У тебя-то зубы, как соломенныя пукли,
      И ты ногами-то загребаешь
      И все-то ковры в кучу сметаешь!»
      Уж как взял-то Димитрий-князь
      Домну Фалелеевну за праву руку,
      Он повел ее во свою спальню,
      И он бил Домну до полусмерти.
      Уж как посылает посла Домна к своей матушке,
      Чтоб прислала ей матушка три платьица:
      Уж как первое платье — девичье,
      А другое-то — подвенечное,
      А третье-то — смертное.
      Уж тут возговорит ее матушка:
      «Уж я буду нынче снам веровать».
     
      96.
      Ездил Митрий Васильевич
      Во чистом поле, на добром коне.
      Сидела Домна Александровна
      В новой горенке, под косявчатым окошечком,
      Под хрустальным под стеколышком.
      Думала она, удумливала,
      Хулила его, охуливала:
      — Ездит-то Митрий Васильевич
      Во чистом поле, на добром коне:
      Наперед горбат, назад покляп,
      Глаза у него быдто у совы,
      Брови у него быдто у жоги,
      Нос-то у него быдто у журава.
      Прикликала сестрица Марья Васильевна:
      — Аи же, ты, братец Митрий Васильевич!
      Заводи, братец, пир-пированице,
      Зазови-тка Домну Александровну
      На широкий двор, на почестный пир!
      Приходили послы к Домниной матушке,
      Они крест кладут по-писаному,
      Поклон ведут по-ученому,
      На все стороны покланяются,
      Сами говорят таковы слова:
      — Аи же, ты, Домнина матушка!
      Ты спусти, спусти Домну Александровну
      На широкий двор, на почестный пир!
      Говорила Офимья Александровна:
      — Не спущу, не спущу Домны Александровны
      На широкий двор, на почестный пир!
      Первы послы со двора не сошли,
      Еще другие послы на двор пришли,
      Говорят Офимье Александровной:
      — Аи же ты, Домнина матушка!
      Ты спусти, спусти Домну Александровну
      На широкий двор, на почестный пир!
      Говорила Офимья Александровна:
      — Не спущу, не спущу Домны Александровны
      На широкий двор, на почестный пир!
      Еще другие послы со двора не сошли,
      А третьи послы на двор пришли,
      Говорят Офимье Александровной:
      — Аи же ты, Домнина матушка!
      Ты спусти, спусти Домну Александровну
      На широкий двор, на почестный пир!
      Говорила Домна Александровна:
      — Аи же ты, родна моя матушка!
      Если спустишь — пойду, и не спустишь — пойду!
      Говорила Офимья Александровна:
      — Аи же ты, дитятко, Домна Александровна!
      Не ходи-тка к Митрию Васильичу:
      Ты хулила его, охуливала...
      Я ночесь спала, грозен сон видла:
      Быдто золота цепочечка рассыпалася,
      Рассыпалася она и укаталася...
      Говорит Домна Александровна:
      — Аи же, родна моя матушка!
      Про себя спала, про себя сон видла!
      Уйду я замуж за Митрия Васильича...
      Говорит же Домнина матушка:
      — Ой же ты, Домна Александровна!
      Надевай-ка ты три платьица:
      Первое надень венчальное,
      А другое надень опальное,
      А третье надень умершее!
      Садилась она на добра коня,
      Поезжала к Митрию Васильевичу,
      Приезжала она на белый двор.
      Встречает ю Митрий Васильевич,
      Опущает ю с добра коня,
      Берет за ручки за белые,
      Целовал во уста во сахарние,
      Вел ю за столы за дубовые.
      Отрушил он от себя свой шелков пояс
      И учал он Домну по белу телу:
      И шелковый пояс расплетается,
      Домнино тело разбивается;
      Пала она на кирпичный пол...
      Схватились же Домны, — живой нету...
      Прознала ее родна матушка,
      Скоро прибывает на белоем дворе;
      Увидала она Домну Александровну,
      Пала она со добра коня на кирпичный пол...
      Схватились же ее матушки, — живой нету...
      Говорит тут родной сестрице Митрий Васильевич:
      — Аи же ты, моя родная сестрица, Марья Васильевна!
      Ты сделала три головки бесповинныих!
      Он схватил с гвоздя булатний нож,
      Наставил тупым концом во кирпичей пол
      И острым концом во белы груди...
     
      ИВАН ГРОЗНЫЙ И ДОМНА
     
      97.
      Как жила-была старица,
      А у старицы была племянница,
      Была Домнушка Перфильевна.
      Никуда она не ходила,
      Ни к подружкам, ни на улицу.
      Собиралась-то Домнушка,
      Собиралась-то Перфильевна
      Во собор Богу молитися.
      Вставала-то Домнушка
      У левого у клироса.
      А царь Иван Васильевич,
      Он на правом на клиросе.
      Он не столько Богу молится,
      Всё на Домнушку глядючи.
      Посылает он слугов верныих:
      «Вы подите-ка за Домнушкой,
      Вы подите за Перфильевной».
      Приходят-то слуги верные:
      «Пойдем, пойдем, Домнушка,
      Пойдем, пойдем, Перфильевна,
      Пойдем-ко мы ко царю во дворец».
      Собиралася Домнушка,
      Собиралася Перфильевна,
      Надевала Домнушка
      Черно платье печальное.
      Ведут-то, ведут Домнушку,
      Ведут широким двором.
      А царь-то Иван Васильевич,
      Он вышел на красен крылец:
      «Пойдешь ли, пойдешь, Домнушка,
      Пойдешь ли за меня замуж?»
      «Не пойду я за носастого,
      Не пойду я за глазастого,
      За твои волоса огнивчаты!»
      Вынает-то царь Иван Васильевич,
      Он вынает саблю вострую,
      Он ссек с нее головушку,
      Она саблей-то венчалася,
      А кровью-то обручалася.
     
