В Вышнем Волочке такие сборища называли «вечерины». Они устраивались вскладчину девушками в доме одной из них. Девушки одевались в модные шелковые платья, но еще «до недавнего времени (написано в 1856 г.) было в обычае являться с закрытыми лицами»99, как и в Тихвине. Остальное — угощение, танцы, фанты и пр.— было, как и в других упомянутых нами городах, разве что танцы и хороводы «по неимению музыки» шли под песни.
На Севере, в Усть-Сысольске, вечеринки начинались с покрова и продолжались до масленицы (исключая рождественский пост). Собирались девушки обычно часам к пяти, а парни приходили «без приглашения» часам к семи вечера. Песни, танцы, игры с поцелуями длились иногда всю ночь. «Старшие ничем не препятствуют... издали любуются позволительными вольностями». И здесь была в моде игра «скоморох», аналогичная «Детинушке олонецкому» в Тихвине. Автор записи считает, что она сочинена действительно скоморохами, заходившими из Москвы и Новгорода еще в XVI— XVII вв.100 В г. Пинеге в 1849 г. различали «посиделки» — собрания девушек с работою, и «вечереньки» — вечерние собрания для игры на святках и масленице. На Урале вечорки упомянуты в этнографическом описании г. Ирбита 101.
Другой областью распространения сборищ молодежи в XIX в. было, по-видимому, Верхнее и Среднее Поволжье. Посиделки отмечены в Вознесенском посаде. Вечорки лучше всего описаны в г. Свияжске102 (1853 г.). Здесь они устраивались преимущественно в домах победнее, где были девушки на выданье. На третий или четвертый день рождества хозяйка приглашала примерно пятнадцать девушек — «соседок и из другого порядка». Мужчины, как и в других городах, приходили без приглашения и оставались у входа, в то время как девушки сидели на лавках. На столе, накрытом белой скатертью, горела сальная свеча в деревянном подсвечнике, стояло скромное угощение — пряники, яблоки, каленые орехи. В честь каждого пришедшего исполнялась известная величальная песня «А кто у нас холост а кто неженатый», после чего его поздравляли: «С песенькой вас!», а он должен был одаривать деньгами, которые все шли хозяйке. Танцевали обычно под гармонику русские плясовые, но также и польки, и модные в то время галопы («конское ристанье»). Песни и игры все кончались поцелуями. Среди песен были и свадебные, и некоторые распространенные поволжские песни. За время святок такие вечорки устраивались несколько раз. Из описания святочных игр в г. Казани мы можем извлечь несколько дополнительных деталей этого поволжского варианта вечорок. В них участвовали, как везде, девушки и неженатые мужчины, причем возраст участников колебался в весьма широких пределах — от 15 до 30, а для мужчин — даже до 35 лет. Иногда приглашались и замужние женщины того же возраста, изредка «для порядка» бывали и матери девушек. Вечорка начиналась в 5—6 вечера, а кончалась в 2—3 часа утра103. Посиделки зимой отмечены также в Васильсурске 104.
БРАК
Выбор. Знакомство
Брачный возраст
Ограничения брака. Развод
Два свадебных обряда
Сватовство. Предсвадебье
Свадьба
Некоторые детали обряда
ВЫБОР. ЗНАКОМСТВО
Общеизвестно, что браки молодежи в эпоху феодализма как в деревне, так и в городе совершались в основном по воле родителей. Теоретически молодые люди могли первый раз увидеть друг друга во время брачной церемонии. Однако по сведениям, идущим от древнейших времен, и мнение самих брачующихся в какой-то мере принималось в расчет: молодым людям брачного возраста старались все же дать возможность познакомиться до брака.
Первые сведения об этом содержатся еще в Повести временных лет. Автор ее, киевский монах, пишет о славянских племенах, что у них не было брака в его понимании этого слова, что древляне умыкали девиц у воды, а у вятичей, радимичей и северян существовали «игрища межю селы», на которых были «плясания» и где молодые люди сговаривались с девушками о последующем умыкании: «И тут умыкаху жены себе, с нею же кто съвещашеся» 105. Небольшие размеры тогдашнего села и то обстоятельство, что село могло представлять собой патронимию, между членами которой брак не допускался 106, объясняют необходимость подобного рода «игрищ между селами».
В городах, даже самых маленьких, такого положения не было. Браки рядового населения заключались, по-видимому, в большинстве случаев в пределах своего города. Но мы видели, что городские «игрища» — разного рода праздничные гулянья, о которых говорилось в предыдущем очерке, привлекали и жителей окрестных сел и деревень. «Игрища и плясания», позднее называвшиеся хороводами, городские гулянья оставались, кажется, наиболее важными местами знакомства молодежи в течение всего рассматриваемого нами периода. Из г. Вязьмы писали в 1850 г., что знакомство будущих супругов происходит обычно на гулянье. По праздникам молодежь прогуливается под вечер по улицам, а люди среднего и пожилого возраста сидят, беседуя, возле домов.
Потом старшие уходят, а молодежь, празднично одетая, гуляет по улице с песнями; тут уж заходят в дома друг к другу (где в это время старших нет)107.
Было и иное обыкновение — сидеть девушкам (иногда со старшими родственницами) под вечер у ворот, глядя на прохожих. Если у ворот не было скамеечки, сидели просто на завалинке 108.
Традиционным местом знакомств с глубокой древности у русских, как и у многих других народов, оставались и источники воды, будь то река или колодец. Сами колодцы (если не считать специально устраивавшихся в крепостях на случай осады) распространились, по-видимому, не ранее второй половины XV в. Вплоть до XVIII в. воду носили в кувшинах — на это указывают многочисленные археологические находки глиняных кувшинов в колодцах и старинная пословица «Повадился кувшин по воду ходить — тут ему и голову сложить», так что образ девушки с кувшином, столь распространенный в литературе Запада и Востока (от Испании до Грузии и Средней Азии), не был чужд и феодальной Руси. В XVIII—XIX вв. кувшины были вытеснены ведрами.
С кувшином ли на плече или с ведрами и коромыслом девушки, по-видимому, с удовольствием ходили по воду. «Девушки-горожанки — охотницы попусту, без нужды раз пять сходить за водой на речку и вылить хоть под угол». Для этого подруги сговаривались по двое, по трое, принаряжались, даже румянились. Шли, болтая между собой, медленно, во всю ширину улицы, высматривали парней109. Места, где брали воду, становились своеобразными женскими клубами, где можно было и посудачить о том о сем. Этим пользовались не только молодые парни, выискивавшие себе невесту, но, по мнению Н. И. Костомарова, и разного рода темные сводни 110.
Наконец, едва ли не главным местом знакомств молодежи была церковь. Мы уже говорили о том, что мужчины и женщины в ней стояли по разные стороны от входа, в общем, друг против друга, и женщины при этом не закрывали лиц111. Современникам было известно, что и сам царь мог «высмотреть» себе невесту в церкви. Это и случалось дважды с Алексеем Михайловичем 112.
Необходимо отметить, что все эти места — и гулянья, и хороводы, и рынок, и даже церковь могли стать местом знакомства не только (а в древности, может быть, даже не столько) самих молодых людей. Здесь могли увидеть девушку, например, родители ее будущего жениха, а в более поздние времена — профессиональная сваха.
Но способы знакомства и общения, появившиеся в XVIII— XIX вв., предполагали уже большую активность самой молодежи, ее большую роль в заключении брака. Об одном из таких способов — вечорках — мы только что говорили. В XIX в. в северных городах (т. е. как раз там, где больше всего были развиты и вечорки) бытовал и еще один способ общения молодежи, с вёчорками тесно связанный.
В г. Белозерске еще в середине XIX в. невест «намечали» на гуляньях, в особенности на главном городском гуляньи, которое устраивалось в заговенье на Петров пост на берегу канала: здесь водили особенно большой хоровод — в два или три круга. Но молодые люди, познакомившиеся на хороводе или на вечорке, могли завязать и более прочные отношения. Они становились, по местному выражению, «занималыциком» и «занимальщицей» и танцевали постоянно друг с другом на вечорках и хороводах, а вне их «бродили по подоконью». Летом это выражалось в том, что «занималыцица» сидела у открытого окна своего дома, а «занималыцик» приходил под окошко, чтобы развлекать ее беседой, иногда до поздней ночи. Зимой, когда становилось холодно, «занималыцик» просился посидеть в дом «занималыцицы» и обычно получал разрешение. Как под окном, так и в комнате никто из членов семьи «занималыцицы» его «не замечал». Эти «подоконья» были признаком скорого сватовства. Они отмечены также в г. Тихвине 113.
