- А это наверняка? - допытывалась Минни.
      - Вот завтра я узнаю, - ответила Керри, которой вовсе не хотелось лгать больше, чем было необходимо.
      Минни тотчас же почувствовала хорошее настроение Керри и решила, что сейчас самый удобный момент, чтобы осведомить ее, как относится Гансон к этой рискованной затее - приехать в Чикаго.
      - Если ты не получишь этого места...
      Она запнулась, не находя подходящих слов.
      - Если я не получу ничего в самое ближайшее время, я, наверно, уеду домой, - сказала Керри.
      Минни подхватила эту мысль.
      - Свен тоже думает, что это, пожалуй, самое правильное... Во всяком, случае, на зиму.
      Керри сразу же поняла все: они не желали держать у себя безработную родственницу. Она не осуждала Минни и даже не слишком осуждала Гансона. Но сейчас, сидя рядом с сестрой и обдумывая ее слова, она радовалась, что у нее есть деньги Друэ.
      - Да, - сказала она, помолчав, - я тоже об этом думала.
      Керри не сочла нужным добавить, что мысль о возвращении в Колумбия-сити вызывала в ней бурное возмущение. Колумбия-сити! Что хорошего ждет ее там? Она прекрасно знала однообразность и будничность тамошней жизни. Здесь же был огромный таинственный город, все еще притягивающий ее к себе, точно магнит. То, что она успела увидеть, говорило о необъятных возможностях. И что же: опять влачить прежнее существование? При одной этой мысли у Керри чуть не вырвался крик протеста.
      Сегодня она вернулась домой рано и сейчас прошла в комнатку с окнами на улицу, чтобы посидеть и подумать. Как ей теперь быть? Она не может купить новые ботинки и носить их здесь. И необходимо сохранить часть этих двадцати долларов на обратный проезд. Ей было бы неприятно занимать на дорогу у Минни. При всем том как объяснить, откуда у нее деньги? Если бы она могла хоть сколько-нибудь заработать, чтобы выйти из этого тягостного положения!
      Снова и снова Керри пробовала разобраться в этой сложной путанице. Завтра утром Друэ будет дожидаться ее, уверенный, что она придет в новой жакетке. А это неосуществимо. Гансоны ждут не дождутся дня, когда она уедет. Она и сама была бы рада расстаться с ними, но ей не хотелось ехать домой. Представив себе, как посмотрят эти люди на то, что она раздобыла деньги не работая, Керри и сама начала приходить в ужас от своего поступка. Ей стало стыдно. Создавшееся положение угнетало ее. Все было так ясно, пока рядом с нею был Друэ. А теперь все так запутано, так безнадежно, - много хуже, чем раньше, как будто бы и есть помощь, а воспользоваться ею нельзя!
      За ужином Керри совсем приуныла, и Минни подумала, что у сестры, должно быть, опять выдался тяжелый день. А Керри в конце концов решила, что вернет деньги Друэ. Напрасно она взяла их, это нехорошо. Завтра с утра она отправится в город на поиски работы. В полдень, как условлено, она встретится с Друэ и скажет ему все напрямик. Но тут сердце ее екнуло, и она почувствовала себя по-прежнему несчастной.
      Как ни странно, Керри испытывала чувство облегчения, стоило ей прикоснуться к ассигнациям. Все тягостные размышления, все тревоги отлетали прочь, и тогда эти двадцать долларов казались ей чем-то чудесным и восхитительным. Ах, деньги, деньги, деньги! Как хорошо иметь их! Будь у нее много денег, все ее заботы развеялись бы, как дым!
      Утром она встала и вышла из дому раньше обычного. Ее решимость найти себе место была не слишком твердой, но оттого, что в кармане у нее лежали деньги, вызвавшие столько волнений, проблема работы казалась уже чуть-чуть менее страшной. Снова Керри очутилась в районе оптовых фирм, но при мысли о том, чтобы предложить где-либо свои услуги, сердце ее замирало. "Какая трусиха", - бранила она себя. Но ведь она уже столько раз просила работы! Теперь, наверное, повторится старая история. И она все шла вперед и вперед, пока наконец не решилась зайти на одну фабрику, где ее встретил очередной отказ. Она вышла оттуда, считая, что судьба против нее. Все бесполезно!
      Почти сама того не сознавая, она дошла до Дирборн-стрит. Здесь находился знаменитый универсальный магазин "Базар" с заманчивыми витринами, толпами покупателей и множеством фургонов для развозки покупок. Это зрелище быстро изменило ход мыслей Керри, тем более что она уже изнемогала от них. Вот здесь она вчера намеревалась купить нужные ей вещи. Во всяком случае, она может зайти сюда, чтобы хоть сколько-нибудь рассеяться. Она только взглянет на жакеты.
      Нет в этом мире ничего восхитительнее того состояния неопределенности, когда мы, снедаемые соблазном купить вещь и обладая средствами для этого, все еще медлим, удерживаемые то ли голосом совести, то ли недостатком решимости. Таково было душевное состояние Керри, когда она вошла в магазин и стала бродить среди изумительных вещей, попадавшихся ей на каждом шагу. С того дня, когда она зашла сюда в поисках работы, у нее осталось сильное впечатление от этого магазина. Теперь она останавливалась перед каждой привлекавшей ее взор витриной, мимо которой тогда спешила пройти. Ее женское сердце горело желанием обладать всей этой красотой. Как хорошо сидело бы на ней вот это, какой очаровательной она была бы вон в том! Она остановилась у прилавка с корсетами и замечталась при виде яркой пены из шелка и кружев. Стоит ей только решиться, и один из корсетов будет принадлежать ей. Керри надолго задержалась в ювелирном отделе, рассматривая серьги, браслеты, булавки, цепочки. Чего бы она не дала за обладание всем, что было здесь! Она знала, что была бы обворожительна в этих украшениях.
      Но главной приманкой для нее были жакеты. Уже при входе в магазин она остановила свой выбор на жакете кофейного цвета с большими перламутровыми пуговицами - крик моды в ту осень. Глядя на жакет, Керри с восторгом убеждалась, что ничего лучшего ей не найти. Она расхаживала среди стеклянных шкафов, в которых были выставлены всевозможные наряды, и радовалась тому, что сразу выбрала самую красивую вещь. И все время она не переставала колебаться, то уверяя себя, что может сейчас же купить этот жакет, то вспоминая свое затруднительное положение. Близился полдень, а она еще ничего не купила. Нет, надо пойти и вернуть деньги!
      Друэ ждал ее на углу в условленном месте.
      - А! - приветствовал он ее. - Где же жакет? - спросил он и, взглянув на ее ноги, добавил: - И ботинки?
      Керри намеревалась толково изложить ему свое решение, но все смешалось у нее в голове, и она уже не помнила ни одной из заранее приготовленных фраз.
      - Я пришла сказать вам, что... что я не могу взять ваших денег.
      - А! Вот оно что! - отозвался Друэ. - Хорошо, пойдемте со мной. Мы заглянем к Партриджу.
      Керри пошла с ним рядом, и всей сложной паутины сомнений и колебаний словно и не бывало. Она уже не сумела бы изложить те доводы, которые казались ей столь серьезными, те обстоятельства, которые она хотела объяснить ему.
      - Вы еще не завтракали? - спросил вдруг Друэ. - Ну, разумеется, нет! Давайте зайдем сюда.
      И он вошел с ней в один из изящно обставленных ресторанов на Монро-стрит, близ Стэйт-стрит.
      - Я не должна брать у вас деньги, - повторила Керри после того, как они расположились в уютном уголке и Друэ заказал завтрак. - Я не могу носить эти вещи там. Мои родные... они спросят, откуда я их взяла.
      - Что же вы намерены делать? - с улыбкой спросил Друэ. - Ходить раздетой?
      - Я уеду домой, - грустно ответила она.
      - Полно, полно! - сказал Друэ. - Вы слишком много думаете об этом. Я вам скажу, что делать. Вы говорите, что не можете носить обновки в квартире сестры? А почему бы вам не снять меблированную комнату и не оставить там эти вещи, скажем, на неделю?
      Керри покачала головой. Как и все женщины, она должна была протестовать, с тем чтобы потом поддаться уговорам. А задачей Друэ было рассеять ее сомнения и по возможности освободить путь для иных мыслей.
