Несколько раз ему хотелось поднять воинов в наступление и захватить
поселение гуронов врасплох, но большой опыт разведчика удерживал его от
столь опасного и бесполезного эксперимента. Соколиный Глаз внимательно
вслушивался, не доносятся ли звуки военных действий оттуда, где находился
Ункас. Но слышались только вздохи ветра, которые порывами проносились
по лесу, предвещая бурю. Наконец, поддавшись собственному нетерпению,
разведчик, вопреки своему опыту, решил действовать, и, не скрываясь
больше, воины осторожно двинулись вверх по речке.
Разведчик притаился в кустарнике, а воины залегли в лощине, по которой протекала речка. Едва заслышав тихий ясный сигнал своего командира,
весь отряд выбрался на берег и, подобно темным призракам, в молчании окружил разведчика. Соколиный Глаз пошел вперед, за ним поодиночке двинулись делавары, ступая точно по следам охотника, чтобы оставить лишь один
след.
Как только отряд вышел из-под прикрытия деревьев, сзади раздался залп
из нескольких ружей, и один из делаваров, высоко подпрыгнув, словно раненый олень, упал плашмя на землю, мертвый.
- Я боялся именно такой дьявольской шутки с их стороны! - воскликнул
разведчик по-английски и прибавил на делаварском языке: - Становитесь
под прикрытие, молодцы, и стреляйте!
Отряд мгновенно рассеялся, и, прежде чем Хейворд пришел в себя от
изумления, он увидел, что остался один с Давидом. К счастью, гуроны уже
отступили, и они были в безопасности от выстрелов. Но, очевидно, такое
положение вещей не могло долго продолжаться; разведчик первый бросился
преследовать убегающих, посылая выстрел за выстрелом и перебегая от дерева к дереву.
По-видимому, в первом нападении гуронов участвовало немного воинов;
число их, однако, сильно увеличивалось, по мере того, как бывшие впереди
отступали к своим друзьям, и вскоре ответный огонь с их стороны почти
сравнялся по силе с выстрелами наступавших делаваров. Хейворд бросился в
середину сражающихся и, подражая тактике своих сотоварищей, стал стрелять.
Бой разгорался все сильнее и упорнее. Раненых было мало, так как оба
отряда держались под защитой деревьев. Но счастье стало постепенно изменять Соколиному Глазу и его отряду. Проницательный разведчик скоро заметил угрожавшую ему опасность, но не знал, как избежать ее. Он понимал,
что отступление могло оказаться еще более опасным, и потому решил оставаться на месте, хотя видел, что число неприятелей с фланга все прибывает. Делаварам стало трудно удерживаться под прикрытием, они почти совсем
прекратили огонь. В эту затруднительную минуту, когда они думали, что
вражеское племя постепенно окружает их, делавары вдруг услышали боевой
клич и грохот выстрелов, раздавшиеся из-под сводов леса, оттуда, где был
Ункас.
Результаты этого нападения дали себя знать тотчас же и принесли
большое облегчение разведчику и его друзьям. Повидимому, враги ошиблись
в оценке численности преследующего их отряда, и большинство гуронов повернули против нового противника.
Соколиный Глаз, ободряя своих воинов и голосом и собственным примером, приказал им нападать на врага как можно энергичнее. Воины немедленно и очень удачно исполнили приказание своего вождя. Гуроны принуждены
были отступить, и бой с более открытого места, на котором он начался,
перешел в чащу, где нападающим удобнее скрываться. Тут сражение продолжалось с большим жаром и, по-видимому, с сомнительным успехом. Хотя никто из делаваров не был убит, но многие из них ослабели от потери крови,
так как раненых было уже много вследствие невыгодного положения отряда.
Соколиный Глаз воспользовался удобным случаем, чтобы стать под дерево, которое прикрывало Хейворда; большинство его воинов находились вблизи него, немного направо, и продолжали частую, но бесплодную стрельбу по
скрывшимся врагам.
- Вы, молодой человек, майор, - сказал разведчик, опуская приклад
"оленебоя" на землю и устало опираясь на его ствол, - может быть, вам
придется вести когда-нибудь армию против мингов. Вы видите, тут главное
дело в проворстве рук, меткости глаза и умении найти себе прикрытие. Ну
что бы вы сделали здесь, если бы у вас под командой были королевские
войска?
