Такой яркий феномен в крестьянском быту, как использование бани, нашел своеобразное отражение в верованиях, обычаях и обрядах русского народа. Интересные параллели между мытьем в бане и в печи встречаются в свадебной обрядности. Как известно, накануне венчания для невесты обязательно устраивали баню. В тех же районах, где бани отсутствовали, невесту перед свадьбой парили в печи[157].
С традицией мыться в печи связан и такой удивительный обычай. После того как в избе сбивали печь, ее протапливали и парили в ней кошку (или просто помещали ее в печку)[158]. Смысл обычая тот же, что и при запускании кошки в новый дом: в Дмитровском у. Московской губ. полагали, что кто первый вымоется в новой печи, тот вскоре умрет[159].
Парение в печи, как и в бане, было средством излечения от многих болезней[160]. Действительно, оно имело лечебный эффект, особенно когда для образования пара использовались настои и отвары трав. Баня в связи с приписываемым ей целительным эффектом фигурировала в различных магических действах. В Никольском у. Вологодской губ. после мытья в бане трижды «перенимали воду с каменки», т.е. пропускали через гальку, составляющую свод печки. Этой водой потом окатывались и пили ее, чтобы «не брали уроки» (болезни, порча)[161]. В некоторых местах больных грудных детей парили в печах вместе с собакой, чтобы болезнь перешла на животное[162]. Собаку потом умерщвляли, так как она уже считалась носительницей болезни.
В бане, по поверьям, всегда присутствует банный дух – банник (баенник), который убивает людей, посещающих бани после полуночи. Аналогии с русскими поверьями о банном духе отмечаются в фольклоре коми-зырян и других финно-угорских народов. Баня воспринималась то как святое, то как проклятое место. Банник – далеко не однозначный мифологический персонаж: он пугает, а иногда и убивает тех, кто ходит в баню поздно ночью, однако хорошо относится к роженицам[163]. В представлениях крестьян тех районов, где бани возникли недавно, банник не любит, когда парятся в печи. Приведу соответствующий рассказ: «Бабы, которые моются не в бане, а в печи, подвергаются опасности со стороны банного. Раз женщина в дер. Иванкине вечером залезла в печку попариться, а в избе никого не было. Банный пришел и так крепко приколотил заслонки, что потом еле отодрали. Женщину выволокли из печки чуть живую»[164]. Характерно, что вместе с баней на новые места переносились и связанные с ней верования и обряды. Это прослеживается по материалам, относящимся как к русским, так и к соседним народам. В частности, исследователи предполагают, что обычай предсвадебной бани у мордвы и марийцев появился под влиянием русских[165].
История возникновения и распространения традиционной черной бани имеет важное значение для понимания отдельных особенностей старинного севернорусского быта. Нет сомнений, что конструкция и функциональные особенности бани сохранили очень древний тип жилища Севера России. Эта мысль встречалась еще в работах Н.Н. Харузина[166], а затем и Е.Э. Бломквист[167]. Есть и лингвистические подтверждения этого вывода. Большое сходство в названиях бани и дома у финнов (pirt-ti – pertti, pirtti) и литовцев (pirtis – perkia)[168] говорит об их прежней нерасчлененности. У найденных археологами в Карелии остатков жилых построек XII в. также много общего с современными банными постройками[169].
Древнее жилище на восточноевропейском Севере имело множество параллелей в устройстве, планировке и функциональных особенностях с русской баней. В ранний период баню как отдельное строение не сооружали, ее функции выполняло жилище. Появление бани в виде отдельной постройки произошло примерно в конце предыдущего тысячелетия, хотя в разных социальных слоях, а тем более на разных территориях оно могло произойти и позднее. Неразделенная изба-баня долго сохранялась в «глухих углах». Жизнеспособность такой комбинированной жилой постройки демонстрируют некоторые описания позднего времени. Так, в XVIII в. баня использовалась в качестве временного жилища крестьянами Борецкого погоста Шенкурского у. Архангельской губ., избы которых сгорели[170]. Более широко баня использовалась в качестве постоянного жилища в Латвии и Литве[171]. Маловероятно, что прибалтийская баня-жилище сохранилась в таком виде с древности, и здесь, скорее всего, произошло «вторичное» появление функции жилища у бани под влиянием социально-экономических условий. Несмотря на это, данный пример показывает возможность выполнения древним жилищем и функции бани.
После обособления бани шла дальнейшая эволюция жилища. Баня же продолжала сохранять отдельные элементы его более древней структуры. Это хорошо прослеживается и в конструкции севернорусской черной бани. В наиболее архаичном варианте она представляла собой низкую, однокамерную срубную постройку с плоской крышей. Пола в бане зачастую не настилали, но он имелся в предбаннике, при наличии последнего[172]. Предбанник часто отсутствовал даже в начале XX в.[173]. В бане в углу у входной двери размещалась печка-каменка (сложенная из камней). Свод ее имел отверстия, оставленные специально для прохода дыма. Поверх них накладывали или насыпали мелкие камни, формируя ту часть, которую и называют «каменкой». Когда камни нагревались, их использовали для разогрева воды. На оставшиеся в каменке камни выливался ковш воды, пива, кваса или травяного настоя; жидкость, испаряясь, создавала соответственную «атмосферу» в бане. Труба у печи отсутствовала, а дым удалялся или через дверь, или через окошечко в стене: название «черная» и связано с топкой печи по-черному.
Хотя баня и сохранила ряд элементов древнего жилища, она не являлась его точной копией. Для бани многие детали жилища были не нужны, поэтому произошла их полная редукция. Но и оставшиеся детали позволяют восстановить основные особенности старинного севернорусского однокамерного жилища: внутреннее обустройство в соответствии с западнорусской планировкой, односкатная крыша, печь-каменка на низком подпечье.
Описанная конструкция представляет собой наиболее простой вариант бани. Пола не делали из соображений, что он «все равно сгниет», тогда как в архаичном прототипе данной постройки, имевшем другие функции, он, возможно, имелся. Отсутствие второй камеры, по-видимому свидетельствует об аналогичном строении древнего жилища VII-X вв., хотя и эта часть могла быть утрачена в процессе упрощения при специализации бани. В упрощенном варианте у бани не было и крыши, а только потолок с насыпанной сверху землей. На Русском Севере бани изредка имели плоскую односкатную крышу[174], но в настоящее время она почти повсеместно вытеснена двух- и четырехскатной, хотя в прошлом делалась достаточно часто. Очевидно, на том древнем жилище, которое послужило прототипом бани, сооружалась именно односкатная крыша. Этому есть подтверждение. На гравюре А. Хуте-ериса (Goeteeris), датируемой 1615 г. и приводимой А.А. Шенниковым[175], изображено жилище с плоской крышей и печью-каменкой, бытовавшее в районе Старой Руссы. Оно поражает почти полной идентичностью с черной баней, и отличается от нее лишь большими размерами. Из того же источника известно, что жилища такого типа в указанном районе встречались повсеместно.
Жилище, представленное на гравюре, имеет еще одну необычную деталь – печь-каменку, которая была характерна для черных севернорусских бань. Печь-каменка не обязательно складывалась из одних камней, когда при ее сооружении не использовался даже связующий раствор[176]. Встречались также каменки почти целиком глинобитные[177]. В начале XX в. стенки и свод таких печей в основном делали из кирпичей, скрепленных глиной. Печь-каменка отличается от обычных печей отверстиями в своде, поверх которого насыпаются камни. Такая конструкция была издавна характерна для строительных традиций Севера. Археологи обнаружили остатки подобных каменок в жилищах многих територий Северной Руси[178]. В Новгороде, где рано (с XIV в.) появились кирпичные печи, их своды выкладывались изразцами, имевшими небольшие отверстия для выхода дыма179. В отличие от северных областей, на юге в лесостепной зоне Восточной Европы в течение тысячелетий
 |
|
32. Варианты традиций мытья в печи и в бане. Рис. А.А. Желтова, 1999 г.:
1 – традиция мытья в печи в отдельных деревнях; 2 – мытье в печи в целом по уезду; 3 – мытье в печи детей при наличии бань; 4 – неполнота данных о «печной» традиции; 5 – отсутствие бань в отдельных деревнях; 6 – локальное наличие бань; 7 – господство традиции бани для всего уезда; 8 – предположительное господство традиции бани в уезде; 9 – границы губерний; 10 – границы уездов |
существовала цельно-глинобитная духовая печь [180]. Она-то впоследствии и развилась в так называемую русскую, которая вскоре стала основным типом печи в избе. Но в северных районах благодаря существованию другой традиции духовая печь поздно получила распространение. Еще в начале XX в. в глухих местах в жилищах могла сохраняться печка-каменка[181]. Возможно, наличие булыжников в наполнении глинобитных печей, встречающееся в некоторых районах Севера, – реликт старых методов сооружения печей[182].
