ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
      «Когда говорит история, отдельные личности должны умолкнуть», – заявил однажды немецкий поэт Готфрид Бенн.
      Принцип составления этого альманаха противоположен: авторы его стремились именно к тому, чтобы представить историю «личностно», через многообразие отдельных человеческих «воль и хотений».
      Со времен Геродота историки спорят о том, к чему призвана та удивительная дисциплина, которою они занимаются. Или это – «наука о том, что не повторяется» (как заявил известный французский поэт); или, напротив, «неизменная пьеса, которую играют все новые и новые актеры» (как подметил другой француз)? А ежели существует исторический «урок» с повторением одних и тех же ошибок, – то к чему бы это? И в чем происходит это «повторение»: в событиях, в общей направленности движения, – или в характерах отдельных личностей, периодически выдвигаемых на «исторические» роли? И почему в иные эпохи так важна оказывается эта повторяемость, которая то и дело оборачивается неповторимостью?
      Любя прошлое, мы часто бываем одержимы детским желанием «улучшить» его, представить, «а что было бы, если бы...» А история не принимает сослагательного наклонения и постоянно демонстрирует нам, что наше благоговение перед прошедшим пропорционально нашему неведению. Особенно это относится к русской истории, ибо едва начинаешь углубляться в череду лиц и событий, представленных в историческом ракурсе, – как возникает мучительное ощущение собственного невежества. Как только соприкасаешься с громадой неисследованных документов, хранящихся в архивах, или с массой неописанной, никем не изучавшейся периодики прошлых столетий, – так является образ огромного поля, которое надобно перепахать, как всякую «новь», – «не поверхностно скользящей сохой, но глубоко забирающим плугом»... И, кажется, не возделать нам этого поля в ближайшую тысячу лет!..
      «История – это философия в примерах», – сказал две с половиной тысячи лет назад грек Фукидид. В этом альманахе представлено несколько «примеров», поучительных вне зависимости от метаморфозы «повторяемости - неповторимости».
      В. А. Кошелев
     
