Куркино **) одна из наиболее примечательных художественно вологодских усадеб. Своими постройками первой четверти XIX века, обширным парком, посаженными не позднее конца XVIII столетия, она полна редкого очарования прошлого.
Революционные события прошлых лет порою нещадно коверкали и ломали вековой ансамбль ее убранства, но многое еще осталось целым и неповерженным. Во всяком случае перед нами через столетнюю давность, через смены поколений владельцев, типичная помещичья обстановка, типичное архитектурное строительство усадебной России.
Беседки, павильоны, пруды, населенные разнообразными породами рыб, огромный господский дом в колоннаде, ворота с остатками лежащих на них львов, огромные службы, церковь, парковые перспективы, аллеи, кружала – вот современный облик Куркина.
Особенно важно отметить в этом облике, заслуживающем самого пристального внимания, удивительную для России сохранность и цельность первоначального устройства: протекшие десятилетия почти не наложили своего неизбежного отпечатка ни на постройки в сторону их архитектурного искажения, ни даже на топографию местности.
Все так, как, видимо, было когда-то, только кое-что покривилось, перекошено, да другие поколения идут и едут мимо прекрасных здания, да другие люди живут в них.
__________________
В 25 верстах от г. Вологды на С/З Волог. Уезда, Несвойской волости. Кроме Куркина именуется Спасское-Куркино. Двойное наименование, однако, позднейшего происхождения.
Ценность Куркина, нам кажется, увеличивается еще оттого, что перед глазами воочию встает мелкопоместная усадьба всех этих Лариных, Ленских, Онегиных, Петушковых, живая отдаленная Россия Пушкинского времени. В ее провинциальной скромности, в одностильности построек, чувствуется как бы «массовый тип» старой усадьбы, старого усадебного уклада. Трудно вообразить более наглядный художественный материал для иллюстрации умершего навсегда быта.
Господский дом уединенный,
Горой от ветров огражденный,
Стоял над речкою; вдали
Перед ним пестрели и цвели
Луга и нивы золотые.
Мелькали села здесь и там,
Стада бродили по лугам.
И сени расширял густые
Огромный запущенный сад,
Приют задумчивых дриад.
Почтенный замок был построен,
Как замки строиться должны:
Отменно прочен и спокоен,
Во вкусе умной старины,
Везде высокие покои,
В гостиной штофный обои,
Портреты дедов на стенах,
И печи в пестрых изразцах.
Бродя по Куркину, не можешь не вспоминать этих удивительных стихов, не можешь не проникаться их внутренней правдой, совершенно не замечая кое-каких недостающих подробностей вокруг: поэтическое видение преображает действительность. Право же, знаменитая сцена объяснения Онегина с Татьяной происходила, должна была происходить в одной их таких алей, сбегающих к прозрачной речке, текущей на границе Куркинского парка, с очень странным наименованием – Дери-нога; или мировое по скульптурной выразительности чувств письмо Татьяны писалось наверное в обстановке близкой к обстановке Куркина.
Первым и кажется единственным строителем усадьбы был Федор Дмитриевич Резанов, родившийся 22 сентября 1768 года и умерший 8 марта 1838 года. Так гласит надпись надгробной плиты в Куркинской церкви.
Три года назад в парке, недалеко от современной оранжереи, где последним владельцем Куркина Н. Н. Андреевым разводились французские груши и персики, были развалины вместительного деревянного особняка с четырех дорических колонных по фасаду. Дом был интересен по формам: средняя главная часть его представляла совершенно законченное здание с фронтоном, по бокам к нему на одинаковой высоте примыкали два крыла с меньшими по размерам фронтонами, в тимпане которых были врезаны полукруглые слуховые окна с остатками решетчатообразных оконин, фронтоны крыльев поддерживались двумя парами дорических колонн.
Положительно изящный, стройный, какой-то изысканный в пропорциях, выступавший из зелени тремя своими фронтонами, силуэт которых еще издали вырисовывался особенной тонкостью линий, стоявший без окон и дверей, особняк был разобран на дрова рабочими сельскохозяйственного Куркинского треста.
Давно уже, десятки лет он был нежилым, служа поэтичными развалинами былого, весь седой, но еще крепкий, как бы литой и удивительно красивый. Чрезвычайно жаль, что своевременно он не был обмерен, не зарисован и не заснят.
Этот особнячок-завязь архитектурных форм Куркина. Дата его сооружения была неизвестна, но можно безошибочно считать его самой старой постройкой усадьбы. Семейное предание так и считало, указывая на особняк, как на первое усадебное жилье Федора Дмитриевича Резанова. Все следующие постройки были только комбинацией основных форм особняка, перенесением их на сооружения больших размеров, безотносительно к тому, воздвигались ли эти сооружения из дерева, как главный дом, или из камня, как церковь.
Дорический портик, нежные тонкие фронтоны, мягкие вырезы слуховых окон, какие-то ажурные по легкости постройки – таковы любимые Куркине архитектурные формы.
Федор Дмитриевич Резанов, по-видимому, очень любил архитектуру, знал в ней толк, умел выбирать.
История постройки усадьбы представляется так: вслед за деревянным особнячком Ф. Д. Резановв возвел одно за другим все здания Куркина. Тот общий архитектурный стиль, родственное происхождение хотя бы по силуэту всех зданий, свидетельствует о едином напрвляющем вкусе. Может быть только въездные ворота с флакшотом, грубоватые по форме выделяющиеся от других построек, выстроены позднее, в Николаевские времена, когда вкусы резко изменились,, и Федор Дмитриевич им подчинился, или же ворота возведены его сыном Дмитрием Федоровичем (родился 30 октября 1815 года, умер 22 июня 1874 года).
Во всяком случае к 30-м годам XIX столетия усадьба имела вполне законченный вид. Точных дат мы не имеем, но их приблизительно можно установить. У Федора Дмитриевича в 1819 году родился сын Алексей, умерший в 1848 году (надпись на портрете). В семейном архиве села Никольского Межаковых – другой интереснейший вологодской усадьбе, верстах в полутораста от Куркина, случайно сохранился дневник отроческих лет Алексей Резанов *). В этом дневнике двенадуатилетний мальчик, живший в имении Резановых же Васильевское в Грязовецком уезде записал в 1831 году, что все постройки в Куркине закончена, и Резановы перебираются на лето туда на жительство. Дата смерти Федора Дмитриевича Резанова 1838 год – определяет время сооружения церкви. Таким образом две даты – дневника и надгробной плиты более или менее указывают время создания усадьбы.
Потомкам строителя оставалось беречь постройки и пользоваться ими, что они выполнены на протяжении ста лет. До 70-х годов XIX в. Куркино принадлежало Резановым. Дочь Дмитрия Федоровича Резанова Анна Дмитриевна (родилась 28 июня 1844 года) умерла 7 июля 1880 года приняла в дом вологодского помещика Н. Ф. Андреева (родился 6 июля 1830 г., умер 21 июня 1904 года) и усадьба из рода Резановых перешла к Андреевым. Последним до революции владельце Куркина был прав. Строителя Ник. Ник. Андреев.
_______________
*) Дневник носит название «Арабески моей жизни»
_______________
Четыре поколения владельцев Куркина постоянно жили в усадьбе, делая нередкие наезды в Вологду, где почти на самой окраине еще при Федоре Дмитриевиче Резанове был выстроен или скорее при его сыне ряд жилых домов, слабых в архитектурном отношении за исключением занятной классической конюшни, сохранившейся до нашего времени.
