Двину. Отсюда до Сольвычегодска рукой подать, и здесь же (близ Красноборска) Вологодская губерния граничит с Архангельской.

      Действительно, более идеальную пристань представить себе трудно: наш пароход подошел к берегу вплотную; берег высок настолько, что никогда не заливается водою, и тут же идет обширное отлогое и пологое пространство, где по всему вероятию, быстро вырастет торговый город, как только сюда пойдет сибирский хлеб. Здесь хлебные амбары могут быть расположены вдоль самого берега реки, также как и линия железной дороги. Таким образом хлебохранилища будут непосредственно соприкасаться: с бортом судна и с вагонами. Словом, здесь все природные условия для того, чтобы и хранение хлеба, и передачу его из вагона в судно сделать наиболее удобными и дешевыми. Нашему северу линия Пермь-Котлас может дать хлебных грузов более, нежели всякая другая, так как она захватит тот обширный район, где в настоящее время хлебные грузы не находят для себя достаточно выгодного сбыта, и где Архангельский порт может с наибольшим для себя успехом соперничать с Балтийскими портами. Благодаря этому, линия Пермь-Котлас может доставить нашему северу не только то количество хлеба, в котором он нуждается для своего продовольствия, но и значительные избытки для вывоза хлеба за границу и тем поднять Архангельск, вернув ему значение экспортного пункта, – значение, которым этот древний русский порт неоднократно славился в течение своей свыше 300-летней исторической жизни.

      Развитие русского экспорта в сколько-нибудь значительных размерах через Архангельск представляется особенно желательным, так как условия края и привычка к морю жителей представляют весьма благоприятные для того условия. Благодаря бывшему казенному порту в Архангельске, местное население выучилось строить прочные, правильно оснащенные суда, а мореходные школы дали знающих моряков. На Белом море образовался постепенно значительный торговый флот из 1,000 приблизительно морских судов и около 1,000 мелких судов. Из общего числа судов принадлежат промышленникам всего 1,964 судна, из коих насчитывается 18 пароходов, 946 морских парусных больших судов и 1,000 мелких судов. На этих судах поморы ведут торговлю с Норвегией, плавают в Петербург и даже в Англию. Этот флот, с развитием отпускной торговли от Архангельского порта, мог бы, до некоторой степени, устранить господство иностранцев в перевозке грузов, конкурировать с ними и так или иначе служить целям и интересам русской торговли. Вообще, по мнению А. П. Энгельгардта, ни население берегов Балтийского моря, ни жители берегов Черного моря не представляют столько задатков для развития морского дела, как северные наши поморы, соорудившие и содержащие собственными средствами более 1,000 морских судов, – почему проведение железной дороги к северу будет способствовать поддержанию и дальнейшему развитию на Белом море торгового флота. Мореплавание, умножая морские силы государства, создает опытных и отважных моряков для военного флота; судостроение же и судоходство доставят, вместе с тем, занятия и заработок многим тысячам способных и дельных по природе людей.

      Что же касается Архангельска, то обращение его в экспортный центр будет иметь последствием, что он потребует в большем количестве произведения заводской и мануфактурной промышленности из внутренних губерний России, что окажет влияние на усиление движения по Вологодской железной дороге, которая соединит Архангельск с Ярославлем, Волгой, Москвой, словом, с центром России, а кроме того, проведение рельсового пути, связывающего Сибирь с бассейном Северной Двины, представит для Сибири еще ту выгоду, что дает возможность установить прочные экономические связи между Сибирью и Архангельским краем.

      Не надо забывать, что даже при современных условиях земледелия в Сибири количество свободных избытков хлеба, подлежащих вывозу, может в урожайные годы достигать нескольких десятков миллионов пудов, и что каким бы путем сибирский хлеб не следовал к Балтийским портам, во всяком случае, появление в сих портах нескольких лишних десятков миллионов пудов сибирского хлеба не останется без влияния на размер продажных цен и окажет понижающее действие на эти цены к невыгоде как хлеба сибирского, так и хлебов Европейской России.