     
      I
      1812 ГОД. ПЕТЕРБУРГСКИЕ ПИСЬМА: Н. М. ЛОНГИНОВ – М. С. ВОРОНЦОВУ

      (Вступительная заметка и публикация С. В. Самойловой)
      ...Минуло вот уже сто восемьдесят лет с начала Отечественной войны 1812 года, но не ослабевает интерес к этому великому событию для судеб России и Европы. Опубликованы разнообразные источники, написано множество работ как с детальным анализом всех военных операций, так и с характеристикой общественных настроений сложного, драматичного времени. И все же настоящее исследование никогда не может быть полностью закончено. Оно лишь расширяется и углубляется с привлечением новых свидетельств, позволяющих всесторонне взглянуть на предмет и увидеть в нем ранее, быть может, не замеченные линии и краски. Такой источник – предлагаемые читателю письма Н. М. Лонгинова к графу М. С. Воронцову. Доныне нигде не публиковавшиеся, они содержат не только блестящую характеристику общественной атмосферы Петербурга 1812 года, но и являются, по периодичности своей и полноте, настоящей летописью Отечественной войны и всех связанных с нею событий, как представлялись они хорошо образованному, изрядно осведомленному и искреннему в изложении своих мыслей современнику.
      Николай Михайлович Лонгинов (1775 – 1853), сын сельского священника Харьковской губернии, был определен после окончания в 1798 г. коллегиума к православной церкви российского посольства в Лондоне. Перейдя вскоре на гражданскую службу, он много работает в канцелярии и архиве, чем привлекает внимание посла – графа С. Р. Воронцова, который, отметив похвальные качества Лонгинова, заботится о его продвижении. Именно по рекомендации Воронцова приехавший в Лондон по делам коалиции товарищ министра внутренних дел П. А. Строганов отправляет Лонгинова в 1806 г. с поручением в Париж. Знакомство со Строгановым и эта поездка круто изменили дальнейшую судьбу Н. М. Лонгинова.
      Вернувшись осенью того же года в Россию, Лонгинов назначается чиновником в Коллегию иностранных дел. С 1809 г. вместе с 3. Н. Посниковым, тогда обер-прокурором Сената, он заведует делами С. Р. Воронцова в связи с отъездом его сына в Молдавскую армию. Живет в Петербурге, в графском доме на Малой Морской, имея значительное жалованье и продолжая считаться на службе в Министерстве иностранных дел, где «остается праздным», а потому в конце 1811 г. переходит в Министерство финансов.
      Коллежский асессор, Лонгинов в апреле 1812 г. по протекции графа и графини Строгановых становится секретарем императрицы Елизаветы Алексеевны, получив 2000 рублей жалованья и 4000 из собственных денег государыни – «для содержания экипажа и прочих необходимых издержек, прилично» его «службе и званию при особе ее». Дважды сопутствует он императрице в заграничных путешествиях – в 1813-1815 и в 1819 гг.
      Последовательно поднимаясь в табели о рангах, Лонгинов к концу своей жизни являлся действительным тайным советником, сенатором, членом Государственного совета. В царствование Николая I он исполнял должность статс-секретаря, а также заведовал всеми благотворительными учреждениями и учебными заведениями, состоявшими под покровительством императрицы Александры Федоровны.
      Всецело обязанный возвышением С. Р. Воронцову, ценя внимание, какое оказывал молодой граф – Михаил Семенович Воронцов – его братьям, Лонгинов не только преданно заботился о воронцовских имениях, но и выполнял различные поручения графов при дворе, находясь с ними в постоянной переписке.
      Письма Н. М. Лонгинова в Лондон к живущему там после выхода в 1806 г. в отставку С. Р. Воронцову напечатаны в 23-й книге,«Архива князя Воронцова». Обширнейший же комплекс посланий к сыну Воронцова, за исключением отдельных мест, нигде не публиковался. Он насчитывает 19 томов, датируемых 1809 – 1847 гг.
      Прежде чем остановиться на выборке писем 1812 года, необходимо рассказать об адресате – графе М. С. Воронцове (1782 – 1856), крупном государственном деятеле России первой половины XIX в., личности в высшей степени замечательной.
      Воспитывавшийся в Англии и получивший прекрасное европейское образование, М. С. Воронцов приехал в Россию девятнадцатилетним юношей и к 1812 году был одним из лучших офицеров, командиров русской армии, участвовавшим в войнах с Ираном, Францией и Турцией. В начале Отечественной войны генерал-майор Воронцов особо отличился в кампаниях 1812 – 1814 гг. Гренадерская дивизия, которой он командовал с марта 1812 г. в составе 2-й Западной армии князя Багратиона, находилась при отступлении в арьергарде наших войск, участвуя в сражениях под селами Романове (2 июля), Дашково (11 июля) и под Смоленском (4 августа).
      В Бородинской баталии Воронцов оборонял Шевардинс-кий редут и Семеновские флеши. После боя от сводных гренадерских батальонов из 4000 солдат осталось 300 сопротивление дивизии кончилось «с окончанием ее существования», как скажет Воронцов впоследствии. Раненый, он отправился через Москву в свое имение, село Андреевское Владимирской губернии, где организовал госпиталь, вместивший более 350 человек – от генералов до рядовых.
      Явившись по выздоровлении в 3-ю Дунайскую армию адмирала П. В. Чичагова близ Вильно, граф получил в командование особый авангардный отряд. С ним он 30 января 1813 г. занял Познань, за что был пожалован в генерал-лейтенанты.
      Во время заграничных походов Воронцов в составе Северной армии принимал участие во всех основных сражениях, особо отличившись в битвах под Лейпцигом и Краоном. Будучи в 1815 – 1818 гг. командующим русского оккупационного корпуса во Франции, граф Воронцов проявил себя крупным администратором и умелым дипломатом. Отмена телесных наказаний, заведение ланкастерских школ и аудиторских судов – вот лишь немногие из его начинаний, не говоря уже о выплате из личных средств генерала всех долгов русских офицеров при выходе корпуса из Парижа.
      Дальнейшая деятельность М. С. Воронцова связана с югом России. На посту Новороссийского (с 1823 г.) и Бессарабского (с 1825 г.) генерал-губернатора в полной мере проявился его талант «гениального администратора», во многом опередившего свою эпоху. Даже назначенный полномочным наместником и главнокомандующим на Кавказе (1844 – 1854), Воронцов не переставал заниматься делами Новороссийского края.
      На всех своих служебных постах М. С. Воронцов был «великим реформатором». Воспитанник Англии, граф был привержен европеизму, а точнее – принципам рационализма, беря лучшее из опыта развития европейских стран и применяя его в России, что заставляло многих современников считать его «более лордом, чем боярином». Однако для Воронцова все это представлялось лишь средством для достижения процветания великой Российской империи, которая должна не только силой оружия своего встать вровень с развитыми европейскими странами.
      Данная сторона взглядов М. С. Воронцова особенно важна для понимания позиции самого Лонгинова, и в частности того, как уживалось в последнем преклонение перед Англией и ее деятелями, ярко выраженное в посланиях отношением к Веллингтону, с сильнейшим русским патриотизмом и уверенностью, что Европа всегда и во всем против России. Наличие в письмах Н. М. Лонгинова стройной и доказательной политической концепции является главным их достоинством и отличием от иных комплексов частных корреспонденции 1812 года, где нередко превалирует описание, и в" бессистемности оценок трудно разглядеть во всей полноте действительные воззрения автора на происходившие события.
      Известно несколько попыток представить общую картину атмосферы войны 1812 года по письмам современников. Последняя из них относится к 1988 г., когда был опубликован сборник частной переписки этого времени «К чести России».
      В этой палитре разнообразных толков и настроений, свидетельствуемых различными по социальному происхождению и занимаемой должности людьми, выделяются письма И. П. Оденталя (1776 – ок.1813) – переводчика и цензора иностранных газет при Петербургском почтамте – к А. Я. Булгакову, тогда личному секретарю Московского военного губернатора Ф. В. Ростопчина. Это единственный в книге комплекс писем (11 июля - 15 ноября), поэтому интересно сравнить его с подобным же комплексом писем Лонгинова, хотя бы потому, что оба пишут из Петербурга. Данное сопоставление и выявляет необычность корреспонденции Лонгинова как с точки зрения содержащейся в них информации, так и позиции, взглядов автора.
      Уже по июньским письмам видно, насколько разнился у двух петербуржцев душевный настрой, восприятие начавшейся войны с французами, а также оценка происходившего в армии и в столице. Если Оденталь, подобно многим другим, ждал быстрого и легкого «разбития Наполеонова войска» и лишь со временем осознал всю тяжесть положения России, то Лонгинов изначально очень реалистичен. Всплеск эмоций, сопровождавший начало противоборства с «врагом вселенной», обнаружившим наконец истинные свои намерения, не смог возобладать у него над всегдашней продуманностью и трезвостью суждений. Ни минуты не сомневаясь, что Россия освободит победой своей мир от «злодея», Лонгинов не исключает временных неудач, основываясь на хорошем знании международной политики, французской армии и состояния самого Бонапарта.
      В данную публикацию не включены все пространные рассуждения Лонгинова о внешнеполитических делах и о роли на континенте Российской империи. Однако важнейшие оставлены, так как именно они отличают Н. М. Лонгинова от других его современников, которые летом 1812 г. были в состоянии говорить лишь о военных действиях.
      Лонгинов всегда ставит Россию в рамки, международной политики и рассматривает подобным образом саму войну и гипотетические ее результаты, уже в июле, при отступлении русской армии, рассуждая о целесообразности и возможности похода в Европу – «акта большого политического значения». Со времени заграничных походов тема успокоения Европы, способов его и средств, займет ведущее место как в русской внешней политике, так и в общественном мнении. Появится множество официальных и частных источников с обоснованием такого курса, и система взглядов Лонгинова, будучи хотя далеко не оригинальной, но стройной в изложении и яркой стилистически, будет одним из первых таких источников.
      От уровня зрелости и взвешенности суждений зависит и достоверность содержащейся в письмах информации, так как степень осведомленности автора проистекает не только и не столько от круга его знакомств, но и из желания или нежелания, в соответствии со своими взглядами, толковать тем или иным образом определенные факты. В этом смысле, если сравнить письма Лонгинова и Оденталя, легко можно обнаружить, что вопреки заявлениям первого о включении в послания «сплеток», осведомленность его, и именно в вышеописанном плане, была намного большей. Достаточно лишь посмотреть на рассказы о Бородинской битве и парижском возмущении октября 1812 года. Бородино у Оденталя (30 июля) – «враг опрокинут, сбит с места, преследуем нашими героями» – довольно контрастирует с Бородином Лонгинова (1 сентября): «победой, стоящей потоков крови, победой-потерей, не обросшей слухами о погоне за неприятелем». А сведения Оденталя о заговоре Мале, как о «революции во Франции» с выборами нового короля, как это хотелось бы русской публике, совсем не похожи на лонгиновское изложение событий по Монитеру, говорящему о действительной неудаче этого выступления.
      П. А. Николаи – в декабре 1811 – августе 1812 г. поверенный в делах в Стокгольме, а в сентябре – ноябре 1812 г. – в Лондоне, С. Р. Воронцов, посол Англии в Петербурге лорд Каткарт, генерал Роберт Вильсон – английский эмиссар при Кутузове и неофициальный осведомитель Александра I – вот лишь немногие часто упоминаемые в письмах личности, от которых Лонгинов, в основном, черпал свою информацию о происходящем в армии и Европе. Нельзя забывать здесь и самого Воронцова, которому Лонгинов больше всего доверял как непосредственному свидетелю боевых операций и человеку, близкому по взглядам, логике рассуждений. Мнение М. С. Воронцова иногда даже в корне изменяло представления Лонгинова, например в оценке Бородина как стратегического поражения русской армии. Последнее особенно важно, так как в сборнике, где напечатаны письма Оденталя, утверждается, что ни один из генералов и офицеров, писавших домой после битвы, не разделил точку зрения Барклая де Толли о поражении под Бородином. Ермолов, Винценгероде, Беннигсен уже в сентябре отмечали, что сражение 26 августа было проиграно. Последствия – это отход из Москвы, событие, мнение Лонгинова о котором представляет значительный интерес. Страдая и стыдясь потери древней столицы, не оправдывая ее оставление «тактическими планами», он, тем не менее, не стал недоброжелателем Кутузова, а пытался понять, какие «важные причины» заставили того отступить. С другой же стороны, Лонгинов со свойственным ему психологизмом твердо стоял на позиции, что «если через отдачу Москвы мы много выиграли, то страшно моральное зло от ее потери, возможность упадка духа войска, если не начнутся наступательные операции». Даже в период неизвестности, вызванной прекращением сообщений между Москвой и Петербургом, Лонгинов не терял самообладания, основываясь на уже упоминавшемся знании реальной расстановки сил и полководческого таланта Наполеона, не осмелившегося бы разделить войска, направив часть их на Петербург.
      Об отношении Лонгинова к Наполеону стоит сказать особо. Он соединил широко распространенное в русском обществе представление о Бонапарте как порождении революции – безбожнике, властолюбивом тиране, завоевателе, поправшем права народов, – с должной оценкой его полководческого и политического таланта.
      Едкая ирония, возбужденная речь граничат в лонгиновских посланиях со спокойствием и сдержанностью во мнении. Эта двойственность ярко выражена в суждениях о людях. С одной стороны, преобладает стремление находить и положительные, и отрицательные стороны – позиция, воплощенная в характеристике английского адмирала Бентинка: «...должно быть, большой интриган, но человек умный». С другой – резко негативное или же насмешливое, язвительное отношение к некоторым лицам, «заслужившим» его, по мнению Лонгинова, «поступками своими». Подобными людьми в письмах предстают Н. П. Румянцев – министр иностранных дел и канцлер; В. П. Кочубей – бывший министр внутренних дел, а в 1812 г. председатель департамента экономии Государственного совета; О. П. Козодавлев – министр внутренних дел. Люди эти – члены правительства, к которому Лонгинов в 1812 г. относился очень скептически, признаваясь в сентябрьском письме С. Р. Воронцову, что «если Россия и устоит... то одному провидению и своему народу тем обязаны будем, а не правительству». Далее читаем: «Румянцев – изменник и враг отечества: умышленно ли он действовал или от глупости, опоздав с Турецким и Английским миром в союзе с Швецией и планируя при взятии Москвы мир заключить?
      Козодавлев – его креатура – никакого никогда влияния, даже понятия о политической системе нашей, если то можно назвать системою, не имел. Кочубей – вывезший из Парижа план «всеобщего преобразования» и возвысивший Сперанского, глупого и сильного покровителя целой шайки изменников и предателей, которые доставили врагу важные бумаги, касающиеся ведения войны, и наводнили армию себе подобными; хотя до сих пор неизвестно заверно, в чем состояла вина сих ссылочных». Это хотя и является отличительной чертой Лонгинова, во всем ищущего причины и объяснения, пусть выражает он и расхожее мнение о тех или иных лицах.
      Итак, перед нами письма человека самобытного, оригинального, но в то же время полностью отразившего взгляды и черты петербургского высшего общества 1812 года. Человека, не только многообразно воспринимавшего все события, но и показавшего само многообразие, современной ему действительности. Человека, еще в начале июля 1812 года (задолго до Льва Толстого) заговорившего о «дубине народной войны», предсказавшего бегство Наполеона от Чичагова на Березине... Человека, много рассуждавшего об истинном и ложном патриотизме, необходимости и уместности его как фактора психологического воздействия – «общественной пропаганды», направляющей дух и мнения в критический момент.
      Письма Н. М. Лонгинова к М. С. Воронцову часто отправлялись с курьерами – не проверялись, а потому можно было откровенно обо всем говорить, к тому же «самое секретное» обычно писалось по-английски. Корреспонденции же в Лондон, к С. Р. Воронцову, почти все шли по-французски, поэтому, несмотря на тождественность некоторой информации, они не могут заменить схожие по фактам письма на русском языке, не говоря уже о разнице стилей и акцентов в «общении» Лонгинова с отцом и сыном Воронцовыми.
     
