«О чем прошу Тебя?» (Лэ № 6)

    Страшно ли это или естественно? Естественно то, что это страшно. Страшно то, что это естественно.
    Когда чувствуешь, что сможешь это, то не ужасаешься и даже не удивляешься. Ты способен на все. Абсолютно на все. Если надо. Раньше говорили: надо кому-то. Теперь говорят: надо себе. Говорят еще: многое изменилось, опошлилось. Но ведь все равно — надо. Поэтому и думаешь: раз надо — значит, возможно.

* * *

    Здесь Макарова уже ожидал Халиев. Он сухо поздоровался и сразу бросил:
   — Андрей возится с машиной. Может, отправимся с колонной? Я договорился.
    «Может» было сказано на всякий случай. Макаров знал, что им нужно быстрее добраться до места, чтобы не пропустить вечернюю информацию.
   — Конечно, когда отправление?
   — Через полчаса. Ты, наверное, голодный. Держи.
    Оператор протянул маленький термос и промасленный сверток. Они нашли в холодной автостанции пустой подоконник и развернули бутерброды.
   — Ешь, ешь, — поторопил Халиев, — я сытый. От матери ничего?
   — Извини, — спохватился Макаров. — Вот.
    Он достал письмо. Халиев все также нахмуренно взял его, развернул и стал читать.
    Быстро жуя колбасу, Макаров смотрел на Халиева. Этот один из лучших военных операторов заметно похудел. Загорелое, небритое, скуластое лицо, совсем явная пролысина на затылке. Его бывший напарник Ерошенко недавно вернулся домой, с шумом, с видом героя, а ведь при обстреле КПП ранили не его, а Халиева. И вот — Ерошенко вернулся, а этот попросил продлить командировку.
   — Ладно, — почему-то прошептал Халиев, дочитав и сложив письмо. — Ты готов?
Макаров был готов. Его радовала сухость и конкретность напарника.
   — Что у тебя на руках? — вдруг спросил Халиев.
    Макаров вздрогнул. Он совсем забыл о своих руках. «Как ты увидел?» — хотел удивиться он, но вовремя заметил, что руки просто запачкались о дно сумки, стоявшей в самолете на полу.
Макаров побежал в туалет и смыл пыль с ладоней, всего лишь пару секунд позволив себе посмотреть на то незабываемое, самое любимое в мире Валино лицо.

    *
    Это случилось с Макаровым пять лет назад, после их первой близости. Тогда он был в деревне у матери, и Валя, как и обещала, приехала к нему в гости. Они только что окончили институт, нашли работу — это был их первый отпуск. Так получилось, что многое здесь произошло впервые. Никогда Макаров не забудет тот июльский вечер, когда они сделали навес у реки, разожгли костер и остались у него на ночь.
    Потом у Вали были широко открытые глаза. Они отражали свет луны, бьющий сквозь прутья, они кричали о счастье сильнее нежности ее порывов, они грустили и радовались — в них уместились все правды и неправды мира. Да, так она и сказала, вернее прошептала: «Сейчас во мне все правды и неправды мира». — «Почему?» — спросил Макаров.
    Почему? Но грани между следствием и причиной так зыбки, неясны. Ведь и в нем жила эта странность. Непонятность и хрупкость, осторожность и смелость. И еще тишина. Тишина.
    Он целовал ее локти и плечи. Только не глаза. Пусть они останутся такими навсегда. Безумствуя, удивляясь себе, Макаров нежно накрыл ладонями ее лицо, провел по щекам, по вискам, по волосам…
    Утром, крича от холода и восторга, они забрались в речку. Стоя по пояс в воде, Макаров зачерпнул ладонями пригоршню и, глядя на солнце, умылся. Он вытер глаза и увидел. Он не поверил. Бред, ерунда…Там не было света, не было сияния. На его ладонях, как кадр, как фото, было то, вчерашнее, незабываемое Валино лицо.
    Валя, ничего не увидев, решила, что ее разыгрывают, а Макаров с тех пор, уезжая в командировки, брал с собой свои руки, всегда забывая взять фотографию жены. Нет, перед этой поездкой Валя позаботилась, чтобы он ничего не забыл, но ее фотокарточка покоилась в запасной рубашке в сумке. Главное, с Макаровым были его ладони.
    Он пробовал изменить «картинку» (так он называл «отпечаток»): в день их свадьбы, в другие счастливые дни, — ничего. Но разве Макаров жалел, что именно то Валино лицо теперь всегда было с ним?