- Штыки проложили бы дорогу.
- Да, вы говорите разумно с точки зрения белого человека, но здесь, в
пустыне, предводитель должен спросить себя, сколькими жизнями он может
пожертвовать. Кавалерия, вот что решило бы дело.
- Лучше в другое время поговорим об этом, - заметил Хейворд, - а теперь не перейти ли нам в наступление?
- Я не вижу ничего дурного в том, что человек проведет минуту отдыха
в полезных размышлениях, - ответил разведчик. - Что касается нападения,
то мера эта не особенно мне по душе, так как тут приходится жертвовать
несколькими скальпами. Впрочем, - прибавил он, наклоняя голову и прислушиваясь к шуму отдаленной битвы, - если мы хотим быть полезными Ункасу,
то надо очистить дорогу от этих негодяев!
Он повернулся быстро, с решительным видом и прокричал своим индейцам
несколько слов на их языке. В ответ на его слова раздался громкий крик,
и все воины поспешно вышли из-за прикрывавших их деревьев. При виде множества темных фигур, внезапно появившихся перед их глазами, гуроны дали
залп поспешно и вследствие этого неудачно. А делавары бросились к лесу
большими прыжками, словно барсы, почуявшие добычу. Впереди всех был Соколиный Глаз. Он размахивал своим страшным оружием и воодушевлял воинов
примером. Некоторые из более старых и опытных гуронов, которых не устрашил маневр врага, выстрелили из своих ружей и оправдали опасения разведчика, сразив трех воинов, стоявших впереди отряда. Но этот удар не остановил стремительности нападения. Делавары ворвались туда, где укрывался
неприятель, и вскоре уничтожили всякие попытки сопротивления со стороны
гуронов.
Рукопашная схватка была очень короткой. Осажденные поспешно отступали, пока не добрались до противоположного края чащи, где и засели под
прикрытием, сражаясь с отчаянным упорством. В эту критическую минуту,
когда счастье снова начало изменять делаварам, позади гуронов послышался
звук ружейного выстрела, и пуля со свистом вылетела из-за одной из хижин
бобров. Вслед за выстрелов послышался страшный, яростный боевой клич.
- Это сагамор! - вскрикнул Соколиный Глаз и ответил на клич своим
громовым голосом. - Ну, теперь мы окружили их и спереди и с тыла!
Действие этого выстрела на гуронов было поразительно. Приведенные в
отчаяние нападениями с тыла, воины сразу рассеялись, не думая ни о чем,
кроме бегства. Многие из них пали под пулями и ударами делаваров.
Мы не станем останавливаться на свидании между разведчиком и Чингачгуком или на еще более трогательной встрече Хейворда с Мунро. Достаточно
было нескольких коротких, поспешно сказанных слов, чтобы объяснить положение и тех и других. Потом Соколиный Глаз указал своему отряду на сагамора и передал главное предводительство в руки вождя могикан. Чингачгук
принял предводительство с величавым достоинством. Он повел отряд назад
через чащу; на равнине, где было достаточно деревьев для прикрытия, он
отдал приказ остановиться.
Впереди почва опускалась довольно круто, и перед глазами делаваров
простиралось узкое, темное лесистое ущелье, тянувшееся на несколько
миль. В этом густом лесу Ункас все еще продолжал сражаться с главными
силами гуронов.
Могиканин и его друзья подошли к краю обрыва и стали внимательно
прислушиваться к долетавшему до них шуму битвы. Несколько птиц, спугнутых со своих гнезд, летали над деревьями долины; то тут, то там легкие
клубы дыма поднимались над деревьями, указывая, где всего жарче схватка.
- Поле битвы, кажется, подвигается вверх, - сказал Дункан, кивнув в
сторону, откуда раздался новый залп, - и, если мы ударим на врага отсюда, пожалуй, немного пользы принесем нашим друзьям.
- Гуроны свернут в ущелье, где лес гуще, - сказал разведчик, - и тогда мы очутимся как раз с фланга... Ступай, сагамор. Ты едва поспеешь
вовремя, чтобы испустить военный клич и повести своих молодых воинов. Я
останусь здесь. Ты знаешь меня, могиканин: ни один гурон не пройдет к
тебе с тыла без того, чтобы "оленебой" не предупредил тебя об этом.
