Глава вторая. 
МУРАВЕЙНИК

 ...Я говорил о нашем Фенелоне с чувством; 
я знал его, сколько можно знать человека в мои лета. 
Я обязан ему всем и тем, может быть, 
что я умею любить Жуковского.
К. Н. Батюшков. Из письма к В. А. Жуковскому от 3 ноября 1814 года (III, 305)

      Дед Батюшкова, Лев Андреевич, был женат на Анне Петровне Ижориной, а ее родная сестра, рано умершая, была замужем за Никитой Артамоновичем Муравьевым, отцом Михаила Никитича. А сам М. Н. Муравьев, поэт, прозаик и просветитель конца XVIII столетия, приходился Константину Батюшкову двоюродным дядей.

 

ДЯДЮШКА

      Об известном, но забытом поэте XVIII века М. Н. Муравьеве существует обширная литература1: большинство исследований относится к недавнему времени. Лишь в конце 1930-х годов литературоведы обратили серьезное внимание на этого оригинальнейшего поэта-новатора.
      Биография его вкратце такова. Родился Михаил Никитич Муравьев 25 октября 1757 года. Отец его, Никита Артамонович, служивший в военных инженерах, часто менял обители своего местопребывания: Смоленск, Вологда, Архангельск, Оренбург, Москва, снова Вологда, Петербург, Тверь... Сына своего и дочь, Федосью Никитичну, военный инженер возил с собою, и из-за частых переездов будущий поэт систематического образования не получил: лишь полтора года он проучился в гимназии при Московском университете и несколько месяцев (до начала 1770 года) — в университете.
      Однако это отсутствие единого и цельного воспитания не помешало М. Н. Муравьеву стать одним из образованнейших людей своего века. Еще в Оренбурге пятилетний Михаил учился немецкому языку у местного обывателя Калау, а с отцом стал заниматься математикой. На акте университетской гимназии 17 декабря 1769 года он отличился произнесением «признательных речей» на французском и немецком языках. Живя в Архангельске (в 1770 году), он уже активно занимается науками, ведет переписку со старшим товарищем своим по оставленному университету Николаем Рахмановым, который шлет ему краткие конспекты лекций по философии профессоров Барсова и Штадена. В октябре 1772 года Муравьев становится солдатом Измайловского полка — но служба не мешает его дальнейшим занятиям. Он интересуется математикой, механикой, физикой, историей, живописью, часто бывает в Академии художеств, посещает лекции профессоров Эйлера и Крафта, изучает греческий, английский, итальянский языки, не пропускает новых спектаклей на театре, рисует, пишет стихи...
      В 1773 — 1775 годах печатается семь его книг: «Басни в стихах», «Переводные стихотворения», «Слово похвальное Михаиле Васильевичу Ломоносову», «Военная песнь», «Оды»... Литературные круги Петербурга приветливо встречают способного юношу. Его наставником в поэзии становится поэт Василий Майков, ему покровительствует Михаил Херасков и приглашает для сотрудничества в журнале Николай Новиков. Он становится членом «львовского кружка» молодых литераторов (В. В. Ханыков, Н. А. Львов, И. П. Тургенев, И. И. Хемницер и др.), вместе со своими молодыми сослуживцами много думает о будущем русской литературы — и начинает перевод Гомеровой «Илиады», следуя стихотворному размеру подлинника. Он знакомится с актером и драматургом И. А. Дмитриевским, поэтами В. В. Капнистом и Я. Б. Княжниным, сближается с Г. Р. Державиным. В 1776 году Муравьева принимают в члены Вольного российского собрания при Московском университете.
      Продвижение по службе между тем идет весьма неуспешно. Худо-бедно дослуживается он до звания прапорщика — и записывает в дневнике: «Гвардии прапорщиком я (стал) поздно и своим величеством могу удивлять только капралов. Но дурак я, ежели стыжусь в мои годы быть прапорщиком; дурак, ежели кто меня почитает по прапорщичеству. Неоспоримые титлы мои должны быть в сердце»2. А в письме к отцу от 17 июля 1778 года, говоря о смене очередного «фаворита» императрицы, он замечает, что при дворе «все управляется по некоторым ветрам, вдруг восстающим и утихающим так же. Любимец становится вельможей; за ним толпа подчиненных вельмож ползает: его родня, его приятели, его заимодавцы. Все мы теперь находим в них достоинства и разум, которых никогда не видали. Честный человек, который не может быть льстецом или хвастуном, проживет в неизвестности»3.
      Между тем сам Муравьев счастливо миновал и «честной» неизвестности и «льстивой» известности. В 1785 году кто-то обратил внимание Екатерины II на незаурядного, многосторонне образованного прапорщика. Он переводится во дворец и с ноября 1785 года зачисляется в «кавалеры» и наставники великих князей Александра и Константина Павловичей. Он преподает им русскую словесность, русскую историю и нравственную философию, а после приезда (в 1792 году) невесты Александра обучает русскому языку будущую императрицу.
      На посту царского воспитателя Муравьев явил себя незаурядным педагогом, что подтвердили и его повестушки и статьи, написанные с учебной целью, а также рассказы о русской истории и прозаические повести «Обитатель предместия» и «Эмилиевы письма», форма и язык которых предварили прозу Карамзина. Впрочем, и в своих педагогических исканиях он оказался и мягкосердечен, и наивен, воспитывая будущих венценосцев на идеях Адама Смита, Кондильяка, Мабли, Мирабо, Руссо. Он желал воспитать истинно просвещенных монархов, понимающих значение развития промышленности и торговли, видевших в своих подданных людей, а не скотов...
      В феврале 1796 года, по окончании воспитания цесаревича Константина, Муравьев был уволен от службы в чине бригадира — и перешел в статскую службу. В 1800 году он становится сенатором, а в 1801-м, после восшествия на престол своего воспитанника Александра I, — статс-секретарем по принятию прошений. В 1803 году он уже товарищ министра народного просвещения, попечитель Московского университета, тайный советник.
      Вот в это-то время он и берет под свое «призрение» своего двоюродного племянника Константина Батюшкова, выпущенного из пансиона Триполи.

