Сарынь на кичку! — этим возгласом встретил в прихожей Николай Дмитриевич Телешов вышедшего на звонок Гиляровского.
— Сарынь — это наша ватага, Гиляй! А ты, как знаток Поволжья, уж обязательно на кичке или около нее, — добавил Евгений Николаевич Чириков, любивший волжские выражения и понимавший в них толк.
— Мы всей нашей ватагой почти в полном составе. Только главаря и атамана нашего нет — Горького. На берегах Невы он, торопится очередной сборник в набор сдать,— весело продолжал Телешов, входя вместе с остальными пришельцами в комнату.
Только что Федора (Шаляпина) проводили — на репетицию торопился — да к Скирмунту в книжный магазин заглянули. Полюбоваться захотелось, как сборники наши идут, как их разбирает новый покупатель.
Писатели, пришедшие с Телешовым, были в центре внимания тогдашней литературной Москвы. О них писали в литературной хронике, сообщали, над чем они работают, чем собираются радовать читателей.
— Любопытно наблюдать у Скирмунта на Тверской новых читателей. Как они с несвойственным им раньше нетерпением хватают с книжного прилавка зеленые сборники,— блестя глазами, говорил Л. Н. Андреев, одергивая полу своего изящного кафтана, в котором он щеголял, как и Шаляпин. («А на мне кафтан лучше сидит, я в нем больше себя чувствую молодым человеком», — объяснял Андреев.)
— Да, интересно наблюдать нового читателя,— заметил Степан Гаврилович Петров, подписывающийся «С. Скиталец». — Вынимает он желтенький целковый, быстро платит в кассу, берет книгу и кладет в карман. А ведь через час, разрезав страницы книги, незнакомый тебе человек будет читать твой рассказ!
— Главное, что интересно, берут книжку с прилавка, не заглядывая в ее содержание,— добавил Иван Алексеевич Бунин.
— Солидность фирмы, ничего не скажешь. Хорошо себя зарекомендовала. Значит, есть в ней что-то, что привлекает людей, — сказал Александр Серафимович Попов.
— Новая эпоха требует новых писателей, — глуховатым голосом, тряхнув неловко своей длинной, пышной шевелюрой, добавил С. Г. Скиталец. — Со всех сторон Москва стягивает писателей под державную руку Алексея Максимовича.
— Не Алексея Максимовича рука нас тянет, а Москва в кулак собирает, — заметил Гиляровский.
— Да, всех нас поднимает и расшевеливает пятый год, — произнес кто-то из пришедших. — Новая литература должна строиться и создаваться новыми писателями. Недаром весенние ветры революции так безудержно всю нашу матушку-Русь всколыхнули.
— Не напрасно к нам тянется Федор Иванович (Шаляпин). Его не только талантливость нашей ватаги привлекает. Он великолепно чувствует, что в нашей «среде» настоящим русским духом пахнет. Крепко мы все им начинены,— сказал, усаживаясь поудобнее, Телешов.
Действительно, мы ватага. Не потому, что молоды, не потому, что излишне дерзки и собрались все в Москве и Питере с широкой Волги, с Днепра и Тихого Дона. А потому, что мы рождены новым временем, новой эпохой, разбудившей от многолетней обломовщины и спячки русских людей. Медленно, конечно, мы ворочаемся. Сразу не знаем, за что взяться, но понять — поняли, что ворочаться всем надо. Без этого смерть.
«Сарынь на кичку!» — этот возглас стал для нас призывом к действию.
От всех, кто пришел в этот вечер в Столешники, веяло молодостью, энергией. Это ясно чувствовалось в каждом: и в привлекательной лепке лба Л. Н. Андреева с матовым оттенком кожи, в копне его непослушных волос, и в проницательном блеске выразительных глаз и интеллигентности Е. Н. Чирикова, и в движениях С. Г. Скитальца с его грузноватой фигурой и подчеркнутым пренебрежением к внешности, и в казацком обличий А. Серафимовича, и в худощавости фигуры Ивана Алексеевича Бунина, с его несколько замедленными, как бы стесненными движениями, отличающегося природной наблюдательностью, пытливостью и зоркостью глаз.