      98.
      «Я вечор был у заутрени
      У прихода Благовещенья,
      Я не столько Богу молился,
      Сколько глядел на красавицу,
      На игуменьи племянницу.
      Я пошлю ли свата доброго,
      Своего дядюшку родного,
      Ко честной-то ко игуменье».
      Подъезжает дядюшка царев
      К широку двору ко игуменье;
      Растворяются воротички;
      Тут встречает игуменья,
      С игуменьей красавица,
      Что встречают, сами спрашивают:
      «Вам какая нужда крайняя
      Что до нашего монашества?»
      Отвечал же царев дядюшка:
      «Нам такая-то нужда крайняя, —
      Ты отдай свою красавицу
      За царя-то православного,
      За Ивана за Васильевича».
      Услыхала же красавица,
      Заплакала горьким голосом:
      «Ты родима моя тетушка!
      Я нейду-то за носастого,
      Я нейду-то за глазастого,
      Не хочу любить губастого, —
      Не хочу идти за царя-то православного,
      За Ивана за Васильевича».
      Как поехал его дядюшка
      Со двора же со игуменьина,
      Подъезжает к двору царскому.
      Как встречает православный царь,
      Он встречает, сам выспрашивает:
      «Что сказали тебе, дядюшка,
      Что сказали те, родимой мой?» —
      «И тужила, горевала,
      Лицо белое слезила,
      И таков ответ красавица держала:
      «Я нейду-то за носастого,
      Я нейду-то за глазастого,
      Не хочу любить губастого,
      Не хочу идти за царя-то православного,
      За Ивана за Васильевича».
      На то царь не сержается:
      «Я пошлю ли сваху добрую,
      Свою тетушку родную,
      Ко честной-то ко игуменье».
      Растворяются воротички,
      Встречает ее игуменья,
      И с ней ее красавица,
      Встречают, сами спрашивают:
      «Вам какая нужда крайняя
      Что до нашего монашества?» —
      «Я приехала к игуменье.
      От царя-то православного,
      От Ивана от Васильевича.
      Ты отдай свою красавицу
      За царя-то православного».
      Как растужится,
      Как расплачется красавица:
      «Ты родима моя тетушка!
      Я нейду-то за носастого,
      Я нейду-то за глазастого,
      Не хочу любить губастого,
      Не хочу идти за царя-то православного,
      За Ивана за Васильевича».
      Как поехала его тетушка
      Со двора же со игуменьина,
      Подъезжает к двору царскому,
      Растворяются воротички,
      Въезжает она на широкой двор,
      Встречает же православный царь,
      Он встречает, сам выспрашивает:
      «Что сказали тебе, тетушка,
      Что сказали те, родимая моя?» —
      «И тужила, горевала,
      Лицо белое слезила,
      И таков ответ красавица держала:
      «Я нейду-то за носастого,
      Я нейду-то за глазастого,
      Не хочу любить губастого,
      Не хочу идти за царя-то православного,
      За Ивана за Васильевича».
      Придумал же царь такую думу:
      Посылает он сестру свою родную
      Ко честной-то ко игуменье:
      «Собери ты, сестра родная, супрядку
      Про красных девушек,
      Поезжай-ка ты за красавицей,
      Зови к красным девушкам на супрядку,
      А царя-то, скажи, дома нет,
      У боярина дитя крестит».
      Как поехала его сестра родная
      Ко честной-то ко игуменье.
      Подъезжает к широку двору,
      Растворяются воротички;
      Как встречает же ее монашина,
      Что встречает, сама спрашивает:
      «Вам какая нужда крайняя
      Что до нашего монашества?»
      На ответ ей сестра царская:
      «Я еду ко игуменье».
      Въехала она на широкой двор,
      Входит же ко игуменье
      Во новую горницу,
      Во светлую светлицу.
      Увидала же игуменья:
      «Вам какая нужда крайняя
      Что до нашего монашества?»
      Отвечала же ей сестра царская:
      «Приехала я за красавицей
      К красным девушкам на супрядку,
      А царя-то дома нет,
      У боярина дитя крестит».
      Услыхала же красавица;
      Подходит сестра царская к красавице:
      «Собирайся-ка, красавица,
      Свет Домна Перфильевна,
      Я сделала супрядку
      Про красныих девушек,
      А царя-то дома нет,
      У боярина дитя крестит,
      Надевай-ка платье цветно».
      Отвечает же красавица,
      Осударыня Домна Перфильевна:
      «Уж я не еду в дом царской,
      Уж я боюсь-то царя Грозного,
      Еще нет у меня платья цветного,
      Еще есть-то у меня платье черное,
      Платье черное, монашеско».
      Возговорит же сестра царская:
      «Не отговаривайся, красавица,
      Поедем во платье черныим».
      Белое лицо красавицы приусмягнуло,
      Алые румянцы призакрылися,
      Ясные очи помутились.
      Возговорила же красавица:
      «Ты родима моя тетушка!
      Мне сегодняшню темну ночь
      Мало спалось, много виделось,
      Привиделся во сне сон нехорош,
      Что отпала моя русая коса
      Со лентою со алою».
      Как возговорит ей тетушка:
      «Ты родимо мое дитятко!
      Как поедешь ли во царский дом,
      Не говори царю слова грубного,
      Слова грубного, противного,
      Еще срубит с тебя царь головушку
      По могучи твои плеченьки».
      Как поехала красавица
      Со царевой же сестрой родною,
      Подъезжают к двору царскому,
      Растворяются воротички,
      Въехали на широкой двор,
      Встречает же православный царь,
      Встречает, сам выспрашивает
      И берет ее за белу руку:
      «Ты пожалуй, гостья спесивая,
      Ты пожалуй, гостья ломливая,
      Уж идешь ли ты за носастого,
      Уж идешь ли ты за глазастого,
      Уж ты хочешь ли любить губастого,
      Уж ты хочешь ли идти за царя-то православного,
      За Ивана за Васильевича?»
      Отвечает же красавица:
      «Я нейду-то за носастого,
      Я нейду-то за глазастого,
      Не хочу любить губастого,
      Не хочу идти за царя-то православного,
      За Ивана за Васильевича».
      На то царь не сержается,
      Он опять ее выспрашивает:
      «Ты идешь ли за носастого,
      Ты идешь ли за глазастого,
      Хочешь ли любить губастого,
      Хочешь ли идти за царя-то православного,
      За Ивана за Васильевича?»
      Отвечает же красавица:
      «Я нейду-то за носастого,
      Я нейду-то за глазастого,
      Не хочу любить губастого,
      Не хочу идти за царя-то православного,
      За Ивана за Васильевича».
      Закричал же православный царь:
      «Вы подайте, слуги, саблю вострую,
      Я срублю ее головушку
      По могучи ее плеченьки!»
      А сам стал опять ее выспрашивать:
      «Ты идешь ли за носастого,
      Ты идешь ли за глазастого,
      Хочешь ли любить губастого,
      Хочешь ли идти за царя-то православного,
      За Ивана за Васильевича?»
      И опять ему в ответ красавица:
      «Я нейду-то за носастого,
      Я нейду-то за глазастого,
      Не хочу любить губастого,
      Не хочу идти за царя-то православного,
      За Ивана за Васильевича».
      Как срубил же с нее царь головушку
      По могучи ее плеченьки.
      Покатилась же головушка
      К добрым коням под копыточки,
      Добры кони стоят, не шелохнутся.
      Закричал же православный царь:
      «Вы подайте, слуги, золото блюдо!»
      Положил головушку красавицы
      На золото блюдо,
      Сам заплакал горючьми слезми,
      Во слезах возговорил:
      «Вы возьмите, слуги, золото блюдо
      С буйной с этою головушкой,
      Отнесите ее ко игуменье,
      Ко родимой ее тетушке,
      Поставьте-ка на дубовой стол!»
      Принесли же головушку красавицы
      Ко честной-то ко игуменье,
      Поставили на дубовой стол.
      Увидала ее тетушка,
      Заплакала горьким голосом:
      «Ты родимо мое дитятко!
      Не могла меня послушаться,
      Говорила я тебе, наказывала:
      Не говори царю слова грубого, противного;
      Вот он срубил твою головушку
      За твои слова дерзкие,
      Лишил тебя свету вольного».
     
