|
Клюев Н.А. Звук ангелу собрат
: Избранное. – М. : Издат. дом «Исток», 2004
Содержание
Проснись!
Прошли те времена, когда нелицемерно
Песни о мертвом женихе (Вы не пойте, вихри
звонкие)
Под плакучею ракитой
Ржавым снегом-листопадом
Уж опозднилось… Скоро ужин
Бабка тачает заплаты
Я родился в вертепе
Дует зимник, кренит ели
Из подвалов, из темных углов
Я обижен сестрою родимой, домашней
Проклята верба, слезинка
Воры в келье: сестра и зять
Заутреня в татарское иго
Потемки – поджарая кошка
Незримая паутинка
Дремлю с медведем в обнимку
Люблю поленницу дров
Я построил воздушный корабль
Милый друг, из Святогорья
Наша русская правда загибла
Вспоминаю тебя и не помню
Кнут Гамсун – сосны под дождем
Годы (Я твой, любовь!)
Из предсмертных песен (Змея змею
целует в жало)
ПРОСНИСЬ!
Проснись, проснись!.. Минула ночь,
Исчезли пенные туманы,
И на прохладные поляны,
На изумрудные леса
Глядят с улыбкой небеса...
Проснись! Усталость превозмочь
Ты должен в праздник Воскресенья,
В великий праздник обновленья –
Из сердца злобу вырвать прочь!..
<1905>
* * *
Прошли те времена, когда нелицемерно
Мы верили с тобой в божественность небес,
На звездную лазурь взирая суеверно
В предчувствии святых несбыточных чудес.
Без чуда небеса, поблекнув, отсняли,
Души не озарил полночный звездопад,
Украшенный чертог безумно мы искали,
А обрели тюрьму и мрачный каземат.
Безвинною четой, подвергнуты изгнанью,
В краю, где гаснет жизнь в пустынной тишине,
Не верим больше мы обманному сиянью
Созвездий золотых, горящих в вышине.
Сосновый дымный сруб, занесенный метелью,
Для нас стал алтарем таинственно-святым,
Где зажигает сны над снежною постелью,
Как звезды в небесах, незримый херувим.
<1908>
ПЕСНЯ О МЕРТВОМ ЖЕНИХЕ
Вы не пойте, вихри звонкие,
Не шумите, буйнокрылые,
Не клоните низко маковку
У надрубленной березыньки.
Та березка белокорая,
Деревинка не ядреная,
До сырой земли наклонится,
Как былинка, переломится.
Ой, не меть, стрелок, в лебедушку,
Не кровавь стрелой озерышка,
Порази каленовострою
Птицу – ворона могильного.
Ой ты, солнце огнеокое,
Недосветное, высокое,
Не рони закатна золота
Во озерышко глубокое –
Не пугай сорогу малую,
Водяницу пододонную,
Не мани улыбкой алою
За туманность небосклонную.
Дай излить, золотоликое,
Горе девичье великое...
Мое горе – медный колокол,
Непогодою надколотый:
Стриж летит над колокольнею,
Канет ласточка касатая –
Стонет медь позеленевшая,
Больно крыльями задетая.
Так и, слухами уколото,
Запевает песню горюшко,
И звенит она, как золото,
Разливается, как морюшко.
То приветна, то суровая
Быль-кручина ладословная.
Петухи поют дворовое,
Пташки жубруют садовое,
Кличут-чивкают зазнобушек,
Конопляников-воробушек.
Только мне, неприголубленной,
Кликать некого в окошечко,
Во светлице новорубленой
Одинокой тяжелёшенько.
Не проедет по подоконью
Богосуженый с гармоникой,
Не зажжет звонкоголосую
На лице зарю малинову.
Ты пошто, гармонь звончатая,
До поры обезголосилась –
Не попела, не дославила
Жизнь-кручину молодецкую.
Стародавняя кручинушка,
Как угрюмая крапивушка,
Затомила сердце ясное
У удалого детинушки,
Выжгла очи соколиные,
Красен жар с лица повывела,
Довела головку буйную
До брусовой перекладины.
Так не вейтесь, вихри звонкие,
Вкруг стекольчата окошечка,
Полетайте, скорокрылые,
На распутья святорусские,
Пойте в ельниках малиновкой,
Плачьте чайкой над озерами,
Разливайтесь колокольчиком
Над окольнею дороженькой,
Чтоб голубке норовилося,
Сизу голубю любилося,
Старцу ветхому, преклонному
По Писанию молилося.