     
      Выписки из писем Н. М. Лонгинова к М. С. Воронцову (1812 год)*
      № 3. С.-Петербург, 9 января 1812 г.
      <...> Мы кончили святки весьма дурно, В последний день, то есть 7 числа, в самое начало спектакля в Эрмитаже сделался пожар в Аничковом дворце, коего большая часть выгорела, и по несчастью самая лучшая и богатая, состоящая из всех парадных комнат. Другая половина, хотя и уцелела, но страх, замешательство и лишнее усердие, обыкновенно случающиеся в такой суматохе, привели и ту в состояние, жалости достойное: все окошки разбиты, из них летели все мебели, убранства и пр. Одним словом, едва ли что <...> осталось из всего великолепнейшего собрания драгоценностей, кои тут заключались.
      Около месяца назад я нарочно ездил в первый раз смотреть сей дворец, и теперь даже жаль, что я видел то, чего теперь нет или осталось только в кусках и обломках. Пожар продолжался целую ночь и большую часть вчерашнего утра. Горголий1 чуть не лишился жизни и получил такой удар в плечо, что теперь опять полиция поручена на время Кутузову. – В Аничк<овом> дворце повар, живший как наш швейцар <...> на чердаке, затопил печь, ушел провожать святки и возвратился, когда уже все здание было в огне. – Третьего дня во время пожара была свадьба Долгорукаго с Гагариною, и наш министр финансов2, посаженый отец, веселился не больно много, видя истребление миллионов до двух, тогда как наши финансы и без того в плохом положении <...> – Кстати о свадьбах прибавить, что никогда их так много не было. Вот теперь еще Нессельрод женится на Гурьевой. Вот будет второй том Дюпора с М George по росту...
     
      __________________
      1 Горголи И. С. (1770 – 1862), С.-Петербургский обер-полицмейстер (1811-1821), сенатор (1825-1858).
      2Гурьев Д. А. (1751 – 1825), граф, министр финансов в 1810 – 1823 гг.
      * Публикуется впервые.
      Корреспонденция хранится в Центральном государственном архиве древних актов – фонд Воронцовых (ф.1261), оп.З, ед. хр.1453. Ответные письма М. С. Воронцова находятся в архиве Н. М. Лонгинова в Институте русской литературы. Публикация их – дело будущего.
      _________________
      № 4. С.-Петербург, 16 янв<аря> 1812 г. . <...> О политике глубокое молчание. Заверно однакож известно, что Швеция в тесной связи с нами; Пруссаки ничего другого также не желают, если мы в случае войны воспользуемся ими прежде, чем Б<онапарт> их задушит. Об Австрийцах однакож слухи в городе неприятные, что они нам недоброхоты ни в чем, и полагаться на них вовсе нельзя; напротив, предосторожность должна быть с ними удвоена <...>
      № 6. С-Петербург...*
      <...> Здесь теперь много шуму наделала странная, но истинная новость из Неаполя, где Российская и французская миссии подрались на дуэле, и наша, как утверждают, одержала верх. Дело вышло за первый шаг: Фр<анцузский> Министр Durand сунулся вперед; но Кн. Долгорукий его оттолкнул, давши ему порядочного тумака. Из него вышел дуэль на шпагах: оба Министра ранены, но французский опасно. Его советник почел тогда за нужное <...> от себя послать картель Долгорукому; <...> Конст. Бенкендорф до того не допустил и сам его принял. Кровопролитная сия война двух миссий кончилась тем, что француз без уха остался, а Б<енкендорф> получил только легкую рану в руку саблею. Долгорукому отказано от двора: но не меньше того победа его1. Известие сие пришло третьего дня с нарочным курьером; но о последствиях ничего еще не известно.
      <...> Наш поверенный в делах в Риме посажен в крепость Finetrelle, где и умер. Теперь бедная жена его в Венеции с кучею детей, лишившись всего от грабительства фр<анцузов>, имеет даже неудовольствие видеть квартирующую у себя строгую полицию, которая наблюдает, чтобы с нами она сношений не имела. Вот наш мир и союз с Б<онапартом>. Теперь однако же весьма громко о приближении войны говорить начали, а приготовления делаются в большой скрытости. Бон<апарт> в своей речи Сенату именно сказал,
      _________________
     
      * Дата стерлась. Вероятно, конец января 1812 г. Письмо получено М. С. Воронцовым 29 марта 1812 г.
      _________________
      что войска выводит из Гишпании по причине желтой горячки; но что податей нельзя уменьшить, потому что присутствие сих самых войск нужно на Севере, и что сия будет его последняя война <...>
      _________________
     
      1 Дуэль между русским и французским посланниками, князем С. Н. Долгоруковым и Дюраном-Марейлем, имела причиной своей борьбу за первенство при представлении во время новогодней церемонии 1 января 1812 г. неаполитанскому королю Иоахиму Мюрату, маршалу франции. Последний, стремясь из вассала Наполеона сделаться самостоятельным государем, использовал любую возможность, чтобы показать нежелание дальше подчиняться. Преднамеренно игнорируя дипломатический протокол и не вмешиваясь в распределение мест во время предыдущих приемов, Мюрат, по сути дела, спровоцировал данный инцидент, заявив (через маркиза Гало), что, как обычно, 1 января заговорит с первым представшим перед ним послом. Зная смелый н строптивый нрав Долгорукова, он не сомневался, что тот будет первым во что бы то ни стало (см. письмо № 9). После публичной драки и требований Дюрана об удовлетворении за нанесенные в его лице оскорбления Наполеону, король, однако, испугался ссоры с императором и представил происшедшее как лично свою обиду. А Реми Эксельман, шталмейстер, приставленный Бонапартом к Мюрату для наблюдения за своим зятем, прислал Долгорукову вызов за оскорбление его монарха. Этот вызов и принял К. X. Бенкендорф, секретарь русского посольства, чтобы не позволить Эксельману «добить» посла, если Дюран потерпит поражение. 5 января состоялись почти одновременно два поединка, в которых Дюран и Эксельман почли себя удовлетворенными... Посол не вправе принимать вызов, и Долгоруков получил отставку. Во время войны 1812 года он командовал пехотным корпусом. Умер в чине генерала от инфантерии в 1829 г., пятидесяти девяти лет, оставив потомкам «Хронику Российской императорской армии», изданную в 1799 г., прекрасную коллекцию монет да множество острот, за которые его всегда называли «Каламбур Николаевич».
      К. X. Бенкендорф (1785 – 1828), периодически меняя дипломатическую службу на военную, начавшуюся для него в 1812 году, окончил дни свои генерал-лейтенантом на полях русско-турецкой войны.
      _________________
     