      - Почему вы уезжаете домой? - спросил он.
      - Потому, что я не могу найти здесь работу.
      - Родные не хотят содержать вас? - догадался он.
      - Они не могут, - ответила Керри.
      - Я вам скажу, что делать! - воскликнул Друэ. - Не расставайтесь со мной. Я позабочусь о вас.
      Керри покорно слушала его. В том состоянии, в котором она находилась, слова Друэ были для нее словно свежий воздух, повеявший из распахнутой двери. Друэ, казалось, отлично понимал ее, был ей приятен. Он так красив, аккуратен, хорошо одет и преисполнен сочувствия. Его голос - голос друга.
      - Что вы будете делать там, в Колумбия-сити? - спросил он, и его слова вызвали в воображении Керри картину той серенькой жизни, от которой она бежала. - Что там хорошего? Чикаго - вот где надо жить! Снимите приличную комнату, оденьтесь как следует, тогда вы и работу найдете.
      Керри смотрела в окно на сновавшую на улице толпу и думала: "Вот он, этот чудесный, огромный город, такой пленительный для тех, у кого есть деньги!" Мимо промчался экипаж, запряженный парой гнедых; в глубине, среди мягких подушек, сидела молодая женщина.
      - Что вас ждет, если вы вернетесь в Колумбия-сити? - снова спросил Друэ.
      Вопрос был задан искренне, без всякой задней мысли. Друэ просто считал, что дома Керри будет лишена всего того, ради чего, по его мнению, стоило жить.
      Керри сидела неподвижно и смотрела на улицу. Она раздумывала, что ей делать. Ведь Гансоны ждут, что на этой неделе она уедет домой.
      Друэ снова вернулся к вопросу об одежде.
      - Почему вы не купите себе красивую теплую жакетку? Ведь это необходимо. Я вам одолжу еще денег, об этом не беспокойтесь. Подыщите себе хорошую комнату, где вы будете жить одна. Меня вам нечего опасаться!
      Керри ясно понимала, к чему клонится разговор, но не могла высказать свои мысли. Больше чем когда-либо она чувствовала всю безвыходность положения.
      - Если б мне найти какую-нибудь работу! - пробормотала она.
      - Возможно, что вы и найдете, если останетесь здесь, - ответил Друэ. - Но если вы уедете, то, конечно, ничего не достигнете. Ваши родные не хотят, чтобы вы оставались у них? Хорошо. Почему же вы не позволите мне снять вам уютную комнату? Я не стал бы вас беспокоить, не бойтесь! А когда вы как следует устроитесь, быть может, найдете и работу.
      Друэ с живым интересом изучал ее милое личико и раздумывал над сложившейся ситуацией. Ему, несомненно, нравилась Керри. Он угадывал в ней какую-то скрытую силу. Она не была похожа на обычных продавщиц, лишь недавно прибывших из провинции: она была далеко не глупа.
      Надо признать, что Керри, безусловно, обладала куда большим воображением, чем Друэ, и у нее было больше врожденного вкуса. Вот в этой-то утонченности души и крылась причина ее угнетенного состояния и тоски. Она была одета бедно, но опрятно и, сама того не сознавая, как-то очень грациозно держала голову.
      - Так вы думаете, я могла бы что-нибудь найти? - с сомнением спросила Керри.
      - Ну еще бы! - сказал Друэ и наклонился налить ей чаю. - Я вам помогу.
      Керри взглянула на него, и он беспечно рассмеялся, стараясь подбодрить ее.
      - Послушайте, мы вот что сделаем. Сходим в магазин Партриджа и выберем все, что вам нужно. Затем мы поищем для вас комнату, и вы оставите там свои вещи. А вечером мы с вами пойдем в театр.
      Керри покачала головой.
      - Ну хорошо, вы потом вернетесь на квартиру к сестре. Пожалуй, так будет лучше. Вам вовсе незачем оставаться в новой комнате. Вы только снимите ее и сложите там покупки.
      Керри ничего не ответила и до конца завтрака мучилась сомнениями.
      - Ну, идем выбирать жакет! - сказал, наконец, Друэ.
      Они вместе отправились в магазин, где шелестели и сверкали всевозможные новые вещи, и, разумеется, Керри тотчас же оказалась во власти их магической силы. После вкусного завтрака в обществе жизнерадостного Друэ его план казался ей вполне осуществимым. Она стала присматриваться к вещам и выбрала точно такой жакет, какой раньше облюбовала в "Базаре". Когда Керри взяла его в руки, жакет показался ей еще красивее.
      Продавщица помогла девушке примерить покупку, которая оказалась как раз впору. Друэ просиял, увидев, как идет эта вещь Керри. Девушка сразу стала элегантной.
      - Именно то, что вам нужно! - воскликнул он.
      Керри повертелась перед зеркалом, радостно разглядывая себя со всех сторон. Румянец заливал ей щеки.
      - Именно то, что вам нужно! - повторил Друэ. - А теперь платите.
      - Девять долларов! - ужаснулась Керри.
      - Ну и что ж, берите, - сказал Друэ.
      Керри порылась в сумочке и вынула одну из ассигнаций. Продавщица спросила, не наденет ли она жакет, и ушла. Через минуту она принесла сдачу, и покупка свершилась.
      От Партриджа они отправились в обувной магазин, где Керри примерила ботинки. Друэ стоял тут же. Увидев, как красиво новые ботинки облегают ее ноги, он сказал:
      - Не снимайте их.
      Но Керри покачала головой. Она думала о том, что должна вернуться домой, к сестре.
      Друэ тут же купил ей новую сумочку, потом пару перчаток, а чулки предоставил купить ей самой.
      - А завтра снова походите по магазинам и купите себе юбку, - сказал он.
      На все это Керри соглашалась не без дурных предчувствий. Чем больше она запутывалась, тем больше пыталась уверить себя, что все будет зависеть именно от того, чего она еще не сделала. Пока она не сделала того-то и того-то, еще возможно отступление.
      Друэ знал дом на Вобеш-авеню, где сдавались меблированные комнаты. Когда они подошли к цели, он указал Керри на дом и сказал:
      - Теперь помните, что вы моя сестра.
      Весело и непринужденно вел он переговоры с квартирной хозяйкой, внимательно все разглядывал, выбирал, критиковал и делился своим мнением.
      - Вещи сестры прибудут через день-два, - сказал он хозяйке, которая была очарована нанимателем.
      Когда они остались в комнате одни, Друэ нисколько не изменил своего поведения. Он продолжал болтать, словно они находились на улице. Керри заперла в своей новой комнате купленные вещи.
      - А почему бы вам не переехать сегодня же? - спросил Друэ.
      - О нет, я не могу! - ответила она.
      - Почему?
      - Я не хочу уходить от своих так сразу.
      На улице Друэ вернулся к той же теме. Стоял теплый, ясный день. Солнце выглянуло из-за туч, а ветер совсем стих. Из разговора с Керри Друэ составил себе довольно точное представление о той атмосфере, которая царила в квартире ее сестры.
      - Уходите оттуда поскорее, - посоветовал он девушке. - Они нисколько не будут огорчены. А я вам помогу все наладить.
      Керри слушала его, и мало-помалу все ее дурные предчувствия рассеивались как дым. Друэ сказал, между прочим, что сперва немного ознакомит ее с городом, а потом поможет найти работу. Он и сам верил в то, что говорил. Скоро он отправится в деловую поездку, а она останется и будет работать.
      - Вы вот что сделайте, - сказал он. - Сходите к сестре, возьмите там, что вам нужно, а потом уходите.
      Керри долго обдумывала его слова. Наконец она согласилась. Они условились, что вечером, в половине девятого, Друэ будет ждать ее на углу Пеория-стрит.
      В половине шестого Керри вернулась домой, а к шести часам принятое ею решение окончательно окрепло.
      - Значит, не получила? - спросила Минни.
      Она подразумевала место, которое, по словам Керри, ей обещали в универсальном магазине "Бостон".
      - Нет, - ответила Керри, искоса взглянув на сестру.
      - Пожалуй, лучше тебе до весны больше и не искать, - сказала та.
      Керри ничего не ответила.
