Герствуд, попав в новые условия, мог бы заметить, что он уже немолод. Если он этого не видел, то лишь потому, что находился в состоянии такого равновесия, когда постепенное ухудшение происходит незаметно.
      Не привыкший рассуждать или разбираться в самом себе, Герствуд не мог постичь той перемены, которая происходила в его сознании, а стало быть, и в теле, но он ощущал подавленность. Постоянно сравнивая свое прежнее положение с нынешним, Герствуд пришел к выводу, что его жизнь изменилась к худшему, а это влекло за собой мрачное или, по крайней мере, угнетенное настроение. Экспериментальным путем доказано, что длительная подавленность порождает в крови особые яды - катастаты, тогда как благодетельные чувства радости и удовольствия способствуют выделению полезных химических веществ - анастатов. Яды, возникающие от самобичевания, вредят организму и часто вызывают заметное физическое разрушение. Вот это и происходило теперь с Герствудом.
      С течением времени это сказалось на его характере. Взгляд потерял былую живость и проницательность, походка стала не так тверда и уверенна, как раньше, а хуже всего было то, что Герствуд без конца думал, думал и думал. Его новые знакомые не были знаменитостями. Это были люди более низкого уровня, которых интересовали более низменные и грубые удовольствия. Их общество не могло радовать его так, как радовало когда-то общество элегантных завсегдатаев чикагского бара. Да, ему ничего не оставалось, кроме бесконечных и бесплодных размышлений.
      Мало-помалу желание приветствовать посетителей заведения на Уоррен-стрит, ублажать их, создавать для них атмосферу уюта покинуло Герствуда. И мало-помалу он стал понимать значительность брошенного им места. В свое время там, на Адамс-стрит, то, что он делал, не казалось ему таким уж чудесным. Как легко, думал он тогда, подняться по службе, зарабатывать на все необходимое и иметь еще свободные деньги, но как далеко позади теперь все это было! Герствуд начал смотреть на свое прошлое, как на город, окруженный стеной. У ворот стоит стража. Внутрь пройти нельзя. А те, кто внутри, не выказывают желания выйти и посмотреть, кто ты такой. Им так весело, что они забывают о тех, кто за воротами, а он - он был за воротами.
      Каждый день он читал в вечерних газетах о том, что происходило на территории неприступного города. В заметках о лицах, отплывавших в Европу, он встречал имена видных посетителей своего старого бара. В столбцах, посвященных театру, он неоднократно видел сообщения об успехах людей, которых он хорошо знал. Все эти люди, наверное, развлекались так же, как и раньше. Пульмановские вагоны возили их по всей стране, газеты в лестных заметках упоминали их имена, роскошные вестибюли отелей и сверкающие залы ресторанов удерживали их внутри обнесенного стенами города. Все люди, которых он знал, с которыми он еще так недавно чокался, - видные люди, а он... он забыт. Кто такой мистер Уилер? Что такое бар на Уоррен-стрит? Чепуха!
      Если кто-либо из читателей думает, что подобные мысли не приходят на ум рядовому человеку, что такие переживания доступны только людям более высокого умственного развития, то я хочу обратить их внимание на то, что только высокое умственное развитие и порождает такую философию, такую стойкость духа, которые не позволяют сосредоточиваться на подобных вещах - и страдать из-за них. Только умы заурядные способны придавать столь большое значение материальному благополучию и убиваться из-за утраты сотни долларов. А Эпиктет только улыбается, когда исчезают последние остатки материальных благ.
      Наступил момент (приблизительно к концу третьего года), когда эти думы и мрачное настроение начали отражаться на делах бара на Уоррен-стрит. Клиентов заметно поубавилось по сравнению с тем, сколько народу посещало бар в дни наибольшего его процветания, и это сильно раздражало и тревожило Герствуда.
      Как-то вечером он признался Керри, что дела в этом месяце идут хуже, чем в предыдущем. Это было сказано в ответ на заявление Керри, что ей нужно купить кое-какие мелочи. Керри не преминула мысленно отметить, что Герствуд никогда не находил нужным советоваться с нею, когда покупал что-нибудь из одежды для себя. Впервые у нее мелькнула мысль, что он хитрит и хочет, чтобы она у него ничего не просила. Она ответила довольно мягко, но в душе была возмущена. Герствуд совсем не думает о ней. Если у нее когда-нибудь и выдается веселый часок, то лишь благодаря Вэнсам.
      А они вдруг объявили, что уезжают из Нью-Йорка. Близилась весна, и они намеревались поехать на Север.
      - Да, - сказала в разговоре с Керри миссис Вэнс, - нам, пожалуй, лучше отказаться от квартиры, а вещи сдать на хранение. Мы уедем на все лето. Какой же смысл платить за квартиру? Кроме того, по возвращении, мы, наверно, поселимся ближе к центру.
      Керри слушала ее с искренним огорчением. Общество миссис Вэнс доставляло ей огромное удовольствие, и во всем доме она больше не знала ни души. Теперь она опять останется совсем одна.
      Плохое настроение Герствуда из-за понижения доходов от бара как раз совпало с отъездом супругов Вэнс. На долю Керри сразу выпали и угрюмость мужа и невыносимое одиночество. И то и другое угнетало ее. Она стала нервничать, постоянно была недовольна, и не столько Герствудом, думала она, сколько всей своей жизнью. Какова она, эта жизнь? Кругом сплошная тоска. Что Керри получила от жизни? Ничего, кроме этой тесной квартирки. Супруги Вэнс могут путешествовать, им доступно так много интересного, а она тут сидит одна-одинешенька. Неужели она только для этого создана? Печальные мысли сменяли одна другую, а потом явились и слезы - единственное, что приносило хоть некоторое облегчение.
      Такое положение продолжалось довольно долго. И Керри и Герствуд влачили в высшей степени однообразное существование. Потом наступила маленькая перемена, увы, к худшему. Однажды вечером, желая как-нибудь умерить пристрастие Керри к новым туалетам и дать ей понять, что ему не так-то легко справляться с расходами, Герствуд сказал:
      - Я начинаю думать, что едва ли сумею долго ладить с моим компаньоном.
      - Почему? - спросила Керри.
      - О, этот ирландишка так туп и так жаден! Он не соглашается ни на какие усовершенствования в баре, а в таком виде, как сейчас, дело не может давать прибыль.
      - И тебе не удается убедить его?
      - Нет, я уж сколько раз пытался. Единственный выход, насколько я понимаю, это основать свое дело.
      - И что же?
      - Видишь ли, все мои деньги в настоящее время вложены в этот бар. Будь у меня возможность некоторое время жить бережливо, пожалуй, удалось бы открыть другой бар, который давал бы нам приличный доход.
      - Почему же не быть более бережливым? - сказала Керри, невольно подумав при этом, что и так ничего лишнего не тратит.
      - Надо бы попытаться, - ответил Герствуд. - Я уже думал о том, чтобы снять квартирку поменьше и пожить экономнее хотя бы год. Мы собрали бы достаточно, чтобы с этой суммой и деньгами, вложенными в дело на Уоррен-стрит, открыть хороший бар. Тогда мы могли бы зажить так, как тебе хочется.
      - Что ж, ничего не имею против, - сказала Керри.
      В душе, однако, ей было больно, что дело дошло до этого. Уже один разговор о меньшей квартире наводил на мысль о бедности.
      - В районе Шестой авеню за Четырнадцатой улицей есть сколько угодно прелестных маленьких квартир. Там можно было бы найти что-нибудь подходящее.
      - Если хочешь, я могу посмотреть, - сказала Керри.
      - Я убежден, что через год сумел бы порвать с моим компаньоном, - повторил Герствуд. - Из дела в том виде, в каком оно находится сейчас, ничего путного не выйдет.
      - Хорошо, я схожу и посмотрю квартиры, - сказала Керри, решив, что предложенный Герствудом переезд, по-видимому, имеет для него огромное значение.
