---------------------------------------------------------------
     перевод с польского Ю. Стадниченко
     Издательство "ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА", Москва - 1964
     OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------


     "Земля Соленых Скал"  -  автобиографическая  повесть,  написанная
Сат-Оком,   сыном   вождя  индейского  племени  шеванезов  и  польской
революционерки.
     "Сат-Ок" по-индейски  значит  "Длинное  Перо".  Это имя маленький
индейский мальчик - ути - завоевал в жестокой схватке с могучим орлом.
     Увлекательно и  поэтично  рассказывает  Сат-Ок  о своем необычном
детстве,  проведенном в дремучих лесах  Канады;  о  жизни  охотничьего
племени,   о   его   нравах   и   обычаях;   о  замечательных  молодых
воинах-индейцах,  смелых и отважных,  гордых своей свободой и  знанием
суровых  законов леса,  гуманных в своей необходимой борьбе с грозными
обитателями чащи.  А чаща - это дом племени шеванезов,  дом их отцов и
дедов, их родина.



     Мне думается,  что  каждый,  кто  сейчас  прочтет  хотя бы первые
строки этой удивительной повести,  о  которой  я  хочу  предварительно
сказать несколько слов, испытает то же, что почувствовал я, когда один
из моих друзей принес мне рукопись с переводом  книги  Сат-Ока  и  его
портретом.
     Прошу вас на минутку задержаться на этих  строках  и  представить
себе  обычный  московский  день,  обозначенный  листком  на настольном
календаре 1964 года,  с телефонными звонками из редакций,  с  деловыми
повестками и перепечатанными на машинке рукописями на рабочем столе, с
приглушенно звучащими в радиоприемнике мнениями  ученых  о  дальнейших
шагах  человечества  в космосе...  Словом,  представьте себе,  дорогой
современник,  один из обыкновенных дней нашей жизни. И вот вообразите,
что к вам в двери вдруг постучался человек в головном уборе из орлиных
перьев,  с томагавком в руке и  заговорил  бы  с  вами  языком  своего
неукротимого  племени,  знакомым  вам  по давно уже прочитанным книгам
Фенимора Купера,  Майн Рида!  И этот человек в  экзотическом  оперении
североамериканского  индейца оказался бы не плодом вашего воображения,
не ожившей по волшебству цветной статуэткой,  вроде той,  что стоит  у
меня  в  книжном  шкафу,  не  выходцем  с того света,  не литературным
персонажем,  а реальным человеком наших дней, нашим современником... И
вы  бы  услышали,  что  сложная,  обширная и во многом трагическая его
судьба  связывает  шумную  цивилизацию  и  рекламированную  демократию
сегодняшней  Америки  с самыми бесчеловечными преступлениями тех,  кто
были первыми колонизаторами так называемого Нового Света.  А биография
неожиданного  гостя дает вам возможность сквозь ослепительное свечение
"бродвейской лампионии" заглянуть в пещерный мрак  судеб,  уготованных
цивилизаторами тем, кто считал себя по праву исконными хозяевами своей
родной земли.
     Однажды во  время  путешествия  по  США  мне  довелось побывать в
знаменитом чикагском Музее натуральной истории, основанном в 1893 году
Маршаллом  Филдом.  На  память  об  этом  посещении  я и храню цветную
фигурку с перьями и томагавком...  В  просторных  залах  колоссального
здания,  расположенного  неподалеку  от  озера  Мичиган,  разместились
интереснейшие  экспонаты,  рассказывающие  о  ботанике,   геологии   и
зоологическом  мире  всей нашей планеты.  Здесь же часть больших залов
посвящена антропологии и истории материальной  культуры  человечества.
Вы видите дивные изделия древних умельцев Египта,  Вавилонии,  Африки,
Австралии,  Мадагаскара.  И естественно, что широко представлены здесь
предметы  искусства,  быта,  воинского и охотничьего обихода индейских
племен,  заселявших прежде американский континент.  Мои спутники  и  я
провели   долгие  часы  в  этих  залах,  восхищаясь  гордой  фантазией
североамериканских индейских художников,  резчиков по кости и  дереву,
мастеров оружия и разнообразнейшей утвари.  Фантастические изображения
зверей, богов, таинственных тотемов, когда-то якобы охранявших но, как
видно,  не сумевших спасти вымершие и истребленные племена, ритуальные
маски,  щиты,  легкие ладьи,  красочные одеяния - все это  говорило  о
культуре  народа  чрезвычайно одаренного,  наделенного щедрым чувством
красоты, народа мужественного и сурового, но чутко воспринимающего все
прекрасные   дары   природы,  народа  тружеников,  охотников,  воинов,
сказителей и художников.
     Элегантный и  симпатичный профессор,  охотно водивший нас по этим
залам и очень любезно отвечавший на все наши многочисленные вопросы, с
увлечением  показывавший  нам различные экспонаты по древней индейской
культуре,  разом неловко замолкал,  и все поправлял,  бедняга, большие
свои очки, едва лишь мы пытались узнать что-нибудь о дальнейшей судьбе
племен, замечательные памятники материальной культуры которых хранятся
в  чикагском музее.  Наш разговор с профессором велся приблизительно в
таком плане:
     - Вы  видите,  какого вкуса,  какой дерзостной фантазии исполнены
эти предметы,  изготовленные мастерами  одного  из  североамериканских
индейских племен!  - восхищенно пояснял профессор.  - К сожалению, это
племя уже не существует...
     - Что же, оно вымерло или истреблено? - деликатно любопытствовали
мы. - Куда же она делась, такая высокая культура?
     - Гм...  Пройдемте  вон в тот угол,  там,  на стенде я вам покажу
предметы  еще  более  высокого  совершенства,  -   уклончиво   говорил
профессор и вел нас к памятникам другого племени, тоже стертого с лица
земли...
     И мы особенно не приставали к нашему просвещенному гиду.
     Ну что, на самом деле, мог он нам сказать?
     Не мог   же   он,   в   конце  концов,  заявить  нам,  не  совсем
благонадежным,  как ему,  вероятно,  объяснили еще до нашего  прихода,
гостям  из  Москвы,  что  в  своем хищническом наступлении на открытый
новый континент алчные захватчики, конквистадоры, оравы колонизаторов,
ринувшихся  через  океан  за  легкой  наживой,  безжалостно  вытоптали
древнюю  культуру,  созданную  на  американской  земле   ее   прежними
жителями,  а их самих обрекли на вымирание или рабство.  Впрочем,  обо
всем этом мы давно уже читали. Читали еще в детстве во многих и многих
романах про, героическое сопротивление индейцев белолицым насильникам.
Конечно,  слышали мы и о гнусном истреблении целых племен,  и о поныне
продолжающемся чудовищном угнетении индейского населения, и о жестоком
каторжном  голодном  режиме  так  называемых  резерваций,  по  сути  -
концентрационных  лагерей,  куда  правительства  Канады и США насильно
загоняют на постоянное жительство индейцев от мала до велика. Обо всем
этом  мы,  разумеется,  знали  уже  довольно много и потому не считали
вежливым особенно теребить расспросами профессора,  водившего  нас  по
музею в Чикаго.  Мы были благодарны нашему прекрасному гиду уж хотя бы
за то, что он с таким нескрываемым восхищением влюбленного в свое дело
ученого-коллекционера  раскрывал  перед  нами  красоты погубленной его
соотечественниками древней культуры.
     Но все же нам казалось,  что многие ужасы,  о которых мы читали в
прежних романах о колонизации,  давно уже ушли в прошлое.  И вот вдруг
на  ваш  стол,  рядом  с  календарем  второй половины XX века,  кладут
повесть,  каждая строка которой  кричит  вам  о  том,  что  чудовищные
беззакония колонизаторов-расистов не только возможны, но и совершаются
неукоснительно и в наши дни...  Что  средневековые  зверские  повадки,
которыми бравировали первые европейские заселители Америки,  не только
переняты  их  потомками,  но  и  поныне  беззастенчиво   и   чудовищно
оправдываются  в  борьбе  сегодняшних  хозяев  Америки с неукротимыми,
гордыми первожителями ее, индейцами.
     Впрочем, что тут говорить?..  Вы сейчас сами прочтете потрясающую
и при всей своей невероятности правдивую,  более того - документальную
повесть о непокорном племени шеванезов, написанную сыном этого племени
Сат-Оком.  Повесть эта называется "Земля Соленых Скал".  И она так  же
удивительна, как жизненный путь ее автора.
     В 1905 году,  когда в  борьбе  против  царского  строя  вместе  с
русскими  рабочими,  крестьянами,  студентами  шли  на  бой за свободу
народов  революционеры  Украины,  Грузии,  Польши,  28-летняя   полька
Станислава Суплатович,  движимая благородным порывом, стала деятельной
участницей освободительного движения.  Но,  как известно, "генеральная
репетиция"  первой  русской революции кончилась тогда победой царизма.
Вместе со своими соратниками и единомышленниками тяжело поплатилась за
свою  революционную  деятельность  и  Суплатович.  Ее схватила царская
полиция.  Суплатович  сослали  на  Чукотский   полуостров,   в   самый
отдаленный    угол    Российской    империи.    Для    нее,   молодой,
малоприспособленной к жизни,  одинокой,  неопытной,  такая ссылка была
равносильна  смертному  приговору.  Она  была  фактически  обречена на
гибель от нужды и лишений, от мороза или цинги.
     Но отважная революционерка не сдалась. Она решила бежать. Местные
жители - чукчи, симпатии которых удалось завоевать Суплатович, помогли
ей  переправиться через Берингов пролив на Аляску.  Оттуда она кое-как
добралась до Канады.  Несчастная уже погибала от голода  и  усталости,
когда  ее  нашли  индейцы из племени шеванезов (шауни).  Они приютили,
выходили,  вылечили беглянку,  и, благодарная, она осталась в племени.
Шеванезы назвали ее ласково и величательно: "Белая Тучка". А через три
года Белая Тучка стала женой Высокого Орла, главного вождя племени.
     Шеванезы кочевали   неподалеку  от  Полярного  круга  на  крайнем
северо-западе Канады.
     "Посреди круга,  образуемого  берегами  реки  Макензи  и Большого
Медвежьего озера,  подножием Скалистых гор и большой излучиной Юкона",
простирается  чаща,  большая и темная,  "как Северное море..." Там,  в
этой глухой чаще,  в индейском шатре - типи, на берегу реки Макензи, в
1920 году у Белой Тучки и Высокого Орла родился сын,  которого назвали
"Длинное Перо" - на языке шеванезов Сат-Ок.
     Канадские власти  по  отношению  к  индейцам  ведут себя ничем не
лучше полиции  США.  Племя  шеванезов  оказалось  последним  свободным
индейским племенем, выжившим, уцелевшим, избежавшим уничтожения, но не
сдавшимся.  Шеванезы продолжали жить в густой  дремучей  чаще  жизнью,
перенятой  ими  от  дедов  и отцов.  Отряды так называемой Королевской
Конной полиции на протяжении многих лет нападали на шеванезов, пытаясь
загнать их в резервацию.
     Но по сей день гордое и неукротимое племя не сдается,  уходит  от
своих  преследователей  и  предпочитает  узаконенной  позорной каторге
вольную первобытную,  полную чудовищных трудностей и невзгод, суровую,
но свободную жизнь.
     В повести "Земля Соленых Скал"  питомец  племени  шеванезов,  сын
свободолюбивой польки Белой Тучки и непреклонного вождя Высокого Орла,
сумел с  потрясающей  правдивостью  и  суровой  поэзией  рассказать  о
неравной  борьбе  своих  непокорных  соплеменников  против вооруженных
поработителей.
     Я не хочу портить удовольствие читателям, рассказывая им наперед,
все,  что сразу неодолимо завладеет их вниманием и сердцем, как только
они начнут читать повесть Сат-Ока.  Книга эта необыкновенная.  Все,  о
чем мы читали в прежних романах о гордых и бесстрашных индейцах,  все,
что  волновало,  вероятно,  каждого  нормального  мальчишку,  когда он
впервые соприкасался с книгами Фенимора Купера,  Майн Рида или Густава
Эмара, все встает на страницах повести Сат-Ока с новой, необыкновенной
и  безжалостной   наглядностью.   Все   неожиданно   и   требовательно
приближается  к  нам  вплотную,  реальное в своей жестокой сегодняшней
четкости,  не смотря на кажущуюся  фантастичность...  Разве  можно  не
испытать заново священного трепета,  когда читаешь,  например,  о том,
как вождь шеванезов,  отец Сат-Ока, а за ним и все другие вожди родов,
один  за другим,  надрезают себе левую руку,  чтобы кровью,  павшей на
почву,  скрепить клятву верности земле отцов и не сойти с этой  земли,
как бы ни велики были силы врага-поработителя!..  И все эти волнующие,
с необычайной живописностью выполненные,  поражающие ум и  воображение
картины  как бы втиснуты в грубую,  жестоко корнающую их железную раму
тех позорных,  пытающихся возвратить  век  наш  в  прошлое,  порядков,
которые   еще   открыто  обращены  там,  за  океаном,  против  законов
человеколюбия, равенства народов и элементарной справедливости.
     Не стоит  рассказывать  здесь  обо  всем,  что  глубоко взволнует
читателя,  когда он познакомится  с  повестью  Сат-Ока.  Но  читателям
будет,  вероятно, интересно узнать, что через три года после того, как
завершились описанные  в  этой  повести  события,  Белая  Тучка,  мать
Сат-0ка,   в   1936  году  случайно  узнала  от  кого-то  из  бродячих
охотников-трапперов,  что ее родина,  Польша,  существует  в  качестве
самостоятельного  государства.  И  она  решилась  предпринять  дальнее
путешествие и навестить родные края,  по которым истосковалась. Вместе
с ней поехал и Сат-Ок, младший сын.
     В 1939  году,  когда  Сат-Ок  вместе  с  матерью  уже  собирались
вернуться  к своему племени,  в Европе вспыхнула вторая мировая война.
Белая Тучка и Длинное Перо вскоре оказались в лапах  гестапо.  Сат-Ока
задержали,  как  "человека  нечистой  расы".  Можно  представить,  что
пришлось вытерпеть Сат-Оку...  Достаточно только вслушаться в скупую и
краткую  фразу,  которую  он  написал,  говоря о пережитом:  "Я прошел
сквозь ад..."
     Но по  дороге  в  лагерь  смерти  Освенцим непокорному белолицему
потомку шеванезов удалось бежать.  Он попал к  польским  партизанам  в
Борковицких лесах.  Советская Армия вскоре освободила эти края.  Тогда
Сат-Ок  вступил  добровольцем  в  польское  народное  войско.  Он  был
направлен  в  военно-морской флот.  После демобилизации его перевели в
торговый  флот.  Там  он  и  служит,  отдавая  все   свободное   время
литературной работе. Длинное Перо взялся за перо писательское.
     Сат-Ок не  забыл  своих  далеких   соплеменников.   Ему   удалось
установить и поддерживать связь с племенами, заточенными в резервации,
а через них - с родным племенем шеванезов,  которое все еще кочует  на
Севере  в районе Медвежьего озера,  по-прежнему не сдавшееся,  гордое,
свободное,  независимое.  Совсем недавно сестра и брат Сат-Ока погибли
во время схватки с Королевской Конной полицией, напавшей на племя...
     Ну, а матери Сат-Ока,  той,  о которой в  племени  шеванезов  уже
сложены  легенды,  Станиславе  Суплатович,  обосновавшейся  в Кельцах,
правительство  Народной  Польши  определило  пожизненную   пенсию   за
политическую деятельность в 1905 году.
     В 1957 году в Польше вышла первая книга сына Белой  Тучки  "Земля
Соленых  Скал",  через  год уже переизданная.  Через два года читатели
получили вторую книгу Сат-Ока "Белый Мустанг".  Затем Сат-Ок  закончил
вторую  часть своей книги "Земля Соленых Скал" - "Таинственные следы".
В дальнейшем  писатель  взялся  за  работу  над  новой  книгой  о  так
называемой   "Дороге   слез",  на  которой  погибли  тысячи  индейцев,
насильственно переселяемых за Миссисипи.
     Вот что мне хотелось сказать читателям,  прежде чем они возьмутся
за  совершенно  удивительную  повесть  Сат-Ока,  любовно  переведенную
советским писателем Юрием Стадниченко, который и сообщил нам некоторые
подробности об авторе повести "Земля Соленых  Скал"  -  Длинном  Пере,
сыне Высокого Орла и Белой Тучки.

