ЛОРА КЛАЙН 
(США)

ОВЛАДЕНИЕ ТЕХНИКОЙ
(о ранней прозе В. Шаламова)

      Варлам Шаламов написал свои самые важные прозаические произведения после 1953 года, но есть основания считать, что он стал профессиональным прозаиком еще в тридцатые годы.
      Как известно, после первого срока в лагерях Вишеры он работал в различных профсоюзных газетах и журналах – «За овладение техникой», «За ударничество», «Фронт науки и техники», «За промышленные кадры», печатался в «Гудке», «Вечерней Москве», «Прожекторе», «Колхознике» и «Огоньке». Больше 80 статей, заметок и очерков за подписью «В. Шаламов» увидели свет с 1932 по 1936 год. Журналистская работа была средством заработка, но она являлась и школой – точнее, продолжением школы «литературы факта», которую Шаламов начал проходить еще до первой ссылки у С. Третьякова в ЛЕФе.
      В это же время молодой журналист начал свою литературную карьеру. Кроме стихов, которые он писал еще в 20-е годы, в этот период он очень много – «непрерывно», «день и ночь», по его выражению1, – работал над формой небольшого рассказа, новеллы. Можно сказать, что он тоже боролся за овладение техникой – литературной. Добился немалых успехов: «нашел уже тон, зачин и стиль», появилась «уверенность, твердость руки»; все предложенное в редакциях «принимали безотказно», «готовилась книжка рассказов»2. За четыре года он написал более ста произведений малой прозы, основная часть которых, к сожалению, была сожжена семьей после его второго ареста в 1937 году. Уцелели только девять рассказов – те, что были напеча-
      ___________
      КЛАЙН Лора – преподаватель университета в г. Детройте (США). В 1998 г. защитила диссертацию о творчестве В. Шаламова в Мичиганском университете.
      ___________
     
      таны, либо отосланы в редакции. («Жена сохранила напечатанное и уничтожила все написанное. Кто уж так рассудил...», – с иронией замечал Шаламов в главе «Большие пожары» своих «Воспоминаний»)3.
      Стоит заметить, что автор «Колымских рассказов» не слишком высоко, за редким исключением, ценил свои ранние вещи, называя их по преимуществу «барахлом» и «пустяками». Такой взгляд естественен для большого художника в зрелости, но утрата основной части его раннего литературного архива является серьезной потерей для науки. Зная все первые рассказы Шаламова в их совокупности, мы могли бы иметь гораздо более полное представление о формировании его как прозаика и о генезисе его «новой прозы» в целом, могли бы, наверное, наглядно проследить, какие уроки он брал у классиков (Пушкин), у западных мастеров новеллы (Мопассан, О Тенри, А. Бирс) и у представителей русского модернизма (А. Ремизов, А.Белый), на чьи имена он ссылается, говоря о своих первых литературных опытах. Важным также представляется вопрос о тематике утраченных рассказов – отражался ли в них в какой-либо мере его вишерский опыт (разумеется, не прямым образом) и советские реалии 30-х годов; как талантливый и честолюбивый писатель, собиравшийся «стать Шекспиром», видел свое развитие в детерминирующих условиях подчинения литературы политике и утверждения соцреализма, в какой форме выражалось его нежелание «шагать в общем строю» (об этом нежелании красноречиво свидетельствует фраза воспоминаний – «я стал искать пути в одиночку».4)
      В связи с этим уцелевшие девять небольших рассказов 30-х годов представляют особый интерес для исследователей.
      Первый (по времени публикации) рассказ Шаламова под названием «Ганс» появился в 1935 г. в газете «Ленинградская правда». В № 1 журнала «Октябрь» за 1936 г. была напечатана новелла «Три смерти доктора Аустино». В декабре того же года в журнале «Вокруг света» появился рассказ «Возвращение». В марте 1937 г., уже после ареста писателя, в журнале «Литературный современник» увидел свет рассказ «Пава и древо». Еще пять рассказов обнаружились недавно в архиве журнала «Октябрь» в РГАЛИ: «На заводе», «Вторая рапсодия Листа», «Карта», «В зеркале», «Господин Бержере в больнице».
      Часть этих рассказов – остросюжетны, их можно отнести, с некоторой долей условности, к приключенческому жанру. Как правило, вымышленные герои действуют в экстремальных, тоже вымышленных , заданных волей автора обстоятельствах. Можно сделать вывод, что молодой писатель прежде всего ставил перед собой задачу освоения техники сюжетостроения как основы рассказа. Об этом свидетельствует и то, что он в этот период «копил» сюжеты (беря пример, очевидно, с Чехова).
      Примечательно, что действие некоторых рассказов происходит за границей, где Шаламов никогда не бывал. Причем, писатель рассматривает поведение своих героев в ситуациях сложного нравственного выбора между добром и злом, когда от них требуется не только риск, но и жертвенность. За этим можно увидеть революционный ригоризм, свойственный молодому Шаламову: его участие в оппозиции тоже было связано с риском и готовностью к жертве. Действие рассказов происходит либо на фоне войны, либо в острой политической обстановке, в условиях начавшейся борьбы с фашизмом. Так, в рассказе «Ганс» фашисты пытают девушку, стараясь добыть у нее нужные сведения, но она держится героически... Подобный, несколько схематичный рассказ, напечатанный в газете, не мог не носить пропагандистского характера, и мы можем убедиться, что молодой Шаламов здесь целиком и искренне следовал духу времени: угроза наступления фашизма в Европе в те годы была реальной. Более сложна коллизия рассказа «Три смерти доктора Аустино». Врач, попавший в плен к фашистам, приговорен к расстрелу. В этот момент становится известно, что жена начальника тюрьмы умирает при родах, и начальник обещает доктору за ее спасение «все, что угодно». В герое борются два чувства: долг врача и нежелание помогать врагу. Побеждает первое. Но доктора все равно расстреливают. Симпатии автора явно на стороне героя, который смог проявить гуманность в жестоких обстоятельствах.
      Очевидна идеологическая заданность и прямолинейность большинства ранних рассказов. Борьба между старым и новым, между консервативным (буржуазным) и прогрессивным (коммунистическим) составляет содержание таких новелл, как «Господин Бержере в больнице», «Возвращение», «Карта»; наивным «соцартовским» духом проникнут рассказ «На заводе». Конечно, нельзя судить молодого автора по сегодняшним меркам: он действовал в русле общепринятых в советской литературе 30-х годов незыблемых канонов и сам в немалой степени разделял социальный оптимизм своей эпохи.
      Но все же не эти рассказы составляют лучшее из написанного Шаламовым до второго ареста. Самые удачные, более индивидуальные и совершенные в художественном отношении вещи – «Пава и древо» и «Вторая рапсодия Листа». Кстати, рассказ «Пава и древо» был напечатан в «Литературном современнике» вместе с рассказами М. Зощенко и стихами Н. Заболоцкого*. Более того, за этот рассказ Шалимову была присуждена литературная премия. Не случайно сам писатель выделял эту вещь из всего написанного до Колымы и присоединил к «Колымским рассказам», направленным в 60-е годы на рецензию.5
      В отличие от «приключенческих» рассказов 30-х годов, «Пава и древо» – тонкая психологическая новелла, основанная на реальном материале хорошо знакомого писателю русского Севера. Шаламов с большой теплотой рисует портрет старой кружевницы, ослепшей от работы и мечтающей, чтобы ее внучка продолжила ее дело и сплела сказочный узор с «павой и древом», который когда-то плела она сама. Писатель показывает себя знатоком кружевного дела, умело пользуется народной речью. Хэппи – энд, которым заканчивается рассказ (бабушку вылечил от слепоты, удалил катаракту знаменитый профессор из Москвы), – не является надуманным, а отражает одно из реальных социальных завоеваний в России после революции. По всей вероятности, Шаламов отразил в своем рассказе какой-то подлинный случай из вологодской жизни. Это указывает на путь, которым двигался молодой писатель, – от искусственно конструируемых сюжетов – к правде жизни.
      С реальными событиями российской жизни связан и рассказ «Вторая рапсодия Листа». Это трагическая история старого учителя музыки, сыновья которого погибли на гражданской войне, умерла жена, и он в своем несчастье хотел бы найти утешение, слушая старую грампластинку с музыкой Листа. Однако, его, полуобезумевшего от горя, всячески обманывают. В конце концов, пластинку ему приносят. Старик счастлив, думая, что слушает любимую рапсодию. Но на самом деле звучит вальс «На сопках Маньчжурии»...
      В этом трогательном рассказе можно увидеть отражение размышлений писателя о судьбе своего отца, ослепшего от горя после гибели на войне сына Сергея. Важно отметить также, что Шаламов подчеркивает великую силу музыки, искусства, помогающего людям в трудные минуты. Он сам в это свято верил. Интересная параллель: в одном из ключевых рассказов, созданных Шаламовым после Колымы, – в «Сентенции» – тоже присутствует старая «щеллачная» пластинка, музыка которой звучит символом возвращения к жизни...
      ____________
      * Рассказ «Пава и древо» републикован в кн.: В. Шаламов. «Четвертая Вологда». Вологда, «Грифон», 1994.
      ___________
     