<1908>
* * *
Брату
Под плакучею ракитой
Бледный юноша лежал,
На прогалине открытой
Распростертый умирал.
Кровь лилась из свежей раны
На истоптанный песок.
Оглядеть простор поляны
Взор измученный не мог.
Каркал ворон в выси синей,
Круги ровные чертя.
Умирало над пустыней
Солнце, дали золотя.
Вечер близился к пределу,
Затемнялась неба гладь.
К остывающему телу
Не пришла родная мать,
В вечный путь не снарядила
Дорогого мертвеца,
Кровь багровую не смыла
С просветленного лица.
Только, заревом повита
От заката золотым,
Одинокая ракита
Тихо плакала над ним.
<1908>
* * *
Ржавым снегом-листопадом
Пруд и домик замело
Под луны волшебным взглядом
Ты – как белое крыло
Там, за садом, мир огромный
В дымных тучах небосклон;
Здесь серебряные клены
Чародейный, лунный сон.
По кустам досель кочуя,
Тень балкон заволокла.
Ветер с моря. Бурю чуя,
Крепнут белые крыла.
1911?
* * *
Уж опозднилось... Скоро ужин...
В печушке варится кисель...
А за оконцем, в дымке стужи,
Седые космы треплет ель.
Мне отдых кажется находкой
И лаской песенка сверчка...
Душа избы старухой-теткой,
Дремля, сидит у камелька.
Прядется жизнь, и сказка длится,
Тысячелетья родит миг...
Буран, как пес, рычит и злится,
Что в поле тройки не настиг.
Потемки взором человечьим
Пытают совесть: друг иль тать?..
Отрадно сказкой, вьюжным вечем,
Как явью, грезить и дышать.
1914
* * *
Бабка тачает заплаты, –
Внуков кургузый зипун.
Дремлют у печки ухваты,
Вороном смотрит чугун.
С полки грозится мутовка:
«Нишкни! Идет лесовик!..»
Грезит спросонка винтовка:
«Где же хозяин-лесник?
Ржавчина ест мое дуло,
Выщерблен кремень давно!..»
Шарят лесные отгулы
Темени звонкое дно.
Поздно. Доштопать бы ворот.
Внучек белее, чем лен,
«Тятька лосихой запорот», –
Всякому вымолвит он.
Давеча дивный прохожий
В Выгово шел налегке,
С матерью-скрытницей Божьей
Сходство нашел в пареньке.
Баял: «Пречудна Лукерья –
Града то-светного дщерь,
Мужу за нечесть безверья
Выбодал душеньку зверь».
Вторя старухиным думам,
Плещет за ставнею куст:
«Будет твой внук Аввакумом,
Речью ж Иван Златоуст».
Снам умиляется бабка:
«То-то б утешил меня...»
Темень – кудели охапка
Тушит кадильницу дня.
Между 1914 и 1916
* * *
Я родился в вертепе,
В овчем теплом хлеву,
Помню синие степи
И ягнячью молву.
По отцу-древоделу
Я грущу посейчас.
Часто в горенке белой
Посещал кто-то нас, –
Гость крылатый, безвестный,
Непостижный уму, –
«Здравствуй, тятенька крестный», –
Лепетал я ему.
Гасли годы, все реже
Чаровала волшба,
Под лесной гул и скрежет
Сиротела изба.
Стали цепче тревоги,
Нестерпимее страх,
Дьявол злой тонконогий
Объявился в лесах.
Он списал на холстину
Ель, кремли облаков;
И познал я кончину
Громных отрочьих снов.
Лес, как призрак, заплавал,
Умер агнчий закат,
И увел меня дьявол
В смрадный, каменный ад.
Там газеты-блудницы,
Души книг, души струн...
Где ты, гость светлолицый,
Крестный мой – Гамаюн?
Взвыли грешные тени:
Он бумажный, он наш...
Но прозрел я ступени
В Божий певчий шалаш.
Вновь молюсь я, как ране,
Тишине избяной,
И к шестку и к лохани
Припадаю щекой:
О, простите, примите
В рай запечный меня!
Вяжут алые нити
Зори – дщери огня.
