С.В. Жарникова

АРХАИЧЕСКИЕ МОТИВЫ СЕВЕРОРУССКОЙ НАРОДНОЙ ВЫШИВКИ
И ИХ ПАРАЛЛЕЛИ В ДРЕВНИХ ОРНАМЕНТАХ
НАСЕЛЕНИЯ ЕВРАЗИЙСКИХ СТЕПЕЙ

           Русская народная вышивка уже более столетия привлекает к себе самое пристальное внимание исследователей. Еще в конце прошлого века сформировался целый ряд блестящих коллекций произведений этого вида народного творчества. Исследования В. Стасова¹, С. Шаховской², В. Сидамон-Эр истов ой и Н. Шабельской³ положили начало систематизации и классификации различных типов орнаментов русской вышивки, ими же были сделаны первые попытки прочтения сложных "сюжетных" композиций, особенно характерных для народной традиции Русского Севера.
           Резкий подъем интереса к народному творчеству вызвал к жизни целый ряд интересных работ, посвященных анализу сюжетно-символического языка, особенностей техники, региональных различий в русской народной вышивке. Однако основное внимание в большинстве этих работ было уделено антропоморфным и зооморфным изображениям, архаичным трехчастным композициям, включающим в себя стилизованный и трансформированный образ женского (чаще) или мужского (реже) дохристианского божества. Именно эта группа сюжетов и вызывает наибольший интерес у исследователей. Несколько особняком стоят геометрические мотивы северорусской вышивки, как правило сопровождающие основные, развернутые сюжетные композиции, хотя очень часто в оформлении полотенец, поясов, подолов, зарукавий и оплечий рубах именно геометрические мотивы бывают основными и единственными, чем они крайне важны для исследователей.
           Надо сказать, что наряду с рассмотрением сложных сюжетных схем наиболее серьезное внимание геометрическому пласту как наиболее архаичному в русской вышивке было уделено в широко известных статьях А. Амброза⁴. В вышедшей в свет в 1978 г. фундаментальной монографии Г. Масловой⁵ проблема развития и трансформации геометрического орнамента широко рассматривается с позиций его историко-этнографических параллелей, но, к сожалению, не уходящих глубже начала нашего тысячелетия.
           Исключительно большое внимание архаическому геометризму в русском орнаментальном творчестве уделял и уделяет Б. Рыбаков. И в его работах 60—70-х гг.⁶, и в вышедшем в свет в 1981 г. исследовании о язычестве древних славян красной нитью проходит мысль о бесконечных глубинах народной памяти, консервирующей и проносящей через века в образах вышивки, резьбы по дереву, игрушки древнейшие мировоззренческие схемы, уходящие своими корнями в глубину тысячелетий⁷.
           Исключительный интерес в этом плане имеют коллекции музеев Русского Севера, то есть тех мест, где расселялись славяне в IX—X вв. еще до крещения Руси. Здесь практически не было больше иноязычных этнических групп; отдаленность от государственных центров, относительно мирное существование (Вологодчина в своей северовосточной части практически не знала войн), обилие лесов и защищенность многих населенных пунктов болотами и бездорожьем — все способствовало сохранению и консервации патриархальных форм быта и хозяйства, бережному отношению к вере отцов и дедов и, как следствие этого, сохранению древнейшей символики, закодированной в орнаментах вышивок.
           Особый интерес представляют вышивки рубежа XIX—XX вв., происходящие из северо-восточных районов Вологодской области и соседних районов Архангельской области. О слабой заселенности этих районов в ту эпоху финно-угорскими племенами свидетельствуют данные топонимики: топонимы в подавляющем большинстве славянские, причем зачастую очень архаичные (такие, как Дубрава⁸). Так, в Тарногском районе Вологодской области из 137 населенных пунктов, больших и малых, только 6 имеют четко выраженные финно-угорские названия. Такие сведения дают основания предполагать, что население северо-восточного региона Вологодской области на рубеже XIX—XX вв. состояло из прямых потомков тех славянских (кривичских?) групп, которые пришли сюда к началу этого тысячелетияи принесли освященные предшествующими тысячелетиями традиции орнаментальных схем, сохраненные затем поколениями их потомков почти до наших дней.
           Орнаментальные композиции, о которых пойдет речь, отличают следующие особенности: они широко распространены в северовосточных районах Вологодской области и бытовали здесь вплоть до 30-хгт. ХХв.; такие орнаменты украшали лишь сакрально отмеченные вещи — женские рубахи (подолы, оплечья, зарукавья), передники, головные уборы, пояса, полотенца. "Отложение в вышивке очень ранних пластов человеческого религиозного мышления... объясняется ритуальным характером тех предметов, которые покрывались вышитым узором... Таковы подвенечные кокошники невест, рубахи, накидки на свадебные повозки и многое другое. Специально ритуальным предметом, давно обособившимся от своего двойника, было полотенце с богатой и сложной вышивкой. На полотенце подносили хлеб-соль, полотенца служили вожжами свадебного поездка, на полотенцах несли гроб с покойником и опускали его в могилу. Полотенцами увешивали красный у гол, на полотенце— "набожники" помещали иконы "⁹ (курсив мой. — С. Ж.)- Так пишет о "полотняном фольклоре" Б. Рыбаков. Именно такие сакральные орнаменты и представлены на тех произведениях русской народной вышивки и браного ткачества, находящихся в фондах краеведческого музея города Вологоды, которые в дальнейшем будут основным (в количественном отношении) сравнительным материалом в нашей попытке выяснения орнаментальных параллелей между северорусской вышивкой и древнейшими орнаментальными мотивами народов, живущих в различные исторические эпохи на обширных территориях Евразийской степи и лесостепи.