      № 7. С.-Петербург, 6 февраля 1812 г.
      <...> Четвертого дня прибыл сюда Прусский Генерал-адъютант Кнезибек, и на другой день имел аудиенцию, для какового случая Государь отложил и поездку в Гатчину, хотя то был день именин вел. Княгини Анны Павловны. – Одним словом, война есть эхо, наполняющее город. В последнее воскресенье дан в Эрмитаже Richard coeur de Lion*, и при сем случае les allusions aux circonstances ontete applaudies avee fureur**. Пламя загорается, и, кажется, до самых границ наших нет такого предела, который бы мог помешать его распространению. Даже и сам Р<ичард> пристает, сверх всякого чаяния, к большинству голосов; и это есть мера, по которой можно заключить о вещах и делах, если не безошибочно, то к правдоподобию близко. Многие полагают, что у вас уже подвижение в войсках началось <...>
      № 8. С.-Петербург, 9 февраля 1812 г.,
      <...> Теперь скажу вам коротко, что здесь все дышит войною с французами. Деятельность и движение во всем неутомимые; курьеры между нами и Пруссиею и Швециею беспрерывные. Чем все это кончится, Богу известно; но почти все уверены, что у нас решительно на войну склонны, но на оборонительную однакож.
      Следовательно, от Б<онапарта> зависеть будет, продолжать ли так, как начал, или остановиться. Предвидеть сего нельзя, хотя и известно, что он не любит останавливаться sur un si beau chemin***; но также и обстоятельствами он лучше нас пользоваться умеет, показывая вид умеренности, тогда как оной в сердце нет <...>
      № 9. С.-Петербург, 16 февраля 1812 г.
      <...> У нас войск, благодаря Бога, довольно, чтобы поставить против злодеев, но дома сущая беда не только от поляков, кои все нам недоброхоты, но и от других обстоятельств. Our finances are in a most distressing state imaginable, and really I do not conceive, how we are to act, not with standing the new taxation imposed a few days ago to an amount, as it is supposed, of 80 millions. I am told, that Labot1 has presented a note, that he has no means whatever to procure sufficient magazines to feed such a number of troops; that he receives no money for that purpose and
      _________________
      * Ричард Львиное Сердце (фр.).
      ** намеки на обстоятельства встречались бурной овацией (фр.).
      * * *на столь прекрасном пути (фр.)
      _________________
     
      that his departement has lost entirely the credit to procure flour by contract, as the former contractors not being paid, some of them are ruined, and the rest are with held by the example of their fellow-sufferers. Labot told me himself about a month ago, that he had to reseive nearly 15 millions for his departement, but in fact he had received only three, and as to the rest he could not even obtain a resonable ensure...*
      <...> Долгорукий и Бенкендорф из Неаполя отозваны за славный дуэль. Я ошибся, написав вам, что последний дрался с советником франц<узского> посольства; выходит, что сие было с гофмаршалом Мюрата. Последний удивительно нашелся, когда увидел пред собою обоих Министров, вместе вскочивших к нему, лишь отворилась дверь. J'aime a voir cet empressement, – сказал он, – et je vous en sais gre!** <...>
      _________________
      1 Лаба H. O. (1766 – 1816), в 1812 г. генерал-провиантмейстер.
      _________________
     
      №11. С.-Петербург, 1 марта 1812 г.
      <...> В течение сей недели прибыли из Парижа Сердобин, Чернышев и два фр<анцузских> курьера. Хотя последние и привезли, как слышно, уверения о мире и дружбе; но мы научились их ценить, по-видимому, так что не похоже ныне, чтоб мы отступили от решимости на войну <...>Чернышев почти не показывается и весьма молчалив. Говорит однакож,
      _________________
     
      * Наши финансы в самом печальном состоянии, какое только можно себе вообразить, и я в самом деле не представляю, как нам можно действовать без введения нового налога, которым несколько дней назад были обложены суммы-порядка, так предполагается, 80 миллионов. Мне сказали, что Labot представил записку о неимении средств хоть как-то в достаточном объеме заполнить склады для снабжения такого количества войск; что он не получает для данной цели ни копейки денег, и что его департамент полностью лишился кредита для того, чтобы доставить муку по контракту, так как бывшие подрядчики не получат своей платы, и некоторые из них разорятся, а другие будут остановлены примером пострадавших сотоварищей. Labot сам говорил мне месяц назад, что должен был получить около 15 миллионов на свой департамент, но в действительности получил лишь три, что же до остальных, то у него нет и скромных гарантий (англ.).
      ** Мне приятно видеть такое рвение... и я признателен вам за это! (фр.).
      _________________
      что Б<онапарта> оставил он в Париже в преужасном насморке и в необъятной печали от того, что и войны сей не ожидал <...> так скоро, и что выбор его в наследники себе оказался неудачным, хотя он искал его в тысячах. Увы! Римский Король носит уже все признаки de Cretin et promet un modele d'lmbedllite*. Императрицу свою посылает он в Вену в немалом удивлении, что она не коронована; се qul trahit une arriere pensec quil doit rouler dans sa tete** <...>
      _________________
      1 Чернышев А. И. (1785 – 1857), полковник, флигель-адъютант, в 1810 – начале 1812 года находился в Париже в качестве личного представителя Александра I. 6 кампанию 1812 года, с ноября генерал-майор и генерал-адъютант, командовал летучим кавалерийским отрядом (см. письмо № 51), а в 1813 г. – армейскими партизанскими отрядами в составе корпуса П. X. Витгенштейна и Северной армии. Впоследствии генерал от кавалерии, военный министр, председатель Государственного совета и Комитета министров.
      Последние беседы Чернышева с Наполеоном перед отъездом его в Россию (февраль 1812 г.) содержали взаимные обвинения в обострении двусторонних отношений. И хотя потом императоры обменялись письмами о готовности урегулировать все спорные вопросы, за чем последовали демарши русского посла в Париже кн. А. Б. Куракина, соглашения достигнуто не было. Да и не могло быть, так как Наполеон, естественно, отказался вывести свои войска из Пруссии, а Россия расценивала переход значительными французскими силами Одера как начало войны.
      Римский король – малолетний сын Наполеона и императрицы Марии-Луизы.
      № 12. С.-Петербург, 9 марта 1812 г.
      <...> Из заграничных новостей ничего особливого нет.
      Слухи распустили, что будто французы уже в Мемеле; хотя и легко бы им туда пробраться из Кюстрина, но уже слишком рано начали врать столько вздоров, что и верить ничему нельзя.
      Все, что есть известного, ограничивается тем, что полки отзываются из Гишпании. Многих они не досчитаются на обратном пути; а остальные поучились кое-чему любопытно-
      _________________
     