Древнее жилище северных групп восточных славян было срубным и наземным (незаглубленным в грунт), такова и современная сельская баня. Для отопления помещения как в древнем жилище, так и в северной бане применялась печь-каменка. Можно утверждать, что в «образе» бани в общих чертах сохранился облик старинной северной избы.
Чтобы еще более прояснить вопрос о соответствии этих строений, можно сослаться на описание жилища восточных славян, сделанное в X в. арабским путешественником: «Холод в их стране бывает до того силен, что каждый из них выкапывает себе в земле род погреба, к которому приделывают остроконечную крышу. В такой погреб переселяются со всем семейством, и взяв несколько дров и камней, зажигают огонь и раскаляют камни на огне до красна. Когда камни раскалятся до высшей степени, наливают на них воду, от чего распространяется пар, нагревающий жилье до того, что снимают уже одежду. В таком жилье остаются до весны»[183]. Территориально это описание можно «привязать» к междуречью Волги и Оки, так как маршрут путешественников из восточных стран в это время шел через Булгарию и сведения, сообщаемые ими, обычно относятся к соседним с ней районам Киевской Руси. Аналогия между описанным жилищем и баней очевидна. Система отопления полностью соответствует той, что применялась в банных постройках. Странным в этом описании является лишь сочетание сооружения типа землянки с печкой-каменкой. Подобные жилища, но с глинобитной духовой печью в древности были характерны для Рязанской земли[184]. Печи-каменки же встречаются преимущественно в наземных срубных постройках северных областей. Такое необычное сочетание, как приведенное выше, могло возникнуть именно в районе между Окой и Волгой, куда шло переселение и с территории вятичей, и из словенско-кривичских мест. Кривичи и словене составляли основу образовавшегося в середине IX в. государства Рюрика, границы которого простирались до Оки[185]. Как видим, к X в. в районе Волго-Окского междуречья сочетались строительные традиции различных групп восточных славян.
Здесь уместно вспомнить уже упоминавшиеся бани-землянки (Поволжье и Псковская губ.), которые можно связать с описанным выше типом жилища. Однако существует и иное мнение. Так, Д. К. Зеленин считал, что бани изначально сооружались в землянках. Свои выводы он основывал на белорусском названии бани-лазня[186]. Однако известные по источникам белорусские лазни представлены только надповерхностными, срубными постройками[187]. Другой довод в пользу этой теории – название sauna, используемое у финнов применительно к самому типу жилища – землянке[188]. Все это наводит на мысль, что конструкции разных видов бань отражают по крайней мере два древних типа обустройства жилья, существовавших когда-то на Севере.
К характерным особенностям печки-каменки относится прием кипячения воды с помощью раскаленных камней, хотя он и возник задолго до появления этой конструкции печи. Таким способом нагревали воду в банях на Русском Севере, в Смоленской обл. и Прибалтийском регионе, а также там, где бани появились еще в древности с переселенцами из этих земель. Указанный прием применялся и для кипячения сусла при пивоварении. В местах же, где распространен обычай мыться в печах или где бани появились недавно, этим приемом почти не пользуются. Там и пиво варили в печах (в горшках и специальных сосудах – корчагах) пли на улице в котлах.
Так как в древности печи-каменки сооружали в жилищах, то их использовали и для приготовления пищи. Действительно, Т.Н. Потанин, проезжая по территории Никольского у. Вологодской губ. обнаружил факты, свидетельствующие о широком применении раскаленных камней. Здесь таким способом варили не только пиво, но и картофель, кипятили воду и стирали (бучили) белье. С помощью раскаленных камней варили также овсяный или пшеничный кисель для поминальной трапезы[189], что свидетельствует о большой древности подобного способа приготовления пищи, так как именно поминальные обряды сохраняют наибольшее число архаичных особенностей, давно вышедших из привычного обихода.
Бытовые традиции, связанные с печью-каменкой, имеют давние корни. Более того, сама ее конструкция была приспособлена для лучшего нагрева камней, которые в далеком прошлом накаляли на простом очаге. Для варки пива еще совсем недавно камни раскаляли на костре, составленном из смолистых кряжей. Время же, когда возник этот прием, трудно определить. Кипячение воды и приготовление пищи с помощью раскаленных камней единственно возможный способ при употреблении берестяных и деревянных емкостей, так как их на огонь не поставишь. При наличии глиняной посуды он уже неактуален, но глиняная посуда существовала еще во времена неолита (VI—III тыс. до н.э.). Это наводит на мысль, что способ нагрева воды камнями должен был возникнуть по крайней мере еще в мезолите. Известен он был не только на Русском Севере, но и в других странах и на других континентах, например у некоторых племен Северной Америки.
Наряду с названным приемом на Русском Севере издавна использовали нагрев пищи и воды в глиняной посуде. Печь-каменка оказалась мало приспособлена для установки внутри нее горшков, что компенсировалось разнообразными приспособлениями. Так, А.Н. Харузин описал каменку (Витебская губ.), перед устьем которой был сложен уступ (импровизированный очаг) и над ним помещали котел[190]. Впоследствии такая комбинация отразилась в русской печке, где на шестке делали жараток. Но не исключено, что существовали и другие варианты.
В заключение отметим, что не только территориальные различия в способах мытья, но и более мелкие детали – способ нагрева воды, топка бани по-белому или черному, несут определенную информацию о времени и происхождении миграционных потоков и о культурных влияниях на соседствующих территориях. Следует иметь в виду, что сельские бани на протяжении XX в. сильно видоизменились. Черные бани, в прошлом повсеместно господствовавшие, были вытеснены белыми. Появились вмазанные в печи котлы или другие приспособления для нагрева воды. Процесс внесения новшеств особенно усилился в последние четыре десятилетия, поэтому современная картина распространения бань и их особенностей уже мало соотносится с историческим прошлым.
1 См. библиографические разделы в монографиях: Народы Европейской части СССР. М., 1964. Ч. 1. Раздел «Русские»; Русские: историко-этнографический атлас. М., 1967; Этнография восточных славян. Очерки традиционной культуры. М., 1987; Русские. (Сер. «Народы и культуры»). М., 1997; 1999.
2 Чижикова Л. Н. Жилая, хозяйственная и общественная застройка // Русские. (Сер. «Народы и культуры»). С. 251.
3 РГАДА. Ф. 137. Оп. 1. Д. 15. Л. 52.
4 Громов ГГ. Русское крестьянское жилище XV-XVII вв. по письменным источникам // Вестник МГУ. История. 1965. № 6. С. 44-45; Рабинович М.Г. Русское жилище в XVII-XVIII вв. // Древнее жилище народов Восточной Европы. М., 1975. С. 165; Чагин Г.Н. Жилые и хозяйственные постройки // На путях из земли Пермской в Сибирь. Очерки этнографии северноуральского крестьянства XVII-XX вв. М., 1989. С. 95.
5 Шенников А.А. Крестьянские усадьбы XVI-XVII вв. (Верхнее Поволжье, северо-западная и северная части Европейской России) // Архитектурное наследство. М., 1963. Т. 15. С. 90, 98.
6 РГАДА. Ф. 615. Оп. 1. Д. 10441. Л. 7; Ф. 21. Оп. 2. Д. 47. Л. 144-145; Ф. 281. Оп. 17. Д. 11181.Л. 1.
7 Бломквист Е.Э., Ганцкая О.А. Типы русского крестьянского жилища середины XIX-начала XX в. // Русские: историко-этнографический атлас. С. 153; Осипов Д.П. Крестьянская изба на севере России (Тотемский край). Тотьма, 1924. С. 9-10.
8 Чагин Г.Н. Указ. соч. С. 99.
9 Лавров В.П. Архитектура Русского Севера // Архитектура СССР. 1938. № 12. С. 70.
10 Маковецкий И.В. Архитектура русского народного жилища. Север и Верхнее Поволжье. М, 1962. С. 13.
11 РГАДА. Ф. 214. Кн. 1522. Л. 30 об.
12 Чагин Г.Н. Указ. соч. С. 102.
13 Там же. С. 107. ]4ВГВ. 1880. №28. С. 1.
15 Кулжинский А.И. Описание города Белозерска 1678 г. // Изв. АО. СПб., 1861. Т. 3. Вып. 1. С. 223.
16 Муромцев ИМ. Городок Рахлей // ВГВ. 1845. № 38. С. 417.
17 История северного крестьянства // Архангельск, 1984. Т. 1. С. 360-363.
18 Подсчеты сделаны по архивным материалам: ГААО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 69, 75, 83, 87, 91, 94, 95, 135, 182-193, 236; Ф. 114. Оп. 7. Т. 1. Д. 1. Т. 2. Д. 2. Т. 3. Д. 3. Т. 4. Д. 4; Ф. 396. Оп. 1. Д. 32-84.
19 Крестинин В.В. Исторический опыт о сельском старинном домостроительстве двинского народа на Севере. СПб., 1785. С. 37, 46.