      Но эти невыгодные для нашей хлебной торговли последствия могли бы быть в значительной мере ослаблены, если бы сибирский хлеб нашел для себя выход на мировой рынок не через Балтийские порты, откуда отпуск заграницу хлеба уже совершается ныне в значительных размерах, но через такой порт, где отпуск этот еще ничтожен. Таким портом для Сибири сделается Архангельск в случае проведения железной дороги от Перми до Котласа.

      По устройству поверхности Сибири и по направлению ее речных систем, сибирские грузы, ищущие выхода за море, должны были бы тяготеть к Ледовитому океану; но так как сибирское прибрежье Ледовитого океана почти недоступно из-за льдов и совершенно пустынно, то естественным портом для вывоза сибирских произведений представляется Архангельск, хотя и находящийся в Европейской России, но омываемый водами Ледовитого океана.

      Архангельский порт, как увидим ниже, находится, по своим природным удобствами и по своему благоустройству, в условиях вполне хороших. Северная Двина у г. Архангельска представляет отличную, спокойную и поместительную гавань, а произведенные в недавнее время работы по углублению фарватера и порта сделали его доступным для больших судов.

      Затем, так как Северная Двина, на всем протяжении от Архангельска вверх до Котласа, достаточно многоводна и способна к перевозке весьма значительного количества грузов, то, с проведением железнодорожной линии от Перми до Котласа, получится удобный выход к Архангельскому порту для сибирских грузов.

      От Вологды до Архангельска мы ехали трое с половиною суток, останавливаясь только в Тотьме, Устюге, Котласе и раза четыре у различных деревень – набраться дров. Каждая такая стоянка продолжалась около двух, трех часов, и пока крестьяне, бабы и подростки таскали дрова, министр выходил на берег, ходил по окрестностям и заходил в деревни и дома крестьян, расспрашивая их об их промыслах и житье-бытье. Подчас толпа, дети и женщины в особенности, окружали нас плотным кольцом, и дети бойко, без стеснения, отвечали на предложенные им учебные вопросы. Вообще здесь народ толковый и сметливый, несмотря на то, что чужой человек, а барин в особенности, по здешним местам большая редкость. В деревне Уваровцы сопровождавший нас десятский простосердечно сознался, что во всю свою жизнь никогда не видал исправника, но когда С. Ю. Витте, подарив ему серебряный рубль, спросил, чье на нем изображение, сметливый мужик, никогда не видавший такой монеты, тем не менее с хитрой улыбкой отвечал: «надо думать чей рубль, того и портрет, – стало быть, Государев». Дома крестьян чисты, светлы, по большей части двухэтажные, что и понятно: лес здесь дешев. Народ кормится рекой, бабы работящи и легко справляются и дома, и с лошадью, и с веслом, и с лодкой. Кабаков здесь мало, зато даже в маленькой, вроде Уваровцов, деревеньке в 50 душ имеется часовня и собираются строить церковь. Вообще церкви здесь по берегам реки (подчас сразу по две) то и дело вырисовываются на горизонте, и какие церкви: каменные, выдающейся старинной архитектуры и огромных размеров, красуются чуть не на каждой версте, при каждом мало-мальски большом поселке. По этим светочам православного христианства зимой, как по вехам, телеграфным столбам или ночным кострам, можно добраться до Архангельска, но зато отнимите их – и во всей стран на тысячи квадратных верст не останется ни одного памятника прошлого и ничего, поясняющего настоящее. Впрочем, все эти села ютятся лишь по большому водному тракту, тянутся и группируются по берегам Сухоны и Северной Двины; зато в сторону, внутри страны, стоит почти одна лесная, тундровая и болотистая пустыня, что и понятно, если припомнить, что, напр., в Архангельской губернии, баснословно огромной площади в 79 миллионов десятин земли и леса (!), всего 360,000 жителей.

