www.booksite.ru
К титульной странице
ГЛАВА II
Русские за границей
Современники, зорко следившие за путешествием Петра, имели полное
право придавать особенное значение тому обстоятельству, что царь, не
ограничиваясь своим собственным пребыванием на Западе, заставлял и
многих своих подданных отправляться за границу.
Здесь-то именно царь столкнулся с глубоко укоренившимися
предрассудками народа. Катошихин в своем сочинении о России при царе
Алексее Михайловиче, говоря о недостатках русского народа, замечает:
«Благоразумный читатель! Читаючи сего писания, не удивляйся. Правда
есть тому всему; понеже для науки и обычая в иные государства детей
своих не посылают, страшась того: узнав тамошних государств веру и
обычаи, начали бы свою веру отменять и приставать к иным и о
возвращении к домам своим и к сородичам никакого бы попечения не
имели и не мыслили» [242 - Катошихин, гл. IV, 24.]. Несколько
десятилетий до Катошихина произошел случай, доказывающий, что такого
рода опасения не были лишены основания. При царе Борисе были
отправлены в Германию, во Францию и в Англию пятнадцать молодых
людей для обучения. Из них только один возвратился в Россию. Когда
русское правительство потребовало от английского выдачи «ребят»,
оставшихся в Англии, английский дипломат отвечал, что русские не
хотят возвратиться и что английское правительство не хочет и не
может заставить их покинуть Англию. Оказалось, что один из этих «ребят»
сделался английским священником, другой служил в Ирландии секретарем
королевским, третий был в Индии, где занимался торговлей и проч.
Узнали даже, что русский, сделавшийся английским священником, «за
английских гостей Бога молит, что вывезли его из России, а на
православную веру говорит многую хулу» [243 - См. мою статью «Русские
дипломаты-туристы в Италии». Москва, 1878, 7.].
В то время каждый русский, хваливший чужие государства или желавший
ехать туда, считался преступником. При Михаиле Федоровиче князя
Хворостинина обвиняли в ереси и вменяли в преступление его желание
отправиться за границу и выражение вроде того, будто «на Москве
людей нет, весь люд глупый, жить ему не с кем». Чрезвычайно
любопытно замечание князя Голицына в первой половине XVII века: «Русским
людям служить вместе с польскими нельзя, ради их прелести: одно лето
побывают с ними на службе, и у нас на другое лето не останется и
половины русских людей» [244 - Соловьев. История России, IX, 461 и
473.].
Нельзя не вспомнить при этом случае, что наставниками молодого
Ордын-Нащокина, бежавшего за границу, были поляки. Лжедмитрий,
находившийся под влиянием польской цивилизации, упрекал бояр в
невежестве, говоря, что они ничего не видали, ничему не учились, и
обещал дозволить им посещать чужие земли, где они могли бы хотя
несколько образовать себя [245 - «Сказание современников о Дмитрии
Самозванце», I, 63.].
При царях Михаиле и Алексее господствовали на этот счет мнения,
противоположные воззрениям Бориса и Лжедмитрия. Олеарий
рассказывает, что, когда однажды какой-то новгородский купец
намеревался отправить своего сына для обучения за границу, царь и
патриарх не хотели дозволить этого [246 - Olearius, 1663, 221.].
Известный Юрий Крижанич, который сам своим богатым и многосторонним
образованием был обязан Западу, ратовал против поездок за границу.
Упадок и анархию Польши он приписывал обычаю молодых дворян
отправляться за границу. Поэтому-то он и предлагал запретить всем
царским подданным «скитание по чужим землям» [247 - О промысле, 70 и
71. Русское государство в половине XVII века, I, 333.]. И
действительно, существовало что-то вроде такого запрещения. Шведские
дипломаты, находившиеся в России в ХVII веке, заметили, что русским
запрещено ездить за границу из опасения, что они возлюбят учреждения
Запада и возненавидят порядки Московского государства [248 -
Heirmann. Gesch. d. russ. Staats, III, 541.]. Катошихин пишет: «О
поезде московских людей, кроме тех, которые посылаются по царскому
указу и для торговли, ни для каких дел ехать не дозволено» [249 -
Катошихин, гл. IV, 24.].
Поводом к путешествиям русских за границу в XVII веке служили дела
дипломатические и религиозные цели. Русские дипломаты в то время
никогда не оставались долго за границей. Путешествия с благочестивой
целью предпринимались не в Западную Европу, а в турецкие владения.
Ни дипломаты, ни пилигримы не имели в виду систематического изучения
чего-либо за границей.
До эпохи Петра русские отправлялись за границу ради учения в самых
лишь редких исключениях. Зато иногда проживавшие в Москве иностранцы
посылались за границу, ради усовершенствования в какой-либо науке
или в каком-либо мастерстве [250 - См. о таких примерах соч.