      ДЕВИЦА ОТКАЗЫВАЕТСЯ БЫТЬ НАЛОЖНИЦЕЙ И ГИБНЕТ
     
      99.
      «Ой ты наш батюшко тихой Дон,
      Ой что же ты, тихой Дон, мутнехонек течешь?»
      «Ах как мне, тиху Дону, не мутному течи —
      Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют,
      Посеред меня, тиха Дона, бела рыбица мутит,
      Поверх меня, тиха Дона, три роты прошли.
      Аи первая рота шла — то донские казаки;
      Другая рота шла — то знамена пронесли;
      А третья рота шла — то девица с молодцом».
      Молодец красну девицу уговаривает:
      «Не плачь, не плачь, девица, не плачь, красная моя,
      Что выдам тебя, девица, я за верного слугу,
      Слуге будешь ладушка, мне миленький дружок,
      Под слугу будешь постелю стлать, со мной вместе спать».
      Что взговорит девица удалому д молодцу:
      «Кому буду ладушка — тому миленький дружок.
      Под слугу буду постелю стлать — с слугой вместе спать».
      Вынимает молодец саблю острую свою,
      Срубил красной девице буйную голову,
      И бросил он ее в Дон во быструю реку.
     
      ДОЧЬ КУПЦА СБЕЖАЛА С МОЛОДЦЕМ
     
      100.
      В двадцать пятом во году,
      Да в двадцать пятом было во году,
      Ох да во Мезени-то, да-ах-ы, городу,
      Во Мезени городу
      Да у Добрынина было купца же,
      Ох да солучалася и да беда,
      Солучалася беда,
      Да солучалася беда-несчастье,
      Ох да сбежала-то дочь, ах-ы, от отца,
      Сбежала дочь от отца-то.
      Да отец, матушка дочки хватились,
      Да все-те улицы-те, и-ах-ы, изошли,
      Все улицы изошли,
      Да все-то улочки они исходили,
      Ох да своей дочки-то, ах, не нашли,
      Своей дочки не нашли,
      Да своей-то дочки они не нашли же,
      Ох, сами заплакали да пошли,
      Заплакали, пошли,
      Да ко племянничкам они зашли же:
      «Ох, вы, да вы, племяннички наши да родны,
      Вы, племяннички наши да родны же,
      Да не видали ли сестры родимой,
      Да нашей-то, ах, дочери родной,
      Нашей дочери родной?»
      «Да уж ты, дядюшка ли наш родимый,
      Да не пропала-то ваша Улья-дочь,
      Не пропала ваша Улья-дочь,
      Да не пропала, за людей попала
      Во Ильинску-то, ах, славну ночь,
      Во Ильинску славну ночь,
      Да увезена она во полночь же,
      Да увезена-то, аи, во полночь
      Из большого-то из дома,
      Да из большого она из дома,
      Да третьего-то, ах, этажа,
      Из третьего этажа,
      Да из кошевчатого да окна,
      Да из кошевчатого окна же
      На полотне спускана,
      Да на полотне она спускана же,
      Ох да во коляску-ту, ах, сажена,
      Во коляску сажена,
      Да на шестерке она везена же,
      Ох да на шестерке везена,
      По Костромке по реке,
      Да по Костромке было по реке же.
      Ох что на правой-то было на руке,
      А на правой на руке
      Да стоит-то церковь на горы же,
      Ох да тут венчалися да они,
      Тут венчалися они же,
      Да тут венчались они, обручались
      Да золотым витым да кольцом,
      Золотым витым кольцом,
      Да золотым витым да колечком
      Да с еруславским да, ах, с молодцом».
     