      Чудные виды по Сухоне и Северной Двине! Вы то идете по необозримой водной поверхности, изредка встречаясь с пароходом или баркой, или лодкой с бабой у руля и древесной веткой вместо паруса на носу, то проходите по узким порожистым местам с высокими гипсовыми берегами белоснежного цвета, становящегося розовым пред закатом солнца, а там опять село за селом, а то вдруг река превращается в бесконечную просеку среди векового бора, угрюмо отражающегося на стальной поверхности. У Архангельска горы уходят в землю, и река становится все шире и шире. Вон влево в тумане виднеются Холмогоры, далее с правой стороны уже обозначаются лесопильные заводы, предшествующие и следующие за Архангельском. Вот показался небольшой пароходик; в бинокль видно, что это казенный «Помор». Пароходик салютует флагом, мы останавливаемся, – там спускают шлюпку, и к нам на палубу входить Архангельский губернатор А. П. Энгельгардт. Министр знаком с ним еще с Петербурга, остановится у него, а вместе с тем гостеприимным хозяином приглашены и некоторые из нас. В Архангельске уже известно о Высочайшем повелении, соединяющем его с Россией рельсовым путем, и теплая благодарность к (теперь почившему) Государю ясно выразилась в радушной встрече министра городом. Несмотря на то, что мы прибыли в 8 час. вечера, министр тотчас же отправился на катере осматривать порт, представлявший при заходящем солнце торжественный и красивый вид. Иностранные суда при подходе нашего парохода к пристани, вежливо расцветились флагами. И этих судов оказалось много, очень даже много для заштатного заброшенного порта, и иные из них весьма почтенных размеров. Вообще, здешняя портовая деятельность превысила, по крайней мере, мои ожидания. Огромные лесопильные заводы окружены массою судов, нагружающихся здесь досками для отправки за границу. Не меньшая деятельность и на смоляном и льняном буянах, да и вообще по всей здесь многоверстной по ширине красавице-реке.

      На возвратном пути мы посетили собор, чрезвычайно красивый внутри, украшенный фресками, обширный и полный света. Более всего обратил на себя наше внимание простой дубовый крест, вытесанный самим Великим Петром в благодарность Господу Богу за спасение от погибели в бурю у Унских Рогов при поездке Государя в Соловецкий монастырь. Петр, вытесав крест, несмотря на его огромную тяжесть (по-видимому, около 10 пудов, если не более), сам внес его в гору и водрузил там. Впоследствии, при императоре Александре I, было разрешено перенести его в Архангельский собор, где он стоит в большом почете.

      Сам Архангельск состоит из ряда прямых довольно-таки пустынных улиц, растянувшихся вдоль реки с громадными каменными казенными зданиями и с деревянными, по большей части частными домами. Жизнь вся в порте; здесь же так глухо, что в 10 часов встретить прохожего или извозчика большая редкость. Памятник Ломоносову, помещенный на площадке у присутственных мест и губернаторского дома, изображающий на гранитном пьедестале великого мужа в виде какого-то полуголого, полузавернутого в хитон лысого грека, глядящего в небо, с лирой в левой руке и с уцепившимся за нее купидоном внизу, по замыслу непонятен, а по исполнению заставляет желать многого.

      Вечером, за чаем, губернатор со ссылками на карту долго докладывал министру результаты сделанных им справок и наблюдений о незамерзаемости тех или других мурманских бухт, о поморах, судостроении, заселении Новой Земли и проч.

      А. П. Энгельгардт отличается замечательной деловитой энергией, приведшей его из головы города Смоленска губернатором в Архангельск. Около двух лет назад, будучи назначен на этот пост, он прибыл в Архангельск из Петербурга морским путем, чрез Ледовитый океан и Белое море. Губернатор страстный поборник идеи оживления архангельского порта, края и Мурмана. За это короткое время, будучи врагом всяких бюрократических приемов, окружив себя людьми деятельными и доведя доклады своей канцелярии до замечательной осмысленной краткости и простоты, он успел: по морю, тундрам, снегам и суше, по путям и бездорожью, всяческими способами лично, без чинов, запросто ознакомиться с значительной частью своей обширной губернии до Печерского края включительно, где, кстати сказать, им задумано и с будущего лета реализуется пароходство.