           Итак, одним из древнейших орнаментальных мотивов народов Евразии является ромб и ромбический меандр. Он присутствует еще в палеолите и украшает различные костяные изделия, происходящие из Мезинской позднепалеолитической стоянки на Черниговщине (Украина). Палеонтолог В. Бибикова в 1965 г. предположила, что меандровая спираль, разорванные полосы меандра и ромбические меандры на предметах позднепалеолитической стоянки Мезин возникли как повтор естественного рисунка дентина мамонтовых бивней¹⁰. Из этого она сделала вывод о том, что подобный орнамент для людей верхнего палеолита был своеобразным символом мамонта, воплощавшего в себе (как основной объект охоты) представления людей о достатке, мощи и изобилии (рис. 6). Этот узор, состоящий из ромбических меандров, меандроидных спиралей и зигзагов, продолжает существовать на протяжении многих тысячелетий (рис. 1, 2, 3, 12), видоизменяясь, обретая новые модификации, но сохраняя свою, освященную тысячелетней традицией, суть. Такой символ счастья, благополучия, своеобразный оберег мы встречаем на культовых предметах и на керамике (то есть хранилище пищи и воды) и в более поздних культурах. Так, он встречается в балканских культурах (рис. 1, 29), в культуре Юго-Восточной Европы, Триполье-Кукутени (V тыс. до н. э.) и др. Б. Рыбаков отмечает, что: "Ромбо-меандровый орнамент встречается на посуде (особенно на ритуальных, щедро украшенных сосудах), на глиняных антропоморфных фигурках, тоже, несомненно, ритуальных, на глиняных тронах богинь или жриц"¹¹.
           На керамике культуры Триполье-Кукутени мы встречаем устойчиво повторяющуюся схему меандроидного узора, уже несколько отличающегося от верхнепалеолитического мезинского большим геометризмом и четкостью ритма (рис. 3); об этом свидетельствует орнаментальное убранство керамических изделий, найденных на поселениях Фрумушика I, Хэбэшешти I, Гура Вэий. Все этимеандровые мотивы встречаются, как правило, на керамике конца раннего — начала среднего периодов культуры Триполье-Кукутени.
           Надо сказать, что уже на костяных изделиях Мезинской позднепалеолитической стоянки можно проследить, как из полосы двойного меандра, изображенного в движении справа налево и слева направо, вырастают очертания свастики — еще одного характерного элемента орнамента культуры Триполье-Кукутени, где он используется или в своем простейшем варианте, или усложненный новыми композиционными элементами в виде дополнительных отростков на каждой изогнутой стороне креста. Своеобразной трансформацией мотива меандра представляется характерный для декора керамики Триполья Z-образный орнамент, состоящий из так называемых "гуськов" (рис. 30, 31).
           Таким образом, суммируя все вышеизложенное, мы можем определить тот круг орнаментальных мотивов, достаточно ограниченный и не исчерпывающий, без сомнения, всего богатства декора трипольской керамики, но тем не менее достаточно характерный для этой культуры, с которым в дальнейшем предстоит сравнивать материалы последующих исторических периодов. Это — меандр и его разновидности: меандроидная спираль, сложнопрорисованный крест, 2-образные фигуры— "гуськи".
           В поисках ближайших по времени аналогий мы, естественно, обратимся к керамическим комплексам тех культур, которые с различными временными интервалами существовали на бывшей территории трипольской культуры (в границах СССР). Но как ни странно, в керамике культур, предшествовавших срубной, такие аналогии практически очень незначительны, да и в срубной культуре мотив меандра и сложнопрорисованного креста встречается довольно редко. Основной составляющей декора керамики срубной культуры (XVI—XII вв. до н. э., по Б. Гракову)¹² являются цепочки ромбов, ромбические сетки и ряды треугольников на плечиках сосудов, тулово зачастую оформляется характерными косыми крестами, иногда составленными из двух встречно пересекающихся 2-образных форм.
           Дальнейшее развитие традиции орнаментации керамики, включающей в себя удивительное многообразие различных вариантов меандрового и свастического мотивов, мы встречаем у ближайших соседей "срубников" — населения андроновской культуры (1700— 1200 гг. до н. э., по С. Киселеву)¹³. Синхронные во времени, эти две культуры существовали в течение длительного периода на весьма обширных территориях степной и лесостепной зоны нашей страны. Отмечая родство керамического декора у срубных и андроновских племен, С. Киселев писал, что "...нельзя не отметить явного превосходства даже раннеандроновской керамики над родственной ей срубной"¹⁴. Не согласиться с этим невозможно. Исключительное богатство и разнообразие форм в декоре андроновской керамики прекрасно иллюстрируют памятники, опубликованные О. Кравцовой-Граковой (рис. 8, 20)¹⁵, С. Киселевым в его исследовании о древней истории Южной Сибири, С. Ивановым¹⁶, М. Косаревым в монографии "Бронзовый век Западной Сибири"¹⁷ (рис. 19), а также материалы статей В. Стоколоса¹⁸ (рис. 21), Ф. Арслановой" (рис. 23) и др. Как и срубная, андроновская культура в совокупности всех ее вариантов занимала огромные территории. Наиболее западные памятники андроновского типа встречаются в "срубном" ареале на левобережном Поднепровье. На востоке андроновская культура распространяется по Южному Зауралью до Минусинской котловины включительно. На севере ее границы проходят по Южному Уралу, а на юге заходят на территорию Северного Афганистана. Согласно данным, приведенным в статье Н. Членовой²⁰, андроновская (алакульский вариант) керамика была широко распространена в Среднеазиатском междуречье (особенно на Амударье, но и в Кызылкумах). Она отмечает влияние андроновской керамики в ее федоровском (то есть классическом андроновском) и алакульском вариантах на амударьинскую черкаскульскую, а также то, что на Амударье изредка встречается и сама федоровская керамика. "Если объединить Амударьинский район черкаскульской керамики с северным сибирско-уральско-волжским, то общая протяженность черкаскульской культуры от Курган-Тюбе до Казани составит 2400 км"²¹. В Амударышском районе черкаскульская керамика встречается смешанной с алакульской и тазабагьябской, кроме того, черкаскульская керамика часто встречается на одних и тех же памятниках со среднеазиатской керамикой курмантау и федоровской, "эти постоянные, устоявшиеся сочетания позволяют объединить керамику этих трех культур в одну группу "^ (курсив мой. — С. Ж.). Говоря о чисто федоровской керамике к западу от Урала, Н. Членова отмечает, что она