БРАЧНЫЙ ВОЗРАСТ
В каком же возрасте молодые люди обычно вступали в брак? Вопрос этот довольно сложен, поскольку с браком было связано множество проблем производственного, имущественного и правового порядка. В целом можно сказать, что в эпоху средневековья, если не считать семей крупных феодальных сеньоров, где по династическим соображениям нередко заключались браки между детьми 114, брачный возраст был связан прежде всего с половым созреванием. В курганах XII—XIV вв. погребения девочек, у которых еще не сменились полностью зубы, не сопровождаются украшениями, типичными для свадебного наряда того или иного древнего племени115. Эти девочки 10—11 лет, стало быть, не были выданы замуж, и, по всей вероятности, не считались невестами.
Однако девочка в 12 лет уже была «на выданьи». Как отмечал Б. А. Романов, в Древней Руси, случалось, женили 11, выдавали замуж 8 лет. Православная церковь стремилась воспрепятствовать этому. Так, в XV в. жителей Новгорода Великого призывали не выдавать замуж «девичок менши двунадцати лет» 116.
Церковные правила XVI в. гласили: «Всякому родителю подобает сына своего женити егда скончается возрасту 15 лет, а дочери 12 лет, се бо есть закон истинный»117. Однако от этих правил были значительные отступления. Иностранцы, посещавшие Россию в XVII в., отмечали и более ранние браки. Так, Олеарий видел в 1635 г. в г. Вышнем Волочке мальчика 1,2 лет, женившегося за несколько недель перед тем, а в Твери — девочку 11 лет, недавно выданную замуж. «В России, как и в Финляндии,— писал он,— допускаются сватовства и браки для детей 12-летних и еще более юных»118. Из дальнейшего повествования явствует, что речь шла о служилом дворянстве и целью раннего брака было удержание поместий.
Все же брачный возраст со временем повышался. Соборное уложение 1649 г. предполагает, что девушка должна быть выдана замуж, во всяком случае, до 15 лет (а не до 12, как было по «правилам» XVI в.), даже если она сирота: об этом должны позаботиться опекуны 119. В дальнейшем брачный возраст еще несколько повышался и в XVIII—XIX вв. двенадцатилетнюю девочку выдавал замуж разве что рачительный помещик, стремившийся создать лишнее «тягло».
Наши источники ничего не говорят о различии брачного возраста для сельских ,и городских жителей. Однако обращает на себя внимание довольно частое упоминание в переписных книгах конца XVII в. сравнительно великовозрастных неженатых сыновей, живших с родителями. В г. Балахне, например, примерно пятая часть всех живших в родительских семьях сыновей (208 из 1007) были в возрасте от 15 до 20 лет и более120. Может быть, у посадских людей брачный возраст мужчин был несколько выше, чем у служилых людей и у крестьян. Дмитровский купец И. А. Толченов женился в 1773 г., 19 лет от роду, по понятиям того времени — не рано и не поздно 121.
В середине XIX в. на вечорки в городах приглашали, как уже говорилось, девушек, начиная с 15 лет. Это, по нашему мнению, говорит о новом повышении брачного возраста и для горожанок. В конце того же столетия в кругах «благородных» считалось, что для девушки вступать в брак в 16 лет рановато, в 18—22 года — самое лучшее, а девство в 25 лет — уже трагедия. Для мужчин же вступать в брак в 30 лет считалось лучше, чем в 18, «чтобы перебесился и поумнел»122. Такое повышение брачного возраста характерно для Европы в целом.
ОГРАНИЧЕНИЯ БРАКА
В социальном отношении существовали если не абсолютные запреты браков, то, во всяком случае, серьезные ограничения их как обычаями, так и законами. Закон, например, не запрещал феодалу жениться на крестьянке или горожанке, но практически класс феодалов представлял собой замкнутый круг, где браки поощрялись даже не с каждым феодальным родом, а только с «ровней». Вольный человек, будь то крестьянин или посадский, если он желал жениться на крепостной крестьянке, должен был получить разрешение барина и уплатить определенную сумму по договоренности 123. Таким образом, в деревне и в городе браки в основном могли совершаться внутри одного класса. Разумеется, эти социально-сословные ограничения не были одинаковыми на протяжении всего рассматриваемого нами периода. Они усиливались по мере развития феодализма и были особенно строги в XVII—XIX вв.
Помимо возрастных и сословных, существовали и иные ограничения для вступления в брак. В XVII в. священник должен был тщательно следить, чтобы венчаемые были не в кумовстве, не в сватовстве, не в крестном братстве, не в шестого или седьмого колена свойстве 124. О кровнородственных связях любого колена здесь даже и не говорилось. Если же поп по ошибке повенчает родственников, свойственников, кумовьев и пр., то брак подлежал расторжению, а попа целый год «смиряли». Так церковь добавляла к старым родственным ограничениям брака, шедшим еще от родоплеменного строя, и к новым социально-сословным ограничениям еще свои, связанные зачастую с церковными обрядами, например с крестинами.
Кроме того, православная церковь разрешала одному лицу вступать в брак только три раза. Видимо, сначала это ограничение было еще более жестким. До XIII в. обычно разрешался лишь второй брак, а третий — только «если кто будет молод, а детей не будет» 125. Однако соблюдалось оно, по-видимому, не слишком строго, поскольку есть сведения о том, что законными признавались дети даже от четвертого брака126. В XVI— XVII вв. это положение несколько изменилось. Третий брак не считался зазорным, а дети от четвертого брака не признавались законными. Вообще торжественный обряд венчания совершался в основном при первом браке. Если вдовец женился на вдове, то венчание обычно заменялось краткой молитвой. Если только один из венчающихся вступал в брак вторично, то при венчании венец возлагали не над головой, а на правое плечо (при третьем браке — на левое плечо)127.
Четвертый брак православной церковью категорически запрещался. Общеизвестно, что сам царь Иван Грозный был подвергнут за нарушение этого правила строгому церковному наказанию, что, впрочем, не помешало ему жениться семь раз. А для простых смертных к церковному запрету присоединялся и законодательный. Соборное уложение также не признавало четвертого брака. Рожденные в четвертом браке дети не признавались наследниками 128. Церковные правила XVI в. гласили: «Кто поймет четвертую или пятую жену, с таковыми ни ясти, ни пити, таковый поган есть» 129, т. е. предписывали полный бойкот.
РАЗВОД
Развод («распуст», как его называли) в XII-XIII вв. разрешался лишь как исключительное явление в некоторых, строго определенных случаях. При этом права супругов были неравны. Муж мог развестись с женой в случае ее измены. При этом требовалось подтверждение факта прелюбодеяния свидетелями (а если муж был уличен в клевете, жена могла оставить его по своему желанию) 130. К измене приравнивалось и общение жены с чужими людьми вне дома без разрешения мужа. Жена же в аналогичных случаях не могла требовать развода: муж отделывался только наказанием, налагаемым церковью,— епитимией. Церковные правила XII в. разрешали развод также в случае физической неспособности мужа к браку, но ничего не говорили о бесплодии жены. Материальными, если так можно выразиться, причинами для развода было пьянство мужа (в том лишь случае, если он крадет и пропивает одежду жены), а также покушение одного из супругов на жизнь другого или участие в его ограблении. Церковные правила содержали и такой, допускавший весьма широкое толкование пункт: «если будет худо, что муж не может жить с женой или жена с мужем» 131. Во всех этих случаях, однако, запрещалось оставлять супруга без помощи, если тот болен.