Древодельные стружки
Точат ладанный сок,
И мурлычет в хлевушке
Гамаюнов рожок.
Между 1916 и 1918
* * *
Дует зимник, кренит ели,
Плещет теменью в окно.
И надрывнее метели
Верезжит веретено.
Неприветное жилище –
Тени, пряха, каганец...
Где ты, витязь-старичище,
Княжья племени отец?
………………..
Длятся сумерки... Поляны,
Волчий след да бор кругом.
……………….
Княженецкие курганы
Муравеют ковылем.
<1916>
* * *
Из подвалов, из темных углов,
От машин и печей огнеглазых
Мы восстали могучей громов,
Чтоб увидеть все небо в алмазах,
Уловить серафимов хвалы,
Причаститься из Спасовой чаши!
Наши юноши – в тучах орлы,
Звезд задумчивей девушки наши.
Город-дьявол копытами бил,
Устрашая нас каменным зевом.
У страдальческих теплых могил
Обручились мы с пламенным гневом.
Гнев повел нас на тюрьмы, дворцы,
Где на правду оковы ковались...
Не забыть, как с детями отцы
И с невестою милый прощались...
Мостовые расскажут о нас,
Камни знают кровавые были...
В золотой победительный час
Мы сраженных орлов схоронили.
Поле Марсово – красный курган,
Храм победы и крови невинной...
На державу лазоревых стран
Мы помазаны кровью орлиной.
<1917>
* * *
Я обижен сестрою родной, домашней,
В чьих напевах детства свирель.
Многоярусной, зоркою башней
Вознеслась за оконцем ель.
Белка-совесть теребит хвои, –
Слезка канет, как круглый год.
В нумидийском мускусном зное
Дозревает мщения плод.
Искривятся мои иконы,
Воздохнет в чулане тулуп,
И слетятся на ель вороны,
Чуя теплый, лакомый труп.
Не найдется в целой Коммуне
Безутешней моих зрачков.
В октябре, как в смуглом июне,
Много алых жгучих цветов.
Полыхают они на знаменах,
На товарищеских губах...
В листопадных, предзимних звонах
Притаился холодный страх.
В «Марсельезе» коршуна крики,
И в плакатах буйственный лев.
Генеральским смехом Деникин
Покрывает борьбы напев.
Оттого в опустелом доме
Ненавистна песня сестры...
Мы очнемся в Красном Содоме,
Где из струн и песен шатры,
Где русалкою Саломия
За любовь исходит в плясне...
Обезглавленная Россия
Предстает, как поэма, мне.
<1919>
* * *
Проклята верба, слезинка,
Лежанка и многодумный кот,
Лишь прибоем всемирного рынка
Гной столетий смоет народ.
Хвала лесопилке, прожорливой домне,
Нам звезды – окрошка, луна же – балык!..
Как осенью бор в тихозвонной Коломне,
Озимого Спаса осыпался лик.
И Ремизов нижет загиблое слово,
Где плач Ярославны и волчий оскал...
В олонецкой пуще на блюде еловом
Почила в сиянье коврига-опал.
Глухим перелеском идет Огнезрачный,
Повязан кометой магнитный армяк.
Нарушать ломтей и на трапезе брачной
Подать виночерпный улыбчивый знак,
Чтоб молоту верба далась молодицей,
Изба покумилась с заводской трубой...
Восходят светила над глыбкой страницей,
Где пляска русалок и смех ветровой,
Где дремлет меж строк с запятыми расшива
И шкипер-рассудок вздремнул на руле,
Октябрь краснозубый поет у залива
О знойном Байраме в лопарской земле,
О скачке фарисов на льдинах тресковых,
Где финик опалый, рогатый банан...
Сбывается сказ: на оленях громовых
Примчится к овину ездок-великан,
Повыйдут суслоны супругу навстречу,
Светильники – зерна, хвалы – молотьба...
Я песенный колоб железом калечу,
Чтоб множились раны и крепла борьба!
1919
* * *
Воры в келье: сестра и зять
С отмычкой от маминой укладки.
Как же мне не рыдать
Ввечеру при старой лампадке?!
Как же мне не седеть,
Не складывать лба в морщины?!.
Паучья липкая сеть
Заткала горы, долины.
И за каждым выступом вор
С рысьими зелеными глазами...