Огромный главный дом и три других меньших были оставлены тогда же сверху до низу. Создана была по внутреннему устройству и меблировке иллюзия второго Куркина. Иногда в это городское Куркино на самое короткое время приезжали обитатели деревенского Куркина. Даже до самого последнего времени, когда наследники уже жили подолгу в городе, ничего не перевозилось из деревенской усадьбы: все необходимое имелось на месте. В 1905 году огромный главный дом сгорел. В пожаре сгорело множество фарфора и хрусталя. В 194 году сгорел второй дом, меньший по размерам, со всем внутренним оборудованием. В наши дни это городское Куркино существует только лишь топографически. Деревенское Куркино наоборот – оно на редкость в своем внешнем виде уцелело.
Потомки так были внимательны к художественному вкусу строителя, что даже все вещи внутренней меблировки до самой революции стояли на тех местах, где их поставил прадед.
Редкостный ансамбль, к сожалению, не зафиксированный своевременно хотя бы фотографически, безвозвратно погиб во время революции, и тем художественно-бытовая ценность усадьбы чрезвычайно понизилась будучи до 1918 года совершенно исключительной.
После октябрьского переворота Куркино переходило из одного ведомства в другое, оставаясь на продолжительные сроки без всякой охраны. Естественно, что убереженные за сто лет сокровища понемногу растеклись по рукам, неизвестно где теперь находятся и наверное никогда не найдутся. Только портреты, немного фарфора, библиотека, кое-какая мебель вывезены в Вологодский Музей старины и сохранены от расхищения. Часть мебели использована вологодским земельным отделом для своих учреждений.
В последние два года процесс разрушения остановился: Куркино перешло в трест, оставшиеся на месте вещи учтены, есть гарантия, что их сохранят, хотя находясь в общем пользовании, они должны будут значительно износиться. Было бы странным и бесплодным делом негодовать на вандализм – они общеизвестны в истории русского искусства 60-х годов XIX столетия, стали «бытовым явлением», революция временно лишь проявила присущий ей темперамент.
Из огня революции Куркино вышло все же архитектурно вполне благополучно. В этом наше утешение.
По тракту входите в длинную и широкую березовую аллею, напоминающую по форме букву «Г», направо через большое поле расположены усадебные постройки, плохо видимые в густых деревьях, сквозь лиственницы выглядывает кусок фронтона и верхние части трех колонн портика, налево обширный купол церкви, шпиль… Березовая аллея подходит к каменным воротам с высоким флакштоком Николаевских времен. Ворота красные с красной крышей, солидные, крепкие о трех пролетах. Над средней аркой фронтон, украшенный по углам приятного рисунка двумя красными вазами. Когда-то на воротах было четыре вазы, но досужий прохожий удачным броском камня уничтожил красивую деталь ворот. От ваз остались одни железные стержни. За воротами широчайшая прямая дорога, обсаженная шпалерами акаций. Это место одно из самых красивых в усадьбе. Так хорошо смотреть издали от скотных дворов на ворота, прерывающие березовую и акационную аллеи, так декоративно интересны ворота с воздухом и далями, как бы втекающими в пролет средней арки.
Направо от ворот, рядом, со стороны березовой аллеи небольшой деревянный особнячок, по прямой линии в ста саженях от него другой такой же особнячок, между ними остатки деревянного палисадника с белыми круглыми столбами, в середине расстояния между домами, отступая вглубь на несколько сажен, расположен главный дом.
Особнячки, ставшие от старости какими-то сизо-серыми, положительно интересны, изящны своими крошечными пропорциями.
Три окна по фасаду, фронтончик с полукруглым слуховым окном, две пары пилястр – скромная незатейливая архитектура, но особняки выполнены со вкусом, умело. Непереносимы только позднейшие пристройки крылец с боков, искажающие архитектурные формы. Выстроены особняки наверное одновременно с главным домом, и назначение их чисто декоративное, второстепенное, они дополняют ансамбль… Служебное их положение устанавливается по сохранившемуся до сих пор наименованию второго особняка «музыканским павильоном». В них по-видимому жили крепостные актеры, художники, музыканты, прикладных дел мастера и т. д. В Куркине были эти необходимые категории крепостных. Колоритную фигуру капельмейстера как раз описывает в «Арабсках моей жизни» Алексей Резанов, пельмейстер наверное жил в музыканском павильоне.
«Не могу без смеха вспоминать о нашем регенте-капельмейстере» – пишет автор, – который завивши в кудряшки свой парик, вытащенный в пыли кладовой, в котором он лежал от самого нового года до Пасхи, надевши фрак с посеребренными пуговицами, из-под которого на четверть высовывается гарусный жилет планжевого цвета и медаль – цепочка с фунтовыми печатками, тянувшаяся из-под него почти до оклеена и болтавшаяся в разные стороны, звучала подобно бубенчикам на пасущихся в полях коровах, и резонировала с шумом выростковых сапогов» приходил в дом.
Капельмейстер был скопец. Автор вспоминает, как по этому случаю в Пасху все христововшиеся с ним давала ему вместо одного яйца по два.
«Музыкантский павильон» боковым фасадом выходит в парк. Архитектура и природа здесь соединились в очень красивом сочетании. От большого пруда ведет к нему длинная, узкая аллея из сиреней, замыкаемая полуротодной из колонн. Даже только на фоне молодых нежных листьев сирени, полуигрушечный лук из колонн полуротодны, производит удивительное впечатление, во время же цветения сирени тут очаровательно, нельзя наглядеться, нельзя уйти, не задерживаясь надолго.
По всей вероятности полуратодна пристроена позднее, так как единственно этой деталью «музыкантский павильон» отличается от архитектуры домика у ворот. Раньше в парк выходили фальшивые черные окна. Старожилы помнят однако полуратодну существовавшей лет 60 назад. Застеклил и прорубил фальшивые окна лет пятнадцать назад Н. Н. Андреев, приспособивший «музыкантский павильон» для своих зимних наездов в усадьбу, так как главный дом не отоплялся зимами. Этой переделкой, очень удачной, была усилена красота сиреневой аллеи с полуротондой, устранены черные пятна всегда безобразных фальшивых окон.
Главный 2-х этажный дом усадьбы плохо виден: фасад его зарос гигантскими серебристыми тополями, группой лиственниц.
Как ни красиво сочетание нежных темно-зеленых шапок лиственниц со стальным отливом серебристых тополей, все же очень досадно за скрываемый ими архитектурный облик дома.
Главный дом полукаменный. Все деревянные части сделаны из лиственницы. Конечно, только при даровом крепостном труде возможна была такая барская прихоть, как постройка дома из лиственниц. Это дерево растет в естественном состоянии далеко на севере, а в Вологодском уезде встречается по барским усадьбам и то исключительно через насаждение.
Федор Дмитриевич Резанов, по-видимому, очень любил это дерево: в парке Куркина растет довольно много лиственниц. Несомненно для пристройки дома лиственницу вози санным путем за сотни верст от Куркина. И действительно, создан дом исключительно по прочности, лиственницу не берет ни опор, ни пила.
