1. РАССКАЗЫВАЕТ БЫВАЛЫЙ ЧЕЛОВЕК


      Крепкий ледяной панцирь сковал широкую северную реку. Ощетинилась макушками прибрежная кромка леса. К самой опушке прижались на высоком яру берега избы, рубленные из добротной, толстоствольной сосны. Избы на высоких подклетах, с тесовыми кровлями, резьбой, напоминающей затейливое северное кружево, на карнизах, оконных наличниках, крылечках...

      Сумерки надвигаются рано. И тогда ели на лесной опушке сливаются в сплошную темную стену. Она просветляется, когда из-за леса выползает холодный медно-красный диск луны. В избах зажигают сальные светильники, и начинается своя вечерняя жизнь. Помор-крестьянин не привык сидеть без дела. В поте лица своего трудится он, добывает хлеб насущный, иначе не выживешь. Землица здешняя малоплодородна, скудна. Природа северная сурова и неохотно делится щедротами своими с человеком. А государевы служилые люди, тиуны [Этот и другие термины объяснены в словаре в конце книги] и воеводы, корыстолюбивые лихоимцы, своего не упустят. Как говорит народ, до бога высоко, до батюшки-государя Михаила Федоровича, севшего на московский трон после изгнания поляков, далеко. Волостной тиун, а тем более уездный воевода здесь бог и царь.

      И все же тиун и даже сам воевода из Холмогор или Великого Устюга – это тебе не боярин-вотчинник, а лишь государев служилый человек. А северный крестьянин не крепостной. Вольнолюбивые, знающие себе цену, гордые поморы не очень-то склоняют голову перед чиновной братией. Уж если слишком прижмет лихоимец-воевода, нестерпимым станет бремя поборов, соберется ватага обиженных, снарядит кочи и уйдет промышлять морского зверя к Кольскому берегу, на Новую Землю, а то и на далекий студеный Грумант. А то ударится в бега. Немало бродит по русскому Северу гулящих людей, не знающих постоянного пристанища, пробивающихся охотой или каким-либо ремеслом. Северяне народ искусный, мастера на все руки. И по кости резать, и серебро червленым узором покрыть, и дивной красоты берестяные туески смастерить, и добротную лодью или коч построить, и по кузнечному делу – во всем поморы великие искусники. А самые лихие из гулящих и к разбойным шайкам пристают. Шайки те шалят порой на больших трактах. Свою голытьбу не тронут, ну а как попадется боярин со свитой или богатый купец с товарами – потрясут сердечных.

      Уходят поморы и за Каменный пояс, то бишь за горы Уральские, в Сибирь. Манит она, матушка, просторами своими бескрайними, богатствами неведомыми. Вербуются на государеву службу в сибирское казачье войско, прибиваются к отрядам промышленных и торговых людей.

      Тускло мерцает фитилек в глиняной плошке, наполненной жиром, отбрасывает колышущиеся блики на закопченные стены. Полутемно, таинственно и угарно. В большинстве поморских изб бедняков и людей среднего достатка печи топятся по-черному. Дым стелется под потолком, всасываясь в дощатую трубу. Молодая хозяйка за самодельным станком сноровисто ткет холстину. Престарелая бабка на лавке у стены прядет, наматывая крючковатыми пальцами шерстяную нить на пряслице. Дед плетет из бересты туесок. Молодой хозяин, присев на пороге, шорничает, чинит хомут. У него на подхвате сын-подросток. Малый присматривается к отцовской работе, подает отцу шило, дратву. Такова обыденная картинка, какую увидишь в любой избе.

      Однажды привычный ритм вечерней жизни нарушился. После долгих лет скитаний вернулся в родное поселение из-за Каменного пояса бывалый человек. Мало кто возвращается из-за Каменного пояса. Одни теряются в лесных сибирских просторах, не оставляя и следа своего, гибнут на кочах в Студеном море, другие, как говорят, приживаются в Сибири, берут тамошних бусурманских женок, крестят их, плодят ребятишек и живут, уже не помышляя о том, чтобы возвратиться когда-нибудь в родные поморские края. А этот, ишь ты, возвратился. Уж и помнят-то его только старики.

      Набилась изба любопытствующим людом. Парни, девки расселись по лавкам, старики за стол, поближе к красному углу. Старикам особое уважение. Самые ветхие еще сохранили в цепкой памяти времена грозного царя Ивана и поход славного Ермака Тимофеевича с воинством своим против сибирского хана Кучума. Бывалого человека усадили на почетное место под образа, застелив лавку медвежьей шкурой. Поднесли ему корец хмельной медовухи, чтоб разговорить. Не нажил, видать, богатства на сибирской-то службе. Зипунишко обветшавший, драный. Сам израненный весь, хроменький. Опирается на кедровый батожок. Досталось служилому лиха.

      Неторопливо ведет разговор бывалый человек....

      О земле сибирской, что раскинулась за Каменным поясом, земле, которой конца и края нет. На севере упирается она в море Студеное, на юге в киргизские и мунгальские степи. А на востоке – неведомо где и кончается. Реки сибирские многоводны и широки, а в низовьях морю подобны. С одного берега другой не узре-ешь. Что супротив сибирских рек наши Двина или Пинега, реки немалые!

      А идет в Сибирь тропа от города Соликамска через леса и горы, через Большой каменный пояс на Верхотурье. Есть такой острожек на Type-реке. Это уже Сибирь. Дальше путь приходится держать по рекам – Туре, Тоболу, Иртышу. Это прежние владения хана Кучума, а теперь земли, управляемые воеводами московского царя.

      На высоком берегу Иртыша, там, где впадает в него Тобол, раскинулся Тобольск, самый главный из сибирских городов. Там воеводский двор, лавки купцов, съезжая изба, храмы. Если плыть от Тобольска вниз по Иртышу, потом по Оби, великой реке, выйдешь в Обскую губу и достигнешь Мангазеи. Отсюда уже и до Студеного моря недалече. А в Мангазее торговые люди ведут торг с оленными людьми, выменивают у них на разные полезные в хозяйстве вещи мягкую рухлядь, иначе говоря, шкурки соболя, лисицы красной и черно-бурой, горностая.

      А если подняться вверх по правым обским притокам, а потом перетащить волоком в иные реки, попадешь в могучий Енисей. И на нем поставлен острог Енисейский, обнесенный частоколом с башнями. А за Енисеем, говорят, текут другие могучие реки, живут другие племена и народы, еще не ведомые русским людям...

      Неторопливо ведет свой рассказ бывалый человек. Иногда слушатели прерывают его возгласами удивления. Надо же! Ишь ты! Иногда он сам замолкает и потирает ладонью изувеченную стрелой ногу. Прикладывается к ковшу живительной медовухи.

      ...А обитают в Сибири всякие народы-нехристи. Оленей разводят, охотятся, рыбу ловят. Носят меховую одежду. Есть и такие, что личины свои краской малюют. Живут в юртах или чумах, крытых шкурами или древесной корой. Ежели не забижать их без нужды, не грабить, уживаются с нашим братом, русскими, мирно. А иные нехристи крестятся, учатся у русских хлебопашеству, ремеслам всяким. А наши мужики, которые пришли в Сибирь без женок, ихних девок берут в жены.

      И живут славно. На Оби, на Иртыше, по другим рекам русские землепашцы селятся, хлеб выращивают. Землицы свободной, никем не занятой вокруг много. А какие знатные пойменные луга на тех реках. Трава там вырастает такая, что всадника на коне скроет. Ну если всадника и не скроет, так человека с головой непременно.

      Опять возглас удивления. Один из стариков вопрошает:

      – И чем это матушка-Сибирь так народ привораживает?

      Отвечает бывалый человек степенно. Несметно богата Сибирь. И земли в ней много. И леса ее изобилуют всяким пушным зверем. И в реках много всякой отменной рыбы, а в земле, как поговаривают сведущие люди, много добра всякого, и железной руды, и серебра, и золота, и камней самоцветных. А из зверья пушного особенно ценится соболь. Мех его редкой красоты. Сибирские народы облагаются ясаком, иначе говоря, соболиным налогом, который идет в государеву казну. Конечно, не все попадает в Москву. Немалая толика перепадает и воеводам, казачьим атаманам, сотникам, приказным, купцам. Кто-то наживает в Сибири состояния, а кто-то умирает в нищете. Для кого-то она, матушка-Сибирь, золотое дно, а для кого-то горькая доля. Всякое бывает.

      Разгорелись глаза у слушателей. Внемлют рассказу бывалого человека. Завидуют сибирским удачникам. Расспрашивают об охоте на соболя. Редко-редко встречается теперь этот изящный с серебристой шерстью зверек на Двине, Пинеге и даже на Мезени. А верно ли, что его шкурка ценится чуть ли не на вес золота?