Непролазен терновый сор,
Накопленный злыми веками.
Сестра, хитроглазый зять –
Привиденья из жуткой сказки...
Чрез болото, лесную гать
Мчатся зимы салазки.
Леденеет мое перо,
И кудрявятся вьюгой строки,
Милосердие, жертва, добро –
Только сон голубой далекий.
На глухих руинах стихов
Воронье да совы гнездятся,
И, кляня под звон кандалов,
Запевает сестра о братце.
1919 или 1920
* * *
Заутреня в татарское иго
В церквушке, рубленной в лапу,
На плате берестяная книга
Живописную теплит вапу.
Пирогощая точит гривны –
Кровинки с Козельской сечи,
За хоробрую Тверь и Ливны
Истекли огневицей свечи.
Полегли костями Буслаи
На далекой ковыльной Калке...
За оконцем вороньи граи
Да девичий причит жалкий.
Христофор с головой собаки
С ободверья возлаял яро,
В княженецкой гридне баскаки
Осквернили кумысом чары.
Пирогощая плачет зернью
Над кутьей по красном Мстиславе,
Прозревая раннюю обедню
В агарянское злое иго...
1921
* * *
Потемки – поджарая кошка
С мяуканьем ветра в трубе,
И звезд просяная окрошка
На синей небесной губе.
Земля не питает, не робит,
В амбаре пустуют кули,
А где-то над желтою Гоби
Плетут невода журавли,
А где-то в кизячном улусе
Скут пряжу и доят овец...
Цветы окровавленной Руси –
Бодяга и смертный волчец.
На солнце, саврасом и рябом,
Клюв молота, коготь серпа...
Плетется по книжным ухабам
Годов выгребная арба.
В ней Пушкина череп, Толстого,
Отребьями Гоголя сны,
С Покоем горбатое Слово
Одрами в арбу впряжены.
Приметна ль вознице сторожка,
Где я песноклады таю?..
Потемки – поджарая кошка,
Крадутся к душе-воробью.
1921 или 1922
* * *
Незримая паутинка
Звенит, как память, как миг...
Вьется жизненная тропинка
Перевалом пустынных книг.
Спотыкаюсь о строки-кварцы,
О кремни точек, тире.
Вотяки, голубые баварцы
Притекают к Единой Заре.
На пути капканами книги:
Тургенев, жасминный Фет...
На пламенной ли квадриге
Вознесется русский поэт?
Иль, как я, переметной сумкой
Будет мыкать горе-судьбу?
Ах, родиться бы недоумкой
Песнолюбящему рабу!
Не знать бы «масс», «коллектива»,
Святых имен на земле!..
Львиный Хлеб – плакучая ива
С анчарным ядом в стволе.
<1921>
* * *
Дремлю с медведем в обнимку,
Щекою на доброй лапе...
Дозорит леший заимку
Верхом на черном арапе.
Слывя колдуном в округе,
Я – пестун красного клада,
Где прялка матери-вьюги
И ключ от Скимена-града!
Не знают бедные люди,
Как яр поцелуй медвежий!..
Луна – голова на блюде –
Глядится в земные вежи.
И видят: поэт медведя
Питает кровью словесной...
Потомок счастливый Федя
Упьется сказкой чудесной.
Прольет в хвою «Песнослова»
Ресниц живые излуки...
В тиши звериного крова
Скулят медвежата-звуки.
Словить бы Си, До для базара,
Для ха-ха-ха Прова и Пуда!
От книжного злого угара
Осыпалось песни чудо.
И только Топтыгина лапой
Баюкать старые боли...
О буквенный дождик, капай
На грудь родимого поля!
Глаголь, прорасти васильками,
Добро – золотой медуницей,
А я обнимусь с корнями
Землею – болезной сестрицей!
19 ноября 1921
* * *
Люблю поленницу дров,
Рогожу на полу мытом
И в хлеву над старинным корытом
Соломенный жвак коров.
Солома – всему укрепа,
Хлеб – вселенская голова.
Вымолотят слова
Труда золотые цепи.
И не будет коровий сап
Оглашать страниц лукоморья,
Прискачет черный арап
На белом коне Егорья.
Бель и чернь – родная душа...
Окровавлены ангелов руки.
Овце, многочадной суке,
Уготован мир шалаша.