известна в довольно северных районах, в лесу и лесостепи, не севернее 56-й параллели²³. К этим территориям необходимо приплюсовать те огромные просторы, на которых племена андроновцев жили совместно с племенами срубной культуры в течение настолько длительного периода, что отрицать неизбежность этнокультурных контактов просто невозможно. Убедительной иллюстрацией этого положения является карта-приложение к статье Н. Членовой. Наиболее интенсивен был контакт срубной и андроновской культурных общностей на территории Поволжья. Так, срубная и черкаскульская керамики на одних и тех же памятниках встречаются в Башкирии, срубная и федоровская — в Куйбышевском Поволжье, сосуд переходного срубно-федоровского варианта найден в Волгоградском Поволжье²⁴. Говоря о протяженности археологических культур эпохи бронзы, Н. Членова приходит к заключению, что расстояния в 1200—2500 км и более являлись не "исключением, а нормой, отражением их значительной подвижности; протяженность культуры курмантау 750 км, черкаскульской — 1200—2400, абашевской — 1350—2300, алакульской — 1300—2150, федоровской — 2500—2700 и срубной — 2700—3000 км"²⁵.
           Б. Граков пишет, что "племена срубной культуры в первый период, с 1600 до 1200 гг. до н. э., по каким-то неясным теперь причинам внутреннего порядка все время проявляют тенденцию к расселению"²⁶.
           Племена андроновской культуры в тот же исторический период тоже проявляют тенденцию к расселению, и, видимо, в середине II тыс. до н. э. начинается их интенсивное продвижение на восток. С. Киселев определял хронологические границы андроновской эпохи 1700— 1200 гг. до н. э.²⁷ М. Косарев отмечает, что в "переходное время от неолита к бронзовому веку андроноидная орнаментальная традиция локализовалась в основном в районах, прилегающих к Южному и Среднему Уралу"²⁸, и относит формирование андроноидного круга культур черкаскульской, сузгунской и еловской на южной окраине западносибирской тайги и севере лесостепи к последней четверти II тыс. до н. э.²' Он делает вывод о том, что "районы локализации названных орнаментальных (культурных) традиций следует связывать, видимо, с определенными этнокультурными ареалами"³⁰.
           Племена андроновцев, как известно, были земледельческими и скотоводческими—это обстоятельство неоднократно подчеркивалось всеми без исключения исследователями андроновской культуры. О преобладании в андроновском стаде крупного рогатого скота писал М. Грязное³¹. Исследуя вопрос о том, что же заставило племена андроновской культуры начать во второй половине II тыс. до н. э. свой путь на восток, М. Косарев пишет: "Видимо, миграционный "взрыв" бронзового века, в частности далекие миграции андроновцев на Алтай, в верхнее Приобье, Хакасско-Минусинскую котловину и в северный районы Обь-Иртышья, был в значительной мере обусловлен частыми засухами ксеротермического периода, который, как считают многие ученые, совпал по времени с андроновской эпохой"³². В то время в связи с усилением сухости климата, усыханием и исчезновением многих озер и рек резко увеличилась возможность периодических лесных пожаров, что должно было привести к изменениям ландшафтного облика южной окраины западносибирской тайги и появлению здесь значительных участков степи и лесостепи. "Частое повторение лесных пожаров способствует тому, что гарь постоянно поддерживается на первой стадии восстановления леса, то есть на стадии лесостепного ландшафта"³³.
           Значительные кормовые угодья, обилие плодородных широких речных пойм, благодатные климатические условия — все это могло послужить причиной миграций растущего андроновского населения. Но уходя, они уносили с собой традиционные формы орнамента, традиционные обряды как память о родине, о земле отцов и дедов.
           Богато орнаментированная андроновская (федоровская) посуда в своем классическом варианте известна преимущественно из могильников. В связи с этим обстоятельством М. Косарев делает следующее предположение: "Нарядная посуда классического андро-новского стиля с богатым геометрическим орнаментом является ритуальной (курсив мой. — С. Ж.), и поэтому была особенно характерна в могильниках и на жертвенных местах"¹⁴. Это говорит о ритуальном, сакральном значении пышно орнаментированной керамики, декор которой столь похож на орнаменты конца раннего—начала среднего периодов культуры Триполья-Кукутени. На классической андроновской (федоровской) посуде меандр, меандроидная спираль и свастика, характерные для Триполъя, сохраняя древний архетип, приобретают большое разнообразие. Причем, как мы знаем, именно по этим орнаментальным мотивам специалисты выделяют все разновидности культур андроновского круга. Говоря о специфичности орнаментации данной керамики, С. Киселев отмечает ее глубокое своеобразие, зональность расположения разнообразных узоров, в которой место того или иного узора в зонах обычно одно и то же"*⁵. Он говорит о том, что сложные формы андроновских узоров "вполне вероятно, осознавались и в своей условной символичности.., их особый смысл, символическое значение подчеркиваются их особой сложностью"³⁶. М. Хлобыстана высказалась еще более определенно: "Существовало, по-видимому, и своего рода общинное ядро, коллектив, связанный нормами патриархального права, имевший, в свою очередь, определенные изобразительные символы своей родовой принадлежности, зашифрованные для исследования в сложном переплетении геометрических фигур орнаментов ковровой посуды (курсив мой. — С. Ж.). Можно предполагать, что своего рода ведущим элементом таких орнаментов является ряд фигур, располагавшихся по плечикам сосуда; изучение количества и комбинации именно этих узоров, поставленных 2-образными знаками, меандрами, отрезками ломаных линий и их вариациями, может, очевидно, сыграть определенную роль в деле уяснения структуры каждой общины"³⁷.