20 Чижикова Л. Н. Указ. соч. С. 258-260.
21 Лукомский Г.К. Вологда в ее старине. СПб., 1914. С. 38.
22 Там же. С. 223.
23 Чижикова Л. Н. Указ. соч. С. 257.
24 Пушкарев И. Описание Вологодской губернии // Описание Российской империи в историческом, географическом и статистическом отношении. СПб., 1846. Кн. IV. Раздел П. С. 32-33.
25 АРГО. Р. 24. Оп. 1. Д. 13. 1850 г.
26 ВГВ. 1875. №99. С. 9.
27 Там же. 1866. № 31. С. 303, 305; 1854. № 33. С. 350; № 34. С. 360.
28 Там же. 1857. № 20. С. 428.
29 АРГО. Р. 7. Оп. 1. Д. 62. Л. 30.
30 Там же. Р. 1. Оп. 1. Д. 49. Л. 7.
31 Там же. Р. 7. Оп. 1. Д. 73. Л. 10 об.
32 АГВ. 1852. № 22. С. 171-173.
33 АРГО. Ф. 24.0п. 1.Д. Ю5.Тетр. III. Л. 82-83 об.; Русские: историко-этнографический атлас. Карта 33.
34 АРГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 105. Тетр. III. Л. 50-66; Галюн С.Ф. Медико-топографический очерк западной части Палемской волости Великоустюжского уезда. Вологда, 1904. С. 8, 14; Витое М.В. Этнография Русского Севера. М., 1997. Карты № 1-2.
35 АРГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 2, 105; Р. 25. Оп. 1. Д. 5.; Русские: историко-этнографический атлас... Карта 28; Берг Ф.Н. Нечто о древности типов деревянных построек и резьбы в Важском крае // Памятники древней письменности и искусства. СПб., 1882. С. 2-А; Грязное П. Опыт сравнительного изучения гигиенических условий крестьянского быта и медико-топография Череповецкого уезда. СПб., 1880. С. 35, 53; Галюн С.Ф. Указ. соч. С. 8, 14; Россия. Полное географическое описание нашего отечества. СПб., 1900. С. 112-113; Витое М.В. Указ. соч. Карта № 4.
36 Шустиков А.А. Тавреньга Вельского уезда // ЖС. 1895. Вып. 2. С. 172.
37 АРГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 2, 105; Р. 25. Оп. 1. Д. 5; Р. 7. Оп. 1. Д. 100. Л. 2.
38 ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 122. Л. 2; Ф. 4389. Оп. 1. Д. 147. Л. 15; АРГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 105. Л. 89 об. 90 об.
39 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 147. Л. 15, 31.
40 Русские; историко-этнографический атлас... Карта № 37.
41 Едемский М.Б. О крестьянских постройках на севере России // ЖС. 1913. Вып. 1-2. С. 30-35; Иваницкии Н. Сольвычегодскии крестьянин, его обстановка, жизнь и деятельность // ЖС. 1898. Вып. 1. С. 16; Осипов Д.П. Указ. соч. С. 4-18; Берг Ф.Н. Указ. соч. С. 2-6; Витое М.В. Указ. соч. Карты № 21-30; Диалектологический сборник. Вып. П. Вологда, 1941-1942. С. 25.
42 Довольно полное описание строительных приемов и конструкций построек содержится в указанном исследовании М.В. Витова, в котором помещен картографический и табличный материал с подсчетами наличия тех или иных признаков жилища, в частности высоты срубов жилья, двора, подклетов, окон; самцовой конструкции крыши, типов входа в подполье, наличия полатей и потолка, видов плетней усадьбы.
43 Витое М.В. Указ. соч. Карта № 6.
44 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 147. Л. 4, 15.
45 Абрамов Ф.А. Собр. соч. Т. 3. Л., 1991. С. 209.
46 ГАВО. Ф. 4389. On. 1. Д. 147. Л. 4, 15.
47 Иваницкий Н.А. Материалы по этнографии Вологодской губернии // Изв. ОЛЕАЭ. М., 1890. Т. LXIX. Тр. Этн. отд. Т. XI. Вып. I—III. С. 31.
48 Шустиков А.А. Указ. соч. С. 172, 359-360.
49 Осипов Д.П. Указ. соч. С. 1-20.
50 Россия... С. 112.
51 Суворов Н.И. О коньках на крестьянских крышах в некоторых местах Вологодской и Новгородской губерний // Изв. АО. СПб., 1863. Т. IV. Вып. 2. С. 170; Берг Ф.Н. Указ. соч. С. 3 – 4.
52 Барадулин В.А. Уральская народная живопись по дереву, бересте и металлу. Свердловск, 1982. С. 10-13, 43.
53 Чагин Г.Н. Указ. соч. С. 135.
54 Сабурова Л.М. Сельскохозяйственные постройки для обработки и хранения зерна // Русские: историко-этнографический атлас. С. 99-104.
55 Чагин Г.Н. Указ. соч. С. 136-137.
56 Иваницкий Н.А. Материалы... С. 13.
57 Шустиков А.А. Указ. соч. С. 174.
58 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 147. Л. 11-11 об.
59 Романов К.К. Жилой дом в Заонежье // Искусство Севера. Л., 1927. Т. 1. С. 3-7.
60 Круковский М.А. Олонецкий край. Путевые очерки. СПб., 1904. С. 46-48; Дмитриевская Е. Русские крестьяне Олонецкой губернии // Зап. РГО. Отд.этн. СПб., 1873. Т. III. С. 161; Россия... С. 112.
61 АРГО. Р. 25. Оп. 1. Д. 5. Л. 3-3 об; Ф. 24. Оп. 1. Д. 105. Л. 3 об.-7 об., 113-115; Волков Н.Д. Удорский край. Этнографический очерк // Вологодский сборник. Вологда, 1879. Т. 1.С. 25-26; Попов К. Зыряне и зырянский край // Изв. ОЛЕАЭ. М., 1874. Тр. Этн. отд. Кн. 3. Вып. 3. С. 12,61.
62 Харузин Н.Н. Очерк истории развития жилища у финнов // ЭО. 1895. Кн.25. № 2. С. 54-96.
63 ЧижиковаЛ.Н. Указ. соч. С. 286; Сафьянова А.В. Народное крестьянское жилище Вологодской области // Фольклор и этнография Русского Севера. Л., 1973. С. 61-66.
64 Осипов Д П. Указ. соч. С. 15-16.
65 Там же. С. 16-17.
66 Там же. С. 18-19.
67 Герасимов М. О говоре крестьян южной части Череповецкого уезда Новгродской губернии // ЖС. 1893. Вып. III. С. 389.
68 Синкевич Г.П. Крестьянская изба Вологодского уезда // Социальная гигиена. М.; Л., 1926. № 7. С. 77-86.
69 Чижикова Л.Н. Указ. соч. С. 290-294; Сафьянова А.В. Указ. соч. С. 64-66.
70 Русские: историко-этнографический атлас. С. 158.
71 Там же. Карты № 26, 28, 33, 37.
72 Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 283-284; Бломквист Е.Э. Крестьянские постройки русских, украинцев и белорусов (поселения, жилища и хозяйственные строения) // Восточнославянский этнографический сборник. М., 1956. С. 337-345. (Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Т. XXXI)
73 Лебедева Н.И., Милонов Н.П. Типы поселений Рязанской области (По документам Рязанского областного архива и научного архива Рязанского краеведческого музея) // СЭ. 1950. № 4. С. 127.
74 Там же. С. 122.
75 Быт великорусских крестьян-землепашцев. Описание материалов этнографического бюро князя В.Н. Тенешева (на примере Владимирской губернии). СПб., 1993. С. 227-228.; Архив автора (Материалы экспедиции в Даниловский и Любимский районы Ярославской обл. 1996 г.).
76 Песселен Л. И. Постройки Бежецкого уезда // Верхневолжская этнологическая экспедиция. Л., 1926. С. 145.; АРЭМ (фонд и опись всюду одни и те же). Ф. 7. Оп. 1. Д. 1727. Л. 23 (Зубцовский у. Тверской губ.); Бломквист Е.Э., Ганцкая О.А. Типы русского крестьянского жилища середины XIX-начала XX в. // Русские: Историко-этнографический атлас. Земледелие. Крестьянское жилище. Крестьянская одежда (середина XIX-начало XX века). М., 1967. Карта № 35.
77 Бломквист Е.Э., Ганцкая О.А. Указ. соч. Карта № 35.
78 АРЭМ. Д. 369. Л. 20 (приход Мола).
79 Бломквист Е.Э., Ганцкая О.А. Указ. соч. Карта № 35.
80 Устное сообщение Л.Н.Чижиковой.