Вороне – птенец носатый
Сладкозвучнее веретена...
Киноварной иглой весна
Узорит снегов заплаты.
Половеет лыко и таль.
Дух медвежий от зимней шубы.
И прясть сутемёнкам любо
Березовую печаль.
Душа всещедро тверда,
Как ток, цепами убитый,
Где смуглый ангел труда
Молотит созвучий жито.
<1922>
* * *
Я построил воздушный корабль,
Где на парусе Огненный лик.
Слышу гомон отлётных цапль,
Лебединый хрустальный крик.
По-кошачьи белый медведь,
Слюня лапу, моет скулу...
Самоедская рдяная медь
Небывалую трубит хвалу.
Я под Смольным стихами трубил,
Где горящий, как сполох, солдат
Пулеметным пшеном кормил
Ослепительных гаг и утят.
Там ночной звероловный костер,
Как в тайге, озарял часовых...
Отзвенел ягелевый узор,
Глубь строки и капель запятых.
Только с паруса Ленина лик
Путеводно в межстрочья глядит,
Где взыграл, как зарница, на миг
Песнобрюхий лазоревый кит.
<1923>
* * *
Милый друг, из Святогорья
Ни улыбки, ни письма.
На божнице лик Егорья
Застит сумерек косма.
Ты у папы и у мамы –
«На вакациях студент»,
Вечер пушкинский «тот самый»
Облака плетет из лент.
Я с тобой... Махоркой вея
В грудь плакатных парусов,
Комсомольская Рассея
Отошла от берегов.
Как в былом, у печки мама,
Дух пшеничный избяной –
Распахнем же настежь раму
В звон зеленый полевой!
Погляди, как вьются бойко
Трясогузки над прудом,
Хворь мою с больничной койкой
Жданой свахой назовем,
Только б ран моих касались
Чудотворные персты...
Солнце жгло, гроза ли мчалась,
Смяв жасминные кусты.
Только я влюблен, как речка,
В просинь, ивы, облака,
Обручальное колечко
Шлю тебе издалека.
Если ж стих пустой игрушкой
Прозвенит душе твоей,
Выпью с горя, где же кружка –
Сердцу будет веселей!
<1926>
* * *
Наша русская правда загибла,
Как Аленушка в чарой сказке...
Забодало железное быдло
Коляду, душегрейку, салазки.
Уж не выйдет на перёные крыльца
В куньей шубоньке Мелентьевна Василиса,
Утопил лиходей-убийца
Сердце князево в чаре кумыса.
Заливай ордынским напитком,
Тверь-вдовица, кос пепелище,
Твой Михаиле в шуйце со свитком
Стал вороньей гнусавой пищей.
И боярыни Морозовой терем
В тощей пазухе греет вьюгу,
На иконе в борьбе со зверем
Стратилат оборвал подпругу.
Так загибла русская доля –
Над речкою белые вербы,
Вновь меж трупов на Косовом поле
Узнают царя Лазаря сербы.
На костях горит мусикия,
Вместо сердца кротовьи ходы...
Отлетела лебедь-Россия
В безбольные тихие воды.
Но сквозь слезы, звериные муки
Прозревают родину очи:
Забрели по колено буки
В синезёр, до питья охочи.
Ловит солнце лещом матерым
Стрекозиных телег вереницы,
По-ребячьи лохматят горы
С голубых просонок косицы.
Исцеленный мир смугло-розов,
На кувшинках гнезда гагар,
И от вьюг, косматых морозов
Только сосен смолистый жар.
Далеко по синим поречьям
Благодатный печерский звон...
…………………………
…………………………
1928
* * *
Вспоминаю тебя и не помню...
Отцвели резедовые дни.
На последнем пути нелегко мне
Сторожить гробовые огни!
Скоро сердце уснет непробудно,
До заката не встретиться нам,
Присылай белокрылое судно
К полуночным моим берегам!
Там лишь звезды да сумрак голубый,
На утесе заплаканный крест,
И плывут в океанские губы
Паруса хороводом невест.
Стонет чайка о юном матросе,
Что погиб, роковое любя...
Не в лугах на душистом покосе
Я увидел, мой цветик, тебя!
Выла улица каменным воем,
Но таинственным поясом муз
Обручил мою песню с тобою
Легкокрылых художеств союз.