      ВАСИЛИЙ И СОФЬЯ
     
      101.
      Было-то у вдовушки девять сыновей,
      Одна была дочь, одинешинька...
      Хотела сказать я: «Господи, прости»,
      А попало сказать: «Васильюшка, братец!
      Ты потронься, подвинься поближе сюда!»
      Васильева матушка лиходейка была,
      Поскорешенько сходила во зеленый сад,
      На гривенку купила зелья лютого,
      На другую купила зелена вина.
      Софии подносила зелье лютое,
      Василью подносила зелено вино.
      — Софиюшка, пей, Василью не давай!
      Васильюшка, пей, Софии не давай!
      Софьюшка пила, Василью поднесла;
      Васильюшка пил, Софии подносил.
      Вот молвила Софья: «Сердечко щемит!»
      Вот молвил Василий: «Головка болит!»
      И вот к утру-свету преставилися.
      Головку Софии крутили в парчу,
      Василья крутили в камчату тафту,
      Садили гроб Софьи крупным жемчугом,
      Садили Васильев гроб чистым золотом.
      Несли гроб Васильев на буйных главах,
      Несли гроб Софии на белых руках.
      Василья хоронют с восточной страны,
      Софию хоронют под западную.
      Разрослась на Василье золотая верба,
      На Софиюшке вырос кипарисовый куст,
      Листочки с листочками слипалися;
      Пруточки с пруточками свивалися.
      Старый пойдет — расплачется;
      Молодой пойдет — раздивуется,
      Малый пойдет — распотешится...
      Васильева матушка лиходейка была,
      Поскорешенько вербу повыломала,
      Кипарисное древо повырубила.
     
      102.
      Было да жило у вдовушки девять дочерей,
      Все они по церквам пошли,
      И все они ставились крылысам,
      И все они запели: «Господи Боже, прости».
      А одна у нас Софеюшка промолвилась,
      Думала сказать: «Господи Боже, прости» —
      А там попалось сказать:
      «Васильюшко, братец, потронься сюда».
      Тут проведала Васильюшкова матушка,
      Аи скорехонько-то сбегала в харчевенку,
      Аи на гривенку купила зелена вина,
      А на другую купила зелья лютого вина.
      Она Василью подносила зелена вина,
      А Софеи подносила зелья лютого вина.
      «Ты, Васильюшко, пей, да Софеи не давай,
      А Софеюшка пей, да Василью не давай».
      А Васильюшко пил да Софеи подносил,
      А Софеюшка пила да Василью подносила.
      Ну, оба они тут и преставилися.
      Ой, Васильюшку делали дубовый гроб,
      А Софеюшки делали клейновый гроб.
      Васильюшку несли князья-бояра,
      А Софеюшку несли нища братия.
      А Василья несли на буйных головах,
      А Софею несли на белых руках.
      Тут Василья хоронили о праву церквы руку,
      А Софею хоронили о леву церквы руку.
      На Софеи вырастала золота верба,
      А на Васильи вырастало кипарисно деревцо.
      Старый идут — так наплачутся,
      А в полвека идут — так надивуются,
      А малы детушки идут — так наиграются.
      И проведала Васильева матушка,
      И скорее бежала во кузницу,
      Сковала тупиченку немудрую,
      Кипарисно деревцо она повырубила,
      А золотую вербу она повысушила.
     
      103.
      Во славном городе во Киеве
      Жила-то была честная вдова,
      Было у вдовушки тридцать дочерей,
      И все они во спасенье пошли,
      Все разъехались по пустым пустыням
      И по всем монастырям.
      Все становились по крылосам,
      И все поют «Господи Боже».
      Одна Софеюшка промолвилась:
      Хотела оказать «Господи Боже»,
      А втапоры сказала:
      «Васильюшка, подвинься сюда».
      Услышала Васильева матушка,
      Скорешенько бежала во Киев-град,
      На гривенку купила зелена вина,
      На другую купила зелья лютого.
      Говорит она таково слово:
      «Ты, Васильюшка, пей
      Да Софеи не давай,
      А Софеюшка пей —
      Василью не давай».
      А Васильюшка пил и Софеи подносил,
      А Софеюшка пила и Василью подносила.
      Васильюшка говорит, что головушка болит,
      А Софея говорит — ретиво сердце щемит.
      Они оба вдруг переставились,
      И оба вдруг переславились.
      Василья несут на буйных головах,
      А Софью несут на белых руках.
      Василья хоронили по правую руку,
      А Софею хоронили по левую руку.
      На Василье вырастало кипарично дерево,
      А с Софеи вырастала золота верба.
      Они вместе вершочками свивалися
      И вместе листочками слипалися.
      Тут старый идет-то — наплачется,
      А младыий идет — надивуется,
      А малый идет-то — натешится.
      Тут проведала Васильева матушка,
      Кипарично дерево повырубила,
      А золоту вербу повысушила.
     
