Владимир Сергеевич Муравьёв.
Разговор пойдёт о Л. Толстом и Ф. Достоевском.
Общий взгляд
Муравьев Владимир Сергеевич
Основой культурного (а тем самым и общественного, политического, идеологического) самосознания русского человека остаётся литература России. Знакомство с иностранной литературой - притом, как правило, в её далеко не лучших образцах: Джек Лондон, Драйзер, Ремарк, Хемингуэй, Саган, Сэлинджер и т.д. - играло и играет второстепенную, вспомогательную роль, чаще всего имеет значение поветрия. Она, эта роль, впрочем, заслуживает отдельного изучения, которое может принести весьма любопытные результаты.
Тем не менее русское культурное самосознание, при всей его захирелости, базируется на русской литературе, а вернее сказать, на том, что от нее осталось в условно-суммарном восприятии и представлении русскоязычного населения расколотого, но вовсе не разъединённого Советского Союза.
Три кита этого самосознания - Достоевский, Толстой и, конечно, Пушкин, хотя пушкинское творчество воспринимается как некая эстетическая доминанта нашего представления о действительности, как его образная дисциплина. Как "норма и недосягаемый образец".
Хотя Лермонтова любят больше и вспоминают чаще (а если учесть и прозу, то гораздо чаще), однако ж он не по хорошему мил, а по милу хорош: его позёрство, эгоцентризм, аморализм и доморощенный кавказский демонизм как-то остаются вне поля понимания; Лермонтов - любимец публики, а не любимый поэт. Пушкин же настолько врос в русское языковое и образное самосознание, что не нуждается в любви. (Кстати, об этом - наоборот - у Розанова, в статье "Вечно печальная дуэль").
О Толстом
Муравьев Владимир Сергеевич
Толстой же - это, как верно заметил Н.Ленин, "зеркало" - нравственного облика русского человека, его экзистенции, его жизненной позиции; либо русский человек так или иначе отражается в Толстом, либо нигде не отражается, как вампир. Пожалуйста: не "русской революции" зеркало, а отечественной действительности, национального поведения: тут тебе и Каратаев, и Безухов, и Болконский, и Левин, и Нехлюдов во всех его вариантах, и Стива Облонский, и Долли, и Поздышев, и Протасов и т.д. И женские, вненравственные варианты - Наташа (Соня тем и плоха, что нравственна, а потому неженственна), Анна, Катюша Маслова...
Даже когда советские писатели пытались изыскать и утвердить нравственный облик "нового" человека, они все - Шолохов, Леонов, Фадеев, и т.п., вплоть до Павленко и Бабаевского - работали под Толстого; даже сама идея о "морально-политическом облике" - идея толстовская.
А уж что вся советская публицистика - толстовская, это само собой разумеется. Утверждалось, что лишь homo sovieticus, человек, целиком сообразованный нравственно с интересами общественной пользы, социального жизнеустройства, достоин звания человека, а все, что есть помимо этого - глубоко подозрительно, гадко и мерзковато - и разве что извинительно.
Т.е. предлагался нерушимый рецепт нравственного самоусовершенствования, и несоблюдение этого рецепта - нравственный саботаж.
Словом, никаких устоев общественной нравственности, помимо толстовских, у русского человека en masse не было и быть не может.
Во всяком случае, не выработано.
Таким образом, чтение Толстого - это volens-nolens работа над своим социально значимым нравственным обликом.
[ Уж как (вкривь и вкось, наобум и через пень-колоду) ведется эта работа и насколько она результативна - другое дело. Что возможен и даже отчасти просматривается другой вариант, скажем так, лесковско-чеховско-бунинский, это "делу" не мешает. Рядом с толстовским указующим перстом он смотрится как эстетское бегство от действительности, предел которого - набоковщина.]
Так вот, я хочу спросить:
- Какие произведения Л.Толстого Вы читали? В каком возрасте? Какие из них Вам памятны?
- Перечитывали ли Вы какие-либо произведения Л.Толстого? Какие именно? В связи с чем (или по случаю)?
- Какие были Вам наиболее интересны? Целиком или частями? Чем интересны?
- Есть ли у Вас любимые толстовские герои? Что это за герои? Чем (почему) они Вам нравятся?
- Обращали ли Вы когда-нибудь внимание на слог Толстого?