      Когда Гансон вернулся домой, на лице его было обычное непроницаемое выражение. Он молча умылся и сел читать газету. За обедом Керри слегка нервничала. То, что она задумала, было слишком значительно, а ощущение, что она здесь нежеланная гостья, стало еще острее.
      - Ничего не нашла? - спросил Гансон.
      - Нет.
      Он снова принялся за еду, размышляя о том, какой неприятной обузой оказалась свояченица. Надо ей ехать домой, вот и все! А если уедет, так пусть и не воображает, что вернется весною.
      Керри очень страшило то, что ей предстояло совершить, но ее утешала мысль, что тягостное положение подходит к концу. Им ведь все равно. Особенно Гансон будет рад ее уходу. Он не станет тревожиться за ее судьбу.
      После обеда Керри ушла в ванную, где никто не мог ей помешать, и написала записку.
     
      "Прощай, Минни! Я не еду домой. Я остаюсь в Чикаго и буду искать работу. Не беспокойся обо мне, все будет хорошо".
     
      Гансон сидел в гостиной и читал газету.
      Керри, по обыкновению, помогла Минни вымыть посуду, убрать со стола и привести комнату в порядок. Потом она сказала:
      - Я, пожалуй, сойду вниз и постою немного в подъезде.
      Произнося эти слова, она с трудом сдерживала дрожь в голосе.
      Минни вспомнила про недовольство мужа и сказала:
      - Свен считает, что не очень-то прилично стоять в подъезде.
      - Вот как? - удивилась Керри. - Хорошо, это будет в последний раз.
      Она надела шляпу, потом засуетилась возле столика в маленькой спальне сестры, не зная, куда положить записку. Наконец она сунула ее под щетку для волос, которой пользовалась Минни.
      Выйдя из квартиры и закрыв за собой дверь, девушка на минуту остановилась, спрашивая себя, что подумают о ней сестра и зять. Необычность этого поступка пугала ее. Медленно спустилась Керри по лестнице. Оглянувшись на освещенный подъезд, она двинулась в путь, делая вид, что просто прогуливается по улице. Дойдя до ближайшего угла, она ускорила шаг.
      В то время как Керри быстро удалялась от дома, Гансон вышел из гостиной и, окликнув жену, спросил:
      - Керри опять внизу?
      - Да, - сказала Минни. - Но она обещала мне, что это в последний раз.
      Гансон подошел к игравшему на полу ребенку и пощекотал его пальцем.
      А в это время Друэ в прекрасном настроении ждал на углу.
      - Ну что, Керри? - сказал он, когда девушка легкой походкой подошла к нему. - Надеюсь, выбрались благополучно? Теперь давайте сядем в конку.
     
     
      8. ЗИМА НАПОМИНАЕТ О СЕБЕ. СУДЬБА ШЛЕТ ПОСЛА
     
      Человек без житейского опыта - это былинка, увлекаемая бушующими по вселенной ветрами... Наша цивилизация находится еще на середине своего пути. Мы уже не звери, ибо в своих действиях руководствуемся не только одним инстинктом, но еще и не совсем люди, ибо мы руководствуемся не только голосом разума. Тигр не отвечает за свои поступки. Мы видим, что природа наградила его всем необходимым для его жизни, - он бессознательно повинуется врожденным инстинктам и находит в них защиту. И мы видим, что человек далеко ушел от логовища в джунглях, его инстинкты притупились с появлением собственной воли, но эта воля еще не настолько развилась, чтобы занять место инстинктов и безошибочно точно управлять его поступками. Человек становится слишком мудрым, чтобы всегда подчиняться голосу инстинктов и желаний, но он еще слишком слаб, чтобы всегда побеждать их. Пока он был зверем, силы природы влекли его за собой, но и став человеком, он еще не вполне научился подчинять их себе. Будучи в таком переходном состоянии, человек уже не руководствуется слепо инстинктами, и не действует в гармонии с природой, но еще и не настолько мудр, чтобы создать другую гармонию, подвластную его воле. Вот почему человек подобен подхваченной ветром былинке: во власти порывов страстей он действует то под влиянием воли, то инстинкта, он ошибается и исправляет свои ошибки, падает и снова поднимается; он - существо, чьи поступки невозможно предугадать. Нам остается только утешать себя мыслью, что эволюция человека никогда не прекратится, ибо идеал - светоч, который не может погаснуть. Человек не будет вечно колебаться между добром и злом. Когда кончится распря между разумной волей и инстинктом, когда глубокое знание жизни позволит первой из этих сил окончательно занять место второй, человек перестанет быть непостоянным. Стрелка разума тогда твердо, без колебаний будет устремлена на далекий полюс истины.
      В Керри, как и в каждом человеке, борьба между желанием и разумом не прекращалась ни на минуту. Послушная своим стремлениям, она шла не по твердо намеченному пути, а скорее плыла по течению.
      Когда наутро после тревожной ночи (впрочем, эта тревога едва ли объяснялась тоскою, горем или любовью) Минни нашла записку, она воскликнула:
      - Ну, что ты скажешь на это?
      - В чем дело? - спросил Гансон.
      - Керри ушла жить в другое место.
      Гансон вскочил с постели с такой живостью, какой у него до сих пор не наблюдалось, и быстро прочел записку. Единственным признаком того, что он о чем-то думал, было легкое прищелкивание языком - звук, похожий на тот, которым погоняют лошадь.
      - Как ты думаешь, куда она могла пойти? - спросила обеспокоенная Минни.
      - А я почем знаю? - отозвался ее муж, и в глазах его блеснул нехороший огонек. - Ушла, так пусть теперь и пеняет на себя.
      Минни в недоумении покачала головой.
      - Ох! - вздохнула она. - Керри не понимает, что она наделала.
      - Ну, что ж, - сказал Гансон, зевая и потягиваясь, - чем ты тут можешь помочь?
      Женская натура Минни была, однако, благороднее. К тому же она лучше представляла себе возможные последствия такого поступка.
      - Ох! - снова вырвалось у нее. - Бедная сестра Керри!
      А в то время, когда происходил этот разговор, - это было часов в пять утра, - наша маленькая искательница счастья спала беспокойным сном одна в своей новой комнате.
      Новая жизнь радовала Керри; она, казалось, открывала перед ней большие возможности. Керри отнюдь не принадлежала к тем чувственным натурам, которые мечтают лишь сонно нежиться среди роскоши. Она ворочалась в постели, напуганная собственной смелостью, обрадованная освобождением, и думала о том, найдет ли какую-нибудь работу и что будет делать Друэ. А сей достойный джентльмен с такою точностью заранее определил свое будущее, что в нем не могло быть и места случайностям. Он не умел устоять против того, к чему его влекло. Он неспособен был разбираться в явлениях жизни настолько, чтобы понимать, что нужно поступать иначе. Он не мог бы отказать себе в удовольствии насладиться Керри, как не мог бы отказать себе в сытном завтраке. Он был способен иногда испытывать угрызения совести и называть себя негодяем и грешником. Но если и случались у него такие угрызения совести, то можете не сомневаться, что они были чрезвычайно мимолетны.
      На следующий день он пришел к Керри, и та приняла его у себя в комнате. Он был все такой же веселый и жизнерадостный.
      - Что это вы нос повесили? - спросил он. - Прежде всего пойдем завтракать. Вам еще нужно купить сегодня кое-что из платья.
      Керри взглянула на него, и в ее больших глазах отразились мучившие ее мысли.
      - Мне бы хотелось найти какую-нибудь работу, - сказала она.
      - Да вы непременно найдете, - отозвался Друэ. - Зачем беспокоиться раньше времени. Сначала приведите себя в порядок. Осмотрите город. Я вам ничего дурного не сделаю.
      - Я знаю, что не сделаете, - не совсем искренне согласилась Керри.
      - Вы в новых ботинках? - заметил Друэ. - А ну-ка, покажитесь! Прелестно, черт возьми! А теперь наденьте жакет.
      Керри повиновалась.
      - Слушайте, он на вас как влитой! - воскликнул он и дотронулся до ее талии, как бы желая удостовериться, что жакет сидит на ней хорошо.
      Он отступил на шаг, с восхищением разглядывая Керри.
      - Теперь вам нужна новая юбка. А пока что пойдем завтракать.