Олеария, нем. изд., 1663, 221; Рихтера «Gesch. d. Medicin in
Russland». Moskau, 1815, II, 289—291, 361—368.].
В 1692 году сын подьячего Посольского Приказа Петр Постников был
отправлен за границу для изучения медицины. В г. Падуе в 1696 году
он приобрел степень доктора. Затем, однако, сделался не врачом, а
дипломатом [251 - Richter. Gesch. d. Medicin in Russland, II,
401—408; Памятники Дипломатических сношений, VIII, 699; Уегрялов,
III, 489.].
В самом начале 1697 года следовательно, за несколько недель до
отъезда самого царя за границу, Петр отправил 28 молодых дворян в
Италию, преимущественно в Венецию, 22 других — в Англию и
Голландию — «учиться архитектуры и управления корабельного». Все они
принадлежали к знатнейшим в то время фамилиям. Ни один из них не
сделался замечательным моряком; зато некоторые, например Борис
Куракин, Григорий Долгорукий, Петр Толстой, Андрей Хилков и прочие,
прославились на поприще дипломатическом, военном, гражданском.
Следовательно, та специальная цель, с которой были отправлены эти
молодые дворяне за границу, не была достигнута: зато результат
пребывания их на Западе оказался гораздо богаче и заключался в
многостороннем образовании вообще. Отправляя молодых дворян в
Венецию, Англию и Голландию с целью создать русских моряков, Петр
как-то невольно создал школу государственных деятелей.
Нелегко расставались молодые русские аристократы с родителями. Едва
ли кто из них знал какой-нибудь иностранный язык. Большей частью они
были женаты, имели детей, занимали должности стольников и
сановников. Нелегко было царедворцам, привыкшим к праздной жизни,
учиться ремеслу матросскому. К тому же им грозили строгими
наказаниями в случае неуспешного учения, неудовлетворительных
свидетельств со стороны иноземных наставников [252 - См. донесения
Плейера у Устранена, III, 633.].
Сохранилась инструкция, данная Петру Толстому при отправлении его за
границу в 1697 году. В ней сказано, что он послан «для науки
воинских дел». Он должен был научиться: 1) знать чертежи или карты,
компасы «и прочие признаки морские», 2) владеть судном, знать снасти
и инструменты, паруса, веревки и проч.; далее, ему предписывалось по
возможности присутствовать на битвах на море; наконец, ему обещана
особая награда, если он подробно изучит кораблестроение.
Отправленным за границу молодым дворянам вменялось в обязанность
привезти в Россию «на своих проторях» двух иностранных мастеров; в
большей части случаев путешественники содержались не на счет казны,
а из собственного кармана [253 - См. статью Н. Попова о П. Толстом в
журнале «Атеней», 1859, 301 и след.].
За этой первой, как видно довольно многочисленной группой
путешественников, уехавших в январе 1697 года, следовала вторая,
состоявшая из «волонтеров» при посольстве Лефорта, Головина и
Возницына [254 - полный список у Устрялова, III, 575—576. ]. В июле
1697 года, т.е. через несколько недель после отъезда этой второй
группы, австрийский дипломатический агент Плейер доносил императору
Леопольду: «Ежедневно отсюда молодые дворяне отправляются в
Голландию, Данию и Италию» [255 - Устрялов, III, 637.].
Во время своего пребывания за границей царь по возможности следил за
учением и занятиями своих подданных за границей. Так, например, он в
августе 1697 года писал к Виниусу: «Спальники, которые прежде нас
посланы сюды, выуча кумпас, хотели к Москве ехать, не быв на море:
чаяли, что все тут. Но адмирал наш намерение их переменил: велел им
ехать» и проч. Посылая князю Ромодановскому собственноручно
составленный список учащимся в Голландии русским, Петр сообщает, что
такие-то «отданы на Ост-Индский двор к корабельному делу», другие
учатся «всяким водяным мельницам»; что те «мачты делают», другие
определены «к ботовому делу», или «к парусному делу», или «блоки
делать», или «бомбардирству учиться», или «пошли корабли в разные
места в матросы», и проч. [256 - Там же, 426.]
Были случаи сопротивления русских, которых заставляли учиться за
границей; рассказывали об одном русском дворянине, отправленном в
Венецию ради учения, что он из ненависти к чужбине и из опасения
впасть в ересь латинян не выходил из своей комнаты [257 - Штелин.
Анекдоты о Петре Великом. Москва, 1830, III, 5.]. «И я, грешник, в
первое несчастие определен», — говорил один из молодых русских
дворян, отправленных за границу учиться. Другой писал из-за границы
к родственникам: «Житие мне пришло самое бедственное и
трудное…».[258 - Voltaire. Hist, de Pierre le Grand. Paris, 1803,
II, 208.] Наука определена самая премудрая; хотя мне все дни своего
живота на той науке себя трудить, а не принять будет, для того — не
знамо учиться языка, не знамо науки». Другие жаловались на морскую
болезнь и т.п. [259 - Пекарский. Наука и литература при Петре
Великом, I, 141—142.]