           Мы разделяем точку зрения М. Хлобыстиной об освященном традицией, глубоко значимом содержании андроновского орнамента; ведь неслучайно сосуды именно с таким декором помещались в могилы, то есть они, вероятно, действительно выполняли функции рядового или племенного знака, были своеобразной "визитной карточкой" в путешествии умершего к предкам, которые по этим орнаментальным "письменам" должны были узнать члена своего рода, своего племени. В этом смысле орнамент на андроновской керамике выполнял и функции оберега, защищая своего владельца на пути в мир иной.
           Таким образом, мы ещераз можем констатировать — и это требует особого внимания — что ковровый орнамент андроновской посуды был, вероятно, своеобразным знаком, символом родовой и этнической принадлежности человека, чьи вещи были декорированы именно данным орнаментом. В этом своем значении он, по-видимому, сохранялся в карасукскую эпоху (1200—700 гг. до н. э.), когда зарождался "скифо-сибирский звериный стиль", и в гагарское время (700—100 гг. до н. э.), так как наряду с изображениями животных на знаменитых минусинских ажурных поясных пластинах часто встречается орнамент, характерный для декора андроновской керамики, в частности решетки из 2-образных элементов (рис. 34). Распространенные на Среднем Енисее в III—I вв. до н. э., эти пряжки встречаются на территории Ордоса и Внутренней Монголии, что, видимо, было связано с начавшимися еще на рубеже бронзового и железного веков миграциями населения южной окраины западносибирской тайги в более южные районы. Эти миграции были вызваны, возможно, наступившим увлажнением климата, вследствие чего резко увеличились заболоченные площади, и тайга начала наступление на лесостепь и степь. Тем не менее еще в таштыкское время (I в. до н. э. — V в. н. э.) население Минусинской котловины отличали ярко выраженные европеоидные черты, о чем свидетельствуют портретные маски из терракоты, найденные в некоторых родовых склепах. С. Киселев приводит слова китайского летописца о том, что у "кыргызов" (жителей современной Хакассии) "рыжие волосы, румяное лицо и голубые глаза" и констатирует, что писавший в VIII в. Ибн-Мукаффа также говорил о наличии у кыргызов "красныхволос и белой кожи" и что о том же сообщает и тибетский источник, отметивший у КЧпс'а (кыргызов) голубые глаза, рыжые волосы и "отвратительную" (то есть не похожую на монголоидную, тибетскую) внешность"³⁸. Кроме того, в материалах, найденных С. Киселевым в развалинах здания близ г. Абакана, имеются очень интересные бронзовые дверные ручки местной работы. Они представляют собой фантастические личины рогатых гениев, в которых "...ярко подчеркнуты их некитайские черты. Во всяком случае, они даже более европеоидные, чем самые европеоидные из современных им таштыкских погребальных масок"³⁹. Он пишет: "Ручки-маски явно передают европеоидные черты, особенно подчеркнутые трактовкой высокого носа. Перед нами тот, обладавший крупными чертами лица европеоидный человек, который с древнейших времен и почти до начала нашей эры был господствующим в Южной Сибири"⁴⁰.
           Таким образом, мы можем констатировать, что традиционный орнамент, состоящий из меандроидных свастических и 2-образных форм, характерный для декора андроновской керамики, продолжает бытовать на территории Западной Сибири, в частности Минусинской котловины, вплоть до первых веков нашей эры. Некоторые из этих орнаментальных мотивов до ходят до Ордоса и Внутренней Монголии.
           Надо сказать, что ближайшие по времени аналоги андроновским орнаментальным мотивам мы находим в памятниках Северного Кавказа конца II— начала I тыс. до н. э., то есть времени, почти синхронного периоду освоения степной и лесостепной зоны Южной Сибири андроновскими племенами (XIII в. до н. э.). Таковы опубликованные В. Марковиным материалы раскопок склепа середины II тыс. до н. э. у селения Энгикал в Ингушетии: бляхи и булавки с дисковидным навершием, покрытые пунсонными свастическими и меандроподобными изображениями (рис. 43)⁴¹. Он отмечает, что, "к сожалению, до сих пор слабо изучена северокавказская керамика эпохи бронзы, почти не проведено сравнение ее с керамикой степных культур"⁴² и в то же время "...нет сомнений, что именно степные племена Нижнего Дона вклинились в пределы Прикубанья"⁴³.
           Среди опубликованных Р. Мунчаевым материалов погребений Лугового могильника в Ассинском ущелье (Чечено-Ингушетия) значителен процент двуовальных бронзовых блях, отмеченных знаком свастики, выбитой пунсоном в центре каждого овала. Р. Мунчаев отмечает, что "...они всегда находились около черепа или грудной клетки. Это позволяет считать их налобными или нагрудными бляхами"⁴⁴, то есть оберегами. Интересно, что как в Нестеровском, так и в Луговом могильниках, расположенных в Ассинском ущелье, над погребениями иногда возводились курганные насыпи, и Р. Мунчаев считает, что древние насельники этих мест при погребении своих сородичей в отдельных случаях также насыпали над могилами курганы. Все это очень похоже на традиции андроновцев, как, впрочем, и обязательность наличия в захоронениях сосудов и украшений, причем на последних, как мы видим, помещались орнаментальные мотивы, более чем традиционные для андроновских памятников.
           Аналогичные функции выполняли, вероятно, и налобные венчики-диадемы из листовой бронзы, с орнаментом, идентичным декору двуовальных луговских блях, найденные Б. Теховым во время раскопок Тлийского могильника в Северной Осетии. Эти диадемы украшены геометрическими фигурами — кругами, треугольниками, ромбами, а также, как правило, меандроидными и свастическими изображениями. Б. Техов отмечает, что аналогичные им диадемы были найдены: в одном из Стырфазских кромлехов (Сев. Кавказ), в с. Гехарот (Армения), на территории Азербайджана и Ирана⁴⁵.
           Характерные меандровые и свастические мотивы он отмечает также на топорах кобанского типа из того же Тлийского могильника. Сложнопрорисованные кресты присутствуют в орнаменте находок из ряда мест Азербайджана, например на глиняном штампе, а также на стенах храма, штукатурке землянки и пинтадере с древнего поселения Сары-Тепе (рис. 45), на стене у очага (рис. 14) и пинтадерах (рис. 44) селения Бабадервиш. Эти находки датируются XII—VIII вв. до н. э.⁴⁶