      Вскоре после этого разговора они переселились на другую квартиру, причем Керри по этому поводу впала в глубокое уныние. Из всех событий последнего времени ни одно так сильно не задевало ее. Она уже начала смотреть на Герствуда не как на любовника, а как на настоящего мужа, и считала себя неразрывно связанной с ним. Что бы ни случилось, ее судьба неотделима от сто судьбы. К сожалению, она замечала, что он становится все более хмурым и молчаливым, что он нисколько не похож больше на прежнего сильного, жизнерадостного и энергичного мужчину. Морщинки в углах рта и около глаз говорили о надвигающейся старости. О том же говорили и многие другие признаки. Керри стала понимать, что совершила ошибку, и вместе с тем ей теперь неоднократно приходило на ум, что Герствуд, в сущности, силой заставил ее бежать с ним.
      Новая квартира находилась на Тринадцатой улице, близ Шестой авеню, и состояла из четырех комнатушек. Район не нравился Керри. Здесь совсем не было зелени, из окон уже не видно было реки. Улица была сплошь застроена и густо заселена. В новом доме обитало двенадцать семей - люди, видимо, почтенные, но не выдерживавшие никакого сравнения с супругами Вэнс. Такие люди, как Вэнсы, жили в лучших квартирах.
      В своей маленькой квартирке Керри обходилась без служанки. Она обставила ее очень мило, но это не доставляло ей ни малейшей радости. В душе Герствуд отнюдь не был доволен, что ему пришлось спуститься ступенью ниже, но он уверял себя, что ничего другого ему не остается. Надо до поры до времени примириться с этим, и пока что пусть будет так, как есть.
      Желая показать Керри, что нет оснований считать их материальное положение особенно тревожным и что нужно, напротив, лишь радоваться, - ведь через год он получит возможность поправить свои дела, - Герствуд стал чаще ходить с ней в театр и давал ей больше на хозяйство. Но все это было лишь временным явлением. Он постепенно погружался в то состояние, когда человек прежде всего хочет, чтобы его оставили в покое и не мешали думать. Меланхолия, эта страшная болезнь, избрала его своей жертвой. Помимо газеты и собственных мыслей, ничто другое его уже не интересовало. Любовь перестала быть для него источником радости. Его девизом как будто стали слова: живи и мирись с жалким прозябанием.
      Дорога вниз имеет мало остановок. Душевное состояние Герствуда все расширяло пропасть между ним и его компаньоном, пока и тот не стал подумывать о том, как бы отделаться от Герствуда. Но дело разрешилось быстрее, чем мог предполагать тот или другой, и случилось это с легкой руки владельца дома, в котором помещался бар.
      - Вы читали? - спросил как-то утром Шонеси, показывая Герствуду заметку в "Геральде", в отделе "Недвижимых имуществ".
      - Нет, не читал, - ответил Герствуд. - А в чем дело? - спросил он, заглядывая в газету.
      - Наш домовладелец кому-то продал свой участок земли.
      - Неужели? - вырвалось у Герствуда.
      Он взял газету и прочел:
      - "Мистер Август Вил продал вчера мистеру Слосону за пятьдесят семь тысяч долларов принадлежащий ему участок земли размером двадцать пять на семьдесят пять футов, на углу Уоррен и Гудзон-стрит".
      - Когда истекает срок нашей аренды? - задумчиво спросил Герствуд. - Как будто в феврале?
      - Совершенно верно, - подтвердил его компаньон.
      - Здесь ничего не говорится о планах нового владельца, - заметил Герствуд и снова взял газету.
      - Надо полагать, что мы вскоре услышим от него о его планах! - ответил Шонеси.
      И в самом деле вскоре выяснилось, что Слосон, владевший и смежным участком, собирался построить по последнему слову техники новый дом, специально под конторы. Старый дом, в котором помещался бар, предполагалось снести. На строительство нового здания должно было уйти года полтора.
      Все эти подробности выплывали постепенно, и Герствуд стал понимать, чем это все ему грозит. Однажды он завел об этом речь со своим компаньоном.
      - Вы не думаете открыть новый бар где-нибудь поблизости? - спросил он.
      - Какой в этом смысл? - отозвался Шонеси. - Углового помещения мы нигде по соседству не найдем.
      - А в другом месте, по-вашему, не стоит?
      - Я лично не стал бы рисковать, - ответил тот.
      Да, эта неожиданная перемена несла Герствуду новые и весьма серьезные затруднения! Расторжение контракта означало для него потерю тысячи долларов, а за время, оставшееся до истечения срока договора, нечего было и надеяться собрать другую тысячу. Он догадывался, что его компаньону надоело их сотрудничество; когда новый дом будет построен, Шонеси, наверное, арендует в нем угловое помещение один.
      Итак, нужно было найти что-то иное, ибо надвигался полный финансовый крах. В таком настроении Герствуду было не до того, чтобы наслаждаться уютом новой квартиры или обществом Керри, и дома у них воцарилось уныние.
      Весь свой досуг Герствуд уделял теперь поискам нового дела, но ничего подходящего не попадалось. Мало того, он уже не обладал той импонирующей внешностью, как три года назад, когда он только прибыл в Нью-Йорк. Тревожные мысли придали какую-то растерянность его взгляду, и это производило неблагоприятное впечатление. Не было у него на руках и тысячи трехсот долларов, на которые он раньше опирался в своих переговорах. А примерно месяц спустя Шонеси, не видя улучшения в состоянии Герствуда, сказал, что новый домовладелец будто бы наотрез отказался продолжить аренду углового помещения.
      - По-видимому, нашему бару пришел конец, - добавил он, стараясь придать своему лицу озабоченное выражение.
      - Ну, что ж, конец так конец, - угрюмо отозвался Герствуд.
      Нет, он не позволит этому человеку читать его мысли. Этого удовольствия он ему не доставит.
      Через день или два Герствуду стало ясно, что необходимо так или иначе предупредить Керри о случившемся.
      - Мне, кажется, грозит большая неприятность в деле, - осторожно начал он.
      - Что случилось? - встревожилась она.
      - Владелец дома, в котором помещается наш бар, продал свой участок, а новый хозяин отказывается возобновить контракт на аренду. Таким образом, делу, вероятно, придет конец.
      - А разве нельзя открыть другой бар?
      - Едва ли найдется подходящее место, - ответил Герствуд. - К тому же мой компаньон, по-видимому, не желает продолжать дело сообща.
      - И ты теряешь деньги, которые ты вложил в дело?
      - Да, - с каменным лицом подтвердил ей Герствуд.
      - Как обидно! - воскликнула Керри.
      - Это жульнический трюк, - пояснил ей Герствуд. - Вот и все. Шонеси наверняка откроет бар в том же месте, как только будет готово новое помещение.
      Керри пристально посмотрела на Герствуда, и по всему его виду ей стало ясно, что положение очень серьезное.
      - Как ты думаешь, удастся тебе найти что-нибудь другое? - робко спросила она.
      Герствуд немного помолчал. Теперь уже незачем было придумывать басни насчет экономии и открытия нового дела. Керри прекрасно понимала, что Герствуд, как говорят, "вылетел в трубу".
      - Право, не знаю, - угрюмо отозвался он наконец. - Я попытаюсь.
     
     
      34. МЕЖДУ ЖЕРНОВАМИ. БЫЛИНКА ВО ВЛАСТИ ВЕТРОВ
     
      Как только Керри поняла значение этих фактов, она, подобно Герствуду, стала упорно ломать голову над создавшимся положением. Прошло несколько дней, прежде чем она вполне осознала, что если дело, в котором участвовал ее муж, закроется, то это повлечет за собою лишения и самую обычную борьбу за кусок хлеба. В ее воображении всплывали первые дни ее пребывания в Чикаго, вспоминались Гансоны и их квартирка, и душа ее бунтовала. Это ужасно! Все, что связано с бедностью, ужасно. Если б только найти какой-то выход! Месяцы, проведенные в обществе супругов Вэнс, совсем лишили ее способности здраво относиться к своему положению. Блеск веселой нью-йоркской жизни, которую ей благодаря любезности этой четы удалось увидеть краешком глаза, завладел ее душой. Ее научили хорошо одеваться, ей показали, куда стоит ходить, а денег у нее ни на то, ни на другое не было. Но соблазны постоянно напоминали ей о себе. Чем неблагоприятнее были обстоятельства, тем больше привлекала Керри та, другая, жизнь, вкус которой она уже успела узнать. И вот нищета грозит окончательно забрать ее в свои лапы и навсегда отдалить от нее мир мечтаний, который станет для нее недоступен, как небо, к которому нищий Лазарь тщетно воздевает руки.