Светлый Власов крестом Нередицы,
Многострунной зарею Рылов
Утолили прохладой криницы
Огневицу купальских стихов.
И теперь, когда головы наши
Подарила судьба палачу,
Перед страшной кровавою чашей
Я сладимую теплю свечу,
Чтоб черемуха с белою вербой
Целовались с заветным окном.
Хорошо, когда жизнь на ущербе
Лебединым пахнула крылом.
Будто озеро в синих ирисах,
Ель цветет и резвится форель.
Только траурной мглой кипариса
Просквозило карельский апрель.
И стихи, словно ласточки в поле,
На отлете в лазоревый край...
Прощебечь, моя птичка, мой Толя,
Как чудесен твой детский Китай!
Как смешны в хризантемах зайчата,
Легковейны бубенчики пчел.
Я не знал ни жены, ни собрата,
Но в тебе свою сказку нашел.
Пусть же сердце уснет непробудно,
Зная тайну ревнивых веков,
Что плывет мое лунное судно
В лед и яхонт любимых зрачков.
2 марта 1929
* * *
Кнут Гамсун – сосны под дождем,
На черни моря хлопья чаек,
Его Норвегия ласкает
Зеленым рыбьим плавником
И на утесе высекает
Мережи с гагачьим птенцом,-
Питай, поэт, лелей и пестуй
Озерноглазую невесту –
Страну родную, чей гранит
Волной косматою не сыт,
И солью парус разъедает!
Кнут Гамсун – в лебедином мае
Черемуховый ветерок,
А я – глухонемой поток,
В плену у скал Титан заклятый,
Гляжусь в луну и пью закаты,
Но сладости язык далек!
Душа летит на огонек,
В бесследицу и замять поля,
Где у костра сидит недоля,
Вплетая бурю в шлык кровавый.
Черемуха не русской славой
Украсит буйное чело,-
В железный шлем совы крыло
И кисть рябины тяжко алой!
Кнут Гамсун – над пучиной скалы
В косынках снежной земляники,
Мои же песни – ястреб дикий
С когтями из алмазных игол,
Им ненавистно мертвой книгой
Порабощенное перо!..
Ах, где ты, речки серебро,
Босые ноги, рыбный кузов?!
Уж не рассориться ли с музой –
Белицей в беспоповском срубце,
Пусть сердце бесы на трезубце
Зловещим факелом несут,
Лишь только б верности сосуд,
Где слезы ландышей, барвинок,
Не опрокинул черный инок –
Сомнение в сетях тропинок,
Меж пней и цепких корневищ?!.
Как страшны призраки кладбищ
И ревность с волчьими глазами!
Кнут Гамсун, синими цветами,
Норвежских хижин огоньками
Разрывы жил перевяжи!
Чтоб васильком в росистой ржи
Моя Алёнушка вернулась –
Влюбленность – с костяникой туес,
Лесной ручей, где лик Нарцисса,
В серьгах из пестрого Туниса,
Но с русскою льняной улыбкой.
Кнут Гамсун – в соснах дождик сыпкий,
Соленый жемчуг горстью глыбкой
Недаром плещет в темень совью,
Но чтоб заморскою любовью
Пахнуло б в бороду мою,
И стих запел: «Люблю, люблю!»
1929 (?)
ГОДЫ
Я твой, любовь! Под пятьдесят,
Торжественный дубовый сад
Иль паруса под свежей тучей, –
Вздыхает борода могуче!
И грудь стропилами ключицы
Вперила в порубе светлицы,
Где сердце Сирином в коруне
Вот-вот на кровь пожаром дунет,
И закипит смолой руда!..
Прошу гостей – свои года
На лавицу, под образ отчий:
Ромашки – отрочества очи,
Садитесь к златной пелене,
Где матери персты на дне
И чудотворные ресницы!
Она повышила дробницы
Для первенца – лесной фиалки.
Пятнадцатый, садись у прялки,
Коль хочешь выглядеть девчонкой,
Иль покумись с изюмной гонкой –
Густой шиповник на щеках
И пчелка в гречневых кудрях
С ведёрцем меда в звонких лапках!
(Забыл, что ножки у пчелы.)