Но были также случаи успешного и полезного учения русских за
границей. Меньшиков, назначенный царем учиться деланию мачт, успевал
в работе лучше всех. Головин, работавший в Саардаме, был весел и
доволен. Об одном из москвитян, учившихся в Саардаме, сохранилось
предание, что он работал на верфи весьма усердно, но когда начинался
отдых, то к нему являлся служитель с умывальником; господин умывал
себе руки и переменял платье. Любопытный пример усердия представлял
Петр Андреевич Толстой. Он решился пойти, так сказать, навстречу
планам царя-преобразователя. Будучи уже женатым и имея детей,
пятидесяти лет с небольшим, он сам вызвался ехать за границу для
изучения морского дела. В то время как другие с неудовольствием
покидали отечество для трудной и непривычной жизни за морем и
возвращались в Россию, не доучившись тому, чего требовал от них
Петр, Толстой доказал своим путешествием, что его способности
равнялись скрывавшемуся в нем честолюбию. Он через Польшу и Австрию
отправился в Италию, по целым месяцам плавал по Адриатическому морю
и получил свидетельство, что ознакомился совершенно с морским делом,
картами морских путей, названием деревень, парусов, веревок и всяких
инструментов корабельных и проч. Побывав в Мальте, он получил
свидетельство и оттуда, что встречался с турками и показал
бесстрашие. Он отлично выучился итальянскому языку, в Венеции с
большим успехом занимался математикой и т.д. [260 - См. статью Н.А.
Попова о Толстом в «Древней и новой России», 1875, I, 226.]
Впрочем, русские, находившиеся за границей, учились не только
морскому и военному делам, но также и другим предметам. Некоторое
число молодых дворян было отправлено в Берлин для изучения немецкого
языка. В этом же городе несколько русских обучались «бомбардирству».
Петру писали из Берлина, что о «Степане Буженинове с товарищами
свидетельствует их мастер, что они в своем деле исправны и начинают
геометрию учить». Об Александре Петрове, находившемся в Ганновере,
доносил Лейбниц, что тот уже успел выучиться немецкому языку и
перешел к занятиям латинским языком [261 - Памятники дипломатических
сношений, МП, 1221.]. С некоторыми из этих молодых людей Петр сам
переписывался. Так, например, в ответе на письмо царя из Детфорда
Василий Корчмин писал из Берлина: «Мы со Стенькой Бужениновым,
благодаря Богу, по 20 марта выучили фейерверк и всю артиллерию;
нынче учим тригонометрию. Мастер наш — человек добрый, знает много,
нам указывает хорошо… Изволишь писать, чтобы я уведомил, как Степан
(т.е. Буженинов), не учась грамоте, геометрию выучил, и я про то не
ведаю: Бог и слепцы просвещает [262 - Gurrier, Leibniz, Beilagen,
34.]. Корчмин жаловался, что учитель просит за ученье денег и
требует с человека 100 талеров. Далее ему поручено было собрать
сведения о жалованье, которое получают офицеры и генералы в армии
бранденбургского курфюрста. Он послал подробный список всем этим
данным.
И в следующее за путешествием царя время не прекращалось отправление
молодых русских за границу. Так, например, в 1703 году 16 человек
холмогорцев было отправлено в Голландию, где в то время находился
вступивший в русскую службу вице-адмирал Крюйст, которому и было
поручено «раздать их в науки, кто куда годится». Около этого же
времени Петр, желая доставить войскам своим хорошую школу, нуждаясь
также в деньгах, предлагал Генеральным Штатам за деньги отряд
русского войска на помощь против французов, но предложение это не
было принято. В 1703 же году один русский дворянин просил у царя
дозволения отправить своих малолетних сыновей для воспитания во
Францию. Со стороны короля Людовика XIV было сделано Петру
предложение прислать царевича Алексея для воспитания в Париж. Еще
раньше шла речь об отправлении царевича вместе с сыном Лефорта в
Женеву.
Мало-помалу русские дворяне начали привыкать к мысли о необходимости
учения, о выгодах всестороннего светского образования. Отец одного
молодого аристократа, отправленного в Голландию в 1708 году, писал
сыну, между прочим: «Нынешняя посылка тебе сотворится не в
оскорбление или какую тебе тягость, но да обучишься в таких науках,
в которых тебе упражнятися довлеет, дабы достойна себя сотвориши
ему, великому государю нашему, в каких себе услугах тя изволит
употребити; понеже великая есть и трудная преграда между ведением и
неведением». Затем отец советует сыну прилежно учиться немецкому и
французскому языкам, арифметике, математике, архитектуре,
фортификации, географии, картографии, астрономии и проч. При этом
сказано, что сын должен выучиться всему перечисленному не для того,
чтобы сделаться инженером или моряком, но для того, чтобы иметь
возможность при занятии какой-либо должности в ратном деле судить о
мере добросовестности и правильности действий техников-иностранцев.