В XVI—XVII вв. ограничения развода стали, по-видимому, жестче и еще более дискриминировали женщину. Развод разрешался полюбовно, но с условием, что при этом один из супругов постригался в монахи. В таких случаях давали разводную грамоту, где говорилось, что это сделано добровольно, а не по принуждению другого супруга. Жена при этом получала обратно свое приданое, часть совместно нажитого имущества (ржи, кудели и т. п.) и отказывалась от дальнейших имущественных претензий 132. Олеарий говорил, что муж мог отправить в монастырь жену в случае ее бесплодия «и жениться через шесть недель на другой»133. Общеизвестно, что именно под этим предлогом расторг свой первый брак в XVI в. Василий III. Котошихин сообщает еще о некоторых поводах, считавшихся достаточными для развода. Так, если оказывалось, что выдана замуж фактически не та, которая записана в брачной записи, брак мог быть расторгнут и ни один из супругов не нес наказания. Но в его времена бывали и другие случаи, когда жениху и его родным на смотринах показывали не невесту, а другую женщину. Если, обнаружив обман, муж начинал принуждать жену к постригу, а она жаловалась на это своим родным, то те могли, в свою очередь, жаловаться «патриарху или .большим властям» и тогда назначался сыск. В случае, если факт принуждения подтверждался, мужа отправляли на год — полтора в монастырь. Выйдя оттуда, он мог продолжать настаивать на разводе и тогда развод давали. Имущество делилось пополам, и обоим супругам запрещалось вступать в брак в течение семи лет 134.
О препятствиях к разводу, которые ставили церковь и государство в XVIII—XIX вв., существует обширная литература, пополнять которую не входит в наши задачи.
ДВА СВАДЕБНЫХ ОБРЯДА
Сам свадебный обряд состоял из двух, резко различающихся между собой частей — древнего народного свадебного обряда и церковного обряда, появившегося на Руси лишь во второй половине X в. Первый еще в XVII в. называли старинным восточнославянским словом «веселие» 135, второй — «венчание», поскольку в церковном обряде большую роль играли венцы. Первый возник на основе древних племенных обрядов и был воспринят в городе, безусловно, от сельского населения, видимо, в самый период возникновения городов, второй совершался по византийскому греко-католическому «чину» и проникал сначала в города, и уже через них — в деревню. Оба эти обряда в городе и в деревне претерпели множество изменений, приспосабливаясь друг к другу и к местным условиям.
Древний свадебный обряд не был одинаков у всех восточнославянских племен. Повесть временных лет сообщает, что у одних восточнославянских племен жених брал невесту из дома ее родителей, а, например, у полян «не хожаше зять по невесту, но приводяху вечер, а назавтра приношаху по ней, что вдадуче» 136. Свадебный наряд невесты отличался комплексе украшений, особым для каждого племени или союза племен. Население городов возникало обычно на основе сельского населения данной местности, но в дальнейшем пополнялось иногда даже из весьма отдаленных земель. В малых городах поэтому до XIII в. обычно находят один какой-либо тип свадебных украшений, в больших городах — несколько различных 137.
Нужно думать, что браки в городах совершались далеко не всегда между соплеменниками, и невеста надевала свадебный наряд своего племени. Точно так же в городах, как увидим ниже, довольно долго переживали и оба варианта свадебного обряда, упомянутые Повестью временных лет, а возможно, и еще такие варианты, о которых мы не знаем.
Брака посредством умыкания в русских городах решительно не прослеживается, но рудименты его проявляются, как мы увидим, в различных деталях позднейшего свадебного обряда. Из летописного рассказа мы узнаем о двух деталях свадебного, обряда X в.: о прявлении сватовства (чего, по-видимому, не знали древние племена, по крайней мере те, у которых умыкали девушек на итищах или у воды), хотя в данном случае это был момент чисто феодальный, и об обычае разувания жениха невестой 138, который держался очень долго.
Сватался к бабке Владимира Ольге древлянский князь Мал, причем мы узнаем, что полагалось устроить свадебный поезд — «объезд» 139. В другом случае упомянуто входившее в брачный обряд «плесканье водой». А. И. Козаченко справедливо полагал, что известные в дальнейшем по описаниям свадьбы русских князей повторяли в значительной мере древний восточнославянский свадебный обряд 140.
Мы постараемся еще показать элементы древнего свадебного обряда, выявляющиеся в обряде более позднем. Сейчас же обратим внимание на то, что традиционный дохристианский свадебный обряд (или обряды, если признать, что были различные местные варианты) преобладал на Руси еще примерно шесть столетий после введения христианства, да и в дальнейшем, как увидим, церкви приходилось серьезно с ним считаться.
Так было и повсюду в Европе до известного католического Тридентского собора XVI в., который постановил не признавать действительными нецерковные браки. Впрочем, есть основания думать, что постановление это не соблюдалось строго 141.
Православная церковь относилась к факту преобладания нецерковных браков менее терпимо, чем католическая. Уже во второй половине XI в. митрополит Иоанн с негодованием отмечал, что «простые и невежды» обходятся без церковного брака 142. Но такие возмущения и запреты на Руси, как и на Западе, оказывали мало влияния на простой народ, который стойко держался старых обрядов и обычаев. «Венчаются только бояре, а простой люд устраивает свадьбы с плясками и музыкой»,— писал в XIII в. один современник143. Вполне естественно, что раньше всего обратились к церковному обряду феодалы и их приближенные, но и они оставляли наряду с церковным народный обряд. Александр Невский, например, «венчался в Торопце, ту кашу чини, а в Новгороде другую» 144, т. е. в Торопце было совершено церковное венчание, а народный обряд, который здесь назван «кашей», совершался даже дважды — в Торопце и в Новгороде, где венчания не повторяли.
Еще в XVI в. церковь была вынуждена признать широкое распространение браков без венчания: «Аще кто поймет жену без венчания,— читаем в цитированной уже «Заповеди святых отец от правил»,— и аще дети будут и да внидут в церковь на венчание и привести дети к ним тако венчати и дати им заповедь. Аще кто не венчается от таковых нельзя взяти приноса, ни в церковь пущати... да нудите их дабы ся венчали» 145. Следовательно, в качестве главного способа принуждения к венчанию супругов, у которых уже были дети, предлагался отказ от крещения этих детей, а также запрет посещать церковь.
Церковь яростно обрушивалась на народный обряд. В 30-х годах XVI в. митрополит Даниил порицал все элементы свадебного обряда, выходящие за рамки венчания. И во второй половине XVII в. церковь выступала против традиционного обряда, перечисляя важнейшие его элементы — устройство брачной постели на снопах, надевание на невесту мужской шапки, на жениха — женской, расчесывание голов невесте и жениху, обход их вокруг стола, осыпание молодых хмелем, надевание членами свадебного поезда вывороченной мехом вверх шубы, кормление молодых курицей и кашей: «Все то есть бесовское действо!» 146 Не только народные массы, но и феодальная аристократия стойко придерживалась старого свадебного обряда, и даже сам великий князь, а позже царь проводил первую брачную ночь на постели, устроенной из тридевяти снопов, а перед тем бывал осыпан хмелем, невесте его расплетали косу, обоим «чесали головы», словом, старый обряд стремились сохранить, введя в него лишь необходимый церковный элемент — венчание. Более того, еще в XVI в. брак без церковного венчания был довольно широко распространен, а вот брак без традиционного народного обряда — «пира» («веселия» или «каши») не считался действительным.
Такое отношение к обряду продержалось очень долго, и еще в середине XIX в. (в особенности на территории Украины) народный обряд считался главным не только в деревне, но ив городе. «У мещан и крестьян, видимо, главным в свадебном обряде является не церковь, а пир»,— писал корреспондент Географического общества.— Если почему-нибудь нельзя справить свадьбу, после венчания молодые расходятся каждый в свой дом, жених ходит к невесте, но мужем и женой они не считаются» 147. В г. Обояни в 1857 г. отмечалось, что если по каким-либо причинам свадебный пир устраивается позже венчания, молодая до самого дня, на который назначен пир, «ходит с распущенными волосами» 148, т. е. ей не делают женского головного убора, следовательно, по народным понятиям эта женщина не считается замужней. Нужно думать, что в более ранние периоды народный обряд — свадьба был главным повсюду. Недаром Александр Невский устроил даже две «каши». Видимо, он хотел, чтобы его брак признали новгородцы.
Однако церковь применяла в этой борьбе и другую, более гибкую тактику. Она стремилась овладеть традиционным народным обрядом, ввести в него своих представителей. Порицая всячески «бесовские действа» при совершении брака, она не только не запрещала священникам в них участвовать, но даже вводила какие-то подобные элементы и в церковное венчание 149. С этой точки зрения особый интерес представляет введение в XVI в. регламентации свадебного «чина» в такое важное руководство по домашней жизни, как Домострой. В одной из его редакций имеется специальный пункт, включающий подробную регламентацию «свадебного чина» в нескольких вариантах, рассчитанных на более или менее зажиточные слои горожан 150.