      Вместе с тем то, что она узнала от Эмса о высоких идеалах, глубоко запало ей в душу. Сам Эмс ушел из ее жизни, но в ушах Керри звучали его слова о том, что деньги еще не все в жизни, что в мире есть много ценного, о чем Керри не имеет и представления, что театр - великое искусство и что читала она до сих пор только вздор. Этот человек был сильный и честный, гораздо сильнее и лучше Герствуда и Друэ. Ей не хотелось сознаваться даже самой себе, но разница между ними была мучительной. Она намеренно закрывала на это глаза.
      В последние три месяца существования бара на Уоррен-стрит Герствуд частенько отлучался с работы и рыскал по газетным объявлениям. Это были безрадостные поиски. Нужно было что-то найти - и как можно скорее, иначе придется тратить на жизнь те последние несколько сот долларов, которые останутся после закрытия бара. А тогда уже нечего будет вкладывать в дело и придется искать службу.
      Все, что в газетах попадалось по части баров, было либо слишком дорого, либо слишком уж мизерно. Надвигалась зима, газеты предвещали застой в делах, и, судя по общему настроению, наступали трудные времена. Терзаемый заботами, Герствуд стал замечать и чужие невзгоды. Сообщения о том, что обанкротилась такая-то фирма, что там-то обнаружили голодающую семью или подняли на улице человека, умиравшего от истощения, - все это останавливало теперь внимание Герствуда, когда он пробегал глазами утренние газеты. Газета "Уорлд" выступила однажды с сенсационным известием: "Зимою в Нью-Йорке будет восемьдесят тысяч безработных". Герствуда как ножом по сердцу полоснули эти слова.
      "Восемьдесят тысяч! - думал он. - Какой ужас!"
      Для Герствуда такие мысли были весьма необычны. В дни его преуспеяния все в мире шло как будто благополучно. Подобные сообщения ему случалось видеть и на столбцах чикагской "Дейли ньюс", но он никогда не обращал на них внимания. Теперь же эти вести казались ему серыми тучами, обложившими в ясную погоду горизонт. Они грозили закрыть собою все небо и омрачить дальнейшую жизнь Герствуда. Чтобы сколько-нибудь подбодрить себя, он порою мысленно восклицал:
      "Э, зачем так тревожиться? Ведь я еще не вышел из игры, у меня еще полтора месяца впереди! А на худой конец сбережений все же хватит на полгода".
      Как ни странно, но сейчас, преисполненный тревоги за будущее, Герствуд часто возвращался в думах к жене и детям. В первые три года он по возможности избегал этих мыслей. Он ненавидел миссис Герствуд и отлично обходился без нее. Да ну ее! Он еще выбьется на дорогу! Но теперь, когда фортуна повернулась к нему спиной, он все чаще и чаще стал задумываться над тем, что поделывает жена, как живут его сын и дочь. Им-то, наверное, так же хорошо, как и раньше. Вероятно, они занимают тот же уютный дом и пользуются его, Герствуда, добром!
      "Черт возьми! Ну разве не возмутительно, что все досталось им? - часто негодовал он. - Что же такое я сделал в конце концов?"
      Оглядываясь на прошлое и разбираясь в событиях, которые привели его к похищению денег, Герствуд теперь находил для себя смягчающие обстоятельства. Что он сделал особенного? Почему он оказался выброшенным за борт? Откуда все эти напасти? Казалось, только вчера он был состоятельным человеком и жил в полном комфорте. И вдруг у него все вырвали из рук.
      "Уж она-то, во всяком случае, не заслужила того добра, что ей досталось от меня! - думал он, вспоминая про жену. - Если бы люди знали правду, все единодушно решили бы, что я ничего особенного не сделал".
      Из этого вовсе не следует, что у Герствуда было желание изложить кому-нибудь все факты. Это было лишь стремлением морально оправдать себя в собственных глазах. В борьбе с надвигавшейся нуждой ему необходимо было сознавать себя честным человеком.
      Однажды под вечер, недель за пять до закрытия бара на Уоррен-стрит, Герствуд отправился по трем или четырем объявлениям, которые он нашел в "Геральде". Один бар находился на Голд-стрит. Герствуд доехал до этого места, но даже не вошел внутрь. Это был простой кабак, до того жалкий, что ему стало противно. В другом месте, на Бауэри, он нашел красиво обставленный бар. Здесь, неподалеку от Грэнд-стрит, был расположен целый ряд подобных заведений.
      Три четверти часа Герствуд беседовал о своем вступлении в товарищество с владельцем бара, который утверждал, что решил взять компаньона только из-за слабого здоровья.
      - Сколько же потребуется денег, чтобы приобрести половинную долю? - спросил Герствуд.
      Он прекрасно знал, что располагает самое большее семьюстами долларами.
      - Три тысячи, - последовал ответ.
      Лицо Герствуда вытянулось.
      - Наличными? - спросил он.
      - Наличными.
      Герствуд сделал вид, будто размышляет над выгодностью предложения и, возможно, еще согласится, но во взгляде его сквозило уныние. Он поспешил закончить разговор, сказав, что еще подумает, и тотчас же ушел.
      Владелец бара более или менее разгадал его мысли.
      "Едва ли это серьезный покупатель, - сказал он себе. - Что-то он не так разговаривает".
      День был свинцово-серый и холодный. Пронизывающий ветер напоминал о близости зимы. Герствуд направился еще в одно место, близ Шестьдесят девятой улицы. Было уже пять часов, когда он прибыл туда. Сумерки быстро сгущались. Владельцем бара оказался толстый немец.
      - Я к вам по поводу вашего объявления в газете, - сказал Герствуд, которому не понравились ни бар, ни его хозяин.
      - Уже все! - ответил немец. - Я решил не продавать.
      - Вот как? - удивился Герствуд.
      - Да, и кончен разговор. Уже все.
      Немец больше не обращал на него внимания, и Герствуд обозлился.
      - Ладно! - отозвался Герствуд, поворачиваясь к двери. - Проклятый осел! - процедил он сквозь зубы. - На кой же черт помещает он объявления в газете?
      Крайне угнетенный, направился он домой, на Тринадцатую улицу. Керри хлопотала на кухне, и только там горел свет. Герствуд чиркнул спичкой, зажег газ и уселся в столовой, даже не поздоровавшись с Керри.
      Она подошла к двери и заглянула в комнату.
      - Это ты, Джордж? - спросила она.
      - Да, я, - отозвался Герствуд, не поднимая глаз от вечерней газеты, которую он купил по дороге.
      Керри поняла, что с ним творится что-то неладное. В угрюмом настроении Герствуд был далеко не красив: морщинки возле глаз обозначались резче, а смуглая кожа принимала какой-то нездоровый сероватый цвет. Вид у него в такие минуты был непривлекательный.
      Керри накрыла на стол и поставила еду.
      - Обед готов, - заметила она, проходя мимо Герствуда.
      Он ничего не ответил и продолжал читать.
      Керри села за стол на свое место, чувствуя себя глубоко несчастной.
      - Ты разве не будешь есть? - спросила она.
      Герствуд сложил газету и перешел к столу. Молчание лишь изредка прерывалось отрывистыми "передай, пожалуйста...".
      - Сегодня, кажется, очень скверная погода? - заметила через некоторое время Керри.
      - Да, - ответил Герствуд.
      Он только ковырял вилкой еду.
      - Ты все еще думаешь, что бар придется закрыть? - спросила Керри, пытаясь навести разговор на тему, часто обсуждавшуюся за столом.
      - Не думаю, а знаю! - бросил он с ноткой раздражения в голосе.
      Его ответ рассердил Керри. У нее и без того был невеселый день.
      - Ты мог бы и не говорить со мной таким тоном, - сказала она.
      - Ох! - вырвалось у Герствуда.
      Он отодвинулся вместе со стулом от стола, собираясь, видимо, что-то добавить, но промолчал и снова принялся за газету.