 

ДЯДЮШКИНЫ ПОУЧЕНИЯ

      М. Н. Муравьев был по характеру своему человеком «семейственным». Многочисленную родню свою он ласково именовал «муравейником» — и кого только в этом «муравейнике» не было! И «братец Иван Матвеевич, и дядюшка Матвей Артамонович, и Николай Федорович, и Захар Матвеевич»4 — все Муравьевы. «Вообразите, сколько нас тогда было,— описывает он одно из заседаний «муравейника» в письме к отцу от 11 декабря 1777 года.— Лев Андреевич, который к нам так добр был и с нами играл в шашки... Нас четыре брата. Сколько разных нравов»5.
      Дед поэта Л. А. Батюшков частенько упоминается в письмах Муравьева (сержанта Измайловского полка) в 1777 — 1778 годы. Через двадцать пять лет в его жизнь входит внук Льва Андреевича, выпущенный по шестнадцатому году из пансиона, как то и было положено в те непритязательные времена:

      И лет шестнадцати мой друг
      Окончил курс своих наук...
      (А. С. Пушкин. «Евгений Онегин», варианты)

      Батюшков начал службу свою без жалованья, в числе «дворян, положенных при департаменте министерства народного просвещения». Определение его состоялось 20 декабря 1802 года, через три месяца после образования самого министерства (образовано 8 сентября 1802 года). Почти через год службы, 7 ноября 1803 года, ему был пожалован первый «табельный» чин коллежского регистратора6. С 1804 года началась иная служба: М. Н. Муравьев взял его к себе на должность секретаря. Позже Батюшков вспоминал, что вел он себя на этой службе как истый «баловень» (III, 67) и «очень не усердно» занимался письмоводительскими делами. Кое-какие следы этой деятельности нам удалось отыскать в архиве. Так, 15 ноября 1804 года Александр I утвердил новый устав Московского университета. «Проект изменений в уставе» переписан рукою Батюшкова7; возможно, он принимал какое-то участие и в составлении проекта.
      Дело, однако, было не только в службе. Гораздо важнее для Батюшкова было то, что в 1802—1806 годах он стал своим человеком в семействе тайного советника (и «дядюшки») Муравьева.
      Михайло Никитич — такой мягкий и «домашний», вовсе не похожий на именитого сановника. Любезная тетушка Катерина Федоровна: ей чуть за тридцать, у нее шестилетний сын Никита, и она беременна вторым, и она обворожительна и ласкова. Какая-то очень «нестрогая» обстановка большой петербургской квартиры: преданные слуги, приживалы, гости, гувернер — француз де Петра... В 1802 году Батюшков вошел в эту квартиру легко и просто — и остался в ней на правах «своего», на положении «любимчика» и «баловня».
      После смерти М. Н. Муравьева его младший современник и добрый знакомый Н. М. Карамзин сказал о нем знаменательную фразу: «Страсть его к учению равнялась в нем со страстью к добродетели»8. Батюшков испытал эту страсть на себе.