Центральная часть фасада – портик о шести деревянных колоннах дорического ордена, опирающихся на отступившую каменную террасу. Немного сплюснутый легкий фронтон лег на колоннаду. В тимпане фронтона красиво вырезанное слуховое окно с внутренней резной решеткой, каменный низ рустирован. Каменная четырехугольная лестница ведет с земли под колоннаду.
Спокойная гладь стен, лишенная каких бы то ни было украшений, кроме миниатюрных фронтальных наличников над окнами второго этажа и каменных наличников над окнами нижнего, прорезана двадцати четырьмя окнами и двумя стеклянными дверями в середине верхней и нижней террасы. Окна с зелеными раздвижными ставнями. Деревянные части здания окрашены в теплый желтоватый тон, каменные – в легкий оранжевый. На верхней террасе между колоннам красивая чугунная зеленая решетка линейного и растительного орнамента.
Простота переднего фасада при великолепно найденных пропорциях создает самое выгодное впечатление о художнике-архитекторе, компановавшем здание.
Такие знакомые, в тысячах образцов повторенные в сельской и городской России архитектурные формы, но изобразительность наших самородков-зодчих была неисчерпаемой – кажется нет ни одного повторения, жалкого всегда копирования, а непременно свое, новое, комбинированное, своеобразное.
Сумма всех скромных и небогатых по существу деталей, из которых складывается архитектурный памятник классической эпохи русского строительства, однако, позволяли изобразительному зодчему создавать бесконечное множество разнообразнейших оттенков форм.
Фасад со стороны парка уже другой. Он полон какой-то ажурной нарядности. С боков его до высоты второго этажа встали по три дорических колонны, на которых лежат две большие терраски. Спуск с террас в парк выполнен весьма остроумно. Две деревянных лестницы сбегают вкось на маленькую площадку, с нее одна уже лестница ведет на другую горизонтальную площадку, чтобы дальше до земли разбежаться направо и налево двумя лесенками.
Узорная, извилистая линия лестниц с белой балюстрадой положительно хороша. Не можешь не получить представление о всем этом фасаде, как о чем-то легком, воздушном, даже кружевном, а последняя площадка с двумя лесенками до земли невольно напоминает северные двухскатные крыльца у храмов жилых домов, в Сольвычегодском уезде или Никольщине. Фронтальные наличники над входными дверями террас, дорические каменные колонны указывают на одновременную с постройкой дома обработку фасада. Лестницы, безусловно, неоднократно за сто лет ремонтировались, но сама идея расположения их, наверно, возникла при первоначальном устройстве выхода в парк. Да и по существу такое устройство вызывалось само собой: террасы подняты на такую высоту, что устройство прямых лестниц до земли было бы очень неудобно, они были бы круты и опасны при спускании, не говоря уже о том, что фасад был бы лишен его внешней нарядности. Кроме того, устройство двух террас требовалось внутренним расположением внутренних помещений: дом в середине по оси с севера на юг разделялся коридором на две половины. В передних комнатах жили старшие владельцы – для них одна терраса, в задних дети, гувернеры – для них другая. Таким распределением достигалось большое удобство: детский шумный мир не мешал жившим и отдыхавшим от жизни старшим и старикам, а последние не стесняли своим присутствием детвору, любящую «улочку», сад, парк, бесконечную беготню по дорожкам у прудов и в заветных уголках сада.
Несомненно правая терраска летами была чаще наполнена живыми существами, мчавшимися то и дело, туда и обратно по удобным лестницам.
Противоположный фасад снова своеобразен и наиболее прост. От главных въездных ворот с флакштоком, направо сразу будут каменные высокие рустованные ворота в форме двух пилонов с остатками на них львов, другие такие же ворота по прямой линии находятся в двадцати саженях. Лет 30 – 40 тому назад «львы на воротах» были целы – и тогда двойня гостеприимных ворот северного фасада делали эту часть дома очень интересной. От обоих ворот протянулись в полукруге акации, от первых ворот полукруг акаций ограничен деревянной змейкообразной решеткой. Пространство от ворот до дома представляет летами зеленый и белый зимами открытый круглый двор. С этой стороны устроен нарядный подъезд. На четырех дорических попарно поставленных с боков колонн небольшая терраска., которая как будто была устроена специально для выхода из верхних комнат хозяев, чтобы приветствовать приезжающих.
На подъезде, впереди колонн, по обе стороны каменных ступеней, лежали два льва, которые лет двадцать тому назад совершенно разрушились от времени.
Наконец, задний фасад опять с оригинальной обработкой, быть может, наиболее эффективный, потому что его не заслоняют деревья, и он виден весь сверху до низу, издали и вблизи.
Фасад разбит на три этажа: третий верхний этаж получился из чердачных помещений, в которых сделаны маленькие, низенькие комнаты, когда-то населенные дворовыми. Фасад выступает двумя пилонами, между которыми широкая с белой балюстрадой терраса на шести грубых конических колоннах. Тридцать три окна заднего фасада придают ему какой-то веселый, жизнерадостный вид, чувствуется за ними свет в комнатах, чувствуется простор, воздух, люди. Низ фасада рустован.
Весь дом кажется огромным, крепким, каким-то литым, простоявшим столетие без всяких изменений.
Внутреннее описание комнат можно сделать лишь частично, так как за последние годы они изменились до неузнаваемости. Всего комнат в доме, не считая коридоров, передних нежилых помещений – двадцать семь: внизу – семь, во втором этаже – четырнадцать, вверху – шесть.
До 1918 года все это множество комнат было переполнено обстановкой Александровского и екатерининского времени. Единственно внутренней отделкой за столетие была переклейка в трех комнатах обоев, произведенная Н. Н. Андреевым.
В настоящее время весь дом очень загрязнен, кое-где в хаотическом беспорядке стоит мебель, кое-где не соответствует надписи углем и карандашом на стенах, все сдвинуто, передвинуто, ансамбль погублен навсегда. Весь второй этаж заселен канцелярскими служащими треста. В законченном донельзя зале примитивная сцена Куркинского театрального кружка, в гостиной канцелярия. Пожалуй, наиболее уцелела гостиная с плафоном и росписью стен, сделанных при Ф. Д. Резанове в 30-х годах.
Нижняя часть стены лимонного цвета с синими медальонами амуров на драконе и репьями в розетке. Над ними плат, по которому брошены живописные куски труб, цитр, бубен, скрипок, мандолин, нот, лавровых венков, злаков, палитр, факелов, кузнечных инструментов, рыболовных принадлежностей, корзин с фруктами и цветами. Самый плафон – гирлянды цветов с плодами (сепия). Роспись прекрасной сохранности, сделана каким-то безыменным художником, обладавшим тонким декоративным чутьем.
В простенках огромного зеркала трюмо-жакоб. Тут же две тумбы, подставки красного дерева с бронзовыми энкалюрами, кресла, небольшая люстра, столы с бронзовой обработкой украшений. Все эти вещи первоклассной работы.
В угловой гостиной небольшой плафон недурной живописи. В соседней комнате чудные обои розами и огромный диван Самсон красного дерева. В одной из комнат заднего фасада прельщает зеркало красного дерева с бронзой и в овальном синевато-голубом (фарфор) медальоном вверху. В бывшей столовой два зеркала с фамильными медальонами, подзеркальными полуциркальными камодиками превосходного тона красного дерева. Литографии, гравюры, портреты, когда-то украшавшие эти комнаты, перевезены в Вологодский музей старины.