81 ПетерсонА.Ю. Латышское pirts и вепсское pert' в аспекте древнейших этнических связей // Этнические и лингвистические аспекты этнической истории балтийских народов. Рига, 1980. С. 106, 108.; Строгалыцикова З.И. Традиционное жилище Межозерья 1900-1960 гг. Л., 1986. С. 35.
82 Архив автора (Материалы экспедиции в Грязовецкий р-н Вологодской обл. 1997 г.); Артамонов ММ. Постройки Краснохолмского района // Верхневолжская этнологическая экспедиция... С. 38.
83 АРЭМ. Д. 203. Л. 4 (Грязовецкий у. Вологодская губ. 1899 г.).
84 Архив автора (Материалы экспедиция в Даниловский и Любимский районы Ярославской обл. 1996 г.).
85 АРЭМ. Д. 1727. Л. 23 (Зубцовский у. Тверской губ.).
86 Там же. Д. 619. Л. 2 об. (Солигаличский у. Костромской губ. 1898 г.)
87 Харузин А.Н. Славянское жилище в Северо-Западном крае. Вильно, 1907. С. 138.; Косич М.Н. О постройках белорусского крестьянина Черниговской губернии, Мглинского уезда // ЖС. 1906. Вып. 1. С. 89-90.
88 Лебедева Н.И. Жилище и хозяйственные постройки Белорусской ССР. Мозырский и Бобруйский округа по левому берегу Припяти и ее притокам. М., 1929. С. 68.
89 Лукачев П. Отчет об эпидемии скарлатины в 5-м врачебном участке Тотемского уезда // Врачебно-санитарный обзор Вологодской губернии (далее – ВСО ВГ). Вологда, 1907. Вып. 6. С. 25.
90 АРЭМ. Д. 203. Л. 4 (Грязовецкий у. Вологодской губ.)
91 Бломквист Е.Э. Указ. соч. С. 263.
92 АРЭМ. Д. 1822. Л. 6. (Романо-Борисоглебский у. Ярославской губ.).
93 Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1. М., 1986. С. 121.
94 В раннем средневековье бани византийско-персидского типа получили некоторое распространение в городах Волжской Булгарии (см.: Смирнов А.П. Древняя история чувашского народа. Чебоксары, 1948. С. 53.), но с XVI в. в Среднем Поволжье бани имели совершенно иную конструкцию и принципы отопления, а значит, и происхождение.
95 Лебедева Н.И., Милонов Н.П. Указ. соч. С. 127.
96 Зеленин Д.К. Указ. соч. С. 284.; Vahros I. Zur Geschichte und Folkore der Grossrassischen Sauna // FF Communications Helsinki. 1966. V. LXXX11. № 197. S. 49.
97 Писцовые книги Московского государства XVI в. Т. 1. СПб., 1872. С. 291-320.
98 АРЭМ. Д. 1727. Л. 23 (Зубцовский у. Тверской губ.); ПесселенЛ.И. Указ. соч. С. 145.; Артамонов М.И. Указ. соч. С. 38.
99 Бломквист Е.Э. Указ. соч. С. 252.
100 Попов Е.П. Эпидемия скарлатины в Богородской вол., Вологодского у. // ВСО ВГ. Вологда, 1907. Вып. 10. С. 890; Лукачев П.П. Об эпидемии скарлатины в Юркинской вол. Тотемского уезда // Там же. Вологда, 1907. Вып. 11. С. 862.; Пр-ский И. Баня, игрище и 6-е января (Кадниковский у., с. Никольское) // Современник. 1864. Вып. X. С. 499-522.; АРЭМ. Д. 272. Л. 14 (Кадниковский у. Вологодской губ.); Д. 338. Л. 17 (с. Брусенец и д. Монастыриха, Бережно-Слободская вол., Тотемский у. Вологодской губ.); Д. 369. Л. 20 (приход Мола, Тотемский у. Вологодской губ.); Д. 372. Л. 12 (Куракинская вол. Тотемский у. Вологодской губ.); Д. 379. Л. 23 (Тиксна, Тотемский у. Вологодской губ.).
101 Архив автора.
102 Витое М.В. Антропологические данные как источник по истории колонизации Русского Севера // История СССР. 1964. № 6. С. 81-109.
103 Ивановский А.А. Отчет о поездке в Архангельскую губернию летом 1910 г. // Сборник Новгородского общества любителей древностей. Новгород, 1911. Вып. 5.
104 Ефименко П.С. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии // Изв. ОЛЕАЭ. Ч. 1. Т. XXX. Тр. Этнографического отдела. Кн. 5. Вып. 1. М., 1877. С. 38.
105 Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI века. М., 1983. С. 207.
106 Бломквист Е.Э., Ганцкая О.А. Указ. соч. С. 138.
107 Беларускае народнае жылле. Мшск, 1973. С. 90-92.
108 Колчин Б.А., Янин ВЛ. Археологии Новгорода 50 лет // Новгородский сборник (50 лет раскопок Новгорода). М., 1982. С. 12, 72; ГолубеваЛ.А. Весь и славяне на Белом озере Х-ХШ вв. М., 1973. С. 87; Седов В.В. Жилища юго-восточной Прибалтики // Древнее жилище народов Восточной Европы. М., 1975. С. 293; Кирпичников А.Н. Раннесредневековая Ладога // Средневековая Ладога. Л., 1985. С. 3-26.
109 МонгайтАЛ. Старая Рязань. М., 1955. С. 66-67.; Раппопорт П.А. Древнерусское жилище // Древнее жилище... С. 120, 126.
110 Колчин Б.А., Янин ВЛ. Указ. соч. С. 25-26, 34.
111 Голубева Л.А., Кочкуркина С. И. Белозерская весь. Петрозаводск, 1991. С. 7; Седов В.В. Указ. соч. С. 276-301.
112 Седов В.В. Указ. соч. С. 290.
113 Строгалыцикова З.И. Указ. соч. С. 35.
114 Никольский Д.П. Кайваны или чухари//ЖС. 1895. Вып. 1. С. 16.
115 Бусыгин Е.П. Русское сельское население Среднего Поволжья. Казань, 1966. С. 234.
116 См.: Путешествие Абу Хамида Ал-Гарнати в Восточную и Центральную Европу – 1153 гг.). М., 1971. С. 43-44.
117 Смирнов А.П. Волжские Булгары. М., 1951. С. 210.
118 Бусыгин Е.П. Указ. соч. С. 235.
119 Там же. С. 234.; Смирнов А.П. Указ. соч. С. 78.
120 Бломквист Е.Э., Ганцкая О.А. Указ. соч. С. 152.
121 Бусыгин Е.П. Указ. соч. С. 236.
122 Шенников А.А. Длинный дом и крытый двор (Из истории строительной культуры крестьян лесной зоны Европы до конца XIX-начала XX в.). СПб., 1992. С. 121-122; Самоквасов Д.Я. Архивный материал. Новооткрытые документы поместно-вотчинных учреждений Московского государства XV-XVII столетий. Т. 2. М., 1909. С. 59-122.
123 Седов ВВ. Указ. соч. С. 286.
124 ГолубеваЛ.А., Кочкуркина СИ. Указ. соч. С. 7; ГолубеваЛ.А. Указ. соч. С. 65, 69.
125 ПВЛ. М.; Л., 1950. С. 228.
126 Там же. С. 216.
127 Там же. С. 208.
128 Житие преподобного Иринарха II Дубов И.В. И поклоняшеся идолу камену... СПб., С. 101 (прил. 8)
129 Грязное П. Опыт сравнительного изучения гигиенических условий крестьянского быта и медико-топография Череповецкого уезда. СПб., 1888. С. 53.
130 Бломквист Е.Э. Указ. соч. С. 344.
131 Шенников А.А. Двор крестьян Неудачки Петрова и Шестачки Андреева. СПб., 1993. С. 53-54,90.
132 Монгайт АЛ. Указ. соч. С. 40; Раппопорт ПА. Указ. соч. С. 137.
133 АРЭМ. Д. 538. Л. 5 об.
134 Угрюмое А. Кокшеньга. Архангельск, 1992. С. 41.
135 Vahros I. Op. cit. С. 49.
136 Угрюмое А. Указ. соч. С. 41-42.
137 ПВЛ. С. 209.
138 Беларускае народнае жылле... С. 91.
139 Ефименко ПС. Указ. соч. С. 25-26, 38, 41, 46.
140 Васильев ЮС. Феодальное землевладение на Ваге // Аграрная история Северо-Западной России (вторая половина XV-начало XVI в.). Л., 1971. С. 290-295.
141 Рабинович М.Г. Русское жилище в XIII-XVII вв. //Древнее жилище... С. 210.
142 Там же. С. 189-197.
143 ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 37.
144 Материалы по истории крестьянского и помещичьего хозяйства первой четверти века. М., 1951. Акт № 37 (Вологодский у., Мануйловская вол., деревни Давыдовская, Уточкина, Заречье, Угрюмова).
