Когда-то Греческие герои отправлялись в Колхиду на западные берега Черного моря, чтобы добыть золотое руно. Север России есть современная Колхида, но здесь дары природы требуют от аргонавтов нашего времени, кроме смелости, еще знаний и большой выдержки в работе. Колхида Севера лучше Колхиды Кавказа: она дисциплинирует человека, и в этом ее преимущество, ибо знание и воля есть всюду ключи к богатствам края.
Л. И. Моляков.
К статье П. Л. Лаврова.
Печатаемая ниже статья Петра Лавровича Лаврова, несмотря на то, что она написана почти 50 лет тому назад, представляет не только исторический интерес. Несмотря на устарелость многих положений статьи, задача исследования населения северной России, выдвинутая автором, и до сих пор является насущной очередной задачей. В данном отношении приходится признать, что долгий промежуток времени, отделяющий нас от момента появления статьи и ясной постановки задачи П. Л. Лавровым, во многом совершенно не изменил положения. Хотя с того времени вышли новые работы по антропологии России, вопрос об антропологическом составе населения остается далеко не решенным. И не только относительно небольших народностей мы мало знаем, славянское население России, в частности великорусское население, очень плохо изучено Печальное положение антропологии как науки в России, отсутствие самостоятельной кафедры при наших университетах, где антропология является лишь терпимым придатком к географии, в значительной мере объясняют то, что вопросы, ясно и определенно поставленные полстолетия назад, не нашли разрешения, и мы до сих пор не имеем общепринятой научной характеристики даже великорусского населения. Если у нас были попытки дать подобную характеристику в виде работ В. В. Воробьева, Н. Ю. Зографа и Е. М. Чепурковского, то они взаимно противоречивы, недостаточно обоснованы, и не могут быть признаны вполне удовлетворительными. У нас еще нет достаточного количества материала, так как громадные пространства России совершенно не исследованы в антропологическом отношении.
Останавливаясь на Вологодской губ., о которой идет речь в статье П. Л. Лаврова, и теперь можно сказать, что данных о населении ее очень мало. Специально антропологических работ нет совершенно, лишь прошлым летом были произведены антропологические исследования в нескольких пунктах Вологодской губ. по поручению И. Р. Геогр. Общества. Некоторые данные встречаются в общих работах. Между тем, Вологодская губ., как справедливо указывает автор статьи, несомненно очень интересна в данном отношении...
46 лет прошло со времени появления «случайных заметок», и пожелания Петра Лавровича Лаврова о том, чтобы они «обратили на себя внимание образованных читателей Вологодской губ. и послужили поводом к собиранию материалов, важных как для России, так и для науки вообще».
«Случайные заметки» были забыты. Не без труда удалось П. Витязеву достать самый номер «Вологодских Губернских Ведомостей», и то в библиотеке Академии Наук.
Но можно быть вполне уверенными, что молодое Вологодское Общество изучения Северного Края, явившееся как результат осознанной потребности самою населения познать свой край, не только обратит внимание вологжан на статью, а и выполнит до конца пожелание П. Лаврова, приступив «непосредственно к работе по исследованию населения северного края». Теперь это сделать, при содействии «Русск. Антропологического Общества при Петроградском Университете» и «Императорского Русского Географического Общества», в лице Комиссии по составлению этнографических карт России, несравненно легче, чем во время П. Л. Лаврова. Появление же его статьи в печати в настоящее время более чем своевременно, и ее можно только приветствовать.
Д. Золотарев.
Примечания Д. Золотарева имеются в тексте статьи П. Л. Лаврова, набранные курсивом.
К вопросу об антропологических исследованиях
Вологодской губернии.
(Письмо в редакцию «Вологодских Губернских Ведомостей» за 1868 г. № 43).
Губернские Ведомости составляют единственный орган для интересов данного края в нашем отечестве, следовательно совершенно естественно обратиться к их редакции, когда дело идет о каком либо вопросе, который касается этого края и может быть разработан лишь там. Поэтому я позволяю себе утруждать вас этим письмом, прося поместить его в издании, вами редактируемом, если программа этого издания тому не препятствует, чего я. не думаю, так как дело идет о вопросе чисто научном.
Антропология - наука молодая в Европе, но она уже привлекла к своей разработке значительное число сил, и в ее области совершается немало замечательных работ. У нас, в России, еще антропологов не особенно много, хотя один из замечательнейших антропологов Европы, г. фон Бэр, - подданный русской Империи. Между тем директор антропологического отделения Общества Любителей Естествознания, открывая это отделение в 1864 г., мог справедливо заметить о нашем отечестве: «Ни один край не имеет столько богатств для исследований по занимающей нас науке, как громадная Россия». Многие вопросы, как общенаучные, так и относящееся специально к древнейшей истории нашего отечества, могут быть разрешены лишь путем рациональных исследований, производимых на почве нашего отечества, и потому весьма желательно, чтобы материалы по этим вопросам собирались в возможно большом количестве и возможно тщательнее в местностях, тому благоприятствующих. Мне кажется, что Вологодская губерния представляет именно одну из подобных местностей и что антропологический материал, ею доставленный, может послужить основою для решения, хотя приблизительно, многих вопросов, усложненных в других местностях посторонними обстоятельствами. Остановлюсь на одном из подобных вопросов. Одна из важнейших этнологических задач заключается в определении для данной местности происхождения ее населения: есть ли одно чистое потомство определенной расы, или смешение нескольких рас? в какой степени оно сохранило особенности первобытной расы, если оно чисто? в какой степени произошло смешение рас, если они смешались? В большей части случаев решение этой задачи крайне затруднительно, и выходит гадательно потому, что здесь, как и в большей части антропологических вопросов, необходимо для правильного решения иметь достаточный материал из двух совершенно различных областей науки: из естествознания и из истории. Если недостает того или другого, то решение может быть названо научным лишь в весьма малой степени. Уясню мою мысль примерами.
Кто были геродотовы скифы, жившие в южной России? Г. Гильфердинг утверждает («Вестн. Европ.» 1868 г. июль, 236 и след.), что это были арийцы, мнение, высказанное не раз, между прочим, Мюллентофом и Цейссом на основании данных языкознания. Г. Эйхвальд считает их чудью или финнами («Древности», 1867, 107 и след.) и это предположение было высказано Раском и Шафариком. Большинство писателей считает скифов народом монгольского племени. Это последнее мнение опирается на некоторые данные из естествознания; именно на описание скифов Гиппократом и на сравнение скифских черепов г. фон Бэром с башкирскими и древне-сибирскими. Но здесь бедность анатомического материала делает окончательное решение вопроса почти невозможным в наше время. Вопрос мог бы быть решен, если бы из сравнения анатомического строения арийских племен, не смешивающихся с племенами не арийскими, и из сравнения изменений, происшедших в анатомическом строении чистых племен под влиянием культуры, можно было с некоторою вероятностью заключить о том, каков был анатомический тип арийцев низшей цивилизации времен Геродота. Имея этот критерий для сравнения, с одной стороны, и тип монгольской расы - с другой, при достаточном материале, доставленном раскопками скифских племен, можно будет заключить с какою либо вероятностью о том, кто были скифы. До тех же пор материал со стороны естествознания слишком мал сравнительно с материалом со стороны истории, чтобы анатомический вопрос был решен.
(Несмотря на то, что антропологический тип скифов до сих пор не установлен, благодаря недостатку материала, можно сказать, что с антропологической точки зрения совершенно нет основания теперь говорить о сходстве скифов с башкирами и считать скифов народом монгольского племени. По мнению историков, геродотовы скифы не представляют из себя какую-либо определенную этническую группу, а являются смесью разнообразных племен и народов. Что же касается царственных скифов, то они считаются арийцами. Их сопоставляют с осетинами. Д. З.).