      Керри поднялась, с трудом сдерживая себя. Герствуд понял, что она обиделась.
      - Не уходи, Керри! - сказал он, видя, что она направляется в кухню. - Доешь хотя бы.
      Керри, ничего не ответив, прошла мимо него.
      Герствуд еще некоторое время почитал газету, потом поднялся и стал надевать пальто.
      - Я немного пройдусь, Керри, - сказал он, заходя на кухню. - Мне что-то не по себе.
      Керри молчала.
      - Не сердись, - продолжал Герствуд. - Завтра опять все будет хорошо.
      Он смотрел на нее, но она мыла посуду, не обращая на мужа ни малейшего внимания.
      - До свиданья, - сказал он, наконец, и вышел.
      В этой стычке впервые обнаружились их натянутые отношения, а по мере того как близился день закрытия бара, настроение в доме становилось все более и более мрачным. Герствуд не в силах был скрывать то, что в нем происходило, а Керри непрестанно спрашивала себя, куда это все ее приведет. Дошло до того, что они почти перестали разговаривать друг с другом, причем не Герствуд чуждался Керри, а, напротив, она сама сторонилась его. И Герствуд заметил это. Его возмущало, что она с таким равнодушием стала относиться к нему. Он прилагал все усилия к тому, чтобы сохранить дружеские отношения, - как ни трудно это ему давалось при таких обстоятельствах, - но затем с горечью убедился, что Керри своим поведением сводит на нет все его старания.
      Наконец приблизился последний день. Когда он настал, Герствуд, который довел себя до такого состояния, что ожидал бури, грома и молний, с облегчением убедился, что этот день ничем не отличается от всякого другого, а в небе даже сияет солнце, и погода довольно теплая. Выходя в это утро к завтраку, он подумал, что в конце концов дело обстоит не так скверно, как ему кажется.
      - Ну, сегодня мой последний день на земле, - сказал он, обращаясь к Керри.
      Та улыбнулась этой шутке.
      Герствуд в довольно веселом настроении стал просматривать газету. Ему казалось, что с его плеч свалился тяжелый груз.
      - Я схожу на несколько минут в бар, а потом пущусь в поиски, - сказал он, покончив с едой. - Завтра я буду искать целый день. Теперь, когда у меня больше свободного времени, мне кажется, легче будет что-нибудь найти.
      С улыбкой вышел он из дому и отправился в бар на Уоррен-стрит. Шонеси был уже там, и компаньоны поделили общее имущество пропорционально своим долям. Герствуд провел в баре несколько часов, часа на три он выходил куда-то, и когда вернулся, от прежнего приподнятого настроения не осталось и следа. Бар порядком опротивел ему, но теперь, когда он прекращал свое существование, Герствуд искренне жалел об этом. Ему было грустно, что дело приняло такой оборот. Шонеси держал себя холодно и деловито. Когда пробило пять часов, он заметил:
      - Ну вот, я думаю, нам пора подсчитать кассу и поделить выручку.
      Так они и сделали. Обстановка бара была уже распродана раньше, и вырученная за нее сумма поделена между компаньонами.
      - Ну, будьте здоровы! - сказал, наконец, Герствуд, делая над собой усилие, чтобы в последнюю минуту сохранить вежливость.
      - Прощайте, - ответил Шонеси, не удостоив его даже взглядом.
      Так прекратил свое существование бар на Уоррен-стрит.
      Керри приготовила хороший обед, но Герствуд вернулся домой задумчивый и угрюмый.
      - Ну? - пытливо взглянула на него Керри.
      - Все кончено, - сказал Герствуд, снимая пальто.
      Глядя на него, она старалась угадать, каковы же его денежные дела. Приступили к обеду, за которым они почти не разговаривали.
      - А у тебя хватит денег, чтобы приобрести долю где-нибудь в другом месте? - спросила Керри.
      - Нет, - ответил Герствуд. - Придется пока заняться чем-нибудь другим и скопить немного.
      - Было бы очень хорошо, если бы тебе удалось найти службу, - сказала Керри, подстрекаемая тревогой и надеждой.
      - Надеюсь, что найду, - задумчиво проговорил Герствуд.
      Несколько дней после этого Герствуд каждое утро надевал пальто и уходил из дому. Во время поисков он вначале утешал себя мыслью, что с семьюстами долларов в кармане он может найти что-нибудь подходящее. Он подумал было обратиться на какой-нибудь пивоваренный завод и заручиться там поддержкой: он знал, что такие заводы часто сдают в аренду пивные, сохраняя в своих руках контроль над ними. Но потом сообразил, что в таком случае пришлось бы истратить несколько сот долларов на обстановку, и тогда у него не осталось бы ничего на текущие расходы. На жизнь уходило около восьмидесяти долларов в месяц.
      - Нет, - решал он в минуты просветления, - из этого ничего не выйдет. Я должен поступить на работу и скопить денег.
      Проблема достать работу казалась ему тем сложнее, чем больше он думал над нею. Искать место управляющего баром? Но где же он найдет это место? По газетным объявлениям никто не искал управляющих. Только долголетней службой или же купив половину или треть пая, можно было добиться такого места. Но денег на то, чтобы купить себе долю в совладении баром, который нуждался бы в особом управляющем, у него было слишком мало.
      Тем не менее Герствуд приступил к поискам. Одет он был все еще хорошо, внешность у него была импонирующая, и она вводила людей в заблуждение. При виде этого холеного, полного, уже не молодого джентльмена каждый думал, что это, должно быть, вполне обеспеченный человек, от которого простому смертному может что-нибудь перепасть. Герствуду исполнилось сорок три года, он слегка располнел, и много ходить ему было не так-то легко. Он уже несколько лет не занимался никакими физическими упражнениями. Ноги у него уставали, плечи ныли, ступни к концу дня горели, хотя он везде, где можно, пользовался трамваем. Вставать и садиться без конца и то было утомительно.
      От него не укрылось, что люди принимают его за человека состоятельного. Ему было ясно, что это только затрудняет его поиски. Конечно, он не жалел о том, что у него такой представительный вид, но ему было стыдно, что эта внешность так не соответствует его положению. Подумал он и об отелях, но тотчас же вспомнил, что у него нет никакого опыта в этой области и, что еще важнее, друзей, к которым он мог бы обратиться. Правда, у него были знакомые владельцы крупных отелей в разных концах Соединенных Штатов, включая и Нью-Йорк, но они знали о том, что произошло у Фицджеральда и Моя. Он не мог пойти к ним. Что же касается какой-либо другой работы - в оптово-бакалейной или москательной торговле, в страховых обществах и так далее, - то опять-таки у него не было опыта.
      Идти куда-то и просить работы, дожидаться очереди в приемных, а потом ему, элегантному и солидному, признаться, что он ищет место, - нет, это невозможно. Его передергивало при одной мысли об этом.
      Бесцельно слонялся Герствуд по городу, а так как настали холода, то как-то раз он зашел в вестибюль крупного отеля. Он знал, что всякий, кто прилично одет, может сколько угодно сидеть в мягких креслах вестибюлей. Отель "Бродвей-Сентрал" был одним из лучших в Нью-Йорке. С мучительным чувством Герствуд опустился в кресло. Подумать только, что он дошел до этого! В свое время он слышал, как бездельников, торчащих весь день в вестибюлях отелей, называют "грелками для кресел". И он так называл их в свое время. А теперь сам сидит здесь, несмотря на опасность встречи с кем-нибудь из старых знакомых, сидит, спасаясь от холода и усталости!
      "Нет, так не годится! - сказал он себе. - Какой смысл уходить по утрам из дому, не подумав заранее, куда идти? Нужно сперва наметить определенные места и наведаться туда".
      Ему пришло в голову, что он мог бы, пожалуй, найти место буфетчика в баре. Такие вакансии нередко попадаются. Но Герствуд поспешил отогнать от себя эту мысль. Буфетчиком! Он, бывший управляющий баром!
      Ему надоело сидеть в вестибюле отеля, и около четырех часов он отправился домой. Входя в квартиру, Герствуд постарался придать себе деловой вид, но это была довольно жалкая попытка. Качалка в столовой так и манила к себе. Он тотчас опустился в нее с несколькими газетами, которые захватил по дороге, и погрузился в чтение.