      104.
      Жила вдова да по край синю моря,
      Было у вдовы да было семь дочерей,
      Семь дочерей, да один был сынок.
      Все-то дочери по спасеньицам пошли,
      Они спасалися, Христу-Богу молилися.
      Одна-то дочь, Софиюшка, промолвилася,
      Хотела сказать: «Господи, прости меня»,
      Между тем она сказала: «Васильюшко,
      Василий-дружочек, потронься ко мне,
      Потронься, подвинься,
      Обоймемся, да и поцелуемся».
      Услыхала Софьина мать, так закидалась, забросалась,
      Закидалась, забросалась по Кий-городам,
      По Кий-городам да по царёвым кабакам.
      На гривну взяла да зелена она вина,
      На другу взяла она зелья лютого.
      Зелено вино Софье подносила,
      Зелье лютое Василию подносила:
      «Софиюшка, пей да Василью не давай,
      Васильюшко, пей да Софии не давай».
      Софиюшка пила, Василию подносила.
      Васильюшко пил, да Софии подносил.
      К утрушку к светушку преставилися,
      Преставилися да приготовилися.
      Делали гроб Софиюшке с чиста серебра,
      Делали гроб Васильюшке с кипарисына дерева,
      Несли ведь Софиюшку на буйных головах,
      Несли же Васильюшка на белыих руках,
      Хоронили Софию по праву руку к церкви,
      Хоронили Васильюшка по левую руку к церкви.
      Цветочки с цветочками срасталися,
      Вьюночки с вьюночками свивалися,
      Старые идут да приплачутся,
      Круг полувеку идут, так подивуются;
      Молодцы идут, так полюбуются.
      И прилетал голубчик со голубушкой,
      Садился голубчик на Васильюшков цветок,
      Садилася голубушка на Софиюшкин цветок,
      Говорил голубчик голубушке:
      «Похоронены здесь безвинны людюшки».
     
      105.
      Жило да было девять дочерей,
      Все они ходили в Божью церкву,
      Все они молились по листовочке,
      Все они сказали, что «Господи свет».
      Васильюшко скажет Солфеюшке,
      Скажет Солфеюшке: «Подвинься сюды».
      Взял он Солфею за белы руки,
      Повел Солфею во Божью церкву,
      Принял с Солфеей золоты венцы.
      А Васильева матушка по городу идет,
      Во правой руке зелена вина несет,
      А во левой — зелено ярово.
      А со правой руки Василью поднесла,
      С левой руки да Солфее поднесла.
      «Васильюшко, пей, да Солфее не давай.
      Солфеюшка, пей, да Василью не давай».
      Васильюшко пил, да Солфеюшке поднес.
      Солфеюшка пила, да Василью поднесла.
      Васильюшко скажет: «Головушка болит».
      Солфеюшка скажет: «Сердечушко щемит».
      Они к утру ко свету преставилися.
      Васильюшку крутили в голевую во парчу,
      Солфеюшку крутили во толстую простину.
      Васильюшку несли на белых на руках,
      Солфеюшку несли на буйных головах.
      Васильюшку ложили по праву сторону,
      Солфеюшку ложили на леву сторону.
      На Васильюшке повырос част ракитов куст,
      На Солфеюшке повыросло кипарисно древо.
      Уже воместе древа совивалися,
      А цветочки с цветочками соплеталися.
      Малыи идут — набалуются,
      Молодыи идут — надивуются,
      А старый идут — они наплачутся.
     
      ДЕВИЦА ПОБОРОЛА МОЛОДЦА
     
      106.
      Как летом по травке, весной по муравке,
      Ой, люшеньки-люли, весной по муравке,
      Тут ходит-гуляет удалой молодчик,
      Кричит-выкликает красную девицу,
      Ой, люшеньки-люли, красную девицу.
      «Иих, выди, душа девушка, ко мне за вороты,
      Со мною, с молодчиком, со мной побороться».
      Ии, девушка, к молодчику, к нему выходила,
      Иих, с удалыим с молодцем речи говорила:
      «Ии, не хвались, молодчик, не хвались, удалой,
      Иих, не хвались, удалой, своей силой малой:
      Иих, сперва поборися, иих, потом похвалися!»
      Иих, деушка молодчика она поборола,
      Иох, красная удалого она с ног сшибла,
      Пуховую шляпоньку с него долой сшибла,
      Иих, русые кудерюшки на нем всколочила,
      Иих, суконну поддёвочку в грязи замарала,
      Иих, розову рубашку на нем изорвала,
      Иих, шелков поясочек на нем перервала,
      Э, Козловы сапожки долой поскидала,
      Иах, белевы чулочки в грязи затоптала,
      Иах, стал добрый молодчик, стал он отряхнулся.
      Аах, на все на сторонушки, на все оглянулся.
      «Иих, матушка родима на горе родила,
      Иах, несчастною долей меня наделила,
      Иих, долею несчастной, ах, несчастной, еще силой малой,
      Иих, на чужу сторонушку гулять отпустила.
      Иой, на чужой сторонке, а мне счастья нету.
      Иих, нету мне ни в мире, нету ни в народе,
      Иих, ни в большом девичьем, в большом кураводе!» —
      «Иих, пойдем, пойдем, дитятко, пойдем погуляем,
      Иих, зайдем к красной деушке, в глаза поругаем:
      «Ии, деушка-девица, как тебе не стыдно!
      И какого ты молодца могла обесчестить:
      Иих, пуховую шляпыньку с него долой сшибла,
      Иах, русые кудерюшки на нем всколочила,
      Иии, суконну поддёвочку в грязи замарала,
      Ии, розову рубашку на нем изорвала,
      Иих, шелков поясочек на нем перервала,
      Э, Козловы сапожки долой поскидала,
      Иах, белевы чулочки в грязи затоптала!» —
      «Иих, матушка родима, я этого молодца могу приубрати!
      И эх, не тужи, не печалься, удалой молодчик,
      Аах, пуховую шляпоньку я могу надети,
      Иих, русые кудерьки могу причесати,
      Иих, суконну поддёвочку я могу замыти,
      Иих, розову рубашечку я могу зашити,
      Ии, шелков поясочек я могу связати,
      Иих, белевы чулочки я могу замыти,
      Иих, Козловы сапожки, иих, могу я надети,
      Иих, за бесчестье молодца семь раз поцелую!»
     