Запущенный, разоренный дом вызывает грустное тяжелое чувство. С террасы заднего фасада открывается вид на внутренний двор, чрезвычайно интересный и оригинальный. В ста саженях от дома, через зеленый ровный луг протянулось длинное деревянное здание, так называемого «государственного коннозаводства». Направо и налево от дома, в середине расстояния до «государственного коннозаводства» по бокам встали два больших дома одинаковой архитектуры, населенные рабочими треста и служащими коннозаводства. В пролеты между этими основными зданиями, ограничивающими внутренний двор, видны другие сооружения усадьбы – амбары, службы.
Такие ансамбли, как внутренний двор Куркина, конечно, создаются только подлинными художниками. Картина декоративной цельности, законченности архитектурного замысла, налицо. Впечатление торжественное, строгое, серьезное, важное выносит всякий, выдающий этот архитектурный пейзаж.
Широкие натуры, любящие размах, крупные массы, могучие отчетливые линии архитектуры чувствуются в строителях Куркина. «Портрет вельможи», вывезенный из Куркина и по преданию изображающий Федора Дмитриевича Резанова, с энергичными темно-серыми глазами, в кирасе показывают нам основателя Куркина.
Думается, что все постройки двора одновременны с постройкой главного дома, причем левый флигель – особняк дошел до нашего времени без подновлений и переделок, а главный особняк и «государственное коннозаводство» неоднократно перестраивались и искажались. При беглом взгяде бросается в глаза «новизна» опушки его, крыши, что может ввести в заблуждение о времени постройки. Но вглядевшись в него, как бы вобрав в себя выисканные пропорции частей, гармоническое их соединение и распределение, залюбовавшись портиком на шести дорических колоннах, проездной аркой между ними и колоннадой в шестнадцать дорических колонн в крыльях, имеющих чисто декоративное значение, без конструктивной связи с телом постройки, нельзя не увидеть те же старые, излюбленные Куркинские формы.
Здание воздвигнуто было, по-видимому, вслед за главным домом. Первоначальное его назначение было служить конюшней Резановых и затем Андреевых. Дед и отец последнего владельца Куркиных увлекались лошадьми, имели конный завод. К началу XX века владельцем Куркина стало не по силам содержать огромную конюшню собственными средствами, было образовано доходное племенное коннозаводство, обслуживающее починки состарившегося здания, в результате которых и получился тот налет «новизны», который чувствуется сразу же, однако органически «живые» формы старины уцелели.
Сильнейшее впечатление производит левый каменный флигель-особняк, даже по окраске белое (пилястры) с желтым (стены) Александровского времени. Большое могучее и строгое по линиям здание стоит сросшееся с землей как бы корнями пилястров, не тронутое никакими реставрациями и переделками, отвратительные деревянные крыльца просто не замечаешь, прельщенный основным и главным в этом талантливом сооружении. Средник двухэтажный, обычный фронтон, опирающийся на восемь широких пилястров, четырнадцать окон между пилястрами, к среднему примыкают одноэтажные крылья с рустованными углами. Никаких украшений, никаких попыток декорации, малые средства, но большие результаты: здание так хорошо, красиво, внушительно. Точно такой же фасад выходит на дорогу, идущую от главных ворот с флакштоком. Там он лишь менее виден, так как высокие акации закрывают боковые крылья, выделяя центральную часть. Немалую прелесть фасаду эта естественная декорация те же самые архитектурные формы приобретают другой, вполне самостоятельный отпечаток. В старину дом населялся дворовыми Резановых-Андреевых.
В каменном дому напротив деревянное здание с точным повторением его архитектурных форм. Но как фальшив и неприятен этот дом, какие дряблые формы, какое несоответствие материала, как курьезна кажется эта затея повторения.
По прекрасному замыслу замкнутого внутреннего двора тут безусловно в старину была постройка, может быть, другого архитектурного вида или такого же, но только не та, которая стоит теперь.
Кажется материальные средства не позволили Резановым своевременно создать каменный этот дом, что так гармонировало бы с домом напротив и был выстроен деревянный особняк, который в 1904 году при переделках под канцелярию коннозаводства получил неприятный привкус «курьезной затеи». Закрывая глаза на эти досадные «пятна» нужно сказать, что общее зрительное впечатление, получаемое от внутреннего двора с его сплошь открытым пространством, неразбиваемым никакими насаждениями замкнутом со всех сторон, положительно монументально и запоминается, кажется, навсегда.
Позади здания конезаводства, параллельно ему развернулось громадное деревянное здание скотного двора. Снова дорические портики, фронтоны, слуховые полукруглые окна, следы наличников, стройность отдельных частей и безукоризненные пропорции не вызывают сомнения в давности постройки. Искони эта постройка была скотным двором. Когда-то громадное стадо Резановых занимало ее всю, но беднейшие из поколения в поколение потомки уменьшали стадо, использовали только некоторые здания, поддерживая их, неиспользованные оставались в небрежении, разрушались. Временами владельцы делали попытки развернуть скотоводческое хозяйство, кое-что чинили в этих частях – и таким образом скотный двор со множеством внешних переделок, починок, дожил до нашего времени, вместив в себя стадо и конюшню треста. Центральная часть с фронтоном выдается за треть общей высоты здания, четыре колонны поддерживают фронтон, по обе стороны его по два маленьких фронтона, поддерживаемые парами колонн, в тимпанах полукруглые окна. В таком павильонном и тонком расчете распределены друг от друга портики боковых частей, что, право же, не оторвешь глаз от этой громадной, практической хозяйственной постройки, общий силуэт которой изящен, красив и отчетлив смело и тонко проведенными линиями.
Такого чувства меры, находчивости, смелости, такого всепроникающего требовательного чувства красоты, живших прежде, мы уже не знаем. Жилой дом, конюшня, амбар, скотный двор, забор, одинаково были ценны в смысле художественной обработки, в смысле приложения художественного умения для тогдашних мастеров и требовательных заказчиков, и с каким-то неуловимым чувством вкуса они умели совмещать практические задания в хозяйственных постройках с требованием красоты, умели подчеркнуть какой-нибудь одной деталью специально-назначенные задания, выражая архитектурные идеи посредством одних и тех же общих форм в жилых и нежилых постройках. В конюшне и скотном дворе Куркина так ярко проявились указанные черты: классические постройки с явно узнаваемым назначением их. Пройдя несколько десятков сажень от скотного двора по направлению к церкви, на зеленой лужайке, встречаешь развалину деревянного особняка весьма вместительного и оригинального. Легкий фронтон несут широко оставленные две дорические колонны, почти примыкающие к угловым пилястрам с неизменным слуховым окном в тимпано, с боков отошли два крыла на три четверти высоты сохранившегося средняка.
Соединение колонн и пилястр, впервые встретившиеся в Куркине, дало новые прелюбопытные комбинации. Дом был выстроен первым владельцем Куркине для крепостных, или, может быть, в нем жил притч, так как Куркинская церковь была «на руге».