Кажется ли он Вам естественным и непринужденным?
- Каково Ваше отношение к толстовской публицистике? К его исповедно-нравственным трактатам? К его религиозности? К его детским рассказам?
О Достоевском
Муравьев Владимир Сергеевич
Есть особый русский способ уйти от толстовского императива самоусовершенствования - это самообОжение по Достоевскому.
Тут тебе и патент на национальную избранность (совершенно бесплатный и оплате не подлежащий), и религиозность без религии (скорее религиозная озабоченность, подменяющая и мышление, и нравственность), и мировоззрение в виде метафизически окрашенной болтологии, которую Бахтину угодно называть диалогизмом.
Впрочем, независимо от оценки Достоевского, роль его, хотя бы и фантомная, в оформлении российского - общественного и принципиально государственнического - самосознания огромна.
Предположим - я так полагаю - что это фантомное самосозидание и раздваивание своих душевных капризов и метафизических прихотей до размеров картины мироздания.
Но как бы эту мировоззренческую деятельность - т.е. чтение Достоевского - ни оценивать, она остается главнейшим, если не единственным, способом российской идеологии. Иногда, и нередко - латентным, но оттого сугубо значимым. Скажем, национальное воображение, поскольку такое существует, в полной мере подвластно Достоевскому. Россия как град небесный - государство исключительно достоевское, и все проекции в будущее возникают в представлении, распаленном Достоевским.
Никакой российской идеологии помимо Достоевского быть не может, и его чтение создает национально окрашенное представление о себе, является идеологической работой над собой. Поскольку человек читал и читает Достоевского, постольку он сопричастен этой общерусской культурной деятельности.
- Какие и когда (в каком возрасте) читались (и перечитывались ли) Вами произведения Ф.Достоевского? Если да, то когда, сколько раз и как.
- Читали вы только романы или другую художественную прозу тоже или саму по себе. Какие "другие" произведения Вам почему-то памятны и представляли для Вас интерес?
- Ваши любимые герои у Достоевского: воспринимаете ли Вы их как живые лица или как образцы или иконы?
- Читали ли Вы "Дневник писателя"? "Зимние заметки..."? "Записки из мертвого дома"?
- Как Вы относитесь к Достоевскому как мыслителю?
а) религиозному
б) политическому
- Какие из "достоевских" идей (или предубеждений) Вам близки или Вас отталкивают?
- Обращали ли Вы внимание на специфическое отношение Достоевского к 1) полякам; 2) евреям; 3) французам; 4) etc.
БОЛЬШОЙ АВТОРСКИЙ КОММЕНТАРИЙ
Муравьев Владимир Сергеевич
К сожалению, из-за преамбул, в которых "совопросник века сего" с провокационными целями (ну, чтоб взбодрить "ответчиков", что ли, чтоб дать им дополнительный повод высказаться) подставился, вопросы иногда отодвигаются на второй, дальний план, и "отвечатели" становятся "откликателями", а то и пытаются полемически осадить "вопрошателя" - или же высказываться далеко от темы. Но в конце концов, может, оно и неплохо: появляется пафос высказывания, оно (они) приобретают эмоциональную окраску, некую существенную (для отвечающего) направленность, что отчасти и требовалось.
Однако же оценивая отклики, вряд ли разумно и уместно считать "откликантов" оппонентами и ввязываться с ними в спор, поправлять их или вразумлять. НижЕ защищать или более подробно экспонировать свой взгляд на Толстого или Достоевского - в преамбулах он предельно упрощен и несколько даже спародирован, они лишь мотивируют вопросы, намекают на их сугубую значимость. Она есть, значимость, но не всегда там, куда вроде бы указуют преамбулы.
Важно то, что ответы представляются вполне любопытными и довольно (хотя пока недостаточно) показательными. Они говорят сами за себя, однако же попробую на них бегло отозваться - кое на что в них обратить внимание.
В "Общем взгляде" было две затравки - и обе сработали.
Сразу обнаружилась, скажем, готовность считать себя носителем - а вернее сказать, вносителем Православия (с большой, заметьте, буквы!) в "русское культурное самосознание". И под видом Православия внести туда (куда?) какую-нибудь "картинку с выставки" - эдакий православный портрет душки-офицера Лермонтова, явно глазуновского пошиба. Вообще глазуновский иконостас (там, правда, был и Пушкин в роли Евгения Онегина) весьма благопотребен нынешним "взыскующим града" радетелям и обустройщикам Православной России. Могу им даже предложить взамен СНГ СПР - Советская Православная Россия.