      МИЛАЯ ВЫКУПАЕТ ДРУГА ИЗ ТЕМНИЦЫ (ОСТРОГА)
     
      107.
      Ты воспой, воспой, млад жавороночек,
      Сидючи весной на проталинке,
      Распотешь ты нас, добрых молодцев,
      Добрых молодцев, людей бедныих,
      Людей честныих, поволжскиих!
      Негде нам, молодцам, обогретися:
      Все темны леса прирублены,
      Все чисты поля припаханы,
      Все товарищи по волюшке,
      Один Ванюшка в неволюшке!
      Сидит Ванюшка во темной темнице,
      Что во каменной Москве,
      За той стеной белокаменной.
      Сидя Ванюшка слезно плачет он.
      Пишет грамотку к отцу, к матери,
      Не пером пишет и не чернилами —
      Пишет Ванюшка горючьми слезми:
      «Государь ты мой, родной батюшка!
      Государыня, моя родна матушка,
      Пожалейте-ка меня, постарайтесь обо мне!»
      Как отец и мать отказалися:
      «У нас таких воров в роду не было,
      Таких воров не было и разбойничков».
      Ты воспой, воспой, млад жавороночек,
      Сидючи весной на проталинке,
      Распотешь ты нас, добрых молодцев,
      Добрых молодцев, людей бедныих,
      Людей честныих, поволжскиих!
      Негде нам, молодцам, обогретися:
      Все темны леса прирублены,
      Все чисты поля припаханы,
      Все товарищи на волюшке,
      Один Ванюшка в неволюшке!
      Сидит Ванюшка во темной темнице,
      Что во каменной Москве,
      За той стеной белокаменной.
      Сидя Ванюшка слезно плачет он,
      Пишет грамотку к молодой жене,
      Не пером пишет и не чернилами —
      Пишет Ванюшка горючьми слезми:
      «Государыня, моя молода жена!
      Пожалей-ка меня, постарайся обо мне!»
      Как и молода жена отказалася,
      Отказалася, отступилася:
      «У нас таких воров в роду не было,
      Таких воров не было и разбойничков,
      А еще ж я, Ванюшка, боюсь отца-матери,
      Опасаюся людей добрыих».
      Ты воспой, воспой, млад жавороночек,
      Сидючи весной на проталинке,
      Распотешь ты нас, добрых молодцев,
      Добрых молодцев, людей бедныих,
      Людей честныих, поволжскиих!
      Негде нам, молодцам, обогретися:
      Все темны леса прирублены,
      Все чисты поля припаханы,
      Все товарищи на волюшке,
      Один Ванюшка во неволюшке!
      Сидит Ванюшка во темной темнице,
      Что во каменной Москве,
      За той стеной белокаменной.
      Сидя Ванюшка слезно плачет он,
      Пишет грамотку к красной девице,
      Не пером пишет и не чернилами —
      Пишет Ванюшка горючьми слезми:
      «Ты душа ль моя, красна девица,
      Моя прежняя полюбовница!
      Выкупай, выручай добра молодца,
      Своего прежнего полюбовничка!»
      Как возговорит красна девица:
      «Ах вы нянюшки, мои мамушки,
      Мои сенные верные девушки!
      Вы берите мои золоты ключи,
      Отмыкайте скорей кованы ларцы,
      Вы берите казны сколько надобно,
      Выкупайте скорей добра молодца,
      Моего прежнего полюбовничка».
     
      ИГРА В ШАХМАТЫ И ОБМЕН ЗАГАДКАМИ
     
      108.
      По крутому по красному по бережку,
      По желтому сыпучему песочку,
      Стояла избушка волжаночка.
      Во той во избе холостьба сидит,
      Холостьба, братцы, сидит, неженатые —
      Не много, не мало, тридцать девять человек.
      Между ими сидит красна девица,
      Играет девица с добрым молодцем
      В большую игру во тавлейную,
      Во те ли во тавлеи, во шахматы.
      Играл молодец о трех кораблях,
      А девица играла о буйной голове.
      Уж как девица молодца обыграла,
      Выиграла девица три корабля:
      Первой тот корабль с красным золотом,
      Другой тот корабль с чистым серебром,
      А третий корабль с крупным жемчугом.
      Сел доброй молодец, задумался,
      Повесил свою буйну голову,
      Потупил свои очи ясные.
      Что взговорит душа красна девица:
      «Не печалься, не кручинься, доброй молодец,
      Авось твои три корабля возворотятся,
      Как меня ли, красну девку, за себя возьмешь,
      Корабли твои за мной в приданые».
      Ах что взговорит удалой доброй молодец:
      «Пропади вся моя золота казна,
      Золота казна несметная —
      Не взять мне души красной девицы.
      Загадаю девице загадочку
      Хитру, мудру, не отгадчиву:
      Ах что у нас, девица, без огня горит,
      Без огня у нас горит и без крыл летит,
      Без крыл у нас летит и без ног бежит?»
      Да что взговорит душа красна девица:
      «Уж как эта ли загадка не хитра, не мудра,
      Не хитра, не мудра, лишь отгадлива:
      Без огня у нас горит солнце красное,
      А без крыл у нас летит туча грозная,
      А без ног у нас бежит мать быстра река».
      Ах что взговорит удалой доброй молодец:
      «Загадаю девице загадочку
      Хитру, мудру, не отгадчиву:
      Уж как есть у меня парень поваренный —
      Так разве ведь он тебя за себя возьмет».
      Да что взговорит душа красна девица:
      «Уж эта загадка не хитра, не мудра,
      Не хитра, не мудра, лишь отгадлива:
      Уж есть у меня девка гусятница —
      Уж разве она за тебя пойдет».
     