           Таким образом, археологические материалы Северного Кавказа и частично Закавказья (Армения и Азербайджан) дают нам образцы использования древних священных орнаментальных форм, характерных для декора изделий верхнепалеолитической Мезинской стоянки, керамики Триполья-Кукутени, срубной и особенно андроновской культуры. Причем эти орнаментальные мотивы выполняли на Кавказе, наверное, те же сакральные функции оберегов, а возможно, и знаков родо-племенной принадлежности, как и в андроновской, и, вероятно, трипольской культурах.
           Отголоски свастических мотивов мы встречаем в скифской мелкой пластике, в частности в орнаментации деталей конской сбруи, происходящих из Северного Причерноморья. А. Мелюкова считает, что ажурные бляхи-свастики, встречающиеся также во фракийских кладах, имеют скифские корни и отмечает, что они появились в Северном Причерноморье в конце VI в. до н. э.⁴⁷ Правда, в искусстве скифов все эти формы уже значительно видоизменены и трансформированы (рис. 39. 40) согласно требованиям того условно-реалистического направления, которое носит название скифо-сибирского звериного стиля.
           Подводя итоги всего вышеизложенного, мы хотели бы обратиться теперь к нашим вологодским материалам. В таблице-приложении приведены образцы традиционных орнаментов крестьянской вышивки и браного ткачества, распространенных в северо-восточных районах Вологодской области. Об исторической и этнической ситуации в этом регионе говорилось ранее, и у нас нет оснований сомневаться в славянском, а точнее, восточнославянском, русском происхождении этих орнаментальных схем. Все предложенные образцы являются фрагментами развернутых орнаментальных композиций, украшавших головные уборы, пояса, передники, рубахи, полотенца, то есть вещи в основе своей сакральные, выполнявшие кроме чисто бытовых, еще и обереговые функции, и их схождения поразительны. Как и во всем андроновском орнаменте, в северорусской вышивке и бранном ткачестве композиция делится на три горизонтальные зоны, причем верхняя и нижняя зачастую дублируют друг друга, а средняя, как правило, несет на себе важнейшие с точки зрения семантической значимости узоры. Именно здесь можно встретить самые разнообразные мотивы меандра, "гуськов" и сложнопрорисованных крестов (рис. 4, 5, 10, 11, 42), абсолютно идентичные как Триполью (рис. 2, 29—31, 38) и андроновским (рис. 3, 8, 9, 13, 15, 16, 19—23, 32, 33), так и северокавказским и закавказским мотивам XIII—VIII вв. до н. э. (рис. 43—46) и скифским орнаментам (рис. 39—40, 47). Так, если орнамент из поселения Бабадервиша (рис. 14) украшал стену жилища XII—VIII вв. до н. э., и его сакральный характер не вызывает сомнения, то, вероятно, с той же целью помещено совершенно идентичное ему изображение, сплетенное в ромбические композиции, на подоле рубахи северорусской крестьянски (рис. 18).
           Рисунок с пинтадера из того же поселения находит подобие в узоре свадебного полотенца, аналог — на вологодской шитой проставке для полотенца и т. д. Деталь орнамента андроновского сосуда (рис. 23) почти без изменений перенесена на вышитый подол рубахи (рис. 28), а вышивка конца полотенца (рис. 5) совершенно идентична - сложной меандроидной плетенке, украшавшей андроновский глиняный сосуд середины II тыс. до н. э. (рис. 3) и т. п. (см. рис. 4, 11, 17, 18, 24—28, 36, 37, 42, 48, 49, 50, 51). Правомерность подобных аналогий подтверждается также восточнославянским археологическим материалом. Так, сложная форма пряжки 1220—1260 гг., найденной в конце 60-х гг. XX в. на Тихвинском раскопе г. Новгорода (рис. 50), доходит без изменений до 1910-х гг., когда вологодская крестьянка У.Теребова, выполняя проставку для свадебного полотенца своей дочери, орнаментировала ее именно такими сложнопрочерченными крестами.
           Исключительный интерес в этом плане представляет опубликованное Г. Поляковой шиферное пряслице с процарапанным на нем рисунком в виде шестиконечного православного креста, окруженного меандроидными спиралями и свастическими мотивами, найденное на славянском поселении сельского типа XI—XIII вв. недалеко от г. Рязани⁴*.
           Эти примеры можно было бы значительно продолжить. Нам же остается констатировать следующее: сходные орнаменты могут конвергентно возникать у разных народов, но трудно поверить в то, что у народов, разделенных тысячекилометровыми расстояниями и тысячелетиями (если только эти народы не связаны этногенетически), могут совершенно независимо друг от друга появиться столь сложные орнаментальные композиции, повторяющиеся даже в мельчайших деталях, да еще и выполняющие одни и те же сакральные функции оберегов и знаков родства.
           Мы здесь воздерживаемся от далеко идущих выводов, лишь отметим в заключение: рамки данного анализа ограничены пределами степной и лесостепной зоны нашей страны. Поэтому мы не касаемся аналогичных индийских и иранских материалов, с привлечением котрых прилагаемая таблица схождений была бы значительно дополнена и расширена. Привлечение этих материалов должно явиться, по нашему глубокому убеждению, одним из серьезнейших вопросов развития исторической науки в ее непосредственном будущем — слишком много схождений прослеживается в духовной и материальной культуре древних славян и, например, народов Северо-Западной и Западной Индии и Ирана (как в древности, так частично и в современности).
           В настоящее время советскими археологами накоплен обильный материал, дающий возможность предполагать, что в создании вышеупоминавшихся археологических культур принимали активное участие носители древних форм индо-иранских, или арийских языков. Так, Е. Кузьмина пишет: "Решающее значение при изучении сложной этнической истории Южной Средней Азии и Афганистана, по-видимому, будет иметь тщательный анализ в плане индо-иранской традиции семантики образов изобразительного искусства, для чего археология уже сейчас дает богатый материал"⁴⁹.
           Необходимо добавить к этому, что в регион, упоминаемый в приведенной цитате, входят также обширные зоны Евразийской степи и лесостепи.