Согласно этому «чину», рекомендуется участие священника не только в венчании, но и в свадьбе. Священник присутствует при сговоре, участвует в подготовке «места» для новобрачных в пиршественных хоромах и сенника, где они должны провести свадебную ночь, он едет впереди поезда жениха «по невесту». Он сидит с молодыми за их столом, обручает их и т. д. Характерно, что по наиболее полному варианту «чина» в обряде должно участвовать даже два священника (один со стороны жениха, другой — со стороны невесты, как были с обеих сторон свахи, дружки и иные свадебные чины). Все «магические» предметы обильно кропятся «святой» водой, все действия дохристианского свадебного обряда «освящаются» молитвой и благословением священника, которого Домострой явно стремится превратить в один из свадебных чинов.
СВАТОВСТВО
В городе издавна был обычай сватовства, которое, как писал в конце XVI в. Флетчер, исходило от родителей жениха и осуществлялось матерью жениха или какой-либо пожилой женщиной (родственницей или знакомой семьи жениха)151. Кажется, все- же сватовство не обязательно поручали женщине. В роли свата иногда выступал и мужчина — отец жениха, его дядя, кто-либо - из других родичей или знакомых152.
Сватовство через профессиональную «сватунью» (как называют некоторые источники сваху такого рода) стало распространяться, видимо, не ранее XIX в. (разумеется, сначала в крупных городах). Еще в середине XIX в. оно было сравнительно редким (менее четверти случаев) 153. Можно думать, что даже уступая новой моде, сватовство через профессиональную сваху считали все же «не настоящим» и требовалось традиционное подтверждение. Так, в г. Галиче в 1849 г. сватала сваха, но после согласия родителей невесты предложение должен был снова сделать какой-либо мужчина (чаще всего — дядя жениха)154, т. е. сватанье как бы начиналось сызнова. Через двадцать лет в том же городе сватовство через сваху, кажется, стало уже традицией и появился даже специальный знак сватовства — сваха, отправляясь к родителям невесты, надевала поверх кокошника длинную яркую накидку 155, достигавшую сзади почти до колен (сравним с обычаем повязывать сватам ручники). Но даже в тех случаях, когда пользовались услугами профессиональной свахи, она в самом свадебном обряде не участвовала: со стороны жениха и невесты назначались другие свахи 156.
Иногда, получив согласие на брак от родителей невесты, через родственника жениха — «посыльного» просили все же официально посватать невесту приходского священника или иное почитаемое лицо 157.
Древние источники не сохранили ни какой-либо формулы сватовства, ни указания на какие-то общепринятые правила поведения сватов (вроде распространенного впоследствии в деревнях обычая, согласно которому сват обязательно становился под матицей). _Нр в записях XIX в. мы находим уже распространенные иносказательные формулировки предложения (например: «У вас — товар, у нас — купец»158) и отказа (например: «Наш товар непродажный») 159 или согласия (свату дают «хлеб-соль») для жениха 160. В Новгородской губернии возвращающуюся сваху спрашивали: «Ель или сосна?» (второе означало отказ) 161. Можно думать, что такого рода традиции имели уже известную давность, но возводить их к средневековью достаточных оснований нет. Трудно, по нашему мнению, усматривать черты более древних обрядов, например в обычае, согласно которому сватающий должен был в доме родителей невесты стучаться не в дверь, а в косяк, а войдя, двигаться вдоль досок пола, а ни в коем случае не поперек162, но и отрицать их древность вряд ли будет правильно.
Были при сватовстве и обычаи, безусловно восходившие к древней магии. Так, в г. Ейске в XIX в. для успеха сватовства родители жениха, отправив сватов в дом невесты, у себя дома в кухне связывали платком рогачи-ухваты, приговаривая: «Как рогачи связаны, так пусть и наши молодые будут связаны» 163. Симпатическая магия выступает здесь очень ярко, и чрезвычайно характерно также то, что в данном случае она непосредственно связана с печью — домашним очагом.
ПРЕДСВАДЕБЬЕ
После принятия сватовства условливались о дне «сговора»,«заручин» или «рукобитья» 164, «ряда» — свадебного договора, который у горожан заключался в письменной фopмe.
Древнейшая известная нам рядная грамота относится к XIII в. «От Микитки к Оулианиц. Пойди за мьне. Яз тьбе хоцю а ты мене. А на то послухо Игнато...», гласит новгородская берестяная грамота № 377, которую Л. В. Черепнин понимает как брачный договор 1б5. Упоминание послуха-свидетеля в, казалось бы, интимном письме, делает его предположение вполне правомерным.
В XVI—XVII вв. подобного рода рядные или, как их еще называли, сговорные грамоты составлялись в значительно более развернутой форме. Они писались от имени жениха или его отца, с одной стороны, и от имени родителей невесты — с другой, причем, как указывает Домострой, обязательно в двух экземплярах — по одному для каждой стороны 166. В рядной грамоте оговаривались обстоятельства, связанные с заключением брака, назначался срок свадьбы и устанавливалась неустойка, которую в случае нарушения условий брака виновная сторона уплачивала потерпевшей.
В Древней Руси за отказ от брака после сговора виновная сторона должна была уплатить потерпевшей 10 гривен. Штраф этот слагался из таких элементов: гривна — за сыр (т. е. за приготовления к свадьбе), три гривны — девушке за бесчестье, остальные шесть гривен шли в пользу митрополита 167.
В XVI—XVII вв. свадебные рядные грамоты называют разные суммы неустойки, учитывая лишь отношения сторон. Можно думать, что церковный штраф в эти времена не налагался. Сумма неустойки и без того была по тем временам весьма значительной, так как приготовления к свадьбе, которые в этом случае велись впустую («свадебный подъем», как говорится в грамотах), обходились немало.
Так, в 1679 г. тяглец Тихвинского посада, собираясь жениться на дочери помещичьего крестьянина, оговорил в записи, что его будущий тесть сам выправит от своего хозяина отпускную, оформленную в присутствии свидетелей (один из которых должен быть от посадских людей) земским дьяком. А если этого документа, без которого, очевидно, нельзя было венчаться, к установленному в той же записи дню свадьбы не будет, тесть платит жениху «за свадебный подъем» 50 руб.168 В 1678 г. путивлец Максим Матвеев, сын Трифонов «сговорил поняти за сына своего Григория Большого в Путивле у вдовы Матрены Агеевой дочери, Кузминской жены Чорбеева, дочь ее, девицу Фетиню». Брак назначен на ближайший мясоед и неустойка весьма значительная — 100 руб.169
По упомянутой выше причине точное соблюдение сроков свадьбы было очень важно, и изменение их требовало особого оформления. Так, в 1694 г. некий Сила Федоров, сын Пушкин, по каким-то причинам не мог жениться на Мавре Андреяновне Суворовой до 8 января, как было условлено, и отложил свадьбу на 13 января, т. е. всего на пять дней. Он дал братьям и матери невесты новое письменное обязательство жениться 13 или же уплатить неустойку «против прежней срочной записи» 170.
О том, как взыскивались подобные неустойки, дает представление челобитная шуянина Гаврилки Офонасьева (человека М. И. Карамышева) на Юрья Ортемьева сына Сечугова (человека И. К. Зюзина). Гаврила «сговорил за себя жениться у тово человека... за ево дочь за вдову Орину Юрьевну... на Михайлов день, и... на тот срок к свадьбе готовился, пиво варил, и вино сидел, и всякую харч готовил... и поезд весь собрал и память венчальную выправил». Но поп потребовал за венчание 2 руб., не получив которые, оговорил жениха перед будущим тестем так, что Юрий отказался выдать дочь за Гаврилу, хотя «зарядная запись» уже была сделана. Неудачливый жених требовал возмещения убытков, которые он понес, и определил их сумму в 10 руб. с полтиной, перечислив свои расходы, в том числе и «невесте всякие покупки: ларец, и зеркало, и белила, перстни и кресты, и мыла, и всякие рухледи» 171. Мы видим, что даже крепостному человеку свадьба обходилась в солидную по тем временам сумму.
Иногда в рядную запись включали и перечень приданого или даже имущества вступающих в брак (например, новую однорядку жениха и дешевые серебряные серьги невесты) 172, но это обычно у людей бедных. Горожане побогаче составляли отдельную опись приданого, иногда очень длинную. Здесь перечислялось все, что родители «давали за дочерью», «на благословение дому», например, «квартера» — городская усадьба со всеми постройками, села и деревни, дворовые люди, скот (включая и птицу), иконы, драгоценные украшения и посуда, богатое платье (иногда еще бабкины вещи, полученные непосредственно или через мать) и обязательно — постель или даже две постели с изголовьем, подушками, одеялами, наволочками и простынями. Очень богатое приданое оценивалось, например, в полторы тысячи рублей 173.