Какой этнический состав великорусского племени, или в частности жителей Московской губернии? Этот вопрос, имеющий уже несравненно более живой интерес и между тем столь же трудно разрешимый, но по противоположной причине. Стоит прочесть статьи г. Беляева («О великорусском племени» в «Извест. антропол. отдел.» 1865, 1, 32 и след.), Кавелина («Мысли и заметки о русской истории» в «Вестн. Евр.» 1866, II, 337 и след.), Ешевского («Русская колонизация северо-восточного края» там же, I, 211 и след.), Бестужева-Рюмина («О колонизации великорусского племени» в «Журн. Мин. Нар. Прос.» 1867, № 6, 776 и след.), чтобы видеть, что исторический материал в этом случае крайне беден и ограничивается тем, что местность, обитаемая ныне великорусским племенем, была прежде занята инородцами финского, тюркского, монгольского происхождения и что великорусское племя с его особенностями в этих краях образовалось в историческое время, путем колонизации, с берегов Ильменя и Днепра, при чем иные писатели допускают еще примесь и скандинавского элемента. Но здесь представляются два предположения: славянские колонисты в небольшом количестве, но имевшие преобладающее культурное влияние на древних туземцев, следовательно, население этнически инородческое, принявшее славянскую культуру и язык; или славянские колонисты в большом числе, поглощающие своею численностью инородцев, которые исчезают под напором арийского племени, заселяющего край и делающего его славянским, как англосаксонская раса вытеснила краснокожих Северной Америки, и дала население арийского племени; следовательно, в этом случае население и культурно и этнически славянское. Прибавим, что в последнем случае еще рождается вопрос о степени этнического участия в великорусском населении колонизации с северо-запада и с юга. Эти вопросы на основании исторического материала можно решить только голословно, с более или менее субъективной точки зрения. Они так и решаются. Г. Духинский и его последователи требуют исключения великорусского племени из народов арийского происхождения, на основании того, что великорусы произошли в историческое время из обруселых будто бы туземцев, Г. Беляев объявляет великорусское племя «чистым»; в этническом же смысл «чистое» племя противополагается смешанному, а он сам только что говорил о смеси племен, давших начало великорусскому народу. Другие решительно утверждают, что славянская колонизация в этом случае этнически поглотила или вытеснила туземцев. Но возможность историческая почти одинакова в обоих случаях, так как аналогические явления есть для того и для другого. Можно было надеяться, что естествознание в этом случае явится на помощь для решения антропологического вопроса. Материал, им доставляемый, действительно велик, так как живое племя может составить предмет самых тщательных и обширных исследований, а от него, путем аналогии, переходя к анатомическому материалу раскопок, можно придти к заключениям относительно периодов минувших. Действительно, были попытки разрешить, хотя частью, вопрос о составе великорусского племени и этим путем. Так г. Богданов пришел к заключению («Курганное племя Московской губернии» 1865 г. и «Материалы для антропологии курганного периода Московской губ.» 1867 г.), что племя, остатки которого находят в курганах, не принадлежало к финнам, совершенно согласно с задачею, которую ставит г. ф. Бэр сравнительной краниологии: показывать не то, какому племени принадлежит череп, но то, какому он не принадлежит. Тем не менее, нельзя сказать, что бы и этот скромный вывод был научен, как считает его г. Богданов, и возражения г. Котляровского («Древности» 1867, 170 и след.) в этом случае совершенно основательны. Он совершенно прав, когда соглашается со словами г. ф. Бэра, что «нельзя еще заключать о происхождении по одним формам черепов», что «надо пока отодвинуть на задний план истории распространения человеческого рода» и что «сравнительная антропология (этнология) подобно всякой другой науке, основанной на наблюдении, должна начать с исследования частностей, дабы выводить из них впоследствии общие результаты». Здесь обширность современного материала, доступного естествоиспытателям, остается бесполезною по недостатку исторических данных, или, точнее говоря, по излишней сложности вопроса.
Едва ли в этом случае научное исследование не принуждено идти тем же путем, которым оно достигало лучших своих результатов и в других областях знания: оно должно прежде всего приступить к решению частного вопроса при упрощенных условиях, а потом уже, на основании решений, полученных в этом простейшем случае, перейти к случаю более сложному. Г. Котляревский, в приведенной выше рецензии указывает на неточность краниологических определений племенных типов, происходящую от того, что «череп под влиянием природы, перемен образа жизни, изменяется».
(Мнение об изменении черепов под влиянием природы и перемен образа жизни, о чем говорит г. Котляревский, можно считать слишком преувеличенным. На самом деле антропологический тип достаточно устойчив, тем более для сравнительно небольшого периода времени. Д. З.).
В последней своей диссертации, имея в виду собственно археологию, он говорит («О погребальных обычаях языческих славян» 1868, 159): «Не трудно было бы дать этнографические пометы могилам страны, которая испокон века была населена цельною этнологическою особью, не подверженной ни значительной помеси рас, ни перерождению, ни тревогам кочевой, непоседной жизни и враждебному насильничеству; но где найти эту, для науки блаженную, землю?». Очевидно, вопрос бы упростился, если бы приступить к нему в стране, населенной племенем, чистота которого едва ли может быть заподозрена в тот период, когда человечество существует в форме отдельных рас; в племени, не испытавшем значительных культурных изменений и которое, если имело обширнейшее распространение в древнее время, то тем не менее, в местностях, природа которых была не весьма различна. Доведя до минимума в данном случае отклоняющее влияние природы, культуры и смешения племен, мы можем уже с большею вероятностью сказать, что современный анатомический тип рассматриваемого нами племени должен был остаться почти тем же, чем был в глубокой древности, и, при достаточном современном материале, получил прочную данную и для исторических выводов. Если для другой местности мы имеем историческую вероятность, что племя, нами рассмотренное и анатомически определенное, смешалось лишь с другим, исторически известным племенем, то эта вторая местность может нам дать новые выводы, которые могут быть признаны основательными. Именно анатомический материал, доставляемый второю местностью, может, по сравнению с анатомическим материалом первой местности, указать нам, как изменение первого анатомического типа под влиянием второго, так отличие первого от второго там, где смешение не произошло и, наконец, однообразие или разнообразие типов второго племени. Конечно, последний вопрос, как более сложный, дает и результаты, требующие более строгой проверки, но тем не менее он может этим путем получить довольно точное решение. Решив же его, можно будет приступить и к сложнейшим вопросам относительно смешанных населений.
От этих общих положений перехожу к тому, какого рода удобства для решения русских и общеевропейских этнологических вопросов представляет Вологодская губерния.
В ней бесспорно, со времен обособления рас, обитали племена финские. Должно ли отожествить зырян с заволочскою чудью или с печорою, или ни с тем, ни с другим племенем, но во всяком случае нет сомнения, что древнее туземное население Вологодской губернии состояло из финнов. В северной части Вологодской губернии население и осталось финским. Относительно восточной части есть предположение, но весьма сомнительное, о примеси монгольских племен. В южной же части произошел более или менее значительный наплыв колонистов новгородских (бесспорно славян) и колонистов из суздальско-московского края (которых можно считать, пока, смешанным племенем). В каком количестве происходила колонизация с юга, сказать весьма трудно. Было ли обрусение этническим или только культурным, тоже с научною достоверностью сказать нельзя. Но бесспорно, что мы имеем здесь пред собою, во весь период обособления племен две расы: финнов и славян.
(Автор статьи, говоря о расах, как антропологических группах, совершенно напрасно вводит понятия лингвистические - финны и славяне, антропологический тип которых отчасти не вполне точно установлен, отчасти разнороден. Такие финские народности, как карелы и лопари или остяки и мордва, антропологически совершенно различны, точно также как не сходны славяне - болгары и сербы. Д. З.).
В зырянах имеем чистых финнов (хотя может быть смешение различных финских племен), в новгородских поселениях - чистых славян, в суздальско-московских - смесь сомнительного состава по количеству, но по составным частям опять-таки с весьма большою вероятностью только смесь славян с финнами. Исторические данные в этом случае доставляют выводы, имеющие право служить прочным основанием.
Относительно культуры тоже нельзя допустить весьма значительных изменений в финских племенах, обитавших эти края. Полубаснословные рассказы о древней Перми - Биармии рассыпаются в прах пред строгою критикою, оставляя для пермяков (может быть предков зырян) скромную роль посредников в торговле продуктами культуры, принадлежавшей иным народам. Уже по самому климату северных уездов Вологодской губернии нельзя допустить в нем земледельческих занятий иначе, как в виде подспорья к звероловству; звероловство было и осталось основным занятием финских населений этого края по естественной необходимости. Следовательно и второй элемент, который мог бы отклонить анатомический тип финнов-туземцев от его первобытной формы, мог выказать здесь крайне малое влияние. История и климатология доставляют достаточно прочных данных и для этого положения.