      * слабоумия и обещает стать образцом глупости (фр.).
      ** тот, кто выдает заднюю мысль, какую должен держать в своей голове (фр.).
      _________________
      му и довершат свои познания по великом покровителе про-тиву Русских. Б<онапарт> сказал в публике: avant que l'Emp<ereur> de Russle trouve un comandant en chef pour sa armee, mes aigles seront aux portes de Riga*. Посмотрим, удастся ли его хвастовство <...>
      № 14. С.-Петербург, 27 марта 1812 г.
      <...> Из прилагаемого Манифеста о втором рекрутском наборе по новой ревизии увидите, что принятые меры не ослабевают. Неужели Господь <...> оставит Россию при всех ее пожертвованиях и при всей правоте ее начинаний для блага общего целого света и своей собственной безопасности, славы и бытия? Статься не может. Дух, благодаря Бога, хорош, тверд и радостный у всех; надежда на Бога и на мужество наших солдат велика. Остается призвать в помощь того, кого Б<онапарт>призывать <...> не смеет без богохуления и святотатства. Да сопутствует вам, любезный граф, и всему ополчению десница всевышнего и увенчает славою любезное отечество наше. Хотя я и незнатный малый человек, но любовь к нему так велика, как величайшего из патриотов <...>
      № 16. С.-Петербург, 11 апреля 1812 г.
      <...> Третьего дня Государь, после молебствия в Казанском соборе, выехал в путь и, остановясь на некоторое время в Пскове, как слышно, отправится в Ригу и по границе, почему вероятно, что скоро и в вашей армии будет. Стечение народа было удивительно великое, и вообще желания и надежды всякого на лице были явственны. Благоговение в молитве было всеобщее и производило такое впечатление в душе, коего описать вам не могу. Вседневная молитва и покоршпи под нозе его всякое врага и супостата в сию минуту возбудила чувствие такое, какое никогда еще я не ощущал. При выходе Его величества народ кричал со всех сторон «Ура!», что и продолжалось до тех пор, пока коляска Государева с виду скрылась <...>
      _________________
     
      * пока русский император найдет главнокомандующего для своей армии, мои орлы будут уже у ворот Риги (фр.).
      _________________
      Накануне отъезда Государева я имел счастье представиться у Ее величества, и не могу описать вам, «сколько я был обласкан и осчастливлен хорошим и лестным приемом, так что я совершенно был в недоумении, сконфужен, ибо, не видав иначе императрицу, как в публике, где она отменно серьезного виду, я по тому делал свои предположения насчет моего приема и вопросов, кои она может мне сделать. Во всем я ошибся и нашел, что Ее величество совершенно не та, что видим в народе1. Она изволила спрашивать о моем выздоровлении, о моем пребывании в Лондоне при батюшке вашем и графе Строганове, а особливо о вас и вашем здоровье и известиях от вас, также о батюшке вашем, и обо многих вещах и предметах <...>
      _________________
     
      1 Елизавета Алексеевна (1779 – 1826), жена Александра I, «скромнейшая из императриц». Вот как, например, Ф. Ф. Вигель описывал приемы у Государыни: «О вечерних собраниях у императрицы, весьма немногочисленных, в публике знали очень мало; известно было только, что, с одной стороны, являлась там самая милостивая снисходительность, с другой – искреннейшее благоговение; фамилиарства – ни с какой» (Ф. Ф. Вигель. Записки. Т.1. - М., 1928. - С. 165)..
      _________________
     
      № 24. С.-Петербург, 1 июня 1812 г.
      <...> Я слышу от Бутенева, что главная квартира ваша перешла в Пружены – сближаетесь, и, кажется, скоро надобно слышать много-много нового. Сильное желание одолеть врага не попускает мне нимало отчаиваться; и сколь ни страшна та минута, которая должна решить судьбу нашу и всей Европы, надежда ни на одну минуту меня не покидает. Дай Бог нам дождаться радости! – Здесь пустота удивительная и одни лишь вздоры, а нового ничего, и ничего, заслуживающего внимания <...>
      № 25. С.-Петербург, 8 июня 1812 г.
      <...> Нового у нас ничего нет – слухи так надоели, что и дело придется скоро почитать за вздор. Скоро ли решится судьба наша?..
      № 26. С.-Петербург, 17 июня 1812 г.
      <...> Вчера получен рескрипт Государя к гр. Салтыкову1 о вступлении французов в наши пределы <...> Дай Бог, чтобы сдержали слово не полагать оружия до конца, и победа будет и должна быть наша неминуемо, несмотря на все усилия врага, коего способы и силы не могут никак равняться с нашими, хотя бы и превосходнее числом были <...> – В Ковно<„.> французы вошли всего первее. Сначала, так как мы обороняемся и защищаем 800 верст границы, может быть и будет им выигрыш; но зато.после без пощады бить их должно, и показать, что скорее Тамерлан мог бы истребить Россию, чем Бонапарте и вся Европа в союзе против нее. Впрочем Россия и за Уральскими горами будет Россия и когда-нибудь даст себя почувствовать врагам <...>
      _________________
     
      1 Салтыков Н. И. (1736 – 1816), генерал-фельдмаршал, с 1812 года председатель Государственного совета и Комитета министров.
      _________________
     
      № 27. С.-Петербург, 25 июня 1812 г.
      <...> Получаемые доселе вести из армии довольно делают в городе шуму и смятения; сие от того, что все бабы, куды ни сунься, и еще несколько трусов или отставных генералов, кои, не зная вещей, любят судить, для того чтоб толковать и вздор врать, а не молчать, как бы надлежало. Я, напротив, коего все укоряют тем, что суждения мои равны добрым сплетням, всегда спорю, где могу, и стараюсь утешать и ободрять, сколько сил. В самом деле, и отчаянных удается иногда порадовать; но нелегкое принесло В. П. Титова сюда из Москвы с его drconstances eplneuses comme la queue du cheval de Doctorow*; с ним никак сладить не могу, везде труды мои расстраивает, лишь я отлучусь. К несчастью города, старый заслуженный солдат; почему он здесь оракул некий, только преплачевный и отчаянный, хотя и отдать ему надобно справедливость, что патриот хороший. В настоящих обстоя-
      _________________
     
      * затруднительными обстоятельствами, будто хвост лошади Дох-турова (фр.).
      _________________
      тельствах подобных ему людей в столице держать не следовало бы никак. Все, что делается у вас, по мнению моему, сколь ни худо, неизбежно по системе оборонительной; и, признаюсь, что вред от того надолго будет для нас чувствительным. Что же до самой сущности войны, надежда ни на минуту меня не покидает. С одной стороны Российский Колосс, с другой почти вся Европа; нельзя подумать без ужаса о последствиях, коих со дня на день ожидаем в молитвах и с душевным благоговением к тому, в руках коего судьба наша и решение оной. По всему, что я замечаю из писем к разным и что слышал * от прибывшего вчера курьера, кажется, неприятель чувствует, что для него опасность не меньше, как наша собственная. Подлинно, если бы Бог послал нам победу на первый случай, то не прежде он очнется, как на Висле. Надеюсь, что тогда мы не останемся позади спокойными зрителями. Чтобы довершить все, надобно идти за ним и отдыха не давать, дабы память навек осталась у него, что есть Россия и сколь страшна врагам своим. Сие есть одно средство навсегда прекратить ужасы, пожирающие Европу 25 лет сряду. – Соединение вашей Армии с первой есть вещь пресчастливая; но я боюсь до крайности худого впечатления от того, что допустили неприятеля в Вильну <...> Сколько, я думаю, праздников в Вильне. Хотя здесь и толкуют многие, что Б<онапарт> уже пишет прокламации о назначении Польского Короля и восстановлении Речи Посполитой; но, признаюсь, я не верю сим слухам и не думаю, чтобы он осмелился делать вещи сего рода, кои удавались ему с Австрийцами, Пруссаками и пр. Нет сомнения, что если бы первую он одержал победу, то ничто не удержало бы его от того; но теперь, кажется, он слишком умен, чтобы рисковать своей репутацией, особливо после Гишпанских чванств, кои так худо удались. Недавно еще новые получены оттуда известия, о нападении Гишпанцев по сю сторону Пиренейских гор, где они взяли много контрибуции и плену и спокойно возвратились восвояси. Если они вздумают придти в большем числе, то может худо быть. В Бургосе расстреляли они до 600 человек французов в силу прокламации, что они за всякого расстрелянного Гишпанца расстреляют по 20 человек неприятеля. Один из отрядов<...>, вошедши в Бургос из Астурии и Баскии и захватив гарнизон, привел в действие прокламацию во всей ее силе. Нет другого средства воевать с ними иначе, а пока мы останемся филантропами, неприятель всегда будет в выигрыше<...>
      При сем посылаю <...> книжку об Атилле. Удивительно, как черты схожи с новым Атиллою, кроме того, что древний варвар имел столько чувствия, что пощадил Рим из уважения к Папе и почтения к религии, которой он не принадлежал; тогда как нынешний Атилла от всех подобных чувствий совершенно удален и чужд1. – В наших газетах вы увидите, что бюллетины или прибавления начали печатать на Русском и Французском языках, новость доселе небывалая <...>
      _________________
     