      СЕМЬ ЗАГАДОК
     
      109.
      Что бежит-то быстрая реченька,
      Красная девушка дары мыла шелковые,
      Что идет-то сын купецкий:
      «Что беленько тебе, красная девушка,
      Дары мыть шелковые!»
      Отвечает же ему девица:
      «Спасибо тебе, Ефим-сударь, купецкий сын,
      На добром, на ласковом слове!»
      Как возговорит же купецкий сын:
      «Ох ты ой еси, красная девица,
      Загадаю я тебе семь загадок!»
      «Ох ты ой еси, Ефим-сударь, купецкий сын,
      Загадай хоть ты десяток!»
      Как возговорит же купецкий сын:
      «Еще что у нас, девушка, без умолку?
      Еще что у нас, девушка, безответно?
      Еще что у нас, девица, без кореньев?
      Еще что у нас, девица, чаще рощи?
      Еще что у нас, девица, выше лесу?
      Еще что у нас, девица, краше свету?
      Еще что у нас во всю зиму зелененько?»
      Отвечает же ему красна девица:
      «Ох ты ой еси, Ефим-сударь, купецкий сын!
      Без умолку — быстрые реки,
      Безответна — конь, добрая лошадь,
      Без кореньев — горюч камень,
      Чаще рощи — частые звезды,
      Выше лесу — светлый месяц,
      Краше свету — красное солнце,
      Во всю зиму зелененько — в сыром бору сосна».
      Возговорит же Ефим-сударь, купецкий сын:
      «Исполать тебя, красна девица, — отгадала!
      А восьмая-то загадка — судьба Божья!
      Еще быть тебе, девушка, за мной,
      За моею за молодецкой головой!»
     
      ДЕВУШКУ ОТДАЮТ ЗА ДРУГОГО
     
      110.
      Черноокий парень бравый
      На завалинке сидел,
      Вил веревочку детинушка,
      Песню горькую он пел.
      «Вейся, вейся, не развейся
      Ты, веревочка моя.
      Для чего ж ты пригодишься,
      Той судьбы не знаю я.
      Эх, может быть, ты пригодишься
      В поздню осень бурлакам,
      Или раннею весною
      Парня свяжут по рукам.
      Эх, будь мягка, как шелковая,
      Ты, веревочка моя,
      Завтра утром на базаре
      Я купцу продам тебя.
      И куплю своей красотке
      Я гостинцев у купца
      И за эти за гостинцы
      Расцелую у крыльца».
      Не пришлося мальчугану
      Той веревочки продать,
      И не пришлося молодому
      Алы губки целовать.
      Со стариком пошла, бедняжка,
      Та девица под венец,
      А на этой на веревочке
      Жизнь покончил молодец.
     
      111.
      На паперти народ толпою,
      И церковь вся освещена,
      Но не пришел народ молиться,
      Хотя и церковь вся полна.
      Но не пришел народ молиться,
      Хотя и церковь вся полна.
     
      Священник, дьякон в белой ризе,
      Пред ним налой стоит.
      И любопытно над народом
      Она, как статуя, стоит.
      И любопытно над народом
      Она, как статуя, стоит.
     
      Она, как статуя, стояла
      В наряде пышном под венцом
      И с изумлением взирала
      Своим измученным лицом.
      И с изумлением взирала
      Своим измученным лицом.
     
      А с нею рядом нелюбимый
      От нетерпения горит
      И на невесту с изумленьем,
      С улыбкой страстною глядит.
      И на невесту с изумленьем,
      С улыбкой страстною глядит.
     
      Он властелин, она рабыня,
      Она ребенок, он старик,
      И как поруганной святыни
      Так был ужасен ее лик.
      И как поруганной святыни
      Так был ужасен ее лик.
     
      А по церкви слышны вздохи,
      И их никто не понимал,
      Лишь понял тот, кто у колонны
      По ней безумно тосковал.
      Лишь понял тот, кто у колонны
      По ней безумно тосковал.
     
      И тут священник тихо, гласно
      Пропел: «Не клялась ли кому?»
      Она ужасно побледнела
      И прошептала: «Клялась, да».
      Она ужасно побледнела
      И прошептала: «Клялась, да».
     
      Ответ заплочен был деньгами,
      Его не спрашивали вновь,
      А брак венцами продолжали,
      Туг гибло счастье и любовь.
      А брак венцами продолжали,
      Туг гибло счастье и любовь
     
      И тут «исаия» запели
      И вкруг налоя повели,
      Она на лик Христа взглянула,
      Сказала: «Боже мой, прости!»
      Она на лик Христа взглянула,
      Сказала: «Боже мой, прости!»
     