Природа стран, занятых издавна финскими племенами в пределах нынешней России, также не представляет значительного разнообразия. Из них, по естественным причинам не могло произойти ни горцев, ни моряков-хищников: болотная и лесная равнина, к югу более и более дающая возможность развиться земледелию, к северу более и более ограничивающая промышленность населения охотою - вот общая характеристика местности, по которой раскинулись разнообразные отрасли финской расы. В более северной полосе, где природа обуславливала кочующую жизнь владельцев оленьих стад, там и племя людей обособилось анатомически, но условия жизни финнов звероловов и земледельцев были довольно единообразны. Так что и отклонения типа финских туземцев, зависящие от влияния природы, не могут считаться весьма значительными.
Мало того, большинство славянских поселенцев среди финских туземцев вышло из равнин средней России, следовательно развилось под влияниями природы довольно единообразными, и притом не весьма отличными от тех, которые действовали на финнов. Цивилизация этих поселенцев тоже не ставила особенно резких отличий ни между их различными отраслями, ни между ними и финнами.
Итак мы имеем для рассматриваемого края именно те условия, которые, как выше видели, облегчают решение антропологических вопросов. Разнообразие развития анатомических форм, истекающее от разнообразия природных и культурных влияний, здесь не могло быть весьма значительно во все продолжение жизни туземцев финнов и поселенцев славян в этом крае. Когда же культура страны выказала успехи и могла иметь изменяющее влияние на типы, то для обоих племен одинаково настал уже период государственной жизни и изменения, происшедшие в анатомических типах, могут быть приняты за одинаковые, следовательно, отношение племенных типов славян и финнов едва ли могло измениться. Прямое наблюдение имеет пред собою материал, который, с достаточно вероятностью, может быть отнесен к двум расам - арийской и финской, при устранении разнообразного влияния природы и культуры, и кроме того, имеет пред собою местность (большинство Яренского и Устьсысольского уездов), населенную только одною из этих рас.
Жалко было бы не воспользоваться столь удобными условиями для решения вопросов, важность которых как для науки вообще, так и для русской исторической этнологии, весьма не мала. Мне кажется, что есть возможность собрать хотя некоторый предварительный материал для этого средствами самого края. Они заключаются в уездных врачах и фельдшерах, в учителях уездных училищ и, в некоторой степени, в духовных лицах.
Исходною точкою должно быть собрание возможно обширнейшего и всевозможно точного антропологического материала между зырянами Устьсысольского и Яренского уездов, в семьях, где можно предполагать наименьшую вероятность смеси. Антропологическое отделение московского общества любителей естествознания издало в 1865 г. прекрасные «Общие инструкции для антропологических исследований и наблюдений» Брока в русском переводе и с небольшими дополнениями.
(Инструкции Брока имели и имеют очень большое значение для антропологии, но теперь после международных конгрессов в Монако (1906 г.) и Женеве (1912 г.), на которых были выработаны и приняты международные соглашения, следует руководствоваться только ими. На русском языке соглашения изданы «Рус. Антропологическим Обществом при Петроградском Университете» в 1913 г. (Ежегодник Рус. Антр. Общ. т. IV) и отдельная книжка «Международные соглашения для объединения антропологических измерений». Цена 50 коп. Д. З.).
Имея в руках эти инструкции, каждый учитель уездного училища и каждый сколько-нибудь образованный священник может, для данного субъекта, пополнять все те рубрики записного листка и систематической схемы, приложенных к инструкции, которые требуют лишь внешних измерений тела. Конечно, нельзя ожидать, чтобы исследователи обладали точными инструментами для антропологических измерений, но и приблизительные величины были бы здесь уже важны, если исследователи каждый раз отмечали бы на записных листках, какие средства были ими употреблены для измерения. Антропологический материал, подобным образом полученный, мог бы быть весьма значителен.
Но, конечно, всего важнее в этих случаях вскрытия, измерения черепов и мозгов. Из субъектов, умирающих в уездных больницах северных уездов, вероятно многие принадлежат к зырянам, в чистоте происхождения которых трудно сомневаться. Уездные медики могли бы оказать весьма немаловажную услугу науке, если бы они, обращая внимание на этих субъектов, подвергли их, по смерти, тщательному анатомическому исследованию, составляли подробные антропологические описания и особенно подвергали мозг субъектов взвешиванию. К данным, полученным таким образом на месте, могли бы быть присоединены результаты описаний живых субъектов и вскрытий трупов, получаемых в Вологде, в больнице, где скопляются рекруты со всех уездов, причем их происхождение может быть точно определено. Результаты, полученные одним этим путем, могли бы уже дать возможность получить весьма важные выводы.
Что касается до самой важной части тела в антропологическом отношении, при современном состоянии антропологии, именно до черепов и скелетов голов вообще, то ничто не мешает подвергать их тщательному измерению при пособии усовершенствованных приборов в самой Вологде.
(Для исследования населения важен не только череп, но и другие части скелета, особенно длинные кости, по которым представляется возможность вычислить рост. По этому при раскопках одинаково необходимо брать все кости, а не только череп, как часто делается. Д. З.).
Вероятно, между лицами, принадлежащими к учебному персоналу Вологодской гимназии и Вологодской семинарии, между врачами, а также между образованным классом Вологды найдется несколько лиц, интересующихся наукою, которая вызвала в наше время в целой Европе самые любопытные исследования и многочисленные общества. Эти лица могли бы составить центральный антропологический комитет, куда бы стекались записные листки из уездов, присылались бы черепа, костяки вообще, а впоследствии может быть и более нежные препараты. Полагаю, что нашлись бы средства и для выписки в Вологду главнейших приборов для антропологических и в особенности краниологических измерений. Таким образом можно бы доставить русской науке весьма важный материал, причем от лиц, как собирающих первоначальные сведения, так и резюмирующих их или производящих измерения по данной инструкции, никакой особенной учености не требуется.
(Следует указать, что теперь к занимающимся антропологическими измерениями предъявляются значительно большие требования. Мало иметь под руками инструкцию, как указывал П. Л. Лавров. Женевский конгресс «особенно настойчиво рекомендуете лицам, желающим заниматься антропометрией, не ограничиваться одним только теоретическим изучетемв приемов измерений, но и обучиться им практически в которой-нибудь из лабораторий, где они преподаются. Д. З.).
Нужно лишь настолько образованности, чтобы понимать инструкцию и несколько интересоваться вопросами науки; нужно лишь настолько любви к успехам нашего отечества, чтобы не поскучать, делая точные измерения и записывая их. Неужели нельзя ожидать столь немногого от лиц, принадлежащих к цивилизованным классам России и много раз заявлявших свой горячий патриотизм?
Собрав достаточный антропологический материал из среды живого населения зырян в северных уездах Вологодской губернии, можно будет получить среднюю величину для всех данных относительно современного зырянского типа, и эта данная может быть точкою исхода для трех различных антропологических исследований.
1. Раскопки в местностях, исключительно населенных зырянами или другими финскими племенами, близкими к ним, могут дать возможность судить об изменениях финского типа во времени. Конечно, при этом должно весьма тщательно определить условия, в которых находились откапываемые кости, древность кладбища, вероятность нахождения здесь славянского поселения и т. п. Раскопки в местностях смешанного населения (напр., череп, вырытый на соборной горе, в г. Вологде, и представленный на московскую выставку) не имеют пока никакого научного значения.
2. Сравнивая средние величины, полученные для антропологического типа зырян, с величинами, полученными при собрании подобного же материала в южных уездах губернии, можно точным образом определить: насколько тип новгородских и суздальско-московских поселенцев отличался от финского типа? есть ли в этом случае заметная разница между населением, более близким к Новгороду, откуда шли древнейшие и наверно славянские поселенцы, и населением более близким к Костроме и Ярославлю, откуда должны были двигаться суздальско-московские поселенцы? Правильное и тщательное сравнение данных этим путем может повести к более точному указанию антропологических отличий славянского племени от финского и к более правильной постановке вопроса об этническом состав великорусского племени, чем все до сих пор сделанное в науке. Сравнивая данные, полученные для Вологодской губернии, с данными, подобным же образом собранными для губерний малороссийских , великороссийских , особенно же для Новгородской, можно будет получить довольно прочные основания для того, чтобы судить о доисторическом расселении славянских племен в пределах нынешней России, о их колонизации среди финских туземцев, о количестве примеси монгольского племени в России и т. п. Все это есть ни более ни менее, как доставление прочной этнологической основы для истории нашего отечества.
3. Сравнивая зырянский тип с западно-европейским, можно узнать степень антропологического изменения в финском племени при расселении его, и это даст возможность заключить о том, насколько финские и монгольские элементы участвовали в состав пермского и западно-сибирского населения. Впрочем, об этом я говорю только попутно, так как эти исследования выходят уже вполне за пределы Вологодской губернии.