Мало того, автор этого любопытного послания к сыну, отправленному в
Голландию для обучения, пишет: «Не возбраняю же тебе между
упражнением в науках, ради обновления жизненных в тебе духов и
честныя рекреации, имети в беседах своих товарищей от лиц
благоценных, честных; овоща же комедиях, операх, кавалерских
обучениях, как со шпагою и пистолетом владеть, на коне благочинно и
твердо седеть, с коня с различным ружьем владеть, и в прочих
подобных тем честных и похвальных обучениях забаву иметь» [263 -
Соч. Посошкова, изд. Погодиным в Москве. 1842, 295 и след. — В
«Русском Вестнике», СХП, 779, я доказал, что автором этого письма не
мог быть Иван Посошков, как полагал Погодин и как за ним думали
весьма многие ученые.].
Их этих замечаний видно, как изменился взгляд русского высшего
общества на значение светского образования в эпоху царствования
Петра. Незадолго до этого многие русские считали «кавалерские
обучения» чем-то вроде ереси. Сообразно с понятиями «Домостроя» не
только театр, но даже «гудение, трубы, бубны, сопели, медведи, птицы
и собаки ловчие, конское уристание» и т.п. считались грехом,
достойным вечного наказания в аду [264 - Домострой, изд. Яковлева,
16.]. Незадолго до того времени, когда просвещенный вельможа
советовал сыну учиться иностранным языкам и разным наукам,
раскольники ратовали против «немецких скверных обычаев», против
«любви к Западу», против «латинских и немецких поступков» и проч.
[265 - «Русский архив», 1871, 640.]
Каково жилось русским за границею и в какой степени пребывание там
могло быть весьма полезным приготовлением к политической карьере,
видно из автобиографии Ивана Ивановича Неплюева; он родился в 1693
году, воспитывался в училище, устроенном каким-то французом в
Москве, ив 1716 году вместе с двадцатью другими воспитанниками этой
школы был отправлен за границу для учения. Сначала он отправился в
Венецию, где был в действительной службе на тамошнем галерном флоте.
Оттуда он и его товарищи поехали в Испанию и учились там в морской
академии «солдатскому артикулу, на шпагах биться, танцевать»;
Неплюев рассказывает, что им было невозможно заниматься математикой,
так как они недостаточно владели испанским языком. В 1720 году они
возвратились в Россию. Во время своих переездов по Европе они
встречали и других русских: в Тулоне тогда жили семь русских
гардемаринов, которые учились во французской академии «навигации,
инженерству, артиллерии, рисовать мачтабы, как корабли строятся,
боцманству и проч.». В Амстердаме, в проезд Неплюева с товарищами,
было около пятидесяти русских; иные из них учились «экипажеству и
механике», другие «школьники» — всяким ремеслам: медному, столярному
и судовым строениям. По возвращении Неплюева в Россию сам царь
участвовал в испытании, которому были подвергнуты он и его товарищи.
При этом Петр говорил: «Видишь, братец, я и царь, да у меня на руках
мозоли, а все от того: показать вам пример и хотя б под старость
видеть мне достойных помощников и слуг отечеству».
Число проживавших в Голландии «школьников» было до того значительно,
что к ним был определен особенный надзиратель, князь Иван Львов. До
нас дошли донесения его к царю, из которых видно, что с русскими,
учившимися в Голландии и Англии, случались неприятности. Молодежь
входила в долги; бывали драки, даже увечья. Львов спрашивал у царя
инструкции о плане учения молодых русских, отправленных за границу.
Петр отвечал: «Учиться навигации зимой, а летом ходить на море, на
всяких кораблях, и обучиться, чтобы возможно оным потом морскими
офицерами быть». Василий Васильевич Головин в своей автобиографии об
учении в Голландии замечает лаконически: «Саардаме и в Роттердаме
учился языку голландскому и арифметике и навигации с 1713 по 1715
год, а потом возвращен в Россию, где все-таки продолжал учиться в
морской академии навигацкой науке и солдатскому артикулу» и проч.
Товарищами Головина в Голландии были люди из самых знатных фамилий:
Нарышкины, Черкасские, Голицыны, Долгорукие, Урусовы и прочие [266 -
Пекарский, 141—142.].