Роспись приданого представляла большую важность в свете правовых отношений членов семьи. Выше уже говорилось, что при известных условиях приданое подлежало возврату самой женщине или ее семейству. Среди этих обстоятельств — развод, смерть мужа или жены (если у последней не оставалось детей) 174. Во всех таких случаях точная фиксация приданого была необходима, и это, как видим, делалось еще при сговоре (в особенности людьми богатыми). Бывало, что фактически выданное приданое отличалось от перечисленного в описи. Тогда составлялись и соответствующие документы. Например, в 1692 г. князь Василий Шихматов выдал своим шуринам расписку, что вместо недоданного ему приданого платья (речь, видимо, шла и об украшениях — «платье и низанье») взял дворового человека ценой в 25 руб.175
Бывали и иные ситуации, чреватые конфликтами. Так, в 1669 г. из г. Шуи поступила челобитная о запрещении продавать московский двор и ярославскую вотчину князя Ф. Ф. Щербатова, так как они куплены на приданое его жены. Челобитная исходила от тестя князя, беспокойство которого было вызвано серьезной болезнью зятя 17в. В случае смерти князя, приданое подлежало бы возврату в род вдовы.
В дальнейшем значение описи приданого, да и самой «рядной записи», в особенности у рядовых горожан, значительно уменьшилось, вероятно, в связи с тем, что приданое возврату не подлежало. Все же и в середине XIX в. примерно в 1/3 известных нам описаний свадеб упоминается запись приданого. В составе самого приданого по понятным причинам уже гораздо меньшую роль играет носильное платье, но, по-видимому, стойко сохраняется постель. Традиционный осмотр приданого родственниками жениха назывался иногда «смотреть постель», так же как аналогичный осмотр подружками невесты хозяйства жениха назывался «смотреть ложки»177. В приданое старались получить деньги, «не брезгуя десятью и даже пятью рублями», но у горожан среднего достатка давали от ста до тысячи рублей. Однако встречено и известие о том, что, например, в г. Обояни «приданое еще недавно почитали зазорным брать»178.
Сговор исстари происходил в торжественной обстановке в доме невесты, куда жених приезжал со своими близкими родственниками, среди которых обязательно должен был быть его отец или старший брат. Их встречали «у коня» (т. е. у ворот) и у крыльца, усаживали на почетные места на лавке (а сами садились на скамье) и начинались переговоры, в которых, судя по «чину» Домостроя, участвовали только мужчины179. Они открывались речью приглашенного родителями невесты священника и заканчивались подписанием рядной записи, после чего поздравляли друг друга, обменивались подарками (у богатых — иконы, драгоценная посуда, дорогие материи, соболя) и шли поздравить будущую тещу, которая со своими «боярынями» сидела в это время где-то в другой комнате. Поздравление сопровождалось традиционными «поцелуями с ширинкой» (т. е. с взаимным дарением платков), но невеста в этом не участвовала, а по большей части ее и вовсе не было в этой комнате, так что жених и при сговоре мог не увидеть своей суженой. Затем полагалось легкое угощение («пируют с прохладою, а стола нет») 180.(По некоторым данным и самый сговор, т. е. обсуждение условий брака, сопровождался какой-то церемонией обрядового характера. Во всяком случае, в записях XIX в. встречаются упоминания о соединении рук отцов жениха и невесты над столом (иногда — обертывая руки новыми полотенцами), отчего, по-видимому, и весь обряд сговора еще в древности получил широко распространенное название «рукобитья». Видимо, и сам обряд этот древний. Православная церковь дополнила его родительским благословением иконами, присутствием и вступительной речью священника.
Нужно думать, что на рукобитье договаривались и о расходах на свадьбу, хотя Домострой и иные средневековые источники об этом ничего не говорят. Однако рекомендуемый Домостроем свадебный чин фиксирует участие в свадебных расходах обоих родов — жениха и невесты и даже определяет, что из дорогостоящего «реквизита» кем должно быть поставлено181. Участие жениха или его рода в той или иной форме в свадебных расходах семейства невесты зафиксировано в середине XIX в. примерно в 15% известных нам описаний городских свадеб182. Иногда это прямой денежный взнос — «подмога», «на стол», то, что называли в деревнях «кладкой»183, в несколько десятков или даже в сотню рублей, иногда — само угощение, которое в известных случаях приносили от жениха. В приведенных выше текстах перечислялись и те расходы, которые нес жених еще в XVII в.— покупка для невесты «ларца» (с зеркалом, белилами, румянами и пр.), а по смыслу текста Домостроя — и обручальных колец, формирование свадебного поезда, приготовление угощения и пр.
Однако все это никак нельзя считать какой-либо формой выкупа невесты (хотя однажды — г. Бирюч 1849 г.— взнос жениха на свадебные расходы назван выкупом) 184. Русские письменные источники начиная с древнейших времен не знают никаких упоминаний о «вене» — плате за невесту, «калыме». Попытка Д. И. Козаченко толковать текст Повести временных лет о том, что у полян на другой день по приводе невесты «приношаху за ней что вдадуче» как упоминание о вене, а не о приданом 185, не может быть признана достаточно обоснованной. Н. Ф. Сумцов, с нашей точки зрения, гораздо более справедливо утверждает, что обычай давать приданое не исключает обычая платить за невесту вено, но и он считает, что приведенный выше летописный текст говорит о приданом, а не о вене 186.
Вено, по нашему мнению, существовало во времена дофеодальные. В русском свадебном обряде в течение всего рассматриваемого нами периода сохранялись явные пережитки выкупа невесты у ее рода, о чем будет речь в своем месте.
После сговора в XVI в. полагалось, чтобы невесту «осмотрела» мать жениха. Эти смотрины сопровождались подарками. В XVII в., по крайней мере, в Москве, порядок был несколько иной: о приданом условливались при сватовстве, затем, если невеста «по приданому полюбится», следовали смотрины, которые опять-таки устраивались без жениха: его мать или другая родственница беседовала с невестой за обедом и только тогда уже назначали сговор 187. Видимо, в XVI—XVII вв. жених мог так и не увидеть невесту до дня свадьбы.
В XVIII в. положение несколько изменилось. Смотрины, по-видимому, устраивались уже для самого жениха. Судя по сохранившемуся изображению смотрин в г. Торопце188, невеста сидела за столом, окруженная подругами. Рядом с ней — девочка-«подневестница». Лица невесты и подруг закрыты фатой или веерами, так, что виден был только один глаз. Сваха вводила жениха и его товарищей со стороны дальнего от невесты торца стола.
В XIX в. смотрины предшествовали сговору. Наиболее полно они описаны в г. Обояни, где их называли «заглядены» или «гляденки». После переговоров свахи жених со своей родней являлись в дом невесты: к ним из другой комнаты выходила невеста, предшествуемая своей родственницей (так называемой «выводчей»). Невеста целовалась со всеми присутствовавшими, обносила гостей вином, чаем и десертом и вновь скрывалась в соседней комнате. Эта процедура повторялась раза три, причем невеста выходила каждый раз в другом платье, обязательно ведомая «выводчей», и не произносила ни слова 189. Бывало, что смотрины сочетались с зарученьем или сговором. Жениха обычно спрашивали, нравится ли ему невеста, иногда следовал ответ: «Нравимся ли мы вам?» или жених молча становился рядом с невестой на середу, давая тем самым положительный ответ 190.
Сговором или смотринами, если судить по источникам XVI— XVII вв., и заканчивался в те времена первый этап заключения брака у горожан. Мы не находим каких-либо упоминаний о «подсвадебье», «прощании с волей» жениха и невесты, о девичнике или мальчишнике. Если можно подумать, что Домострой умалчивает о них потому, что его свадебный «чин» носит рекомендательный характер, то гораздо труднее объяснить, почему не упоминает об этом такой наблюдательный и точный бытописатель, как Григорий Котошихин.
В приведенных рядных записях также ничего не говорится, например о девичнике. Более того, из самого текста их как будто бы явствует, что между заключением записи и свадьбой нет никаких фиксированных встреч жениха и невесты или их родичей: говорится только о самом свадебном обряде.