Мне могут возразить: неужели одна Вологодская губерния представляет подобные удобства для антропологических исследований? Признаюсь, что не считаю своих сведений достаточными для ответа на этот вопрос, и не имею под руками всего материала, нужного для подробного ответа на него. Приблизительно же могу сказать, что едва ли многие местности могут пользоваться подобным удобством. Севернее мы получаем уже примесь племени, которое или совсем иное, или переродилось под влиянием природы и культуры, именно племени инородцев северной окраины, из которых, помнится, Бари де Сен-Венсан (Вагу de St.-Vincent) создал особую полярную расу людей. Восточнее мы имеем вероятность более или менее значительной примеси монгольской расы. Южнее мы встречаемся с великорусским племенем, состав которого именно предстоит определить. Кроме того, приближаясь к степям южной России, мы уже в пределах той широкой полосы, чрез которую двигались разнообразные племена в эпоху переселения народов. Несколько западнее финское племя находилось уже под влиянием не только славянского, но и скандинавского. К юго-западу имеем примесь литовцев, место распространения готов в пределах исторического времени, смешанное племя белоруссов. За пределами же нашего отечества смесь славян, немцев, скандинавов (если рассматривать их особо), кельтов, латинцев, мадьяров и т. д. так значительна, что едва ли кроме басков и бретонцев, можно найти какой-нибудь уголок, где споры ученых о происхождении и составе нынешнего населения имели бы какое-нибудь твердое антропологическое основание. Так, материалы для антропологии народов, живущих в пределах австрийской империи, весьма тщательно собранные Вейсбахом («Archiv fur Antropologie», 1867, стр. 191 и след.; 285 и след.) имеют весьма сомнительную цену, так как мы не имеем никаких сведений о том, каким образом он различал чистых потомков немцев, славян, румын, мадьяров от онемечившихся и омадьярившихся славян, от ославянившихся немцев, от продуктов крайне смешанного происхождения по женской линии и т. п. Едва ли Вейсбах и мог иметь какие-либо средства для подобного различения. Поэтому нынешним данным для племенных типов весьма трудно доверить, и анатомическое различение племен весьма шатко. Лингвистам оказывается во всех этих случаях гораздо более работы, чем естествоиспытателям. Вологодская губерния, мне кажется, поставленною в этом случае в исключительно выгодные условия, и не только наука нашей отечественной истории, но общечеловеческая наука о человеке может ожидать важных приобретений от антропологических исследований, тщательно и правильно введенных в этом крае.
Мне было бы весьма приятно, если бы эти случайные заметки обратили на себя внимание образованных читателей Вологодской губернии и послужили поводом к собранию материалов, по моему убеждению, довольно важных как для России, так и для науки вообще.
Петр Лавров.
Г. Вологда, 1 октября 1868 г.
Ссылка П. Л. Лаврова в Вологодской губернии
и его занятия антропологией.
В настоящем выпуске «Известий Вологодского Общества Изучения Северного Края» читатели найдут статью «К вопросу об антропологических исследованиях Вологодской губернии», принадлежащую перу известного русского социалиста и философа Петра Лавровича Лаврова. Большинство читателей будет, конечно, удивлено тем обстоятельством, что Лавров вдруг уделил внимание Вологодской губернии. Для них это явится полной неожиданностью и, во всяком случае, они отнесут этот факт к чисто случайным в жизни Лаврова. На деле же данная статья - явление далеко не случайное, и как она сама, так и ее тема самым тесным образом связаны с жизнью П. Л. Лаврова и его мировоззрением. Ближайшим поводом к ее появлению была ссылка Лаврова в Вологодскую губернию. Тема же статьи целиком вытекала из основных пунктов его миросозерцания, которое довольно близко соприкасается с антропологией. Вот почему я, говоря о Лаврове, коснусь только двух сторон из его жизни и деятельности - вологодской ссылки и его антропологической системы. Попутно я в самых общих чертах затрону вопрос о роли и значении Лаврова в развитии антропологии в России.
История ссылки Лаврова в Вологодскую губернию крайне проста. После рокового выстрела Каракозова 4 апреля 1866 г. в Александра II в Петербурге начались повальные аресты и обыски. С этого момента русское правительство стало на путь прямой реакции и ликвидации реформ 60 г. Петербург в то время был отдан в полную власть генерала Муравьева, который арестовывал всех, кто хоть чем-нибудь заявил себя в смысле оппозиции или свободных взглядов. В числе прочих был арестован 25 апреля 1866 г. и Лавров. Для Муравьева он явился, конечно, «опасным человеком». Во-первых, Лавров не скрывал своих прогрессивных взглядов и открыто сотрудничал в тогдашних прогрессивных журналах. Кроме того, он был редактором «Энциклопедического Словаря русских ученых 1862 г.», который вызвал страшное недовольство среди правой печати и духовенства и был, в конце концов, по их доносам закрыт правительством. Учли, конечно, и его публичное выступление в 1860 г. с тремя лекциями о философии, которые в то время наделали немало шума. Помимо всего этого, немалую роль здесь сыграло и знакомство Лаврова с Н. Г. Чернышевским, у которого он бывал на дому и числился даже в разряде его «близких знакомых», как свидетельствует нам М. А. Антонович 1) [Отсылаю читателей к своей статье «П. Л. Лавров в воспоминаниях современников», которая появится в майской или июньской книжке журнала «Голос Минувшего» за этот год. Здесь мною приводятся воспоминания, полученные от М. А, Антоновича, Г. А. Лопатина, М. П. Негрескул (дочь Лаврова) и М. П. Сажина. В настоящей статье я буду главным образом пользоваться этим новым материалом, еще неизвестным читающей публике]. Вот собственно истинные мотивы ареста и ссылки Лаврова. Ни к какой революционной деятельности он тогда не имел ровно никакого отношения и являлся только левым либералом. «Арест Лаврова, - вспоминает Антонович, - произвел большой эффект в русском обществе. Это было всеобщее удивление и недоумение. Оно было распространено буквально на все круги общества, начиная с левых и кончая либеральными. Полковник, профессор артиллерийской академии и вдруг арестован! Все считали этот арест неосновательным, по какому-нибудь пустому поводу. Либеральные круги открыто возмущались, левые элементы с удивлением пожимали плечами»... Об аресте Лаврова, - рассказывает другой современник Сажин, - говорили только, как о факте, иллюстрировавшем бесцеремонную политику тогдашнего правительства, которое даже начало преследовать либералов... Все недоумевали, за что могли арестовать Лаврова, известного только своими либеральными взглядами»...
Обыск, произведенный у Лаврова, обнаружил ряд писем, указывающих на его знакомство с Н. Г. Чернышевским, Утиным, профессором Павловым и Михайловым. Помимо этого, был найден целый ряд стихотворений, принадлежащих Лаврову, довольно резкого содержания, как «Пророчество», «Русскому Царю», «Русскому Народу», «Шарманка», «На смерть Императора Николая 1-го» и другие 2) [К процессу П. Л. Лаврова. «Былое» за 1906 г. № 8 стр. 35].
За свободный дух этих стихотворений, а также некоторых рукописных статей, найденных у него 3) [«Мысли вслух об истекшем тридцатилетии России», «Письма о современных событиях» и другие], Лавров был предан военному суду, который приговорил его к трехмесячному наказанию. Этот приговор не удовлетворил тогдашнее правительство и был признан слишком мягким в отношении Лаврова. По заключению и докладу генерал-аудиториата Философова (муж знаменитой деятельницы по женскому вопросу - Анны Павловны Философовой) Лаврову в счет приговора суда зачитывалось предварительное сидение и затем он увольнялся от службы из артиллерийской академии, где он был профессором, и ссылался под строгий полицейский надзор в одну из внутренних губерний России. Заключение Философова было Высочайше конфирмовано 5 января 1867 г. Здесь необходимо только отметить, что при исполнении этого нового приговора III-е Отделение проявило вдруг полное незнание географии России и сослало Лаврова в Вологодскую губернию, считая, что это и есть «внутренняя» губерния... Суровое наказание, понесенное Лавровым исключительно за свои свободные прогрессивные взгляды, вызвало в то время немалое возмущение во всех слоях русского общества. «Ссылка Лаврова - говорит Антонович - еще больше всех удивила и возмутила, как слишком суровое и строгое наказание, совершенно незаслуженное таким человеком, как П. Л. Лавров».