Больше всех привлекала к себе внешность Н. Д. Телешова. Высокий, статный, с сильными движениями, уверенным голосом, приветливыми огоньками в добрых глазах, Телешов казался вожаком пришедшей ватаги, хотя по сравнению с другими писал гораздо меньше. Чувствовалось, что он один из тех, кто вдохновлял собиравшихся у него по «средам» писателей.
Каждый выпуск сборников в зеленоватой обложке вызывал большой интерес у читателей, знаменовал собой очередной успех нового периода русской литературы. В этих небольших рублевых книжках распускали свои крылья и начинали парить в литературном поднебесье новые даровитые имена; они приносили с собой новые темы, новые образы.
— Мы теперь «знаньевцы», большая сила! Молодой весны гонцы!
— Но не рериховские гонцы, что на утлых лодчонках к незнакомому городу подбираются. Мы уже не подбираемся, а подобрались и атакуем,— резко отчеканил С. Г. Скиталец.
— Мы в схватке! Недаром на нас враги зубы точат. Зубами щелкают, а поделать ничего не могут! Разве только «подмаксимками» окрестят, — сказал Андреев. — Верно говорю я. Гиляй? — обратился он к Гиляровскому.
— Верно, Леонид Николаевич. Помнишь, какой у нас разговор в кабинете после чтения «Красного смеха» возник?
— Красным смехом мы еще посмеемся, Гиляй, когда его и сборниках глотать начнем,— сказал с большой внутренней уверенностью Андреев.
— Прав я был тогда, Леонид? — спросил Гиляровский.
— Безусловно, прав! Жизнь тебя оправдала!
— Теперь наши рублевые сборники — своеобразные паспорта на право входа в настоящую литературу.
— Когда видишь в вагоне железной дороги или на палубе парохода человека с такой книжкой в руках, безошибочно можно определить, что это за человек и чем дышит, какая ему нужна духовная пища, — заметил Бунин. — Это читатель новой России, вскормленный и вспоенный нашим временем.
Хотел ли этого или не хотел, но Алексей Горький нас настойчиво подбивает на определенные литературные цели.
— И он достиг их, достиг. Результаты налицо. Бесспорным подтверждением служат наши книжные магазины,— убежденно проговорил Скиталец.
— Даже звуков твоей бандуры для подтверждения этого не потребуется, — заметил Чириков.
— Удивительнейшее горьковское чутье здесь проявилось,— продолжал Скиталец. — Алексей, может быть даже в ущерб своей авторской популярности, так энергично заботится о сборниках, старается, чтобы они выходили насыщеннее, чаще, тщательно подбирает каждый сборник. Материал к нему так и плывет, но в этом весеннем бурном паводке он умеет отобрать и найти то, что на сегодня особенно нужно.
Через то, что Алексей печатает в сборниках, обнажаются основы того, чего мы, вероятно, хорошенько еще и не разглядели. Главное, все делается тихо, с полнейшим внешним благолепием. «Страна отцов», например,— тишайшее произведение очень тихого на вид С. И. Гусева-Оренбургского. А какое сильнейшее впечатление оставляет! А ведь на первый взгляд скромное бытовое повествование.
Замечательно еще и другое. Это тоже надо отнести к прозорливости Алексея. Кто не поленится пересмотреть наши сборники, для того станет очевидным, как создается новый период нашей литературы, как входят в нее новые имена. Алексей смело, верной рукой вводит в литературу новые таланты, а многих уже прочно ввел в ее будущую историю.
— Не будем заглядывать в завтрашний день — Гиляй это не особенно любит. Ему дорог и сегодняшний день, — сказал с улыбкой Бунин.
— Все верят, что сборники «Знание» — доброкачественный и нужнейший материал, и пусть они выходят чаще и полнее,— добавил Гиляровский.
— Мы, «знаньевцы», конечно, на повороте. И ничто не заставит нас свернуть с нашей дороги, мы верой и правдой служим своему народу, говорим ему прямо, со всем пылом молодой души о том, что считаем правдой, чем живем и во что верим! — добавил Чириков.
— Антон Павлович при мне, — заметил Бунин, — в своем ялтинском домике несколько раз повторил, что будет обязательно сотрудничать в наших сборниках, которые он горячо приветствует.
Долго, очень долго длилась беседа «знаньевцев», заглянувших в Столешники.