Осьмнадцать с двадцатью смуглы –
Пролетних васильков охапка,
Где вьётся белый мотылек –
Веселой жницы голосок,
Алёнушки или Любаши,
Уселися к добротной каше,
Чтобы повыглядеть дубовей, –
Росистый первоцвет любови!
Вот двадцать пять – ау лесное,
Руно на бедрах, губы в зное,
Шафран и золото на коже,
Он всех дурманней и пригожей –
Дитя неведомой весны,
В венке из пьяной белены, –
Пред ним корзина с виноградом
И друг золоторогий рядом.
За ними тридцать – пряный гость,
Тюрбан в рубинах, в перлах трость,
Как черный ястреб, реет бровь,
Шатер ресниц таит любовь,
И ложе пышное из шелка, –
Пред ним кинжал и шкура волка!
Не узнаю тебя, пришлец,
В серьгах, коралловый венец,
Змея на шее, сладко жаля,
Звенит чешуйками о зале
Подземном, в тусклых сталактитах,
О груде тел, лозой повитых
На ложе обоюдоостром!
Душе прозреть тебя не просто,
Ты – дуб из черного стекла,
Сквозящий маревами зла,
Где бродит желтый лунный морок.
Змея насвистывает: сорок!
Близнец пылающего зала,
Осыпанный дождем опалов,
С двойной змеей на львиной шее,
Павлиным опахалом вея,
Чтоб остудить хоть на мгновенье
Костей плавильню, жил разжженье,-
Садись за блюдо черных сот,
Геенский сорок пятый год!
Желанный год пятидесятый,-
Величье лба от Арарата,
И в бороде, как меж холмов,
Голубоватый блеск снегов –
Еще незримых, но попутных,-
На братьев пестрых и лоскутных,
Глядит, как дуб, вершиной вея,
На быстротечные затеи
Веселых векш и диких яблонь...
Я твой, любовь! И не озябло
Подсолнечник – живое сердце,
Оно пьет сумерки ведёрцем,
Степную сыть чумацким возом,
Но чем пьяней, махровей розам,
Тем слаще жалят их шмели
И клонят чаши до земли,
Чтобы вино смешалось с перстью...
Не предавай меня безвестью,
Дитя родное! Меж цветов
Благоухает лепестков
Звенящий ворох. Это песни,
За них стань прахом и воскресни.
<1933>
ИЗ ПРЕДСМЕРТНЫХ ПЕСЕН
Под солнцем жизни были двое:
Лосенок и лесной ручей...
Змея змею целует в жало,
Ручей полощет покрывало
В ладонях матери-реки;
И ткут запястья тростники,
Друг друга к лебедю ревнуя,
Рассветной тучки поцелуи
Пылают на щеке сосновой.
Вещунья грает слово в слово,
Что вороненок сыт, зобат;
Скулит Мухтарко, что богат
Облавами с соседским псом.
По тополю скучает дом
Вечерним ласковым дымком,
И даже куцая метла
Приятством к заступу тепла.
А я – как тур из Беловежья,
Где вывелась трава медвежья,
Чтоб жвачкой рану исцелить,
Зову туренка тяжким мыком.
Но пряжей ель и липа лыком
Расшили дебрь не в прок и сыть!
Судьба без глаза. Тур один –
Литовских ладов властелин,
Он рухнет бухлым ржавым дубом,
Рога ломая о порубы,
Чтобы душа – глухарь матерый –
Дозором облетела боры,
Где недоласканный туренок
Влюбился в Гарпию спросонок:
Совиха с женской головой,
Рысиный зуб и коготь злой!
За что отель покинул вымя
И теплый пах, в каком Нарыме
Найдет он деда с грудью турьей?!
Там мягко рожкам в стыть и в бури?!
Иль мало взмылено слюны
На ножки-брыки, губы-ляли,
Иль яхонты зрачков устали
Пить сусло северной весны
И мед звериной глубины,
Где вечность в хвойном покрывале?!
Мой первородный,– плачет дед,
Как ель смолою, в чащу лет,-
Она как озеро лесное...
О Лель! О дитятко родное!
Душа-глухарь о ребра бьет,
Туман крадется из болот,
Змея змею целует в жало;
И земляное покрывало
Крот делит с пегою кротихой;
А я – как тур, настигнут лихом,
С рогатиной в крестце сохатом,
Покинут в смерти милым братом!
10 мая 1933
|
|