      Высоко ценится. Бывалый человек вспоминает о том, что слышал от сына боярского, человека сведущего, доставлявшего соболиную казну из Тобольска в Москву. Царь-де Михайло отослал какому-то иноземному государю, не то римскому кесарю, не то датскому королю, ответный подарок – мешок отборных соболей. А тот иноземный государь посылал нашему царю серебряный сервиз чудной работы пуда на три весом. Покупает царь Михайло у иноземцев разные диковинки для украшения своих палат и расплачивается не серебром, не золотом, а соболем. Так пожелали-де сами иноземные купчишки.

      А притесняют ли сибиряков лихие воеводы?

      Вопрос этот задал мужик, битый недавно батогами по повелению воеводы за то, что пытался было уклониться от извозной повинности.

      Притесняют ли? А как же иначе! На то они воеводы, чтобы лихоимствовать да над простым людом куражиться. Однако же волков бояться... Вашего воеводы стражники и за неделю доберутся до вас по зимнику и покажут вам, где раки зимуют. Тяжелую власть великих мира сего везде ощущаешь. А Сибирь велика. Отправили тебя нести службу в какой-нибудь дальний острожек или зимовье, за тридевять земель. До воеводского острога долгие месяцы пути. Пока соберут казаки государев ясак с окрестных князцов-нехристей, сходят в поход для приискания новых землиц, не один воевода сменится. Как будто и нет над тобой воеводской власти. Правда, стоит над тобой в зимовье начальник отряда, атаман или сотник. Но этот чином помельче воеводы, из своих же казаков. Ежели человек он башковитый, сообразительный, поймет, что жить с сотоварищами пристало в заговоре и мире, по заповеди – один за всех и все за одного. А начнутся обиды и раздоры – пропадешь в глухомани, сгинешь от черной смерти или не устоишь под напором лихих людей.

      Мы постарались представить картину поморского быта первой половины XVII века и встречу возвратившегося из Сибири бывалого человека с земляками. Многие-многие поморы отправляются искать счастья за Каменный пояс. И лишь единицы из них, обычно на склоне лет своих, возвращаются в родные края. Все же иногда возвращаются и приносят сведения о сказочно богатой Сибири. И возбуждают у земляков рассказами своими интерес к этой стране. Наслушавшись рассказов таких бывалых людей, и другие загораются желанием тоже погнаться за счастьем, последовать примеру тех, кто ранее уходил на Восток. Время от времени царские власти через местных воевод проводили вербовку в сибирское казачье войско и находили отклик среди тех, кого манили неизведанные края. Преимущественно это были люди социально неустроенные и не обремененные семьей, молодого возраста.

      К миграции в Сибирь жителей русского Севера подталкивали многие причины. Главная причина заключалась в стремлении уйти от феодальной эксплуатации, избавиться от многочисленных поборов и повинностей. И хотя Север не знал крепостного права, хотя здесь не было бояр-вотчинников с крупными хозяйствами, основанными на крепостном подневольном труде, крестьяне и промыслово-ремесленное население страдало здесь от всевозможных повинностей в пользу центральной и местной власти. Размеры налога с того или иного хозяйства зависели от площади земельного надела, имущества, количества работоспособных членов семьи (раскладка «по сохам», «по животам», «по головам»). Практиковались разного рода поборы в пользу воеводы, приказных, волостного тиуна, своей сельской верхушки в лице старост, сотских, десятских. Приходилось платить «пищальные деньги», «ямские деньги», «оброк за белку», «оброк за горностая», «морской оброк» и т. п., а также отрабатывать трудовую повинность на прокладке и ремонте дорог, строительстве городских сооружений, рубке леса и пр.

      В деревне происходило расслоение. Выделялась зажиточная верхушка, сочетавшая сельское хозяйство с охотничьими промыслами и торговлей и использовавшая наемный труд батраков. На сельском и волостном сходе решающая роль принадлежала местным богатеям, пользовавшимся поддержкой властей. Разоряющаяся часть сельского общества нередко лишалась собственного надела и попадала в долговую кабалу к богатеям или становилась «гулящими людьми».

      На основании архивных документов первой четверти XVII века известно, что в пятнадцати северных уездах из 37 750 дворов 3609 (или 9,5 процента) стояли заброшенными. Эта заброшенность свидетельствовала о миграционных процессах. Покидали свои дворы, как правило, разорившиеся, задавленные беспросветной нуждою крестьяне. Они переселялись на посад, приобщаясь к ремеслу или работая по найму, становились «гулящими людьми», а кое-кто устремлялся в Сибирь, присоединяясь к очередной партии служилых людей, завербовавшихся на сибирскую службу.

      Немалую роль в устремлении северян за Каменный пояс сыграл и предприимчивый поморский характер, опыт, накопленный поморами в дальних плаваниях и походах. Суровая жизнь на Севере, упорная борьба за существование, схватки с морской стихией закаляли людей, делали их физически крепкими, выносливыми.

      В северорусских житиях святых, таких, как житие Зосимы и Савватия, покровителей основанного в 1435 году на островах Белого моря Соловецкого монастыря, повести о Варлааме Корецком, житии Антония Сийского, основателя Сийского монастыря, житии Трифона Печенгского, основателя Печенгского монастыря, и некоторых других произведениях этого литературно-исторического жанра мы находим яркие свидетельства о героических плаваниях поморов в Белом и Баренцевом морях в XVI – XVII веках. На основании этих же свидетельств можно составить представление о высоком уровне развития нашего полярного судостроения этого периода. О плавании русских поморов на Грумант (старинное русское название Шпицбергена) сообщают не только русские, но и датские источники.

      Еще задолго до этого русские проявляли интерес к северному Зауралью и ходили в Карское море, район Обской губы и на нижнюю Обь. Сохранилось летописное свидетельство о том, что двинский посадник Великого Новгорода Улеб предпринимал в 1032 году поход в Карские Ворота, пролив, соединяющий Баренцево море с Карским. В XII веке новгородцы во главе со своим предводителем Гюрятой, ходили за Урал к Обской губе. А с XIV века морские плавания поморов, подвластных сперва Новгороду, а потом Москве, из устья Двины к Печоре и далее на восток становятся регулярными. В качестве опорного пункта Московского государства в устье Печоры был заложен Пустозерский острог, где впоследствии царские власти сожгли идейного вдохновителя раскола, неистового протопопа Аввакума.

      Многие выходцы из поморских земель участвовали в историческом походе Ермака Тимофеевича (1580 – 1582), в сражениях с полчищами сибирского хана Кучума. В результате этого похода произошло значительное расширение Московского государства, его восточная граница далеко отодвинулась на восток. Началась массовая миграция русского населения в Сибирь, снаряжались все новые и новые экспедиции, устремлявшиеся в глубь сибирских просторов. В землях сибирских строились новые города и крепости-остроги, осваивались пахотные угодья. И в этот процесс вносили свой большой вклад поморы. Люди предприимчивые, искусные корабелы, промысловики, они передавали свой опыт народам Сибири и сами многому учились у них.

      Велика была роль выходцев из Поморья в освоении Северо-Западной Сибири. Для продвижения в этот район использовался старинный морской путь, так называемый Мангазейский морской ход. Путь этот начинался в северодвинском устье. Отсюда мореходы плыли Баренцевым морем, огибали полуостров Канин и далее попадали в один из двух проливов, разделенных островом Вайгач, – Карские Ворота или Маточкин Шар, выходя в Карское море. Продолжая плавание этим морем, подходили к полуострову Ямал. Можно было обогнуть его с севера, чтобы попасть в Обскую губу. Но мореходы предпочитали пересечь Ямал внутренними водными путями, мелководными речками и озерами, доступными для мелкосидящих кочей. При этом приходилось преодолевать и короткие волоки. Из Обской губы плыли в Тазовскую. Через порожистые правые притоки Таза и волок можно было выйти в Турухан, левый приток Енисея.

      В 1601 году, еще, вероятно, до рождения героя нашего повествования, на реке Таз, километрах в двухстах от его устья, отряд русских служилых людей под предводительством В. М. Рубца-Масальского основал город Мангазею. Название это произошло от имени обитавшего здесь одного из ненецких племен. Очень скоро город приобрел значение важнейшего опорного пункта русских и центра торговли в Северо-Западной Сибири. Здесь проходят многолюдные ярмарки. Только в 1610 году в Мангазею пришло 16 кочей. В некоторые годы отсюда вывозилось до ста тысяч соболиных шкурок. Город быстро растет, и уже в 20-х годах в Мангазее насчитывалось более двух тысяч жителей. По тому времени это был крупный для Сибири населенный пункт. Жители города занимались главным образом меновой торговлей с ненцами, пушным и рыбным промыслом. Были среди них, как можно судить по археологическим находкам, и искусные корабелы, кузнецы, плотники, мастера прикладного искусства.