                                                     Лев Кассиль



                     Слышу среди лесов крики и вой протяжный
                     Слышу среди лесов бубны и клич войны
                     Спрячь меня, лес,
                     Следы мои, сотри,
                     Дай мне силу медведя
                     И ловкость пумы...

     Если бы орел поднял тебя высоко над страной Толанди, что лежит на
юг  от  реки  Макензи,  Большого  Медвежьего  озера и большой излучины
Юкона, - запад заслонили бы от тебя высокие хребты Скалистых гор, а на
юге перед твоим взором раскрылись бы горизонты широких прерий.
     Эти прерии - дорога бизонов.  Она тянется от канадских  провинций
Альберта   и  Саскачеван  через  обе  Дакоты,  Небраску,  Оклахому  до
каменистого Техаса.
     Посреди круга,  образуемого  берегами  реки  Макензи  и  Большого
Медвежьего озера,  подножием Скалистых гор и большой излучиной  Юкона,
ты увидишь чащу, большую и темную, как Северное море, из волн которого
торчат каменные острова - одинокие глыбы гранитных скал.
     Откуда взялись  эти  глыбы?  Об  этом рассказывают старые воины у
костров.
     Прежде чем  в  чаще родился первый ее обитатель - индеец,  за нее
боролись два духа: Канага - Дух тьмы и Набаш-циса - Дух света...
     Борьба их  была  беспощадной  -  такой же,  как и вся жизнь чащи.
Властелин тьмы пытался задушить свет, Дух света - уничтожить тьму.
     Канага-богатырь хватал гранитные глыбы и бросал их в озера, густо
покрывавшие в те времена эту страну.  Вода от падающих глыб  выступала
из озер и столбами взлетала в небо,  покрывая его темными тучами,  и в
чаще  становилось  еще  темнее:  Канага  плясал  Танец  Победы.  Тогда
Набаш-циса  посылал  стрелы-молнии.  Они  ослепляли  Канагу.  Канага в
бешенстве снова бросал глыбы - и новая скала возникала в чаще.
     Но вот  Набаш-циса  перенесся на юг,  в страну,  затканную тонкой
паутиной рек и ручьев.  Темный воин начал  сгонять  с  северного  неба
тучи.  Утомленные  долгой  дорогой тучи ослабели и покорились солнцу -
союзнику Набаш-цисы, пролились слезами, а в каплях, падающих на землю,
засверкало  солнце.  На  севере - там,  откуда пришли тучи,- вспыхнула
радуга.  Все вокруг озарилось светом.  От  этого  света  ослеп  темный
богатырь Канага: Набаш-циса плясал Танец Солнца.
     Слепой Канага скрылся  в  темных  расселинах  гор,  где  живет  и
поныне.  Не воюет,  но, как только услышит в своем царстве безмолвия и
мрака чей-нибудь голос, сбрасывает с гор каменные лавины...
     Если бы  орел  поднял тебя ввысь и медленно пронес над чащей,  ты
увидел бы в ее тени большую серебряную рыболовную  сеть:  неисчислимое
множество ручейков, рек, водопадов и озер.
     Но вот птица снижается,  и ты касаешься  ногами  одной  из  скал.
Попрощайся  с  орлом по обычаю этого края - подними вверх правую руку.
Он улетает в сторону гор.
     Ты же  спустись со мной со скалы в самое сердце чащи.  Вокруг нас
полумрак и тишина.
     Если у тебя добрые намерения, будь спокоен: чаща поймет тебя. Но,
если ты неразумно захочешь возмутить ее покой, она тебя уничтожит.
     Я привел  тебя  в чащу и хочу,  чтобы ты познал ее,  хочу научить
тебя всему тому,  что сам к ней чувствую,- уважению и любви. Она - мой
дом,  дом моего отца,  друзей, дом моего племени шеванезов. Она кормит
нас и одевает, радует своей красотой, но может научить и страху.
     Взгляни, там со старых огромных деревьев ниспадают до самой земли
темные покрывала мха, зеленые и бурые.
     Когда на  ствол упадет луч солнца,  кора заблестит серебром,  как
голова столетнего воина.
     Помни, что   чаща  полна  духов.  Они  могут  быть  приветливы  и
благосклонны, но, если ты нарушишь их покой, они будут безжалостны.
     Лес живет.  Даже  этот,  где  между  стволами  развесил тоненькую
паутину зузи - паук,  и этот имеет душу.  Что  ж  говорить  о  больших
деревьях и животных!
     Итак, повторяю:  будь осторожен, уважай законы чащи. Познавать их
будем вместе.  Стань моим товарищем и другом. Мы проведем вместе много
лет,  много Больших и Малых Солнц, я научу тебя нашим песням и танцам,
ты  узнаешь  судьбу  нашего  племени - племени свободных еще и сегодня
индейцев шеванезов.  Я приведу тебя в  мое  селение.  Мы  придем  туда
впервые в месяц Луны,  летящей вверх.  Это месяц снегов и морозов.  Ты
оглядываешься? Ищешь орла? Он уже вернулся в гнездо.
     Пойдем же со мной на берег одного из озер...

