Impression

Импрессионизм

Здесь есть мое немое наслажденье,
Здесь есть густые, ласковые краски,
В которых существует впечатленье,
Мгновение особенной окраски.

Нежнейший отблеск, прелесть полутона,
Влюбленность маков, жалость ледохода —
Они определили голос фона
В палитре оживающей природы.

В размытых лицах — шепот приближенья,
В букете лилий — бережность лиризма.
Лучи мазков — невидимые звенья
Имен под знаком импрессионизма.

И серый дождь становится блестящим,
И кисть встречает радость одобренья,
Когда запечатленное мгновенье
Рождается в минувшем настоящем.

Сирвента

У него оставался лишь звонкий рожок.
Среди кучи изрубленных тел
Он нашел его, словно заветный клинок,
И на губы тихонько надел.

В жаркой битве их было пятьсот трубачей —
Выжил только, наверное, он.
И неважно теперь, чей же это ручей,
Чьи же скипетр, корона и трон.

А рожок напевал сквозь глухие леса
О скорбящем и жаждущем в рай
Вместе с теми, кто, больно взлетев в небеса,
Позабыли родительский край…

Но внезапно отбросил он глупый рожок,
Заглядевшись, как люди лежат:
Он узнал, что за свой ненасытный клинок
Все они попадают в ад.

* * *

В фиолетовых недрах индийских глубин,
Где умершие волны капризны,
Над погибшей подругой склонялся дельфин,
Обесценив значение жизни.
Вдалеке возвышался свободный флагшток,
Виновато встречающий струи:
Корабельное дно угодило в висок
Чуть правее последнего буя.

Убиваясь, кричал тупоклювый дельфин,
Всем хвостом выбивающий ливень,
Будто нету на свете других афалин,
Будто нету на свете красивей.

И не страшен был кит, и не страшен пингвин…
Но вдруг кто–то плеснулся у уха:
В безграничную соль выплыл маленький сын
Из холодного синего брюха.

* * *

Ночная бабочка садилась на плечо,
Гуляя невесомыми шажками
Над яркой электрической свечой,
Над нежными, зовущими руками.

Ей говорились древние мечты,
Пришедшие, наверно, из Египта,
Рожденные опять от темноты
На новеньком бумажном манускрипте.

Она сгореть хотела, дав тепло
На согнутые, ласковые плечи,
И долго билась в яркое стекло,
Прокляв все электрические свечи.

* * *

Нежная кожа, теплая ладонь…
Ты ее, пожалуйста, больше не тронь.
Это все равно скоро надоест —
Выдержите ль оба взваленный крест?

Я прошу, подумай, прежде чем начать,
Есть ли в ней такое, чтобы все прощать.
Алые губы, карие глаза,
В бледной жилке бьется бирюза…
(Тот ли в ее сердце взвился огонь?)

Нежная кожа, теплая ладонь…

Расстояния

1.

Небо — аквамарин…
Ночь не приносит сна…
Я остаюсь один,
Ты уезжаешь одна.

«Три» на моих часах,
Завтра уже пришло.
Только разлуку–страх
Нам оно принесло.

Ты уезжаешь вновь,
Я остаюсь опять.
Наша с тобой любовь
Только в уменье ждать.

Значит, любить — терпеть,
Видя любовь других,
А целовать — смотреть
В губы, не тронув их.

Поздно сказал «стерплю»:
Видно, жалел себя.
Даже мое «люблю»
Не остановит тебя.

Небо — аквамарин…
Ночь не приносит сна…
Я остаюсь один,
Ты уезжаешь одна.

2.

В чем измеряется сила разлуки?
В скорости поезда мчащего от
Боли, тоски и взбешенного стука
Сердца, которое любит и ждет,
В тех километрах, которые проклял,
В тех снегопадах, что важно прожить,
В надписях на промерзающих стеклах,
В письмах, которым не надо спешить,
В мрачном молчании, в скулах сведенных,
В снах, от которых легко умереть?
Странно, как только становится больно,
Хочется думать, как выглядит смерть.
Голос, летящий как будто навстречу,
Просит запомнить его небосклон…
Глупо, бессмысленно, время не лечит,
Холод, тоска и единственный сон.