Богатая архитектурой гражданского типа усадьба обладает классической привлекательной церковью, не уступающей по формам главному дому и превосходящей его декоративной обработкой. Налево от главных ворот, среди тополей начинается некрасивая современная церковная ограда, прерывающаяся прекрасными воротами в духе Александровской эпохи. В них так же как и во въездных воротах три пролета: центральный большой и два меньших с боков. Средний пролет обрамлен четырьмя ионическими колоннами, поддерживающими обычные двух скатные фронтоны с глубоким тимпаном, арка покрыта большим куполом. В верхней части, почти в уровень скапителями, следы нескольких медальонов с лепными украшениями. По остаткам на одном медальоне следов синей окраски можно судить о первоначальном и виде, они были синими по фону с белой лепкой. Этот мотив повторен в медальонах внутри церкви. В целости сохранился один медальон с задней стороны с лепкой в виде крестообразно развернутого листа аканфа. Ворота разрушаются, боковые части отваливаются кусками и отходят от центральной части. В проезде и проходах массивные решетки красивого рисунка.
За стройными стильными воротами в десятки саженях массы церкви с колокольней.
В глуби зеленой дороги, идущей от ворот, обставленной деревьями, сразу замечаешь портик церкви и чувство красоты поддерживается вслед за зрительным впечатлением.
Восемь ступеней от серого дикого камня ведет к веселому простому порталу о четырех ионических колоннах, несущих фронтон. На основной рустованной четырехгранник положен меньший четырехгранник, затем через небольшие студенческие переходы с дорическими колоннами с колоколами, видимыми в небольшие аркообразные пролеты. Верхняя часть звона заканчивается как бы «повалом» древне-русского деревянного храма, служащим основанием для подкупольной круглой части с полукруглыми слуховыми окнами. Венчает колокольню небольшой купол, напоминающий опрокинутую водосвятную чашуили купель, из подставки которых вырастает острый шпиль с крестом, очень распространенный на севере, встречающийся на постройках в стиле борокко, классики или даже модерна. Эта деталь колокольни – своеобразный шпиль указывает на чисто местное происхождение постройки, даже неприятная свинцовая окраска налицо. Боковые фасады колокольни (север, юг) повторение переднего портика, лишь отсутствуют порталы. Силуэт колокольни был бы очень недурен, ежели бы некоторая приплюснутость, некоторая негармоничность отдельных частей не бросались в глаза, колокольня определенно мала в сравнении с остальными массами церкви, но в частностях (деталях) сделана она рукой нежной и тонкой. В связи с колокольной находится одноэтажная зимняя (теплая ) церковь. Северная и южная стороны этого четырехгранника обработаны легкими фронтонами на четырех ионических колоннах приподнявшихся на невысоком цоколе. По всему фасаду пят окон, три между колоннами, два по обе стороны от колонн. Над боковыми окнами во впадинах стрельчатой формы скромная лепка, почти геометрические листы акаифа, вырастающие из сухих форм горшков, почти такой же сплошной лепкой пояс над окнами, боковые части четырехгранника в русте. К этой части примыкает огромная круглая ротда летнего храма, поднимающаяся на высоту трех этажей, увенчанная громадным куполом, на котором барабан с фальшивыми окнами, переходящий в небольшую зеленую главу. С северной и южной сторон встали двенадцать тонких ионических колонн, опершихся на круглую в пять ступеней каменную лестницу, абаки колонн несут гладкий архитрав, над которыми два кружала (карниза), над кружалами в полукруглых впадинах разорванный пояс украшений – лепные листья акифа в середине, обрамленные полосками выступов, напоминающих перепоны крыльев. На высоте ротонды врезаны шестнадцать квадратных окон, льющих обильный свет во внутреннее помещение. Дальше новое кружало – ребристый переход в купелу. В нижней части ротонды с севера и юга между колоннами входы в церковь. Чуть выше входов и ниже капителей легкая лепка схематичного рисунка листьев. К ротонде на высоте теплой церкви, присоединяется четырехгранная абсида, имеющая с восточной стороны точно такую же обработку четырьмя ионическими колоннами, ака западный портал. По всему цоколю церкви расположены узкие четырехотвесные отдушины, напоминающие как бы его дыхательные органы. Церковь хорошей сохранности, но кое-где отваливающаяся штукатурка с колонн, стен, узоров, красный кирпич на белом фоне, выступающие как кровь, значительно нарушают красивое зрелище. По изобразительности форм, по их своеобразию, по интересному замыслу соединения частей, по скромным орнаментальным пятнам, раскиданным с мудрой расчетливостью и скупостью, не пестрящим стек, по тонкой проработке колонн, кружал, карнизов, фронтонов, певучих круглых линий ротонды – Куркинская церковь создана одаренным художником. И то общее, что чувствуется во всех Куркинских сооружениях, индивидуальное, отпечаток личности, как будто бы указывают на одного художника-строителя. Что-то лирически нежное, скромное, застенчивое, стыдливое, душевно-аристократическое видится в архитектурных формах Куркинских построек, характеризует безыменного мастера, всего вероятнее одного из тех «собственных» крепостных-зодчих, какими богата помещичья Россия, скупо отдававшая для свободного творчества несколько имен, ставших украшением художественной культуры страны. Видимо, богато одаренная от природы художественная натура, крепостной художник-самоучка с упоением творил в Куркине, осуществляя свои творческие замыслы, обнаруживал превосходную фантазию, гибкость воображения, но не, нет, да и проявлялась «доморощенность», «недоделанность» таланта.
Куркинская церковь могла быть идеальной в руках художника-зодчего, но в руках самоучки блестящее и вдохновенное должны были перемежаться с посредственным и ограниченным, что мы и видим в силуэтно не выдержанной колокольне, фальшивых окнах барабана, в грубых «ноздрях» цоколя, в скучном схематизме и лепке.
Внутренность лепки еще больше свидетельствует о «самодельщине», еще ярче обнаруживается пестрая смесь провинциализма и артистизма, где рядом уживаются шедевры обработки с более чем скромными деталями. В теплой церкви почти не над чем остановиться, за исключением трех стрых хрустальных люстр XVIII столетия, кое-что из старой утвари соседит с новейшими фабричными поделками. Потолки покрыты аляповатой живописью лет 25 назад, вместо прежней живописи, начавшей осыпаться.
В холодной, ротообразной церкви зритель должен пережить минуты редкого наслаждения, вызываемого художественным ее убранством. Над головою на значительной высоте купол, расписанный репьями в шашках (сепия). Внутренние стены выступами, связанные своими основаниями, напоминающие внутренние колонны, поддерживающие купол. Это необычная форма стен очень нарядна и оригинальна: стены как бы удлиняются, линии их мягки и неопределенны. На высоте двух сажень от полу идет пояс из синих медальонов разных геометрических форм, украшенных гирляндами цветов, листьев, бусинок, лилий с цветами и плодами. Над западным входом (из теплой церкви) дивные полукруглые хоры, их поддерживает четыре мощных валюты с громадными гирьками (каплями) на концах. Хоры убраны лепкой – жгут из цветов. Окраска фона внутри светло-сиреневая. В окнах прелестные старые копьеобразные решетки. Любопытная подробность: в окнах подъемные рамы, применявшиеся в старину. Иконостас небольшой в роде невысокой преграды в древне-русском храме, весь залитый золотом, о четырех тонких коринфских колоннах.
Много солнечного света льется в 16 верхних окон, свет мягко ложится на матовое золочение иконостаса, на лепку чудесных хор, на расписной купол, на медальоны, создавая иллюзию лепных украшений, на колючие копья решеток в окнах, на светло-сиреневый фон зубчатых стен, углубляя их, как бы входя в них. Та к скромными и незатейливыми средствами подлинный мастер-художник достигает удивительных результатов. В церкви дивный резонанс. В знойный июльский день я подошел к окну с улицы, поднял раму и заслушался… в пустой церкви где-то пела пчела. Как будто отдаленные волны органа, стройного хора из множества голосов доносились до меня, то приближались, то удалялись в зависимости от полета пчелы. С хор сказанное слово звучало чистым мелодичным звуком.