Индейский вождь остановился на минуту, наблюдая за битвой; оба отряда
постепенно поднимались все выше по обрыву - верный знак, что делавары
одерживали верх. Он не покинул своего поста до тех пор, пока не убедился
в близости и друзей и врагов, пока пули делаваров не защелкали по земле,
словно град, предшествующий грозе. Соколиный Глаз, Мунро, Хейворд и Давид отошли на несколько шагов и стали под деревья, ожидая исхода битвы
со спокойствием, свойственным только очень опытным бойцам.
Скоро выстрелы перестали тревожить эхо в лесу; казалось, они раздавались уже на открытой местности. Потом на опушке леса стали показываться
воины; дойдя до прогалины, они собирались все вместе, как будто готовились дать тут последний отпор. Скоро образовалась сплошная линия темных
фигур. Хейворд испытывал сильное нетерпение и тревожно поглядывал на
Чингачгука. Вождь все еще сидел на утесе и следил за битвой с таким видом, словно он находился на этом посту только для того, чтобы наблюдать
за ходом сражения.
- Делавару пора ударить по врагу! - сказал Дункан.
- Нет, нет еще! - ответил разведчик. - Когда делавар почует близость
друзей, он даст им знать, что находится здесь... Смотрите, смотрите, негодяи сбились в одну кучу вон под теми соснами, словно пчелы, возвратившиеся после полета! Господи боже мой! Да любая женщина могла бы всадить
пулю в такой клубок проклятых мингов!
В эту минуту раздался боевой клич, и с десяток гуронов упали от залпа, данного Чингачгуком и его отрядом. В ответ на этот залп из лесу донесся другой боевой клич, и в воздухе раздался громкий вой, словно тысяча голосов слилась в этом звуке. Гуроны дрогнули, ряды их раскололись, и
Ункас во главе сотни воинов прорвался из лесу через эту брешь.
Молодой воин махнул руками вправо и влево, указывая на врага своим
воинам. Разбитые гуроны бросились снова в лес, преследуемые победоносными воинами племени ленапов. Прошло не более минуты, а звуки уже замирали
в различных направлениях и постепенно терялись под сводами леса. Но одна
маленькая кучка гуронов, очевидно не желавшая искать прикрытия, медленно, с мрачным видом продолжала подниматься по косогору, только что покинутому Чингачгуком и его отрядом. Магуа выделялся в этой группе своим
свирепым лицом и высокомерными, властными движениями.
Ункас остался почти один, так как, желая продолжать преследование
врагов, разослал почти всех своих воинов. Но он забыл всякую осторожность, когда в глаза ему бросилась фигура Хитрой Лисицы. Он испустил боевой клич, на который отозвалось шесть-семь воинов, и ринулся на врага,
не обращая внимания на неравенство сил. Магуа, внимательно следивший за
ним, остановился, со злобной радостью готовясь встретить нападение. Но в
ту минуту, когда он думал, что неосмотрительность предаст пылкого врага
в его руки, раздался снова боевой клич, и на подмогу Ункасу бросился Соколиный Глаз в сопровождении своих белых воинов. Гурон сейчас же отступил и начал быстро подниматься вверх по косогору.
Не время было приветствовать или поздравлять друг друга; Ункас, хотя
и знал о присутствии своих друзей, продолжал преследование с быстротой
ветра. Напрасно Соколиный
Глаз кричал ему, чтобы он остерегался засады, - молодой могиканин
пренебрегал неприятельским огнем и принудил врага бежать так же стремительно, как бежал он сам. Вскоре преследуемые и преследователи на небольшом расстоянии друг от друга вошли в селение вейандотов.
Ободренные видом своих жилищ, хотя и утомленные преследованием, гуроны остановились у хижины совета и стали биться с яростью отчаяния. Нападение делаваров походило на ураган. Томагавк Ункаса, выстрелы Соколиного
Глаза, твердая еще рука Мунро - все было пущено в дело, и земля вскоре
была усеяна трупами их врагов. Но Магуа, несмотря на горячее участие,
которое он принимал в битве, остался невредим.