Петр все время зорко следил за учением русских, отправленных в
Западную Европу. Конон Зотов, сын «наишутейшаго все-яузскаго
патриарха», учился за границею и писывал к отцу о своих успехах;
царь читал иногда эти письма и однажды, похвалив ревность молодого
Зотова, выпил кубок за здоровье его. Довольно часто он и сам писал к
Конону Зотову, который, находясь впоследствии агентом царя во
Франции, давал Петру советы вроде следующих: «Понеже офицеры в
адмиралтействе суть люди приказные, которые повинны юриспруденцию и
прочил права твердо знать, того ради не худо бы, если бы ваше
величество указал архиерею рязанскому выбрать двух или трех человек
лучших латинистов из средней статьи людей, т.е. не из породных, ниже
из подлых, — для того, что везде породные презирают труды (хотя по
пропорции их пород и имения должны также быть и в науке отменны пред
другими); а подлый не думает более, как бы чрево свое наполнить, — и
тех латинистов прислать сюда, дабы прошли оную науку и знали бы, как
суды и всякие судейские дела обходятся в адмиралтействе. Я чаю, что
сие впредь нужно будет. Прошу милосердия в вине моей дерзости:
истинно, государь, сия дерзость не от единого чего, только от
усердия» и проч. [267 - Там же, 157.]
В 1716 году по случаю учреждения коллегии, было сделано
распоряжение: «Послать в Кролевец (Кенигсберг) человек тридцать или
сорок, выбрав из молодых подьячих, для научения немецкого языка,
дабы удобнее в Коллегиуме были, и послать за ними надзирателя, чтобы
не гуляли» [268 - ПСЗ, № 2986 и 2987.]. В 1719 году отправлено П
границу около тридцати человек молодых русских для изучения медицины
под руководством доктора Блументроста. В 1715 году, Петр сделал
одному агенту, находившемуся за границею, следующие замечания:
«Ехать во Францию в порты морские, а наипаче где главный флот их, и
там, буде возможно и вольно жить и присматривать волонтирам, то быть
волонтиром, буде же невозможно, то принять какую службу. Все, что по
флоту надлежит на море и в портах, сыскать книги, также чего нет в
книгах, но от обычая чинят, то пополнить и все перевесть на
славянской язык нашим штилем, токмо храня то, чтоб дела не
проронить, а за штилем их не гнаться. Суворова и Туволкова отправить
в Мардик, где новый канал делают, также и на тот канал, который из
океана в Медитеранское море проведен и в прочил места, где делают
каналы, доки, гавани и старые починивают и чистят, чтоб они могли
присмотреться к машинам и прочему и могли тех фабрик учиться».
Одному «ученику» было поручено в Англии учиться пушечному литью,
однако в Англии находили, что это «несходно с правами здешнего
государства» [269 - Соловьев, XVI, 311.]. Поводы к отправлению
молодых людей за границу становились все более и более
разнообразными. В 1716 году было велено «на Москве выбрать из
латинских школ из учеников робят добрых, молодых пять человек для
посылки в Перейду для учения языкам турецкому, арабскому и
персидскому» [270 - ПСЗ, № 2978.]. Немного позже были отправлены:
Земцов и Еропкин — в Италию, для обучения архитектуре, Никитин и
Матвеев — в Голландию для обучения живописи, Башмаков и некоторые
другие также в Голландию для обучения каменщичьему ремеслу [271 -
Штелин. Анекдоты о Петре Великом, I, 100 и 66.]. Во многих случаях
русские сами просили позволения отправиться за границу. Брат
вышеупомянутого Конона Зотова Иван просил позволения ехать за
границу лечиться [272 - Соловьев, XVI, 301.]. Иван Иванович Неплюев,
отправляя своего малолетнего сына за границу для воспитания, просил
царя: «Повели, государь, послать указ в Голландию князю Куракину
[273 - Русский посол в Голландии.], чтоб сына моего своею протекциею
не оставил; повели определить сыну моему жалованье на содержание и
учение и отдать его в академию для сциенции учиться иностранным
языкам, философии, географии, математике и прочих исторических книг
чтения; умилостивься, государь, над десятилетним младенцем, который
со временем может вашему величеству заслужить» [274 - Соловьев,
XVIII, 63.]. Приобретший впоследствии, при императрице Елизавете,
знаменитость министр Алексей Петрович Бестужев во время Петра учился
в одной гимназии в Берлине, а затем в продолжение нескольких лет
находился при английском дворе на службе [275 - Штелин, II, стр.
155. О пребывании Бестужева в Англии см. некоторые любопытные данные
в донесениях Робертона, см. изд. Германна «Zeitgenoss Ber. z. Gesch.
Russlands». Leipzig, 1880, 187—188, 197.].
В 1722, 1723 и 1724 годах приехали из Англии, Голландии и Франции
русские мастеровые, учившиеся там: «Столяры домового дела трое,
столяры кабинетного дела четверо, столяры, которые делают кровати,
стулья и столы, двое, замочного медного дела четверо, медного
литейного дела двое, грыдоровального (гравировального — Примеч.
ред.) один, инструментов математических один». Петр велел построить
им дворы и давать жалованье два года, а потом дать каждому «на
заводе денег с довольством, дабы кормились своею работою, и о том им
объявить, чтоб заводились и учеников учили, а на жалованье бы вперед
не надеялись» [276 - Соловьев, XVIII, 187.].