      Товарищ министра и попечитель Московского университета, Михаил Никитич чрезвычайно занят делами по службе. Историк Михаил Погодин, анализируя деятельность Муравьева, назвал его «идеальным куратором» университета. А для Батюшкова он сам явился университетом знаний. В «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» (1816) поэт дает такую характеристику Муравьева: «Под руководством славнейших профессоров московских, в недрах своего отечества, он приобрел свои обширные сведения, которым нередко удивлялись ученые иностранцы; за благодеяния наставников он платил благодеяниями сему святилищу наук: имя его будет любезно всем сердцам добрым и чувствительным; имя его напоминает все заслуги, все добродетели. Ученость обширную, утвержденную на прочном основании, на знании языков Древних, редкое искусство писать он умел соединить с искреннею кротостию, с снисходительностию, великому уму и добрей- I шему сердцу свойственною».
      Это не просто красивые слова и не только дань очевидной признательности. Батюшков был обязан Муравьеву и знанием латинского языка, и ранним развитием литературного вкуса, и множеством нравственных уроков. «При конце жизни своей» My равьев, обремененный «государственными занятиями,— пишет Батюшков,— ...редко беседовал с музами, уделяя несколько свободных минут на чтение древних в подлиннике, и особенно греческих историков, ему от детства любезных». Учитель открыл Батюшкову многообразный мир классической древности, мир Горация и Тибулла. Он сумел привить поэту, восприимчивому и тревожному духом, светлый оптимизм философских убеждений,— и этот оптимизм и надежда на лучшее не покидали Батюшкова и в самые тревожные минуты...
      Он сделал Батюшкова поэтом в жизни,— и был одним из немногих, кто сумел понять его до конца.
      Вот характерный эпизод — воспоминание, приведенное Батюшковым в письме к Н. И. Гнедичу в 1810 году (III, 64 — 65). Оно относится к 1803—1804 годам, когда Батюшков служил в канцелярии Муравьева секретарем по Московскому университету. На должности «расставщика кавык и строчных препинаний» семнадцатилетний поэт не слишком усердствовал и заслужил среди своих товарищей репутацию «ленивца». Непосредственным начальником его («старшим письмоводителем») был капитан флота в отставке Николай Назарьевич Муравьев, который, кстати, впоследствии тоже стал литератором и даже выпустил собрание своих сочинений под названием «Некоторые из забав отдохновения»...
      «...Николай Назарьевич, негодуя на меня за то, что я не хотел ничего писать в канцелярии... сказал это покойному Михаилу Никитичу, а чтоб подтвердить на деле слова свои и доказать, что я ленивец, принес ему мое послание к тебе, у которого были в заглавии стихи из Парни, всем известные:

      Le ciel, qui voulait mon bonheur,
      Avait mis au fond de mon coeur
      La paresse et 1'insouciance* — и проч.
      *Небо, которому хотелось моего счастья, 
        Вложило в глубину моего сердца 
        Лень и беззаботность (фр.).

      Что сделал Михаил Никитич? Засмеялся и оставил стихи у себя...»
      А далее Батюшков пишет: «И впрямь, что значит моя лень? Лень человека, который целые ночи просиживает за книгами, пишет, читает или рассуждает! Нет... если б я строил мельницы, пивоварни, продавал, обманывал и исповедовал, то верно б прослыл честным и притом деятельным человеком».
      Гнедич, которому адресовано письмо, так и не понял этой, особенной, лени Батюшкова. А Муравьев — понял.
      И еще фраза из того же письма: «Ах, обстоятельства, обстоятельства, вы делаете великих людей!»
     


К титульной странице
Вперед
Назад