ПОЯСНЕНИЯ К РИСУНКАМ

Рис. 1. Сосуд культуры Златарски. Тодорова X. Новая культура среднего неолита в Северо-Восточной Болгарии. // Советская археология (далее СА), 1973, № 4, с. 19, рис. 2.

Рис. 2. Орнамент на керамике Триполья-Кукутени. Энеолит СССР. Часть III. М.: Наука, 1982, с. 268, табл. ЬУ (8).

Рис. 3. Эпоха поздней бронзы. Еловский I могильник. Керамика. В кн.: Косарев М. Ф. Бронзовый век Западной Сибири. М.: Наука, 1981, с. 176, рис. 69 (7).

Рис. 4. Деталь проставки. Браное ткачество. XIX в. Вологодский музей. (Б/н).

Рис. 5. Деталь проставки. Техника — цветная перевить. Из дореволюционного собрания. Вологодский музей. Инв. № 12534/59.

Рис. 6. Палеолитический предмет, украшенный ромбическо-ковровым орнаментом. Украина, Мезинская стоянка. В кн.: Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1982, с. 90.

Рис. 7. Керамика сероглазовского типа. Неолит. Прикаспий. В кн.: Мелентьев А. Н. Памятники сероглазовской культуры (неолит Северного Прикаспия). КСИА. Вып. 141, 1975, с. 115, рис. 3.

Рис. 8. Андроновская культура. Кожумбердынский могильник. В ст.: Кравцова-Гракова О. А. Алексеевское поселение и могильник //Труды ГИМа. Вып. XVII, 1948. Рис. 67 (1).

Рис. 9. Андроновская культура. Алексеевский могильник. В ст.: Кравцова-Гракова О. А. Назв. раб., рис. 69 (2).

Рис. 10. Деталь орнамента лицевого шитья. XVI в. В кн.: Маясова Н. А. Древнерусское шитье. М.: Искусство, 1971, с. 45.

Рис. 11. Проставка от полотенца. Вышивка. I пол. ХГХ в. Вологодский музей. Инв. № 3917/20.

Рис. 12. Орнамент на скульптурном изображении богини. Балканы. Энеолит. В кн.: Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 169.

Рис. 13. Орнамент сосуда черкаскульской культуры. В кн.: Казаков Е. П. Памятники черкаскульской культуры в восточных районах Татарии//СА, 1979, № 1,с. 154, рис. 7 (3).

Рис. 14. Бабадервиш. Азербайджан. Очажное сооружение 1. В ст.: Вели Алиев. Археологические раскопки в урочище Бабадервиш // СА, 1971, № 2, с. 225, рис. 2.

Рис. 15. Андроновская культура. Алексеевский могильник. В ст.: Кравцова-Гракова О. А. Назв. раб, рис. 55 (2).

Рис. 16. Там же, рис. 51 (11).

Рис. 17. Проставка. Браное ткачество. Конец ХГХв. Вологодский музей. Инв. №27082/116.

Рис. 18. Деталь декора подола рубахи, состоящего из аналогичных элементов. Браное ткачество. Вологодский музей. Инв. № 16840.

Рис. 19. Бронзовый век. Глиняное блюдо Горбуновского торфяника. В кн.: Косарев М. Ф. Назв. раб., с. 137, рис. 49 (6).