Как видно, во времена Петра русские целыми сотнями проживали за
границею. В жизни каждого из них пребывание в Западной Европе
составляло эпоху. Русские дипломаты, до царствования Петра бывшие за
границею лишь проездом, не могли в такой мере вникнуть в самую суть
западноевропейской цивилизации, как «ученики» петровского времени,
проживавшие по нескольку лет в Голландии, Англии, Франции и Германии
и невольно находившиеся под влиянием той среды, которая их окружала
на Западе и которая во многих отношениях отличалась от русского
общества того времени.
Впрочем, «ученики», отправленные за границу, обыкновенно были плохо
приготовлены к учению. Многие из них отличались грубостью нравов,
нерадением к учению, равнодушием к вопросам науки; некоторые даже
оказывались склонными к преступным действиям. Священник,
находившийся при Александре Петрове, который в Ганновере учился
немецкому и латинскому языкам, вел себя в высшей степени
безнравственно и однажды пытался убить Петрова [277 - Письмо Ребера
к Лейбницу в соч. Герье, 34.]. Зотов писал царю из Франции:
«Господин маршал д'Этре призывал меня к себе и выговаривал мне о
срамотных поступках наших гардемаринов в Тулоне: дерутся часто между
собою и бранятся такою бранью, что последний человек здесь того не
сделает. Того ради отобрали у них шпаги». Немногим позже новое
письмо: «Гардемарин Глебов поколол шпагою гардемарина Барятинскаго и
за то за арестом обретается. Господин вице-адмирал не знает, как их
приказать содержать, ибо у них (французов) таких случаев никогда не
бывает, хотя и колются, только честно, на поединках, лицом к лицу»,
и проч. Подобные жалобы слышались и от русского посланника в Англии
Веселовского, который писал: «Ремесленные ученики последней присылки
приняли такое самовольство, что не хотят ни у мастеров быть, ни у
контактов или записей рук прикладывать, но требуют возвратиться в
Россию без всякой причины… и хотя я их добром и угрозами уговаривал,
чтоб они воле вашего величества послушны были, однако ж они в
противности пребывают, надеясь на то, что я их наказать не могу без
воли вашего величества и что, по обычаю здешнего государства,
наказывать иначе нельзя, как по суду» [278 - Соловьев, XVI,
302—303.]. Львов, которому, как мы видели, был получен надзор над
молодыми русскими, учившимися за границею, в 1711 году убедительно
просил не посылать навигаторов в Англию, «для того что и старые там
научились больше пить и деньги тратить» [279 - Пекарский, I, 141.].
Граф Литта писал из Англии: «Тщился я ублажить англичанина, которому
один из московских глаз вышиб, но он 500 фунтов запросил». Львов
совсем вышел из терпения и писал: «Иссушили навигаторы не только
кровь, но уже самое сердце мое; я бы рад, чтоб они там меня убили до
смерти, нежели бы мне такое злострадание иметь и несносные тягости»
и проч. И в Голландии происходили неприятности. Типографщик
Копиевский в Амстердаме давал уроки русским князьям и боярам по
повелению царя; ученики потом разъехались, не сказав и спасибо
своему наставнику, а двое из них даже увезли у Копиевского, не
заплатив денег, четыре глобуса. Подобных случаев было несколько [280
- Там же, 14.]. Даже на самого Львова присылались доносы, что он
«хаживал самым нищенским образом, всей Голландии был на посмешище,
брал грабительски из определенного жалованья навигаторам» и проч.
Некоторые из русских за долги в Англии сидели под караулом; о
каком-то Салтыкове писали, что он, «прибыв в Лондон, сделал банкет
про нечестных жен и имеет метрессу, которая ему втрое коштует, чем
жалованье» [281 - Соловьев, XVI, 406.].
Впрочем, бывали случаи, что русские оставались без денег не по своей
вине. Сохранились некоторые письма «учеников», пребывавших в Италии
и во Франции, к самому царю, к кабинет-секретарю Макарову, в которых
они жаловались, что их оставляют без денег и что вследствие этого
они находятся в отчаянном положении [282 - Пекарский, I, 158, 163.].
Вообще говоря, русские, учившиеся за границей, не пользовались
особенно хорошей репутацией. Когда в 1698 году началось в Голландии
учение, было сделано замечание, что русские ничему не учатся, что
разве только царевич Александр Имеретинский обнаруживает некоторую
охоту к учению и что только сам царь умеет учиться как следует [283
- Meermaim. Discours sur le premier voyage de Pierre le Grand,
prin-cipalement en Hollande. Paris, 1812.].