     Первые лучи солнца падают на заснеженный берег озера. Оно покрыто
льдом,  снег скрипит под ногами. Дух озера спокойно спит в месяц Луны,
летящей  вверх.  Наши  голоса  не  разбудят  его,  хотя мы живем около
берега.  Наши типи - шатры из шкур - стоят полукругом, образуя широкую
подкову, открытую в сторону озера.
     Между крыльями подковы,  посередине,  на просторном пустом месте,
стоит  тотемный столб из липового дерева.  Изображения,  вырезанные на
нем,  говорят  о  том,  что  это  лагерь  поколения  Совы   -   людей,
происходящих от птицы, видящей ночью.
     На самой верхушке столба колдун  Горькая  Ягода  вырезал  большую
сову  с  круглыми  глазами,  красным клювом и распростертыми крыльями.
Ниже - эта же птица, но вместо крыльев у нее человеческие руки и ноги,
заканчивающиеся совиными когтями.  А еще ниже - человек с головой совы
обнимает нагого человека - отца всего племени Совы.
     Первые лучи  солнца падают косо.  Их свет красен,  а длинные тени
типи темно-синего цвета.  Солнце только взошло,  но селение не спит. С
восходом солнца перед тотемным столбом начался танец. Ведет его колдун
Горькая Ягода.
     В ярком  свете  красных  лучей  я хорошо вижу его.  Он напоминает
крылатого бизона,  вставшего на задние ноги.  На голове у него  скальп
бизона с широко расставленными рогами.  Их концы, как и клюв у совы на
тотемном столбе, окрашены в ярко-красный цвет. Свое лицо Горькая Ягода
разрисовал  голубыми и желтыми полосами.  К широко распростертым рукам
прикрепил трещотки из оленьих копыт.  Их звук напоминает  топот  оленя
карибу, мчащегося по каменистому берегу реки.
     Вместе с Горькой Ягодой пляшет обнаженный до пояса воин Непемус -
Сильная  Левая  Рука,  великий  охотник  и танцор нашего племени.  Оба
кружатся в середине большого круга воинов, отбивающих ритм на бубнах и
трещотках из черепашьих панцирей.
     Ритм становится  все  резче,  чаще.   Тело   Непемуса,   натертое
медвежьим жиром,  блестит,  как бронза.  Иногда кажется, что у танцора
несколько пар ног. А то вдруг одна, потому что он, как цапля, кружится
на одной ноге.  Зато на шее, увешанной ожерельями из волчьих пузырей и
клыков, качаются три головы.
     Томагавк Непемуса  наносит  удары невидимым врагам.  Рука у воина
верная,  его мышцы тверды, как медвежьи клыки. Каждый удар томагавка -
это Песня Смерти для врага. Все выше взлетает песнь воинов:

                     Маниту, Маниту,
                     Дай им силу медведя.
                     Чтоб были отважны, как волк разъяренный,
                     Чтоб мужество взяли у брата рыси...

     Сегодня День Удаления - праздник вступления маленьких мальчиков в
школу природы.
     Поэтому, когда внезапно стихает песня и замедляется  ритм  танца,
Непемус направляется к типи вождя племени Леоо-карко-оно-ма - Высокого
Орла.  Непемус крадется - то сделает несколько шагов,  то остановится.
Вот он поднимает вверх томагавк и,  танцуя на месте,  прислушивается к
звукам внутри типи.
     Вслед за ним передвигается круг воинов,  среди них Горькая Ягода.
Непемус  стал  перед  входом  в  типи.  Но  двое  воинов  с   копьями,
украшенными перьями,  выступают вперед,  загораживая ему путь. Непемус
снова и снова пытается прорваться к входу в типи,  но каждый раз перед
ним скрещиваются копья войнов, и Непемус отступает.
     Пять раз скрещивались копья,  и столько же раз Непемус  отступал.
Это означало, что мальчику, за которым он пришел, исполнилось пять лет
и для него  настало  время  начать  жизнь  среди  воинов,  учиться  их
мудрости, познавать законы племени и чащи.
     Этим мальчиком был я.
     До того  времени  я  жил в шатре родителей под присмотром матери.
Мою мать звали Та-Ваг - Белая Тучка, потому что у нее светлые волосы -
такие светлые, каких не было ни у одной женщины нашего племени.
     Я ее младший сын. Брат, которого я еще не знал, и сестра, которая
вместе  с матерью до сих пор смотрели за мной,  больше похожи на отца.
Как и у него,  у них черные  со  стальным  отблеском  волосы  и  глаза
темные, как у братьев амук - бобров.
     Только у меня волосы и глаза  матери.  Может  быть,  из-за  этого
сходства,  а может быть,  потому,  что я был самым младшим,  я стал ее
любимцем.  Она заботилась обо мне больше и ласкала нежнее,  чем другие
женщины своих сыновей.
     До этого дня - и еще много месяцев спустя  -  меня,  как  и  всех
маленьких  мальчиков,  называли просто ути - малыш.  Имен у нас еще не
было.  Имя нужно было завоевать,  и часто оно  доставалось  не  только
потом, но и кровью.
     Как каждый ути,  я мечтал о празднике Удаления,  после которого я
должен  был  отправиться  в  лагерь Молодых Волков под присмотр старых
воинов.  Там вместе с другими мальчиками нашего племени я буду учиться
читать волчьи следы, делать каноэ из березовой коры, расставлять силки
на тропках выдры, на лету попадать стрелой из лука в дикую утку. Там я
познаю законы чащи и обязанности воина. Там стану я взрослым.
     Вы меня,  конечно,  поймете.  Я не  только  мечтал,  а  просто  с
нетерпением  ждал той минуты,  когда перед входом в наш типи прозвучит
пение воинов,  раздадутся звуки бубнов и шум  трещоток  из  черепашьих
панцирей.
     Однако, когда я услышал  шаги  Непемуса  у  входа  в  типи,  меня
охватил страх.  Я знал, что расстаюсь с моей матерью, что много лет не
увижу ее глаз,  не услышу ее голоса.  Я не смотрел в ее сторону, чтобы
не расплакаться, как моя сестра Тинагет - Стройная Береза.
     Когда шкура у входа раздвинулась и передо мной  встала  громадная
фигура  Непемуса,  я  забыл  обо  всех своих мечтах про лагерь Молодых
Волков и службу воина.  Я хотел броситься к матери  и  в  ее  объятиях
спрятаться от посла грозного, незнакомого мира.
     Но Непемус не оставил мне времени ни на плач,  ни на отчаяние. Он
схватил меня за руку, и я очутился между ним и колдуном, оторванный от
матери.
     Так я  сделал первые шаги к новой жизни на утоптанном,  скрипящем
от мороза снегу.  Перед глазами замелькали пучки волчьих  и  медвежьих
скальпов,  трещотки из оленьих копыт, висевшие на руках Горькой Ягоды.
Я стоял лицом к солнцу,  и меня до самого сердца пронизывала  холодная
дрожь.
     И тут я позабыл свой страх,  исчезла всякая мысль о слезах  из-за
разлуки  с  матерью.  Ведь  я ступил на новый путь и не поверну с него
назад.
     Непемус показал мне шатер,  где я должен был ждать минуты,  когда
мы отправимся в дальнюю дорогу.  Ведь лагерь Молодых Волков  находился
далеко от селения.
     Я был в шатре один.  Я не плакал.  Но я хорошо помню те  одинокие
часы, когда в моем сердце сменялись страх и отвага, тревога и надежда,
грусть и радость.
     Я также  хорошо  помню Песню Прощания,  которую пела Белая Тучка,
моя мать, перед тем как Непемус вошел в наш шатер.

                     Ох, ути, душа моей души!
                     Ты уходишь в далекий путь,
                     Чтоб забыть обо мне.
                     Но помни, ути,
                     Что силой и разумом
                     Ты добудешь имя и добьешься уважения.
                     Будь же сильным и смелым,
                     И пусть шаги твои направит
                     Великий Дух.
                     Ох, ути, частичка моего тела!
                     Ты уходишь в далекий путь,
                     Чтоб забыть обо мне...