      В 1627 году московское правительство наложило запрет на пользование Мангазейским морским ходом с целью предотвратить проникновение иностранных торговых кораблей. Это, а также освоение южного пути на Енисей через правый приток Оби Кеть и Кетский волок подорвали значение Мангазеи. Город хиреет, приходит в упадок, уменьшается его население.

      На Енисее русские появились еще в конце XVI века. А в 1607 году при впадении реки Турухан в Енисей был заложен Туруханский острог. Отсюда русские первопроходцы достигали енисейского устья и реки Пяси-ны. Еще в 1610 году этот путь проделал торговый человек Кондратий Курочкин. Из Пясины они проникали по волокам в верховья Хеты, в южной части Таймырского полуострова, и по Хете спускались в Хатангу и выходили в Хатангский залив. Видимо, этим путем шел в 40-е годы стрелецкий десятник Василий Сычев, основавший на реке Анабар ясачное зимовье. Река эта впадает в Анабарский залив моря Лаптевых чуть восточнее Хатангского залива. При выходе из него промышленные люди открыли остров с лежбищем моржей. Ныне этот остров назван именем Бегичева. Как пишет исследователь М. И. Белов, большой знаток истории освоения Арктики, позднейший открыватель этого острова Н. А. Бегичев обнаружил здесь развалины древней избы, а также пять стрелецких секир, образцов русского холодного оружия XVII века. В избе, расположенной на самом берегу, в одном ее углу лежали шахматы, подобные тем, какие были найдены на городище Мангазеи.

      Есть все основания предполагать, что между устьем Пясины и устьем Анабара, огибая полуостров Таймыр, и далее к Лене в благоприятные годы русские мореходы совершали морские плавания. Это предположение подкрепляется археологическими находками и документами Якутской приказной избы.

      Освоение русскими людьми западной и средней части Северного морского пути стало выдающимся событием в истории развития отечественного арктического мореплавания. И этому помогал многовековой опыт, накопленный поморскими мореходами и корабелами.

      Помимо морского пути с нижнего Енисея на Лену, русские стали осваивать в начале XVII века и второй путь – через Нижнюю Тунгуску, правый большой приток Енисея. Имелись два его варианта. В первом случае подымались по Тунгуске до ее среднего течения, до крутого поворота реки на юг, по ее мелким правым притокам. Переходили волок на Вилюйском хребте и выходили на Вилюй, левый ленский приток. Во втором случае плыли до самых верховьев Нижней Тунгуски, где она совсем близко подходит к Лене. И оттуда перебирались через горную цепь, так называемый Чечуйский волок, на Лену в районе теперешнего города Киренска.

      Семен Иванов Дежнев, в просторечье Семейка, о котором мы ведем речь, родился в поморской семье. Вырос среди поморов, людей предприимчивых и непоседливых, дерзко отважных и мужественных, свободолюбивых и несгибаемых перед трудностями. С молодых лет привились к Дежневу черты поморского характера, пытливость, жажда неизведанного, нового, дальних скитаний. Среди его родичей, соседей, друзей-сверстников наверняка были мореходы, участники плаваний по Студеному морю и люди, ставшие сибиряками. Нетрудно предположить, что с ненасытной жадностью слушал молодой помор рассказы земляков, побывавших в Сибири, завидовал их подвигам. Все чаще задумывался – а не попытать ли и ему счастья за Каменным поясом? Не податься ли в Сибирь, которая звала и манила его?

      Вернемся же в поморскую избу...

      Долог неторопливый рассказ бывалого человека. Тускло мерцает в жарко натопленной избе светильник. Погрузились в темноту почерневшие от копоти лики святых угодников в медных червленых окладах, сработанных устюжскими умельцами. Словно крохотное отражение светильника краснеет фитилек лампады. Теребят свои окладистые бороды старики, раздумывая. Вот-де жизнь долгую прожили, немало на веку своем лиха хватили, а такого не видали. Начать бы все сначала, да повидать Сибирь с ее реками великими, просторами необъятными, народами диковинными да соболями серебристыми.

      Притихли парни, насупились. Девок не задирают. Притих и Семейка Дежнев. Засела в голову дума крепкая. Говорят, в Устюге тамошний воевода вербует молодых мужиков и парней в сибирское казачество. Не податься ли?

      Ведет свою речь бывалый человек...

      А на островах Студеного моря морж водится. Цена моржовому клыку, или, как еще его называют, «рыбьему зубу», велика. Искусные мастера всякие безделушки из того клыка сотворяют, и для самого царя, и для бояр его ближних, и для гостей иноземных. Говорят, у государя московского трон дивной красоты, резной моржовой костью разукрашен. А за Енисеем еще одна великая река к Студеному морю течет. Сам он на той реке не бывал, а слышал про нее от тунгусов бродячих. Говорят, самая великая река на всей сибирской земле. А что за ней, какие дальние реки текут, какие народы обитают, никто того не знает. И где то море Студеное кончается – тоже никому не ведомо.

      «Будет ведомо», – думает Семейка. И опять упрямая, неотвязная мысль сверлит мозг. Не податься ли в Сибирь? Не уйти ли с очередной партией служилых людей, которую собирает устюжский воевода? Чтобы открывать дальние реки, найти самый край земли сибирской.

      Так ли зародилось у Семена Дежнева неистовое стремление отправиться в Сибирь? Этого мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем. Наш рассказ бывалого человека, который произвел неизгладимое впечатление на Семейку, – это литературная версия, подсказанная авторским домыслом.

      До обидного мало сохранилось документальных биографических свидетельств о славном землепроходце. Это прежде всего составленные им самим отписки (донесения) и челобитные, наиболее ценные документы. Их немного, всего лишь несколько, и они освещают его жизнь и деятельность только за ограниченный период. Среди отписок Дежнева особое значение имеют две первые, адресованные якутскому воеводе И. П. Акинфову. Долгое время они были известны лишь в копиях, выполненных для Миллера со множеством описок. Лишь в 1951 году были обнаружены в Архиве древних актов их подлинники. Есть еще некоторое количество документальных материалов его сослуживцев, современников, воевод, в которых можно найти скупые и разрозненные упоминания о Дежневе. Какими-то бумагами, не дошедшими до нас, либо пока не обнаруженными в архивах, располагал русский историк XVIII века Г. Ф. Миллер, посетивший Восточную Сибирь и работавший в архиве Якутска. Сведения, касающиеся Дежнева, почерпнутые из этих бумаг, можно найти в трудах этого ученого. Кстати, Миллер первый из русских историков обратил внимание на яркую фигуру Дежнева и нашел для него место в своих работах. Все, что известно нам о Дежневе из документальных источников, а не из домыслов различных авторов (таких домыслов было немало), относится в основном к зрелому и позднему периоду его жизни. Достоверно неизвестна дата его рождения. Исследователи ведут полемику и относительно наиболее вероятного места, где он мог родиться.

      Все же постараемся воссоздать жизненный путь первопроходца на фоне исторической обстановки в Северо-Восточной Сибири середины – конца XVII века, истории русского освоения края этого периода.


2. ПОМОРСКИЙ УРОЖЕНЕЦ


      С большой долей вероятности датой рождения Семена Ивановича (Иванова) Дежнева можно считать 1605 год, хотя до сих пор исследователи не располагают какими-либо документами, подтверждающими эту дату. Она может считаться гипотетической, приблизительной. «Год его рождения нам неизвестен, но можно без большой ошибки предположить, что родился он около 1605 г.», – пишет выдающийся советский ученый-географ, исследователь Арктики В. Ю. Визе. Эту же предположительную дату можно встретить и в работах ряда других авторов.

      Как мы увидим дальше, Дежнев, по всей видимости, отправился в Сибирь в 1630 году. Начинался самостоятельный нелегкий жизненный путь, на который Семен Иванов мог вступить, будучи физически зрелым человеком. Если согласиться с вышеуказанной датой рождения, то первопроходец отправился в далекий путь в возрасте двадцати пяти лет. Это вполне реально.