Насколько нам известно, и более древние источники не упоминают о подсвадебье. Но все же вряд ли можно предположить, что сами эти обряды, в которых прослеживается множество весьма древних элементов, возникли в XVIII—XIX вв.: слишком хорошо разработанными они оказываются к этому времени. Скорее следует думать, что по каким-то причинам говорить и писать о подсвадебье было не принято. Может быть, потому, что эти народные обряды не считались вполне приличными для православного города. На эту мысль наводит корреспонденция из Новгорода-Северского в I860 г. о том, что свадебный обряд «в высшем круге скромнее, на общий лад с другими просвещенными городами, а в низшем много есть неприличного и даже развратного» 191. Вспомним, что и Флетчер, и Олеарий, и Котошихин говорят преимущественно о свадьбе у зажиточных людей (даже у придворных и у самого царя), и Домострой тоже посвящен богатому городскому дому.
Так или иначе, но в середине XIX в. в малых и средних городах подсвадебье как особый этап брачного обряда между сговором и собственно свадьбой 192 было весьма развито и протекало в формах более пышных и усложненных, чем те, которые знала тогдашняя деревня 193. Проходило оно в различных городах неодинаково (и самое обилие вариантов может указывать на то, что обряд еще не установился окончательно). Однако были общие черты, весьма важные для характеристики свадебного обряда в целом. Подсвадебье использовалось, с одной стороны, для завершения приготовлений к свадьбе (во многих городах только после «заручин» или «сговора» начинали шить невесте приданое, для чего привлекались подруги); с другой стороны, это был этап постепенного отторжения жениха и невесты от их семей, от прежней жизни, этап прощания с волей, который обе стороны, по крайней мере, формально, стремились насколько возможно продлить.
Торжественно обставлялась передача приданого, его осмотр, по всякому случаю устраивались угощения, катания на лошадях и т. п., на которых невеста и ее подруги встречались с женихом и его товарищами. Снова и снова одаривали друг друга, пели приличествующие случаю песни (невеста прощалась в них с родителями, подругами, родней).
В некоторых из этих песен вкратце описывалось дальнейшее течение свадебного обряда. Так, на просьбу невесты не выдавать ее замуж мать (в песне, записанной в Вознесенском посаде) отвечала: «Ах, любезное ты дитятко! У нас дело уж покончено, золотым перстнем задарено, запорукой запоручено. Уж свадьба твоя назначена. Чтоб в четверг этот сговору быть, а в субботу быть девичнику, в воскресенье под златой венец, в понедельник же открытый стол, у тебя, дитя, веселый пир» 194, Похоже, что названные здесь сроки близки к реально существовавшим, хотя иногда подсвадебье растягивалось на целую неделю. В целом же от сватанья до венчания проходило иногда недели две-три, а то и месяц.
В конце XVIII в. были, по-видимому, примерно такие же сроки. В 1773 г. сын дмитровского купца Толченова женился на дочери московского купца Осоргина. Когда начались переговоры между родителями и как шло сватовство, неизвестно, но к началу января договоренность была достигнута. 6 января отец объявил об этом сыну, 9 оба прибыли в Москву, 17 было рукобитье, 18 — смотрины, 24 — сговор, 27 — венчание, 27, 28 и 29 — «вечерние столы» у деда жениха, 30 — «отводной стол» у тестя, после чего молодые уехали в Дмитров, где тоже были празднества. Весь свадебный цикл — от сговора до отводного стола — занял, таким образом, две недели195.
В день своей свадьбы любой горожанин (будь он даже холоп) становился князем (уже Домострой именует с этого момента жениха не иначе, как «молодой князь», а невесту — «молодая княгиня»). Княжеской чете полагался штат придворных, среди которых выделялись «чины». Со стороны жениха это были тысяцкий, сваха, дружка, спальник, со стороны невесты — сваха, дружка, постельничий. Кроме того, с обеих сторон были бояре и боярыни (седячие и боярские) и поезжане (их называли иногда «дети боярские»), а также «чины» небоярского звания — коровайники, свечники, мовники (от «мовница» — баня) и музыканты — трубники, накрачеи, зурначи и пр. Если у молодого князя или княгини уже не было родителей, назначались посаженые родители.
Для свадебного ритуала был важен «княжной вечер»196. Жених в этот день посещал невесту, а, вернувшись к себе, вместе с родными назначал «чины»; в это время в доме невесты ее родичи были заняты тем же. Видимо, этот обычай (только без посещения невесты) существовал и в XVI в., а может быть, и ранее. Домострой предписывает жениху накануне свадьбы расписать чины и послать будущему тестю роспись, «кто во отцово место и в материно, и кто сидячие бояре и боярыни, кто тысяцкий и поезжане, и дружка и сваха..», а тесть тоже извещал жениха, «кто дружка, сваха, бояре»197. Этой церемонии придавалось большое значение.
Состав свадебных «чинов» отражает, как уже не раз отмечалось исследователями, коллективный характер обряда. Чины со стороны жениха считались старшими по отношению к соответствующим чинам со стороны невесты.
Народная традиция связывала некоторые свадебные чины между собой. Так, в XVI в. женихова сваха считалась «женой тысяцкого», в XVII в., что «свахи — дружковы жены»198. Состав свадебных чинов менялся со временем в сторону упрощения, уменьшения количества чинов, отпадения некоторых функций. Так, тысяцкий играл очень большую роль в свадебном чине XVI в., по существу был главным распорядителем свадьбы. В XVII в. роль тысяцкого значительно снизилась, но поднялась роль дружки, которому дается даже помощник — «поддружье» 189. В XIX в. тысяцкого и бояр уже почти вовсе вытеснили из свадебного обряда. В некоторых случаях тысяцкого заменил сват 200. Всем свадебным обрядом руководит фактически дружка жениха. В этот период нет уже младших чинов — коровайников, свечников и т. п., но появляются новые — «проводатый» (обычно неженатый брат невесты — Устюжна), «свечий» или «светчий» — мальчик, несущий свечу перед новобрачными, и «наколенник» — другой мальчик, которого сажают новобрачным на колени, когда садятся за стол после венчания (Елатьма), «светилки» — девицы, подруги невесты (Новгород-Северский).
Значительно возросла, как уже сказано, роль священника (это прослеживается еще в XVII в., в частности при описании свадьбы царя Алексея Михайловича). Но превратить священника в «свадебный чин», видимо, не удалось. После Домостроя мы не встречаем нигде упоминаний о двух священниках (по одному от каждой из сторон), участвующих в свадебном обряде.
Там, где оставались в числе чинов тысяцкий и бояре, представление о том, что это — дружина жениха, было довольно смутным. Скорее, существовали лишь отголоски или воспоминания о каких-то прежде существовавших враждебных отношениях между ними и родом невесты. Так, в одном из юго-западных городов свадебные бояре жениха еще в конце XIX в. назывались «литвою»201, т. е. именем соседнего, в прошлом зачастую враждебного государства.
В середине XIX в. в городах наблюдалось стремление лишить некоторые подсвадебные встречи традиционного характера, превратив их, по сути дела, в балы, принятые в более «высоких» городских кругах (в г. Погаре бал давали на зарученье, в г. Ядрине устраивалась специальная «вечеринка»-бал). Но девичник протекал в основном традиционно. Это был (в подавляющем большинстве случаев) последний вечер накануне свадьбы; девичником, можно сказать, заканчивалось подсвадебье202. В доме невесты собирались ее подруги и пели прощальные (обычно грустные) песни. Жених со своими товарищами (среди них иногда называют уже дружку) приходил ненадолго, приносил угощение: традиционный пряник, иногда — какие-то подарки. В г. Ливнах молодые люди приходили с закрытыми лицами 203.
Пришедших «опевали», исполняя в их честь величальные песни, за что полагалось одаривать поющих деньгами, которые шли невесте. Молодые люди вскоре уходили к жениху — тоже «прощаться с волей» (большей частью это сборище корреспонденты включали в описание девичника, не давая ему отдельного названия, но один раз оно названо «молодецкое собрание», и в городском быту широко употреблялось слово «мальчишник»). В противоположность дому невесты, в доме жениха царило веселье, «молодецкое собрание» проходило обычно с большим подъемом.