     - Ути, пора.
     Голос Непемуса пробудил меня от глубокого сна.
     Приближался рассвет.  Селение молчало. Наши сборы были недолгими.
В несколько минут мы приготовили снеговые  лыжи,  набросили  на  плечи
кожаные накидки. И... это все.
     Выходя из селения,  я еще раз посмотрел на типи родителей.  Из-за
шкуры у входа выглянули две головы. Я поднял руку в знак прощания...
     Мы вошли в чащу. Непемус впереди, я за ним.
     В заснеженном   лесу   царила   великая   тишина.   Из-под  веток
можжевельника шмыгнул вапос - кролик,  белый пушистый шарик, и скрылся
в густых зарослях.  Я не оглянулся. Дорога была нелегкой, хотя Непемус
прокладывал след, помня, что за ним идет не воин.
     Прошел час.  Снег,  который  сначала  едва порошил,  начал падать
гуще,  слепить глаза.  Когда наконец рассвело, мне стало казаться, что
мы идем по топкому болоту, а не по снегу. Ноги становятся все тяжелее,
все медленнее сгибаются в коленях.  С каждым шагом я  будто  старею  и
скоро стану стариком,  ноги которого тяжелы,  как скала. Но я молчу. Я
должен выдержать. Не буду просить Непемуса об отдыхе.
     На краю большой поляны мой высокий друг останавливается и смотрит
на  меня.  Я  не  могу  скрыть  тяжелого  дыхания.  Непемус  чуть-чуть
улыбается и говорит:
     - Ути дальше будет путешествовать на спине Непемуса.
     - Май-оо. Хорошо, - вздохнул я.
     Я, наверное,  заснул на широкой спине Непемуса.  А когда я открыл
глаза,  миновал  уже  полдень.  Снег  перестал  идти.  Мы  подходили к
большому нукевап - шалашу из коры,  сделанному для  воинов  на  охоте.
Заслышав шаги, из шалаша выбежал секусыо - горностай.
     Непемус ссаживает меня и принимается разводить  огонь.  Когда  он
начинает собирать ветки,  я уже знаю,  что мы здесь заночуем.  Непемус
складывает в центре шалаша большой костер.  Хотя я еще только ути,  но
мне  известно,  что  так  всегда  нужно делать в чаще в месяцы Снега и
Мороза. Кто об этом забывает, тот перестает жить.
     Я тем  временем  убираю в шалаше,  выстилаю его мягкими веточками
можжевельника.  Непемус привязывает на ближайшей сосне  кусочек  сала.
Это корм для синиц, наших друзей, - они всегда сопровождают нас в пути
через чащу. Потом он разжигает калюти - трубочку и садится у костра. Я
слышу, как вдали глухим эхом разносится среди деревьев вой охотящегося
волка-одиночки.
     Я очень устал,  хотя большую часть пути провел на спине Непемуса.
С трудом стягиваю мокасины,  набрасываю на плечи волчью шкуру и сажусь
возле  воина.  Есть  мне  не  очень хочется,  но я все же нанизываю на
стрелу кусочек мяса и начинаю печь его над  пламенем  костра.  Я  сижу
рядом  с  Непемусом и смотрю на огонь.  Он такой же красный и золотой,
как тот,  что согревал меня  в  шатре  родителей,  только  тот  костер
разжигала мать.
     Высокое пламя ярко  освещает  лицо  Непемуса  с  двумя  глубокими
шрамами.  Это  следы  борьбы с серым медведем,  шкура которого висит в
шатре воина.  Смогу ли я когда-нибудь одолеть силу и  ярость  большого
медведя?  Смогу ли я когда-нибудь стать воином с таким славным именем,
как Непемус?  Ничего на свете мне не хочется больше в эту минуту.  Как
достичь этого? Песня Прощания говорит: "силой и разумом"...
     Со словами песни я вспоминаю голос матери.  Мне снова  становится
грустно,  хотя я сейчас мечтаю о том,  чтобы стать воином и повесить в
своем шатре не одну шкуру серого медведя.
     Песня Прощания  прекрасна,  но не все ее слова правдивы.  Правда,
что я "ухожу в далекий путь",  но я не забуду о ней,  о Белой Тучке. Я
буду помнить ее всегда, хотя отныне я уже сам должен искать себе место
у костра, защищаться от ночного холода...
     - Что это? - опомнился я внезапно. - Тауга!
     В мои колени упирается передними лапами и лижет мне лицо  большой
серый пес Тауга,  мой друг. Прибежал. Не оставил меня одного. Братская
душа поняла мое одиночество,  а может быть,  и  сама  его  переживала.
Наверное,  мать  показала ему наш след,  и он прибежал к спрятанному в
лесу нукевап.
     Я обнял  пса  за  шею  и  долго целовал его острую морду.  Я даже
забыл,  что Непемус смотрит на нас.  И, хоть стыдно мне признаться, не
одна  слеза упала в густую шерсть Тауги,  будто я сидел в родительском
шатре и имел  право  реветь,  как  малыш,  у  которого  мать  отобрала
деревянную ящерицу.
     Голос Непемуса был суровым:
     - Ути должен спать,  должен отдохнуть.  Завтра будет тяжелый путь
для молодых ног,

     И снова  дорога.  В  чаще  встречает  нас  восход  солнца  и  вой
мугикоонс  -  волков.  Заслышав  этот  клич,  Тауга  поджимает  хвост,
поднимает голову и отвечает протяжным стонущим воем.  Кажется,  что он
вырывается   из  глоток  двух  разных  животных.  Сначала  вой  Тауги,
пронзительный,  звучащий все выше,  а затем, после секунды молчания, в
горле  пса слышится сдавленное рычание.  Не говорит ли в собаке волчья
кровь?  Или в волке собачья? Во время волчьих свадеб мой отец привязал
мать Тауги в лесу.  Так делают все.  Какой же крови у Тауги больше? На
этот вопрос может ответить только Нана-бошо - Дух животных.
     Тауга помесь,  как и все наши собаки.  Лаять он не умеет,  только
воет, как его отец - волк. Покрытый темной, густой, всегда вздыбленной
на  хребте  шерстью,  этот  пес  с  широкой грудью и сильными ногами -
настоящий вождь своего рода  -  один  справлялся  с  четырьмя  лесными
волками.  Я  очень  гордился  им.  Чем  он  отличался  от своих лесных
братьев?  Разве только взглядом добрых,  почти человеческих глаз.  Ах,
да,  еще и тем,  что не всасывал воду,  как это делают волки и кони, а
по-собачьи лакал ее языком.
     Солнце прошло уже половину своего пути, когда перед моими глазами
открылась удивительная и вместе с тем прекрасная картина.  На миг  мне
показалось,  что  я  во  сне очутился в чудесной стране легенд - такой
сверхъестественный вид был у одной скалы:  каменный великан неподвижно
сидел,  опустив голову, и положив гранитные руки на колени, и о чем-то
думал.
     О чем  он  думал?  Никто не знает.  Никто не знает,  зачем Маниту
создал скалу,  так сильно напоминающую воина.  А может быть, он просто
превратил в скалу кого-нибудь из своих сыновей.  Если так, она никогда
не выдаст своей тайны.  Па-пок-куна, Скала Безмолвного Воина, говорить
не умеет.
     Здесь нас ждали сани,  собачья  упряжка  и  мой  будущий  учитель
Овасес - Дикий Зверь.  Когда мы подошли к нему,  он сидел под скалой в
позе Безмолвного Воина и отличался от него только  тем,  что  встал  и
приветствовал Непемуса.  Неподвижный,  он был словно вытесан из камня.
Худое,  скуластое лицо с глубоко посаженными глазами напоминало скалу.
Над лицом,  как белый мох,  поднимались седые волосы. Стоя, он немного
горбил спину,  будто готовясь к прыжку. Вероятно, поэтому ему дали имя
Дикий Зверь.
     Мы не  теряли  времени:  нужно  было  двигаться  дальше.  Непемус
прокладывал дорогу. Овасес бежал за санями.
     Чаща все больше меняла вид.  Лес редел. Исчез можжевельник, кусты
тен-кве - шиповника. Все реже блестела кора сосен, все чаще появлялись
ели.  Из лиственных деревьев я видел только  березы,  согнувшиеся  под
тяжестью  снега,  будто  слабый  человек.  Березы почти касались земли
своими верхушками,  образуя волшебные  белые  арки,  под  которыми  мы
проезжали.  Только ели стояли с гордо поднятыми головами, опустив свои
тяжелые лапы, словно хотели что-то поднять с земли.
     Здесь закончилась  равнина.  Дорога каждую минуту то поднималась,
то опускалась в  пологую  ложбину.  Сани  слегка  покачивались,  и  я,
вероятно,  снова  заснул  бы  под монотонный звук трещотки на собачьей
упряжке,  если бы мое внимание не привлек встревоженный  вид  Овасеса.
Сердита морща лоб,  он все чаще посматривал на небо.  Я не понимал его
беспокойства.  Я еще не знал,  что означает,  если на небе,  как в тот
вечер,  начинает нагромождаться все больше туч,  которые, как огромные
стрелы,  выпущенные из лука невидимого  стрелка,  образуют  все  более
широкую и темную завесу над чащей.  Я не знал,  что это означает,  так
как  никогда  еще  не  попадал  сам  в  снежный  буран,  несущийся   с
северо-западным  ветром  и  часто  более  страшный,  чем стая голодных
волков.  Однако я понимал,  что Овасес без причины не стал бы  морщить
лоб. Даже в голосе Непемуса, который криком "хирр-хирр" погонял собак,
послышались беспокойные нотки.
     Помню это,  как  сегодня.  Снег  идет  все гуще.  Ветер сдувает с
ветвей белые, увлажненные северо-западным ветром снежные шапки. Дорога
для  саней  становится все тяжелее.  Не слышно в упряжке веселого лая,
который приветствовал Непемуса и меня под  Скалой  Безмолвного  Воина.
Полозья  саней,  облепленные  снегом,  сопротивляются движению почти с
враждебным упрямством,  застревают во  впадинах,  а  на  подъемах  все
больше прилипают к влажному снегу.  Молчат утомленные собаки,  снег не
скрипит под лыжами  Овасеса.  Опускается  ночь,  но  мы  не  разбиваем
лагеря.
     Постепенно тают в моих глазах фигуры  Непемуса  и  Овасеса.  Снег
летит  мне  в  лицо,  слепит  глаза.  Я слышу рычание Тауги,  который,
наверное, подгоняет собак в упряжке, кусая их за уши.
     Стало уже совсем темно, когда мы внезапно сворачиваем в сторону с
главного пути.  Теперь сани ежеминутно то поднимаются вверх, то падают
вниз,  и вдруг на крутом повороте я слышу под полозьями скрежет камней
и,  будто схваченный за шею,  вылетаю из саней в большой сугроб снега.
Подняться мне трудно, руки до плеч погружены в снег, я копошусь в нем,
как в дурном сне.  Слышу возню запутавшейся упряжки,  свирепое рычание
Тауги и свист бича.
     Когда я встал,  Непемус уже наладил упряжку. Надо мной склоняется
Овасес.  Прямо  перед глазами я вижу блестящие белки его глаз и зубы -
он смеется надо мной.
     - Возвращайся в сани, ути, - говорит он. - До лагеря нам осталось
только два полета стрелы.
     Я не смел ответить, не ответил даже улыбкой, но, слыша эти слова,
был действительно очень счастлив.
     С этого   мгновения   я   уже   не  был  ребенком.  Я  становился
Мугикоонс-Сит - Молодым Волком.