145 Бломквист Е.Э. Указ. соч. С. 328.
146 Базилевич К.В. Новгородские помещики из послуживцев в конце XV века // Ист. зап. . М., 1945. С. 62-80.
147 Новосельский А.А. Исследования по истории эпохи феодализма. М., 1994. С. 141.
148 Там же. С. 143.
149 Из былого прошлого нашего Севера // Изв. АОИРС. 1910. № 1. С. 20.
150 Пр-ский И. Указ. соч. С. 499-522.
151 Харузин А.Н. Указ. соч. С. 137. Экономический фактор в данном случае не играл такой роли, как привычные бытовые устои. Для сравнения: в Архангельской губ. бани имели самые бедные крестьяне, не державшие больше никаких других хозяйственных построек.
152 Бусыгин Е.П. Указ. соч. С. 235.
153 Архив автора (Ярославская обл. 1996 г.); Орлеанский А. Несколько сведений о санитарном состоянии деревни Галкина Богоявленской волости Варнавинского уезда // Врачебно-санитарный обзор Костромской губернии. 1905. Вып. 7-8. С. 31; Попов Е.П. Эпидемия скарлатины... С. 890.
154 Попов Е.П. Север Кадниковского уезда. Медико-топографический очерк шести волостей // ВСО ВГ. Вологда, 1909. Вып. 4. С. 299, 307.
155 Лебедева Н.И. Указ. соч. С. 68.
156 Материалы по истории крестьянского и помещичьего хозяйства... Акты № 17-22, 29.
157 Бломквист Е.Э. Указ. соч. С. 263.
158 Архив автора (Материалы экспедиции в Грязовецкий р-н Вологодской обл. 1997 г.).
159 Соловьев К.А. Жилище крестьян Дмитровского края. Дмитров, 1930. С. 176.
160 АРЭМ. Д. 372. Л. 12 (Куракинская вол. Тотемского у.); Артамонов М.И. Указ. соч. С. 38.
161 АРЭМ. Д. 224. Л. 3.
162 Сахаров И.П. Русское народное чернокнижье. М., 1991. С. 216.
163 АРЭМ. Д. 379. Л. 23 (р. Тиксна, Тотемский у. Вологодской губ.); Ильина И.В., Шабаев Ю.П. Баня в традиционном быту коми // Тр. Ин-та языка, литературы и истории. Сыктывкар, 1985. Вып. 32. С. 115-116. Во многих местностях существуют и обратные представления: банник наносит вред роженицам. См. Бломквист Е.Э. Указ. соч. С. 339.
164 АРЭМ. Д. 379. Л. 23.
165 федянович Т.П. Свадебные обряды финно-угорских народов Среднего Поволжья // Свадебные обряды народов России и ближнего зарубежья. М., 1993. С. 49.
166 Харузин Н.Н. Очерк истории развития жилища у финнов. М., 1895. С. 11, 14—15, 25.
167 Бломквист Е.Э. Указ. соч. С. 236.
168 Петерсон А.Ю. Указ. соч. С. 107-108; Харузин Н.Н. Указ. соч. С. 76.
169 Кочкуркина С. И. Корела и Русь. Л., 1986. С. 38.
170 Челищев П.И. Путешествие по Северу России в 1791. СПб., 1886. С. 144.
171 Петерсон А.Ю. Указ. соч. С. 108; Седов ВВ. Указ. соч. С. 293.
172 Косич М.И. Указ. соч. С. 89; Синозерский М. Домашний быт крестьян Левогской вол. Боровского уезда Новгородской губернии // ЖС. 1899. Вып. 4; Ефименко П.С. Указ. соч. С. 25.
173 Косич М.Н. Указ. соч. С. 90.; Бусыгин Е.П. Указ. соч. С. 233.
174 Ефименко ПС. Указ. соч. С. 38.; Ильина И.В., Шабаев Ю.П. Указ. соч. С. ПО.
175 Шенников А.А. Длинный дом... С. 119.; его же. Двор крестьян Неудачки... С. 50.
176 Харузин АН. Указ. соч. С. 183.
177 Ефименко П.С. Указ. соч. С. 25.
178 Раппопорт ПА. Указ. соч. С. 136; Голубева Л.А. Указ. соч. С. 87-102.
179 Колчин Б.А., Янин ВЛ. Указ. соч. С. 72.
180 Бломквист Е.П. Указ. соч. С. 256.
181 Меленьтьев В. Карельские сюжеты // Изв. АОИРС 1910. № 13. С. 22.
182 Иваницкий Н.А. Материалы по этнографии Вологодской губернии. Сб. сведений для изучения быта крестьянского населения России. Вып. 2. // Изв. ИОЛЕАЭ. Т. LXIX. Тр. Этнографического отдела. Т. 9. Вып. 1. 1890. С. 11-12.
183 Из «Книги драгоценных сокровищ» Абу-Али-Ахмед ибн-Омар ибн-Даста (~930-е г.) // Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870. С. 266.
184 Монгайт А.Л. Указ. соч.
185 ПВЛ. С. 214.
186 Зеленин Д.К. Указ. соч. С. 283.
187 Косич М.Н. Указ. соч. С. 89; Харузин А.Н. Указ. соч. С. 137-138; Беларускае народ-нае жылле... С. 90-92.
188 Харузин Н.Н. Указ. соч. С. 11, 14-15.
189 Потанин Г.Н. Этнографические заметки на пути от г. Никольска до г. Тотьмы // ЖС. 1899. Вып. 1-2. С. 194.
190 Харузин А.Н. Указ. соч. С. 183.
ГЛАВА 6
СЕВЕРНОРУССКИЙ КОСТЮМ
Развитие северного комплекса народной одежды (XII-XVIII вв.)
Многочисленными археологическими и этнографическими исследованиями доказано, что формирование основных элементов русского народного костюма, известного по материалам XIX-начала XX в., относится ко времени существования восточнославянского единства и Киевской Руси[1]. К XIV в., когда произошло разделение восточных славян на три ветви и сформировался сам русский народ, его одежда оставалась такой же, какой она сложилась в предыдущую эпоху[2]. Правда, судить о ней можно лишь ретроспективно при рассмотрении костюма более поздних времен, поскольку данные о нем скудны и фрагментарны.
О севернорусской одежде ранней поры известно очень мало. По-видимому, как и у всех славян-земледельцев, одежда, обувь, головные уборы северян изготовлялись из материалов, производимых в своем хозяйстве, – из растительных волокон, кожи, меха и шерсти домашних животных и в незначительной степени меха диких зверей (у охотников). По археологическим данным, на изготовление одежды шли ткани, особенно шерстяные, но очень рано в XI-XII вв. славянам были известны лен и конопля, и у них появились ткани из волокон этих растений (Новгородская земля)[3].
Самые ранние археологические известия о северном костюме ( в частности в Белозерье) относятся к древнему периоду – второй половине I тыс. – началу II тыс. н.э. и содержат данные о женском и мужском уборе не славянского, а финно-угорского населения – веси. Славяне еще только начали проникать на эту территорию и не оставили следа в находках той поры. Характер вещей племени веси свидетельствует о том, что весь была «связующим звеном» между прибалтийскими, поволжскими и камско-вычегодскими финнами. Именно на земле белозерской веси находился центр «финской непрерывности» – цепи Прибалтика-Приладожье-Белозерье-Волго-Окское междуречье-Прикамье. Появление вещей другого происхождения стало заметным при последующей славянской колонизации Севера[4].
Более поздние находки Х-ХП вв. дают основание судить о славянском производстве тканей для одежды. Распространение найденных в раскопках шиферных пряслиц на всей территории Древней Руси (на Русском Севере в ХП-ХШ вв.) говорит о существовании прядения и ткачества. И снова эти находки в вологодских землях найдены в основном в Белозерско-Шекснинском районе (еще начала X-XI вв.). В большом числе они известны по Кеме, на Волоке Словенском, по Шексне, на р. Юг, а единичные – в Вологде, на селище Гостинском в верховьях Северной Двины и на Выми[5]. Нужно заметить, что находки вещей, в том числе относящихся к элементам костюма – тканям, украшениям и предметам для их производства – пряслицам, тяготеют к водно-волоковым магистралям – путям проникновения славян на Север (особенно по Шексне, Сухоне, Северной Двине, Вычегде, Выми)[6]. Таким образом, археологический материал – древние вещевые находки, как и другие источники, подтверждают известный ход местной этнической истории.