      Утро 17-го июня началось с приема министром местных властей и представителей. Были тут и служащие, и представители различных ведомств и учреждений, и духовенство, и военные, и консулы, и представители города, и купечество, и поморы. Обращаясь ко всем, министр громко сказал: «Я очень рад, что с соизволения Его Величества мне удается посетить северный край и город Архангельск. Эта издревле русская земля не может не быть дорога всякому русскому. Край этот связан с остальной Россией самыми знаменательными страницами истории ее развития. Он представляет свидетельство поразительной мощи русского народа. Говорят, что Петербург был первым окном, прорубленным из России в Европу, но город Архангельск может не без основания оспаривать такое сравнение и прибавить, что он представляет окно, сооруженное в чисто русском стиле. Россия со времени особого значения в русской истории северного края обратилась из Московского царства в великую Российскую империю. Этот быстрый процесс ее развития отвлек силы народа и предначертания его правительства с Севера и Востока на Запад и далекий Юг. Но наступило время, когда наш Благочестивейший Государь, Своей всесильной правдой и царственным спокойствием покорив буйство умов человеческих и водворив мировой покой, указал своим ближайшим слугам на временно, как будто, забытый Восток и Север. Последствием тяжелого путешествия Его Августейшего Сына, Наследника Цесаревича, по чужим морям и землям, и вдоль всей Сибири было Высочайшее повеление о незамедлительном сооружении великого сибирского пути. Ныне Его Величество повелел соединить Архангельск железной дорогой кратчайшим путем с сердцем России и обсудить, какие дальнейшие железнодорожные пути могут оживить наш Север. Я счастлив, что мне довелось передать вам устно о сих Царских благодеяниях. Могу к сему прибавить, что любвеобильное Государево сердце в попечениях о благе Своих подданных постоянно заботится о судьбах ваших. Еще по последнему всеподданнейшему докладу вашего начальника губернии Его Величеству благоугодно было дать ряд указаний Своим ближайшим слугам о мерах, которые должны быть приняты для поднятая северной окраины России».

      Затем С. Ю. Витте, обходя собравшихся, разговаривал и расспрашивал многих по поводу дел в крае, долго беседовал с поморами и с представителем почтово-телеграфного ведомства по поводу проведения телеграфа на Мурман, причем старичок управляющий, испуганный трудностями, сопряженными с устройством такой хлопотливой линии среди тундр и пустыни, стал пугать министра дороговизной проведения телеграфа и тем, что у нас не Норвегия, где телеграф – святыня, наши же поморы и лопари столбы рубить будут, но министр, переходя к другим, коротко заметил: «Что делать! Все эти трудности и затруднения преодолеть необходимо».

      Особенно долго беседовал С. Ю. Витте с купечеством, удостоверявшим, что наибольшее значение для них имеет дорога на Пермь– Котлас . В заключение С. Ю. Витте посоветовал купцам, ввиду предстоящего развития местной торговли, составить постановление об открытии коммерческого училища, к коему можно-де присоединить и мореходные классы, сказав что если купечество обеспечит содержание этого училища, то правительство, существенно придет к ним на помощь при его основании, и что если они не сделают этого, то у них никогда не будет правильной постановки дела.

      Купечество, кланяясь, благодарило, но без особого увлечения, иные, видимо, еще не сообразили всей пользы от такого предложения, другие пожимались, и как бы, что называется, «faisaient bonne mine au mauvais jeu». Сосед мой, один из местных аборигенов, отвечая на мой вопрос, пояснил: «вы правы; как ни благодетельны железные дороги сюда и затем на Мурман, тем не менее, не всем нашим коммерсантам это по нутру. Несмотря на то, что наш отпуск из Архангельского порта, в общей сложности, доходит до 10 миллионов в год, наше купечество еще очень косно, а главное, шкворень вопроса заключается в том, что вся торговля здесь монополизирована и сосредоточена в немногих руках, отчего и происходят такие явления, что в то время, как на Руси пуд муки 40 и 45 коп., здесь он – 1 р. 40 к. и 1 р. 70 к. Вообще, вся наша местная коммерческая задача пока в том, чтобы не допускать конкуренции мелкого люда и держать поморов впроголодь. Теперь же, милостью Государя, и у нас наступят иные времена и порядки, где мелкота не будет в зависимости от оптовиков-воротил. Все остальное понятно»...