    *
    Колонна отправилась в десять. Макарова и Халиева поместили в два разных КАМАЗа. Водитель Макарова, парень лет двадцати двух, оказался, к счастью, еще неразговорчивее, чем Халиев.
    В степи лежал снег, но дорога была грязная. Кое-где приходилось попадать в колею, выбитую БТРами, у одного из перелесков выбоина скрыла фары машины. Миновали несколько блокпостов: проверяли документы, аккредитацию.
    На юге — полоса гор, ветер в степи и январское солнце. Макаров растерялся: здесь так чувствовалась никогда не уходящая весна, и вместе с тем было дико, именно дико, и тоскливо.
    Макаров посмотрел на водителя. Жесткие серые глаза, напряженный взгляд, очередная сигарета. Сбоку — автомат, сдвоенный синей изолентой рожок…
Раздался треск стекла, машина остановилась. Водитель вдруг завалился на Макарова: в боковом окне зияло пулевое отверстие с красными брызгами. Почти одновременно (раньше или позже?) загорелся БТР во главе колонны. Послышалось несколько взрывов, затрещали автоматы.
    Макаров увидел, как из КАМАЗа, остановившегося впереди, выкатился Халиев. В руках он держал автомат и камеру. Халиев присел в грязь у заднего колеса машины и крикнул Макарову:
   — Вылезай!
    Макаров уже наполовину высунулся из кабины, как вдруг услышал новый окрик Халиева:
   — Автомат!
    Механически, но на удивление хладнокровно Макаров вынул из-под убитого водителя автомат и перебежал к Халиеву.
   — Что случилось? — спросил он.
    Тот быстро ответил:
   — Засада. Мой тоже убит.
   — Что нам делать?
    Халиев посмотрел на него с некоторым недоумением.
   — Пока быть здесь. Второй БТР должен передать сигнал о нападении. А вон там, видишь, ребята отстреливаются.
    Бой действительно шел сбоку, у замыкающего колонну БТРа. Под прикрытием его колес мотострелки вели жесткий огонь. Халиев включил камеру.
   — Переберусь чуть поближе. Хороший материал будет.
    Макаров остановил его.
   — Может, нам нужно помочь?
    Халиев усмехнулся.
   — Отстань. А то им еще и за нас придется беспокоиться. Все, я пошел.
    В сознание Макарова неожиданно ворвались все звуки боя: свист пуль, взвывание и шлепки мин, выкрики и треск автоматов. Осторожно он высунулся из-за колеса. Колонна находилась в перелеске на склоне холма. Солдаты стреляли наверх, туда, где между деревьев шевелился снег.
    Халиев перебрался за ближайший к БТРу КАМАЗ. Грузовик загорелся, но, сорвав тент, солдаты спасли его, и теперь часть мотострелков укрывалась за ним. Оператор подполз и улегся со стороны кабины, не говоря ни слова, не мешая и не помогая. Он молча снимал трясущиеся автоматы, выкрики боя и вражеский снег в перелеске.