Полные описания севернорусского костюма появляются в различных исторических документах XVI-XVII вв. Так, об одежде крестьян Великоустюжского края содержатся данные в материалах «Русской исторической библиотеки» (т. XII, XIV, XV), в документах по Устюжской епархии, подаваемых по случаю грабежей, – в «явках» с перечнем украденного имущества, в закладных, вкладных, в завещаниях и т.п. Встречаются данные о великоустюжском наряде и в расходных книгах монастырских вотчин («Акты Великоустюжского Михайло-Архангельского монастыря»), в описаниях, помещенных в «Чтениях в обществе истории и древностей российских» (М., 1872. Кн. XII). В них есть указания прежде всего на ткани, из которых шилась одежда. Это были домашнего производства сукна, холсты (льняные, пеньковые, бумажные), использовали и крашенины, а среди них и ту, что шла на изготовление холста-пестряди (в полоску, в клетку). Применяли и холст с набивным узором – выбойку, шерстяную некрашенную ткань – сермягу, шерстяную и полушерстяную с льняной или пеньковой основой – сукманину. Известны были разновидности сукна – летчина, настрафилъ. На рынках приобретали восточные ткани: атлас (с глянцем), объяръ (с золотыми и серебрянными узорами), хамьян (для подпушки, обшивки одежд), дороги (полосатая камчатая ткань), тафта, зенденъ, китайка (разновидности шелка), бархат (с ворсом), трип (шерстяная ворсистая ткань). Привозными были хлопчатобумажные миткаль, киндяк (желтый, кубовой), кумач (красный), мухояръ (бухарская бумажная с шелком или шерстью), бумазея (ворсистая). Цвета тканей были разные, но любили черевчатые, лазоревые, зеленые. Использовали в одежде мех и кожу[7].
Костюм устюжанок, описанный в этих материалах, состоял из нижней рубахи-исподки, туникообразной, с перегнутым на плечах полотнищем, длиной до ступней. По описанию голландского путешественника Корнелия де Бруина, рукава этих рубах были «до того широки и собраны в складки», что на них уходило до 16-17 аршин полотна[8]. Кроме исподниц носили верхние рубахи – кошули, верхницы, навершники. Поверх рубахи надевали сарафан с рукавами или без них. Это была накладная (через голову) или распашная (с застежкой спереди) одежда. По времени происхождения сосуществовали следующие виды сарафана: более ранний глухой сарафан (шушун, сушпан, сукман) и появившийся позже косоклинный распашной (ферязь, саян, шубка) с разрезом спереди и на пуговицах, с клиньями, с широкими проймами, мог быть на подкладке, а зимой на меху; бытовали и холодные сарафаны без меха – шупка. Поверх сорочки и сарафана могли надевать легкий с рукавами летник. Уличной и мужской, и женской одеждой была однорядка – шерстяная, распашная, без воротника, с длинными рукавами или прорехами для рук у пройм. У женщин имелись опашни свободного покроя из шелка, на подкладке, с рукавами, носившиеся внакидку. Верхнее платье у крестьянок было одинаковое с мужским: сукни – накидки на подкладке, япанчи – безрукавые шубейки. Женские шубки шились из соболя, овчины, белки, покрывались тканью (кошули). На головах девушки-устюжанки носили короны или перевязки, украшенные жемчугом и бисером, а женщины – волосники (сетки с околышами), подубрусники (чепцы). Поверх этих уборов зимой надевали меховые шапки. Обувью женщинам служили башмаки и очень редко сапоги из цветной кожи, вышитые жемчугом.
Мужчины-устюжане носили рубахи, которые и в XVII в. оставались еще туни-кообразными и без ворота, поверх нижней рубахи надевали верхницу с подшивкой-подоплекой, которая спускалась спереди и сзади треугольным выступом, рубахи носились навыпуск, подпоясывались поясами[9]. Нательные мужские порты шились из холста-крашенины, подвязывались шнурком (гашником), поверх них зимой надевали штаны из сукманины. На рубаху надевали зипун (вид куртки), на него – кафтан. Существовали местные разновидности последнего, шились они из сукна, а полукафтанья – из тафты и бумазеи, зимой на меху. Из головных уборов той поры известны меховые шапки, треухи (с тремя лопастями). Обувью крестьянам служили сапоги с короткими голенищами, башмаки – моршни, коты, поршни, доходившие до голени и повязывавшиеся оборами поверх онучей. Рабочей обувью были лапти и у леди (меховые сапоги).
Древние элементы местного костюма, как мужского, так и женского, частично сохранились в крестьянской одежде конца XIX-начала XX в. в районах Устюга, Сольвычегодска и в верхнедвинских деревнях, но в основном уже в первой половине XIX в. не было полного комплекта одежды, известного в XVII в.[10]
Аналогичные данные по народному костюму находим в «Известиях Археологического общества», поместивших на своих страницах документы и материалы, собранные вологодским историком Н.И. Суворовым. В них имеются описания костюмов XVII в. богатого посадского человека из Вологды, крестьянина и вологодского архиепископа.
Костюм богатого горожанина Ивана Скрябина, судя по этим описаниям, отличался от простонародного лишь разнообразием и использованием дорогих материалов. У этого горожанина хранились «бумазея разных цветов, четыре кумача черчатые, сукна одинцовово зеленово половина целая.., яренку мурам зеленово.., девять лап волчьих на рукавишное дело...»[11]. Его костюм составляли «...полукафтанье... у него тринадцать пуговиц серебряных, решетчатое дело.., кафтан кострожной темно-серой с нашивкой шелковой, кошуля заячинная под вишневым кумачем, полукафтанье суконное... кафтанишко суконное... две шапки... у обеих тульи собольи, у одной окол лисей, у другой с пухом... Шапка мужская вершок белой суконной испод и окол соболей... другая шапка вершок черчатой суконной испод овчинка ордин-ская... штаны полотно астрадамское...»[12]. В этом описании указана в основном верхняя одежда – кафтан, кошуля, полукафтанье и некоторые головные уборы – разного вида шапки.
Богаче и разнообразнее был наряд богатой горожанки, описание которого приведено в те же материалах. Судя по нему, верхнюю одежду жительницы города составляла «...однорятка женская сукно Карамзин малиновый цвет, у ней двенадцать луговиц серебрянных большие сканное дело, плетень золотной, да однорятка женская ж вишневая, пуговицы оловянные.., шубка дорогильная, желтая, нашивка шелковая с золотом, круживо мишурное с пухом у него ж четыре пуговицы серебрян-ные, шушун суконный черчатой, нашивка шелковая с золотом, круживо мишурное с пухом, у него ж десять пуговиц серебрянных.., шубка киндяшная, черчатая, с пухом.., юфть кож красных... Кошуля заячинная.., другая овчинная.., два кафтана шубные нагольные.., шушун суконный... воротовой.., сукно анбургское, зипун сермяжный, япанча белая валеная – ожерелье жемчужное.., перевязка жемчужная. Шапка женская пух бобровый вершек золотной на вершке круживо и опутины жемчужные...»[13] В этом описании перечислена женская нагрудная и верхняя (мужская и женская) одежда, указаны разнообразные украшения костюма, а из головных уборов – перевязка и шапка.
Еще богаче была одежда архиепископа, на которую шли дорогие материалы – »тавта двоеличная», песцы на шубу, «сафьян лазоревый» на сапоги, а из более простых тканей шились «свиточки» (из «суконци черного»), подкладка под рясу (из холста-«крашенины»)[14].
В описании и мужского, и женского наряда не говорится о том, как сшита та или иная вещь, ее покрой остается не известен, а между тем этот признак народного костюма оставался устойчивым на протяжении веков, играл знаковую роль, становился традиционным и воспроизводился всегда, когда шился тот или иной предмет одежды. Последнее относится и к крестьянскому костюму, наиболее и дольше всех сохранявшему традиционные черты. Этому находим подтверждение в описании «старинного крестьянского имения» XVII в. – порты (одежды) и украшений: «Над воротами в клети подголовок, а в нем оклады образов.., женская цепочка... с крестом.., два портища пуговиц серебрянных мужских незолоченых... да портище женское серебряное ж.., серьги да чюсы женские с жемчуги, чюсы золоченые.., десять персней женских серебряных.., кокошник женский жемчужный... В чюлане кафтан холодной кострешной пуговицы обшиты шелком; шуба овчинная крыта крашениной у нее двенадцать пуговиц медных.., шубка женская под крашениной, испод заечинной воротовой у нее две пуговицы оловянные; шубка кумашная холодная, уложена холстом, пуговицы оловянные мелкие; треух – испод лапки куньи, покрыт китайкой красный, обложен пухом бобровым. Да лоскутье исподенка белья ... пряжи льняной... чюлки вязаные из шерсти овечьей.., четыре овчины деланые перенишко да две подушки... Кафтан сукна одинцовово васильковый... подложен холстом, полы и кругом подложен кумачем, пуговицы шелковые.., два очелья новые кокошников... местами шито золотом, кокошник дирчатой, восемьнадцать очелий убрусных.., скуфья суконная.., шапка вершок суконный испод и околыш куней.., портки ребячьи пестрядиновые»[15]. Как видно, элементы одежды те же, что и у городского костюма: из верхней одежды – кафтаны (мужской и женский), шубки, скуфья; из нижнего белья – исподенки льняные (рубахи), из головных уборов – мужские треух и шапка-вершок, женские очелья, кокошник; шерстяные чулки, детские портки (штаны). Сведения о покрое отдельных вещей и в этом описании отсутствуют.