                     Черное небо коснулось верхушек деревьев.
                     Кин-она-таоо! Воины, собирайтесь, пора!
                     Чтоб под звуки большого бубна
                     Среди песен и плясок
                     Приветствовать Духа тьмы...
                                             (Из вечерних песен)

     Подожди здесь,  -  сказал  Овасес,  когда  мы  остановились перед
небольшим кожаным типи.
     Он напоминал  шатры  в  нашем селении над озером,  но на нем было
меньше украшений и рисунков. Это был шатер селения Молодых Волков.
     Я вошел внутрь.  Тепло и уютно.  Охапки волчьих шкур разостланы у
стен для сна.  Я сел на них.  Овасес ушел,  было тихо, только издалека
доносился тихий шум чащи и лай собак.
     Я ждал брата.  Я еще никогда не видел его,  ведь он ушел в лагерь
Молодых  Волков за четыре года до моего рождения.  Правда,  мать часто
вспоминала Танто,  рассказывала о нем,  когда мы были  одни.  Я  тогда
мечтал,  что  когда-нибудь она и обо мне будет рассказывать с таким же
блеском в глазах,  с такой же гордостью и радостью. И хотя я ничего не
знал  о  том,  как  мой  брат охотится,  как он получил имя,  но я был
уверен, что он самый храбрый, самый ловкий из Молодых Волков.
     Я ждал долго. Звезды, наверное, уже показывали полночь.
     Брат подошел такими тихими шагами,  что я не  заметил,  когда  он
стал перед входом в типи.
     Только когда  он  вступил  в  круг,   освещенный   пламенем   уже
угасающего  костра,  я  впервые увидел брата таким,  каким он и поныне
остался в моей памяти.
     Он был  высоким  и красивым.  На нем была куртка из волчьих шкур,
вышитая понизу цветными бусами,  меховые  штаны,  невысокие  мокасины.
Смазанные  жиром  волосы  блестели  в  свете  огня,  как  мех  тюленя,
вынырнувшего из воды.
     Так вот  какой  мой старший брат!  Сердце у меня билось,  я молча
ждал,  пока он первым начнет говорить. Но он стоял у костра неподвижно
и молча смотрел на меня. Я робко указал ему рукой место около огня, он
так же молча сел, не отрывая от меня глаз.
     Присмотревшись ко мне, он коснулся рукой моей груди и сказал:
     - Ты ути, сын моей матери, мой брат?
     - Да.
     Он подбросил в огонь несколько веточек и спросил немного тише:
     - Как чувствует себя мать?
     Я хотел  быть  зрелым  и  невозмутимым  воином,  хотел  сохранить
спокойствие,  равнодушный взгляд,  равнодушное лицо.  Но ведь я только
вчера попрощался с матерью,  еще вчера слышал ее голос - и  глаза  мои
наполнились слезами.  Отвернувшись от огня, я начал говорить о матери,
о том,  что она рассказывала мне о нем, как прощалась со мной, как она
выглядела, веселая ли она, какие поет песни, какие голубые у нее глаза
и светлые волосы.  Я боялся:  голос мой выдаст,  что я  еще  маленький
мальчик,  которому  тяжело  без  матери,  и поспешил произнести слова,
которые она столько раз повторяла:
     - Ты живешь в ее сердце. Она всегда думает о тебе.
     Я не видел лица Танто:  костер снова немного угас. Брат ничего не
отвечал.  Немного  спустя  он  протянул  руку  над огнем,  и маленькие
красные язычки пламени начали виться между его  пальцами,  обволакивая
ладонь. Он медленно отвел руку, откинул волосы со лба и заговорил:
     - Ути,  мы с тобой одной крови.  Ты мой  брат  и  сейчас  делаешь
первые шаги на тропе мужчины.  Я тоже был ути,  когда меня привез сюда
Овасес.  Но много Больших Солнц прошло с тех пор, как меня в последний
раз назвали ути. Теперь у меня есть имя.
     - Я знаю. Тебя зовут Танто - Железный Глаз.
     - Да!  - Танто важно вскинул голову. - Меня зовут так, потому что
никто еще не сумел уйти от моей стрелы.  Мои стрелы -  стрелы  смерти.
Чаща для меня то,  чем был для тебя еще вчера типи нашей матери. Перед
тем как я сюда пришел,  я, как и ты, ничего не знал. Не знал даже, что
есть  добрые  и  злые  ветры,  которые могут пригнать и отогнать дичь,
стереть ее следы и вовремя предупредить ее об охотнике. А сейчас ветер
-  мой  друг,  и я радуюсь,  когда веет кей-вей-кеен - северо-западный
охотничий ветер.  Я умею рогом из березовой коры подманить лося, когда
лось откликается на голос своей крови...
     Я слушал все,  о чем говорил старший брат,  и старался  запомнить
каждое слово.  Я сделал первый шаг на тропе мужчины.  Мой старший брат
разговаривал со мной,  как равный с равным, положив руку на мое плечо.
Огонь  постепенно  угасал,  порой голос брата становился тише,  и я не
знал, правда ли все это, или я вижу сон в типи моей матери над озером.
     Я вздрогнул.  Шкура  у входа в типи неожиданно заколебалась,  и я
увидел голову Тауги.  Большой пес,  пес-друг одним прыжком бросился  к
моим ногам. Брат рассмеялся.
     - Отыскал.  Видно,  беспокоится за  тебя?  Ты  говорил  ему,  что
боишься путешествия в селение Волков?
     Я тоже смеялся.  Брат не подшучивал надо мной. Его смех был таким
же добродушным и веселым,  как радость Тауги. Я был счастлив, счастлив
тем,  что не один здесь,  что рядом со мной брат,  что Тауга,  добрый,
старый, умный пес, нашел меня.

