А.П.ЧЕХОВ
КОНТРАБАС И ФЛЕЙТА
В одну из репетиций флейтист Иван Матвеич слонялся
между пюпитров, вздыхал и жаловался:
- Просто несчастье! Никак не найду себе подходящей
квартиры! В номерах мне жить нельзя, потому что дорого,
в семействах же и частных квартирах не пускают музыкан-
тов.
- Перебирайтесь ко мне! - неожиданно предложил ему
контрабас. - Я плачу за комнату двенадцать рублей, а
если вместе жить будем, то по шести придется.
Иван Матвеич ухватился за это предложение обеими
руками. Совместно он никогда ни с кем ни жил, опыта на
этот счет не имел, но рассудил a priori, что совместное
житье имеет очень много прелестей и удобств: во-первых,
есть с кем слово вымолвить и впечатлениями поделиться,
во-вторых, все пополам: чай, сахар, плата прислуге. С
контрабасистом Петром Петровичем он был в самых прия-
тельских отношениях, знал его за человека скромного,
трезвого и честного, сам он был тоже не буен, трезв и
честен - стало быть, пятак пара. Приятели ударили по
рукам, и в тот же день кровать флейты уже стояла рядом
с кроватью контрабаса.
Но не прошло и трех дней, как Иван Матвеич должен
был убедиться, что для совместного житья недостаточно
одних только приятельских отношений и таких "общих
мест", как трезвость, честность и не буйный характер.
Иван Матвеич и Петр Петрович с внешней стороны так
же похожи друг на друга, как инструменты, на которых
они играют. Петр Петрович - высокий, длинноногий блон-
дин, с большой стриженой головой, в неуклюжем, корот-
кохвостом фраке. Говорит он глухим басом; когда ходит,
то стучит; чихает и кашляет так громко, что дрожат
стекла. Иван же Матвеич изображает из себя маленького,
тощенького человечка. Ходит он только на цыпочках, го-
ворит жидким тенорком и во всех своих поступках стара-
ется показать человека деликатного, воспитанного. Пrия-
тели сильно rасходятся и в своих пrивычках. Так, конт-
рабас пил чай вприкуску, а флейта внакладку, что при
общинном владении чая и сахара не могло не породить
сомнений. Флейта спала с огнем, контрабас без огня.
Первая каждое утро чистила себе зубы и мылась душистым
глицериновым мылом, второй же не только отрицал то и
другое, но даже морщился, когда слышал шуршанье зубной
щетки или видел намыленную физиономию.
- Да бросьте вы эту мантифолию! - говорил он. -
Противно глядеть! Возится, как баба!
Нежную, воспитанную флейту стало коробить на пер-
вых же порах. Ей особенно не понравилось, что контрабас
каждый вечер, ложась спать, мазал себе живот какой-то
мазью, от которой пахло до самого утра протухлым жаре-
ным гусем, а после мази целых полчаса, пыхтя и сопя,
занимался гимнастикой, то есть методически задирал
вверх то руки, то ноги.
- Для чего это вы делаете? - спрашивала флейта, не
вынося сопенья.
- После мази это необходимо. Нужно, чтоб мазь по
всему телу разошлась... Это, батенька, ве-ли-ко-лепная
вещь! Никакая простуда не пристанет. Помажьте-ка себе!
- Нет, благодарю вас.
- Да помажьте! Накажи меня бог, помажьте! Увидите,
как это хорошо! Бросьте книгу!
- Нет, я привык всегда перед сном читать.
- А что вы читаете?
- Тургенева.
- Знаю... читал... Хорошо пишет! Очень хорошо!
Только, знаете ли, не нравится мне в нем это... как
его... не нравится, что он много иностранных слов упот-
ребляет. И потом, как запустится насчет природы, как
запустится, так взял бы и бросил! Солнце... луна...
птички поют... черт знает что! Тянет, тянет...
- Великолепные у него есть места!..
- Еще бы, Тургенев ведь! Мы с вами так не напишем.
Читал я, помню, "Дворянское гнездо"... Смеху этого -
страсть! Помните, например, то место, где Лаврецкий
объясняется в любви с этой... как ее?.. с Лизой... В
саду... помните? Хо-хо! Он заходит около нее и так и
этак... со всякими подходцами, а она, шельма, жеманит-
ся, кочевряжется, канителит... убить мало!
Флейта вскакивала с постели и, сверкая глазами,
надсаживая свой тенорок, начинала спорить, доказывать,
объяснять...
- Да что вы мне говорите! - оппонировал контрабас.
- Сам я не знаю, что ли? Какой образованный нашелся!
Тургенев, Тургенев... Да что Тургенев? Хоть бы и вовсе
его не было.
И Иван Матвеич, обессиленный, но не побежденный,
умолкал. Стараясь не спорить, стиснув зубы, он глядел
на своего укрывающегося одеялом сожителя, и в это время
большая голова контрабаса казалась ему такой противной,
глупой деревяшкой, что он дорого бы дал, если бы ему
позволили стукнуть по ней хоть разик.