      Керри, занятая приготовлением обеда, проходя мимо Герствуда, заметила вскользь:
      - Сегодня приходили за квартирной платой.
      - Вот как, - отозвался Герствуд.
      На лбу у него залегла маленькая морщинка: он вспомнил, что сегодня второе февраля и, значит, пора вносить квартирную плату. Герствуд опустил руку в карман за кошельком и впервые познал, что такое необходимость платить, когда нет никаких видов на будущее. Он посмотрел на пачку зеленых ассигнаций, как смотрит больной на единственное лекарство, еще способное спасти его. Потом медленно отсчитал двадцать восемь долларов.
      - Вот возьми! - сказал он, подавая деньги Керри, когда та снова прошла мимо.
      Он уткнулся в газеты и продолжал читать. О, какое это облегчение, какой отдых после долгих скитаний и тяжких дум! Потоки телеграфной информации были для него водами Леты. Они помогали ему хоть отчасти забыть о своих тревогах. Вот молодая женщина, красивая, если верить газетному портрету, подала в суд, требуя развода у своего богатого толстого мужа, владельца шоколадной фабрики в Бруклине. Вот другая заметка - об аварии судна среди льдов Принцева залива. Вот пространный и живой отдел новостей театрального мира: рецензии на состоявшиеся спектакли, отзывы о новых актерах, сообщения режиссеров о намеченных постановках... У Фанни Дэйвенпорт будет свой театр на Пятой авеню. Августин Дэйли ставит "Короля Лира". Герствуд прочел о том, что Вандербильты со своими друзьями отправляются во Флориду, открывая тем самым весенний сезон. В горах Кентукки произошла перестрелка между местными жителями.
      И Герствуд все читал и читал, покачиваясь в качалке возле радиатора и дожидаясь обеда.
     
     
      35. УСИЛИЯ СЛАБЕЮТ. ЛИЦОМ К ЛИЦУ С ЗАБОТОЙ
     
      Утром Герствуд просмотрел газеты, внимательно проштудировал объявления торговых фирм и сделал несколько отметок у себя в записной книжке. Затем он принялся за отдел "Спрос на мужскую рабочую силу", но с весьма и весьма неприятным чувством. К его услугам был целый день, очень долгий день, в течение которого можно было что-нибудь найти, и газета должна в этом помочь. Он пробегал глазами длинные столбцы объявлений, где главным образом упоминались пекари, грузчики, повара, наборщики, возчики и так далее. Только два объявления показались ему более или менее интересными: требовались кассир для мебельного магазина и агент для фирмы, производящей виски. О таких фирмах он почему-то раньше не подумал и теперь решил тотчас же наведаться по указанному адресу.
      Фирма, о которой шла речь, называлась "Олсбери и Кь. Производство виски".
      Герствуда тотчас же провели к управляющему конторой.
      - Доброе утро, сэр! - приветствовал его тот, предполагая, что перед ним иногородний заказчик.
      - Доброе утро! - ответил Герствуд. - Если я не ошибаюсь, вы давали объявление, что вам требуется агент.
      - А! - вырвалось у управляющего, который только сейчас понял, в чем дело. - Да, да, мы давали такое объявление.
      - Я решил зайти к вам, - с достоинством продолжал Герствуд, - так как у меня есть некоторый опыт работы в этой отрасли.
      - Гм. Вот как? - промычал управляющий. - А какой у вас опыт, разрешите узнать?
      - Я, видите ли, управлял раньше крупным баром, а в последнее время был владельцем бара на углу Уоррен и Гудзон-стрит.
      - Так, так, - произнес управляющий.
      Герствуд молчал и дожидался ответа.
      - Да, нам нужен агент, но я не думаю, чтобы наше предложение могло заинтересовать вас.
      - Я понимаю, - сказал Герствуд. - Но, видите ли, сейчас мне не приходится выбирать. И если место свободно, я охотно возьму его.
      Управляющий фирмой не слишком тепло отнесся к этому "мне не приходится выбирать". Ему нужен был человек, который не стал бы думать о выборе или о чем-то лучшем, а главное, не такой пожилой. Он имел в виду какого-нибудь молодого, расторопного юношу, который рад был бы усердно работать за самое скромное вознаграждение. Герствуд совсем не понравился ему. У него был более важный вид, чем у самих владельцев фирмы.
      - Что ж, - заявил управляющий, - мы с удовольствием обсудим вашу кандидатуру. Окончательно мы решим лишь через несколько дней. А пока что я предложил бы вам предоставить нам рекомендации.
      - Хорошо, - согласился Герствуд.
      Кивнув на прощанье, он вышел из кабинета управляющего.
      Дойдя до угла, он заглянул в записную книжку, где у него был записан адрес мебельной фирмы. Это оказалось на Двадцать третьей улице, и Герствуд немедленно отправился туда. Фирма была маленькая, контора неказистая, служащие сидели без дела и, судя по всему, получали ничтожное жалованье. Герствуд посмотрел в окно и прошел мимо, решив, что сюда обращаться не стоит.
      "Наверно, им нужна барышня, которой будут платить долларов десять в неделю", - подумал он.
      В час дня он вспомнил, что не ел с утра, и зашел в ресторан на Медисон-сквер. Там он принялся размышлять, куда бы еще пойти в этот день. Он устал. Было холодно, ветер нагнал тучи. По другую сторону Медисон-сквер высились огромные отели, окна которых выходили на оживленную улицу. Герствуд решил зайти в один из этих отелей и посидеть в вестибюле. Там было тепло и светло. Накануне он был в отеле "Бродвей-Сентрал" и не встретил там никого из знакомых. Он надеялся, что и здесь никого не встретит. Найдя свободное место на одном из красивых плюшевых диванов, у окна, выходившего на кипевший жизнью Бродвей, Герствуд сел и задумался.
      И снова положение показалось ему не таким уж безнадежным. Удобно сидя на диване и глядя на улицу, он находил утешение в тех нескольких сотнях долларов, которые еще оставались у него в бумажнике. Здесь, в вестибюле роскошного отеля, можно было на время забыть об утомительных поисках и-негостеприимных улицах. Но, конечно, это было лишь бегством от более тяжелого к менее тяжелому. Тяжесть на душе и отчаяние не проходили. Медленно тянулись минуты. Час казался бесконечно долгим. Герствуд заполнял его наблюдениями над обитателями отеля, которые то приходили, то уходили, и теми пешеходами за окном на Бродвее, чье благополучие сразу можно было угадать по их одежде и настроению. Пожалуй, впервые в Нью-Йорке у него было достаточно досуга, чтобы созерцать все это. Оставшись поневоле праздным, он с любопытством следил за деятельностью других. Как веселы эти молодые люди, и как хороши женщины! Как они прекрасно одеты! И у каждого, очевидно, есть какая-то цель, к которой он торопился. Он подмечал кокетливые взгляды, которые бросали по сторонам девушки ослепительной красоты. О, какие деньги нужны для того, чтобы поддерживать с ними знакомство! Об этом Герствуд был отлично осведомлен. Когда-то он мог себе это позволить. Как давно это было!
      Где-то часы пробили четыре. Рановато еще, но все же Герствуд решил идти домой.
      Возвращение на квартиру было связано с мыслью, что Керри заподозрит его в безделье, если он будет приходить чересчур рано. Он и не думал, что так скоро пойдет домой, но уж слишком томительно тянулось время. Там, дома, он был у себя. Он мог сидеть в качалке и читать. Там у него перед глазами не было соблазнительной картины шумного, хлопотливого Бродвея. Там у него были газеты. И Герствуд отправился домой. Керри была одна; она читала при скудном свете угасавшего дня.
      - Ты испортишь себе глаза, - сказал Герствуд, увидев ее.
      Сняв пальто, он счел необходимым рассказать ей о событиях дня.
      - Я был на одном оптовом складе виски, - сказал он. - Возможно, что я получу там место.
      - Вот было бы славно!
      - Да, это было бы неплохо, - согласился с нею Герствуд.