      Керри надела шляпу.
      - А где перчатки? - напомнил ей Друэ.
      - Здесь, - сказала Керри, вынимая их из ящика стола.
      - Ну, теперь пошли! - сказал Друэ.
      И дурные предчувствия утренних часов рассеялись окончательно.
      Так было всякий раз, когда возникали эти предчувствия. Друэ не оставлял ее подолгу одну. У Керри было достаточно времени для одиноких прогулок, но большую часть ее досуга Друэ заполнял всевозможными развлечениями. В магазинах Карсона и Пайри он купил ей красивую юбку и блузку. На его деньги она приобрела разные мелочи туалета и в конце концов совершенно преобразилась. Зеркало подтвердило то, в чем в глубине души она уже давно была уверена. Она была хороша, несомненно хороша! Как идет ей эта шляпа! И разве у нее не прелестные глаза? Прикусив алую нижнюю губку, она смотрела на свое отражение и впервые с трепетом ощущала свое могущество. А Друз был так добр к ней!
      Однажды вечером они отправились смотреть "Микадо" - оперетту, которая пользовалась в то время огромным успехом. Перед спектаклем они решили зайти в ресторан "Виндзор" на Дирборн-стрит; это было довольно далеко от дома, где теперь жила Керри. Дул холодный ветер, и из окна своей комнаты Керри видела небо, еще розовое на западе, но синевато-стальное в зените, где уже воцарялась ночь. В воздухе чуть алело длинное, тонкое облачко, похожее по форме на пустынный остров в безбрежном океане. Деревья на противоположной стороне улицы качались мертвыми ветвями, напоминая девушке картину, которую она часто наблюдала в декабрьские дни из окна родного дома.
      Она вдруг остановилась и заломила маленькие руки.
      - В чем дело? - спросил Друэ.
      - Ах, я и сама не знаю! - ответила Керри, и губы ее дрогнули.
      Друэ как будто угадал ее мысли, обнял одной рукой за плечи и нежно погладил ей руку.
      - Полно! - ласково сказал он. - Все будет хорошо.
      Керри отвернулась и стала надевать жакет.
      - Я советовал бы вам надеть сегодня боа, - сказал он.
      Они пошли по Вобеш-авеню и, дойдя до Адамс-стрит, повернули на запад. Из витрин уже лились потоки золотистого света. Дуговые фонари шипели над головой, и высоко-высоко светились окна гигантских конторских зданий. Дул пронизывающий порывистый ветер. Вокруг толкались и спешили тысячи служащих, возвращавшихся в этот час с работы. Те, на ком было легкое пальто, подняли воротники до ушей и низко надвинули на лоб шляпы. Молоденькие работницы торопливо шли мимо то парами, то вчетвером, смеясь и весело болтая. Город заполнили толпы человеческих существ, в чьих жилах текла горячая кровь.
      Внезапно Керри встретилась взглядом с чьими-то глазами, показавшимися ей смутно знакомыми. На нее смотрела девушка, которая проходила мимо вместе с другими бедно одетыми работницами. Юбки на них были выцветшие и мешковатые, жакетки сильно поношенные, и вообще выглядели они жалко и неприглядно.
      Керри сразу узнала эти глаза и девушку. То была одна из работниц обувной мастерской. Девушка тоже, по-видимому, узнала Керри и, когда та прошла мимо, обернулась и посмотрела ей вслед. У Керри было такое ощущение, точно между ними пронеслась гигантская волна и отбросила их в разные стороны. Снова вспомнилось и старое платье, и тяжелый труд, и машина. Она вздрогнула всем телом.
      Друэ ничего не замечал до тех пор, пока Керри не наткнулась на прохожего, шедшего им навстречу.
      - Вы, видно, задумались, - сказал Друэ.
      Они пообедали и отправились в театр. Спектакль очень понравился Керри. Яркие краски и игра артистов произвели на нее глубокое впечатление. Воображение уносило ее в неведомую страну, где могущественные люди боролись за власть.
      Когда представление окончилось и она вышла с Друэ на улицу, девушка не могла отвести глаз от экипажей и нарядных дам.
      - Обождем минутку, - сказал Друэ, отводя ее назад, в эффектно отделанный вестибюль.
      Дамы и джентльмены теснились здесь оживленной толпой, шуршали платья, женские головки в кружевных шарфах кивали одна другой, белые зубы сверкали из-за полуоткрытых губ.
      - Давайте посмотрим.
      - Шестьдесят семь! - зычно выкрикнул швейцар номер экипажа, и голос его разнесся под сводами театра. - Шестьдесят семь!
      - Как хорошо! - сказала Керри.
      - Здорово! - подтвердил Друэ.
      На него зрелище нарядной, веселой толпы произвело не меньшее впечатление, чем на нее. Он слегка сжал ее руку. В какую-то минуту она подняла на него глаза, взгляд ее сверкал, она улыбалась, и ее ровные зубы блестели. Когда они двинулись вперед, он наклонился к ней и прошептал:
      - Вы очаровательны!
      В эту минуту они поравнялись с швейцаром, который как раз широко распахнул дверцу экипажа, помогая садиться двум дамам.
      - Держитесь меня, и у нас будет свой экипаж! - смеясь, сказал Друэ.
      Керри вряд ли расслышала его - такое головокружение вызвал у нее этот водоворот жизни.
      После театра они зашли в ресторан закусить. Керри мельком подумала о позднем часе, но она теперь не подчинялась законам домашнего распорядка; если бы она успела выработать в себе какие-то привычки, то в эту минуту они дали бы о себе знать. Курьезная вещь - привычка! Только она может вытащить человека, совершенно неверующего, из постели для чтения молитв, в которые он вовсе не верит.
      Жертвы привычки, забыв сделать что-то, что, по своему обыкновению, проделывают каждый день, ощущают непонятное беспокойство, они словно выбиты из колеи и воображают, что в них говорит голос совести, понуждающий восстановить нарушенный порядок. Если такое нарушение не совсем обычно, сила привычки заставляет покорную жертву вернуться и механически проделать то-то и то-то. "Ну, слава богу, - говорит такой человек, - я выполнил свой долг", - на самом же деле он уже который раз повторил все то же пустяковое, но неизменное дело.
      Если бы в семье Керри были привиты высокие моральные принципы, она бы куда больше мучилась укорами совести, чем сейчас. Ужин проходил в приподнятом настроении. Под влиянием новых впечатлений, вкусной еды, все еще непривычной для нее ресторанной обстановки, страсти, читавшейся в глазах Друэ, Керри отдалась во власть минуты и безвольно внимала собеседнику. Она снова пала жертвой гипноза большого города.
      - Ну, - сказал наконец Друэ, - нам, пожалуй, пора идти!
      Они уже давно сидели над пустыми тарелками, и глаза их часто встречались. Керри не могла не чувствовать той трепетной силы, которую излучал взгляд Друэ. Иногда, объясняя ей что-нибудь, он прикасался к ее руке, как бы для того, чтобы подчеркнуть свои слова. И теперь опять, сказав, что пора идти, он коснулся ее пальцев.
      Они встали и вышли на улицу. Центральная часть города опустела, и по пути им лишь изредка попадались насвистывающий пешеход, ночной вагон конки или еще открытый, ярко освещенный ресторан. Они шли по Вобеш-авеню, и Друэ продолжал изливать запас своих сведений о Чикаго. Он вел Керри под руку и, рассказывая, крепко прижимал к себе ее локоть. Отпустив какую-нибудь остроту, он поглядывал на свою спутницу, и глаза их встречались.
      Наконец они дошли до дома, где жила Керри. Она поднялась на первую ступеньку подъезда, и голова ее оказалась на одном уровне с головой Друэ. Он взял ее руку и стал ласково гладить, пристально глядя ей в лицо, а она рассеянно смотрела по сторонам, о чем-то взволнованно думая.
      Приблизительно в этот же час Минни забылась крепким сном после утомительного вечера, проведенного в тревожном раздумье. Она лежала в неудобной позе, поджав под себя локоть, и ее мучил кошмар.
      Ей снилось, что она и Керри находятся где-то вблизи старой угольной копи. Она видела высокую насыпь, по которой проходила дорога, и груды отвалов и угля. Обе они стояли и смотрели в зияющую шахту. Им видны были влажные каменные стены, терявшиеся в смутной мгле. На истертом канате висела старая корзина для спуска.
