А.П.ЧЕХОВ
В САРАЕ

     Был десятый час вечера.  Кучер Степан, дворник Ми-
хайло, кучеров внук Алешка, приехавший погостить к деду
из деревни,  и Никандр, семидесятилетний старик, прихо-
дивший каждый вечер во двор продавать  селедки,  сидели
вокруг фонаря в большом каретном сарае и играли в коро-
ли. В открытую настежь дверь виден был весь двор, боль-
шой дом,  где жили господа, видны были ворота, погреба,
дворницкая. Все было покрыто ночными потемками, и толь-
ко  четыре  окна одного из флигелей,  занятых жильцами,
были ярко освещены. Тени колясок и саней с приподнятыми
вверх оглоблями тянулись от стен к дверям, перекрещива-
лись с тенями,  падавшими от фонаря и  игроков,  дрожа-
ли...  За тонкой перегородкой,  отделявшей сарай от ко-
нюшни, были лошади. Пахло сеном, да от старого Никандра
шел неприятный селедочный запах.                       
     В короли вышел дворник;  он принял позу, какая, по
его мнению,  подобает королю,  и громко  высморкался  в
красный клетчатый платок.                              
     - Теперь,  кому хочу, тому голову срублю, - сказал
он.                                                    
     Алешка, мальчик лет восьми, с белобрысой, давно не
стриженной  головой,  у  которого  до короля не хватало
только двух взяток,  сердито и с завистью  поглядел  на
дворника. Он надулся и нахмурился.                     
     - Я, дед, под тебя буду ходить, - сказал он, заду-
мываясь над картами. - Я знаю, у тебя дамка бубней.    
     - Ну, ну, дурачок, будет тебе думать! Ходи!       
     Алешка несмело пошел с  бубнового  валета.  В  это
время со двора послышался звонок.                      
     - А, чтоб тебя... - проворчал дворник, поднимаясь.
- Иди, король, ворота отворять.                        
     Когда он немного погодя вернулся,  Алешка был  уже
принцем, селедочник - солдатом, а кучер - мужиком.     
     - Дело выходит дрянь, - сказал дворник, опять уса-
живаясь за карты.  - Сейчас докторов выпустил. Не выта-
щили.                                                  
     - Где им! Почитай, только мозги расковыряли. Ежели
пуля в голову попала, то уж какие там доктора...       
     - Без памяти лежит, - продолжал дворник. - Должно,
помрет. Алешка, не подглядывай в карты, псенок, а то за
ухи!  Да, доктора со двора, а отец с матерью во двор...
Только что приехали. Вою этого, плачу - не приведи бог!
Сказывают, один сын... Горе!                           
     Все, кроме Алешки, погруженного в игру, оглянулись
на ярко освещенные окна флигеля.                       
     - Завтра  велено  в участок,  - сказал дворник.  -
Допрос будет... А я что знаю? Нешто я видел? Зовет меня
нынче утром,  подает письмо и говорит:  "Отпусти, гово-
рит, в почтовый ящик". А у самого глаза заплаканы. Жены
и детей дома не было,  гулять пошли...  Пока, значит, я
ходил с письмом,  он и выпалил из левольвера себе в ви-
сок. Прихожу, а уж его кухарка на весь двор голосит.   
     - Великий грех,  - проговорил сиплым голосом селе-
дочник и покрутил головой. - Великий грех!             
     - От большей науки,  -  сказал  дворник,  подбирая
взятку.  - Ум за разум зашел.  Бывало, по ночам сидит и
все бумаги пишет... Ходи, мужик!.. А хороший был барин.
Из себя белый,  чернявый, высокий!.. Порядочный был жи-
лец.                                                   
     - Будто всему тут причина женский  пол,  -  сказал
кучер,  хлопая козырной девяткой по бубновому королю. -
Будто чужую жену полюбил, а своя опостылела. Бывает.   
     - Король бунтуется! - сказал дворник.             
     В это время  со  двора  опять  послышался  звонок.
Взбунтовавшийся король досадливо сплюнул и вышел. В ок-
нах флигеля замелькали тени, похожие на танцующие пары.
Раздались во дворе встревоженные голоса, торопливые ша-
ги.                                                    
     - Должно,  опять доктора пришли, - сказал кучер. -
Залегается наш Михайло...                              