      Относительно места рождения Дежнева среди исследователей нет единого мнения. Многие склоняются в пользу Великого Устюга. Такого мнения придерживается, например, В. Ю. Визе, напоминая, что из этого же города вышли также и другие известные землепроходцы: Поярков, Хабаров, Атласов, впоследствии прославившиеся своими географическими открытиями. Таким образом, согласно этой версии, Дежнев был одним из славной плеяды устюжан. Сами устюжане чтят Семена Ивановича как своего выдающегося земляка. В этом автор смог убедиться, побывав в начале 80-х годов в Великом Устюге. В центре этого красивого старинного города возвышается памятник Дежневу. Его именем названа одна из городских улиц. В краеведческом музее Дежнев представлен как один из замечательных устюжан. Когда я, беседуя с сотрудниками этого музея, попросил привести доводы в пользу устюжского происхождения Дежнева, то услышал следующее: «Какие еще могут быть доводы? Разве можно сомневаться в том, что он устюжанин? И в самом городе, и в районе живут Дежневы. Наверное, это потомки землепроходца».

      Биографы, обосновывая устюжское происхождение Дежнева, ссылаются на его челобитную, поданную на имя царя во время его пребывания в Москве в 1665 году. В ней содержится просьба взять с собой в Сибирь племянника Ивашку с женой Татьянкой. О нем сообщается вскользь: «А племянник мой, Ивашко Иванов, живет на Устюге Великом ни в тегле, ни в посаде – скитаетца меж двор с женою своею...» Это воспринималось исследователями как косвенное подтверждение устюжского происхождения и самого Семена Ивановича Дежнева. Коль племянник живет в Устюге Великом, стало быть, и вся семья Дежневых устюжане.

      Довод этот натянут, крайне неубедителен. Это станет очевидным, если вдуматься в слова челобитной. Из нее вовсе не следует, что Ивашка был уроженцем Великого Устюга и постоянно жил в этом городе. Он, по-видимому, принадлежал к категории «гулящих людей», не имевших ни кола ни двора, скитавшихся по городам и селам. Именно это и имел в виду Семен Дежнев – «живет на Устюге Великом ни в тегле, ни в посаде – скитаетца меж двор...». Если бы здесь проживали другие Дежневы, Ивашка мог бы, пожалуй, рассчитывать на их помощь и содействие. Скорее всего он был пришлым, без глубоких корней в городе и поэтому готов был следовать за дядей в далекую Восточную Сибирь. Примечательно и свидетельство М. И. Белова, исследователя жизни и деятельности Дежнева, просмотревшего писцовые книги города Великого Устюга, которые составлялись в 1630 и 1676 годах. В книгах перечислялось все городское население, но фамилии Дежневых в них не значилось. Следовательно, убедительных доказательств устюжского происхождения Семена Ивановича Дежнева в нашем распоряжении нет. Предки тех Дежневых, которых упоминали нам работники Великоустюжского краеведческого музея, очевидно, появились в городе в значительно более позднее время.

      М. И. Белов считает с большим основанием родиной Семена Ивановича Пинегу. Речь идет о большом правом притоке Северной Двины, то есть местности более северной. Действительно, фамилия Дежневых неоднократно упоминается в разных документах XV – XVII веков, имеющих отношение к Волокопинежской волости.

      Что нам известно из этих документов? В первые годы XVII века Дежневым принадлежали земля и двор в вышеуказанной волости. Среди них назван Иван Иванов Дежнев, ушедший в «давние времена» на заработки. Не тот ли это Ивашка Иванов, за которого хлопотал его дядя перед царем? Очень может быть, хотя полной уверенности в этом нет. Ведь речь могла идти и о каком-то тезке дежневского племянника Ивашки. Кстати, фамилия Дежневых довольно распространенная на русском Севере. Происходит она от старинного слова «дежа». «Словарь русского языка XI – XVII вв.» так определяет его значение: «Деревянная кадка, в которой ставят тесто или хранят продукты». Слово «дежа» могло служить прозвищем одного из дежневских предков, могло и указывать на его профессиональные навыки – искусен в бондарном ремесле. Фамилия эта скорее всего простонародная, крестьянская. Крестьянин-помор был мастер на все руки. Мог и отменную кадушку-дежу смастерить.

      Более ранние упоминания пинежских Дежневых мы находим в документах второй половины XVII века, а именно – в памятных грамотах двинских воевод Ивана Милославского и Андрея Матвеева Черногорскому монастырю. В них отражена многолетняя тяжба крестьян Сояльского стана Волокопинежской волости, в их числе и Дежневых, с монастырской братией из-за земельных угодий по речке Сояла и Сояльскому озеру, речке Шуне и озерку Шунойскому. Воевода Андрей Матвеев своей памятной грамотой от 17 января 1692 года (когда Семена Ивановича уже не было в живых) сообщал о своем решении возвратить пинежским крестьянам их земли, захваченные монастырем. Итак, тяжба закончилась в пользу крестьян. Среди них упоминался и некий Пашка Федоров, сын Дежнев.

      Самое же раннее документальное упоминание Дежневых относится к концу XVI века. Оно связано с судебной тяжбой двух пинежских волостей из-за сенокосных угодий. Среди участников этого дела упоминается Яков Дежня. По-видимому, Дежня – производное от фамилии Дежнев, либо, наоборот, прозвище, послужившее основой этой фамилии.

      Мы видим убедительные доказательства того, что на Пинеге еще в XVI веке (а возможно, и ранее) проживали крестьяне-поморы Дежневы. Не только Великий Устюг, но и Пинега дала Родине замечательных первопроходцев, мореходов. Выходцев с Пинеги можно было встретить и в арктических просторах, и в далекой Восточной Сибири. Пинежане Иван Угрюмов и Федул Угрюмов заслужили похвалу от Бориса Годунова за походы в Мангазею, а Леонтий Иванов Шубин Плехан в 1601 – 1602 годах плавал с Двины по Мангазейскому ходу.

      Вся деятельность Семена Ивановича, его опыт морехода, пытливый характер землепроходца, острая наблюдательность – все это проявления поморских традиций, накопленных веками. Таким мог быть и пинежанин. К сожалению, документы не дают бесспорных подтверждений прямой родственной связи упоминавшихся выше пинежан Дежневых с Семеном Дежневым. Хотя и можно говорить о большой вероятности пинеж-ской версии происхождения землепроходца, более вероятной, нежели великоустюжская, абсолютной уверенности в ней у нас нет.

      Не можем не упомянуть еще об одной версии. Она пока не подкреплена серьезными научными публикациями и неизвестна исследователям. Пока нет оснований соглашаться с этой версией, как и начисто отвергать ее. Поэтому ограничимся констатацией того, что такая версия выдвигалась. Во время своей поездки в Великий Устюг в начале 80-х годов автор имел возможность познакомиться в редакции районной газеты «Советская мысль» с одним местным краеведом, сотрудничавшим с ней. Это был уже пожилой человек, одержимый энтузиаст, горячо влюбленный в свой город, свой край. Он увлеченно рассказывал об истории старинного города, водил по достопримечательным местам, горько сожалел, что замечательные исторические здания реставрируются слишком медленно. Мой новый знакомый поведал о другом краеведе, многие годы собиравшем литературу и всякие материалы но истории края. В его архиве будто бы оказалась старинная книга метрических записей из давно несуществующей церкви села Нюксеница. Село это расположено на левом берегу реки Сухоны, километрах в полутораста выше Великого Устюга. В той книге будто бы содержалась запись о рождении Семена Ивановича Дежнева, подтверждающая таким образом, что землепроходец – уроженец села Нюксеница. Поскольку село это находилось не слишком далеко от Великого Устюга, то с определенной натяжкой Дежнева можно считать устюжанином. Дату рождения, записанную в книге, мой знакомый не мог припомнить, но, по его словам, она выглядела правдоподобно. Он также уверял меня, что лет двенадцать назад или ранее (точную дату публикации он также не помнил) вологодская областная газета «Красный Север» публиковала заметку о нюксеницинской находке, выдвигавшую новую версию о месте рождения Семена Дежнева. Владелец драгоценной церковной книги ушел из жизни. Его библиотека и архив оказались расхищенными. По предположению моего знакомого, старинный фолиант мог попасть к приятелю покойного, который тоже увлекался краеведением. Но и он умер, а все его книги и бумаги были увезены его родственниками в другой город. Так что ниточка к таинственной книге пока обрывается. На мои расспросы в Великоустюжском архиве и краеведческом музее последовал определенный ответ – о таковой книге ничего не слышали, в руках ее не держали.