Дело, конечно, в том, что на "месте пусте", как известно, заводятся бесы - их-то Глазунов и изображает - и весьма "сходственно", в том числе меланхолического и возвышенного беса-офицера с усиками и в доломане, с романтической спецфамилией - "Лермонтов". Он же резвится - или шествует - среди прочих "гениев", сопричастных "таинству личности" или там "мировой скорби": словом, в романтическом строю духовидцев, плечом к плечу с эдаким Толстоевским.
Еще затравка - куда более нужная - насчет иностранной литературы: об этом, конечно, надо думать и думать, тут конь не валялся, но когда Г.Хазагеров так это, по ходу дела зачисляет все (!) "русские переводы иностранных авторов" в состав "русской словесности" как ее "неотъемлемую часть", то как мне (переводчику!) это ни лестно, вынужден заметить, что перед нами симптоматичный уход от проблемы, т.е. готовность признать "словесностью", а уж тем более "литературой" любой ее суррогат (впоследствии у одного из "ответчиков" оказывается, что Ал.Маринина - это Достоевский сегодня, что не лишено некоторого остроумия).
В самом деле, затыкать дыры в сознании можно любыми книгами, то есть бумажными параллелепипедами - и мы тому были, есть и будем свидетелями в продолжающуюся советскую эпоху державной одержимости и бредового бескультурья.
Но все же немного о восприятии вопросов касательно чтения Толстого и Достоевского.
Многие опять же с ходу начинают высказывать соображения и оценки, не очень выношенные и не слишком продуманные, но всегда показательные для нынешнего состояния сознания, т.е. социологически. Вновь и вновь обнаруживается Православие с большой буквы, которым "ответчики" себя жалуют, сочувствуя лишенцу Толстому. О.В., скажем, замечает, что к "религиозности Т. никогда не имела доверия, поскольку воспитана в Православии". Трудно сказать, что это значит, - наверно, что бабушка за ручку в церковь водила, а дома молились перед едой и читали Евангелие (это еще в лучшем случае") - но что бы ни значило, то как думает О.В., Толстой где был воспитан? Уж не в православии ли? (И прописной букве здесь нечего делать). И если это не помешало ему написать свои трактаты (может, даже и помогло?), то не могло это помешать их прочесть, а уж "доверие" окажется или не окажется результатом прочтения. "Не имела доверия" заранее - просто значит "не читала". И, не прочтя, (или, что почти то же, не прочитав) трактатов Толстого, "ответчица" предполагает, во-первых, что поняла его "нравственную проповедь" и что, во-вторых, подметила у него "путаницу в устоях".
Нет никаких сомнений, что нравственно-религиозные искания Толстого (при том, что они гораздо более прочувствованы и осмыслены, чем нынешнее жалованное Православие) глубоко чужды и в основном непонятны нынешним русским читателям (на Западе и особенно в США, кажется, дело обстоит иначе; но оно иначе и обстояло изначально), но уж чего-чего, а "путаницы" у него днем с огнем не сыщешь. Честертон резонно замечал, что Толстой подозрителен ему тем же, чем восхищает - железной, несокрушимой последовательностью. В мыслях, во всяком случае. А стремление к железной последовательности в жизни и привело его в Астапово.
В заключение О.В. только и остается, что зачислить Толстого в "гении" (по российской привычке к Табели о рангах) и, тем самым от него окончательно отделавшись, отправиться "гулять вампиром". В добрый час, приятного аппетита! Но любопытно, что эта полная (и понятная) невосприимчивость к художеству (неотторжимому от идей) Толстого сопровождается вызывающими извинениями и даже признанием "художественного гения" - ладно уж, пусть он будет гений, что бы это ни значило.