* * *

О.Б.

Я за тебя пошла бы на костер.
Ты ласков, груб, изнежен или добр?
Мой пилигрим и вечная загадка,
Я разрушаюсь, больно и украдкой.
Никак не вспомнишь… Разве я мешаю?
Я вечно рядом, только вечно с краю.
Зови — приду, не позовешь — как хочешь:
Я связана с тобою крепче прочих.
А взглянешь — замираю и теряюсь,–
Нет, не гляди так долго, улыбаясь,–
Гляди лишь мельком, зло, чтоб было больно.
Да, ты не мой — и этим я довольна.
Я не успела отыскать тебя,
Но счастлива, что ты живешь любя.
Двух зол не существует: ты — не зло,
А пустота — привычное тепло,
Но только не живое. Я хочу
Дать жизнь ему — и жду, терплю, молчу.

Баллада о детском крестовом походе

Красные крестики шили ребята.
Крови невинной немало прольет
Этот поход на рассвет от заката,
Этот наивный крестовый поход.
Дети идут под началом Этьена.
«Ты–то куда, пятилетний малыш?»
«Им не избегнуть арабского плена»,–
Судят крестьяне с разрушенных крыш.
Дети ж идут, несмотря на потери,
Святостью дышат простые сердца.
Верят: открыты любые им двери,
Верят, что точно дойдут до конца.
Голод, болезни, болезни и голод.
«Жан, подымайся, мы долго не спим».
Смерть… Ненавидимый призрачный город.
«Город!» — «Не это ли Иерусалим?» —
«Нет, тот за морем». — «А что значит море?» —
«Скоро увидишь — на нем корабли».
Холодно, сыро, туманные горы.
«Я умираю, прощайте…» — «Пошли!!!»
Их уже тысячи. Двадцать пять? Тридцать?
Люди боятся их как саранчи —
Двери спешат поскорее закрыться.
«Не открывают, стучи не стучи!»
Не все равно ли, где гибнуть бездомным?
Богу угоден ли этот поход?
«Лучше б остались на каменоломнях.
Что нам за дело до Римских невзгод!»
«Скоро, Этьен?» — «Уверяю вас, скоро», —
Шепчет пастух, сумасшедший почти.
«Вот оно, наше родимое море!» —
Кто–то вовсю закричал впереди.
«Вот оно, милое», — прыгнули в воду.
«Солоно!» — «Что там белеет вдали?» —
«Где?» — «Интересно, найдем ли мы броды?» —
«Господи, чудища!» — «Не–ет, корабли». —
«Крест поднимите». — «Заметили крестик!» —
«Ближе подходят». — «Ура, малыши!»
Дети воспрянули, дети воскресли:
Что теперь голод, болезни и вши!
Слышен язык пречудной, иноземный —
Грубо звучит итальянская речь.
Спрыгнул в песок человек широченный:
Сроду не видели этаких плеч.
«Что ж, довезем, — говорит по–французски, —
Сам альбигойцев ходил воевать.
Только не всех на суденышках узких
Сможем, наверное, сразу забрать».
В трюмы примерно две тыщи набилось,
Плыли два дня, не пускали наверх —
Больше не верили в высшую милость,
Свет торжествующий в душах померк.
Стали на якорь. И, жмурясь от солнца,
Мальчики вышли, предвидя конец, —
По одному заковал крестоносцев
Здесь, на невольничьем рынке, кузнец.
Быстро метнулись суда за добычей,
Бойко грузились другие кресты.
Продано в рабство не тридцать ли тысяч
Детских сердец ради взрослой мечты.
Рим неудачи приводит к забвенью
И к заполненью покинутых мест —
Тут же в Германии по наущенью
Никлас пришил на одежду крест.