В Вологодскую губернию Лавров прибыл 15 февраля 1867 года. Остаться в самой Вологде ему, несмотря на все хлопоты, не удалось, и тогдашний губернатор С. Ф. Хоминский назначил ему местом жительства г. Тотьму. О пребывании Лаврова в этом городе сведений почти не имеется. Несколько слов об этом можно найти в воспоминаниях Сажина. «В Тотьме вместе с Лавровым, рассказывает он - в числе других разделяли изгнание Линев, Гернет и Чаплицкая. Последняя была выслана за польское восстание. Ей грозило серьезное наказание, но благодаря своим связям она отделалась только ссылкою. Лавров очень близко сошелся с Чаплицкой, горячо полюбил ее и жил с ней гражданским браком за все время своей ссылки в Тотьме... «В Тотьме Лавров был центром тамошней ссылки. На его квартире очень часто собиралась вся ссылка, приходили кроме того учителя и некоторые из местных жителей. Когда Лавров получил разрешение жить в Вологде, то его провожала за город довольно шумная и большая компания из ссыльных и местных знакомых. На радостях вся компания подвыпила и отъезжающего Лаврова проводили различными приветствиями со всяческими хорошими пожеланиями». Впоследствии мы увидим, что эти проводы стоили Лаврову очень дорого, благодаря вологодскому жандармскому полковнику г. Мерклину.
В Тотьме Лавров пробыл почти два года и осенью 1868 г. ему, наконец, разрешили переехать в г. Вологду. Здесь он поселился в большой квартире в 5 комнат на Архангельской улице. Квартиру эту ему подыскал Н. В. Шелгунов, живший сам наискось от Лаврова на той же улице, которая являлась как бы центром тогдашней ссылки. Вместе с Лавровым за все время его ссылки в Вологодской губернии жила с ним и его мать Елисавета Карловна, старушка преклонных лет 1) [В момент ссылки Лаврова ей было 78 лет]. Незадолго до приезда Лаврова, в Вологде находился еще в ссылке Берви (Флеровский) 2 [Автор известной в свое время книги «Положение рабочего класса в России». Известен блестящий отзыв об этом труде Карла Маркса. «Это - труд, писал он, - серьезного наблюдателя, бесстрашного критика, мощного художника и прежде всего - человека, возмущенного против гнета во всех его видах... Такие труды, как Флеровского и нашего учителя Чернышевского, делают действительную честь России». Книгу эту Флеровский написал в Вологде, причем он здесь использовал большой статистический материал, найденный им в местном статистическом комитете], но он осенью 1868 г. перевелся в Тверь и здесь осталось только двое ссыльных: Н. В. Шелгунов и М. П. Сажин.
В то время положение ссыльных в г. Вологде было очень хорошее. И вологодская администрация и местное общество относились к ним вполне прилично и даже с сочувствием. «Ссыльные устраивались, - говорит вологжанин П. Засодимский, - сносно, с местным населением жили в ладу, общество уже привыкло к ним, не смотрело на них, как на лютых злодеев, да и тогдашний губернатор, генерал Хоминский, не притеснял их. Ссыльные были приняты в обществе; у иных из них завязывались здесь прочные дружеские связи... Н. В. Шелгунов, например, нашел в Вологде много искренних друзей и самых горячих почитателей и почитательниц; он был желанным гостем в наших лучших домах, как, например, в прекрасном, почтенном семействе воинского начальника генерала Э. И. Степанова и др. 1) [П. Засодимский «Страничка из литературных воспоминаний». «Историч. Вестник за 1904 г. – май, стр. 501-502].
Шелгунов в первый период своей жизни в г. Вологде действительно вел довольно широкую жизнь, поддерживая знакомства со всем тогдашним вологодским обществом. «Вместе с ним в Вологде, - рассказывает Сажин, - находилась его жена Людмила Петровна, Это была светская женщина, и в скором времени Шелгуновы приобрели большие знакомства в г. Вологде. У них бывало очень много чиновников, помещиков и вообще местных жителей. Первое время Шелгунов жил в района бульвара, недалеко от Большой Дворянской улицы. После отъезда жены Шелгунов снял небольшую квартиру на Архангельской улице. Здесь на этой же улице недалеко от него жил и Берви».
Что касается Вологодской администрации, то она в то время была довольно сносная. «Губернатором был - вспоминает Сажин, - С. Ф. Хоминский. До этого он занимал какой-то видный пост в Польше, но затем попал на подозрение и был в виде наказания назначен губернатором в Вологду, причем он на целых 5 лет был лишен права являться ко Двору. К ссыльным он относился в общем довольно хорошо. Он сам внимательно перечитывал большую часть статей, которые отправлял в журнал «Дело» Шелгунов, а также статьи, пересылаемые Лавровым... Однажды даже, встретившись с Шелгуновым в частном доме, он затеял с ним подробный разговор о его статьях». Надо вообще сказать, что благодаря Хоминскому и Шелгунов, и Берви-Флеровский, и Лавров могли свободно сотрудничать во всех тогдашних передовых журналах, и он никогда не задерживал их статей...
Помимо Хоминского, и прочие члены вологодской администрации были выкроены несколько на иной лад... «Правителем канцелярии губернатора, - читаем мы в воспоминаниях Сажина, - состоял тогда Тишин. Это был тоже либеральный человек, который относился и ссыльным вполне прилично. Но самой интересной фигурой из вологодской администрации был Николай Васильевич Кедровский, занимавший пост помощника правителя канцелярии и заведующий столом ссыльно-политических. Это был самый ярый последователь Н. Г. Чернышевского. Надо вообще заметить, что влияние Чернышевского вообще было в те времена очень сильно. Отразилось оно, конечно, и на Вологде. Кедровский незадолго до своей службы был воспитанником вологодской духовной семинарии. Здесь он совместно с семинаристами Одинцовым, Соловьевым и Доброписцевым основал кружок «чернышевцев», который пользовался большим влиянием среди вологодской молодежи... Названный Кедровский был самым преданным другом ссыльных Он оказывал им целый ряд услуг, сообщал о всех бумагах и распоряжениях, какие получались в канцелярии губернатора относительно ссыльных... Кедровский был желанным и частым гостем ссыльных, и я за все время своей ссылки чуть ли не каждый вечер проводил у него».
О жизни Лаврова в Вологде довольно подробно рассказывается в воспоминаниях Сажина. «Лавров приехал в Вологду, повествует он, со своей матерью и поселился на найденной ему квартире. Вскоре по приезде он заявил Шелгунову и мне, что намерен приобрести знакомства с местным населением, хочет вести здесь широкую жизнь и устраивать у себя литературные вечера, приглашая на них местную интеллигенцию. Поэтому он считает необходимым сделать визиты кое-кому из членов вологодской администрации, а также некоторым помещикам. Шелгунов и я сделали попытки отговорить Лаврова от этих визитов, но он с нами не согласился, и даже несколько нахмурился на наши советы. Впрочем, надо сказать, что эта история с визитами ничуть не удивила меня и Кедровского. Мы считали Лаврова попросту «либералом», и потому не видели в этом ничего предосудительного. Да и вообще надо сказать, что наша компания, состоявшая из меня, Кедровского, Одинцова и Соловьева (оба последних служили в Вологде чиновниками), резко противопоставляла себя Шелгунову и Берви. Мы их считали представителями устаревшего поколения. Что касается отношений к Лаврову, то мы его считали «барином-либералом». В этом отношении Шелгунов был для нас более демократичным и близким человеком, хотя и его мы не считали «своим»... Впрочем, все это не мешало Кедровскому глубоко уважать Лаврова, как умного и ученого человека и по-своему ценить его»...
«История с визитами, рассказывает дальше Сажин, окончилась для Лаврова очень неудачно и комично. Никто из местных жителей не отдал ему визита... Все это страшно смутило Лаврова, и он постарался в один из вечеров объяснить мне и Кедровскому мотивы своего поступка. Как оказывается, Лавров считал себя невинно пострадавшим, жертвою Муравьева. Ему хотелось связаться с местным обществом и показать фактически своею жизнью в Вологде администрации, что он вовсе не опасный человек, которого надо было держать в ссылке. Лавров был тогда еще уверен, что русское правительство поймет свою ошибку и вернет его в Петербург, так как он собственно ученый и человек обыкновенных либеральных взглядов, которого довольно странно карать ссылкой. Характерно, что на предложение мое и Кедровского напомнить о себе прошением, хотя бы о переводе в другое место или о прекращении ссылки, Лавров ответил самым резким отказом. Между тем, подача таких прошений отнюдь не считалась тогда предосудительной и практиковалась очень многими ссыльными, и мы с Кедровским были удивлены отказом Лаврова. По его мнению, во всем виновато само правительство. Раз так, то оно и должно само о нем вспомнить и загладить пред ним свою ошибку. Сам же он никаких прошений писать не желает...