    Макаров чувствовал себя странно: ему было неловко и стыдно за свое бездействие, но, с другой стороны, он ощутил вдруг, что настолько доверяет солдатам, что даже не опасается за свою жизнь, и это доверие, уверенность были похожи на гордость, на радость за силу солдат, защищающих его жизнь.
Он снова выглянул. Халиев обманул Макарова: в его руках вместо камеры уже был автомат. Белый снег шевелился сильнее, его массив приближался, в нем стало больше черного.
    Макаров, чувствуя себя оскорбленным, хотел было тут же переползти к Халиеву, как вдруг услышал легкий металлический щелчок. Справа. Никого. Выглянув из-за колеса под машиной, Макаров увидел ноги людей. Белые маскхалаты. Солдаты колонны носили зеленый камуфляж. Тем более с той стороны их давно бы снял снайпер…
Ноги двинулись вдоль кабины. Две секунды до появления.
    Макаров обнаружил у себя автомат и направил его на край кабины. Медленно, осторожно оттуда высунулось лицо человека: черный глаз, клочок бороды — а чуть ниже готовый к бою автомат.
Макаров уже нажал на курок. Ему показалось, что автомат очень долго не хотел выстрелить — и кровь прилила к лицу от мысли, что он что-то не сделал, допустил роковую ошибку. Вдруг металл затрясся — очередь прошла по кабине и прямо по черному глазу. Уронив автомат и схватившись за лицо, враг вывалился из-за машины.
Макаров не понял, как он догадался так поступить: он дал очередь под кабиной в расчете ранить второго противника, а потом выскочил прямо перед ним.
    Он поплатился за безрассудство: в тот же момент раненный в ноги враг, собрав последние силы, кинулся на Макарова. Он успел отвести автомат и, выхватив нож, навалился на журналиста.
    «Все», — мелькнуло в голове у Макарова, но он изо всех сил вцепился в опускающуюся руку с ножом. Нож, скользнув по щеке и по левой руке, вошел рядом в грязь. Левым локтем Макаров ударил противника по запястью и смог выбить оружие. Тогда они вцепились друг другу в горло.
    Непонятно как, но Макаров, освободив правую руку на долю секунды, схватил врага за лицо. Он царапал его, давил на глаза, левая рука тоже оказалась наверху и старалась рвать рот, больно ранясь о зубы. Противник пытался прижать локтями руки Макарова к земле, но тот исступленно отбивался, задыхаясь, хрипя, ничего не видя мутнеющими глазами.
    Удар. Враг стал так тяжел, что Макаров не мог больше его сдерживать. Лицо его упало в ладони Макарова, но руки ослабели, отпустив шею.
    Халиев столкнул тело с напарника. В руках его был автомат, он держал его странно — за ствол.
   — Как ты? — спросил Халиев.
    Макаров только кивнул. Он приподнялся и сел. Его руки дрожали.
   — Пришла помощь, — сказал Халиев, оглянувшись на треск вертолета и новые взрывы.
    Макаров посмотрел на него и снова кивнул.