      Остается только гадать, сколько было подобных рассказов среди сожженных. Несомненно одно: Шаламов как писатель в 30-е годы быстро развивался и был перспективным новеллистом со своим почерком. Очень важная деталь: он, по собственному признанию, «выжигал каленым железом все чужое», т. е. боролся с влияниями. Ранние рассказы отличает чрезвычайная сжатость и простота, он не любил писать «цветисто», не злоупотреблял эпитетами, стремился к интонации естественной речи.
      Вопрос о том, как преломился ранний писательский опыт в после-лагерном творчестве писателя, – очень непрост. Шаламов не раз подчеркивал, что Север (за семнадцать лет пребывания на Колыме) – «изуродовал, обеднил, сузил, обезобразил мое искусство»6. Мы знаем, что из лагеря он вышел с иными представлениями о человеке и мире. И все же нельзя сказать, что литературный путь Шаламова после 1953 года начался с «нуля» или с «чистого листа», и нельзя сказать, что его зрелая проза – никак не связана с ранней. Та большая школа работы над рассказом, которую он прошел в 30-е годы, не могла пройти бесследно.
      «Играли в карты у коногона Наумова» – этот знаменитый зачин рассказа «На представку» (1954 г.) мог родиться только у сложившегося писателя – новеллиста, твердо усвоившего правило «первой фразы», а также более общее и важное правило о том, что «вне формы искусства не существует».

ПРИМЕЧАНИЯ

      1 «Москва 30-х годов». Шаламовский сб., вып.1, с. 34.
      2 «Несколько моих жизней». В кн. В. Шаламов. Воспоминания. М. 2001, с. 9.
      3 Шаламовский сб., вып. 1, с. 61.
      4 Там же, с. 33.
      5 РГАЛИ, ф.2596, оп. 2, ед. хр. 107.
      6 Письмо Б. Лесняку. «Знамя» №5,1993, с. 135. 
     


К титульной странице
Вперед
Назад