«Я хочу быть с тобой»

Елене

    Андрей слышал много раз о том, что материал, над которым работаешь, влияет на тебя, иногда самым удивительным образом. Он слышал, например, что тот, кто занимается Гоголем, постоянно сталкивается с фантастическими сновидениями и снами. Один такой человек на спор в незнакомом городе вдруг сказал: «Сейчас придет тот–то и в том–то, с тем–то и так–то». Через десять минут спор был выигран. Но после этот человек ужасно, долго болел и зарекся с тех пор играться с провидением.
Андрей писал не о Гоголе. Его увлечение — тема «Образ смерти в творчестве Леонида Андреева». Входя в проблему, он читал ужасные книги о смерти, с натуралистичными фотографиями и психопатологическими мемуарами. Он видел в этом шаг вперед, считал, что раздумье о смерти поможет понять жизнь. С каким наслаждением он находил Танатос (первичный позыв смерти по Фрейду) в каждом слове писателя, в каждом намеке на смерть! Смерть всюду, смерть всегда! Не нужно бояться смерти — нужно заглянуть ей в глаза. Как тибетские мертвецы, как Хайдеггер, как Толстой.
    Андрей долго любил одну девушку, но они расстались, разлюбили друг друга. Он долго работал актером, но их маленький уютный театр развалился. Он считал, что настал новый этап в его жизни, этап самоутверждения, известности и стремления к тому, чтобы все познать или, по крайней мере, предощутить.
    Андрею нравились многие девушки. Даже постоянное раздумье о смерти не могло заглушить в нем непрестанный огонь бытия, жажду жизни. Он хотел жить, зная, что когда–нибудь умрет, и все это умещалось в его сознании и принималось на веру. Как на данность смотрел он и на судьбу, по–своему и без спросу выстраивавшую его путь.
Наконец, пришла известность. Конференции, публикации, танатологические сообщества. Так это вы написали такую прекрасную работу? Рад, очень рад познакомиться… Ну как, молодой человек, у вас самого коленки еще не дрожат?.. А как же любовь? Любовь, девушка, какой бы конструктивной она не была, по сути, фикция, препятствующая движению к смерти. Какой ужас! Кстати, ужас тоже проявление Танатоса, только душевного…
    Но любовь пришла.
   — Ты откуда такая красивая приехала?
   — Из Челябинска.
   — Тебя как зовут?
   — Лена.
    Свое имя Андрей даже не назвал: был уверен, что не может не знать.
    Не спрашиваясь, он проводил ее. Шли, разговаривая, перебивая друг друга. Как будто давно знакомы, как будто забыли, кто они.
    Он поцеловал ее руку.
   — Я сделал что–то неправильно?
   — Нет, все так, то есть…
   — Просто я понял, что нужно всегда благодарить за тепло. Нужно успевать сделать это.
    Она ушла, стройная, красивая, задумчивая. И он почувствовал, что давно не дотрагивался до женского тепла, так давно, что забыл, какое оно.
Андрей сразу понял, что с ним. Не нахожу себе места, думаю о…

    И странная тоска теснит уж грудь мою:
    Я думаю о ней, я плачу и люблю,
    Люблю мечты моей созданье
    С глазами, полными лазурного огня,
    С улыбкой розовой, как молодого дня
    За рощей первое сиянье?

    Наверное, так. Он не верил в любовь с первого взгляда — он верил в любовь с первого вглядывания.
    Андрей не нашел ее на следующий день. Еще два дня проползли за вынужденной работой. Он уже не помнил ее лица, помнил только голос и сильно соскучился.
   — Здравствуй.
   — Здравствуй. Я думаю, нам не нужно…
   — Почему. Я буду тебя сегодня ждать…
   — Не хочу объяснять.
   — Я соскучился. Я буду тебя ждать на остановке за мостом. Мне нужен час.
   — Зачем?
   — Поговорить.
   — Хорошо, но только час. Во сколько?
   — В восемь.
   — Я буду.
    Он зачем–то сказал:
   — Буду ждать до половины девятого. Мало ли что.
   — Нет, если обещала — значит, буду.
    Андрей пришел без десяти восемь. Пряча розу и внутренне радуясь. Птицы кричали, сирень цвела. Заканчивался май, было жарко. В голове мелькало:

    Я знаю: век уж мой измерен,
    Но чтоб продлилась жизнь моя,
    Я утром должен быть уверен,
    Что с вами днем увижусь я.

    Автобусы ходили через пятнадцать минут. После третьего он понял, что все закончилось. Года два назад он бы заплакал.
    Андрей не знал, куда девать цветок. Нужно кому–нибудь его подарить. Опустив розу бутоном вниз, по периметру квартала он вышел на другую улицу. Там были только пары, и мужчины, завидев его, судорожно вцепились в своих избранниц.
    Андрей понял, что идет в дымке. Дымка — это когда все равно. Но хочется закончить красиво, не по–детски.
    Он увидел женщину. В этот душный вечер она была в черном, с тяжелой сумкой. И очень усталая.
    Он остановил ее.
   — Извините, вы такая усталая. Не могли бы вы принять этот цветок?
    Она как–то отчужденно и с болью посмотрела на него и вдруг сказала:
   — Молодой человек, у меня сегодня умерла подруга.
    Она сказала только это, рукой, шершавой и жесткой (он не запомнил лица — только руку), отстранила его розу и ушла.
    Андрей посмотрел ей вслед и двинулся дальше. Чуть позже он понял, что должен бы был в ужасе стоять и стоять. Должен бы был, но пошел дальше. Пошел, посмотрел вокруг, механически прислонил благоухающую, нежно–розовую розу к низким перилам газона. Еще подумал: «Надо будет завтра проверить, что с ней будет. Интересно, что с ней будет?» — и стал ждать на перекрестке зеленый свет светофора.
    Все застыло, а потом вдруг ударило в глаза, в виски, в уши…
Андрей пошел туда, куда хотел повести Лену: в сквер у реки. Ему навстречу плыли люди со знакомыми лицами, но он почему–то не узнавал их. Почему–то он пел про себя песню, когда–то любимую и давно забытую.

    В комнате с белым потолком,
    С правом на надежду.
    В комнате с видом на огни,
    С верою в любовь…
    Я хочу быть с тобой.
    Я хочу быть с тобой.
    Я так хочу быть с тобой.
    Я хочу быть с тобой,
    И я буду с тобой…

    В сквере он оглянулся и принужденно улыбнулся: алое, кровавое солнце опускалось за черный речной горизонт, на котором только он видел сейчас причудливые иноязычные буквы.

P.S. Дома он узнал, что умер Олег Ефремов.