      До обеда происходил осмотр различных учреждений. Осмотрена была, между прочим, городская больница. Больница оказалась в большой чистоте и порядке, но помещающийся рядом сумасшедший дом в грустном, скажу более, тяжелом положении, очевидно, проистекающем от недостачи средств. Больные скучены, прислуги, по-видимому, мало, особые камеры-клетки с дверными окошечками, для беспокойных и бешенных, нечистоплотные и с сильным запахом, дающим себя чувствовать еще издали. Все безумные, как бы угадывая начальство, встретили гостей всякими жалобами. Один бешеный заявил, что он исправился и просит отпустить его, так как дома некому работать, и тотчас же с раздувающимися ноздрями и бранью по адресу местного начальства стал разламывать дверь. Особой жалости достойны – женщина, спятившая с ума после убийства мужа, еще красивая и гибкая, как кошка, но в бешенстве – ужасная. Рядом комната субтильной, давно безумной особы, лет 55: комично убрав головку цветочками, она кокетливо нам присела и заявила, что «очень рада и очень даже желает быть лично известной департаменту корабельно-строительной части».

      Не вдалеке отсюда находится местное общество Красного Креста, призванное к жизни бывшим губернатором, князем Н. Д. Голицыным. Устройство этого Общества как по организации, так и по целям представляется особенно отрадным. Сейчас у Общества прекрасное собственное положение и около 40,000 капитала. Персонал его состоит, кроме старшей сестры, из 19 младших. Главная цель – помощь рыбопромышленникам, летом кишащим на Мурмане и пред тем еще 12 лет назад беспомощно умиравшим там массами от всяких заразных болезней. В нынешнем году, как и в предшествующие годы, на Мурман командировано с пособием от правительства при враче и 4-х фельдшерах пять сестер для ухода за больными.

      – Почему вы поступили в Красный Крест? спросил министр одну из сестер. Сестра отвечала: – По призванию. А вы? – И я тоже. – Были вы на Мурмане? – Была, так же как и другие. – Какие болезни там преобладают? – Скарлатина, тиф и цинга. – Выздоравливают многие? - Да, теперь большинство.

      В этот день между другими учреждениями С. Ю. Витте осмотрел и техническое училище министерства народного просвещения, недавно основанное и перестроенное из обширного сахарного завода. Некоторые части огромного здания еще не заняты учениками и теперь отделываются. Министр осмотрел все снизу до чердака, в столярной мастерской экзаменовал воспитанников, но, несмотря на порядок и удовлетворительность ответов, осмотр, по-видимому, не произвел особенно благоприятного впечатления, очевидно, ввиду огромных правительственных затрат и ничтожного количества учащихся. Здание куплено за 10 тыс., а переделка обошлась в 100 тыс. р., не считая 35 тыс. на приспособления. Классов, открывающихся постепенно, будет три, при 40 воспитанниках в каждом; принимают юношей от 13 до 17 лет, окончивших городское училище, причем на 40 вакансий в открывшиеся первый класс поступило всего 26 воспитанников, пока вместе с учебным персоналом затерянных в дорогом здании, легко вмещающем триста учеников.

      На возвратном пути мы, в заросшем травой закоулке, остановились у старенького домика, где в передней гостей встретил, в мундире, лысый, уже пожилой, но чрезвычайно бодрый и энергичный господин. Это архангельские шкиперские классы и заведующий этими шкиперскими учебными курсами подполковник корпуса штурманов Козлов. Покошенные полы домика блестели чистотой, прекрасная библиотека, простенькие, но тщательно сделанные частью воспитанниками при помощи наставника, модели, большие морские карты, все висело, лежало, стояло как-то особенно уютно, по-домашнему. Г. Козлов 42 года обучает и заведует этими курсами, где юношам преподают Закон Божий, русский и английский языки, корабельную архитектуру, математику, механику. За все это время подполковник не пропустил и четверти часа. Бюджет этого высокополезного учреждения равняется всего 3,600 р. в год. Вместо практики, юношей отпускают на лето в плавание, по большей части на иностранных судах: в Норвегию, Швецию, Англию. Любовь и благодарность к наставнику окончивших, из коих вскоре затем я видел некоторых уже капитанами больших судов, не имеет границ. Подполковника Козлова знают и на Черном море, и там дорожат его воспитанниками, но он лично начальством как бы забыт, и деятельность его, как и им заведуемое грошовое учреждение, как бы игнорируется. С. Ю. Витте, тщательно осмотрев и выслушав объяснения, под конец воскликнул: «Ваша почтенная деятельность и ваши курсы должны служить примером для других», и, прощаясь, два раза крепко пожал подполковнику руку, причем почтенный старик как-то вдруг потерял свое полное спокойного достоинства самообладание, и когда вышел провожать гостя на крыльцо, на лбу его виднелись капли пота, а в глазах дрожали слезы.