Любопытно также, что от толстовского нравственного напора, который испытывал всякий его восприимчивый к слову читатель, можно отмахиваться не только Православием, но и католичеством, приписывая ему намерение "исправить" православие (?!) - вот уж чем Л.Н. не занимался! И если "произведения Толстого интересны" кому-то "как отражение русской жизни XIX в." - значит, они ему ничуть не интересны, потому что литература вообще не "отражает жизнь" (?), а преломляет ее, находит в ней внутреннюю форму, оттиск созидательного смысла, который, например, Гегель именует "абсолютным Духом" (несколько по-немецки), а вообще-то он называется иначе - ну, скажем, Логосом (это уже по-гречески). Но это так, к Слову пришлось, а "русскую жизнь XIX века" "отражает" вовсе не Толстой (и не Гоголь), а Боборыкин. Именно от Боборыкина и идет под знаменем Толстого советская литература. Ну, еще от Засодимского. Под знаменем Толстого и под водительством Бабаевского, пусть даже Леонова, она "отражает" нашу жизнь. Это тоже к слову.
К тому т.е., что и воспитанный на советской литературе, и оттолкнувшийся от нее, но не приобретший иного (совершенно иного) читательского опыта "пользователь" художественной словесности к Толстому заведомо окажется невосприимчив.
Вроде бы и к Достоевскому тоже, да вот не совсем так: в Достоевском русский человек, не будь дурак, нутром распознаёт вкусную и пряную достоевщинку и начинает его почитывать - особенно, конечно, "Бесы" и "Записки из подполья" ("Идиота" тож, там этой российской вкуснятинки хоть отбавляй). Недаром российские русопяты руками и ногами схватились за Достоевского и недаром какой-нибудь Анпилов хоть "Братьев Карамазовых", разумеется, и не читал, ан знает, что Митенька Карамазов для него - норма и недосягаемый образец. Попросту говоря, любимый герой нашего времени.
Однакож от Толстого не только, оказывается, отступаются, но и приступают к нему, как А.Д., останавливающийся, впрочем, на дальних подступах к "Анне Карениной", перечитывающий "Хаджи-Мурата" по поводу Чечни (вот бы узнать, что он при этом оттуда вычитал?), принимающий "толстовскую прозу" за "театр марионеток" (как иностранцы в пьесе Венички Ерофеева принимают метрополитен за балет) - и с отчетливым почесыванием в затылке помышляющий: а не замахнуться ли нам на перечтение "Смерти Ивана, нашего, Ильича"?
На "тему о том", чем ему интересны придирчиво отобранные художественные сочинения графа, А.Д. "рассуждать решительно отказывается", объясняя свой отказ "примерной" цитатой из якобы "Николаича" - приписывая ему при этом слова тайного советника фон Гете по поводу "Фауста" - что, мол, надо переписать "Войну и мир", чтоб ответить, что в ней сказано. Такого вопроса "Николаичу" никто не задавал (ясно даже и ежу, что он "хотел сказать" "Войной и миром"), и уж тем более не задают его А.Д. А его "отказ" просто-напросто означает отсутствие ответа. "Что характерно", как говорят персонажи Фазиля Искандера. Речь ведь вовсе не о том, петрил ли граф Лев (он же "Николаич") в литературе. Как раз не особенно (вспомним, какие, мягко говоря, дурацкие у него были претензии к Шекспиру) - но именно это принципиальное непонимание и входит в состав толстовского пафоса - вроде как Наташа смотрит на оперу Мейербера "Гугеноты", как баран на новые ворота - и в этом ее, наташина, прелесть.
Когда А.Д. зачем-то берет под защиту толстовский слог, для понта сравнивая его с набоковским (тот, мол, не хуже этого, а этот не хуже того), то это напоминает старую хохмочку музыковедов: "Хача турян лучше Чем берджи, но Шо стакович?". И то сказать - лучше - хуже - это не разговор. Почем знать, что лучше, что хуже?
Другие респонденты на вопрос о слоге отвечают более осмысленно. Тут ведь дело в том, что "обнажающий" и нарочито "кОрявый", как говорил Грорький, слог Толстого во всем его "львизме-толстизме" и обращенности к самому себе ("читатель" как таковой графа абсолютно не интересует, и "героя-читателя", который так нравится А.Д., у Толстого нет и не бывает. Обознались, А.Д. Нешто себя за читателя приняли? Обознались. Отойдите от зеркала.) - да, так вот толстовский слог убийственно содержателен, и то или иное его восприятие очень показательно.