      Каждый вечер, проходя мимо киоска на углу, он брал у газетчика две газеты - "Ивнинг уорлд" и "Ивнинг сан". И теперь, с газетами в руках, он, не останавливаясь, прошел мимо Керри.
      Придвинув качалку поближе к батарее отопления, он зажег свет. Дальше все пошло, как накануне. Опять его затруднения и тревоги растворились в газетных заметках, которыми он жадно упивался.
      Следующий день оказался еще более тягостным, так как Герствуд не мог придумать, куда бы ему пойти. Все, что он видел в отделе объявлений (а читал он их до десяти часов утра), не подходило ему. Герствуд чувствовал, что отправиться на поиски необходимо, но уже самая мысль об этом вызывала в нем содрогание. Куда же идти?
      - Не забудь оставить мне денег на хозяйство, - спокойно сказала Керри.
      У них было заведено, что он каждую неделю выдавал ей двенадцать долларов на хозяйство. Услышав слова Керри, Герствуд подавил легкий вздох и полез в карман за кошельком. И страх снова охватил его. Он все черпает и черпает из своего скудного запаса, а поступлений - никаких!
      "Боже, - сказал он про себя. - Так дальше не может продолжаться".
      Однако Керри он ничего не сказал. Та и сама чувствовала, что напоминание о деньгах расстроило его. Вскоре каждый расход будет равносилен катастрофе.
      "Но чем же я виновата? - со своей стороны, спрашивала она себя. - Почему я должна так мучиться?"
      Герствуд вышел и снова направился к Бродвею. Нужно было придумать, куда идти. Но вскоре он очутился у "Грэнд-отеля" на Тридцать первой улице. В этом отеле был чрезвычайно уютный вестибюль. Герствуд продрог, так как прошел пешком около двадцати кварталов.
      "Надо зайти в парикмахерскую", - решил он.
      Таким образом, он нашел повод посидеть здесь после бритья.
      Опять время потянулось бесконечно медленно, и Герствуд рано вернулся домой. Так продолжалось несколько дней. Каждый раз его терзала мысль о необходимости искать работу, и каждый раз отвращение к этим поискам, уныние и стыд гнали его в отель, где он часами просиживал без дела.
      А потом три дня подряд свирепствовала снежная буря, и Герствуд вовсе не выходил из дому. Началось с того, что однажды под вечер повалил большими рыхлыми хлопьями снег. Утром он все еще падал, но подул сильный ветер, и газеты предупреждали о надвигающемся буране. Сидя в столовой у окна, Герствуд смотрел на устилавший улицу мягкий белый покров.
      - Я, пожалуй, сегодня не пойду в город, - сказал он за завтраком Керри. - В газетах пишут, что будет метель.
      - Мне сегодня опять не привезли угля, - сказала Керри, заказывавшая топливо мешками.
      - Я пойду и узнаю, в чем дело, - вызвался Герствуд, впервые предлагая ей свою помощь.
      Его услужливость объяснялась тем, что он хотел как-то оправдать свое желание остаться дома.
      Снег падал целые сутки, и город начал страдать от того, что почти весь транспорт вышел из строя. Газеты в ярких красках описывали безвыходное положение нью-йоркской бедноты.
      А Герствуд сидел возле теплой батареи в углу и читал. Он старался даже не думать о поисках работы. Ужасная метель, остановившая все дела, избавляла его от этой необходимости. Уютно сидя в качалке, Герствуд грел ноги и читал. Его благодушие вызывало у Керри тревогу. Как бы ни был силен буран, она все же далеко не была уверена, что Герствуд правильно поступает, нежась в полном безделье. Слишком философски он относится к своему положению!
      А Герствуд все читал и читал, почти не обращая внимания на Керри, которая хлопотала по дому и почти не разговаривала, чтобы не беспокоить его.
      На следующий день все еще валил снег, на третий день тоже, и притом сильно похолодало. Считаясь с предупреждениями газет, Герствуд сидел дома. Однако он вызывался теперь кой-чем помочь Керри. Раз он пошел вместо нее в мясную лавку, в другой раз - в зеленную. Эти маленькие услуги нисколько не тяготили его. Они создавали у него ощущение, что он не совсем бесполезен; напротив, шутка ли - ходить по лавкам в такую погоду!
      На четвертый день прояснилось, и газеты сообщили, что буран миновал. И все же Герствуд по-прежнему сидел дома, оправдываясь тем, что улицы непроходимо грязны.
      Лишь в полдень он наконец расстался с газетами и двинулся в путь. Слегка потеплело, и снег на тротуарах развезло. Герствуд направился к Четырнадцатой улице, сел в трамвай и взял пересадочный билет на Бродвей. Он нашел в газете объявление об одном питейном заведении на Перл-стрит. Однако, подъезжая к отелю "Бродвей-Сентрал", Герствуд вдруг передумал.
      "Какой смысл ехать туда, - рассуждал он, глядя на снег и слякоть. - В долю я все равно не могу вступить. Тысяча шансов против одного, что все это будет напрасно. Выйду, пожалуй". И вышел. В вестибюле отеля он сел в кресло и опять задумался над тем, что бы предпринять.
      В то время, как Герствуд сидел, углубившись в свои мысли, довольный тем, что находится в тепле, в вестибюле показался хорошо одетый джентльмен, остановился, пристально посмотрел на Герствуда, точно желая проверить свою память, и подошел ближе.
      Герствуд сразу узнал Карджила, владельца больших скаковых конюшен в Чикаго. В последний раз он видел этого человека в день выступления Керри в любительском спектакле. Он вспомнил, как этот самый Карджил вместе с женой подошел поздороваться с ним.
      Герствуд был чрезвычайно смущен. По выражению его глаз чувствовалось, что он переживает тяжелые минуты.
      - Да ведь это Герствуд! - воскликнул Карджил.
      Он узнал своего бывшего приятеля, но искренне пожалел, что не узнал его раньше, ибо тогда мог бы избежать неприятной встречи.
      - Да, это я, - сказал Герствуд. - Как поживаете?
      - Очень хорошо, - ответил Карджил, стараясь придумать, о чем бы заговорить. - Вы остановились в этом отеле?
      - Нет, я только назначил здесь свидание одному человеку.
      - Я слышал, что вы покинули Чикаго. Я все удивлялся, куда это вы пропали.
      - О, я уже давно живу здесь, - ответил Герствуд, думая лишь о том, как бы поскорее отделаться от своего собеседника.
      - Дела идут хорошо, надеюсь?
      - Прекрасно.
      - Очень рад слышать, - сказал Карджил.
      Несколько секунд они смущенно разглядывали друг друга.
      - Ну, я пойду наверх. Меня там ждут, - сказал наконец Карджил. - Будьте здоровы!
      Герствуд кивнул на прощание.
      - Проклятие! - пробормотал он, направляясь к двери. - Я так и знал, что это случится!
      Герствуд прошел несколько кварталов и посмотрел на часы. Было только еще половина второго. Он старался придумать, куда бы пойти, где бы еще поискать работы. Погода была скверная, и Герствуду хотелось поскорее очутиться дома. Наконец, почувствовав, что ноги у него озябли и промокли, он сел в трамвай, который доставил его на Пятьдесят девятую улицу. Куда ехать, ему было безразлично. Выйдя из вагона, он направился в обратную сторону по Седьмой авеню. Но слякоть была совершенно невозможная, и бродить без всякой цели стало невыносимо. Герствуду казалось, что он простудился.
      Подойдя к углу, он стал дожидаться трамвая, направлявшегося на Южную сторону. Нет, в такой день нельзя ходить по улицам. Он поедет домой.
      Керри была изумлена, увидя его уже в четверть третьего дома.
      - Погода мерзкая, - только и сказал он.
      Потом он снял пиджак и переобулся.
      Ночью у Герствуда начался сильный озноб, и он принял хинин. Его лихорадило до утра, и он, естественно, сидел весь день дома, а Керри ухаживала за ним. Во время болезни он становился беспомощным; к тому же вид у него на сей раз был весьма неприглядный: он лежал нечесаный, в каком-то бесцветном халате. Тусклые глаза глядели мрачно, и он казался теперь почти стариком. Керри все видела, и, конечно, это не могло ей нравиться. Ей хотелось проявить доброту и сочувствие, но что-то в нем удерживало ее на расстоянии.