Раз в неделю, чуть ли не по четвергам, Лавров устраивал у себя вечера, на которых почти никто из местных жителей не бывал. Иногда только приезжал Тишин. Зато я, Кедровский и Шелгунов никогда не пропускали этих вечеров. Обыкновенно собирались в столовой Лаврова. Мать его усаживалась за самоваром и играла роль радушной хозяйки. В эти вечера Лавров был очень разговорчив»...
К сожалению, пребывание Лаврова в г. Вологде было очень кратковременным, и ему неожиданно пришлось покинуть этот город. «В октябре 1868 г., - говорит Сажин, - ко мне однажды прибежал взволнованный Кедровский и рассказал, что в канцелярии губернатора имеется распоряжение о высылке Лаврова из Вологды в г. Кадников. Оказалось, что из проводов Лаврова из г. Тотьмы начальник вологодского жандармского управления Мерклин создал целое дело. Он написал в Петербург донос о выражении сочувствия государственному преступнику, т. е. Лаврову со стороны местного населения и ссыльных. О преступных речах, которые якобы при этом произносились, чего в действительности, конечно, не было. В общем, из доноса Мерклин делал вывод, что Лавров опасный человек для Вологды, так как может воздействовать вредно на местное население. Здесь надо сказать, что Мерклин страшно придирался к ссыльным и все время заботился, чтобы очистить от них Вологду или довести число их там до минимума. В ответ на донесение Мерклина из Петербурга от III-го отделения пришло на имя Вологодского Губернатора распоряжение – «согласно представлению начальника вологодского жандармского управления выслать Лаврова в г. Кадников». Все это сообщил мне Кедровский, к которому поступила эта бумага. Этим доносом Мерклина, по всей вероятности, и было вызвано то обстоятельство, что вместе с Лавровым в Кадников было отправлено для наблюдения специально за ним два жандарма. А быть может, это был личный «каприз» самого Мерклина. В Кадникове Лавров был единственным ссыльным... «После двухмесячного пребывания в Вологде, Лавров отправился в октябре с матерью в гор. Кадников.
Мы с Кедровским и Шелгуновым пособили ему ликвидировать его дела, упаковать вещи и распрощались с ним»...
Вскоре после отъезда Лаврова в Кадников , в Вологду приехала из Тотьмы Чаплицкая. Ей удалось перевестись в один из городов Царства Польского, и она хлопотала пред Хоминским о выдаче ей проходного свидетельства. Ей надо было ехать без надзора, ибо она решила бежать за границу. Хлопоты затянулись, и Чаплицкой пришлось прожить несколько месяцев в Вологде. Здесь интересно отметить, что Лавров самовольно, тайным образом, неоднократно приезжал из Кадникова в Вологду на свидание с Чаплицкой. Все это устраивалось при помощи Кедровского, который между прочим прекрасно знал, что Чаплицкая собирается бежать за границу. Вот что об этом рассказывает Сажин.
«Однажды вечером, - читаем мы у него, - я, по обыкновению, отправился в гости к Кедровскому, который жил на Архангельской улице в последнем доме на окраине города. Дом этот принадлежал священнику, который сам жил в нижнем этаже. Войдя во двор, я увидел сани и лошадей, от которых валил сильный пар. Вероятно, приехали к попу за требами, - решил я и направился в квартиру Кедровского. Но едва я вошел в сени, как натолкнулся на какую-то громадную фигуру, закутанную в шубу, которая беспомощно ощупывала двери, ища звонок. Я открыл незнакомцу двери и заявил Кедровскому, что к нему приехал какой-то господин. «Да, да, - ответил Кедровский, - я знаю. Это действительно ко мне». Каково же было мое удивление, когда под шубой оказался Петр Лаврович. В довершение всего у Кедровского оказалась Чаплицкая, поджидавшая Лаврова. Оказывается, что Лавров приехал к ней тайком из Кадникова на свидание. Кедровский же в данном случае предоставлял им свою квартиру и, по-видимому, через него и организовывались эти встречи... В Кадникове в то время был знаменитый ямщик, которого, кажется, звали Кузьмой. Он неоднократно привозил тайком из Кадникова в Вологду чиновников, желавших здесь покутить. Приезжать в те времена без разрешения чиновники не могли, и их-то и выручал Кузьма. Он выезжал обыкновенно из Кадникова вечером, когда становилось темно. Пока чиновники кутили, его лошади отдыхали. Затем он обратно из Вологды выезжал с таким расчетом, чтобы попасть в Кадников с рассветом, когда весь город спит. Услугами Кузьмы и воспользовался Лавров, чтобы самовольно приехать в Вологду. И необходимо добавить, что за все время пребывания Чаплицкой в Вологде, Лавров раза четыре приезжал из Кадникова к Кедровскому в гости»...
Впоследствии Чаплицкая, действительно, бежала за границу, и Лавров жил с ней в Париже, хотя они и жили в разных квартирах. Умерла Чаплицкая в Брюсселе в 1871 или 72 году. В 1869 году бежал из Вологды и Сажин. Об этом побеге я приведу рассказ самого Сажина, так как здесь довольно ярко характеризуется личность г. Мерклина, которого ненавидела буквально вся Вологда. «В 1869 г. в Вологде, - повествует он, - из ссыльных остался я один. Шелгунов перевелся весной этого года в Калугу. Я решил бежать за границу. Обстоятельства мне благоприятствовали. Дело в том, что Мерклин вообще страдал манией доносов. Выдворив из Вологды Лаврова, он занялся местными чиновниками. В Петербург посыпались от него бесконечные донесения о том, что одни чиновники непочтительно относятся к начальству, другие курят в присутствии и т. п. В результате, многие из чиновников были уволены со службы и вообще пострадали. Покончив с чиновниками, неугомонный Мерклин со всеми своими помощниками помчался в Тотьму, где в это время среди лесничих были обнаружены хищничества в деле продажи казенного леса. Мерклин спешил и на этом деле выдвинуться путем доносов. Между тем, я вполне резонно решил воспользоваться отсутствием в Вологде, как самого Мерклина, так и жандармов вообще, так как почти все они уехали в Тотьму. Побег мой удался легко, и я отправился в Америку».
За все время своего пребывания в Вологодской губернии, Лавров исключительно занимался литературной деятельностью. Работал он все дни и большую часть ночи. В силу этого к Лаврову даже применялся «особый» способ надзора со стороны наблюдавших за ним лиц. «Наблюдавшим за ним жандармам, - читаем мы в воспоминаниях современника, - не рекомендовалось беспокоить его ежедневными посещениями. Надзор ограничивался лишь наблюдением за огнем в его квартире. Дело в том , что Лавров все дни и большую часть ночи проводил за письменным столом и его кабинет в темное время был постоянно освещен далеко за полночь. Вот этот огонек и являлся для наблюдавшего очевидным доказательством, что поднадзорный сидит дома и «пишет» как ежедневно докладывали наблюдавшие начальству» 1) [Бегство П. Л. Лаврова. «Вологодский листок» от 27 января 1915 г. № 810].
Этим обстоятельством потом прекрасно воспользовался Г. А. Лопатин, который организовывал побег Лаврова. По его совету, престарелая мать Лаврова зажигала по ночам после бегства сына в его кабинет огонь и жандармы были уверены, что Лавров все «пишет», в то время, когда его и след простыл. В воспоминаниях же дочери Лаврова указывается, что находчивая старушка даже до поздней ночи прохаживалась по его комнате, что имел обыкновение делать Лавров во время литературной работы. «Когда Лавров уехал, - рассказывает один из современников П. Засодимский, - его мать осталась в Кадникове, и вечером, спустив шторы и зажегши лампу, долго ходила по комнате его размеренной поступью... Тень в окнах мелькала, и люди, заботившиеся о Лаврове, оставались спокойны - в полной уверенности, что он жив - здоров и пребывает дома. А тот, между тем, был уже далеко от вологодских лесов»...1) [Страничка из литературн. воспоминаний. «Историч. Вестн.» 1904 г. май стр. 503].