И наконец, припечатав Толстого Бердяевым по Шафаревичу, наш А.Д. отсылает "вопрошателя"... нет, не туда, а в лавочку к Достоевскому, где, как он слышал, торгуют "устоями общественной нравственности" и еще кое-чем. Не верьте слухам, А.Д.: там ничем этим не торгуют. Зазывать - зазывают, а как зайдешь - окажешься либо в загаженном подполье, либо в раскольниковской каморке, либо и того чище - в свидригайловской баньке с пауками. В лучшем случае какая-нибудь разнесчастнейшая шлюха почитает вам что-нибудь их Евангелия - так это и Толстой, когда ему в "Воскресении" надоело корячить художественную прозу, пол-Евангелия переписал от руки.
В общем и целом если что отрадно, так это, что есть - или появляются - у Толстого еще неуверенные, но преданные и заинтересованные читатели. Потребен он, стало быть, и для души, и для занимательного чтения - а коли так, то найдет применение и как воспитатель совести в условиях ее полной атрофии. И нет такой точки, "после которой" (Г.Хазагеров) Толстой и даже Достоевский окажутся позади и "не скажут нам ничего нового". Слава Богу, если не скажут. Опасны как раз те, которые "говорят новое", опасны целеустремленные и жизнедеятельные оптимисты, "обустроители" России, Тьмутаракании или града Китежа.
С религиозностью Толстого "спорить" не надо, как не надо "спорить" с безрелигиозностью Шекспира. И ту, и другую надо вос-принимать как жизненно важное сообщение. Как, скажем, умел воспринять великие нравственные уроки Корана Александр Сергеевич Пушкин.
Что до респондентов по Достоевскому, то кое-что на этот счет уже сказано; вообще же когда откликаются и на Т., и на Д., то вторые ответы следуют из первых, более или менее предсказуемы: ясно же, что с позиций Православия окромя Достоевского нужны разве что молочные братья Леонтьев и Победоносцев (эх, Каткова-то забыли, что ж никто не выпустит сборник его донельзя злободневных нынче передовиц под заглавием, скажем, "И днесь, и присно"!). И неудивительно, конечно, что О.В., возражая "вопрошателю", выводит "систему представлений о св.Руси" из филофеевской максимы "Москва - третий Рим". Из максимы этой "складывается" совсем другое - распятая на дыбе Московия Иоанна Васильевича, который подгребает угольки под ноги обугленной жертвы. Или миллионы гнилых трупов в фундаменте Санкт-Петербурга. Или аракчеевские поселения и Священный Союз. Или... Но уж никак не Град Небесный, не достоевско-шатовско-версиловское видение, оплеванное в "Сне смешного человека" и наперекор всему и вся превознесенное в "Дневнике писателя".
ВидЕние, как понятно любому завалящему патриоту-публицисту, Советской Православной России.
Ну и, понятное дело, желательно по отношению к св.Достоевскому соблюдение неких "приличий" в смысле "не замай наших".
С позиций, с которых Толстой отвергается как "исправитель" православия, разумеется, неприемлем и Достоевский, но оказывается, что у нелюбимого Достоевского есть любимый роман (в данном случае "Братья К.", а мог бы оказаться и "Идиот". Вполне мыслимо неприятие Достоевского как душемучителя и одержимого провидца в сочетании с обожанием "Идиота" или "Подростка". Лично я наблюдал и тот, и другой варианты. А для читателя попроще сойдет в качестве Евангелия от Достоевского и "Преступление и наказание" - см., например, "Споры о Достоевском" Ф.Горенштейна).
Факт тот, что равнодушных к Достоевскому читателей его на Руси покамест не обнаруживается. И то сказать - от него не отбрешешься: на Толстого все-таки можно махнуть рукой: иди ты, мол, граф, туда и сюда, а по отношению к Достоевскому надо определиться, и определяются обычно с чувством, таким или сяким. И даже лихой отклик того же А.Д., что чуть не похерил Толстого, на глазах перерастает в эссе, которое и советую аж перечитать: явно наболело, и мыслей невпроворот, даром что лихость почти буденновская.
И наконец прекрасный в своем лаконизме отклик Г.Хазагерова. Там каждая фраза дрожит и расплывается, и каждая уместна, а под предпоследней - что поможет нам "скорее" Пушкин - готов подписаться.
Словом, хорошо сидим, братцы и сестрицы. Не жалею, что приставал к вам с вопросами.