      1 Наполеона часто сравнивали с Аттилой – жестоким завоевателем, предводителем гуннов, вторгшихся в V в. н.э. в Европу. Ср., например, стихотворение К. Н. Батюшкова «Переход через Рейн. 1814»:
      Ты сам, родитель вод, свидетель всех времен,
      Ты сам, до наших дней спокойный, величавый,
      С падением народной славы
      Склонил чело, увы! познал и стыд и плен...
      Давно ли брег твой под орлами
      Аттилы нового стенал
      И ты – уныло протекал
      Между враждебными полками?
      _________________
     
      № 28. С.-Петербург, И июля 1812 г.
      <...> Третьего дня получил я от Николая письма, в коих нахожу нового, что Гвардия 28 июня получила приказание быть в готовности к походу; также приготовляются галеры и другие военные суда для перевоза войск и все сие поспеет в первых числах августа. В конце сего месяца диета в Эребро должна кончиться, и тогда Шведы сильно действовать должны. Не поздно ли будет? Признаюсь, сколько я ни стараюсь утешать и ободрять других, часто приходят мне на память времена Ратисбонских происшествий, споры и рассуждения тогдашние насчет военных обстоятельств и ваши заключения, кои оказались справедливее моих. В прошлом году вы писали мне о войне оборонительной, батюшка ваш тогда и теперь точно согласен в мнении вашем. Я признаюсь, помня старые годы, всегда был за наступательную, хотя финансы наши тому великое препятствие. Боже сохрани, если солдат наш обескуражен всегдашними отступлениями – что последует? Особливо и Р<умянцев> там и негоциации сразу могут быть начаты; а коли один раз начнутся, то конец легко предвидеть можно. Сколько я ни тверд и ни бодр духом, признаюсь, не могу все сие сообразить вместе без ужаса. – В газетах вы найдете Манифест о всеобщем ополчении на врага; дух, благодаря Бога, у нас хорош, но уныл от того, что поздно хватились за сию меру безопасности отечества.
      Впрочем нет сомнения, что народ Русский хорош и силен привязанностью к Государю, любовию к Отечеству и своею гордостью; если управлять сими моральными его силами, он может произвести великие дела, могущие свет удивить и врага заставить раскаяться за его злодейские покушения. Теперь с нетерпением ожидаю посмотреть, что дворянство здешнее, особливо же Московское, учинит вследствие Манифеста. Купцы здесь много подписывают денег; в Москве подписано уже до 2,000,000 *, как слышно. Народ с радостью восстанет против неприятеля; и дубина в руках, коли другого оружия нет, будет сильно у себя действовать. Дай Бог столько великодушия и непреклонной твердости, чтобы нам равнодушно перенести первые удары, если уже судьбе угодно будет положить начало настоящей борьбе неудачами с нашей стороны <...>. Если бы вы могли одним оком заглянуть или одним ухом прислушаться, какие слухи и сплетни здесь делаются и говорятся в городе, вы удивились бы, как можно столь бессовестно лгать и столь легковерно сказываемому верить! Бонапарте в Варшаве) Англичане высадили 15,000 в Риге и окопались под оной! В Италии Сардинские и Английские войска из Сицилии вышли на берег и сделали возмущение. Не знаю, где, в Тоскане или Неаполе! Гишпанцы перешли Пиренейские горы! Шведы соединились с нами в
      _________________
      * – рублей (ред.)
      _________________
      море!.. – Кутузов старик здесь; я в первый раз его теперь видел, нельзя быть умереннее насчет нынешних происшествий, достоинство столько необыкновенное и редкое в нынешнем веке. Я нахожу его весьма любезным, а скромность еще любезнее его делает. Зато милые дочки его трубят по городу столько, что сие не сделало бы старику удовольствия – экие шлюхи – свет подобных не производил! В публике те же слухи вызывают в армию Кутузова, чего он и не знает. – Посольства третьего дня, благодаря судьбу, отселе отправились все. За два дня перед тем, гуляя по Англ<ийской> набережной противу Иностранной коллегии, взор мой остановился на галиоте, который нагружали так же, как и лодку большую. Сколько на них было курей, гусей, индеек, коров, баранов, быков и пр. Все сие выносили из архива несчастной коллегии, столь уничиженной ее начальником, что из первых Государственных департаментов она сделалась последнею, из которой все бегут, даже те, кои никогда не думали ее покидать. Самарин, фл<ота> кап<итан>, которого вы знали в Англии, был приставлен к нагружению сих припасов и сказал мне, что они для посольств, кои высылаются морем до Мемеля или Кенигсберга<...> – К кн. Багратиону, я слышу, посылали Бенкендорфа; желал бы слышать что-нибудь о сем герое. Графиня Остерман показывала мнечвисьмо его к мужу, когда он еще был у Витгенштейна, коим он приглашает его именем армии и всех в главную квартиру в службу. Удивительный человек! Остерман отвечал ему, что он подождет, пока Бенкендорф будет главнокомандующим, чтобы на приглашение его склониться!1 Нос славный! Только он никак сих вещей не старается понимать со свойственною ему наглостью <...>
      _________________
     
      1 Бенкендорф А. X. (1783 – 1844), граф (с 1832 г.), генерал от кавалерии (1829), с 1826 г. шеф жандармов и начальник III отделения. Брат К. X. Бенкендорфа. Участник наполеоновских войн 1805 – 1807 гг., русско-турецких: 1806-1812, 1828 – 1829 гг. В кампании 1812 г. сначала командовал авангардом отряда Винценгероде н за успешную атаку на неприятеля в первом сражении при Велиже (27 июля) произведен в генерал-майоры. По занятии Москвы – комендант столицы. Участник заграничных походов. Старинный знакомый М. С. Воронцова, состоявший с ним в долгой переписке.
      _________________
     
      Остерман-Толстой А. И. (1770 – 1857), генерал от инфантерии, участник кампании 1806 – 1807 гг. В 1812 г. генерал-лейтенант, командир 4-го пехотного корпуса 1-й Западной армии, отличился почти во всех основных сражениях. Прославился в битве под Кульмом 17 (29) августа 1813 г., где потерял руку.
      № 29. С.-Петербург, 20 июля 1812 г.
      <...> При сем письмо из Лондона, полученное третьего дня в вечеру. При сем случае батюшка ваш пишет ко мне о выгодах оборонительной войны, чтобы никогда не выходить из наших крепких позиций и, даже побивши неприятеля, их не покидать и не преследовать.
      С одной стороны, он весьма справедлив, приводя на память Австерлиц и Пруссию и считая на три кампании, из коих третья, как он математически доказывает, должна сломить голову злодею: mals qul compte sans son hdte, compte deux ibis*, и это большая задача, станет ли у нас самих на 3 кампании способов, духа и охоты, если мы не отнимем оных у неприятеля помаленьку. Оборонительная война вначале полезна, только не всегда с нашими войсками, коих надобно одушевить, ослепить даже славою вдруг и не останавливать. Сверх того, чтобы отнять у неприятеля способы нас задирать, надобно после действовать скоро, быстро, наступательно; тогда Пруссаки, Саксонцы и Австрийцы для него потеряны, а может быть и дальше успехи наши подействуют. Вся эта немецкая дрянь нам ничего не полезна; но у неприятеля мы отнимем тем средства самые сильные, ибо он один умеет ими действовать как собственными сво -» ими. – Впрочем сие говорю в уповании, что будущие дела наши пойдут лучше; ибо теперь целую неделю и более мы ничего здесь о военных действиях не слышим, то есть с 9 числа; Бог весть, что там делается, а слухов полны уши <...> На прошлой неделе так здесь перепугались все, услышав из некоторых глупых рапортов, что фр<анцузы> в Вольмаре, что начали было пакеты вязать и укладывать, да
      _________________
     