Когда хитрый вождь увидел, что все его товарищи пали, он испустил
крик гнева и отчаяния и покинул поле сражения с двумя своими друзьями,
уцелевшими в битве.
Ункас бросился за ним; Соколиный Глаз, Хейворд и Давид бежали следом
за молодым вождем. Разведчик делал все, что мог, выставив вперед дуло
своего ружья и защищая им друга, словно заколдованным щитом. Магуа сделал было последнюю попытку отомстить за все свои потери, потом, отказавшись от этого намерения, одним прыжком скрылся в чаще. Враги его последовали за ним, и неожиданно все они проскользнули в известную уже читателю пещеру. Соколиный Глаз радостно заявил, что теперь победа в их руках. Преследователи бросились в длинный, узкий проход как раз вовремя,
чтобы увидеть убегавших гуронов. Вопли, женщин и плач детей, сотни испуганных голосов отдавались под гулкими сводами. Вся пещера при тусклом,
неверном свете казалась преддверием ада.
Ункас не спускал глаз с вождя гуронов, как будто только он один на
свете существовал для него. Хейворд и разведчик бежали за ним по пятам,
волнуемые общим с ним чувством.
Путь их в темных, мрачных проходах становился все запутаннее; фигуры
убегавших воинов виднелись реже и менее отчетливо.
Одну минуту друзья думали, что потеряли след гуронов, как вдруг светлое платье мелькнуло у отдаленного прохода, который, по-видимому, шел к
горе.
- Это Кора! - вскрикнул Хейворд голосом, в котором ужас смешивался с
восторгом.
- Кора! Кора! - повторил Ункас, кидаясь вперед с быстротой оленя.
- Это девушка! - кричал разведчик. - Мужайтесь, леди!
Мы идем! Мы идем!
При виде пленницы погоня началась снова с удесятеренной быстротой. Но
путь был неровен и местами почти непроходим. Ункас бросил свое ружье и
перепрыгивал через все препятствия с головокружительной быстротой. Хейворд последовал его примеру, хотя минуту спустя оба они могли убедиться
в безумии своего поступка, услышав звук выстрела, который успели дать
гуроны, пробегая по проходу в горы. Пуля, пущенная одним из них, слегка
ранила молодого могиканина.
- Мы должны схватиться с ними врукопашную! - сказал разведчик, отчаянным прыжком перегоняя своих друзей. - Негодяи перебьют нас всех на
этом расстоянии. Смотрите, они держат девушку так, чтобы она служила щитом для них!
Хотя товарищи не обратили внимания на его слова или, вернее, не слышали их, они последовали его примеру и с невероятными усилиями подобрались к беглецам настолько близко, чтобы видеть, как два воина вели Кору,
а Магуа распоряжался, отдавая приказания к бегству. Одно мгновение все
четыре фигуры ясно вырисовывались на фоне неба, а затем исчезли. Вне себя от отчаяния, Ункас и Хейворд напрягли усилия, и без того почти нечеловеческие, и выбежали из пещеры как раз вовремя, чтобы заметить, каким
путем удалились преследуемые. Приходилось подниматься в гору опасной,
трудной тропой.
Разведчик, обремененный ружьем, шел позади Хейворда; Хейворд следовал
по пятам Ункаса. Всевозможные препятствия преодолевались с невероятной
быстротой; при других обстоятельствах эти препятствия казались бы непреодолимыми. К счастью для преследователей, гуроны, задерживаемые Корой,
не могли бежать так быстро.
- Стой, собака вейандот! - кричал Ункас, потрясая блестящим томагавком. - Делавар приказывает тебе остановиться!
- Я не пойду дальше! - крикнула Кора, внезапно останавливаясь на краю
утеса, высившегося над глубокой пропастью. - Убей меня, если хочешь, гурон: я не пойду дальше!
Индейцы, державшие девушку, немедленно занесли над ней свои томагавки, но Магуа остановил их поднятые руки. Он вынул свой нож и обернулся к
пленнице.
- Женщина, выбирай, - сказал он, - или вигвам Хитрой Лисицы, или его
нож!
Кора, даже не взглянув на него, упала на колени и, протянув руки к
небесам, проговорила кротким, но твердым голосом:
- Господи, реши мою судьбу!
- Женщина, - повторил Магуа хриплым голосом, напрасно стараясь поймать хоть один взгляд ее ясных блестящих глаз, - выбирай!