      Принимать всерьез эту версию, очевидно, было бы возможно, лишь имея перед глазами метрическую запись в книге из Нюксеницы и убедившись в том, что проставленная в записи дата не противоречит примерной предполагаемой дате рождения Семена Ивановича. В крайнем случае необходимо располагать газетной публикацией, основанной на свидетельстве той книги. На наш запрос в вологодскую газету «Красный Север» сотрудники отдела культуры редакции ответили, что не помнят о такой публикации. Возможно, она и была, но давно. А возможно, ее пропускал кто-то из прежних сотрудников, которые ныне в газете уже не работают. Наши попытки отыскать заметку краеведа в библиотечных подшивках пока не увенчались успехом. Очевидно, мой знакомый устюжанин назвал время публикации ориентировочно, не точно, и, чтобы найти ее, потребовалось бы просмотреть подшивки по крайней мере за целое десятилетие. И не ошибочно ли упомянута газета «Красный Север» вместо областной молодежной газеты «Вологодский комсомолец» или же одной из районных газет? Все может быть.

      Отбросим же пока нюксеницинскую версию как не подкрепленную зримыми источниками. Она может послужить лишь отправной точкой для дальнейших поисков, которые, быть может, и сулят интересные открытия. Если же обобщить все достоверные упоминания о Дежневых, связанные с конкретными географическими пунктами русского Севера, которыми располагают исследователи на сегодняшний день, то напрашивается следующее осторожное заключение. Семен Иванов Дежнев родился в поморской крестьянской семье, где-то на русском Севере, возможно, на Пинеге, и вряд ли в Великом Устюге, как это утверждают некоторые биографы. Маловероятно и утверждение о его происхождении из посадских людей.

      Как провел свои ранние годы Семен Дежнев? Очевидно, с малолетства приобщался к нелегкому и многообразному труду крестьянина-помора. Помогал родителям в хозяйстве, ходил со старшими на промыслы, научился владеть оружием, ставить рыболовные снасти и ловушки на зверя, обучался разным ремеслам, прежде всего плотницкому, овладел основами кораблестроения.

      Из документов известно, что в 1630 году производился большой набор вольных людей на сибирскую службу. Набирали для Тобольска 500 мужчин и в Енисейский острог служилым людям и пашенным крестьянам на женитьбу 150 девок. Весьма возможно, что и Дежнев попал в этот набор. Пунктом формирования отряда, следующего в Сибирь, был Великий Устюг. В этот город стекались люди, откликнувшиеся на призыв, из Тотьмы, Сольвычегодска, Вологды, Холмогор, с Пинеги, Мезени. Среди пожелавших отправиться в Сибирь было много и устюжан.

      Какие причины побуждали людей покинуть насиженное место и отправиться в неизведанную даль? Причины были разные. Многих манила жажда познания, возможность стать участниками трудных, опасных походов, первооткрывателями. Сказывались предприимчивый, непоседливый поморский характер, влияние рассказов бывалых людей о сказочно богатой, необъятной Сибири. Люди социально неустроенные, обнищавшие, лишившиеся земельного надела и двора, вынужденные скитаться, искали лучшей доли. Они надеялись, что их новая сибирская служба принесет им долгожданную удачу, достаток, а может быть, и неведомое доселе богатство. Вероятно, и Семен Дежнев руководствовался этими же мотивами, отправляясь в Великий Устюг с напутствием родных и домашней снедью на долгий путь.

      Великого Устюга он никак не мог миновать. В этом городе начинался долгий северный путь к Уралу и далее в Зауралье. Стекались сюда поморские мужики и парни, рослые, крепкие. Кто постарше – с окладистой русой бородой. Шли лесными тропами и проселками, прибиваясь к купеческим обозам, плыли на лодках и стругах, налегая на весла. Приносили с собой котомки, берестяные коробы с харчишками на первое время, нехитрым скарбом, инструментом и родительским образком. Растекались по постоялым дворам, обывательским избам. И в ожидании общего сбора на воеводском дворе слонялись по городу, дивились на чудные хоромины и храмы. Казался город поморским мужикам и парням невиданно огромным и сказочно красивым.

      Раскинувшийся на высоком левом берегу Сухоны напротив впадения в него Юга, Великий Устюг был крупным торговым и административным центром. Город имел бурную историю. Знал он набеги новгородских ушкуйников, бывал втянут в кровавые княжеские усобицы, страдал от набегов вятичей и черемисов. Не раз опустошала его страшная моровая язва. Но выстоял Великий Устюг, отстраивался, рос, украшался новыми храмами и палатами, встречал заморских гостей-купцов.

      Городские постройки были преимущественно деревянными. Интенсивное каменное строительство началось здесь с середины XVII века. Опись, составленная в 1630 году, именно в тот самый год, когда в город стекались отовсюду по призыву воеводы люди, дает наглядное представление о Великом Устюге. Собственно город состоял из детинца-кремля и примыкавшего к нему с запада Большого острога. Их окружали бревенчатые стены с башнями. В некоторых башнях были проезжие ворота. Общая протяженность городских стен достигала трех с половиной километров. Парадным въездом в город служили ворота в северной стене детинца. Над ними виднелся образ Спаса Нерукотворного. Поэтому ворота и назывались Спасскими. Через подъемный мост можно было попасть в торговую часть города, где находились лавки и палаты купцов, была сосредоточена вся деловая часть города. Купеческие хоромы отличались от изб бедного люда, они строились в два, а то и три этажа, украшались нарядными крылечками, галереями-гульбищами, резными карнизами, башенками. Их окружали многочисленные хозяйственные постройки, амбары, конюшни. Улицы были кривыми и узкими. Сходились они к городским площадям, украшенным храмами. Храмов было много. Строились они обычно парами – теплый для службы в зимнее время и холодный, приспособленный для службы лишь в летний сезон. В детинце находились воеводские палаты, административные здания и главная городская площадь, где горластые бирючи выкрикивали распоряжения воеводы и царские указы. А за стенами города раскинулся посад, где обитал ремесленный люд, лодейщики, гончары, кузнецы, а также рыбаки, огородники.

      Великий Устюг был городом искусных умельцев, обладавших высоким художественным вкусом. Среди их изделий особенно славилась устюжская чернь. Червленые золотые и серебряные чаши, блюда, ковши, женские украшения покрывались тонким узорчатым орнаментом. Резчики по дереву создавали красивую мебель для палат богатых купцов и приказных, различную утварь, царские врата для храмов, представлявшие сложные рельефные композиции. Нередко в северных церквах можно было встретить скульптурные изображения святых, что было противно строгим христианским канонам. Но для талантливых мастеров, мысливших реальными земными образами, религиозные каноны оказывались тесными, и они смело обходили их. Сложилась в Устюге и своя самобытная школа иконописной живописи. А еще устюжские умельцы работали по финифти и филиграни, литию и камню, гипсу и бересте, и нередко их изделия шли в Москву и даже в заморские страны.

      С превеликим любопытством бродили поморы по лавкам, разглядывали творения рук устюжских мастеров, дивились и восхищались. Бывало, встречали они в лавках и иноземных купцов, падких на чернь, финифть и другие русские диковинки.

      Великоустюжские купцы богатели, будучи силой влиятельной на русском Севере. Имея деловые связи с крупными торговыми домами Ярославля, Нижнего Новгорода, Москвы, да и с заморскими торговыми людьми, они вели операции на Двине, в Печорском крае и Приуралье, посылали свои частные торгово-промышленные экспедиции во главе с расторопными приказчиками и в Сибирь. Купечество было кровно заинтересовано в освоении и заселении сибирских просторов и всемерно поддерживало усилия властей по привлечению на сибирскую службу все новых и новых людей. Среди богатых устюжских купцов, заинтересовавшихся широкими торговыми операциями в Сибири, выделялись Гусельниковы. Их интересовали Северный морской путь и еще не исследованные к тому времени русскими просторы Северо-Восточной Сибири.

      Но не одних русских привлекали северные моря и сибирские земли. Сюда рвались и наиболее развитые по тем временам европейские державы, в первую очередь Англия и Нидерланды, располагавшие значительным морским флотом. Развивая деловые связи со своими иноземными партнерами, русские купцы и промышленники вместе с тем не без опаски следили за их активностью в северных морях, у поморских берегов. Основания для такой опаски были.

      Еще при царе Иване Грозном, в августе 1553 года, приплыл в Холмогоры английский корабль капитана Ричарда Ченслера (Ченслора). В Англии уже шел процесс первоначального накопления капитала, пробивались ростки новых капиталистических отношений, расшатывались основы феодального уклада жизни. Богатое лондонское купечество, заинтересованное в расширении рынка сбыта своих товаров, снарядило морскую экспедицию из трех кораблей. Перед ней ставились две задачи – исследовать морской путь вокруг Северной Европы и установить торговые связи с Московским государством. Судьба экспедиции складывалась неблагоприятно. Буря разбросала суда по бушующему морю. Корабль Ченслера «Эдуард – Благое Предприятие», потеряв из вида другие два судна и безуспешно прождав их в установленном месте, оказался единственным судном экспедиции, достигшим северодвинского устья. Остальные были затерты льдами в Баренцевом море. Их экипажи во главе с начальником экспедиции X. Уиллоуби погибли от холода и лишений.