Такой примерно была одежда на всем Севере, лишь в некоторых местах на ее изготовление шло много меха (в северных таежных районах у промыслового охотничьего населения). Меховая одежда изготовлялась и продавалась в центральных и северо-восточных вологодских районах (Устюг, Сольвычегодск). В XVII в. на рынках этих городов можно было увидеть «собольи околы, исподы, подскоры, собольи шубы и кафтаны, шапки-треухи, рукавицы»[16].
По документам XVI-XVII вв. известна и рабочая одежда крестьян, состоявшая в основном из тех же предметов, что и обыденная, но имевшая различные локальные особенности в зависимости от того, на каких работах в той или другой местности она применялась. Ее разнообразие отражалось в многочисленных названиях, бытовавших у крестьян и ставших этнотерминами. Так, например, рабочие рукавицы у севернорусских крестьян – «вологоцкие рукавицы дубленые на страду» (овчинные), «ловецкие рукавицы» (на охоте) – имели 37 вариантов названий: среди них – рукавицы, вязанцы, голицы (общерусск.), варенги (Устюг, Тотьма, Сольвычегодск, Вага), суконные вачеги (севернорусск.), нижние рукавицы-исподки (названы, как и нательные рубахи; бытовали в Олонецком, Устюгском, Сольвычегодском, Важском уездах и до Зауралья) и т.д.[17]
Из приведенных кратких описаний видно, что уже в этот ранний период существовало большое разнообразие народного костюма, а следовательно, были известны и многочисленные наименования отдельных его элементов, что удается проследить по более поздним свидетельствам. Только по одним приведенным выше наименованиям рукавиц, если их «положить» на картографическую основу, можно уловить существование ареалов на территории Севера, точно так же, как и по распространенному там всему комплексу одежды.
В целом одежда в XVI-XVII вв., сохраняя общерусские черты, шла в своем развитии по пути дифференциации. Это относится и к севернорусскому костюму. Существовали его локальные варианты, в них прослеживались социальные различия, выражавшиеся не только в применении определенных материалов для изготовления, но и отличавшиеся характером – убранством, иногда покроем, составом отдельных частей. Крестьянская одежда сохраняла традиционность, обладая устойчивостью форм, ярко выраженным своеобразием, так называемой этнической спецификой. Иногда в костюмном комплексе присутствовали некоторые архаические виды крестьянской одежды, он был недорогой, нарядность была присуща праздничному костюму. Правда, со временем одежда сельских жителей стала испытывать влияние со стороны городской культуры[18]. В XVIII-XIX вв. углублялся процесс социальной дифференциации костюма. Городская одежда все дальше уходила от традиционных норм, а крестьянская же еще долго сохраняла свою устойчивость, хотя и в ней появлялись различные новшества.
Севернорусский костюм XIX-начала XX в.
О севернорусском костюме этого периода есть многочисленные свидетельства в материалах, описаниях и этнографических обследованиях народной культуры северян. Как и в предшествующее время, в домашнем хозяйстве производились ткани и другие материалы, которые шли на изготовление одежды. Основными из них были холст, сукно, полусукно. Холст получали из волокон льна и конопли: хрящем называли грубый холст, портном – холст средних и лучших сортов. Сукно изготавливали из шерстяных овечьих ниток, а полусукно – на основе льняной или конопляной пряжи с шерстью. Сукно было сермяжным (грубое) и пониточным (средних сортов). Обработка растительных волокон и шерсти, прядение и ткачество являлись однотипными на всем Севере: сходны орудия труда и их терминология. Холсты были однотонными и узорными – пестрядинными – в полоску и клетку. Пестрядь отличалась сочетанием красного, зеленого, желтого и синего цветов. Крестьяне использовали природные красители – настой коры ольхи, ивы, березы, травы зеленицы и даже железных предметов. Процесс крашения природными красителями был длительный и требовал парения пряжи в русской печи. С конца XIX в. этот процесс ускорился в результате применения анилиновых красок. Сотканные шерстяные ткани обрабатывались дополнительно: их замачивали в кипятке и мяли, пока они не становились мягкими и шерстяная пряжа равномерно не затягивала холщовую основу. Обработка кожи, меха и производство тканей существовали повсеместно в вологодских и олонецких деревнях. Производство сукманины и ее реализация были статьями дохода крестьян, особенно в Устюгском, Сольвычегодском, Яренском уездах[19].
Еще с XVII в. крестьяне производили набивные ткани. Способ набивки рано вышел из домашнего производства, в отличие от ткачества, и сосредоточился в ремесленных мастерских-красильнях (синильнях). Последние были нередки в волостных центрах и в начале XX в. Ткани-нябойки шли на праздничную одежду. Их рисунки и расцветка оказывались одинаковыми на всем Русском Севере[20]. В различных исследованиях высказывалось мнение, что Русскому Северу не присуще многоцветье и яркость красок тканей (южнорусская черта), что основными цветами там были красный и белый. Если же встречалось многоцветие, то его относили к «нерусским истокам» на Севере. Но, как было выяснено, существовали «гнезда» северного мно-гоцветия и именно в пределах вологодских земель, особенно в Великом Устюге и прилегающих к нему районах. Из других земель к этому ареалу можно отнести архангельский Приозерный (сельсоветы Архангельский и Чурьега) и Каргопольский (Ошевенский сельсовет) районы. Происхождение многоцветия в северном ткачестве Г.С. Маслова отнесла к позднему времени, когда русское население здесь сформировалось окончательно и стало превалирующим во всех районах, т.е. эта черта не могла быть древним «нерусским истоком»[21].
 |
 |
|
1. Образцы ткани-набойки XVIII в., изготовляемой на полотняной фабрике в Устюженском у.: а, б (ГАВО. Ф. 1218 Оп. 1 Д. 9. Л. 1, 3) |
|
 |
 |
|
2. Ткани домашнего производства из деревень Вожегодского р-на (а – д) Фото С. Н. Иванова, 1986 г.: а – для юбки-пестряка, сотканной в доску, из д. Гошково |
б – для шерстяного доловика из д. Вершина |
 |
 |
|
в, г – набойки для украшения полотенец из деревень Ручевской и Семеновской |
|
 |
|
| д – набойные доски из красильной мастерской В.М. Лепёшкина в Каргополе (ВГМЗ. 369/45,48,27,33) | |
Кроме тканей своего производства, на Русском Севере издавна распространялись привозные ткани, даже заграничные. С XVI-XVII вв. иностранные купцы имели свои «резиденции» в Архангельске, Вологде, Великом Устюге и через рынки этих городов шли их товары, в том числе и ткани. Для шитья одежды здесь рано начали применять шелковые атлас, тафту, камку, хлопчатобумажные киндяк, зеньдень, кумач, шерстяные – амбургское (гамбургское) сукно, мухояр, летчины и др. Эти ткани шли как на одежду горожан, так и на костюм зажиточных крестьян ближних к городам селений. Крестьяне широко использовали, особенно со второй половины XIX в., фабричные ситец, сатин, сукно, батист, миткаль, китайку, кисею, грезет. Они покупали не только ткани, но и фабричную пряжу и применяли ее в домашнем производстве праздничной одежды и нарядных поясов.
Помимо производства тканей на Севере существовали различные ремесла по изготовлению украшений для костюма узорное ткачество, а также широко распространенный в северных деревнях кушаний промысел (из вологодских районов особенно в Красноборске Сольвычегодского у.). Наряду с ними, широко бытовала вышивка на различных изделиях. Ткачество и вышивание являлись постоянными занятиями женщин и девушек в зимний период (см. раздел «Вологодская вышивка»). Для некоторых вологодских районов было характерно вышивание золотыми нитками – золотое шитье. «Мастерские» золотого шитья издавна существовали в Сольвычегодске в имении Строгановых, в деревнях по Сухоне (Тотемский, Устюгский уезды), где в крестьянских избах и монастырских кельях шили золотом пелены, покровы, плащаницы, украшения для крестьянской и городской одежды и головных уборов[22].
Костюм северян в XIX в. сохранял свои единые для всех мест традиционные формы, многие из которых вели свое начало с глубокой древности. В то же время северная одежда отличалась местным разнообразием видов, сложившихся в процессе исторического развития населения отдельных регионов. В ней подчас оказывались уловимы сочетания различных элементов, которые были свойственны костюму разных местностей или групп народа. «Не обошли стороной» народную одежду и новые веяния в социально-экономическом развитии русской деревни, особенно второй половины ХIХ-начала XX в. Это привело не только к использованию фабричных материалов, но и к сочетаниям нового и старого как в крестьянском быту в целом, так и в отдельных формах народной культуры, в том числе в одежде.