      - Давай спустимся, - предложила Керри.
      - Ох, нет, не надо! - возразила Минни.
      - Да пойдем же! - настаивала младшая сестра.
      Она потянула к себе корзину и, несмотря на протесты Минни, стала спускаться.
      - Керри! - крикнула Минни. - Керри, вернись!
      Но та уже была глубоко внизу, и мрак окончательно поглотил ее.
      Минни шевельнула рукой, и тотчас все преобразилось. Вместе с Керри она очутилась у воды, - такого количества воды она никогда не видела раньше. Они были не то на полу, не то на каком-то узком мысе, выдававшемся далеко вперед, и на самом конце его стояла Керри. Сестры озирались по сторонам; вдруг то, на чем они стояли, стало медленно погружаться. Минни даже слышала плеск прибывавшей воды.
      - Иди назад, Керри! - крикнула она, но та шагнула еще дальше: казалось, ее куда-то уносит и голос Минни не долетал до нее.
      - Керри! - кричала старшая сестра. - Керри!..
      Но ее собственный голос звучал словно издалека, - диковинные воды уже затопили все вокруг. Минни пошла прочь с тяжелой болью в душе, какая бывает, когда теряешь что-то очень дорогое. Никогда в жизни ей еще не было так грустно.
      Видения сменялись одно за другим, в усталом мозгу Минни возникали странные призраки, сливаясь в жуткие картины. И вдруг она дико вскрикнула: перед нею была Керри, которая карабкалась на скалу, цепляясь за камни; внезапно пальцы ее разжались, и на глазах Минни она упала в пропасть.
      - Минни! Что с тобой? Проснись!
      Гансон тряс жену за плечо, встревоженный ее криками.
      - Что случилось? - спросонья отозвалась Минни.
      - Проснись, - повторил он, - и повернись на другой бок, а то ты разговариваешь во сне!
     
     
      Неделю спустя Друэ, сияющий, одетый с иголочки, вошел в бар "Фицджеральд и Мой".
      - А, Чарли! - приветствовал его Герствуд, показываясь в дверях своего кабинета.
      Друэ пересек зал и заглянул к управляющему баром, который снова сел за письменный стол.
      - Когда опять в дорогу? - спросил Герствуд.
      - В самом скором времени, - ответил Друэ.
      - Я почти не видел вас в этот ваш приезд, - заметил Герствуд.
      - Да, я был очень занят, - пояснил Друэ.
      Приятели несколько минут поговорили на общие темы.
      - Послушайте, - сказал Друэ, точно его вдруг осенила гениальная мысль, - я хотел бы как-нибудь вечерком вытащить вас отсюда.
      - Куда же это? - удивился Герствуд.
      - Ну, разумеется, ко мне домой, - улыбаясь, ответил Друэ.
      Глаза Герствуда лукаво блеснули, по губам скользнула легкая усмешка. Он со свойственной ему проницательностью поглядел на Друэ, потом сказал тоном, подобающим джентльмену:
      - Благодарю! Охотно приду.
      - Мы чудесно сыграем в картишки.
      - Можно мне принести с собой бутылочку шампанского? - спросил Герствуд.
      - Сделайте одолжение! - сказал Друэ. - Я вас кое с кем познакомлю.
     
     
      9. В МИРЕ УСЛОВНОСТЕЙ. ЗЕЛЕНЫЕ ГЛАЗА ЗАВИСТИ
     
      Дом, где жил Герствуд, на Северной стороне, близ Линкольн-парка, был обычным по тем временам, трехэтажным кирпичным особняком. Первый этаж был расположен чуть ниже уровня улицы. На фасаде второго этажа было большое окно-фонарь, выходившее на зеленую лужайку футов двадцать пять в ширину и десять в длину. За домом находился дворик с конюшней, где Герствуд держал свою лошадь и рессорную двуколку.
      В доме было десять комнат, их занимали сам Герствуд, его жена Джулия, сын Джордж, дочь Джессика и служанка - то одна, то другая, так как на миссис Герствуд нелегко было угодить.
      - Джордж, я вчера отпустила Мери.
      Этими словами нередко начинался разговор за обеденным столом.
      - Ладно! - отвечал в таких случаях Герствуд, которому давно уже надоело обсуждать эту острую тему.
      Домашний уют - одно из сокровищ мира; нет на свете ничего столь ласкового, тонкого и столь благоприятствующего воспитанию нравственной силы и справедливости в людях, привыкших к нему с колыбели. Тем, кто не испытывал на себе его благотворного влияния, не понять, почему у иных людей навертываются на глаза слезы от какого-то странного ощущения при звуках прекрасной музыки. Им неведомы таинственные созвучия, которые заставляют трепетать и биться в унисон сердца других.
      В доме Герствуда едва ли ощущалась приятная атмосфера домашнего очага. Здесь недоставало той терпимости и взаимного уважения, без которых дом - ничто. Квартира была превосходно обставлена в соответствии со вкусами обитателей дома. Тут были мягкие ковры, роскошные кресла и диваны, большой рояль, мраморное изваяние какой-то неизвестной Венеры - творение неизвестного скульптора - и множество бронзовых статуэток, собранных бог весть откуда, - крупные мебельные фирмы продают их вместе с обстановкой, уверяя покупателей, что их необходимо иметь в каждом "хорошем" доме.
      В столовой буфет сверкал графинами и прочей хрустальной посудой. Все здесь было расставлено в строжайшем порядке, не допускавшем никаких отступлений, - в этом Герствуд знал толк. Он изучал это годами в своем деле. Ему доставляло немалое удовольствие объяснять каждой новой "Мери", вскоре после ее водворения в доме, назначение всех вещей на буфете. Герствуда ни в коем случае нельзя было назвать болтливым. Напротив, в его отношении ко всем домашним чувствовалась сдержанность, подобающая, как принято считать, джентльмену. Он никогда не вступал в пререкания, никогда не говорил лишнего; в нем было что-то педантичное. То, чего он не мог изменить или исправить, он оставлял без внимания, предпочитая держаться в стороне.
      Было время, когда Герствуд нежно любил свою дочь Джессику, особенно когда был помоложе и еще не достиг успеха в делах. Однако теперь, на семнадцатом году жизни, в характере Джессики появились некоторая замкнутость и независимость. Ни то, ни другое не способствовало излияниям родительской нежности. Она посещала среднюю школу, и ее взгляды на жизнь были бы под стать истинной патрицианке. Джессика любила красивые наряды и не переставала требовать все новых и новых. Она мечтала о любви и собственном роскошном доме. В школе она познакомилась с дочерьми очень богатых людей, владельцев или совладельцев крупных предприятий, а эти девушки держали себя так, как того требовала их среда. Джессика интересовалась только такими подругами.
      Джордж, которому шел двадцатый год, уже занимал хорошее место в крупном агентстве по продаже недвижимости. Он ничего не платил за свое содержание, так как считалось, что он копит деньги, чтобы со временем приобрести землю. Это был способный и тщеславный молодой человек, которому любовь к наслаждениям пока еще не очень мешала выполнять свои служебные обязанности. Джордж приходил и уходил когда и куда ему было угодно и лишь изредка перекидывался несколькими словами с матерью или рассказывал какой-нибудь забавный случай отцу, но большею частью ограничивался общими фразами. Молодой человек никому не открывал своих желаний. Тем более что в доме никто особенно и не интересовался ими.
      Миссис Герствуд принадлежала к тем женщинам, которые всю жизнь стремятся блистать в обществе, и искренне огорчалась, если видела, что кто-то преуспевает в этом больше, чем она.
      Она смотрела на жизнь глазами того косного круга "избранных", куда она не была допущена, но мечтала когда-нибудь попасть. Впрочем, она уже начинала понимать, что для нее это недостижимо, но надеялась на лучшую долю для дочери. Возможно, что благодаря Джессике ей и самой удастся занять более видное положение в обществе, размышляла она. Успех ее сына, пожалуй, когда-нибудь даст ей право гордо называть себя примерной матерью. Ее муж тоже более или менее преуспевал в делах, и она рассчитывала, что мелкие аферы Герствуда с недвижимостью принесут хорошие плоды. Пока его доход был недурен, хотя и скромен, а место управляющего баром "Фицджеральд и Мой" было надежное. Оба владельца бара находились с ним в хороших и совсем неофициальных отношениях.