      Из Холмогор Ченслер отправился в дальнее путешествие в глубь Московии и достиг Москвы, где был радушно принят и обласкан Грозным. Выезжая из столицы Московского государства в обратный путь в марте 1554 года, английский мореплаватель располагал грамотой Ивана IV на право свободной торговли с русскими. Опытный и зоркий моряк, разбитной разведчик, Ченслер собрал интересные наблюдения о жизни московитов. Успех его миссии послужил основанием для учреждения в Англии акционерного общества «Московской компании», которой предоставлялось право монопольной торговли с Московским государством. Так английские деловые круги проложили дорогу в Московию.

      Примеру Ченслера последовали и другие английские мореплаватели. Вскоре после его посещения Московии двое англичан, Томас Соутэм и Джон Спарк обследовали Онежскую губу Белого моря и пытались выяснить возможность пройти через реки, озера и волоки Карелии в Онежское озеро. Иными словами, англичан интересовал путь, соответствующий трассе современного Беломорско-Балтийского канала, через который они могли бы в конце концов добраться до Новгорода.

      Уилльям Бэрроу, спутник Ченслера, в 1556 году совершил плавание в Баренцево море на небольшом судне «Серчрифт» из Лондона, вокруг Скандинавского полуострова. Он достиг Новой Земли и пытался плыть далее на Восток. Но проникнуть в Карское море ему не удалось из-за сплошных заторов льда. Бэрроу зазимовал в двинском устье. У русских поморов он стремился выведать сведения об условиях плавания к устью Оби.

      Бэрроу составил карту побережья Баренцева моря, которой потом пользовались английские моряки.

      Англичане замышляли открыть северо-восточный проход в Китай, обогнув с севера Азиатский материк. В поисках этого пути проявляло заинтересованность лондонское купечество, стремившееся к развитию и расширению торговли со странами Восточной Азии. Подобные честолюбивые замыслы опирались на смутные слухи о существовании какого-то загадочного пролива Аниан, который якобы разделяет где-то далеко на Востоке Азиатский и Американский материки. Упоминание этого пролива встречалось порой в сочинениях географов того времени. Расплывчатые, неопределенные высказывания, которые истолковывались в свое время как указание на существование такого пролива, мы находим еще у более ранних средневековых арабских авторов, таких, как Аль-Идриси, Абу-ль Фида и другие. На географических картах пролив Аниан иногда показывался, а иногда отсутствовал. Единого мнения относительно реальности его существования у картографов не было. Если пролив на карте отсутствовал, то Азия и Америка выглядели тогда нераздельной массой суши.

      И у русских людей давно возникала мысль, что если плыть Студеным морем все дальше и дальше на восток, то можно достичь теплых восточных стран. Эта мысль нашла отражение в высказываниях посольского дьяка Григория Истомы (он же Дмитрий Герасимов), побывавшего в начале XVI века в Западной Европе, в Риме. Дьяк посетил папу римского Климента VII Медичи в качестве посла великого князя Московского Василия III. Через некоторое время после этого визита появилась книга итальянского ученого Павло Иовия, в которой автор, вероятно познакомившись с высказываниями московского дипломата, писал: «Достаточно хорошо известно, что Двина, увлекая бесчисленные реки, несется в стремительном течении к северу, и что море там имеет такое огромное протяжение, что по весьма вероятному предположению, держась правого берега, оттуда можно добраться до страны Китая, если в промежутке не встретится какой-нибудь земли».

      На обратном пути Григорий Истома побывал в Аугсбурге, в Германии и встречался там с учеными космографами. Беседуя с ними, он высказал мысль, что Северным морским путем можно достичь Китая и островов пряностей, то есть Молукк. Высказывание это стало, по-видимому, широко известно среди картографов и мореплавателей западноевропейских стран. Роберт Торн, купец из Бристоля, обратился в 1527 году к королю Англии Генриху VIII с письмом, стараясь заинтересовать его поисками северного пути в восточные страны. «С небольшим числом судов можно открыть многое множество новых стран и королевств... причем для открытия их остается один путь, северный», – писал он.

      Знаменитый западноевропейский картограф Герард Меркатор, живший в XVI веке, показывал на своей карте 1538 года Азию и Америку разделенными проливом, еще пока безымянным. Очевидно, он знал о рассказе Герасимова, возможно, по книге Павло Иовия. Однако у некоторых скептиков карта эта вызывала серьезные критические замечания. Английский исследователь Дж. Бейкер, автор интересной книги «История географических открытий и исследований» (у нас эта работа издавалась в переводе с английского в 1950 году), справедливо писал, что контуры побережья на карте Меркатора нанесены «только на основании догадок, что объясняется тем, что никто в Европе того времени не располагал ясными или хотя бы неясными представлениями об этих областях».

      На итальянской карте, составленной Дж. Гастальди (1562), пролив уже получает имя Аниан. Название это было, вероятно, заимствовано из сочинений знаменитого путешественника Марко Поло. Находим мы Аниан и на карте «Татарии» (как называли в Западной Европе Сибирь) Авраама Ортелия (1570).

      Не будем касаться всех сумбурных и противоречивых страниц истории мировой картографии, связанных с загадочным проливом Аниан. Вокруг этого названия в свое время велось много споров. Для нас же важно другое – что послужило основанием для слухов об Аниане? Можно ли его идентифицировать с Беринговым проливом, разделяющим Азиатский и Американский материки? Если да, то можно ли согласиться с тем предположением, что еще задолго до открытия пролива русскими мореходами до Западной Европы доходили какие-то прямые или косвенные сведения о его существовании?

      Не могли ли, скажем, получить сведения о проливе через североамериканских индейцев испанцы, плававшие из Мексики на Север, вдоль Тихоокеанского побережья еще в первой половине XVI века? В этот период снаряжалось несколько испанских экспедиций, ходивших этим маршрутом. Наиболее удаленной точки (всего лишь 41° с. ш.), соответствующей одному из прибрежных пунктов современной Северной Калифорнии, достигла экспедиция Хуана Родригеса Кабрилло (1543 г.). В 1579 году знаменитый английский пират Фрэнсис Дрейк, ставший потом адмиралом королевского флота, предпринял грабительскую экспедицию к западным берегам американских владений в Испании. Но и ему удалось дойти только до 42° с. ш. Так что предположения о том, что испанцам или англичанам могли стать известными какие-то сведения о проливе, совершенно неубедительны.

      В основе слухов об Аниане лежала прежде всего интуиция ученых и мореплавателей, подсказывавшая, что между двумя материками где-то на севере может и должен существовать пролив. Но эта версия не подкреплялась никакими реальными фактами. Представления об Аниане основывались на искаженных сведениях о каком-то реальном, но более южном проливе, о котором картографы знали со слов путешественников. Может быть, это один из проливов между Японскими островами? В одном из западноевропейских сочинений мы находим такое описание Анианского пролива. В него впадает река, берега которой заросли деревьями, дающими плоды круглый год. На лугах пасутся буйволы и свиньи. В гавани стоят китайские корабли с товарами и т. п. Совершенно очевидно, что этот реальный Аниан никак не мог отождествляться с Беринговым проливом, с его голыми скалистыми берегами и льдами, покрывавшими его большую часть года. Прав академик Л. С. Берг, писавший: «Приурочение названия «Анианский» к проливу между Азией и Америкой не имеет за себя никаких разумных оснований и есть плод незнакомства с топографией Восточной Азии».

      Но фантастические слухи об Аниане, о возможном пути через северные моря к богатым странам Востока манят алчных британских купцов. Они снаряжают новую экспедицию Пэта и Дэкмена с целью открытия северо-восточного прохода. Но, пройдя за Вайгач, мореплаватели встретили неблагоприятную ледовую обстановку. Хотя и был конец июля, Карское море оказалось забито льдами. Английские моряки вынуждены были повернуть назад, ограничившись новым обследованием Баренцева моря. Было очевидно, что европейские суда того времени не могли считаться приспособленными для плаваний по полярным морям.