- Вечно вы спор поднимаете! - говорил контрабас,
укладывая свое длинное тело на короткой кровати. -
Ха-рак-тер! Ну, спокойной ночи. Тушите лампу!
- Мне еще читать хочется...
- Вам читать, а мне спать хочется.
- Но, я полагаю, не следует стеснять свободу друг
друга...
- Так вот и не стесняйте мою свободу... Тушите!
Флейта тушила лампу и долго не могла уснуть от не-
нависти и сознания бессилия, которое чувствует всякий,
сталкиваясь с упрямством невежды. Иван Матвеич после
споров с контрабасом всякий раз дрожал как в лихорадке.
Утром контрабас просыпался обыкновенно рано, часов в
шесть, флейта же любила спать до одиннадцати. Петр Пет-
рович, проснувшись, принимался от нечего делать за по-
чинку футляра от своего контрабаса.
- Вы не знаете, где наш молоток? - будил он флей-
ту. - Послушайте, вы! Соня! Не знаете, где наш молоток?
- Ах... я спать хочу!
- Ну и спите... Кто вам мешает? Дайте молоток и
спите.
Но особенно солоно приходилось флейте субботы.
Каждую субботу контрабас завивался, надевал галстук
бантом и уходил куда-то глядеть богатых невест. Возвра-
щался он от невест поздно ночью, веселый, возбужденный,
в подпитии.
- Вот, батенька, я вам скажу! - начинал он делить-
ся впечатлениями, грузно садясь на кровать спящей флей-
ты. - Да будет вам спать, успеете! Экий вы соня!
Хо-хо-хо... Видал невесту... Понимаете, блондинка, с
этакими глазами... толстенькая... ничего себе, канашка.
Но мать, мать! Жох старуха! Дипломатия! Без адвоката
окрутит, коли захочет! Обещает шесть тысяч, а и трех не
даст, ей-богу! Но меня не надуешь, не-ет!
- Голубчик... спать хочу... - бормотала флейта,
пряча голову под одеяло.
- Да вы слушайте! Какой вы свинья, ей-богу! Я у
вас по-дружески совета прошу, а вы рожу воротите...
Слушайте!
И бедная флейта должна была слушать до тех пор,
пока не наступало утро и контрабас не принимался за по-
чинку футляра.
- Нет, не могу с ним жить! - жаловалась флейта на
репетициях. - Верите ли? Лучше в слуховом окне жить,
чем с ним... Совсем замучил!
- Отчего же вы от него не уйдете?
- Неловко как-то... Обидится... Чем я могу мотиви-
ровать свой уход? Научите, чем? Уж я все передумал!
Не прошло и месяца совместного житья, как флейта
начала чахнуть и плакаться на судьбу. Но жизнь стала
еще невыносимей, когда контрабас вдруг, ни с того ни с
сего, предложил флейте перебираться с ним на новую
квартиру.
- Это не годится... Укладывайтесь! Нечего хныкать!
От новой квартиры до кухмистерской, где вы обедаете,
немножко далеко, но это ничего, много ходить полезно.
Новая квартира оказалась сырой и темной, но бедная
флейта помирилась бы и с сыростью и с темнотой, если бы
контрабас не изобрел на новоселье новых мук. Он в видах
экономии завел у себя керосиновую кухню и стал готовить
на ней свои обеды, отчего в комнате был постоянный ту-
ман. Починку футляра по утрам заменил он хрипеньем на
контрабасе.
- Не чавкайте! - нападал он на Ивана Матвеича,
когда тот ел что-нибудь. - Терпеть не могу, если кто
чавкает над ухом! Идите в коридор да там и чавкайте!
Прошел еще месяц, и контрабас предложил переби-
раться на третью квартиру. Здесь он завел себе большие
сапоги, от которых воняло дегтем, и в литературных спо-
рах стал употреблять новый прием: вырывал из рук флейты
книгу и сам тушил лампу. Флейта страдала, изнывала от
желания стукнуть по большой, стриженой голове, болела
телом и душой, но церемонилась и деликатничала.
- Скажешь ему, что я не хочу с ним жить, а он и
обидится! Не по-товарищески! Уж буду терпеть!
Но такая ненормальная жизнь не могла долго тянуть-
ся. Кончилась она для флейты престранным образом. Од-
нажды, когда приятели возвращались из театра, контрабас
взял под руку флейту и сказал:
- Вы извините меня, Иван Матвеич, но я наконец
должен вам сказать... спросить то есть... Скажите, что
это вам так нравится жить со мной? Не понимаю! Характе-
рами мы не сошлись, вечно ссоримся, опротивели друг
другу... Не знаю, как вы, но я совсем очумел... Уж я и
так, и этак... и на квартиры перебирался, чтоб вы от
меня ушли, и на контрабасе по утрам играл, а вы все не
уходите! Уйдите, голубчик! Сделайте такую милость! Вы
извините меня, но долее терпеть я не в состоянии.
Флейте этого только и нужно было.