Надо сказать, что в старину все подсвадебье не сопровождалось, по-видимому, обильным угощением. Угощали по большей части сластями, орехами, фруктами («овощами»), вина «подносили» понемногу. Об этом говорит и приведенное выше место Домостроя. Но к XIX в. эти обычаи были почти забыты и гости угощались (особенно на сговоре или заручинах), по выражению одного из корреспондентов Географического общества, «до восторженного состояния». Возможно, в связи с этим и появились обычаи «пропивания» невесты и некоторые подсвадебные сборища — сговор, а в отдельных случаях (г. Медынь) даже девичник получил название «пропоя», «запоя» (большого и малого) и т. п. В древности же обильное угощение полагалось только на свадебном пиру. Еще в XVII в. общим местом почти всех воеводских наказов была оговорка к запрету винокурения, разрешающая горожанам варить пиво и ставить мед к свадьбам, родинам, крестинам, поминкам и именинам 204. Соответственно готовилось и остальное угощение, причем особое внимание уделялось приготовлению ритуальной еды — каравая или пряника, перепечи, калачей, сыра и др.
Готовили и горницы, в которых предполагали пировать, и специальное помещение, где должны были провести свою первую ночь молодые. У феодальной знати и богачей устраивали «сенник» — отдельное (иногда неотапливаемое) помещение. У горожан среднего достатка сенником служил подклет дома 205. Главное требование к нему было, чтобы на потолке не была насыпана земля (поэтому и годился подклет), так как молодые не должны провести первую ночь «под землей». Традиционное убранство сенника в XVI—XVII вв. описано уже не раз 206. Напомним, что брачное ложе в XVI в. делалось из 27 («тридевяти») 207 снопов, а в XVII в. из 40 снопов208, что в каждый угол втыкалась стрела, на которую вешали сорок соболей и калачик. В головах постели помещали икону, которую, однако, полагалось завешивать, тут же стояли кади с житом, в которые потом ставили венчальные свечи. Были в сеннике поставцы с двенадцатью кружками различных медов, столы для снимаемого платья и крестов, ночное белье и обязательно две нагольные шубы. Большинство названных предметов связано так или иначе с магией плодородия (хлеба, пушного зверя и т. п.).
До нас не дошло более позднего описания брачного покоя молодых (XVIII—XIX вв.). Вероятно, обстановка его постепенно упрощалась, избавляясь от магических элементов и приближаясь к обстановке обычной спальни соответствующего времени.
СВАДЬБА
Прежде чем перейти к характеристике самого свадебного обряда, нужно вспомнить, что обряд этот установился в городе сравнительно поздно. Мы уже говорили, что бытовавшие у различных славянских племен варианты свадебного обряда (по одному из которых жених брал невесту из родительского дома, а по другому — ее приводили в дом жениха вечером накануне свадьбы) сохранялись весьма длительное время, пока не возобладал первый из них.
Еще в конце XVI в. Д. Флетчер наблюдал свадебный обряд, проводившийся по второму варианту, хотя и несколько измененному 209. Вечером накануне свадьбы мать привозила невесту в дом жениха в колымаге с приданым и постелью. Там невеста ночевала, не встречаясь с женихом, под охраной матери и других женщин из своего рода. В церковь ехали, следовательно, из дома жениха. Но после венчания молодые разъезжались по домам своих родителей, и все начиналось сначала: вечером невесту снова отвозили в дом жениха, и она проводила там ночь, не снимая покрывала и не произнося ни единого слова, так как жених не должен был ни видеть, ни слышать ее до второго дня после брака.
К сожалению, Флетчер не указывает, где именно он видел такой обряд. Он проехал от Архангельска к Москве через Холмогоры, Вологду, Ярославль. Все эти города весьма удалены от древней земли, где, по словам летописца, еще в X—XII вв. бытовал весьма сходный брачный обычай. Но ведь летописец приводит в качестве примера полян и не говорит, что этот обычай был присущ только им.
Нужно думать, что смешение обоих вариантов свадебного обряда произошло в русском городе в глубокой древности и было связано с заселением городов людьми, происходившими из разных племен. Домострой имеет в виду первый вариант обряда, но еще в конце XVI в. бытовал и второй. Видимо, это наложило отпечаток и на дальнейшее развитие русской свадьбы, в частности на локализацию некоторых этапов свадьбы. В большинстве случаев свадьба начиналась с приезда жениха за невестой и заканчивалась водворением молодых в дом жениха. Но уже Домострой предусматривал «меньший чин свадебной», рассчитанный на горожан победнее, т. е. как раз на большинство посадских людей.
По «меньшему чину» свадьба, проходила целиком в доме родителей невесты; туда возвращались молодые из церкви, там устраивался для них и подклет, в котором они проводили свою первую брачную ночь и вообще все три дня свадьбы 210. Но и по другим вариантам предлагаемого Домостроем свадебного чина молодые возвращались из церкви в дом родителей невесты, там начинался пир, и только после «третьей перемены» уезжали в дом жениха. Видимо, дальнейшее развитие этого этапа обряда шло в направлении «к дому жениха».
Обычай праздновать свадьбу три дня, по всей вероятности, весьма древний. По крайней мере Домострой не рассматривает его как новую рекомендацию, а считается с ним как с уже установившимся. И в середине XIX в. свадьба в подавляющем большинстве городов праздновалась три дня.
Видимо, в городах не было какого-либо предпочтительного периода для свадеб (как в деревне после уборки урожая — от покрова до рождества). Домострой не называет никакого такого периода, ни дня недели, ни часа, в который лучше венчаться. Из документов XVII в. можно лишь заметить, что старались устраивать свадьбу в мясоед, а не в пост. В XIX в. в разных городах обычаи эти не совпадали: в одних предпочитали воскресное утро, в других — вторую половину дня воскресенья, иногда — даже поздний вечер, в большинстве же по-прежнему не было на этот счет каких-либо правил.
Венчание происходило всегда в первый день свадьбы. Однако начинался этот день с обряда народного. С утра все участники торжества (и в особенности свадебные чины) собирались «по своим местам» в домах жениха и невесты. Начиналось угощение, но ни жених, ни невеста его «не вкушали». За столами (и это разрешалось только на свадьбах) сидели мужчины и женщины.
Из дома невесты в дом жениха везли «постель». В XVI в. это был целый поезд, зимой и летом — санный. Впереди ехал верхом невестин дружка, за ним — сани с постелью, на облучке которых — постельничий с иконой в руках, и вторые сани (в них — невестина сваха) 211. Во дворе жениха их встречали соответствующие чины его свиты и провожали в приготовленный подклет, где все устраивалось так, как сказано выше. Затем подклет опечатывали оба дружки, каждый своей печатью, и у дверей оставался на страже постельничий с двумя слугами, а сваха и дружка возвращались в дом невесты.
В это время в хоромах жениха дружка спрашивал у отца жениха разрешения ехать, и тот посылал его с челобитьем «к свату» сказать, что «молодой князь» готов, можно ли ехать по невесту, на что следовал ответ: «Будет время — пришлем дружку». Дружка возвращался, а ему навстречу ехала в санях сваха жениха. Эти поездки дружек и свах от жениха к невесте, от невесты к жениху обставлялись торжественно: каждого сопровождало множество нарядных слуг, встречали еще на дворе, в горнице пышные речи212 сопровождались поклонами и т. п. В горнице родителей невесты устраивалось, кроме пиршественных столов, специальное «место» для новобрачных с коврами и подушками. Рядом — столик, покрытый двумя скатертями, на нем четыре блюда: одно — с ритуальной едой (перепечей и сыром), другое — «осыпало» с хмелем и монетами213, третье — с ширинками, четвертое — с полным женским головным убором, покрывалом и гребешком. Тут же девять соболей, куски дорогих материй.
Возле «места» слуги держали толстую венчальную свечу в особом кошеле, носилки с караваем и сыром, сорок соболей и фонарь. Невеста, принаряженная, сидела за занавеской. К ней входили обе свахи, мать благословляла дочь, после чего все выходили в горницу: впереди — мать, за ней свахи вели под руку невесту. На невесте был красный сарафан и желтый девичий венец, на свахах тоже красные сарафаны, а поверх них — желтые летники. Приглашенный священник кропил «место» святой водой, после чего родители благословляли «молодую княгиню на место» и посылали дружку пригласить жениха. Когда дружка невесты передавал это приглашение тысяцкому, тот просил отца благословить «молодого князя», и из дома жениха отправлялся верхами свадебный поезд «по невесту»: впереди — коровайники и свечники, за ними — поп с крестом, потом — дружка жениха, затем — попарно — поезжане (младшие— впереди, старшие — сзади), позади всех — жених в паре с тысяцким.