     Странный воющий  голос  прозвучал  на  мгновение в
воздухе.  Алешка испуганно поглядел на своего деда, ку-
чера, потом на окна и сказал:                          
     - Вчерась  около ворот он меня по голове погладил.
Ты, говорит, мальчик, из какого уезда? Дед, кто это выл
сейчас?                                                
     Дед ничего не ответил и поправил огонь в фонаре.  
     - Пропал  человек,  -  сказал  он немного погодя и
зевнул.  - И он пропал, и детки его пропали. Теперь де-
тям на всю жизнь срам.                                 
     Дворник вернулся и сел около фонаря.              
     - Помер! - сказал он. - Послали за старухами в бо-
гадельню.                                              
     - Царство небесное,  вечный покой! - прошептал ку-
чер и перекрестился.                                   
     Глядя на него, Алешка тоже перекрестился.         
     - Нельзя таких поминать, - сказал селедочник..    
     - Отчего?                                         
     - Грех.                                           
     - Это  верно,  - согласился дворник.  - Теперь его
прямо в ад, к нечистому...                             
     - Грех,  - повторил селедочник.  - Таких ни  хоро-
нить,  ни отпевать, а все равно как падаль, без всякого
внимания.                                              
     Старик надел картуз и встал.                      
     - У нашей барыни-генеральши тоже вот, - сказал он,
надвигая глубже картуз,  - мы еще тогда крепостными бы-
ли,  меньшой сын тоже вот так от большого ума из писто-
лета себе в рот выпалил.  По закону выходит, надо хоро-
нить таких без попов, без панихиды, за кладбищем, а ба-
рыня,  значит,  чтоб сраму от людей не было,  подмазала
полицейских и докторов,  и такую бумагу ей дали,  будто
сын в горячке это самое,  в беспамятстве. За деньги все
можно.  Похоронили его, значит, с попами, честь честью,
музыка играла, и положили под церковью, потому покойный
генерал эту церковь на свои деньги выстроил и  вся  его
там родня похоронена.  Только вот это, братцы, проходит
месяц, проходит другой - и ничего. На третий месяц док-
ладывают генеральше, из церкви этой самой сторожа приш-
ли.  Что надо? Привели их к ней; они ей в ноги. "Не мо-
жем, говорят, ваше превосходительство, служить... Ищите
других сторожей,  а нас,  сделайте милость, увольте". -
Почему такое? - "Нет, говорят, никакой возможности. Ваш
сынок всю ночь под церковью воет".                     
     Алешка вздрогнул и припал лицом  к  спине  кучера,
чтобы не видеть окон.                                  
     - Генеральша сначала слушать не хотела,  - продол-
жал старик. - Все это, говорит, у вас, у простонародья,
от мнения.  Мертвый человек не может выть. Спустя время
сторожа опять к ней,  а с ними и дьячок.  Значит, и дь-
ячок слышал,  как тот воет. Видит генеральша, дело пло-
хо,  заперлась со сторожами у себя в спальне и говорит:
"Вот вам,  друзья,  двадцать пять рублей, говорит, а за
это вы ночью потихоньку,  чтоб никто не видел и не слы-
хал,  выройте  моего  несчастного сына и закопайте его,
говорит,  за кладбищем".  И,  должно,  по стаканчику им
поднесла...  Сторожа так и сделали. Плита-то с надписом
под церковью и посейчас, а он-то сам, генеральский сын,
за кладбищем...  Ох,  господи,  прости нас,  грешных! -
вздохнул селедочник.  - В году только один день,  когда
за таких молиться можно:  троицына суббота...  Нищим за
них подавать нельзя,  грех, а можно за упокой души птиц
кормить. Генеральша каждые три дня на перекресток выхо-
дила и птиц кормила. Раз на перекрестке откуда ни возь-
мись  черная собака;  подскочила к хлебу - и была тако-
ва... Известно, какая это собака. Генеральша потом дней
пять,  как полуумная, не пила, не ела... Вдруг это упа-
дет в саду на колени и молится,  молится... Ну, прощай-
те,  братцы,  дай вам бог, царица небесная. Пойдем, Ми-
хайлушка, отворишь мне ворота.                         
     Селедочник и дворник вышли.  Кучер и  Алешка  тоже
вышли, чтобы не оставаться в сарае.                    
     - Жил  человек и помер!  - сказал кучер,  глядя на
окна,  в которых все еще мелькали тени. - Сегодня утром
тут по двору ходил, а теперь мертвый лежит.            