      И тут в последний раз запели
      И вон из церкви повели,
      Толпа народная спешила
      Ей поздравленье принести.
      Толпа народная спешила
      Ей поздравленье принести.
     
      И как подкошенная пала
      Подругам на руки она,
      Красавцу громко прокричала:
      «Была и буду я твоя!»
      Красавцу громко прокричала:
      «Была и буду я твоя!»
     
      Там стол собран был для обеда,
      Там новый черный гроб стоял,
      Печально музыка играла,
      Церковный хор ее спевал.
      Печально музыка играла,
      Церковный хор ее спевал.
     
      И ей срывали белы розы,
      Кидали прямо ей на грудь...
      Зачем, зачем так горько плакать,
      Ее уж больше не вернуть.
      Зачем, зачем так горько плакать,
      Ее уж больше не вернуть.
     
      КОРОЛЬ И ДЕВУШКА
     
      112.
      Ишел братец во служебку, —
      И брат сестре приказывает:
      «Не ходи, сестра, на вулицу,
      Не грай, сестра, с Большим королем!
      Большой король насмешник злой».
      Вот год прошел — нету мово братца,
      Другой прошел — нету родимого.
      На третий год мой брат пришел,
      Пришел братец со служебки,
      Вошел братец в высок терем.
      В высоку тереме колыбель висит.
      Висит колыбель малёшенька,
      Да висит колыбель малёшенька,
      Лежит дитя дробнёшенько.
      Подошел братец, он стал качать:
      «Баю, баю, мое дитятко,
      Баю, баю, чадо милое!
      Я не знаю, как тебя назвать
      По батюшке и по матушке?» —
      «Я по матушке — млад барченок,
      А по батюшке — татарченок.
      А мой отец Большой король,
      Большой король, насмешник злой.
      Моя матушка — душа Аннушка».
      Пошел братец во комнатку, —
      Да во комнатке сестра сидит,
      Русая коса растрепанная,
      Ее локонцы по плечушки.
      Взял братец сестру за косу,
      Да взял…………………………..
      «Не руби мне, братец, во горенке,
      Отруби мне, братец, на вулице,
      Чтобы всем было на дивище,
      Большому королю на позорище,
      Что отрубил братец сестре голову».
     
      УСТИНЬЯ
     
      113.
      Как сватался су вор Янька
      Пять лет на Устинье,
      Пять лет на голубке,
      Не мог ее достати,
      Не мог доступити.
      Пошел-то вор Янька
      К девушкам голубкам,
      Устиньиным подружкам:
      «Уж вы девушки голубки,
      Устиньины подружки!
      Я вам дам по златнице:
      Выманите Устинью
      В Марьинскую рощу!»
      Пошли-то девушки,
      Пошли-то красные
      К бабушке-старушке,
      Устиньиной мачке.
      Устиньина мачка
      На печке сидела,
      Бабушка – старушка
      Чуть их опознала.
      «Спусти, спусти, бабушка,
      Спусти, спусти, сударыня,
      С вою-то Устинью
      В Марьинскую рощу
      С нами погуляти,
      В хороводе поплясати!»
      Как сговорит-промолвит
      Устиньина мачка:
      «Моя-то Устинья,
      Моя-то голубка
      Нигде не бывала,
      Людей не видала!»
      Устинья во сенях
      Голову чесала,
      Косу заплетала.
      Надевала Устинья
      Понизову юбку,
      Штофну душегрею.
      Пошли-то подружки,
      Пошли-то голубки
      Во Марьинскую рощу.
      Надевал-то вор Янька
      Понизову юбку,
      Штофную душегрею,
      Жеребьи бросали,
      Попарно плясали.
      Приходилось Устинье,
      Приходилось голубке
      С московскою гостьей.
      Как сговорит Устинья,
      Как сговорит голубка:
      «Что это за гостья,
      Что за московка?
      Как барская хилка,
      Как су вор Янька!»
      Как сговорит вор Янька,
      Взговорит Устинье:
      «Пойдешь ли за меня замуж?»
      Как взговорит Устинья,
      Как взговорит голубка:
      «Я что себе не прийму, —
      За тебя замуж не пойду!»
      Как вынимает вор Янька
      Ножичек булатный,
      Убивает Устинью,
      Убивает голубку.
      Приходят подружки,
      Приходят голубки
      К Устиньиной мачке:
      « Бабушка-старушка!
      Твоя-то Устинья
      Кровию венчалась,
      На ноже обручалась».
     
      ПАРАНЯ
     
      114.
      Как пошла наша Параша
      Ко соседу во беседу,
      Ко соседу во беседу
      Коромысла попросить,
      Коромысла попросить
      На Дунай-реку сходить.
      Как вор ли то Олёшка
      Догадлив шельма был:
      Наперед забежал,
      За горой пролежал,
      За горой пролежал,
      Все Парашу дожидал.
      Как идет, идет Параша
      На Дунай-реку за водой:
      «Еще помнишь ли, Параша,
      Что отец твой говорил?
      Он хотел отдать тебя
      Замуж за меня!»
      «Ох ты, вор ты, Олешка,
      Мне не быть за тобой;
      Мне не быть за тобой,
      Не слыть мне тобой,
      Мне не слыть тобой,
      Мне Олёшкиной женой!»
      Он бил, топтал меня топочкам,
      Полужёными гвоздям;
      Он бил по щекам,
      По жемчужным серьгам.
      Чуть-насилу поднялась,
      Зашаталась, побрела.
      Что навстречу Параше
      Родный батюшка идет:
      «Еще что же ты, Параша,
      Не весело идешь?


К титульной странице
Вперед
Назад