      Легко себе представить, что за атмосферу могли создать в доме члены подобной семьи. Она складывалась из тысячи мелких разговоров одного и того же уровня.
      - Я еду завтра в Фокс-Лейк, - сообщил Джордж-младший за обедом в пятницу вечером.
      - А что там такое? - спросила миссис Герствуд.
      - Эдди Фаруэй купил новую паровую яхту и приглашает посмотреть, какова она на ходу.
      - Много она ему стоила?
      - О, свыше двух тысяч долларов. Говорят, яхта - первый сорт.
      - Видно, старик Фаруэй изрядно зарабатывает, - вставил Герствуд.
      - Ну еще бы! Джек говорит, они стали экспортировать сигары в Австралию. А на прошлой неделе отправили большую партию в Капштадт.
      - Подумать только! - изумилась миссис Герствуд. - Всего каких-нибудь четыре года назад они арендовали подвал на Медисон-стрит.
      - Джек говорил мне, что весною они будут строить шестиэтажный дом на Роби-стрит.
      - Подумать только! - воскликнула Джессика.
      В тот вечер, когда происходил этот разговор, Герствуд намеревался рано уйти из дому.
      - Мне нужно сегодня в город, - сказал он, отодвигая стул.
      - А мы пойдем в понедельник в театр Мак-Викера? - спросила миссис Герствуд, не вставая с места.
      - Да, - безразличным голосом ответил муж.
      Семья продолжала обедать, а Герствуд поднялся наверх за пальто и шляпой.
      Вскоре внизу хлопнула дверь.
      - Папа ушел, - заметила Джессика.
      Школьные новости Джессики носили особый характер.
      - Наши устраивают спектакль в лицее, - однажды сказала она, - и я буду в нем участвовать.
      - Вот как! - отозвалась мать.
      - Да, и мне нужно будет новое платье. В спектакле участвуют самые красивые девушки школы. Мисс Пальмер играет Порцию.
      - Вот как! - повторила миссис Герствуд.
      - Они опять пригласили эту Марту Гризволд. Она воображает, будто умеет играть.
      - Ее семья, кажется, ничего собой не представляет? - с интересом осведомилась миссис Герствуд. - У них, я слыхала, ничего за душой нет?
      - Конечно, нет. Эти люди бедны, как церковные крысы!
      Джессика весьма тщательно выбирала знакомства среди учившихся в школе юношей, многие из которых пленялись ее красотой.
      - Как тебе нравится? - возмущенно заявила она однажды вечером матери. - Этот Герберт Крейн пытается подружиться со мной!
      - А кто он такой, дорогая? - спросила миссис Герствуд.
      - О, ровным счетом никто! - ответила Джессика и надула прелестные губки. - Просто студент. А денег ни цента!
      Совсем другое было дело, когда Джессику однажды проводил домой молодой Блайфорд, сын мыльного фабриканта.
      Миссис Герствуд в это время читала, сидя в качалке у окна одной из верхних комнат. Случайно она выглянула на улицу.
      - Кто это был с тобой? - спросила она, как только девушка поднялась к ней.
      - Это молодой Блайфорд, мама!
      - Неужели! - только и вымолвила миссис Герствуд.
      - И он приглашает меня пройтись с ним по парку, - добавила Джессика, разрумянившаяся от быстрого бега по лестнице.
      - Хорошо, дорогая, иди, - сказала миссис Герствуд. - Только не задерживайся в парке долго.
      Когда молодые люди вышли на улицу, миссис Герствуд, чрезвычайно заинтересованная, снова выглянула из окна. Это было приятное зрелище, чрезвычайно приятное.
      В такой атмосфере Герствуд жил много лет, никогда не давая себе труда призадуматься над своей семейной жизнью. Он был не из тех, кого мучит стремление к лучшему, если только это лучшее не находится под рукой и не являет собою резкий контраст с окружающим. В сущности, он не только давал, но и получал. Порою его раздражали мелочные проявления эгоизма и равнодушия в семье, порою он испытывал удовольствие при виде нарядов жены или дочери, считая, что это повышает его престиж и положение в обществе. Он жил только жизнью бара, которым управлял. Там он проводил большую часть своего времени. А когда он возвращался по вечерам, все в доме выглядело приятно. Обед, за редкими исключениями, бывал довольно сносный - такой, какой может приготовить кухарка средней руки. Его в известной мере интересовало то, что рассказывали за столом сын и дочь, - они всегда выглядели так элегантно. Миссис Герствуд из тщеславия даже дома одевалась чересчур нарядно, но Герствуд находил, что это куда лучше, чем ходить неряхой. Любви к друг другу у них уже не было. Не было также и острого взаимного недовольства. Миссис Герствуд никогда не высказывала неожиданных суждений. Кроме того, супруги так мало разговаривали между собой, что у них и не могло возникнуть разногласий. У него, как говорится, были свои понятия, у нее свои. Иногда Герствуд встречал на своем пути какую-нибудь женщину, живую, остроумную и молодую, по сравнению с которой его жена сильно проигрывала. Но преходящее чувство неудовлетворенности, вызванное подобной встречей, уравновешивалось в Герствуде сознанием своего солидного общественного положения и некоторыми соображениями. Ведь семейные неурядицы могли бы вредно отозваться на его отношениях с владельцами бара. Они не потерпели бы скандала. Чтобы занимать такое место, человек должен обладать достойными манерами, безупречной репутацией и образцовой семьей. Вот почему Герствуд был весьма осторожен во всех своих поступках и в общественных местах неизменно появлялся с женой и детьми. Они ездили отдыхать на местные курорты или в находящийся неподалеку штат Висконсин и проводили там чопорно и скучно несколько дней, посещая места, которые полагалось посещать, делая все то, что полагалось делать. Герствуд знал, что это необходимо.
      Когда случалось, что кто-нибудь из его знакомых, человек со средствами, попадал в неприятную историю, Герствуд скорбно качал головой. О таких вещах не следовало даже говорить. Но если на эту тему все-таки заходил разговор среди людей, которых он считал близкими друзьями, он искренне осуждал провинившегося.
      - Не в том беда, что он это сделал, - все мужчины делают такие вещи, - но почему он был недостаточно осторожен? Осторожность никогда не повредит.
      Герствуд тотчас же терял всякое сочувствие к человеку, который совершил проступок и был пойман с поличным.
      Все эти соображения заставляли Герствуда по-прежнему оказывать некоторое внимание жене и иногда брать ее с собой. Это было бы ему, конечно, довольно тягостно, если бы он в таких случаях не встречался со знакомыми и не позволял себе маленьких развлечений, не зависящих от присутствия или отсутствия жены. Иной раз он с непритворным любопытством наблюдал за ней, так как миссис Герствуд была еще красивая женщина, и мужчины нередко заглядывались на нее. Она была общительна, тщеславна, падка на лесть, и Герствуд понимал, что эти черты характера легко могут привести ее к трагедии. По складу своего ума Герствуд не особенно доверял женской стойкости, а его жена никогда не обладала такими достоинствами, которые внушали бы ему восхищение и доверие. Пока она страстно любила его, он еще способен был, пожалуй, верить ей, но когда исчезла эта связующая цепь, мало ли что могло случиться.
      За последний год или два расходы семьи сильно возросли: Джессика не переставала требовать все новых нарядов, да и миссис Герствуд, не желавшая, чтобы дочь затмевала ее, тоже частенько освежала свой гардероб. Герствуд долгое время молчал, но потом начал роптать.
      - Джессике нужен новый костюм, - сказала как-то утром миссис Герствуд.
      Герствуд стоял перед зеркалом и надевал один из своих умопомрачительных жилетов.
      - Насколько мне помнится, ей совсем недавно что-то купили, - заметил он.
      - Совершенно верно, - спокойно подтвердила жена, - но то было вечернее платье.
      - По-моему, Джессика в последнее время слишком много тратит на туалеты, - сказал Герствуд.
      - Ну что ж, она теперь чаще бывает в обществе, - невозмутимо ответила жена.