Период жизни Лаврова в Вологодской ссылке может быть отмечен, как весьма плодотворный в литературном смысле. За это время он оставил немало ценных работ и статей, говорящих о его удивительной энергии и трудоспособности. Вот краткий и далеко не полный перечень работ, сделанных им в Вологодской губернии: 2) [Здесь надо отметить, что еще до сих пор не имеется полного списка работ Лаврова в русских журналах. Я пользуюсь библиографическим указателем о Лаврове, составленном Я. Н. Колубовским (Материалы для истории философии в России. «Вопросы философии и психологии» № 44 за 1898 г., стр. 285). Перечень этот доведен только до 1889 г. отнюдь не может считаться исчерпывающим. В этом сознается и сам Колубовский. «Как по трудности отыскивать статьи Лаврова, - пишет он, - так и по некоторым другим обстоятельствам, вышеприведенный перечень не может считаться полным». В перечне статей, указанных им не имеется, например, работы Лаврова, написанной в Вологду о логических исследованиях Тренделенбурга и помещенной в «Отечественных Записках», на что имеются указания в воспоминаниях Сажина].
1) Идеи о классическом и реальном образовали в Англии нашего времени. «Вестн. Европы» за 1867 г. № 3. Подпись: П. П. 3) [О принадлежности этой статьи Лаврову нам свидетельствуют его письма к М. Стасюлевичу. В указателе Колубовского этой статьи также не имеется]. 2) Средневековый Рим и папство в эпоху Феодоры и Морации. «Женск. Вестн» за 1867 г. № 7. Подпись: П. Миртов; 3) Женщины во Франции в XVII и XVIII веках. «Женск. Вестн.» за 1867 г. № 4. Подпись: П. Миртов; 4) Несколько мыслей об истории мысли. «Невский сборник» за 1867 г. т. I. Подпись: П-ов; 5) Герберт Спенсер и его опыты «Женский Вестн.» за 1867 г. № 6. Подпись: П. Миртов; 6) Северо-американское сектаторство. «Отечеств. Записки» за 1868 г. №№ 4, 6, 7 и 8. Без подписи; 7) Развитие учения о мифических верованиях. «Современ. Обозрение» за 1868 г. № 3 и 4. Подпись: П. Л-в; 8) Историческое значение науки и книга Уэвеля. «Отеч. Записки» за 1868 г. № 3. Без подписи; 9) Роль науки в период возрождения и реформации. «Отеч. Записки» за 1868 г. №№ 10, 11 и 12. Без подписи; 10) Антропологические этюды. «Соврем. Обозрен.» за 1868 г. № 6. Подпись: П. Л-ов; 11) Задачи позитивизма и их решение. «Совр. Обозрен.» за 1868 г. № 5. Подпись: П.: Л.; 12) Письмо в редакцию о задачах критического журнала «Библиограф» за 1869 г. № 1. Подпись: Провинциал; 13) Обзор иностранной антропологической литературы. «Библиограф» за 1869 г. № 1. Без подписи; 14) Антропологи в Европе. «Отечествен. Записки» за 1869 г. № 3. Без подписи; 15) Цивилизация и дикие племена. «Отеч. Записки» за 1869 г. №№ 5, 6, 8 и 9. Без подписи; 16) До человека. «Отеч. Записки» за 1870 г. № 1, 2 и 3. Без подписи; 17) Формула прогресса г. Михайловского. «Отеч. Записки» за 1870 г. № 2. Без подписи; 18) Современные учения о нравственности и ее история. «Отеч. Записки» №3, 4, 5, 6 и 8. Без подписи; 19) Исторические письма, которые печатались в 1863 и 69 гг. в «Неделе», а затем в 1870 г. были изданы отдельной книжкой. Вот все работы Лаврова за период его ссылки в Вологодской губернии, которые нам пока известны. Он довольно наглядно говорят о интенсивности и энергии, с которыми Лавров работал во время своего изгнания.
Условия для литературной работы в ссылке были крайне неблагоприятные, а особенно для чисто научной, к которой всегда влекло П. Л. Лаврова. Отсутствие книг, необходимых пособий и материалов заставляло его суживать рамки намеченных тем, сокращать их, а иногда и выбирать таковые не по собственному желанию, а в зависимости от имеющегося у него материала. Все это, конечно, накладывало определенную печать на характер работ Лаврова в Вологодской губернии. Будущим исследователям трудов Лаврова необходимо учитывать это обстоятельство. Вот, например, что пишет Лавров из Тотьмы редактору «Вестника Европы» М. Стасюлевичу по поводу одной своей статьи. «Конечно, - читаем мы там, - в Петербурге было бы удобнее написать, и статья вышла бы лучше, так как некоторых материалов здесь у меня нет и не будет, но все-таки полагаю, что выйдет сносно... В Вологде не удалось остаться, а здесь в Тотьме, как на биваках, без вещей и без большей части книг». 1) [М. М. Стасюлевич и его современники С.П.Б. 1912 г. т. II, стр. 293].
Переслать Лаврову всю его громадную библиотеку в ссылку из Петербурга, конечно, было немыслимо. Об этом упоминает и дочь Лаврова М. П. Негрескул. «В Тотьму отцу, - рассказывает она, - переслали лишь небольшую часть его громадной библиотеки».
Несмотря на эти неблагоприятные условия, Лавров все-таки дал ряд ценных работ и надо только удивляться тому, как он, живя в захолустных городках Вологодской губернии, сумел не только следить за новейшими течениями науки, но и внести сюда свой вклад. Поражала также в этих работах и его громадная эрудиция, по трактуемым им вопросам, приобрести которую в скудных условиях его жизни в Вологодской губернии без библиотек и материалов было очень и очень трудно. Из работ Лаврова за период его ссылки большое научное значение имеют два труда – «До человека» и «Цивилизация и дикие племена». По мнению, например, профессора Н. И. Кареева, некоторые главы последней работы, посвященные социальной жизни животных имеют «большую важность в общей разработке этого предмета». 2) [Теория личности П. Л. Лаврова 1907 г. С.П.Б. стр. 37-38].
Лавров, по утверждению Кареева «высказал по этому поводу гораздо более верные и глубокие мысли, нежели те, которые около того же времени были высказаны Вундтом в «лекциях о душе человека и животных». 3) [Научная работа П. Л. Лаврова «Северные записки», 1915 г. № 1, стр. 207].
Большой след оставила в развитии философии в России и другая работа Лаврова – «Задачи позитивизма и их решение», относящаяся также ко времени его ссылки в Вологодской губернии. По мнению одного из критиков русского позитивизма, эта статья «дала тон всей последующей русской позитивистической литературе». 1) [В. К. Позитивизм в русской литературе. «Русское Богатство», 1889 г. № 3, стр. 15].
Громадный, неизгладимый след в нашей общественности оставили «Исторические Письма» и отчасти «Современные учения о нравственности». Первый труд Лаврова, начатый им еще в Тотьме и законченный в Кадникове, представляет собой литературно-исторический памятник, обойти который не может ни один историк нашей литературы и общественности. Целые поколения молодежи 70 г.г. зачитывались «Историческими письмами» и именно через них и свершился перелом русской интеллигенции от 60-х г. к 70-м в сторону «служения народу». 2) [Тех, кто интересуется более подробно значением «Исторических писем» и работой Лаврова о нравственности, я отсылаю к своей статье «Чем обязана русская общественность П. Л. Лаврову». «Ежемесячный журнал», № 2 и 3].
Лавров как бы увековечил ими небольшой городок Кадников. Просмотрите предисловие автора к первому изданию «Исторических писем» и под ним вы найдете вместо подписи красноречивую пометку – «Кадников 1869 г.».
