Если спросить человека, любящего поэзию, что он думает о Батюшкове, – ответ очевиден: это один из лучших русских поэтов. Если того же человека попросить назвать десять лучших русских поэтов, – Батюшкова среди них, скорее всего, не будет.
Все знают пушкинские слова: «Звуки италианские! Что за чудотворец этот Батюшков!» Но Пушкин написал и другую фразу, тоже очень известную: «Уважим в нем несчастия и несозревшие надежды». Мысль о «несчастии» – страшном обрыве и тридцатилетнем молчании, о роковой незавершенности судьбы возникает в связи с именем Батюшкова неизбежно. Что же касается «несозревших надежд», то это выражение у современного читателя может вызвать и протест. Однако вряд ли кто-либо не согласится со словами Белинского: «Это еще не пушкинские стихи; но после них уже надо было ожидать не других каких-нибудь, а пушкинских» – и Мандельштама, сказавшего то же самое более афористично: «Батюшков – записная книжка нерожденного Пушкина». Да, конечно, стихи Батюшкова читают с восхищением, и все же, в конечном счете, его поэзия оказывается для читателя такой же внутренне незавершенной, как и жизнь: заложенные в ней «надежды» смогли «созреть» только в пушкинском творчестве.
В общем эти три цитаты и выражают суть отношения потомков к Батюшкову: признание его исторической роли; восхищение красотой стиха; интерес к трагической судьбе поэта. Попыток связать все это воедино немного, причем большая их часть принадлежит профессиональным литературоведам, а судьбу поэта среди читателей определяют все же не литературоведы. И что еще очень характерно – о Батюшкове почти не спорили. Любившие его поэзию – признавали ее благодарно, но спокойно, а не любившие – молчали о ней.
Конечно, судьба батюшковской поэзии далеко не сводится лишь к молчанию и непониманию, в ней были и достаточно яркие события, но немного. Как нам кажется, это связано, в частности, с тем, что практически поэзия Батюшкова воспринимается лишь через единственный его прижизненный сборник – «Опыты в стихах и прозе». По нему судили о Батюшкове современники; по нему же узнавали поэта и последующие поколения читателей. И когда появились новые издания, стали складываться научные концепции творчества Батюшкова, – и те и другие все равно были основаны на том противоречивом единстве, какое представляют собой «Опыты...». Поэтому судьба поэзии Батюшкова и судьба его книги неразделимы.
Нас интересует в первую очередь даже не то, как эта судьба сложилась: ее целостную картину нелегко восстановить из отдельных, пусть и интересных, фрагментов. Существеннее кажется вопрос: почему она сложилась именно так? И ответить на него мы попробуем, исходя из самой структуры книги. Но и структуры не понять, не показав, как постепенно, на протяжении многих лет, Батюшков писал свою книгу, с каждым новым стихотворением словно бы заново ее пересоздавая; как менялось его представление о смысле собственного поэтического дела.