      Обед от купечества состоялся в 7 часов в помещении коммерческого клуба. Карточки menu, музыка, сервировка, тосты,– tout comme chez nous, но, хотя на обеде присутствовал весь город, и в клубе имеются весьма удобные хоры, но ни здесь, ни в других местах, где мы были или где участвовали, мы не видали ни одной дамы, словно здесь еще царит домострой, или мы на Мурмане, где женский пол вовсе не полагается. Такое отсутствие дам в обществе объясняется, впрочем, тем, что А. П. Энгельгард вдовец и человек дела, мало посвящающий себя обществу. Быть может, по той же пуританской черте нравов и замкнутости жительниц, архангельский театр идет плохо, и приезжие труппы артистов возвращаются назад еще беднее, чем были. За обедом говорили речи и произносили тосты. После тоста за здравие Государя сказал теплое напутствие преосвященный Никанор, а шведско-норвежский консул произнес тост за здоровье супруги министра. Министр в свою очередь провозгласил тост за здоровье его величества короля шведского. Затем, в ответ на пожелания представителей местного купечества и выраженную надежду, что министр посещает Архангельск не в последний раз, С. Ю. Витте в нескольких словах выразил, что у города и его коммерсантов есть все для успеха, но что, к сожалению, архангельское купечество слишком скромно и очень мало себя рекламирует, почему, если министру будет предназначено побывать в Архангельске еще раз, то он надеется, что к тому времени слава об Архангельске и его порте будет греметь далеко.

      Утром 18-го июня, все поднялись очень рано, так как министр пожелал перед отъездом завершить свое обстоятельное знакомство с городом и, кроме того, на месте ознакомиться с Исааковой горой, пунктом, где должна быть станция Вологодско-Архангельской железной дороги, так как против Архангельска места неудобны, а, между тем, имелось в виду обойтись без перехода Двины, следовательно, и без постройки моста. До Исааковой горы от города рекою, на катере, около 12 верст, и при всем том само место, по мнению и министра, и С. И. Мамонтова, оказалось совершенно негодным, и река в данном пункте усеяна подвижными отмелями, так что этот план был оставлен, а впоследствии уже нашли подход на берегу против самого города.

      Министр посетил и остров Соломбалу, отделенный от Архангельска рекою Кузнечихой и соединенный с городом мостом. Соломбала со своими верфями, эллингами, портовой торговой деятельностью и собственным собором, воздвигнутым, как говорят, усердием купечества, издавна играет важную роль в истории возникновения и процветания Архангельска. На Соломбале министр осматривал кордон соломбальского отряда и казарму учебной команды пограничной стражи. Невдалеке расположена морская казарма, воздвигнутая в 1828 году. Это громадное здание в два корпуса (больше дома Гарновского или Измайловских казарм в Петербурге), в коем за последнее время были размещены флотская рота, офицерский клуб, военная канцелярия и многие другие военные учреждения, и, тем не менее, здание с его огромными колонными залами, сейчас, по крайней мере, пусто на две трети. В канцелярии министр осматривал план здания и обошел его сверху донизу, вследствие чего у занимающих его лиц военного ведомства возникла догадка, что правительство намерено занять непроизводительно пропадающие помещения под пограничную стражу, или вообще дать им какое-либо полезное применение.