      К вечеру у Герствуда был такой ужасный вид, что Керри сама предложила ему лечь в постель.
      - Ложись-ка ты сегодня один, - посоветовала она. - Ты будешь лучше себя чувствовать. Я сейчас постелю тебе.
      - Хорошо, - согласился Герствуд.
      А Керри возилась с постелью и в отчаянии спрашивала себя: "Что же будет? Что это за жизнь?"
      Еще днем, когда Герствуд сидел, сгорбившись, у батареи и читал газеты, Керри прошла мимо и, взглянув на него, нахмурилась. Она вышла в гостиную, где было не так тепло, как в столовой, опустилась на стул у окна и расплакалась. Неужели жизнь кончена? Неужели ей суждено до гроба оставаться с человеком, который бездельничает и к тому же совсем равнодушен к ней? Всю свою молодость провести взаперти в этих клетушках? Ведь в конце концов она превратилась просто в служанку Герствуда! От слез у нее покраснели глаза, и, когда, приготовив постель, она зажгла газ и позвала Герствуда, тот обратил на это внимание.
      - Что с тобой, Керри? - спросил он, пристально вглядываясь в нее.
      Его голос звучал хрипло, волосы были взлохмачены, и это придавало ему крайне неприглядный вид.
      - Ничего, - чуть слышно ответила Керри.
      - Ты плакала?
      - И не думала даже!
      Он догадывался, что ее слезы вызваны отнюдь не любовью к нему.
      - Не надо плакать, - сказал он, укладываясь в постель. - Вот увидишь, все еще уладится!
      Дня через два Герствуд был уже снова на ногах, но, так как погода все еще была отвратительная, он остался дома. Газетчик-итальянец приносил ему утренние газеты, и Герствуд прилежно прочитывал их.
      После этого он несколько раз бывал в городе, но, повстречавшись снова с кем-то из старых друзей, уже не чувствовал себя уютно в вестибюлях отелей.
      Теперь он стал рано возвращаться домой и в конце концов перестал даже притворяться, будто ищет работу. Зима не подходящее время для таких поисков.
      Сидя почти весь день дома, Герствуд, конечно, видел, как Керри ведет хозяйство. В роли домашней хозяйки она далеко не была совершенством, и ее мелкие отступления от принципа бережливости привлекли внимание Герствуда. Раньше, пока просьбы о деньгах не стали для Герствуда мукой, он ничего не замечал. Теперь же, сидя дома без дела, он с удивлением думал о том, как быстро мчатся недели. А Керри каждый вторник требовала денег.
      - Ты думаешь, что мы живем достаточно экономно? - спросил он в один из таких вторников.
      - Я делаю все, что могу, - ответила Керри.
      На этом разговор окончился. Но на следующий день Герствуд снова спросил:
      - Ты когда-нибудь ходила на рынок Гензевурт?
      - Я даже и не знала, что такой существует, - ответила Керри.
      - Вот видишь, а между тем говорят, что там продукты значительно дешевле.
      Керри не обратила никакого внимания на это указание. Такие вещи не интересовали ее.
      - Сколько ты платишь за фунт мяса? - как-то спросил Герствуд.
      - Разные бывают цены, - ответила Керри. - Филейная часть для бифштекса стоит, например, двадцать два цента фунт.
      - А ты не находишь, что это очень дорого?
      В том же духе продолжал он расспрашивать ее и о других продуктах, пока это не превратилось у него в какую-то манию. Герствуд узнавал цены и хорошенько запоминал их.
      Вместе с тем он стал проявлять все большие способности в качестве посыльного. Началось, конечно, с мелочей. Однажды, когда Керри надевала шляпу, Герствуд остановил ее:
      - Куда ты идешь, Керри?
      - В булочную, - ответила она.
      - Давай-ка я схожу, - предложил он.
      Керри охотно согласилась, и Герствуд пошел за хлебом.
      Каждый день под вечер, отправляясь на угол за газетами, он спрашивал ее:
      - Тебе, может, что-нибудь нужно?
      Постепенно Керри привыкла пользоваться его услугами. Но зато она лишилась своих еженедельных двенадцати долларов.
      - Дай мне сегодня на хозяйство, - сказала она как-то утром, во вторник.
      - Сколько тебе нужно? - спросил Герствуд.
      Керри великолепно поняла смысл этого вопроса.
      - Долларов пять, - ответила она. - Я задолжала за уголь.
      Несколько позже, в тот же день, Герствуд заметил:
      - Итальянец на углу продает уголь как будто дешевле, кажется, по двадцать пять центов за бушель. Я буду покупать у него.
      Керри отнеслась к этому с полным равнодушием.
      - Хорошо, - сказала она.
      А потом уже пошло:
      - Джордж, у нас весь уголь вышел.
      Или:
      - Джордж, сходи принеси мяса к обеду.
      Герствуд узнавал во всех подробностях, что именно требуется, и отправлялся за покупками. Но следом за экономией пришла скаредность.
      - Я купил только, полфунта говядины, - сказал он, как-то возвращаясь с газетами. - По-моему, мы никогда всего не съедаем.
      Эта отвратительная мелочность изводила Керри. Она омрачала ее существование, наполняла тоской ее душу. О, как страшно изменился этот человек! Целый день он сидел дома на одном и том же месте и все читал и читал свои газеты. Казалось, мир потерял для него всякий интерес. Лишь изредка он выходил из дому, если была хорошая погода, - иногда часа на четыре, на пять, обычно между одиннадцатью и четырьмя.
      Керри со всевозрастающей неприязнью и презрением наблюдала за ним.
      Герствудом овладела полная апатия, так как он не видел выхода из создавшегося положения. С каждым месяцем его денежные запасы таяли. Теперь у него оставалось лишь пятьсот долларов, и он так цеплялся за них, словно эта сумма могла до бесконечности отдалять нужду. Сидя все время дома, он решил, что не стоит носить хорошее платье, и надевал какой-нибудь старенький костюм. Впервые это случилось, когда наступила плохая погода, но тогда он счел нужным извиниться перед Керри.
      - Сегодня такая отвратительная погода, что я решил надеть что-нибудь из старых вещей, - сказал он.
      А потом это уже вошло в привычку.
      Раньше он имел обыкновение платить пятнадцать центов за бритье и десять оставлять мастеру "на чай". В первом порыве отчаяния он сразу урезал чаевые до пяти центов, а затем и совсем свел их на нет. Через некоторое время, однако, он решил побриться в более дешевой парикмахерской, где брали лишь десять центов. Убедившись, что там бреют вполне удовлетворительно, он стал ходить туда. Вскоре он перестал бриться каждый день. Сперва брился через день, потом через два дня, потом - лишь раз в неделю. К субботе он весь обрастал щетиной.
      И, конечно, по мере того как этот человек терял к себе уважение, теряла уважение к нему и Керри. Она не могла понять, что случилось с Герствудом. Ведь у него еще оставалось немного денег, у него был в запасе вполне приличный костюм, и, когда Герствуд аккуратно одевался, он все еще неплохо выглядел.
      Керри ни на минуту не забывала о том, какую борьбу ей самой пришлось выдержать в Чикаго, но она не забывала также, что не прекращала поисков работы и не сдавалась до конца. А этот человек и не пытается что-либо сделать. Он перестал даже заглядывать в газетные объявления.
      И наконец у нее однажды вырвалось то, о чем она думала постоянно.
      - Для чего ты кладешь так много масла в жаркое? - спросил как-то Герствуд, околачивавшийся на кухне.
      - Чтобы оно было вкуснее, - ответила Керри.
      - Масло нынче чертовски дорого, - пробормотал он.
      - О, ты не стал бы обращать внимания на это, если бы работал! - возразила Керри.
      Герствуд тотчас умолк и вернулся к своим газетам. Но ответ Керри еще долго сверлил его мозг. Ему впервые случилось услышать от нее такую резкую отповедь.
      В тот вечер Керри приготовила себе постель в гостиной. Это было необычно. Войдя в спальню, Герствуд, по своему обыкновению, улегся, не зажигая света. И только тогда обнаружил, что Керри нет.