Некоторые иностранцы, проживавшие в России и наблюдавшие за
преобразованиями Петра, как, например, ганноверский резидент Вебер и
прусский дипломат Фокеродт, сомневались в пользе отправления молодых
русских для учения за границу. По их мнению, русские за границей
обнаруживали особенную способность научиться всему худому, и что,
усвоив себе за границей некоторый внешний лоск, они остаются
по-прежнему невеждами и, возвращаясь на родину, в короткое время
лишаются даже и этого внешнего лоска, приобретенного на Западе.
Техническое обучение русских, по мнению Вебера, не оказывало ни
малейшего влияния на их нравственность и т.п. Достойно внимания
замечание Вебера, что было отправлено за границу для учения
«несколько тысяч» русских [284 - Weber. Verandertes Russland, I, 12;
Herrmann. Zeitgenossische Berichte aus d. Zeit Peters d. Gr.
Leipzig, 1872, 107.].
Эти взгляды оказываются односторонними, несправедливыми. И
техническое образование, и внешний лоск в приемах общежития в
большей части случаев не могли не оказывать некоторого влияния на
развитие и образование русских путешественников. Уже ознакомление с
иностранными языками должно было иметь большое значение. В этом же
отношении русские обнаруживали необычайную способность. Сын русского
посланника в Польше Тяпкина однажды приветствовал короля Яна
Собеского речью, в которой благодарил его за «науку школьную,
которую употреблял, будучи в его государстве». Речь эта говорилась
по латыни, «довольно переплетаючи с польским языком, как тому обычай
наук школьных надлежит» [285 - Соловьев, XII, 225.]. Толстой и
Неплюев, побывавшие в Италии, именно благодаря совершенному
знакомству с итальянским языком были способны занять трудный пост
русского посла в Константинополе. Татищев столь охотно занимался
изучением иностранных языков, что и во время своего пребывания на
Урале для надзора над горными заводами имел при себе двух студентов
для своего усовершенствования в знании латинского, французского,
шведского и немецкого языков. Письма и записки русских
путешественников изобилуют галлицизмами и германизмами, словами и
оборотами, заимствованными из итальянского, испанского и других
языков.
Нет сомнения, что некоторые из русских, путешествовавших за
границею, имели полную возможность составить себе точное понятие о
выгодах и преимуществах западноевропейской цивилизации, о
необходимости подражать во многом иностранцам. Так, например,
Шереметев, Курбатов, Татищев, Толстой своим многосторонним
образованием, развитием своих политических способностей были главным
образом обязаны пребыванию за границею, изучению нравов, обычаев,
учреждений Запада. Уважение к другим народам у таких людей являлось
весьма важным результатом ближайшего знакомства с ними. Развитие
понятий о государственных учреждениях и об условиях общественного
развития было плодом наглядного обучения, сопряженного с такого рода
путешествиями. Пребывание за границею являлось самым удобным
средством для избавления от прежней замкнутости, для уничтожения
множества предрассудков и односторонних воззрений, для устранения,
одним словом, начал китаизма. Соприкосновение с другими народами
должно было содействовать развитию сознания о хороших и дурных
чертах собственного национального характера.
Стоит только пересмотреть записки русских людей, находившихся за
границею, чтобы убедиться в пользе такого непосредственного
сближения с Европой. Из них видно, что путешественники делались
более опытными в делах внешней политики, в приемах дипломатических
сношений; они кое-что узнали об истории и географии тех стран, через
которые проезжали и в которых проживали; они могли сравнивать
западноевропейский быт с русским, например, в отношении к народному
хозяйству; они видели на Западе множество предметов роскоши, совсем
до того неизвестных в России, произведения искусства, ученые
коллекции и проч.; они знакомились с богослужением разных
исповеданий и проч.
Особенным даром наблюдения отличался Петр Андреевич Толстой, из
путевых записок которого видно, с каким вниманием он следил за всеми
новыми явлениями, окружавшими его в Польше, в Силезии, в Австрии и в
Италии, и как тщательно он осматривал церкви и монастыри, дворцы
государей и вельмож, дома частных лиц, гостиницы и больницы, сады и
водопроводы, архитектурные памятники и промышленные заводы. Мы
встречаем его то в академии в Ольмютце, то при каком-то судебном
следствии в Венеции, то он осматривает библиотеку какого-то
капуцинского монастыря, то присутствует при докторском диспуте в
одном из итальянских университетов или посещает аптекарский сад в
Падуе; он упоминает о какой-то рукописи, приписываемой св. Амвросию,
о математических книгах, о гравюрах, о фресках и проч. Местами он
сравнивает страны и народы между собою. Так, например, не
ускользнуло от его внимания, что в Силезии и Моравии народное
богатство находилось на более высокой ступени, чем в Польше, что
разные ткани в Верхней Италии продаются гораздо дешевле, чем в
других странах; он предпочитает жителей Милана венецианцам и т.п.
Ему не понравилась «пьяная глупость поляков», не успевших построить
мост через Вислу; относительно политического быта в Польше он
замечает: «Поляки делом своим во всем подобятся скотам, понеже не
могут никакого государственного дела сделать без боя и без драки».