      Проникали в воды, омывающие русский Север, корабли не только Англии, но и других западноевропейских морских держав. Голландский мореплаватель из Амстердама Биллем Баренц, веривший в существование Анианского пролива, также пытался открыть Северный морской путь в Китай. Он принимал участие в двух морских экспедициях, достигших Новой Земли, а в 1594 году проник через Вайгачский пролив в Карское море. Через два года он отправился в новое плавание в качестве главы экспедиции. Оно окончилось для голландских мореплавателей трагически. Корабль, затертый льдами, зазимовал у берегов Новой Земли. Здесь путешественники провели в страшных лишениях тяжелую арктическую зиму, питаясь мясом убитых ими белых медведей и песцов и страдая от холода. Но и на следующее лето (1597) льды не рассеялись. Экипаж во главе с Баренцом вынужден был бросить неподвижный корабль, и, достигнув открытой воды, отправиться на двух утлых челноках в направлении материка. Пять участников экспедиции, в том числе и сам Баренц, погибли дорогой от истощения. Останки погибших мореплавателей похоронили в ледяной пустыне. Оставшиеся в живых добрались с невероятными трудностями до Колы.

      Отдадим должное мужеству и героизму английских, голландских и иных западных полярных мореплавателей. Склоним голову перед прахом Баренца, чье имя заслуженно носит Баренцево море. Но не станем забывать и другого. Все эти люди выступали как разведчики лондонских и амстердамских толстосумов. Их страсть к обогащению, жажда наживы заставляла вести поиски новых торговых путей, богатых земель, объектов своей будущей колониальной экспансии. Во время польско-шведской интервенции немецкий авантюрист Генрих Штаден, долго живший в Москве, предлагал германскому императору Рудольфу II и шведскому королю Юхану III план завоевания России путем нанесения ей удара с Севера. По его мнению, для осуществления такого плана было бы достаточно двухсот кораблей с двумястами орудий и несколько десятков тысяч солдат, а ослабленное войной, усобицами и голодом Русское государство не сможет противостоять завоевателям.

      Власти Московского государства видели угрозу и тревожились, даже принимали меры, чтобы оградить свои государственные интересы. Закрытие в 1627 году морского пути к Мангазее можно расценивать как протекционистское мероприятие, имевшее целью предотвратить проникновение иностранцев в Северную Сибирь. Мангазейский ход не мог надежно контролироваться правительством, и поэтому много пушнины беспошлинно уходило за границу.

      Не зря тревожились московские власти, а с ними и холмогорские, устюжские и столичные купцы. Спешили с заселением и освоением сибирских просторов, посылали смелых землепроходцев в новые экспедиции, которые уходили все дальше и дальше на восток, открывали все новые и новые реки, земли и хребты, приближаясь к Тихому океану. Инициатива этого продвижения на восток принадлежала как центральной власти, так и промышленным и торговым людям Сибири, представлявшим интересы крупных торговых домов страны.

      А в воеводской канцелярии Великого Устюга подьячие скрипели гусиными перьями, выводили каллиграфическим почерком с завитушками на толстой шершавой бумаге имена. Дошла очередь и до Семена. Семейка сын Иванов, по прозванию Дежнев, из волости... лет от роду... Подьячий старательно выводил буквы и, дойдя до последней, поставил замысловатую загогулину. Людей отбирали на сибирскую службу не слишком придирчиво. Лишь бы увечным и хилым не был или беглым ворюгой, разыскиваемым сыскными приставами. Разве насытишь Сибирь – прорву бездонную людишками? Просят людишек сибирские воеводы, слезно просят. Нужны они и Тобольску, и Тюмени, и Березову, и Енисейску, и Томску, и Кузнецку, и далекому Туруханску. Все новые и новые города и остроги основываются русскими людьми по мере их продвижения на восток.

      Наступил день проводов. Последний торжественный смотр на главной площади города. Выстроились шеренгами молодцы один к одному, рослы, плечисты. Кто статью не вышел, того в заднюю шеренгу, чтоб общего благолепия не портил. А вокруг толпятся горожане: мастеровые, торговые, приказные, духовенство. В пестрой толпе мелькают и сермяги «гулящих людей», и рубища нищих, и форменные кафтаны стражников, и купеческая одежка из доброго сукна, и женские кацавейки, и черные поповские рясы. Вышел на красное крыльцо воеводского дома сам воевода медленной тяжелой поступью, как и положено по его высокому сану. За ним дьяки, сотники, соборный протопоп в полном облачении с дьяконом. Въедливо оглядел шеренги воевода, остался доволен статью поморских парней и мужиков. Сказал короткое напутственное слово. Служите царю нашему батюшке Михаилу Федоровичу, и отечеству, бога не забывайте, воровством не соблазняйтесь. Потом поп осенил крестом поморов, прочитал молитву за здравие путников. Дьякон вторил ему густым громогласным басом. Всхлипнули бабы и девки, те, что провожали своих близких. Кто-то запричитал высоким визгливым голосом. Воевода махнул рукой – в путь, служилые.

      Шагали нестройной колонной по узким, кривым улицам. Выходя из города через ворота одной из бревенчатых башен, истово крестились на надвратный образ. Толпа горожан провожала отъезжающих до Сухоны, где стояли на причале лодки и лодьи. Зареванная старуха повисла на плече у сына, голосила. Ей вторили из толпы. Сломалась шеренга, смешалась с толпой горожан. Засуетились приставы с секирами, пытаясь навести порядок, ругались матерно. Но тщетно. Взвыли бабы все разом как по покойникам. Удастся ли когда-нибудь еще раз свидеться с сыном, братом, другом сердечным? Напоследок расщедрилось купечество, выставило бочонки хмельной браги. Гуляй, братва.

      Погрузились в лодки и лодьи с нехитрым своим дорожным скарбом. Тронулись в путь. А толпа еще долго стояла на берегу и смотрела вслед удалявшимся суденышкам, пока не скрылись они за поворотом реки.


3. ДОРОГА В СИБИРЬ


      Отряд выходил из Великого Устюга весной, по высокой воде. Из документов известно, что осенью 1630 года сто пятьдесят мужиков, завербованных на службу в Сибирь, прошли через Верхотурье в Тобольск. Были те мужики из самого Устюга и других северных районов. Мы предполагаем, что среди них мог оказаться и Семен Дежнев.

      Многие недели и месяцы продолжался путь до Тобольска. Сперва шли Двиной, потом ее правым притоком Вычегдой мимо Соли Вычегодской. Еще в начале XVI века здесь поселились промышленники Строгановы из разбогатевших поморских крестьян, получившие от царя Ивана IV огромные земельные владения по рекам Каме и Чусовой. Они завели солеваренный промысел, развивали в своих вотчинах земледелие, пушной и рыболовный промысел, добычу руды. Семья Строгановых принимала непосредственное участие в организации в 1581 году похода Ермака. В XVI – XVII веках Соль Вычегодская становится важным экономическим и культурным центром Севера России, здесь процветали иконопись (Строгановская школа), различные художественные ремесла, торговля солью, железом, мехами. На берегу Вычегды возвышался величественный каменный Благовещенский собор, построенный еще в конце

      XVI века.

      Из Вычегды поднялись по ее левому притоку Сы-соле до Кайгородка. Оттуда лесными дорогами выходили на верхнюю Каму. Спускались по ней до Соликамска, где, очевидно, устраивался большой привал, пополнялись съестные припасы. Жители города издавна занимались соляным промыслом. В самом городе можно увидеть огромные бревенчатые амбары соляных варниц. Соликамск, или Соль Камская, обеспечивал в XVII веке более половины всех потребностей страны в соли. Здесь сложились богатые и влиятельные династии купцов и промышленников, связанных с добычей и продажей соли. Город также приобретает важное значение, как промежуточный торговый пункт на пути из европейской части страны в Сибирь.

      Дальнейший путь шел вверх по Усолке, притоку Камы, затем по другим небольшим речкам камского бассейна, через перевал у Павдинского камня. За перевалом находилась деревня Подпавдинские избушки. Дорога спускалась по восточному склону Уральского хребта, пересекала речку Павду, приток Ляли, в свою очередь впадавшую в Сосьву, далее переходила через Лялю и вдоль реки Мостовой, притока Туры, выходила к Верхотурью. Все эти реки принадлежали уже к обскому бассейну.

      Еще царь Борис Годунов направил грамоту верхотурскому воеводе Василию Головину с предписанием осуществить починку дороги между Соликамском и Верхотурьем длиною в 263 версты. Царь повелевал мостить гать на топких местах, делать новую дорогу лучше и шире старой, чтоб не было на ней пней. Воевода согнал окрестных мужиков, русских и пермяков, и заставил настилать гать, строить мосты через ручьи и реки, корчевать пни, расчищать завалы. Всего было построено семь мостов. В дальнейшем на местное население возлагалась тяжелая дорожная повинность. Местные крестьяне были обязаны поставлять лошадей и подводы для проходивших по дороге отрядов, сопровождать грузы.