Только радостное, веселое, «светское» настроение может возникать в такой уютной сельской церкви, похожей больше на масонскую ложу, в этой почти домашней молельне помещиков Куркина.
Покидая зеленую поляну с церковью хочется еще и еще раз оглянуться на нее, вобрать в себя изысканно певучий силуэт, запомнить навсегда образ прошлого искусства, и чары красоты кажется нигде так не поют, как, именно, в глуши, вдали от городов, от шума и плеска волн. Куркинский обширный парк полон самых неожиданно-красивых уголков, на каждом шагу разнообразие деревьев, перспектив, алей, прочих кружал. Особенно прекрасно место у прудов: высокая насыпная площадка, по сторонам которой растут две грандиозные липы, внизу – ясный большой пруд, еще ниже за ним – другой, березовые аллеи спускаются с площадки до ручья Дери-нога, через ручей перекинут деревянный мостик (бывшая плотина) за ручьем поднимаются пики сосен и сены елей.
Когда-то Резановы-Андреевы весной посредством плотины поднимали воду в ручье на несколько сажен, наполняли пруды и заполняли всю нижнюю часть парка, становившуюся прелестной по живописности. В прудах водилось много рыб, привозимой в живорыбных бочках из Кубенского озера за двадцать – тридцать верст. Парк год от году запускается, зарастают аллеи, рушатся в ветреные дни и ночи осени огромные деревья, преграждают дорожки, скрипят надломленные ветки, повсюду тление, мусор… на северной окраине парка у примитивной оранжереи маленький плодовый сад – яблони, кусты ягод, грядки клубники и земляники… невольно вспоминаешь, что когда-то тут вот в такой же знойный день, может быть
В саду служанки, на грядах,
Собирали ягоды в кустах,
И хором по заказу пели.
(Наказ, основанный на том,
Чтоб барской ягоды тайком
Уста лукавые не ели…)
Образы прошлого и настоящего перемеживаются: безвозвратно сгинуло тягчайшее рабовладение, но не должно уйти искусство старого быта, оно должно быть сохранено для будущих, надо думать, культурных счастливых поколений.
* * *
в Куркине сейчас тишина, почти не видно и не слышно жизни показной… трудовой народ треста живет за парком, в разнообразных службах, флигелях, наслоившихся у старого скотного двора. Полевая работа так трудна, так изматывает человека, что у него нет ни времени, ни желания отходить от своего утлого обиталища. Парк всегда почти безлюден, пуст. Когда-то он был свидетелем другой жизни, народных гуляний, шумных и колоритных своими подробностями, веселых прогулок наезжавших в Куркино гостей, родственников, молодежи…
в случайно найденном на улице г. Вологды обрывке старой рукописи описывается один из таких праздников, устраивавшихся ежегодно в Троицын день. Куркино преображалось до неузнаваемости – из замкнутой барской вотчины, мимо которой косясь, ходили крепостные в обычное время, оно становилось открытым, доступным всем. Открывались ворота усадьбы, садовые калитки – народ валил толпами и, веселясь сам потешал владельцев. «Мальчишки толпами валят в заповедное место – пишет неизвестный автор – не страшась уже розги садовника, выгоняющей во всякое другое время. Сторожа стоят у каждой клумбы, у каждого цветника и громким голосом объявляют господские приказания не рвать цветы, не топтать бордюров, по траве не ходить и т. д. Целые семьи поселян от деда до внука располагаются в рощах и едят принесенную с собой пищу… женщины, подкрепивши свои силы, затягивают самым варварским дискантом преглупые песни и… вереницей тянутся по дорожкам английского сада. На китайской беседке раздается гром оркестра и толпа валит слушать неслыханные звуки. Беседка трещит под бременем служащих и, наконец, ступеньки проваливаются, увлекая за собой мужчин и женщин.»
Автор, видимо, был близок к роду Резановых и происходил из «благородного сословия» описывал несколько маркируя своих «пейзаж открывая у них непременно «преглупый песни», «варварские дисканты» и в то же время утверждая естественное само собой понятное употребление садовниками розги для крестьянских детей «во всякое другое время», но все же из егоописания, довоображая, видишь оживленный нарядный Куркинский парк. Упоминавшийся ранее Алексеем Рязановым оставил более подробное описание того праздника «с законными» барскими причудами над крепостными и нарочителями «юмористическим» изображением «народного праздника». « С самого утра из всех окрестностей села кругом верст на 20-ть сходились поселяне и поселянки, разряженные, что называется в пух и прах, – пишет Рязанов, – мы всегда любовались с китайской беседки нашего сада на пестреющие с разных сторон группы крестьян с их семействами. Все тропинки полей кипели народом стекающимся со всех сторон и походили на пестрые ленты всевозможных цветов, колеблющихся ветерком, а солнце озаряло их, отражало в них свои лучи как в радуге. Подобно ручейкам с снеговых гор от весеннего солнца толпы народа с шумом валили в наш двор из все его ворот, и он захлебывался разноцветными волнами гуляющих. Посреди этой толпы несколько человек гигантского роста в самых странных костюмах, возвышаясь среди этого людского моря, расхаживали с палицами и пугали мальчишек, бегая за ними и сдергивая с них огромными шестами шапки, оставляя по следам своим писк и визг поселянок, которые опрометью бежали от них, подымая подол своего шелкового платья, совмещающего в своем колорите все цвета на свете. Качели летели со скрипом поднимая людей и резкая песнь, вторя свисту и скрипу качелей, раздавалась в воздухе, сопровождаемая игрой на кларнете и хлопками… Мужики, подгулявши в меру, в синем кафтане, в красной рубахе, с пуховой шляпой набекрень, ходя под качелями, щелкали орехи, вытаскивая их из своих полосатых штанов и махали белыми платками, приплясывая под лад песенников и музыкантов. Там подобно змее тянется длинный ряд сельских красавиц румяненных и набеленных подобно деревенским куклам, то свертываясь в кольцо останавливается и посреди его является какой-нибудь молодец с заткнутым за пояс полами своего кафтана и, ударяя по своей трехструнной балалайке, пускается вприсядку, размахивая шляпой, вздрагивая и ломаясь подобно гальванической лягушке, то – разрываясь на части, образовало несколько кругов и среди них начинается пляска… даже сам владыка дерзал иногда пуститься в камаринскую, потряхивая своей сединой и запутываясь в подряснике, косил траву своей седой бородой. Вершины палаток белели подобно стаду лебедей на озере и кипящий самовар со сбитнем пускал клубы пара, приманивая к себе промочить горлышко, на одной из них подобно шару на палатке главнокомандующего в военном лагере возвышалась зеленая елочка, сзывая удальцов подкрепить свои силы животворной влагой пенного вина и рябиновой настойкой, или травинкой. В другой стороне, рассыпаясь, бегали в горелки. Но, вот, толпа мальчишек, кидается к балкону дома, на котором появились корзины с пряниками, они толпятся снявши шапки и разинув рты, дожидаются, когда хозяева дома и их гости начнут драку из-за пряников до тех пор, пока ушат воды, вылитый с балкона не заставляет всех расступиться с криком, плачем, хохотом. Такая забава повторяется не один раз, и мальчишки расходятся с подбитыми глазами, растерявши свои шапки и порядочно разорвавши платье, очень довольные несколькими пряниками, которые им удалось поймать на мокром песке или в траве… Но вот запад вспыхивает пурпуром заката, волны народа рассыпаются радужными снопами в разные стороны, и звуки песен исчезают в отдалении, вторя песне рока сзывающего стадо с пастбища на покой.