     Быстро, очень  быстро  бегут дни в лагере Молодых Волков.  Трудно
уловить  мгновение,  когда  с  ветвей  падает  пушистая  шапка  снега,
сброшенная  первым  весенним  ветром,  когда  набухает первая весенняя
почка и когда она лопается, чтобы открыть цветок.
     Время проходило среди тренировок, походов в чаще, охоты. И, как с
течением лет шкура бизона покрывается рисунками, изображающими историю
племени,  так рос наш опыт. Каждый поход, каждая охотничья тропа учили
чему-то новому, выявляли глупость или прибавляли разума.
     Нас было  много  таких,  как я,  только что взятых из материнских
типи.  Но каждый мечтал быть взрослым мужчиной  и  знаменитым  воином,
каждый хотел командовать другими, а поэтому стремился показать, что он
разумнее,  сильнее и ловчее остальных.  Больше всех я полюбил мальчика
из  рода  Совы,  который  был  немного  старше  меня.  Я  называл  его
Куку-куру-тоо - Прыгающей Совой,  потому что он прыгал дальше  и  выше
всех нас.
     Мы стали настоящими друзьями,  но дружба наша  началась  довольно
странно.
     Когда я впервые появился в лагере,  Сова был  уже  вожаком  самых
младших Волков.  Высокий, с длинными крепкими ногами, он был сильнее и
выносливее многих других.  Никогда не стриженные волосы обрамляли  его
голову  густым  венком,  и временами трудно было заметить блеск острых
глаз под черной прядью.
     На следующий  день после прибытия,  разыскивая брата,  я вышел на
рассвете к Месту Большого Костра,  вокруг которого стояли типи лагеря.
Там я встретил нескольких мальчиков.  Они,  не говоря ни слова, быстро
окружили меня и стали разглядывать мою голову.  Я не  понимал,  в  чем
дело,  и,  чувствуя,  что  все  мальчики  не  отрываясь смотрят на мои
волосы,  стоял молча,  злой и встревоженный.  Отовсюду подходили новые
ути,  держа  луки в руках.  Наконец самый высокий из них - а это и был
Прыгающая  Сова  -  выступил  вперед  и  сказал  пронзительно  высоким
голосом:
     - Ути, смой краску со своих волос. Ты выглядишь, как старик. Если
хочешь остаться с нами, у тебя должны быть такие же волосы, как у нас.
- И он провел рукой по своим  черным,  блестящим  от  медвежьего  жира
волосам.
     До сих пор мои светлые волосы ни у кого  в  селении  не  вызывали
удивления.  Все знали, что моя мать чужестранка, что она не индейского
рода.  Прыгающая Сова и другие подумали,  что я покрасил волосы, чтобы
быть  похожим  на  старых,  опытных воинов,  у которых волосы с годами
приобретают цвет березовой коры.  Но  я  решил  ничего  не  объяснять.
Презрительные  усмешки  мальчиков вызывали у меня гнев.  Глядя в глаза
Прыгающей Сове, я сказал:
     - Если хочешь, сам вымой свои волосы. Я своих не смою.
     - Не смоешь?
     - Нет.
     И тогда по знаку Прыгающей Совы мальчики  бросились  на  меня.  Я
вырывался,  отбивался, даже кусался, стараясь освободиться. Но десятки
рук схватили меня и потащили на берег полузамерзшей речки. Я ничего не
мог  сделать.  Через  минуту моя голова оказалась в воде,  а Прыгающая
Сова и другие принялись ее скрести,  натирать песком.  Я  захлебывался
водой, а слезы от ярости и боли наполняли мои глаза.
     Наконец меня отпустили.
     Исцарапанная кожа   горела,   из   разбитого   лба  текла  кровь.
Смешиваясь с водой,  она начинала тут же замерзать.  Только  теперь  я
ощутил холод.  Куртка висела на мне лохмотьями,  открывая исцарапанную
грудь и руки,  я был весь мокрый.  Я взглянул на стоящих  вокруг  меня
мальчиков, и, хотя меня душила злость, мне вдруг захотелось смеяться -
такое разочарование было написано на их лицах.  Они поняли,  что я  не
красил волос.
     Но злость была сильнее желания засмеяться.  А боль еще  усиливала
ее.  Я  не  мог простить насилия над собой,  если хотел сохранить свое
достоинство.  Они обидели меня, и теперь один из них должен был за это
поплатиться - тот,  из-за которого все это случилось.  Тем более,  что
Прыгающая Сова стоял прямо  передо  мной,  а  его  растерянный  вид  и
бесконечно удивленные глаза еще больше злили меня.  Стиснув кулаки, но
спокойным голосом я сказал ему:
     - Ути  из  рода Совы!  Ты оскорбил меня,  не поверив моим словам.
Пусть твои уши хорошо слушают, что скажет тебе сын Высокого Орла.
     Он поднял руку в знак того, что внимательно слушает.
     - В присутствии этих Молодых Волков,  - продолжал  я,  -  я  буду
драться с тобой. Если я тебя одолею, ты извинишься передо мной.
     Он снова поднял руку в знак согласия.
     Один из мальчиков побежал за медвежьим жиром,  мы же разделись до
пояса,  готовясь к борьбе.  Мороз  был  такой,  что  от  каждого  шага
раздавался  треск,  будто  мы  ступали  по  сухому хворосту.  Я еще не
согрелся после вынужденного  купания  и  был  уверен,  что  кровь  моя
превратилась  в  лед.  Минуты тянулись бесконечно,  как зимняя ночь во
время похода.
     Наконец одеревенелыми руками я натер куском жира грудь и руки. То
же сделал и мой противник,  но с такой же неловкостью, как и я. Видно,
мороз не щадил и его.
     Среди наступившей тишины мы начали кружиться друг  против  друга.
Первым   нанес   удар  Прыгающая  Сова,  он  плохо  рассчитал  прыжок,
поскользнулся и,  падая,  подбил меня под ноги.  Мы оба  повалились  в
снег.  Трудно  сказать,  кто  из  нас  брал верх.  Прыгающая Сова был,
правда,  выше и сильнее, но он боролся, чувствуя свою вину, а мне гнев
придавал силы.
     Но все же наступила минута,  когда я стал сдавать.  Мое поражение
казалось  неминуемым,  но  тут  я  внезапно  почувствовал,  как кто-то
поднимает меня и отрывает от противника.  И вот мы оба  очутились  под
мышками у Овасеса.
     Вскоре я сидел на шкурах внутри тили и потихоньку растирал плечи.
Это  же  самое  делал  и  Прыгающая Сова,  сидевший напротив меня.  Мы
смотрели друг на друга исподлобья,  как недавние  враги,  но  уже  без
злости,  а, скорее, с оттенком сочувствия, потому что как на моей, так
и на его спине отчетливо выступали следы кожаного ремня Овасеса.
     Я первым нарушил молчание:
     - Скажу тебе, что там, над речкой, я уже думал, что не выдержу от
холода, и хотел сдаваться.
     Сова внимательно посмотрел  на  меня.  Я  говорил  спокойно,  без
злости.
     Он встал и подошел ко мне.
     - И я тоже, - робко ответил он, протягивая мне руку.
     С этих пор началась наша дружба.