Если сравнить литературную деятельность Лаврова в Вологодской губернии с периодом его работы до ссылки, то мы заметим здесь большую разницу. Раньше Лавров работал только в области чистой философии и дал еще в начале 60 г. основание для построения научной философии. В ссылке же Лавров уже бросает занятие чистой философией и с этой стороны он гибнет безвозвратно... А между тем философия и была единственным его призванием, отвечающим всему складу его духовного и психологического облика. Условия ссылки, да и сама ссылка выбили его из колеи философа. Он начинает работать в области истории, социологии и истории культуры. Немало посвящает он внимания и антропологии, причем и в этой области он уже от чисто философского характера, который он придавал раньше этому предмету 3) [Смотри его статью, что такое антропология?: «Русское Слово», 1860 г. № 10], начинает переходить к специальной трактовке этой области. Тут же в ссылке в Вологодской губернии у него зародился грандиозный план дать историческую эволюцию человеческой мысли и первым общим абрисом этой идеи и является его статья «Несколько мыслей об истории мысли». Как известно, Лавров впоследствии всю свою жизнь посвятил разработке этой темы и сошел в могилу, не закончив своего монументального труда «Опыт истории мысли». Таким образом, если рассматривать ссылку Лаврова по отношению к эволюции его литературной деятельности, то мы должны будем признать, что невольное пребывание Лаврова в Вологодской губернии есть поворотный пункт и в развитии его теоретической мысли и в характере всей его литературной работы. Более того, ссылка Лаврова есть даже полный переворот в его личной жизни и весь тот план своей деятельности, а именно - занятие чистой философией, к которому он готовил себя в 60 г.г., ему пришлось отбросить. От теоретической философии в 60 годы он через ссылку в Вологодской губернии совершает перелом в своей жизни, и идет к 70 годам через социологию и историю, и приходит в конце концов к социализму с его жизненной практикой уже в период эмиграции. Деятельность эта и началась с 1872-73 г.г., когда ему пришлось стать редактором заграничного журнала: «Вперед!».
Статья Лаврова «К вопросу об антропологических исследованиях Вологодской губернии» была им написана во время его кратковременного пребывания в г. Вологде, в октябре 1868 г. Это был как раз период, в который он усиленно начал заниматься антропологией, подготовляя для тогдашних русских журналов ряд работ из этой области. С характером этих трудов мы ознакомимся ниже, здесь же надо заметить, что нет ничего удивительного в том, что Лавров посвятил статью специально Вологодской губернии. Это был лишь частичный вопрос из той области, которую он тогда изучал, и рассмотреть Вологодскую губернию с точки зрения антрополога для него безусловно представляло живой интерес. К этому надо еще присовокупить, что большинство ссыльных всегда интересовалось тем краем, куда их забрасывала судьба и старалось так или иначе хоть чем-нибудь послужить местным интересам или запросам: характерно, например, что лучшие знатоки и исследователи Сибири вышли из рядов ссыльных... Лавров, конечно, не составлял в данном случае исключения, и постарался со своей стороны дать что-нибудь Вологодской губернии в той области, в которой он чувствовал себя компетентным. Этой областью и явилась антропология... Необходимо здесь еще заметить, что появлению статьи Лаврова в «Вологодских Губернских Ведомостях»' очень много посодействовал и Н. Кедровский, который тогда состоял редактором неофициальной части этой газеты. Находясь в очень хороших отношениях с Лавровым и, глубоко уважая его научную работу, Кедровский сумел через посредство Тишина получить разрешение от Хоминского на печатание этой статьи. Характерно отметить, что она была напечатана за полной подписью Лаврова, в то время когда все его статьи в журналах появлялись без всякой подписи, или под различными инициалами или псевдонимами, вроде Миртова. По-видимому то, что требовалось для Петербурга, Хоминский считал излишним применять у себя в губернии. К сожалению, деятельность Мерклина и его доносы на Лаврова лишили последнего возможности продолжать работу в «Вологодских Ведомостях». Его выслали в Кадников, а Хоминский все-таки должен был считаться с Мерклиным...
Из Вологодской губернии Лавров бежал 15 февраля 1870 г. в Париж при содействии известного в то время революционера Германа Александровича Лопатина. Подробности этого побега читатели найдут в воспоминаниях М. П. Негрескул и Г. А. Лопатина. Нас интересует здесь другое обстоятельство - чем руководился Лавров, решаясь на побег из Вологодской губернии? Какие мотивы заставили его решиться на этот шаг? Большинство читающей публики склонно думать, что Лавров бежал исключительно ради революционной и социалистической деятельности за границей. Подобное мнение совершенно не соответствует истине. Имеющийся у меня материал заставляет отбросить эту версию. Стремясь за границу и убегая из ссылки, Лавров и не думал о социалистической деятельности. О революционной даже и говорить не приходится. Стараясь вырваться из Вологодской губернии, Лавров прежде всего имел в виду свою научную работу и надеялся за границей найти более благоприятные для нее условия, нежели в ссылка. Как известно, ссылка Лаврова не была ограничена сроком, и перспектива сидеть бесконечное время в глухом крае, будучи лишенным условий для научной работы, ему, конечно, не улыбалась. Ближайшим поводом к тому, что Лавров решил самовольно покинуть Вологодскую губернию, было, несомненно, бегство за границу Чаплицкой. Это был человек, к которому Лавров глубоко привязался и которого он беззаветно любил. Решение о побеге окончательно созрело у Лаврова, по-видимому, на квартире Кедровского во время свиданий его с Чаплицкой. Доказать все сказанное крайне нетрудно.
Из воспоминаний дочери Лаврова - М. П. Негрескул - мы узнаем, что ее отец, отправляясь в ссылку «решил терпеливо ждать три года. Если по окончании этого срока его не вернут в Петербург, что ему было необходимо для научных работ, он уедет за границу». Итак, мы видим, что здесь на первом плане стояла научная работа. И действительно, Лавров, в первые годы своей ссылки в Вологодской губернии еще надеялся что его «вернут» оттуда. Это он и высказывал Кедровскому и Сажину. Прошло два года, и его не только не «вернули», а сослали в Кадников из Вологды. Все это должно было подорвать его веру в то, что его «вернет» само правительство. И в следующем 1869 г. он уже решает бежать после встреч с Чаплицкой, накануне ее бегства. Указание на это мы находим в воспоминаниях Лопатина. Приехав в начале 1870 г. в Петербург, он «узнал, что П. Лавров страшно рвется из ссылки за границу. Оказывается, что уже целый год, как Лавров собирается бежать, но не может осуществить это предприятие». О том же нам свидетельствуют и воспоминания Сажина. «При посещении мною, - рассказывает он - Лаврова в 1870 г. в Париже, Петр Лаврович вместе с Чаплицкой, начали шутя, упрекать меня, что я своим побегом подложил им «свинью». «Как так?!» - вырвалось у меня. «Очень просто, - разъяснил Лавров, - я также собирался в это время бежать 1) [Сажин бежал из Вологодской губернии в июне месяце 1869 г.] и у меня было все к этому приготовлено. Вы же своим бегством вытянули Мерклина из Тотьмы. Вернувшись в Вологду, он прежде всего окружил меня своим благосклонным вниманием. Во-первых, Кадников ближе всего к Вологде, а во-вторых Мерклин вообще, как вам известно, имел со мной счеты, донося обо мне в Петербург всякие небылицы. В силу этого, мне пришлось отказаться от побега, который и затянулся на целый год».
Итак, Лавров решил бежать в 1869 г. Это был как раз тот год, когда бежала Чаплицкая. Ее побег с одной стороны, придирки к нему со стороны Мерклина и высылка его в Кадников с другой, вот что было ближайшим толчком к побегу. Лавров увидел, что до тех пор, пока его «опекает» г. Мерклин, ему нечего ждать о возможности «возвращения» из ссылки... Конечная же цель для побега была несомненно научная работа.
Как известно, Лавров приобрел и популярность и имя среди молодежи, настроенной социалистически, своими «Историческими письмами». Именно, благодаря их успеху, и определилась вся дальнейшая судьба и жизнь Лаврова. Ему после этого предложили редакцию заграничного журнала «Вперед», и он вместо науки занялся социализмом. Получив это предложение, он покидает Париж, где он работал вместе с Брока в области антропологии, и едет в Цюрих ради нового журнала... Успех «Исторических писем» явился полной неожиданностью для самого Лаврова. Во всяком случае, когда он их писал, он и не мечтал о том, что произошло в действительности. В предисловии к «Историческим письмам», написанном для второго парижского издания, Лавров подчеркивает, что этой книге «удалось, совершенно неожиданно для автора, получить некоторое значение в кругу русской молодежи» 2) [Исторические письма. С.П.Б. 1906 г. 4 издание, стр. 375]. О том, как Лавров смотрел на эту свою работу в 1868 г., нам красноречиво говорят воспоминания Сажина. Как-то на вечере у Лаврова, еще в бытность его в г. Вологде, этот последний стал расспрашивать Сажина, чем он интересуется и что читает. «Я между прочим, рассказывает Сажин, - указал ему на «Исторические письма», первые главы которых, напечатанные в журнале «Неделя», мне очень понравились. «Ну, - возразил мне с гримасой Лавров, - нашли на что указывать. Ведь это не серьезная работа, а фельетоны, которые я пишу во время отдыха. По-моему, они не имеют никакого значения, чтобы на них останавливаться или обращать внимание».