Зато он удивлялся рабочей силе и предприимчивости итальянцев,
замечая: «Всюду и во всем ищут прибыли». Его удивило то, что в
Польше женщины разъезжают по городу в открытых экипажах «и в зазор
себе того не ставят», что в Вене по случаю процессии император
Леопольд шел сам и свободно, т.е., что его не водили «под руки», как
это при подобных случаях бывало в России, что в Венеции не было
пьяных, что при азартных играх в Италии не бывало обмана, что при
судопроизводстве в Неаполе все держали себя чинно и что судья
обращался с обвиненными и свидетелями тихо и учтиво, не кричал на
них, не ругался. Особенно же любопытным казалось Толстому, что в
Италии народ предается веселию «без страху», что там существует
«вольность», что все живут «без обиды» и «без тягостных податей» и
проч. [286 - См. извлечение из записок Толстого в «Атенее», 1850,
300 и след.]
Одновременно с Толстым и боярин Борис Петрович Шереметев
путешествовал по Польше, Австрии и Италии. Он не был «учеником»;
зато, быть может, он имел от царя тайные дипломатические поручения.
В его «путевой грамоте сказано, что он отпущен за границу «по его
охоте», «для ведения тамошних стран и государств». Как видно из
«Записки путешествия» Шереметева, боярин имел случай беседовать с
высокопоставленными лицами, например, с королем польским, с
императором, с венецианскими сенаторами, с папою, с мальтийскими
рыцарями и прочими. И Шереметев, подобно Толстому, оказывается
хорошим наблюдателем. Так, например, он замечает разницу в
архитектуре во Флоренции, с одной стороны, и в Риме и Венеции — с
другой. Особенно тщательно он осмотрел богоугодные заведения,
больницы и сиротские дома в Италии и проч.
Не менее любопытны путевые записки одного вельможи, бывшего в
Голландии, Германии и Италии и особенно подробно описывающего
виденные им предметы роскоши, произведения искусства, ученые
коллекции и т.п. Этот путешественник, имя которого осталось
неизвестным, отличался, очевидно, особенно любознательностью и
восприимчивостью. Он завел знакомство с итальянскими
аристократами-богачами, бывшими в то же время и меценатами, живал в
великолепных дворцах князей Памфили и Боргезе, сошелся с кардиналами
в Риме, с сенаторами во Флоренции и проч. [287 - См. некоторые
подробности о путешествии Шереметева и Незнакомца в моей монографии
«Русские дипломаты-туристы в Италии» в «Русском Вестнике», 1877
(март, апрель, июль).]
Мы раньше говорили о тщательном воспитании, которое получил Андрей
Артамонович Матвеев. Нельзя удивляться тому, что он оказался хорошо
приготовленным для пребывания за границею и что его рассказ о
впечатлении, произведенном на него западноевропейской культурой,
оказывается особенно любопытным. Он в первые годы XVIII века
несколько лет прожил в Голландии, Англии, Франции и Австрии.
Кажется, ему особенно понравилась Франция. Хотя его и поразила в
этой стране бедность сельского населения, страдавшего от чрезмерных
налогов, хотя он и порицал финансовую систему Франции, но удивлялся
тому, что во Франции никто не может безнаказанно нанести обиду
другому, что и сам король не имеет власти сделать кому-либо
«насилование», что не бывает случаев произвольной конфискации
имущества, что принцы и вельможи не могут делать народу «тесноты»,
что строжайше запрещено брать взятки и проч. Ничто, однако, так не
интересовало Матвеева, как тщательность воспитания детей высших
классов общества во Франции. Он рассказывает, что молодых людей
обучают математике, географии, арифметике, воинским делам, конной
езде, танцам, пению и проч., что и женщины занимаются науками и
искусством, не считая для себя «зазором во всех честных поведениях
обращаться». Он говорит подробно о визитах и «ассамблеях», о
домашнем театре у некоторых французских вельмож, о балах и
маскарадах, о старании мужчин и женщин усовершенствоваться в
произношении французского языка и проч. Искусство французов
беседовать друг с другом восхищало Матвеева. Для него было столько
же новым, сколько привлекательным зрелищем, как в салонной болтовне
мужчины и женщины говорили, по выражению Матвеева, «со всяким
сладким и человеколюбивым приемством и учтивостью» [288 - Записки
Матвеева напечатаны Пекарским в «Современнике», 1856, отд. II, стр.
39—66.].
Как видно из всего сказанного, между русскими, находившимися за
границей, были многие, умевшие ценить преимущества культуры
западноевропейской. И они сами, и все те, кому они сообщали о
виденном и слышанном ими за границею, учились смотреть на иные
государства и народы иначе, чем прежде. Следствием таких поездок
было расширение кругозора русских; благодаря им обеспечивалось
дальнейшее сближение с Западом.