Однако Кора не обращала на него никакого внимания. Гурон задрожал и
высоко занес руку с ножом, но нерешительно опустил ее, как бы сомневаясь. После недолгих колебаний он снова поднял клинок; как раз в это время над его головой раздался пронзительный крик, и Ункас, прыгнув со
страшной высоты на край утеса, упал между ними. Магуа отступил, но один
из его спутников воспользовался этим мгновением и всадил нож в грудь Коры.
Гурон бросился, словно тигр, на оскорбившего его соплеменника, но тело упавшего между ними Ункаса разделило борцов. Магуа, обезумевший от
совершенного на его глазах убийства, всадил нож в спину распростертого
делавара, издав при этом нечеловеческий крик. Но Ункас, вскочив на ноги,
подобно раненому барсу, кинулся на убийцу Коры и бросил его мертвым к
своим ногам; на это ушли его последние силы. Потом суровым, неумолимым
взглядом он посмотрел на гурона, и в глазах его выразилось все, что он
сделал бы с ним, если бы силы не оставили его. Магуа схватил бессильную
руку делавара и вонзил ему нож в грудь три раза подряд, пока Ункас, все
время продолжавший смотреть на него взором, полным беспредельного презрения, не упал мертвым к его ногам.
- Сжалься, сжалься, гурон! - крикнул сверху Хейворд; он задыхался от
ужаса. - Пощади его, и тебя пощадят!
Победоносный Магуа взмахнул окровавленным ножом и испустил крик, полный дикой, свирепой радости и торжества, такой громкий, что звуки его
донеслись до тех, кто сражался в долине на тысячу футов ниже утеса. В
ответ на этот крик раздался другой, вылетевший из уст разведчика. Его
высокая фигура быстро приближалась к дикарю; он перепрыгивал через опасные утесы такими большими, смелыми прыжками, словно обладал способностью
двигаться по воздуху. Но, когда охотник добрался до места ужасного
убийства, он нашел там уже только мертвые тела.
Разведчик взглянул мимоходом на жертвы и окинул затем взглядом препятствия, которые должны были встретиться при подъеме. На самой вершине
горы, на краю головокружительного обрыва, стояла какая-то фигура с поднятыми руками, в страшной угрожающей позе. Соколиный Глаз не стал рассматривать лицо этого человека, но вскинул ружье и прицелился. Вдруг с
вершины горы на голову одного из беглецов-гуронов упал камень, и затем
показалось пылающее негодованием лицо честного Гамута. Из расселины горы
показался Магуа. Спокойно и равнодушно он перешагнул через труп последнего из своих товарищей, перескочил через другую широкую расселину и
поднялся на гору, туда, где его не могла достать рука Давида. Ему оставалось сделать только один прыжок, чтобы спастись. Но, прежде чем прыгнуть, гурон остановился и, грозя кулаком в сторону разведчика, крикнул:
- Бледнолицые - собаки! Делавары - трусливые женщины! Магуа оставляет
их на горах в добычу воронам!
Он хрипло рассмеялся, сделал отчаянный прыжок и сорвался, успев все
же ухватиться руками за куст на краю утеса. Соколиный Глаз припал к земле, словно хищный зверь, готовый сделать прыжок; он дрожал от нетерпения, как лист дерева, колеблемый ветром. Магуа повис на руках во весь
рост и нащупал ногами камень, на который мог встать. Потом, собрав все
силы, он сделал попытку взобраться на утес; это удалось ему, он уже коснулся коленями гребня горы... Именно в то мгновение, когда враг как бы
свернулся в комок, разведчик прицелился, и в тот же миг раздался выстрел. Руки гурона ослабели, тело его отклонилось назад, только ноги оставались в том же положении. Он обернулся, взглянул на врага с непримиримой злобой и погрозил ему со свирепым, вызывающим видом. Но руки Магуа
выпустили ветку, за которую держались: одно мгновение видно было, как
его темная фигура стремительно летела вниз головой мимо кустарника,
окаймлявшего гору, - летела к своей гибели.
Глава XXXIII
Был каждый доблестен и смел,
Они разбили мусульман.
Валялись груды вражьих тел,
Ручьями кровь текла из ран.