     Сквозь отверстие типи видно розовеющее небо над верхушками  елей.
Уже  пришел  месяц Лопающихся Почек.  Пора вставать:  во время восхода
солнца можно добыть больше дичи, чем за весь остаток дня.
     Поэтому я быстро вскочил на ноги и побежал к речке.
     Ночью меня мучил Нанабун - Дух снов:  я лежал связанный в пещере,
а  на  меня  надвигался  с  ревом,  скаля  клыки,  черный  медведь,  с
полыхающим из пасти огнем.  Это был очень плохой сон.  Вечером у  меня
горело  все  тело  и  болела голова.  Овасес сказал,  что меня укусила
маленькая муха кеовакес - ее жало вызывает горячку, дурные сны.
     Сейчас я бежал к речке,  как и каждое утро, но был еще слаб. Ноги
подламывались,  будто земля была покрыта  мягким  пухом  диких  гусей.
Голова  была  пустая  и  разбухшая,  казалось,  что в ней переливается
тяжелая вода.  А тело мое за ночь постарело на много Больших Солнц.  Я
должен был избавиться от слабости,  прежде чем выходить в чащу.  Самое
лучшее лекарство от слабости - искупаться в прохладной реке.
     Я прыгнул  в  воду.  Тело  укололи тысячи острых иголок.  Речка в
месяц Лопающихся Почек несет много зимнего льда.
     Тепло цветущих  лугов  и  зеленеющей  чащи пока не достигло сюда.
Даже лось,  когда плавает,  еще  не  выходит  на  широкое  течение,  а
держится ближе к берегу.
     Мои руки  спокойно  рассекают  утреннюю  поверхность  реки,  вода
освежает  мне лицо,  холодит лоб.  С каждым движением я становлюсь все
здоровее и сильнее. Обратная дорога к типи уже гладка и тверда. Тауга,
который  бежит за мной,  скулит,  скулит немного жалобно:  дескать,  я
слишком быстро бегу.  Он опять пропадал в лесу,  бока у него запали, в
густой лохматой шерсти запуталась прошлогодняя хвоя. Его ночная охота,
вероятно,  была не очень удачной,  и сейчас у него нет желания  бегать
наперегонки.
     Когда первые лучи восходящего солнца пробивают верхушки елей, мы,
вооруженные  ножами  и  луками,  уходим  в  чащу.  За высокой,  слегка
сгорбленной фигурой Овасеса следуют четверо мальчиков - Прыгающая Сова
и,  кроме меня,  еще двое ути без имени. Я среди них самый низенький и
иду сзади всех.  Нам  приходится  хорошенько  вытягивать  ноги,  чтобы
ступать в следы Овасеса. Ведь мы должны ходить, как воины, и оставлять
на тропах только один след.
     Мы вышли  на  широкую  поляну,  окруженную  с трех сторон изгибом
реки. От чащи ее отгораживали поросшие кустарником скалы. Здесь Овасес
остановился.
     - Посмотрите на эту скалу,  - сказал он.  - Когда солнце  осветит
ее,  вы  должны  быть на поляне.  А сейчас идите на охоту в чащу на ту
сторону реки.
     Конечно, мы   побежали   вдвоем  с  Прыгающей  Совой.  Мы  решили
переправиться на другой берег там, где река делала крутой поворот. Это
было  самое  узкое  место.  Одежду  мы связали ремнями и прикрепили на
головах,  луки и колчаны повесили за спину. Сова первый приготовился и
прыгнул  с  берега  в  воду.  Течение подхватило его,  и он скрылся за
поворотом. Я прыгнул за ним.
     На этот  раз  я не ощущал холода.  Все внимание я сосредоточил на
том, чтобы не замочить одежду и не дать течению слишком далеко отнести
меня вниз.  Течение было сильное.  Вода с шумом разбивалась о торчащие
из нее скалы,  образуя густую белую пену.  Нужно было плыть осторожно,
чтобы  не  наткнуться на скалы.  Плохо прикрепленная одежда все больше
мешала мне,  и течение сносило  меня  вниз.  Кроме  того,  я  еще  был
довольно слаб, и меня унесло бы далеко вниз, если бы Прыгающая Сова не
протянул мне с берега длинную ветку.  Но тут наши дороги  должны  были
разойтись. Охотиться нам было приказано поодиночке.
     К назначенному месту  я  явился  первым,  но  с  пустыми  руками.
Чувствовал  я  себя довольно неуверенно,  но,  увидев двух других ути,
немного успокоился.  Им повезло не больше, чем мне. Количество стрел в
их  колчанах  не уменьшилось.  Нелегко неопытному ути подойти к зверю.
Нана-бошо - Дух животных в сговоре с  верхним  ветром  часто  успевает
предупредить оленя об охотнике раньше, чем засвистит тетива лука.
     Овасес неподвижно сидел  на  скале,  глядя  на  ее  подножие.  Мы
расселись вокруг, не нарушая молчания.
     - Смотрите внимательно! - наконец произнес Овасес.
     Мы посмотрели  туда,  куда  указывала  его  рука,  и  увидели  на
противоположном берегу Прыгающую Сову.  Он шел согнувшись и нес что-то
на плечах.
     - Смотрите внимательно,  ути,  - повторил Овасес, - ваш брат убил
горную  козу.  Нужно иметь зоркий глаз и длинные ноги,  чтобы повесить
череп козы в своем типи.
     По знаку  Овасеса  мы  вскочили  и побежали к реке,  сбрасывая по
дороге одежду.  Через минуту мы уже помогали Сове переправиться  через
реку  вместе  с  его  добычей  - красивой и большой козой.  Ей было не
меньше двух лет.  В ее левом боку около сердца виднелись следы от двух
стрел  так близко один от другого,  что можно было подумать,  будто из
лука стрелял меткий и опытный охотник.  Прыгающая Сова был серьезен  и
равнодушен.  Так же серьезен и равнодушен, как Овасес, который даже не
похвалил его ни единым словом. Но глаза у моего друга блестели. Он был
горд. Даже мы трое, хотя нам и не повезло, тоже были горды.
     Солнце опускалось уже на вторую половину своего  пути,  когда  мы
подходили к лагерю.  На этот раз первым шел Сова,  неся на плечах свою
добычу.
     Это была  первая  убитая  им коза,  а старый обычай велит,  чтобы
мальчик,  который впервые убил козу,  сам  принес  ее  в  лагерь,  сам
выпотрошил и пригласил друзей на вечерний пир.
     После возвращения с охоты мы собираемся на поляне  неподалеку  от
лагеря. Когда все были в сборе, приехал на коне Овасес, а за ним бежал
неоседланный мустанг.  Ведь каждый  из  Молодых  Волков  должен  уметь
ездить верхом и владеть оружием так же свободно,  как дышит,  говорит,
ходит и ест.  Нелегкая это наука, но она должна стать для нас такой же
естественной и привычной,  как дыхание и речь.  Мне она дается тяжело,
так как у меня еще не зажило бедро после  первого  падения  с  коня  и
деревенеют руки, утомленные вчерашней тренировкой в метании томагавка.
     По знаку Овасеса я прыгаю на мустанга.  Теперь я  должен  мчаться
так,  чтобы Овасес не догнал меня.  Я знаю:  если он меня догонит,  на
спину придется не один удар кожаного ремня.  А рука у Овасеса тяжелая.
Но,  если  мне  посчастливится  проехать вокруг поляны,  не получив ни
единого удара, я выйду из испытания победителем.
     Подбегая к   коню,   я   хватаюсь   руками   за  кожаный  ремень,
опоясывающий его, и припадаю к вытянутой шее.
     Я мчусь  прямо  вперед,  конь  сам  обходит редко разбросанные на
поляне деревья.  Сзади раздается стук копыт коня Овасеса. Оглядываюсь.
Между  нами  расстояние  всего лишь в два конских корпуса.  Овасес уже
отводит назад руку с ремнем.  Я чувствую,  что еще минута,  и  мне  не
миновать жгучей награды за плохую езду.  Я еще больше пригибаюсь к шее
моего мустанга и бью  его  пятками  по  ребрам.  Половина  дороги  уже
позади. Овасес немного отстал, но вскоре начинает опасно, очень опасно
приближаться. Шумное дыхание его коня я уже слышу прямо над ухом, а до
группы  мальчиков,  стоящих  на краю поляны,  остается еще целый полет
стрелы.
     Я уже  слышу  над  собой  пронзительный  свист ремня,  но тут мне
удается так дернуть коня за гриву,  что он отскакивает в сторону, а я,
держась   за   кожаную   опояску,   соскальзываю   под  брюхо  лошади.
Разогнавшийся конь Овасеса пробегает мимо меня.
     Прежде чем  Овасес  повернул коня,  я уже был возле мальчиков.  Я
впервые выиграл.
     После верховой  езды  начинаются испытания ловкости в обращении с
оружием. Вот Прыгающая Сова мчится галопом по направлению к дереву, на
котором нарисован круг величиной с человеческую голову. Ветер обвевает
лицо моего друга,  отбрасывает с высокого лба  волосы,  заплетенные  в
мелкие  косички.  Глаза его впились в круг.  В поднятой руке он держит
нож. Минуя дерево, Сова выпрямляется и быстрым движением бросает нож в
цель. Перья, украшающие рукоятку ножа, издают тихий свист, острие ножа
глухо ударяется в кору.  Сова оглядывается,  и его лицо мрачнеет:  нож
вонзился за пределами круга.  Овасес выдергивает нож и дает другому. Я
не знаю, печалиться ли мне из-за неудачи друга, или гордиться тем, что
только я один сумел сегодня трижды попасть точно в цель.
     Когда мы возвращаемся в лагерь,  тени наши  длинны,  как  высокие
буки, а чаща затаилась в вечерней тишине. Мы утомлены, но веселы. Рука
болит от упражнений с ножом и томагавком,  ноги дрожат от  стискивания
лошадиных боков. И хотя у некоторых из нас следы ремня на плечах после
верховой езды,  и хотя только мне удалось трижды попасть ножом в цель,
мы знаем,  что Овасес доволен своими учениками.  Ему приходится сейчас
прилагать значительно больше усилий,  чтобы догнать кого-нибудь из нас
во время верховой езды, чем это было три месяца назад. И никто даже из
его младших учеников не метнул нож мимо дерева,  не "дырявил" ножом  и
томагавком испуганный воздух.
     Сегодня Овасес первый раз за много дней не бранил никого из  нас,
а это у него равносильно большой похвале.
     Когда небо на западе темнеет,  а луна светит в  полную  силу,  мы
садимся  вокруг костра.  Над костром,  в холодном дыму,  коптится мясо
лося и осетра.  Прыгающая Сова подает Овасесу сердце  убитой  козы,  а
учитель делит его на четыре части и говорит нам:
     - Ешьте,  ути,  сердце белой козы и просите  ее  духа,  чтобы  не
гневался  на  вас.  Когда  станете воинами,  желаю,  чтобы вы чаще ели
медвежьи сердца, а их черепа украшали бы ваши шатры.
     Небо высоко,  запах дыма горек, а сердце козы - лучшее лакомство.
Пир наш - самый веселый пир за много месяцев,  хоть мы и сидим  вокруг
костра  молчаливые  и  важные.  Каждый из нас смотрит в будущие годы и
видит себя великим охотником,  о подвигах которого будут петь песни  у
костров. Молчит Овасес, молчим и мы.
     А я пою в душе песню о том, что буду когда-нибудь, как Непемус, и
лицо  у  меня будет такое же суровое и отмеченное шрамами от медвежьих
когтей.  Как Непемус,  я буду бороться врукопашную с серым медведем  и
выйду  победителем.  Это  будет прекрасная борьба.  Против меня станет
большой серый медведь,  свирепый,  с большими клыками и когтями,  а  у
меня  будут  мое  мужество  и  мой  нож.  Лезвие ножа слабее любого из
медвежьих когтей.  Лезвие ножа можно сломать даже о  ветку  дерева,  а
медведь  своими  когтями  может  разломать и скалу.  Но я одолею его и
поставлю ему ногу на горло.  Я возьму себе его имя,  и меня уже  будут
называть не ути,  мальчик без имени,  а Серым Медведем, Длинным Клыком
или Острым Когтем.



                     Как я жажду в шатре приютить истомленное тело
                     И хотя бы одну только ночь отдохнуть!
                     Приведите, о ноги, меня, приведите к шатру,
                     Где Нанабун меня посетит - этот сладкий Дух снов.
                     Ты завесу у входа откинь и на отдых в шатер
                     Пригласи меня,  брат мой любимый.

     Лучи солнца  соткали на траве попону с такими узорами,  что их не
вышила бы самая умелая женщина.  Над  лугом  нависает  высокая  скала,
похожая  на сгорбленного старика,  который дремлет,  положив голову на
колени.
     Скалу омывает  широкая  река,  она  здесь  круто  поворачивает  и
медленно течет в чащу.  Около самой скалы течение реки образовало яму,
и тут, под прозрачной поверхностью воды, таятся водовороты.
     Это было наше любимое место.  Здесь мы встречались - я,  Танто  и
Прыгающая Сова. Здесь Танто учил нас плавать и прыгать со скалы.
     Когда заходит солнце,  вода вокруг скалы  становится  похожей  на
серебряный луг. Я впервые пришел сюда ночью, чтобы заключить с рекой и
Духом воды братство крови. Ночь была тиха, как спокойный сон. Я пришел
сюда один.  Став на скале, я приветствовал поднятой рукой луну, чащу и
отраженные в реке верхушки деревьев.
     В знак  союза я порезал себе руку,  и красная капля крови упала в
спокойное течение.  А потом я прыгнул  в  серебряную  глубину.  В  эту
минуту я был уже не человеком,  а рыбой,  ближайшим союзником и другом
Духа воды.  Я разгребаю руками холодную воду,  плыву по течению, потом
против течения,  потом внезапным броском,  как рыба,  испуганная тенью
большой  птицы,  кидаюсь  вглубь,   чтобы   столкнуться   с   поросшей
водорослями  скалой.  Когда  я отталкиваюсь от дна,  проплывающие надо
мной рыбы светятся,  будто светлячки в чаще, только свет рыб тусклый и
таинственный,  хоть  и  доброжелательный,  как и весь мир моего нового
союзника - Духа вод.
     Потом я  выныриваю.  Я  очень  маленький  перед  громадой  скалы,
нависшей надо мной.  И все же я чувствую себя большим, когда сажусь на
выступ  скалы.  Ведь хотя я снова маленький мальчик,  я заключил новое
братство. Мы молчим все четверо - луна, Дух скалы, Дух воды и я.