      Но в голосе мужа она уловила нотки, которых раньше никогда не слыхала.
      Герствуд разъезжал не особенно много, но, если ему случалось куда-нибудь ехать, он неизменно брал с собой жену. Однажды группа членов муниципалитета задумала устроить увеселительную прогулку в Филадельфию, и Герствуду предложили присоединиться к ним.
      - В Филадельфии нас никто не знает, - сказал ему один из участников поездки, лицо которого достаточно ярко свидетельствовало о тупости и склонности к плотским удовольствиям, - и мы можем там хорошенько повеселиться.
      При этом он левым глазом чуть заметно подмигнул Герствуду и слегка склонил набок голову, на которой красовался великолепный шелковый цилиндр.
      - Непременно поезжайте с нами, Джордж! - добавил он.
      На следующий день Герствуд сообщил жене о своем намерении.
      - Я уезжаю на несколько дней, Джулия.
      - Куда? - спросила та, подняв на него глаза.
      - В Филадельфию... по делу.
      Миссис Герствуд пристально смотрела на мужа, точно ожидая еще чего-то.
      - На этот раз мне не удастся взять тебя с собой, - добавил Герствуд.
      - Ну, нет так нет, - ответила она.
      Но мужу было ясно, что она находит это странным. Прежде чем он ушел, она задала ему еще несколько вопросов, и это вызвало у Герствуда раздражение. Он начал подумывать, что его жена - неприятная обуза.
      Герствуд получил от поездки в Филадельфию большое удовольствие и испытывал сожаление, когда настало время возвращаться. Он не любил лгать, и ему противно было измышлять объяснения. Разговор не пошел дальше замечаний общего характера, но миссис Герствуд еще долго размышляла о нем. Она стала больше выезжать, еще лучше одеваться и чаще посещать театры, чтобы вознаградить себя за перенесенную обиду.
      Такую атмосферу едва ли можно было назвать приятной семейной жизнью. И текла здесь эта жизнь по привычному, раз и навсегда установленному образцу, повинуясь силе условностей. Но, по мере того как время шло, отношения становились все суше и суше. Рано или поздно должен был произойти взрыв и все разнести в прах.
     
     
      10. ЗИМА В РОЛИ СОВЕТЧИКА. ПОСОЛ ФОРТУНЫ
     
      В свете принятого в обществе отношения к женщине и ее обязанностям душевное состояние Керри заслуживает некоторого пояснения. Чаши весов, на которых измеряются поступки, подобные тому, что совершила она, колеблются чрезвычайно прихотливо. Общество имеет установленное мерило для всех поступков. Все мужчины должны быть честны, все женщины - добродетельны. А потому, о преступница, как смела ты перешагнуть за пределы дозволенного?
      При всей широте взглядов Спенсера и наших современных философов-натуралистов мы все же находимся на уровне чисто детского восприятия морали. Это значит несколько больше, чем простое подчинение законам, действующим только на земле. Все это гораздо сложнее, чем нам представляется, - по крайней мере, сейчас. Ответьте, например, почему трепещет сердце? Объясните, почему какой-нибудь жалобный напев бродит по всему миру, никогда не умирая? Откройте ту таинственную силу, под воздействием которой распускается навстречу солнцу и дождю алый факел розы? В сокровенной сути этих явлений и таятся первоосновы морали.
      "О, как сладостна моя победа!" - размышлял Друэ.
      "Что же я, собственно, потеряла?" - размышляла Керри, терзаемая мрачными предчувствиями.
      И вот мы, серьезные, пытливые и недоумевающие, стоим перед древней, как мир, проблемой, стараясь установить истинные принципы нравственности, найти точный ответ на вопрос, что есть добро.
      С точки зрения некоторых слоев общества, Керри теперь была устроена недурно. С точки зрения тех, кто умирал с голоду, кто страдал от порывов холодного ветра, кто мок под дождем, Керри укрылась в тихую гавань. Друэ снял для нее квартиру из трех меблированных комнат на Огден-сквер, на Западной стороне, как раз напротив Юнион-парка. И тогда уже эта площадь, красивее которой не сыскать сейчас в Чикаго, представляла собою сплошной зеленый газон, здесь дышалось легче, чем в густо застроенных кварталах. Из окон открывался чудесный вид, гостиная выходила прямо на просторную лужайку парка, сейчас уже побуревшую, где отливал серебром маленький пруд. Над оголенными ветвями деревьев, покачивавшихся под напором зимнего ветра, высился шпиль церкви конгрегационалистов, вдали виднелись колокольни других церквей.
      Комнаты были хорошо обставлены. На полу в гостиной лежал ковер богатых темно-красных и лимонных тонов: на нем были изображены жардиньерки с пышными, небывалых размеров цветами. Между двумя окнами сверкало трюмо. В одном углу стоял мягкий широкий плюшевый диван, вокруг - несколько качалок. Две-три картины, маленькие коврики и кое-какие безделушки дополняли убранство этой комнаты.
      В спальне стоял сундук Керри, подаренный ей Друэ, а в платяном шкафу, вделанном в стену, рядами висели платья, и все они ей шли. Керри никогда в жизни не имела столько платьев. Третьей комнатой можно было пользоваться как кухней; там Друэ посоветовал Керри поставить маленькую переносную газовую плиту, чтобы готовить завтраки и легкую закуску - гренки с сыром, устрицы и прочие любимые его блюда. И, наконец, в квартире была ванная. Все комнаты были приветливые, освещались газом, и, помимо центрального отопления, там еще был маленький камин, вносивший много уюта. Благодаря старательности Керри и ее врожденной любви к порядку квартирка имела чрезвычайно привлекательный вид.
      Керри жила здесь, не зная затруднений, которые раньше вставали перед ней на каждом шагу, но зато обремененная новыми нравственными проблемами. Ее взаимоотношения с окружающим миром так изменились, что она сама стала как бы иным человеком. Она заглядывала в зеркало и видела там другую Керри, которая была красивее прежней. Она заглядывала себе в душу (зеркало, составленное из представлений своих и чужих) и видела там Керри, которая была хуже прежней. А настоящая Керри колебалась между этими двумя образами, не зная, который из них считать верным.
      - Какая ты красавица! - неоднократно восклицал Друэ.
      Керри глядела на него большими сияющими глазами.
      - Ты это, наверное, и сама знаешь, - продолжал он.
      - О, ничего я не знаю! - обычно отвечала Керри.
      Она радовалась, что он такого мнения о ней, и, не решаясь верить, все же верила и упивалась его лестью.
      Но Друэ, который был заинтересован в том, чтобы льстить ей, не мог быть ее совестью.
      В душе своей Керри слышала совсем другой голос. С ним она спорила, перед ним она оправдывалась, его она пыталась задобрить. Ее совесть в конечном итоге не была непогрешимым и мудрым советчиком. Это была маленькая заурядная совесть, олицетворявшая ее мирок, ее прежнюю среду, обычаи и условности. Для такой совести глас народа поистине был гласом божьим.
      "Эх ты, пропащая!" - шептал ей этот голос.
      "Почему?" - спрашивала Керри. "Посмотри на людей, - шептал голос в ответ. - Посмотри на честных людей. С каким бы презрением они отвернулись, если бы им предложили сделать то, что сделала ты. Посмотри на честных девушек. Все они отвернулись бы от тебя, узнав, какой ты оказалась слабой. Ты даже не пыталась сопротивляться и сразу пала".
      Керри слышала этот голос в те часы, когда она оставалась дома одна и, сидя у окна, глядела в парк. Он напоминал о себе не так уж часто, разве что в тех случаях, когда возле Керри не было Друз, когда не так открыто бросалась в глаза приятная сторона ее жизни.
      Вначале голос звучал довольно резко, хотя и не совсем убедительно. У Керри всегда был наготове ответ: надвигалась зима, и так страшили завывания ветра, а она была так одинока, к тому же ей так хотелось увидеть настоящую жизнь. Ее судьбой распорядилась нужда, а не сама она...