      * но кто считает без своего хозяина, считает дважды (фр.).
      _________________
     
      и Комитет наш был встревожен. Koutouzoff has been called and it was resolved to give him the command of our few troops here for the defense of the capital. All this was in consequence of a stupid report of some or other official fellow*. – В прошлое воскресенье праздновали Турецкий мир1; но и праздник не в праздник, столько все были встревожены. – На сих днях было дворянское собрание по случаю Манифеста о Защите Отечества. В оном положено дать рекрутов с 25 человек, а с тех помещиков, кои имеют здесь дома, а не имения, положен 5-й процент по оценке. Кутузов избран начальником сего ополчения по просьбе посланных от дворянства депутатов, которое он и принял с тем условием, буде Государь на то согласен будет. – Слухи сии о мнимых наших несчастьях до того расстроили дела здесь, что товаров пропасть, а никто их покупать не смеет и денег вовсе было не видать; а биржа похожа на торговый госпиталь, где инвалиды лишь коммерции присудствовали. – Сегодня ждем прибытия Государя из Москвы, о чем повещено от полиции. Аи moins nous serons du courant de ce qui se fait cher vous; ear jusqu'id on n'a eu que des inqui etudes. Ce que 1'on feisait n'etait pas en eflet si mauvais que ce que on nous feisait connaltre par ces bulletins si horri blement ecrits**. – Известие о мире с Англией весьма кстати подоспело нас порадовать и приободрить. Кроме меня и тех, кто мне сказал о сем за секрет, никто еще о нем не знает. Николай мне о том пишет в письме, полученном третьего дня. Нет сомнения, что оный будет утвержден; но так как сие до прибытия Государя не может быть известно, то молчание весьма у места, и я тех только порадовал сей вестью, коих совесть не сделает сплеток и без того уже несчетных. <...> У нас ежедневно
      _________________
     
      * Был приглашен Кутузов и решено отдать ему в команду те немногие части, кои имеются у нас здесь, для защиты столицы. Все это произошло вследствие глупого донесения одного ^из официальных лиц (англ.).
      ** По крайней мере, мы будем в курсе того, что у вас делается, так как до сих пор было одно лишь беспокойство. То, что происходило, на самом деле не было столь плохо, как уверяли эти бюллетени, столь ужасно написанные (фр.).
      _________________
     
      проливные дожди с ужасною грозою <...>
      _________________
     
      10 Благодаря усилиям М. И. Кутузова, командовавшего с 1811 г. Дунайской армией, был заключен Бухарестский мирный договор с Турцией (6 мая 1812 г.), признавший границей между сторонами реку Прут.
      _________________
     
      № 30. С.-Петербург, 29 июля 1812 г.
      Третьего дня получил я письмо ваше, любезный граф, к батюшке вашему от 14 числа сего месяца из ст. Быхова. Благодарю вас душевно за то, что и мне сообщили оное. Содержанием своим сделало оно много удовольствия, видя, сколько войска наши превосходят французские мужеством, а не числом. Дела Витгенштейна, Раевского и Палена приободрили нас; особливо победа первого отменно важна; без нее гг. Удино и Макдональд нет сомнения, что были бы здесь1, да многие, кто потрусливее, и пожитки свои собирать и укладывать начали, а другие уже и отправили. Что делать? Нельзя всем быть храбрыми и великодушными; одному примеру часто следуют тысячи. Вообще же можно справедливо нам похвастать духом и твердостью, не говоря о пожертвованиях для блага общего. С лишком 2 000 уже поступили в милицию, а в течение 2 недель, я думаю, вся наполнена будет. Здесь ставят по 1 из 10, в обыкновенных крестьянских кафтанах с красным воротником <...> с 3-месячной провизией; а оружие выдано будет от правительства. Снаряжение каждого человека стоит около 70. Завтра сдадут Муринских 41 человека, и все уже готово. Я принужден был из присланных от Московской конторы 10,000 для батюшки вашего выдать заимообразно здешней 2,000 на сей предмет; так как, по нечаянности сей меры, у крестьян нет столько наличных денег, а в здешней конторе на сей раз также достаточно не случилось. В газетах найдете Манифест о сем. Здешней милицией командует Кутузов, пожалованный князем за Турецкий мир. Московской командует граф П. А. Толстой, вместе с 4 другими губерниями, в числе коих Московский начальник граф И. И. Морков, Нижегородский – В. П. Титов, который и отправляется отсюда сегодня, еще Мурамцов и много других из отставных.
      Из пожертвований Москва отличилась удивительно; кроме милиции, купечество предоставило 10, а дворянство 4 миллиона рублей. Многие из частных людей формируют полки... в том числе гр. Мамонов <...> Салтыков конный, кн. Гагарин Николай егерский пехотный и Демидов; а наш любезный Санти также покинул прокурорство, чтобы формировать полк, только не на свой счет; но сомневаюсь, чтобы к нему пошел кто, кроме может быть сенатских крючкотворцев. Мамонов представил в пользу общую все свои 7,000 душ, 300,000 денег и все брильянты на 800,000 с тем, чтобы Государь выдавал ему только по 15,000.
      Разумеется, что Государь всего не принял, а только десятую часть из денег и брильянтов, а из душ позволил ему по произволу составить полк2, в коем Мамонов просил быть штаб-офицером, не будучи военным и не зная, как командовать; а полковником просил назначить, кого рассудят. Четвертинский туда и назначен. Здесь какой-то Olivieri, Гишпанец, как утверждают, товарищ и друг покойного Шиля3, формирует казачий полк из охотников, кои носят мертвые головы на шапках, и уже много их набралось. Видно, из экипажей Бонапарте и Виктора, когда Шиль ограбил их в Пруссии, досталась и ему доля изрядная; ибо он ни у кого денег не просит, сам одевает, вооружает и пр., на свой счет. Другой же полк волонтеров формирует один Боде; но сей ни с Шилем не бывал, ни экипажей не грабил, одним словом, гол, как наш брат; однакож* успевает помаленьку. – Графиня Орлова, говорят, дала 275,000 серебром и 1 000 лошадей. Здесь Литта дал 50,000, Александр Львович с братом по 20,000*, а примечательных пожертвований здесь, таких, как в Москве, не видать; да и быть не могло, потому что здесь и Русские на Немцев скатываются. Есть однако же примеры, каковых кроме Англии нигде не найти и кои сделали бы и Британцам честь.
      Нечаянное ополчение сие, требующее столь больших издержек от крестьян, есть причиною, что Захар Н<иколаевич> и я рассудили переоброчки нынешний год не делать и отложить до будущего; ибо налога выходят и без того чрезмерны <...> Здесь рассказывают (ибо я вам пишу и вести и слухи без разбору), что когда Балашов был у Бонапарте в Вильне5, то в множестве разговоров о политике, когда Балашов сказал: l'homme propose et Dieu dispose, Бонапарте отвечал: vous pouver le dire cher vous; cher moi personne ne propose et moi seul je dispose: et que moi fera l'Empereur de Russie? Sur chaque 5 hommes qu'on me tuera, on n'en tuera qu'un Franceis et 4 cochons; j'ai 20,000 hommes a depenser par mois, ce taux est fixe cher moi; et vous he pouver pas ce falre*. Вот изверг. Дай Бог, чтобы ему конец у нас пришел <...> Если движение Тормасова'из Кобрина будет с умом, то, может быть, и сбудется с ним солдатская поговорка, что ему есть 1-я и 2-я западня, разумея западные армии<…>
      _________________
     