     - Придет  время,  и  мы помрем,  - сказал дворник,
уходя с селедочником,  и их обоих уже не было  видно  в
потемках.                                              
     Кучер, а за ним Алешка, несмело подошли к освещен-
ным окнам.  Очень бледная дама, с большими заплаканными
глазами,  и седой, благообразный мужчина сдвигали среди
комнаты два ломберных стола, вероятно, затем, чтобы по-
ложить на них покойника, и на зеленом сукне столов вид-
ны были еще цифры,  написанные мелом.  Кухарка, которая
утром бегала по двору и голосила, теперь стояла на сту-
ле и, вытягиваясь, старалась закрыть простынею зеркало.
     - Дед, что они делают? - спросил шепотом Алешка.  
     - Сейчас его на столы класть будут, - ответил дед.
- Пойдем, детка, пора спать.                           
     Кучер и Алешка вернулись в сарай. Помолились богу,
разулись.  Степан лег в углу на полу,  Алешка в  санях.
Сарайные двери были уже закрыты, сильно воняло гарью от
потушенного фонаря. Немного погодя Алешка поднял голову
и  поглядел  вокруг себя;  сквозь щели дверей виден был
свет все от тех же четырех окон.                       
     - Дед, мне страшно! - сказал он.                  
     - Ну, спи, спи...                                 
     - Тебе говорю, страшно!                           
     - Что тебе страшно? Экой баловник!                
     Помолчали.                                        
     Алешка вдруг выскочил из саней и, громко заплакав,
подбежал к деду.                                       
     - Что ты?  Чего тебе? - испугался кучер, тоже под-
нимаясь.                                               
     - Воет!                                           
     - Кто воет?                                       
     - Страшно, дед... Слышь?                          
     Кучер прислушался.                                
     - Это плачут, - сказал он. - Ну, поди, дурачок. Им
жалко, ну и плачут.                                    
     - Я в деревню хочу... - продолжал внук, всхлипывая
и дрожа всем телом.  - Дед,  поедем в деревню в  мамке;
поедем,  дед, милый, бог тебе за это пошлет царство не-
бесное...                                              
     - Экой дурак,  а! Ну, молчи, молчи... Молчи, я фо-
нарь засвечу... Дурак!                                 
     Кучер нащупал  спички  и зажег фонарь.  Но свет не
успокоил Алешку.                                       
     - Дед Степан,  поедем в деревню! - просил он, пла-
ча.  - Мне тут страшно... и-и, как страшно! И зачем ты,
окаянный, меня из деревни выписал?                     
     - Кто это окаянный?  А нешто можно законному  деду
такие неосновательные слова? Выпорю!                   
     - Выпори, дед, выпори, как сидорову козу, а только
свези меня к мамке, сделай божескую милость...         
     - Ну,  ну, внучек, ну! - зашептал ласково кучер. -
Ничего, не бойся... Мне и самому страшно... Ты богу мо-
лись!                                                  
     Скрипнула дверь, и показалась голова дворника.    
     - Не спишь, Степан? - спросил он. - А мне всю ночь
не спать, - сказал он, входя. - Всю ночь отворяй ворота
да запирай... Ты, Алешка, что плачешь?                 
     - Страшно, - ответил за внука кучер.              
     Опять в воздухе ненадолго пронесся  воющий  голос.
Дворник сказал:                                        
     - Плачут. Мать глазам не верит... Страсть как уби-
вается.                                                
     - И отец тут?                                     
     - И отец...  отец ничего.  Сидит в уголушке и мол-
чит.  Детей к родным унесли...  Что ж, Степан? В своего
козыря сыграем, что ли?                                
     - Давай,  - согласился кучер, почесываясь. - А ты,
Алешка,  ступай спи. Женить пора, а ревешь, подлец. Ну,
ступай, внучек, иди...                                 
     Присутствие дворника успокоило Алешку;  он несмело
пошел  к саням и лег.  И пока он засыпал,  ему слышался
полушепот:                                             
     - Бью и наваливаю... - говорил дед.               
     - Бью и наваливаю... - повторял дворник.          
     Во дворе позвонили,  дверь скрипнула и тоже, каза-
лось, проговорила: "Бью и наваливаю". Когда Алешка уви-
дел во сне барина и,  испугавшись его глаз,  вскочил  и
заплакал,  было уже утро, дед храпел и сарай не казался
страшным.                                              

К титульной странице