      "Как странно! - подумал он. - Может быть, она читает и еще не ложилась?"
      Больше он не думал об этом и тотчас заснул, а наутро убедился, что Керри нет рядом с ним.
      Как ни странно, но этот инцидент не вызвал никаких разговоров.
      На другой день с приближением ночи Керри заметила:
      - У меня сегодня что-то голова болит. Я лучше буду спать одна.
      - Как хочешь, - сказал Герствуд.
      На третью ночь Керри уже без всяких объяснений приготовила себе постель в гостиной. Это было жестоким ударом для Герствуда, но он все-таки не сказал ни слова.
      "Ладно, пусть спит одна", - решил он, но при этом невольно нахмурился.
     
     
      36. ПО НАКЛОННОЙ ПЛОСКОСТИ. ПРИЗРАК УДАЧИ
     
      Супруги Вэнс, возвратившиеся в Нью-Йорк еще к рождеству, не забыли Керри, но они, вернее, миссис Вэнс, не навестили ее по той причине, что она не сообщила им своего адреса. Керри переписывалась с миссис Вэнс лишь до тех пор, пока они с Герствудом жили на Семьдесят восьмой улице, - таков уж был ее характер. Но когда они были вынуждены переселиться на Тринадцатую улицу, она стала думать, как бы ей не давать нового адреса. Она боялась, что ее приятельница догадается по этому переезду о той перемене к худшему, которая произошла в их положении. И, ничего не придумав, Керри с сожалением оборвала переписку с миссис Вэнс. А та, не зная, чем объяснить молчание приятельницы, решила, что Керри, по всей вероятности, уехала из Нью-Йорка и что едва ли они когда-нибудь увидятся. Велико было поэтому ее удивление, когда она столкнулась с Керри на Четырнадцатой улице, куда случайно отправилась за покупками. Керри пришла туда с той же целью.
      - Как, миссис Уилер, это вы? - воскликнула миссис Вэнс, окидывая Керри быстрым взглядом. - Где же вы пропадали? Почему вы ни разу не зашли ко мне? Я не переставала спрашивать себя, что могло с вами статься. Право, я...
      - Я очень рада вас видеть, - сказала Керри, обрадовавшись и вместе с тем сильно смутившись. Вот уж не вовремя встретила она миссис Вэнс! - Мы живем здесь неподалеку. Я все время собиралась побывать у вас. Где же вы сейчас обитаете?
      - На Пятьдесят восьмой улице, дом двести восемнадцатый, - ответила миссис Вэнс. - Это почти на углу Седьмой авеню. Так вы зайдете к нам? - снова спросила она.
      - Непременно зайду, - обещала Керри. - Поверьте, мне тоже хотелось повидать вас. Я знаю, что давно уже следовало это сделать, мне даже стыдно, честное слово. Но, знаете ли...
      - А вы где живете? - перебила ее миссис Вэнс.
      - Тринадцатая улица, сто двенадцать, на Западной стороне, - неохотно ответила Керри.
      - О, ведь это совсем близко отсюда! - воскликнула ее приятельница.
      - Да, - подтвердила Керри. - Вы должны как-нибудь зайти ко мне.
      - Ну и хороши же вы! - снова попрекнула ее миссис Вэнс и рассмеялась.
      Однако во время разговора она успела заметить, что Керри как-то изменилась внешне. И к тому же этот новый адрес...
      Все же она очень любила Керри и, как всегда, хотела покровительствовать ей.
      - Зайдемте со мной на минутку сюда, - сказала она, потянув Керри в универсальный магазин.
      Когда Керри вернулась домой, Герствуд, по обыкновению, сидел в качалке и читал. К своему положению он, видимо, относился с исключительной беспечностью. Он не брился уже, по крайней мере, четыре дня.
      "А вдруг зашла бы миссис Вэнс и застала его в таком виде!" - подумала Керри.
      Она горестно покачала головой. Положение становилось совершенно невыносимым.
      В порыве отчаяния она спросила за обедом:
      - Что слышно о том оптовом складе, где тебе обещали место? Помнишь, ты мне как-то рассказывал?
      - Ничего из этого не вышло, - ответил Герствуд. - Им не нужен человек, не имеющий опыта.
      Керри прекратила разговор, чувствуя, что не в силах ничего больше сказать.
      - Я встретила сегодня миссис Вэнс, - промолвила она через некоторое время.
      - Вот как? - отозвался Герствуд.
      - Да. Они снова в Нью-Йорке. У нее очень элегантный вид.
      - Что ж, она может себе это позволить, пока у ее мужа есть деньги, - сказал Герствуд. - У него доходное местечко.
      Он снова уткнулся в газету и не заметил бесконечно усталого и разочарованного взгляда, который бросила на него Керри.
      - Миссис Вэнс обещала зайти к нам, - сказала Керри.
      - Однако она что-то долго собиралась. Ты не находишь? - заметил Герствуд с некоторым сарказмом.
      Он не питал особой симпатии к миссис Вэнс, считая ее мотовкой.
      - Как сказать, - ответила Керри, рассерженная его тоном. - Быть может, я сама не хотела, чтобы она приходила.
      - Уж больно она легкомысленна, - многозначительно произнес Герствуд. - За нею может угнаться лишь тот, у кого уйма денег.
      - Насколько я вижу, мистеру Вэнсу это совсем не в тягость, - парировала Керри.
      - Сейчас, может, и нет, - упрямо сказал Герствуд, прекрасно понявший намек Керри. - Но его жизнь еще не кончена. Мало ли что может случиться. Он тоже может сесть на мель, да еще как.
      На его лице появилось гаденькое выражение, он ехидно подмигнул, как бы злорадно предвкушая крах всех этих счастливцев. А его собственное положение - это совсем другое дело; тут все образуется.
      В этом сказывались последние остатки его прежней самоуверенности и независимости. Проводя все дни дома, читая о деятельности других людей, Герствуд временами вновь ощущал прилив энергии и былой самонадеянности. Тогда он забывал о том, как томительно шататься без толку по улицам, каким чувством унижения сопровождаются поиски работы. Он вдруг гордо выпрямлялся, словно говоря себе:
      "О, я еще на что-то гожусь. Я не совсем пропащий человек. Стоит мне только захотеть, и я многого могу достигнуть".
      В такие минуты он тщательно одевался, брился, натягивал перчатки и пускался в путь, испытывая жажду какой-нибудь деятельности. Но брел он без всякой определенной цели. Он выходил из дома под влиянием настроения. Он просто чувствовал потребность выйти на улицу и что-то делать.
      Но в таких случаях у него уплывали деньги. Он знал несколько мест, где играли в покер. У него были знакомые в барах поблизости от ратуши. Повидаться с кем-нибудь из них и поболтать - это уже вносило какое-то разнообразие в его жизнь.
      Когда-то Герствуд довольно удачно играл в покер. Случалось, что в кругу друзей он выигрывал сотню долларов, а то и больше. В те времена, однако, такая сумма была лишь чем-то вроде острой приправы к самой игре, ибо не в выигрыше было дело. И теперь Герствуду снова пришла в голову мысль о покере.
      "Я мог бы, пожалуй, выиграть сотню-другую долларов. Ведь я еще не разучился играть!" - подумал он.
      Надо отдать ему справедливость: эта мысль приходила ему в голову много раз, прежде чем он решился ее осуществить.
      Первый игорный зал, в который он попал, находился над каким-то кабачком на Уэст-стрит, неподалеку от одной из переправ. Герствуд уже не раз бывал здесь. Играли за несколькими столами, и Герствуд некоторое время довольствовался ролью наблюдателя. Он заметил, что в банке, несмотря на мелкие ставки, набралась сравнительно крупная сумма.
      - Сдайте-ка и мне, - сказал он перед раздачей.
      Он придвинул себе стул и посмотрел в карты. Остальные партнеры исподтишка внимательно изучали новичка.
      Вначале Герствуду не везло. Ему досталось пять разных карт, не оставлявших даже надежды что-либо прикупить. Игра между тем завязалась.

К титульной странице
Вперед
Назад