Севернорусский комплекс женской одежды, каким он известен по материалам XIX в., составляли рубахи, сарафаны, передники, высокие головные уборы, нагрудная одежда (душегреи и др.)[23]. Нательная рубаха из белого холста – исподка состояла из двух частей: верхней – рукавов и нижней – становины (или верхней – воротушки и нижней – подставы, станушки в Белозерском, Грязовецком уездах). Если ранние формы рубахи, известные с XVI-XVII вв., имели туникообразный покрой, прямые рукава со скошенными клиньями и прямоугольными вставками-ластовицами, то в XIX в. стан рубахи сшивали из нескольких продольных полотнищ, она имела наплечные прямые вставки-поли/ш (наплечники в Великокоустюжском у.), пришитые по утку, или цельный безполиковый рукав, а также сборки у ворота. Еще более поздний вариант северной рубахи имел так называемые слитные полики, выкраиваемые вместе с рукавами. Но это уже достигалось путем кроя из широкой покупной ткани, а не из домашнего холста. Девичьи рубахи конца XIX-начала XX в.
 |
 |
|
3. Женские рубахи-исподки (а – е): а – со сборкой у ворота и тканым украшение подола Фото Т. А. Ворониной, 1986 г. |
б – на кокетке с браным украшением стана из д. Семеновская Вожегодского р-на Фото С. Н. Иванова, 1986 г. |
 |
 |
|
в – на кокетке с вышивкой и кружевами из д. Черепаниха Тарногского р-на Фото С. Н. Иванова, 1981 г. |
г – со сборкой у ворота, с вышитыми и ткаными украшениями из д. Черняково Тарногского р-на. Фото С. Н. Иванова, 1981 г. |
 |
 |
|
д – верх рубахи со сборкой и вышивкой из д. Черепаниха Тарногского р-на. 1920-е годы. Фото С.Н. Иванова, 1981 г. |
е – верх рубахи с плечевыми вставками и тканым украшением из Тотемского р-на. Фото Т.А. Ворониной, 1986 г. |
могли иметь кокетку без прорези спереди. Этот вариант рубахи «пришел» в деревню из города (северо-запад и северо-восток Вологодчины). Обычно рубахи богато украшались. Вышивку, а иногда и тканый узор наносили на плечевые полики (наплечники), подолы, кокетки (Сольвычегодский, Белозерский, Вытегорский, Тотемский, Устюгский, Череповецкий уезды). Рукава у запястья собирали в сборку, а иногда пришивали к ним оборку (Устьсысольский, Кадниковский уезды), рукава с обшлагами оставались у рубах пожилых женщин. В начале XX в. рукава нередко шились из ситца, а станина – из домотканины (Сольвычегодский, Белозерский, Вытегорский, Череповецкий, Устьсысольский уезды). Известен еще один вариант рабочей женской рубахи у населения Устьсысольского у. – дудник, который шился как длинная мужская рубаха из грубого желтого сукна.
В Вологодском крае можно выделить разные типы рубах, существовавшие во второй половине XIX-начале XX в.: 1) с прямыми поликами (северо-запад – Вытегра и Вельск), 2) с цельным рукавом (запад – Череповец, Кириллов; центр – Вологда, Кадников, Вельск, Тотьма; юго-восток – Никольск), 3) с кокеткой (северо-запад – Кириллов-Белозерье; юго-запад – Устюжна, Череповец; центр – Кадников; северо-восток – Великий Устюг), 4) с круглой вставкой у ворота (северо-запад – Кириллов, Бе-лозерск)[24].
Рубаху с прямыми поликами, пришитыми по утку, на Севере носили с сарафаном. Этот комплекс одежды стал общерусским. Сарафан, появившийся еще в древнерусское время как одежда феодальной знати, постепенно распространился у всех слоев населения. В петровское время с переходом знати к западноевропейским формам одежды сарафан продолжал быть принадлежностью убора крестьян и части горожан. Его носили и на Севере, и в средней полосе России, и на юге. В XVII-XIX вв. появлялись различные его модификации, иногда существовавшие одновременно, а в XIX-начале XX в. отдельные его виды различались по покрою, ткани, расцветке, названиям[25]. На Севере в XIX в. еще встречался архаический вид сарафана – глухой, сшитый из шерстяной домотканины белого или темного цвета, с цельным центральным полотнищем, перегнутым на плечах. Он назывался шушуном (Череповецкий, Каргопольский, Устьсысольский уезды), сушуном (Белозерский у.), шушпаном (Кадниковский, Вельский уезды) и был частью костюма старых женщин, иногда девиц. Древний шушун существовал еще в новгородское время и распространился во многих землях новгородского влияния. Сохранялись в XIX в. свадебные и праздничные шушуны-атласники у крестьянок Кадниковского и Устюженского уездов: «...на ее могучих плечах дорогой-от атласничек»[26].
Глухой сарафан уступил место косоклинному, широкому, распашному, просуществовавшему до середины XIX в., когда он почти повсеместно стал вытесняться круглым, или московским сарафаном, прямого покроя из нескольких полотнищ (до пяти-шести – у сарафанов из вельских, устюгских, устьсысольских деревень), на лямках или с лифом (намышники, нарушники – в Вельском и Кадниковском уездах, накапники – в Кадниковском, нарукавники, сажёнки – в Белозерском)[27]. Северные сарафаны имели разные названия в зависимости от материала, расцветок, покроя: пестрядинники (Вытегорский, Каргопольский уезды), крашенинники (Тотемский), с намышниками (Вельский, Кадниковский), ситцевик (Каргопольский), набивник (Каргопольский у.).
Если повседневные сарафаны были шерстяными или холщевыми, то праздничные шились из дорогих шелковых или ситцевых тканей и богато украшались парчовыми лентами, позументами, иногда пуговицами (олонецкие, череповецкие, белозерские, кирилловские, вельские, кадниковские). О праздничных нарядах вспоминали деревенские жители – герои повести Ф. Абрамова «Мамониха»: «...в старом-престаром сарафанишке аглицкого ситца, какой, бывало, надевала ко великим празд-
 |
 |
|
4. Покрой женских рубах (из кн.: Крестьянская одежда населения Европейской России (XIX – начало XX в.). М., 1971. С. 115, 117,119,123):
а – вороток с узорным тканьём из с. Кокшеньга Никольского у.; |
б – вороток из белого миткаля из г. Сольвычегодска; |
 |
 |
|
в – станушка из Каргополья; |
г – девичья рубаха-круглолица, украшенная кумачом и узорным тканьём, из д. Стешинской Вельского у. |
 |
 |
|
5. Сарафаны (а – е) Фото С. Н. Иванова, 1981 г. и 1986 г.: а – пестряк с глухим лифом из д. Горшково Вожегодского р-на |
б – домотканый сарафан с глухим лифом из д. Черепаниха Тарногского р-на |
 |
 |
|
в – сарафан-шерстяник начала XX в. Из д. Черняково Тарногского р-на |
г – атласник 1940-х гг. из д. Черняково Тарногского р-на |
 |
 |
|
д – сарафан пестряк 1926 г. из д. Мигуевской Вожегодского р-на |
е – покрой и вид сарафанов с клиньями и подклинками из деревень Большой двор и Крылоско Великоустюжского у. (Из кн.: Крестьянская одежда… Рис. 129, 130) |
никам»[28]. О нарядных сарафанах есть упоминания и в местном фольклоре. В игровой песне крестьян Кадниковского у. говорилось:
Сошьём Дуне сарафан...
Сарафанцик со пером,
Со широким кружевом...
Коробейкю запирай,
По праздницькям надевай [29].
В конце XIX-начале XX в. на Вологодчине встречались сарафаны разных типов: 1) прямой на лямках (повсеместно, кроме Грязовецкого у.), 2) распашной косо-клинный (северо-запад, кроме Кириллова и Белозерска; северо-восток – Великий Устюг), 3) прямой с лифом (центр, юго-запад, север и северо-восток), 4) глухой ко-соклинный, архаичный (Устюжна Железнопольская)[30].
Поверх сарафана надевался передник. Ранний его вид – на завязках – крепился выше груди, иногда к нему пришивалась грудка с тесемками, завязывавшимися на шее. С конца XIX-начала XX в. существовали фартуки новых покроев, закрывавшие перед сарафана от талии вниз. Само название фартук прижилось в Никольском и Устюженском уездах («...кажнёй праздник фартук разной...»), в остальных уездах его называли по-старому – передник. Праздничные фартуки украшались кружевами, прошвами, лентами. Различные типы передников были выявлены во второй половине XIX-начале XX в. в Вологодском крае: 1) туникообразный (запад – Устюжна, Кириллов), 2) длиный, укрепленный выше груди (центр – Вологда, Кадников, Тотьма; север – Вельск; северо-восток – Устюг), короткий по талии (повсеместно, кроме Грязовца)[31].