Встреча поезда жениха была, однако, гораздо скромнее, чем встреча дружек и свах: его встречал один только невестин дружка, а вся родня невесты не покидала горницы. Войдя в горницу, жених и тысяцкий кланялись на четыре стороны, но место жениха рядом с невестой неизменно оказывалось занятым (по большей части отроком — младшим братом невесты); его должен был выкупить дружка жениха. Когда это дело было улажено, священник, приехавший с женихом, благословлял его «на место». Затем следовало обручение (в котором участвовали оба священника), заканчивавшееся традиционным поцелуем новобрачных. На «место» в торце стола садился тысяцкий, по правую его руку, на длинной стороне стола,— жених, затем — невеста, потом — две свахи, два дружки, священник, напротив жениха и невесты оставались еще места для старших поезжан жениха. Родители невесты возглавляли другой стол, за которым сидели их родичи и поезжане.
«Маленько поседя», свахи, с разрешения родителей невесты, приступали к обряду «чесания голов», т. е., видимо, к главной части традиционного свадебного обряда. Между молодыми натягивали покрывало, чтобы они не видели друг друга, расчесывали волосы сначала жениху, потом невесте, которой заплетали две косы и надевали «бабий убор», а девичий венец уносили на блюде. В это время дружка резал на куски каравай и сыр, поднося блюдо от имени невесты жениху, затем — тысяцкому и далее — всем присутствовавшим; каждый должен был получить кусок каравая — «глыбку», сыр и ширинку; свекру, свекрови и их оставшимся дома «седячим боярам» посылали их долю в дом жениха, а некоторым родственникам, которые почему-либо не могли быть на свадьбе, посылали на дом.
Раздача этой ритуальной еды была весьма важным актом, который должен был теснее объединить роды жениха и невесты. Флетчер, наблюдавший это, по-видимому, в самой церкви, писал, что куски съедали тут же «в изъявление истинного и чистосердечного согласия и в знак того, что будут с тех пор как бы крохами одного хлеба или участниками одного стола»214.
Посад молодых «на место», «чесание голов» и поедание каравая и сыра составляли, по-видимому, древнюю церемонию заключения брака. Она заканчивалась осыпанием новобрачных хмелем и деньгами. В XVI в. осыпала «большая сваха», т. е. сваха жениха.
После этого тысяцкий «поднимал молодого князя» из-за стола, священник читал напутственные молитвы, а дружка просил родителей невесты «благословить молодых князя и княгиню ехать к венцу». Невеста ехала в санях с обеими свахами, жених — верхом. Путь молодых от стола до саней и в церкви от саней до алтаря устилали дорогими материями. Совершался церковный обряд, венчания, после чего молодым подносили вино в стеклянном сосуде, который новобрачный должен был затем бросить на пол и растоптать. Затем свадебный поезд тем же порядком возвращался в дом родителей невесты, перед сенями теща снова осыпала новобрачных хмелем и монетами. Эти два осыпания как бы заключали церковный обряд в скобки. Все рассаживались по своим местам и пир начинался снова, с того самого места, на котором он был прерван.
Молодые по-прежнему ничего не ели, кроме «крайчиков» каравая и сыру; после третьего блюда поднимались со своих мест сначала тысяцкий и дружка жениха. Дружка от имени «молодого князя» приглашал тестя, тещу и всех присутствующих к нему на обед завтра, затем снимал со стола новобрачных верхнюю скатерть, заворачивая в нее остатки каравая и сыра. Тесть торжественно передавал дочь новобрачному, который вез ее в дом своих родителей (по-прежнему он — на коне, она — в санях).
Приехав, молодые направлялись прямо в свой сенник или подклет, перед дверями которого их снова осыпала хмелем мать жениха, садились на постель и тысяцкий «вскрывал» новобрачную (т. е., видимо, снимал с нее покрывало). Пожелав молодым «здорово опочивати», он уходил с поезжанами наверх к свекру, где в это время не прерывался пир. Боярские боярыни в присутствии свах и дружек снимали с молодых верхнюю одежду, оставляя на невесте телогрею, на женихе — нагольную шубу и на обоих — горлатные шапки. После этого и они догоняли тысяцкого, оставив с молодыми только слуг, «кому разути». У двери сенника оставался постельничий. Дружка и сваха жениха извещали его родителей, что «молодые князь и княгиня легли почивать здорово», дружка и сваха невесты отправлялись с той же вестью к ее родителям.
Впоследствии215 новобрачные вновь надевали чехлы и шубы, дружку жениха посылали за свекром, свекровью и тысяцким, и те кормили новобрачных кашей, студнем, крошеной птицей. В ночь свадьбы молодых вообще кормили из рук (его — тысяцкий, ее — свекровь), сами они могли брать только ритуальную еду: каравай, сыр, кашу.
Дружку невесты посылали к тестю сказать, что брак произошел благополучно, без каких-либо неприятностей. В обоих домах наступало «общее веселье и прохлад», а молодые оставались одни. У подклета под крыльцом привязывали в это время жеребцов и кобыл, «и жеребцы в те поры, смотря на кобылы, ржут»216. Вскоре гости разъезжались по домам.
Второй день свадьбы начинался с обряда омовения молодых: супруга мыли в бане, супругу — в комнатах. К месту омовения оба приходили, закрывая лицо рукавом сорочки (возможно, не столько от традиционного смущения, сколько оберегаясь «от сглаза»). Тесть посылал зятю к бане «мыленые дары» — обычно богато украшенное верхнее и нижнее платье, которые иногда даже упоминались в росписи приданого.
После омовения молодые снова усаживались на постели в сеннике или подклете и принимали поздравления и подарки от пришедших к ним во главе с тысяцким поезжан. Но главный подарок «на вскрыванье» должен был сделать снохе свекор. Затем молодых кормили курицей и кашей и посылали с дружкой немного этой каши тестю и теще.
Вскоре «в больших хоромах» накрывали стол, но угощали лишь фруктами, «взварами» (компотами) и различными сластями. За этим столом можно было сидеть даже без верхнего платья (женщины — в белых, а не в желтых, как накануне, летниках, мужчины — в охабнях). К столу присылали подарки от тестя новобрачному и всем свадебным чинам. Отец также богато (в меру своих возможностей) одаривал сына.
После стола молодой князь со своим поездом ехал к тестю, где его ожидал «полный завтрак», в конце которого он приглашал всех к себе сегодня же «откушать» и возвращался домой. Вскоре к нему приезжали тесть на коне, теща в санях, за тестем — «бояре» по два в ряд. Их сажали в красный угол, приветствовали, все переодевались в сенях и снова начинался пир, на котором отец новобрачного одаривал от имени молодого князя тестя и тещу. К концу стола дружка невесты приглашал всех от имени тестя пожаловать завтра в дом родителей молодой княгини, тесть со своей свитой возвращался домой, и все веселились до ночи на дворах родителей новобрачных порознь. Третий день свадьбы также начинался с омовения и утреннего стола у свекра, к которому тесть посылал дружку «звати к столу». На сей раз ехали все: впереди, по двое в ряд, поезжане, за ними — молодой князь, по правую его руку — отец, по левую — тысяцкий и следом, уже по трое в ряд, бояре. Женщины ехали в санях: на главном месте — свекровь, против нее — молодая княгиня, за ними — свахи и боярыни. У тестя их опять ждало легкое угощенье — фрукты. Затем свита удалялась, а новая родня «разделывается в приданом, а будет в чем спор — и они откладывают до иново дня». Пир продолжался, но мужчины и женщины сидели в разных комнатах. После стола тесть и теща одаривали зятя и объявлялось содержание записи о приданом. Гости «поедут к себе тем же обычаем, а в иные дни съезжаются и пируют по произволу» 217.
Таков вкратце «свадебный чин», рекомендуемый Домостроем. Нужно еще заметить, что Домострой придавал большое значение порядку мест за пиршественными столами. В первый день свадьбы, прежде чем ехать за невестой, молодой князь сидел в своем доме за столом «на главном месте» — под образами, по правую его руку на лавке — мать, по левую — в торце стола — отец, рядом с отцом, в углу стола,— тысяцкий, после него на скамье — бояре, напротив них, рядом с матерью жениха, на лавке,— боярыни, за приставным («кривым») столом — поезжане.