Рис. 20. Андроновская культура. Алексеевский могильник. В ст.: Кравцова-Гракова О. А. Назв. раб., с. 131, рис. 54(2).

Рис. 21. Поселение Кипель. Керамика. В ст.: Стоколос В. С. О стратиграфии поселения Кипель // СА, 1970, № 3, с. 195, рис. 1 (3).

Рис. 22. Орнамент сосуда андроновской культуры. В ст.: Стефанов В. И. и др. Курганы федоровского типа могильника Урефты//СА, 1983, № 1,с. 155—165, рис. 2 (9). Рис. 23. Керамика андроновской культуры. В ст.: Ф. X. Арсланова. Памятники андроновской культуры из Восточно-Казахстанской области // СА, 1973, № 4, с. 162, рис. 2 (7). Рис. 24. Орнамент кружевной проставки. Конец полотенца. XIX в. Тарногский р-н Вологодской области. Вологодский музей. Инв. № 19158.

Рис. 25. Деталь декора подола рубахи. Браное ткачество. Поступила в 1979 г. Фонды Вологодского музея. XX в. Инв. № 22983.

Рис. 26. Орнамент кружевной проставки. Конец полотенца. Начало ХХв. Тарногский р-н Вологодской области. Вологодский музей. Инв. № 18689.

Рис. 27. Вышивка полотенца. Конец XIX в. Тотемский музей.

Рис. 28. Фрагмент декора подола рубахи. Браное ткачество. Поступила в 1959 г. из с. Красавино Великоустюгского района Вологодской области от Ошурковой А. П. (носила эту рубаху в молодости). Инв. № 11700.

Рис. 29. Узор на "четырехлепесгковом" сосуде фазы Усое II — Протосава. В ст.: Тодорова X. Новая культура среднего неолита в Северо-Восточной Болгарии // СА, 1973, № 4, с. 29, рис. 11 (2).

Рис. 30. Орнамент на керамике начала среднего периода культуры Триполье-Кукутени. Энеолит СССР. Фрумушика I, с. 268. Табл. ЬУ (13).

Рис. 31. Орнамент на керамике позднего периода культуры Триполье-Кукутени. Энеолит СССР. Часть III, с. 308. Табл. XXXVII, рис. 7.

Рис. 32. Орнамент на сосуде эпохи бронзы. Рязань. В ст.: Попова Т. Б. Работы наКанищевских дюнах под Рязанью. В сб.: Археологические открытия 1974г. М.: Наука, 1975, с. 70.

Рис. 33. Андроновская эпоха. Керамика Еловского II могильника (могила 10). В кн.: Косарев М. Ф. Назв. раб., с. 127, рис. 45 (3).

Рис. 34. Бляха с геометрической решеткой. Ордос. В ст.: Дэвлет М. А. О происхождении Минусинских ажурных поясных пластин. В сб.: Скифо-сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. М.: Наука, 1976, с. 223, рис. 5 (1).

Рис. 35. Древнерусская вышивка. XII в. Новгород. В кн.: Ефимова Л. В., Белогорская Р. М. Русская вышивка и кружево. М., Изобразительное искусство, 1982, илл. 1.

Рис. 36. Традиционный орнамент русского крестьянского кружева (вологодское, елецкое).

Рис. 37. Традиционный орнамент вологодского браного ткачества и вышивки.

Рис. 38. Орнамент на позднетрипольской керамике. Энеолит СССР. Часть III, с. 299 (185).

Рис. 39. Орнамент на бронзовой бляхе. VII—VI вв. до н. э. Раннескифский период. Украина.

В ст.: Ильинская В. А. Относительная хронология раннескифских курганов бассейна реки

Тясмин//СА, 1973,№3,с. 17,рис. 8 (19).

Рис. 40. Украшение конской узды. Бронза. Украина. Скифский период. VII—V вв. до н. э. ГИМ.

Рис. 41. Личина дверной ручки. Металл. Русская работа. XIII—XV вв. ГИМ.

Рис. 42. Пояс. Браное ткачество. II пол. XIX в. Вологодский музей. Инв. № 21322.

Рис. 43. Бронзовая бляха. Середина II тыс. до н. э., сел. Энгикал, Ингушетия. В ст.: Мар-

ковин В. И. Склепы эпохи бронзы сел. Энгикал в Ингушетии //СА, 1970,№4,с. 84,рис. 1.

Рис. 44. Бабадервиш. Пинтадер из четвертого поселения. В ст.: Вели Алиев. Назв. раб., с. 227, рис. 3 (5).

Рис. 45. Пинтадер с поселения Сары-Тепе (Азербайджан). В ст.: Виноградов В. Б. Глиняный штамп с городища Алхан-Кала. В сб.: Древности Чечено-Ингушетии. М., Изд. АН СССР, 1963, с. 214, рис. 2(2).

Рис. 46. Пинтадер из Бабадервиша. В ст.: Вели Алиев. Назв. раб., с. 227.

Рис. 47. Орнамент на пряжке. Бронза. Скифское время. VI—V вв. до н. э. Кобанская культура. Казбекский клад. Раскопки Г. Д. Филимонова в 1877 г. РИМ.

Рис. 48. Деталь орнамента подола рубахи. Браное ткачество. XIX в. Вологодский музей. Инв.№ 23026.

Рис. 49. Деталь орнамента конца полотенца. Браное ткачество. XX в. Вологодский музей. Инв.№ 20824.