Пряный, грубый быт, в котором для потехи выливали с господского балкона на головы детишек ушаты холодной воды, пили замертво, седовласый архиерей публично отплясывал трепака, дымился сбитень и бегали в толпе с шестом нелепые «дядюшки» отображается в описании Алексея Резанова как только что отпечатанная, еще пахнущая краской, лубочная картина. Этот «бытовой лубок», совмещающий в своем колорите «все цвета на свете» иллюстрирует с наглядной убедительностью умершую навсегда эпоху и обстановку праздничной «народной» усадьбы, в которой среди прекрасных классических декораций – архитектуры Куркина – свободно уживалась невероятная дичь и темнота.
Нужно сказать, что такой архитектурно-импозантный, великолепно-задуманный и осуществленный двор, залитый разноцветной, пестрой толпой, должен был производить неизгладимое впечатление по краскам. Да и все это «народное гуляние», конечно, полно своеобразной прелести живописности и редкого своеобразия.
Классическая внешность, видимость вполне уживались в наших бытовых условиях с восточными азиатскими контрастами, вполне ими определялись. Не меньшими контрастами была богата ежедневная внутренняя, комнатная жизнь усадебного Куркина. В художественно обработанных покоях с плафонами, с штофными обоями, с хрустальными люстрами, с мраморными статуэтками, с зеркальными горками с фарфором русских заводов. – Гарднера, Миклашевского, Поскочина, Софронова, Попова, иностранных Мейсена, сакса (парадный столовый сервиз с розами) и даже севра, с гравюрами, картинами, чудесной мебелью красного дерева и карельской березы, гнездилась непреодолимая дикость бытового уклада. Холерный 1831 год Резановы жили безвыездно в Куркине в ужасе и страхе за свою жизнь. Вот как рассказывает Алексей Резанов об этом знаменательном годе, вспоминая свое детство.
«Все углы нашего дома заставлены были плошками с дегтем и напрысканы были чесноковой настойкой. Руки наши непрерывно купались в уксусе… Смрад был ужасный… В сенях поставлены были жаровни, на которых днем и ночью трещал можжевельник в предостережении того, чтобы люди, приходящие со двора, не принесли в своих карманах холеры в дом. Детям убавили число классных часов из опасения, чтобы умственный занятия не ослабили душевных сил и не ввергли бы их в пучину заразы».
Праздная жизнь, обеспеченная настолько всем необходимым при даровом крестьянском труде, что за сто лет до самой революции, дед, отец и даже последний владелец усадьбы не имели надобности покупать постельное и столовое белье, пользуясь домотканым тонким полотном, заготовленным в первой трети XIX столетия, вызывала жанровые сцены внутреннего распорядка в доме.
«В кабинете при свете двух сальных свечек раздавались стуки косточек на щетках или совершались дела по хозяйственному департаменту, – вспоминает Алексей Резанов, – мы, маленькие дети, разгуливая по девичьим и лакейским от скуки поджигали на прялках дворовых женщин и лавок лен или засаживали гусаров в носы спящих лакеев и слушали разные нравственно-сатирические рассказы и любовались их игрой в три листика с подходом. Что же было другого делать? После ужина водилось обыкновение сидеть несколько времени за столом молча в присутствии не одного десятка лакеев, которые с заспанными лицами выползали из разных мест: один, чтоб взять со стола вино, другой, чтобы прибрать остаток пива, третий – взять сахарницу, четвертый – погасить лампу на стене, пятый – собрать со стола приборы, шестой, седьмой, пятнадцатый для того, чтобы отодвинуть от стола стулья, шестнадцатый стоял со щеткой, чтобы подмести пол, семнадцатый – чтоб покурить порошками, и если прибавить человека, ожидающего со свечей, чтоб проводить нас, и повара с поваренкой, выглядывающих в щелку двери, сердит ли барин или нет, а из других дверей хлебодарку, ожидающую Коровай хлеба ситнего и балого лежащих для запаса на столе, и несколько передневалых пирогов, то наверно можно было бы насчитать человек двадцать пять мужского и женского пола толпящихся вокруг трех или четырех господ, сидящих за столом. Все эти люди при скрипе стула бросались к столу и производили неимоверный шум».
В рабской обстановке помещичьего быта Куркинские обитатели чувствовали себя с детских лет, сживались с ней, считали вполне «разумной действительностью» окружающее холопство, проникавшее все поры тогдашней жизни.
Если помещик Куркина в своей домашней повседневной жизни на каждом шагу пользовался услугами многочисленной дворни, стремившейся по движению глаз угадать желание барина, привык к этому до пресыщения, то с этим большим «новым» чувством он принимал пресмыкательство со стороны случайных персонажей, изредка проявлявшихся в его доме по праздникам, забавлялся им, извлекая из него удовольствие для себя, сознавал свою силу и могущество над услужающим общественным укладом. Особенно сочный лубок оставил Алексей Рязанов в описании пасхальных приемов в Куркине.
«На другой или на третий день праздника все соседние попы со всем причтом с женами их являлись к нам славить и христосоваться. Не говоря уже о попах, дьяконах с дьяконами, которые наполовину были пьяные. Но особенного внимания заслуживают семинаристы, которые являлись с поздравительными речами и вставши перед образом, в своих до невозможности длинных сюртуках, с величайшими чубами, намазанными салом на голове, в валянных сапогах, декламировали самым уродливым образом свои речи. Начало одной из них я запомнил. Она начиналась обращением к моему батюшке следующими словами: О, великая персона, воссияло солнце! – больше не помню. Часто случалось, что некоторые их них, декламируя на память, вдруг останавливались и вытаскивая их кармана засаленные тетради , рылись в них несколько времени, чтоб припомнить забытое место, которое они с великим трудом отыскивали. После всей этой процессии, которая обыкновенно продолжалась не менее часа, им давали денег и кормили их за большим столом в лакейской или на кухне».
Из тех же воспоминаний возникают типичные образы гувернеров, учителей, дядек, капельмейстеров, один другого колоритнее и красочнее.
Вот француз-учитель с огромным красным носом, с черными барашками на голове… Приманивал нас сначала к себе бисквитами, а потом действовал арестом, ставкой на колени в угол… Не прошло и трех месяцев, как мы уже таскали его за нос… Шалостям нашим не было границ, притащивали в комнаты вожжи, мы опутывали ими стул и поставивши на него возили на стуле поочередно, то его, то нас… Радители наши были вполне уверены, что учитель-француз не может быть дурак».
Невольно вспоминается первая глава Пушкинской «Капитаснкой дочки», – где говорится, что для молодого Гринева нанят был француз мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Француз из Куркина мосье Бопре был нанят при таких обстоятельствах: жених сестры Алексея Резанова отправился в Москву закупать товары и подарки невесте, «по пути» ему заказали вместе с галантереей приобрести и француза-учителя.