      Время от времени, по распоряжению верхотурского воеводы, дорога чинилась, обновлялась прогнившая гать, расчищались лесные завалы, засыпались камнем и песком выбоины. Но проходило некоторое время, и сносило весенним паводком мосты, подгнивала и ветшала гать, рушились на дорожную просеку старые деревья. В распоряжении воеводы не было достаточно людской силы, чтобы регулярно поддерживать дорогу в сносном состоянии. Места здесь считались сравнительно малонаселенными. В одном документе 1619 года можно прочитать относительно состояния злополучной дороги: «Мосты все погнили, и по рекам водою посносило, и кореньи отопталася... и дорогу заломило лесами большими». В более позднем документе говорится: «Грязи и болота непроходимые». Это делало дорогу почти недоступной для передвижения в дождливую осеннюю пору и в весеннюю распутицу. Поэтому путем из Соли Камской на Верхотурье предпочитали пользоваться либо в сухое летнее время, либо зимой. В зимние месяцы это расстояние удавалось покрыть за восемь дней. «А в которое время и дорога попортится, ино ден в девять или десять». В Верхотурье ожидали вскрытия сибирских рек, чтобы продолжать путь водой.

      Дорога эта, несмотря на все ее неудобства, была оживленной. В обоих направлениях шли по ней купеческие караваны с товарами, скакали гонцы с царскими грамотами и донесениями воевод, в Сибирь шли партии переселенцев и новобранцев, поверстанных на сибирскую службу, из Сибири же везли соболиные шкурки и иную мягкую рухлядь. Путем этим пользовались не только устюжане и другие северяне, но и москвичи. Из Москвы путь в Сибирь лежал сухопутным трактом через Троице-Сергиев монастырь, Переславль-Залесский, Ростов Великий, Ярославль до Вологды. Далее он продолжался Сухоной на Тотьму и Великий Устюг, а оттуда теми реками и сухопутными дорогами, которыми шел Семен Дежнев с товарищами.

      В XVII веке отчасти пользовались и более южной дорогой в Сибирь. Из Камы плыли вверх по ее левому притоку Чусовой до устья Утки. Здесь, в Уткинской слободе, высаживались и продолжали идти сушей через горы к реке Реж. Шли по ней до ее впадения в Нейву, а потом по Нейве мимо Невьянской слободы. Верхотурье оставалось далеко в стороне от этого пути. В первой четверти XVII века правительство учредило на Чусовой таможенную заставу. Однако предпочтение все же отдавалось северному пути через Соль Камскую и Верхотурье. Это был по существу несколько измененный вариант старого пути в Сибирь, который сперва проходил не через Соль Камскую, а Чердынь, расположенную несколько севернее. Из Чердынн шел путь не на Туру, а на другой приток Тобола, Тавду. Впервые путь с северной Камы на Туру, более короткий, проведал в 1597 году сольвычегодский посадский человек Артюш-ка Бабинов. В следующем году был основан город Верхотурье, и новый путь был объявлен правительственным трактом. Иногда его называли Бабиновской дорогой.

      Почему все-таки предпочтение отдавалось северному пути, открытому Бабиновым, а не более южному, через Чусовую? На то имелись серьезные экономические причины. Логичное объяснение им дал крупный исследователь истории Сибири С. В. Бахрушин. «Отдаленность чусовского пути от тогдашних центров торговли пушниной – Устюга и Соли Вычегодской – и отсутствие непосредственной связи с Архангельском (существующим как город с 1613 г. – Л. Д.), средоточием всех торговых сношений с Западом, которыми главным образом регулировался весь оборот пушных товаров, – все это, помимо указанных трудностей, заставило русское правительство держаться более северного направления, с Камы на Обь».

      Верхотурье было самым западным сибирским городом. Сперва здесь построили деревянный острог для гарнизона из стрельцов и казаков, затем – гостиный двор. Учреждалась таможня. Город становился резиденцией воеводы, а временами их было сразу два. Таможенные приставы проводили досмотр всех проезжавших через Верхотурье в том и другом направлении. Учреждение таможни преследовало не только фискальные цели – пополнение казны за счет такого источника доходов, как таможенные сборы. Она должна была также, по замыслу московских властей, послужить заслоном беглым холопам, устремившимся в Сибирь от крепостной кабалы. Таможенным приставам предписывалось допрашивать с пристрастием всякого подозрительного, у кого не оказалось при себе надлежащих бумаг, чтобы выявить и задержать беглых. На практике эта мера не оказалась действенной. Обойти верхотурскую таможню и затеряться в необъятных и малонаселенных пространствах Сибири было нетрудно. Несмотря на все старания властей сосредоточить передвижение в Сибирь и из Сибири по дороге, которая шла через Соль Камскую и Верхотурье, а также прямые запреты пользоваться окольными путями, ослушники находились. Обычно это оказывались люди, бывшие не в ладах с законом. Они пользовались дорогами через Кунгур и башкирские степи. Позже и эти дороги станут оживленными. На реке Исеть, самом южном из крупных притоков Тобола, учреждается таможня.

      Несомненно, Семен Дежнев с сотоварищами шел северной дорогой. Если отряд пришел в Верхотурье осенью, то самый тяжелый участок пути от Соли Камской и до верховьев Туры падал на неблагоприятное время осенних дождей, когда дорога становилась почти непроходимой. На реках брались за весла – дело для помора привычное. В верховьях рек преодолевали мели, перекаты и стремнины, перетаскивали на руках под дружные возгласы легкие дощаники и струги, растаскивали коряги, запрудившие русло. Мы не знаем, пешим ли маршем шли от Соли Камской, расщедрился ли Соликамский воевода на коней. Вероятно, какой-то обоз у отряда был. Невозможно отправляться в столь дальний путь без припасов, домашнего скарба, инструмента, необходимого в хозяйстве, домашней утвари, зимней одежды. Ночи становились прохладнее. На привалах люди грелись у костра, а на ночь укладывались спать на охапку хвои, заменявшей постель, – помор неприхотлив и вынослив.

      Шли на восток рослые, плечистые бородачи, с лицами, опаленными зимней стужей, летним зноем, морскими ветрами. Шли навстречу открытиям и подвигам.

      В Верхотурье, вероятно, зазимовали до начала навигации. Когда реки очистились от льда, тронулись в дальнейший путь. Шли сибирскими реками – Турой, Тоболом. На лесистых берегах нечасто попадались поселения, чащобы сменялись лугами и пашнями. Шеренги разлапистых кедрачей, а к воде клонились ветви тальника с белесыми листьями...

      Вот и Тобольск, раскинувшийся на правом высоком берегу Иртыша, напротив впадения в него Тобола... Административный центр Западной Сибири, город был основан еще в 1587 году отрядом казаков Данилы Чулкова. Когда-то недалеко от него находился один из главных укрепленных городов Кучумова царства. В октябре 1581 года его заняли казаки под предводительством Ермака. Хан Кучум со своими приспешниками поспешно бежал в Ишимские степи. Теперь о прежнем ханском городе напоминали заброшенные развалины.

      Тобольск времен Дежнева был еще деревянным. Великолепные белокаменные храмы, гостиный двор, палаты, кремль – все это появится несколько позже. Придет время, и прославит свое имя тобольский зодчий, картограф и писатель Семен Ульянович Ремезов. Его еще не было на свете, когда Дежнев и его спутники впервые достигли города на Иртыше.

      Одно из первых описаний Тобольска оставил безымянный автор, по-видимому, немец на русской службе. Его сочинение хранится в королевской библиотеке Копенгагена. Хотя оно и датировано более поздним периодом – 1666 годом, стоит к нему обратиться. Общий облик города сформировался значительно ранее. Автор этот подметил, что Тобольск делится на две части – верхний и нижний город. Верхний, составляющий главную часть города, находится на горе, а нижний – на прибрежной равнине у подножия той горы. Верхний город укреплен частоколом из еловых бревен без какого-либо земляного вала. Внутри его, на самой верхушке горы, находится острог. Наверху его бревенчатых стен с красивыми башнями крытая галерея с бойницами. Всех восьмигранных башен девять. В остроге находятся палаты воеводы, воеводская канцелярия, небольшая церковь, амбары для хранения амуниции.

      В верхней же части города расположен большой монастырь, в котором пребывает здешний митрополит, главное духовное лицо в Сибири. Воевода сменяется каждые три года. Нижний город занимает значительно более обширную площадь, нежели верхний. Он имеет одну большую улицу и ряд маленьких улиц и узких переулков, застроенных домами, которые тесно жмутся друг к другу. «Когда стоит высокая вода, что обыкновенно случается весною, то все эти дома стоят глубоко в воде, на два локтя и больше, так что по всем улицам от дома к дому можно ездить на лодке», – пишет этот автор.


К титульной странице
Вперед