Рис. 50. Пряжка 20—60-х гг. XIII в. Новгород. Тихвинский раскоп. В кн.: Седова М. В. Ювелирные изделия Древнего Новгорода (X—XV вв.). М.: Наука, 1981, с. 145, рис. 56.

Рис. 51 .Деталь орнамента проставки. Браное ткачество. II пол. Х1Хв. Вологодский музей. Инв.№ 3917/27.

---

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Стасов В. В. Русский народный орнамент. Шитье, ткани, кружево. Вып. 1. СПб, 1872.

2 Шаховская С. Н. Узоры старинного шитья в России. М., 1885.

' Сидамон-Эристова В. П., Шабельская Н. П. Вышивки и кружева. В кн.:Собраниерусской старины. Вып. 1. М., 1910.

4 Амброз А. К. Раннеземледельческий культовый символ "ромб с крючками" // Советская археология (далее — СА), 1965,№3,с. 14—27; он же. О символике русской крестьянской вышивки архаического типа//СА, 1966,№ 1,с.61—76.

5 Маслова Г. С. Орнамент русской народной вышивки. М.: Наука, 1978.

6 Рыбаков Б. А. Космогония и мифология земледельцев энеолита //СА, 1965, № 1; он же. Макрокосм в микрокосме народного искусства // Декоративное искусство СССР, 1975, №№ 1, 3; он же. Происхождение и семантика ромбического орнамента. В кн.: Сб. трудов НИИХП. Вып. 5. М., 1972, с. 127—134.

7 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1981, с. 3.

8 Северная граница распространения дубрав находится на 300 км южнее.

9 Рыбаков Б. А. Язычество.., с. 471.

10 Бибикова В. И. О происхождении мезинского палеолитического орнамента //СА, 1965, № 1, с. 3—8.

11 Рыбаков Б. А. Язычество.., с. 89.

12 Граков Б. Н. Ранний железный век. М.: Изд. МГУ, 1977,с. 151.

13 Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. М.—Л.: Изд. АН СССР, 1949, с. 45.

14 Киселев С. В. Древняя история.., с. 61.

15 Кравцова-Гракова О. А. Алексеевское поселение и могильник. В Археологическом сборнике. Вып. XVII. Труды ГИМа. М., 1948.

16 Иванов С. В. Орнамент народов Сибири как исторический источник. М.—Л., 1963; он же. Древний андроидный комплекс в современном орнаменте народов Сибири, VII. МКАЭН. М.,1964.

17 Косарев М. Ф. Бронзовый век Западной Сибири. М.: Наука, 1981.

18 Стоколос В. С. О стратиграфии поселения Кипель//СА, 1970,№3,с. 193_198.

19 Арсланова Ф. X. Памятники андроновской культуры из Восточно-Казахстанской области//СА, 1973, №4, с. 160—168.

20 Членова Н. Л. Распространение и пути связей древних культур Восточной Европы, Казахстана, Сибири и Средней Азии в эпоху поздней бронзы. В сб.: Средняя Азия и ее соседи в древности и средневековье. М.: Наука, 1981. См.: Приложение. Карта 1. Распространение черкаскульских, кармантау, федоровских, алакульских, срубных и абашевских памятников на территории СССР.

21 Членова Н. Л. Распространение.., с. 23.

22 Там же, с.

23. Там же, с. 23.

24 Там же, с. 25.

25 Там же, с. 26.

26 Граков Б. Н. Ранний железный век.., с. 151.

27 Киселев С. В. Древняя история.., с. 45.

28 Косарев М. Ф. Бронзовый век.., с. 22.

29 Там же, с. 221.

30 Косарев М. Ф. Бронзовый век.., с. 227.

31Грязное М. П. Этапы развития хозяйства скотоводческих племен Казахстана и Южной Сибири в эпоху бронзы. КСИА, 1957, вып. XXVI, с. 23.

32 Косарев М. Ф. Бронзовый век.., с. 241.

33 Там же, с. 224.

34 Там же, с. 117.

35 Киселев С. В. Древняя история.., с. 50.

36Там же, с. 50—51.

37 Хлобыстина М. Д. Некоторые особенности андроновской культуры Минусинских степей //СА, 1973,№4,с.61.

38 Киселев С. В. Древняя история.., с. 256.

39 Там же, с. 272.

40 Там же, с. 270.

41 МарковинВ.И.Склепь1ЭПОХибронзь1усел.ЭнгикалвИшушегии//СА, 1970,№4,с.83—84.

42 Марковин В. И. Степи и Северный Кавказ. Об изучении взаимосвязей древних племен. В сб.: Восточная Европа в эпоху камня и бронзы. М.: Наука, 1976, с. 198.

43 Там же, с. 199.

44Мунчаев Р. М. Луговой могильник (исследования 1956—1957 гг.). В сб.: Древности Чечено-Ингушетии. М.: Изд. АН СССР, 1963, с. 207.

45 Техов Б. В. Тлийский могильник и проблема хронологии культуры поздней бронзы — раннего железа Центрального Кавказа //СА, 1972, № 3, с. 18—37.

46 Вели Алиев. Археологические раскопки в урочище Бабадервиш//С А, 1971, №2, с. 223—231.

⁴⁷ Мелюкова А. И. К вопросу о взаимосвязях скифского и фракийского искусства. В сб.: Скифо-сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. М.: Наука, 1976, с. 116.

48 Полякова Г. Ф. Селища в долине Прони. В сб.: Археология рязанской земли. М.: Наука, 1974,с.219.

49 Кузьмина Е. Е. Происхождение индоиранцев в свете новейших археологических данных. В сб.: Этнические проблемы истории Центральной Азии в древности (II тыс. до н. э.). М., 1981, с. 120.