      1 Витгенштейн П. X. (1768 – 1842), граф, затем князь, генерал-фельдмаршал. Участник кампаний 1805 – 1807 гг. К 1812 году генерал-лейтенант, а с сентября генерал от кавалерии, командир 1-го отдельного пехотного корпуса, прикрывавшего дорогу на Петербург. После смерти Кутузова – главнокомандующий союзными войсками (в апреле – мае 1813 г.), отстраненный после поражения при Люцене и Бауцене. В кампании 1814 г. командовал корпусом Главной (Богемской) армии союзников.
      Здесь говорится о самой знаменитой и значительной победе Витгенштейна – у Клястиц 18 – 19 июля 1812 г., когда после двухдневного боя корпус маршала Удино с большими потерями отступил обратно к Полоцку, а Макдональд, командовавший частями, осаждавшими Ригу, избегая столкновения с русскими войсками, остановился у Динабурга.
      2 Дмитриев-Мамонов М. А. (1788 – 1863), граф, с 1811 г. до начала Отечественной войны обер-прокурор 6-го департамента правительствующего Сената. В 1812 г. награжден за храбрость золотой саблей. В апреле 1813 г. произведен в генерал-майоры с назначением шефом сформированного им полка, который был, однако, недостаточно дисциплинирован и в заграничном походе сжег одно селение. Мамонову был объявлен выговор, а он, обидевшись, подал в отставку. Возобновил службу в 1816 году, но через три года был уволен по болезни и поселился у себя в Подмосковной. Но странный образ жизни, который он начал вести, не показываясь даже
     
      * человек предполагает, а Бог располагает, Бонапарте отвечал: вы можете говорить это себе, что до меня, никто не предполагает, а располагаю лишь я один: и что мне сделает император России? На каждые 5 человек, которых мне убьют, придется только один француз и 4 свиньи; я имею 20,000 человек.коих могу потерять за месяц. Данная норма установлена мною, а вы не в состоянии этого сделать (фр.).
     
      камердинеру, заставил усомниться в его умственных способностях, вследствие чего и была учреждена над ним опека.
      3 Майор Шилль с частью гусарского полка, которой он командовал, начал в 1809 г. партизанскую войну за освобождение Пруссии от французского владычества, но был разбит и убит, а его товарищи судимы по приказу Наполеона прусским военным судом и расстреляны.
      4 Нарышкин А. Л. (1760 – 1826), муж родной тетки М. С. Воронцова, обер-гофмаршал, обер-камергер, директор императорских театров, знаменитый острослов и устроитель разнообразных празднеств. «Настоящий русский барин», дом его был открыт и для сиятельного князя, и для мелкого чиновника. Такая расточительность поглощала почти все доходы от огромного состояния Нарышкина, и он постоянно жил в долг, с чем и связано большинство его известных каламбуров и шуток. Одна из них касается времен Отечественной войны, когда Александр Львович вместе со своим братом Дмитрием (1764-1838), женатым на фаворитке императора М. А. Четвертинской и ведшим такой же шумный образ жизни, обязались ежегодно выплачивать по 20 000 рублей до полного изгнания французов из России. Как пишет М. И. Пыляев, получив с прочими дворянами бронзовую медаль в воспоминание 1812 года, Нарышкин сказал: «Никогда не расстанусь с нею, она для меня бесценна; нельзя ни продать ее, ни заложить» (Пыляев М. И. Старая Москва. -СПб., 1891. -С.245).
      5 Балашов А. Д. (1770 – 1837), генерал от инфантерии, член Государственного совета, в 1810 – 1819 гг. министр полиции; с конца марта 1812 г. постоянно находился при Александре I во время его поездок. На второй день после вторжения французских войск в Россию был направлен императором для переговоров с Наполеоном о прекращении военных действий.
      В собственноручной записке Балашова об этой встрече (1836) нет данного эпизода. Однако министр отмечает, что хотя каждый из них «поддерживал достоинство» своего положения, тон Наполеона временами был слишком надменен, и вполне вероятно, что подобные слова, по тем или иным причинам не включенные Балашовым в свои воспоминания, могли иметь место. Известны многочисленные заявления Наполеона, что он «управляет сам, управляет один», что «им никто не управляет» и т.п. (см., например, письмо Наполеона кн. Куракину,: – Русская старина, 1912, kh.V, с.431 – 437). Поэтому, если даже слова эти – слухи и приписаны французскому императору, они вполне отвечали его вспыльчивому и амбициозному характеру, который частично ему удавалось сдерживать, особенно во время официальных встреч.
      6 Тормасов А. П. (1752 – 1819), генерал от кавалерии, главнокомандующий 3-й Резервной западной армией. Его действия должны были помочь соединению 1-й и 2-й армий, что и произошло в начале августа под Смоленском.
      _________________
     
      № 31. С.-Петербург, 5 августа 1812 г.
      <...> Письмо ваше, любезный граф, от 25 июля из Смоленска к батюшке получено исправно <...> Я весьма благодарен вам за сообщение оного мне; ибо мнение ваше ободряет меня насчет военных обстоятельств больше несравненно, чем немецко-латинские наши официальные известия из армии, кои и грамматически разобрать трудно, а понимать едва ли кто сыщется во всей столице <...>
      Город наполнен нашими эмигрантами из Курляндии и Польши, так что уже в трактирах нет ни угла порожнего. Пробывши на даче у Александра Львовича день, мы видели тут пять обозов, идущих из Риги, на коих прибыло множество красавиц, спасающих одно лишь целомудрие, можно сказать; что- же до пожитков касается, по недостатку лошадей никто ничего с собою взять не мог, и все тамошние богачи вконец разорены.
      Вчера видел я у гр. Салтыковой знаменитую Mad. de Staei, которая везет сына в Швецию на службу и сама оттуда отправится в Англию. Чертами она много походит на М Jatdine, ростом же и ухватками более на мужчину, чем на женщину. Говорит много и хорошо; хвалит любезность гр.Румянцева, канцлера, у которого вчера обедала, и приемом вообще довольна. В самом деле нельзя больше быть обласканной, как она; все за ней бегают, дабы в будущем сочинении ее найти свое имя или портрет. Сколько будет таких, кои после раскаиваться в том будут. Ездит она с какими-то двумя мужчинами, из коих один ее любовник, а может быть и оба1! — В числе прочих эмигрантов г-жа Бениксен занимает не последнее место. Красота ее, славившаяся столько в Вильне, здесь большого впечатления не делает <…> Граф Орлов, который все на свете делает, чтобы угодить всему свету, которому свет не отдает справедливости несмотря на все его усилия, прибрал и ее к себе на дачу; так что у него дача сделалась то же, что дом ваш в городе. Там Ливены, Бенкендорфы, Татищевы, Модены и Бениксены — а все кричат: дурак! Я нахожу, что он никак не в состоянии понять, что, стараясь угодить всем, он и тем даже не угождает, кому бы мог угодить <…>
      ______________________
      1 Жермана де Сталь (1766—1817), знаменитая французская писательница и критик, изгнанная Наполеоном в 1803 году из франции за оппозиционные антитиранические настроения. Дочь.женевского банкира Неккера — Генерального директора финансов Франции (1777 – 1781), сыгравшего видную роль в созыве Генеральных штатов в 1788 г. .
      В воспоминаниях баронессы о посещении России есть такая характеристика петербургского общества лета 1812 г.: «Во многих домах... общество слишком многочисленно, чтобы могла завязаться постоянная ... беседа. Все люди высшего света отличаются изысканными приемами, но они недостаточно образованны; среди людей, близких ко двору и чувствующих на себе давление власти, нет взаимного доверия, и они не могут понять прелести умственного общения... Эта атмосфера блеска и веселья может пленить, но лишь на мгновение... В более спокойное время можно было бы открыто сказать истину, что у нации много мощи и величия, но у нее нет порядка, не распространено просвещение... В бытность мою в Петербурге в обществе почти не видно было молодых людей — все ушли в армию: ... владельцы огромного состояния служили простыми добровольцами и при виде опустошенной страны и своих имений не падали духом, но воодушевлялись побуждением отомстить и не сдаваться неприятелю. Такие качества спасают народ от беспорядков, злоупотреблений я несправедливости, которую причинили ему плохое управление, недавняя цивилизация и деспотические учреждения» (пит. по: 1812 год. Баронесса де Сталь в России // Россия первой половины XIX в. глазами иностранцев. - Л., 1991. - С.44, 47, 52).


К титульной странице
Вперед