Когда победное "ура"
Предсмертный заглушило стон,
Увидели друзья, что им
Вдруг улыбнулся он.
Бой кончен. Веки он смежил
И умер просто, как и жил...
Халлек
Солнце, вставшее на следующее утро, застало племя ленапов в печали.
Отзвучали звуки битвы, делавары насытили свою старинную жажду мести,
истребив целое поселение гуронов. Сотни воронов, поднимавшихся над голыми вершинами гор или пролетавших шумными стаями над лесом, указывали
путь к недавнему полю сражения.
Не слышно было ни радостных восклицаний, ни торжественных песен.
Чувство гордости и восторга сменилось глубоким унынием.
Хижины были покинуты; вблизи них широким кругом стояла толпа людей с
грустными, нахмуренными лицами.
Шесть делаварских девушек, распустив свои длинные темные волосы, которые теперь свободно падали им на грудь, стояли неподвижно в стороне;
только по временам они подавали признаки жизни, рассыпая душистые лесные
травы и цветы на ложе, где под покровом индейских одежд покоились останки благородной, прекрасной Коры. Тело ее было обернуто простой, грубой
тканью, а лицо навсегда скрыто от взгляда людей. В ногах ее сидел Мунро.
Его покрытая сединами голова была низко опущена; изборожденное морщинами
лицо, наполовину скрытое рассыпавшимися в беспорядке прядями седых волос, выражало боль тяжелой утраты. Рядом с ним стоял Гамут с обнаженной
головой; его грустный, встревоженный взгляд беспрестанно переходил с томика, из которого можно было почерпнуть так много святых изречений, на
существо, которое было дорого его сердцу. Хейворд стоял вблизи, прислонясь к дереву, мужественно стараясь подавить порывы горя.
Но, как ни печальна, ни грустна была эта сцена, она была далеко не
столь трогательна, как та, что происходила на противоположном конце поляны. Ункас в самых великолепных, богатых одеждах своего племени сидел,
словно живой, в величественной, спокойной позе. Над головой его развевались роскошные перья, ожерелья и медали украшали в изобилии его грудь.
Но глаза его были неподвижны, безжизненны.
Перед трупом стоял Чингачгук, без оружия, без украшений, без раскраски; только синяя эмблема его племени ярко выступала на обнаженной груди
сагамора. С того времени как собрались все его соплеменники, могиканин
не сводил пристального взгляда с безжизненного лица своего сына.
Вблизи стоял разведчик в задумчивой позе, опираясь на свое роковое
оружие мести. Таменунд, поддерживаемый старейшинами своего племени, сидел на возвышении, откуда мог смотреть на безмолвное, печальное собрание.
В стороне от толпы стоял воин в чужестранной форме; за ним - его боевой конь, находившийся в центре всадников, очевидно приготовившихся отправиться в далекое путешествие. По одежде воина видно было, что он занимал важное место при губернаторе Канады. По-видимому, он явился слишком
поздно, чтобы исполнить данное ему поручение - примирить пылких противников, - и теперь присутствовал молчаливым свидетелем при последствиях
битвы, которую ему не удалось предотвратить.
День приближался уже к полудню, а между тем толпа пребывала все в том
же тяжелом безмолвии. Иногда раздавалось тихое, заглушенное рыдание; но
в толпе не было заметно ни малейшего движения. Только по временам поднимался кто-нибудь, чтобы оказать простые, трогательные почести умершим.
Наконец делаварский мудрец протянул, руку и встал, опираясь на плечи
своих товарищей. Он казался очень слабым, словно с того времени, как он
говорил в последний раз со своим племенем, прошел целый век.
- Люди ленапов! - сказал он глухим голосом. - Лицо Маниту скрылось за
тучей! Взор его отвращен от нас, уши закрыты, язык не даст ответа. Вы не
видите его, но кара его перед вами. Откройте ваши сердца, и пусть души
ваши не говорят лжи. Люди ленапов! Лицо Маниту скрыто за тучами!
За этими простыми, но страшными словами наступило глубокое безмолвие,
как будто дух, которому они поклонялись, сам произнес эти слова. Даже
безжизненный Ункас казался живым существом в сравнении с неподвижной
толпой, окружавшей его.