      За городом, близ реки, лежат так называемые льняной и смоляной буяны. Льняной буян тоже огромное здание, с обширным двором, окруженным складами, где сортируется лен, принадлежащий (вместе со смолой) к обширнейшим предметам нашего местного, заграничного отпуска. Здесь сортировщики, учрежденные еще со времен Петра, распределяют лен в бунты, от 18 до 20 пудов в каждом, сортируя и определяя его качества. По их разъяснениям, льна доставляется сюда ежегодно 300,000 и более пудов, по большей части из губерний Вятской и Вологодской. Доставляют лен сухопутьем до Устюга, где его не мало остается на местных мануфактурах, откуда он идет сюда по Двине. Сортировка происходила на глазах министра и производится чрезвычайно ловко, умело и добросовестно, так что за границей ей вполне доверяют. Лен отсюда идет всюду, до Америки включительно, но преимущественно в Лондон и Германию. Сорта называются «кронами». Первый крон (сорт) замечательно хорошего качества, продается за 7 р. 50 к. пуд, второй – 7 р., третий – 6 р. 50 к., четвертый крон или заброк – 5 р. 50 к., второй заброк – 4 р. 50 к., а кудель, т.е. очески, по 4 и по 3 р. 50 к. за пуд. Нет никакого сомнения, что эта отрасль отпуска, по улучшении путей, значительно увеличится, так как и теперь заграничный спрос значительно больше предложения, а, вместе с тем, это поднимет и расширит наше северное льноводство, так как лен прекрасно растет во всех северных губерниях, кроме Архангельской, и хотя истощает землю, но зато хорошо растет и на самом плохом и холодном грунте.

      От льняного до смоляного буяна рукой подать. Здесь на реке стоят целые плоты, связанные из бочек, а на берегу лежат десятки тысяч подобных бочонков и в таком порядке, что составляют в массе нечто вроде бревенчатой мостовой. В бочонке смолы содержимого до 8 пудов, а в бочонке вару до 15 пудов. Смолы для отправки за границу доставляется до 100,000 пуд. в год, причем смола, вар, пек в плиточках, все это находит применение за границей, начиная от природного асфальта до канифоли включительно. Смола доставляется сюда из губерний Архангельской и Вологодской, из уездов Пинежского, Вельского, Холмогорского, Шенкурского, причем 4/5 продукта идет из удельных лесов и только 1/5 из лесов казенного ведомства.

      На возвратном пути мы посетили выставку коров, собранных здесь в количестве 100 штук. Находившийся при них г. Верещагин давал объяснения о молочности пород и количестве удоя собранного здесь скота; впрочем, типичность животных, из коих многие ничем не отличаются от чистокровных голландских, их формы и размеры вымени говорили сами за себя.

      В заключение мы посетили самоедов, расположенных с их чумом на дворе одной из полицейских частей. Тут были и пожилые, и особы среднего возраста, и женщины и дети. Все они смуглы, черноваты, с узкими глазами и жидкими волосами, и чрезвычайно малорослы. Вокруг них невода, рыбьи кожи, оленьи шкуры, лодки, собаки. Все они Печорского уезда, Пустозерской волости, и сейчас переезжают на Новую Землю. Вообще самоеды, приближаясь к возрастающему в губернии русскому племени, видимо вымирают, почему губернатор очень заботится о их переселении на Новую Землю, куда уже перевезено и живет до 50 человек и где они чувствуют себя как раз в своей тарелке. Эти переселения не только способны поддерживать вымирающую расу, но и вместе - с тем заселяют остров, до сего времени необитаемый и подававший ради этого повод к мирному захвату со стороны наших иноземных соседей. Переселения, повторяю, составляют предмет особой заботливости со стороны губернатора. А. П. Энгельгард этим летом собирается, захватив вновь переселяющихся самоедов, отправиться туда с доктором и фотографом, сотней собак и новыми колонистами самолично. Сообщение с Новой Землей бывает только летом 1) [всего 3 месяца в году], и в прошлое лето губернатор (так же как и теперь), отправлял им в их новое отечество все необходимое, а в том числе порох и свинец, рыболовные снасти и целый трюм собак, ловимых на архангельских улицах. Теперь власти строго обращают внимание, чтобы им пароходами не доставлялась водка, до которой они так падки. Прежде они добываемых ими промысловых зверей – медведей, песцов, лисиц и других, продавали за бесценок или просто отдавали за норвежский ром, – теперь это не так. Прежде шкуры медведя сбывали за 14 – 15 руб., – теперь, благодаря аукционам, устроенным правительством, шкуры идут за 86 и 87 руб. Самоеды прекрасные стрелки, бьющие смелой и верной рукой из самых простых ружей 6елых медведей и других зверей без промаха. Теперь у большинства из них в сберегательной кассе по 100 и более рублей, и было бы еще более, если б их не съедала страсть к водке.