      Едва минуют ясные летние дни, город закутывается в темный серый плащ, который не сбрасывает всю зиму. Серыми кажутся бесконечные ряды зданий, небо и улицы принимают свинцовый оттенок, а оголенные деревья, пыль, вздымаемая ветром, обрывки бумаги, летающие в воздухе, лишь усугубляют неприглядность и мрачность картины. Порывы холодного ветра, проносящегося по длинным узким мостовым, наводят тяжкое уныние, которое ощущают не только поэты или художники, не только люди с высоким складом ума, претендующие на особую душевную утонченность, но даже и подлецы, и вообще все люди. Да, обыкновенные люди чувствуют это уныние не меньше поэтов, хотя не обладают их даром выражать свои чувства. И воробышек, сидящий на телеграфном столбе, и кошка, спрятавшаяся в подъезде, и ломовая лошадь, с трудом влачащая поклажу, - все знают, каково лютое дыхание зимы. Зима наносит удар в сердце всему живому, с ее приходом наступают тяжелые дни и для зверей, и для растений. Если бы не искусственные огни веселья, если бы не суета, создаваемая жаждой развлечений, и не бешеная погоня торговцев за барышами, если бы не роскошные витрины, которыми владельцы украшают свои магазины и внутри и снаружи, если бы не яркие, разноцветные рекламы, которыми изобилуют наши улицы, если бы не толпы снующих туда-сюда пешеходов, - мы, люди, быстро почувствовали бы, как тяжко ледяная рука зимы ложится нам на сердце и как гнетущи те долгие дни, когда солнце не дает нам достаточно света и тепла. Мы сами не сознаем, до какой степени зависим от явлений природы. В сущности, мы те же насекомые, вызванные к жизни теплом и гибнущие без него.
      И среди уныния таких вот серых дней тайный голос звучал все реже и реже.
      Нельзя сказать, чтобы Керри была подавлена этим внутренним разладом. Характер ее ни в коем случае нельзя было назвать угрюмым. К тому же она не обладала достаточным умом, чтобы настойчиво добиваться правды. Не находя выхода из лабиринта путаных мыслей, возникавших вокруг какой-нибудь проблемы, она предпочитала совсем выкинуть их из головы.
      Друэ меж тем - для человека его типа - вел себя безукоризненно. Он всячески развлекал Керри, много тратил на нее и брал ее с собой в деловые поездки. Иной раз она оставалась одна дня на два, на три, пока он колесил по близлежащим городам, но, как правило, они почти не расставались.
      - Послушай, Керри, - сказал однажды утром Друэ, вскоре после того как они обосновались на новой квартире, - я пригласил моего приятеля Герствуда провести с нами вечерок.
      - Кто он такой? - насторожилась Керри.
      - О, это чудеснейший человек. Он управляющий у "Фицджеральда и Моя".
      - А что это такое?
      - Очень изысканный бар, один из лучших в городе.
      Керри была немного озадачена. Она задумалась над тем, что мог сказать о ней Друэ своему другу и как ей следует держать себя в его обществе.
      - Ты не беспокойся, - сказал Друэ, точно угадывая ее мысли. - Он ничего не знает. Ты теперь миссис Друэ.
      Его слова показались Керри не совсем тактичными. Она убедилась, что Друэ не обладает чуткостью.
      - Почему же мы не обвенчаемся? - спросила она, вспомнив о его многоречивых обещаниях.
      - Подожди, обвенчаемся, - ответил он. - Дай мне только обделать дельце, которым я сейчас занят.
      Друэ имел в виду несуществующее наследство, с которым якобы была большая возня; дело требовало столько внимания, что каким-то образом мешало его личной жизни.
      - Вот в январе я вернусь из Денвера, и мы обвенчаемся.
      Эти слова давали Керри некоторую надежду, служившую целебным бальзамом для ее совести: открывался прекрасный выход из положения. Все еще могло быть исправлено. Ее поступок будет оправдан.
      Керри не была по-настоящему влюблена в Друэ. Она была гораздо умнее его и смутно догадывалась, что ему многого недостает. Если бы не это обстоятельство, если бы она не могла оценивать его беспристрастно и не разгадала бы его, ее положение было бы гораздо хуже. Она обожала бы его и была бы глубоко несчастной от страха, что не сумеет добиться его любви, что у него может пропасть интерес к ней, что он бросит ее и она останется без всякой опоры. А так Керри лишь вначале слегка тревожилась за свою дальнейшую судьбу, пытаясь завладеть Друэ целиком, но потом стала спокойно выжидать. Она не была уверена, что он таков, каким она его считает, и сама не знала, чего ей хотелось.
      Когда явился Герствуд, Керри увидела перед собой человека в сто раз умнее Друэ. Он относился к женщинам с тем особым почтением, которое они так ценят. Он не обнаружил ни чрезмерного восхищения, ни излишней смелости. Его обаяние усиливалось исключительной предупредительностью. Он прошел хорошую школу, научившись завоевывать симпатии обеспеченных людей, крупных дельцов и людей искусства, с которыми ему приходилось сталкиваться в баре, и с большим тактом умел очаровывать тех, кто ему нравился. Из хорошеньких женщин больше всего его привлекали те, в ком он замечал некоторую утонченность чувств. Он был мягок, спокоен, уверен в себе, и, казалось, его единственное желание - угождать во всем своей даме.
      Друэ и сам вел себя так, когда игра стоила свеч, но он обладал слишком большим самомнением, чтобы выработать в себе тот изысканный лоск, который украшал Герствуда. Друэ был слишком жизнерадостен, слишком полон кипучей энергии и слишком самоуверен. Он имел успех у женщин, не особенно изощренных в искусстве любви. Но он терпел жестокие поражения, когда ему случалось столкнуться с женщиной более или менее опытной и обладающей природной утонченностью.
      В Керри Друэ обнаружил много тонкости, но ни малейшего опыта в искусстве любви. Ему попросту повезло: случай, так сказать, сам привел к нему Керри. Несколькими годами позже, когда Керри приобрела жизненный опыт и добилась пусть даже незначительного успеха, ему не удалось бы даже близко подойти к ней.
      - Вам следовало бы купить рояль, Друэ, - сказал пришедший к ним в назначенный вечер Герствуд и с улыбкой посмотрел на Керри. - Ваша жена могла бы тогда играть.
      Эта мысль даже не приходила в голову Друэ.
      - Да, вы правы, - согласился он.
      - Но я не играю, - отважилась возразить Керри.
      - О, это не так уж трудно, - сказал Герствуд. - Вы научились бы в несколько недель.
      В этот вечер Герствуд был в ударе.
      Костюм на нем был с иголочки и очень элегантный. Лацканы пиджака из превосходной ткани были в меру приутюжены. На жилете в шотландскую клетку поблескивал двойной ряд круглых перламутровых пуговиц. Шелковый галстук, переливавший разными цветами, не был кричащим, но в то же время его нельзя было назвать неприметным. В отличие от Друэ Герствуд был одет отнюдь не броско, но Керри сразу оценила покрой и качество материала. Ботинки Герствуда из мягкого черного шевро были начищены до блеска, но не слишком ярко, и, хотя Друэ носил лакированную обувь, Керри подумала, что мягкая кожа куда больше подходит к столь изысканной строгости костюма. Почти бессознательно подмечала она все эти мелочи. И это было естественно, так как к внешности Друэ она уже успела привыкнуть.
      - Не сыграть ли нам партию в покер? - предложил немного погодя Герствуд.
      Он весьма дипломатично избегал всего, что могло показать, будто он что-нибудь знает о прошлом Керри. Он вообще не касался личностей и говорил только на общие темы. Благодаря этому Керри чувствовала себя вполне непринужденно, внимание и веселые шутки Герствуда привели ее в отличное настроение. К тому же он делал вид, будто его серьезно интересует все, что она говорит.
      - Я ведь не знаю правил игры, - сказала Керри.
      - Чарли, вы неисправно исполняете свои обязанности, - шутливо обратился Герствуд к Друэ. - Но, между нами говоря, мы вас можем научить, - добавил он.
      Со свойственным ему тактом Герствуд дал понять Друэ, что восхищен его выбором. Он держался так, будто пребывание в этом доме доставляло ему огромное удовольствие. Друэ чувствовал, что сблизился с Герствудом еще больше. И к Керри он стал относиться с большим уважением. Одобренная Герствудом, Керри предстала перед ним в новом свете. Атмосфера в гостиной значительно оживилась.

К титульной странице
Вперед
Назад