Когда, наконец, француза прогнали появился некий А. А. Сироватко – «пузатое существо, с отекшим от пьянства лицом и руками». Этот пьяный учитель стоил мосье. Прогнали и его. Он отбыл из дому «положенный замертво на извощичьи дроги».
Дядька Кузьма «иногда в лакейской дерзал рассуждать о политике, основывая богатство государства на числе его жителей». Очень часто Кузьма усевшись на домовой галерее перед садом, положив под себя чулки и спицы, положивши нога на ногу и надевши на нос медные очки читал какую-нибудь книгу, и за такого рода занятием слыл мудрецом».
То же в некотором роде воспитатель детей – дядечка Кузьма знал названия государств и столиц их из географии, из истории читал о подвигах Ромула и Нумы Помпилия, в русском языке умел отличить глагол от наречия. С каким запасом знаний вступали в жизнь будущие «знатные вельможи» и как были воспитаны наглядно можно было судить по мосье Кузьме.
Помещики Куркина по всей вероятности, в конце концов мало отличались от своих дворовых: невественная обстановка окрашивалась лишь модным убранством дома, с которым внутренне помещики Куркина были связаны самым отдаленным образом. По крайней мере Алексей Резанов приводит комические факты суеверной косности, владевшей его родственниками, уже во второй половине XIX столетия. Помещики Куркина верили, что нельзя три дня вколачивать гвозди в новом доме, громко стучать, огонь для освещения нового дома надо добывать непременно «деревянный» (посредством трения дерево о дерево), хлеб, соль, квашня и петух должны предшествовать вступающим в дом, боялись перебегающего дорогу зайца, встретившегося попа и т. д.
Праздная жизнь, сосредоточенная почти исключительно на чревоугодии, убивала всякую энергию, способствовала развитию лени, неподвижности, самодурства «от нечего делать».
Что стоит описание Алексея Резанова зимней переездки помещиком Куркина из усадьбы в г. Вологду на расстоянии 25 верст. За много недель, до назначенного срока обсуждались все малейшие подробности путешествия, все взвешивалось и обдумывалось, назначались повозки, лошади, производилось укладывание необходимых вещей – вырабатывался точнейший регламент – и все это с самым серьезным, озабоченным видом. «Наконец наступает давно ожидаемый день. Отправляется вперед взвод дворовых людей с лопатами разгребать снег в отводах и отгонять как можно дальше от дорог зайцев, чтобы какой-нибудь косой не пережавши дорогу, не накликал грехом несчастья. Штаны на штаны, фуфайки на фуфайки, шерстяные колпаки на голову, потом шапка с повязанными наушниками. Еще чуть свет весь двор покрывается подводами с сундуками, ящиками, перинами, и пр. и пр., народ спешит укладывая свое имущество, не желая ничего оставить, как будто перед наступающим французом. Барские возки подталкиваются к крыльцу, нагреваются или только что вынутыми из печки горячими хлебами, или наполняются, подобно бочкам селедками, вонючими мужиками, которые своим двухконечным дыханием нагревают и заражают воздух. Дворецкий то впереди кричит во всех деревнях, чтоб отворяли отводы, то объезжая все экипажи до последнего фургона с девками, собаченками и кошками и осматривает не случилось какое несчастье. Всего смешнее было смотреть на рыдван капельмейстера, запряженный самым скверными клячами, на козлах которого должность кучера исправлял какой-нибудь псарь или сапожник. Это был настоящий Ноев ковчег. Начиная с самого капельмейстера, весьма похожего на медведя, укутанного поперек и крестообразно несколькими пуховыми платками и его дражайшей половины, окруженной несколькими собачниками, зашитыми в войлок и кошкой, которая будучи запихана в мешок, высовывала свою усатую морду и мешала саамы несносным образом, до передовой пегой лошади, которая все ворочалась назад»…
Приехав из деревенского в городское Куркино, все поздравляли друг друга с благополучным путешествием, сделанным «как будто вокруг света» – заключает Алексей Рязанов в совей семейной хронике.
Патриархальный крепостной уклад в мелкопоместной Куркинской усадьбе восстает перед нами со многими его уродливостями и комическими сторонами. Только подумать, что из классического, ясного по архитектурным формам, великолепно убранного внутри всеми современными высоко художественными предметами обстановки, украшенного английским парком с гротами, с искусственными плотинами, газонами, китайскими беседками двигался такой варварски снаряженный обоз с помещиками и дворовыми тревожно наблюдавшими из кибиток, как бы не перебежал дорогу заяц, невольно ощущаешь пряную струю быта, невообразимую смесь культуры с вековыми предрассудками, сплав Востока и Запада, выраженный в самых неожиданных формах. Эти черты типичны для всей помещичьей средней и мелкоместной усадьбы, типичны они и для всех вологодских усадеб – Никольского, Покровского, Погорелова, Осанова, Остахова и др.
Род Резановых-Андреевых за полуторастолетнюю давность ничем не выдавался из общего уровня, представителя его тихо и скромно сменяли один другого, ни одной яркой личности за исключением, по-видимому, строителя усадьбы прадеда Федора Дмитриевича Резанова. В этом также немалая типичность: такова судьба большинства дворянских родов, только в своей массе создавших особый пласт культуры.
В меру сил помещикам Куркина свойственны были и духовные запросы, которые можно проследить по составу Куркинской библиотеки, вывезенной и усадьбы в 1918 году.
Библиотека небольшая – в 3000 томов. Начальное ядро библиотеки – XVIII столетие. Довольно ярко представлены литературные течения восходящие к концу XVIII века – мистицизм (Юнг, Штиллинг) и сентимантализм. Но главное ядро библиотеки – литература XIX века. Пушкинский период, пушкинская пленда представлены первыми изданиями, почти с исчерпывающей полнотой, читаны, носят на своих страницах отметки «Ногтей», «записей», дум.
В 50 – 70 годах библиотека пополняется специальной сельскохозяйственной литературой – по земледелию, скотоводству, пчеловодству, винокурению. Это время хозяйственного развития Куркина при Дмитрии Федоровиче Резанове. Одновременно в библиотеку поступают заграничные идания Герцена «Колокол» (1857, 1858, 1860 гг.), «Голоса из России» (1858 – 1859 гг.), «Полярная звезда» за 1856, 1858, 1859, 1861 гг., сочинения Некрасова, собрание стихотворений декабристов (Лейпциг 1862 г.) и др.. кроме названных книг Куркинская библиотека содержит множество путеводителей по Западной Европе, карт, планов европейских столиц, каталогов музеев, ценных художественных альбомов.
Преобладание в библиотеке книг по художественной литературе свидетельствует об определенной склонности Резановых-Андреевых к искусству, к красоте. Это они унаследовали от прадеда.
Из поколения в поколение передавалась привязанность к искусству, которая особенно ярко сказалась в факте сохранения внутреннего и внешнего ансамбля усадьбы до конца пребывания в ней потомственных владельцев. Они неспособны были создать ничего нового и прекрасного, прадед как бы исчерпал возможности всего рода, но они поняли свои охранительные задачи и выполнили их.
Старый быт навсегда пережит. В наше время Куркино потеряло прежний замкнутый характер, в нем теплится другая жизнь, и пусть – но памятники архитектуры должны остаться неприкосновенными, ибо они представляют самовладеющую художественную ценность, единственным владельцем их является русское искусство.
Иван Евдокимов