     Однажды в конце месяца Ягод, когда закончился погожий день, а мы,
утомленные учебой,  отдыхали,  как всегда, на Скале Безмолвного Воина,
со стороны больших равнин послышался конский  топот.  Сначала  он  был
тихим.  Могло  показаться,  что  это  усталость  шумит в ушах.  Первым
вскочил на ноги Танто,  потом и мы услышали близкий и четкий топот. Мы
встревоженно переглянулись.  С той стороны, со стороны нашего селения,
конский топот слышался очень  редко.  Нам  запрещалось  ездить  в  том
направлении,  а  жители  селения только по самым важным делам посещали
лагерь Молодых Волков. Кто же это мог быть?
     Танто соскочил со скалы, мы с Совой побежали за ним.
     Перед шатром Овасеса стоял рослый черный конь, покрытый пеной. Он
еще  не  успокоился,  танцевал,  бил копытами землю и,  поднимая вверх
голову с настороженными ушами, ржал. Я схватил Танто за локоть, сердце
у  меня  тревожно забилось:  это был конь нашего отца.  Я проследил за
взглядом Танто,  и мы вместе пошли к высокому старому буку. В тени его
стоял  наш  отец.  Он стоял молчаливый.  На нем были штаны с бахромой,
какие надевают только на охоту или в бой.  Грудь у него была  открыта,
на ней виднелись шрамы и широкий след медвежьих когтей.
     Танто, Сова и я остановились перед ним.  Нельзя было  произносить
ни слова,  пока отец не заговорит первый. Поэтому мы стояли неподвижно
и молча, хотя мне так сильно хотелось броситься отцу на шею, прижаться
к  нему,  услышать  его  голос.  Ведь  я не видел его в течение целого
Большого Солнца.
     Отец внимательно,  без  улыбки  присматривался к нам.  Наконец он
подошел,  положил руку на плечо Танто, а меня погладил по голове. Я на
мгновение  ослаб,  сердце  подкатилось  к  горлу,  а глаза наполнились
слезами.  Мне было очень грустно,  и в то же время я злился на себя за
то,  что  все  еще  не умею держать себя,  как воин,  и во мне все еще
плачет душа девчонки.  К счастью, отец не смотрел на меня. Было видно,
что,  хотя он и обнимает нас,  мысли его далеко, и мысли эти тревожны.
Даже Прыгающая Сова хорошо понимал это,  потому что,  взглянув на него
краешком глаза, я заметил, что глаза у него испуганные, а руки немного
дрожат.  Отец велел нам сесть,  сам сел рядом и закурил свою маленькую
трубочку.  Он начал говорить, но как-то странно: хотя разговор велся в
нашем присутствии,  казалось, он предназначался не для нас. Он смотрел
поверх наших голов и не поворачивался даже к Танто,  который был почти
молодым  воином.  Говорил  он  так,  будто   просто   хотел   услышать
собственные мысли.
     - Когда я был таким мальчиком, как ты, мой ути, и как ути из рода
Совы,  наше  племя  пришло  в  эту  страну,  к этой реке,  чтобы вести
спокойную жизнь и чтобы жить далеко от жилищ  окимов  -  белых  людей.
Много  Больших  Солнц проходило над нашим селением,  и в селении царил
покой. Слышались веселые песни, а воины плясали Танец Удачных Охот.
     Я хочу,  чтобы  мои  сыновья как можно скорее сделались воинами и
стали со мной плечом к плечу.  Белые  люди  снова  вспомнили  о  наших
селениях,  и солнце все больше прячется от нас за злыми тучами.  Белые
люди снова нашли дорогу к моему типи,  и трудно нам будет принудить их
сойти  с  нее,  трудно  будет  охотиться в свободном лесу и кочевать в
нашей чаще...
     Я не  понимал  того,  что говорил отец,  не понимал и Сова.  Один
Танто внимательно смотрел на отца,  будто понимал каждое его  слово  и
улавливал  те  мысли,  которых отец даже не вымолвил вслух.  Я немного
дрожал,  но не потому,  что солнечный диск уже  коснулся  деревьев  на
западе и над землей потянуло вечерним холодом. Хотя со мной были отец,
брат и друг,  мне тогда казалось, что я один, затерянный и отданный на
милость безжалостным врагам.
     Сразу после захода солнца из чащи  вернулся  Овасес.  Отец  молча
поздоровался  с нашим учителем,  и,  не произнеся ни слова,  они вошли
вместе в шатер.  И почти сейчас же изнутри типи  послышались  короткие
отрывистые  звуки  бубна.  Это  был  сигнал,  сзывающий всех мужчин на
совет. Тогда Танто схватил меня и Сову за плечи:
     - У  Овасеса собирается совет воинов.  Если не будете крикливыми,
как дикие поросята,  я возьму вас с собой к шатру послушать, что будут
говорить старшие на совете.
     Мы с  Совой  не  смели  даже  подать  голос,  только  лихорадочно
уцепились за его руку, кивая головами и моля глазами, чтобы он сдержал
обещание.
     Солнце уже  зашло,  и вокруг шатра густел мрак.  Долгие минуты мы
ждали,  пока все воины соберутся в типи Овасеса, ждали, притаившись за
ближними кустами, боясь говорить даже шепотом или громко вздохнуть.
     Только когда последний воин вошел в шатер,  мы  следом  за  Танто
поползли от камня к камню,  следя за тем, чтобы все время оставаться в
густой тени сосен.  За тридцать шагов от шатра мы  залегли  в  высокой
траве.  Но тогда, как по приказу волшебника, о нас вспомнили комары и,
наказывая за дерзость, жалили нас, словно гремучие змеи. Я не выдержал
и знаками показал Сове,  чтобы он сломал ветку можжевельника и отгонял
комаров.  Сова был такой же дурак,  как и я.  В вечерней тишине  треск
сломанной   ветки   прозвучал,  как  гром.  Танто  угостил  нас  обоих
мокасином, но, к счастью, никто из старших не обратил внимания на этот
треск.
     Время тянулось бесконечно.  Танто оставил нас и пополз вперед. Мы
должны были ждать его знака,  но он не подавал его.  Мне казалось, что
скоро наступит рассвет и солнце  обнаружит  нас  в  нашем  укрытии.  Я
высунул  голову  из-за  куста и посмотрел на шатер Овасеса.  Там горел
костер,  и как раз в эту минуту  где-то  близко  послышалось  кваканье
ночной жабы. Это был сигнал брата, что нам можно ползти к шатру.
     Я уже прополз,  наверное,  половину пути,  когда из-за туч  вышла
луна и осветила все вокруг. В это же время отклонилась шкура у входа в
шатер,  и на пороге появился отец.  Я застыл. Мне захотелось мгновенно
провалиться сквозь землю или стать невидимым, как Маниту. Правда, отец
стоял боком к нам,  но я боялся глянуть на него,  чтобы своим взглядом
не  привлечь  его  взгляд.  Так охотящийся волк или охотник никогда не
вглядывается в свою жертву, чтобы она не почуяла его присутствия.
     Сердце мое  почти  останавливалось:  я  мог поклясться,  что отец
смотрит прямо на меня и сейчас подойдет и  поднимет  меня  вверх,  как
маленького  кролика.  К  счастью,  это  только  у  моего  страха  было
маленькое сердце.  Отец не заметил меня. Он тихонько свистнул. В ответ
послышалось  ржание,  а  потом отзвук легкого галопа.  Конь пробежал в
нескольких метрах от меня и остановился около отца. Спустя минуту луна
снова зашла за тучи,  и в сгустившемся мраке из-за отклоненной шкуры в
типи блеснул костер.  Потом на его фоне мелькнула фигура  моего  отца,
входившего в типи.
     И тогда  я  почувствовал  слабость.  Все  это  время  я  лежал  с
напряженными  до  боли мускулами.  Челюсти я стиснул так,  что,  когда
подполз к Танто, не мог разжать их. Танто блеснул на меня глазами, как
рысь:
     - Ты ведешь себя,  как дикобраз,  который идет куда  смотрят  его
глаза,  а головой не думает.  Глаза твои слепы, как у щенка, а в твоей
голове живут белки.
     Брат бранился так тихо, что я едва его слышал.
     - Как ты мог выйти из-за камня,  когда луна как раз в  ту  минуту
хотела осмотреть мир? Женщиной ты будешь, а не воином!
     Я покорно молчал.
     Наконец мы  очутились  около  самого  шатра,  на  противоположной
стороне от входа. Из верхнего отверстия узеньким столбиком вился дым.
     Изнутри доносились  негромкие  голоса.  Сквозь  щель  можно  было
заглянуть внутрь шатра.  Около костра сидело не  больше  пяти  воинов:
спиной  к  нам  -  Овасес,  рядом  с ним Таноне - Сломанный Нож,  брат
Овасеса,  и старый воин Гичи-вапе - Большое Крыло. Против нас - отец и
колдун   Горькая   Ягода.   Несколько  других  воинов  находились  вне
освещенного круга.
     Колдун был  в  шапке  из  волчьего  меха  с отшлифованными рогами
бизона,  качавшимися при каждом движении его  головы.  С  шеи  у  него
свисало ожерелье из медвежьих клыков, на плечи наброшена шкура черного
медведя, украшенная перьями.
     Меня охватил  ужас.  Я слышал,  как у Прыгающей Совы защелкали от
страха зубы.  Танто придержал ему челюсть  и  погрозил  кулаком.  Сова
прошептал мне в ухо:
     - Откуда здесь взялся Горькая Ягода? Чьи глаза видели его у нас?
     Действительно, откуда  он мог взяться?  Он уже около месяца жил в
селении над озером.  Мы не видели, ни когда он прибыл, ни когда входил
в  типи  Овасеса.  Мы  дрожали от страха.  Даже Танто дышал чаще,  чем
обычно.  Я не мог оторвать глаз от Горькой Ягоды. Я был уверен, что он
видит  нас,  и  сейчас  по  его  приказу  духи мертвых покарают нас за
дерзость.  Я прижался к Сове,  ожидая удара.  Танто,  видя, что с нами
творится, оттолкнул нас назад.
     Послышался голос отца:
     - Слушайте  меня,  великие  воины,  пусть  будут  ваши уши широко
открыты.  Четыре Малых Солнца тому назад прибыл к нам белый человек  с
говорящей  бумагой.  Бумага приказывает нам покинуть нашу землю и идти
жить в резервацию. Так хочет вождь белых Вап-нап-ао.
     Дальнейших слов  я  не  расслышал.  Тем  более,  что Танто резким
движением руки приказал нам опять  отползти  назад.  Только  несколько
слов долетело до наших ушей, но мы не поняли их значения.
     Т