    *
    Валя хотела приехать, но Макаров запретил ей. Загноение левой руки прекратилось, и его обещали через пару дней отпустить домой.
    Приходил Халиев. Он сообщил, что к нему снова направляют Ерошенко.
   — Уедешь? — коротко спросил он.
   — Да, — не глядя ему в глаза, ответил Макаров.
   — Ладно, — заключил Халиев. Ему явно не хотелось работать с Ерошенко, но он чувствовал, что с Макаровым что-то произошло.
    А с Макаровым действительно что-то произошло. Просто… просто на его ладонях сменилась «картинка».

    *
    Валя встретила его. Она не узнала Макарова. Изможденный, он дико посмотрел на нее, потом сказал:
   — Быстрее, — и заскочил в такси.
   — Что случилось? — обеспокоенно спросила Валя.
   — Потом, — отрезал Макаров, кусая рану на ладони.
   — Звонил Ерошенко. Он зайдет к нам перед отъездом. Хотел написать о тебе.
    Валя увидела, что Макарова передернуло. Он еле сдержал себя.
   — Сделай, что хочешь, но чтобы я его не видел, поняла?
   — Поняла, — тихо сказала она.
    Макаров почувствовал, что сгрубил, и попробовал улыбнуться. «Ты не знаешь, как ты мне нужна сейчас, но я не могу так дальше. Отрежьте эти руки, убейте меня, наконец. Я кусал их, замазывал, заматывал тканью. Там лицо, Валя, лицо человека, в смерти которого я виноват. Но не это главное. Главное, что оно не уходит, не исчезает и смотрит своими мертвыми глазами на меня днем и ночью. Оно заменило тебя, любимую, нежную».
    Макаров забоялся, что сказал это вслух, его губы задрожали от невозможности улыбнуться и скрыть свое состояние. Валя боялась смотреть на него. Ничего, завтра он продолжит лечение и через некоторое время станет прежним: хорошим, добрым, счастливым.

    *
    Валя плакала. Она была как девочка. Даже без как. Маленькая оскорбленная девочка.
    Макаров вышел из душа и сел рядом с ней, прошептав:
   — Я так и знал. Ничего не получится.
    Она посмотрела на него, как на чужого, и сказала с обидой:
   — Ты сделал мне больно. Что с тобой? Что не получится?
    Макаров отчужденно взглянул на нее.
   — Нет, ты не поняла. Ничего не получится. Ничего не получится! — закричал он. — Ты не поняла! Оно всегда будет со мной. Всегда! И тогда не будет ни тебя, ни меня, поняла?! Только оно. Только!
    Валя вцепилась в него.
   — Что — оно? О чем ты? Посмотри на меня, как прежде. Милый, хороший, забудь, что было там!
    Макаров глубоко вздохнул. Вместе с криком, вместе с выплеском животной страсти эти трудные дни ненадолго ушли. Он устал до такой степени, что смутно понимал, как провел их.
    До возвращения Макаров жил надеждой, переходящей в отчаяние. Он вспомнил, как полчаса назад, приехав домой, сразу бросил жену в постель, как, обезумев, ничего не соображая, покрывал ее лицо руками, проверяя, экспериментируя, не обращая на нее внимания…
   — У нас будет ребенок…
    Как понял, что все его надежды оказались напрасными и ему не перебороть того, что с ним произошло. Как пять минут назад решил покончить с собой. Нет, ему незачем жить. Не для кого. Он сведет Валю с ума…
   — У нас будет ребенок. Ты слышишь?
    Не для кого. Кто вылечит от этой болезни? Сам, только сам. Сам…
   — Да услышишь ты меня, наконец! У нас будет ребенок! — сорвалась Валя сквозь рыдания.
    Макаров повернулся к ней. Он вдруг увидел Валины слезы, ее сбившиеся волосы, с трудом осознал ее слова и с таким же трудом попытался представить, о чем она. Там, в тебе, уже что-то бьется, шевелится, что-то новое, чего еще нет? Его еще нет, но оно уже бьется? Оно уже живет? Живет?
    Макаров медленно коснулся ее глаз, вытер ей слезы и спросил растерянно:
   — Где он?
Валя встрепенулась, почувствовав, что он обратился к ней и начинает жить в другом, близком ей ритме, улыбнулась, взяла его руку, расстегнула до конца блузку и положила его ладонь на живот.
   — Вот тут. И запомни: мне теперь вредно волноваться, — она стала царицей: сейчас все и вся повинуется ей.
    Макаров лег виском на руку, положил рядом вторую. И сквозь ладони почувствовал, нет, узнал, нет, увидел, что нужно делать и что будет дальше. Он поднял глаза на Валю, улыбнулся сквозь слезы и прошептал:
   — Спасибо.

    * * *

    Я никогда не просил Тебя о чем-то материальном, вещественном. Я говорил: «Дай мне силы. Только силы — пережить все это. Дай мне внутреннюю сосредоточенность, собранность и целеустремленность».
    Просто я всегда был уверен, что остальное сделаю сам.