Но, когда постепенно впечатление от этих слов несколько ослабело, тихие голоса начали песнь в честь умерших. То были женские голоса, мягкие
и невыразимо печальные. Когда кончала одна певица, другая продолжала
хвалу или жалобу. По временам пение прерывалось общими взрывами горя.
Одна из девушек начала восхваление покойного воина скромными намеками
на его качества. Она называла его "барсом своего племени", говорила о
нем, как о воине, чей мокасин не оставлял следа на росе; прыжок его походил на прыжок молодого оленя; глаза были ярче звезд в темную ночь; голос во время битвы могуч, как гром Маниту. Она напоминала о матери, которая родила его, и пела о счастье быть матерью такого сына.
Другие девушки еще более тихими голосами упомянули о чужестранке,
почти одновременно с молодым воином покинувшей землю. Они описывали ее
несравненную красоту, ее благородную решимость.
После этого девушки заговорили, обращаясь к самой Коре со словами,
полными нежности и любви. Они умоляли ее быть спокойной и не бояться за
свою будущую судьбу. Спутником ее будет охотник, который сумеет исполнить малейшее ее желание и защитить ее от всякой опасности. Они обещали,
что путь ее будет приятен, а ноша легка. Они советовали ей быть внимательной к могучему Ункасу. Потом, в общем бурном порыве, девушки соединили свои голоса в песне в честь могиканина. Они называли его благородным, мужественным, великодушным.
В самых нежных словах они сообщали ему, что знают о влечении его
сердца. Делаварские девушки не привлекали его; он был из племени, некогда владычествовавшего на берегах Соленого Озера, и его желания влекли
его к народу, который жил вблизи могил его предков. Раз он выбрал белую
девушку - значит, так нужно. Все могли видеть, что она была пригодна для
полной опасности жизни в лесах, а теперь, прибавляли девушки, мудрый
владыка земли перенес ее в те края, где она может быть счастлива навеки.
Потом, переменив свой напев, плакальщицы вспомнили о другой девушке - Алисе, рыдавшей в соседней хижине. Они сравнивали ее с хлопьями снега - с легкими, белыми, чистыми хлопьями. Они знали, что она прекрасна в глазах молодого воина, так похожего на нее цветом кожи.
Делавары слушали как зачарованные; по их выразительным лицам ясно было, как глубоко их сочувствие. Даже Давид охотно прислушивался к тихим
голосам девушек, и задолго до окончания пения по восторженному выражению
его глаз было видно, что душа его глубоко потрясена.
Разведчик - единственный из белых, понимавший песни, - очнулся от
раздумья, в которое он был погружен, и наклонил голову, как бы для того,
чтобы уловить смысл песни.
Когда девушки заговорили о том, что ожидало Кору и Ункаса, он покачал
головой, как человек, сознающий заблуждения их простых верований, и,
приняв прежнюю позу, оставался в таком положении, пока не окончилась церемония погребального обряда.
Чингачгук составлял единственное исключение из всей толпы туземцев,
так внимательно следивших за совершением обряда. За все это время взгляд
его не отрывался от сына, и ни один мускул на застывшем лице не дрогнул
даже при самых отчаянных или трогательных взрывах жалоб.
Все его чувства как бы замерли, для того чтобы глаза могли в последний раз взглянуть на черты, которые он любил так долго и которые скоро
будут навсегда сокрыты.
Когда пение окончилось, из толпы выступил воин, известный своими подвигами, человек сурового, величественного вида. Он подошел к покойнику
медленной поступью и стал рядом с ним.
- Зачем ты покинул нас, гордость делаваров? - начал он, обращаясь к
безжизненному телу Ункаса. - Время твоей жизни походило на солнце, когда
оно еще только встает из-за деревьев, твоя слава была ярче его света в
полдень. Кто из видевших тебя в битве подумал бы, что ты можешь умереть?
Твои ноги походили на крылья орла, рука была тяжелее падающих ветвей
сосны, а голос напоминал голос Маниту, когда он говорит в облаках. Гордость делаваров, зачем ты покинул нас?
Следом за ним, в строгом порядке, подходили другие воины.
Когда большинство самых знаменитых людей племени отдали свою дань покойному, восхвалив его в песнях или речах, снова наступило глубокое,
внушительное безмолвие.