Вечером мы бродили по центральной улице Вологды. Люди возвращались с работы, толпились на автобусных остановках, потоками вливались в магазины и выходили из них с полными сумками и сетками.
- Зайдем в буфет, посидим, - предложил Яшин. И за кружкой пива рассказал: - Собрался я сюда ехать, до отхода поезда осталось около часа, и вдруг звонок. Дочка открыла дверь, и за ней в квартиру вошел здоровенный мужчина средних лет. Назвался учителем из Никольского района. В больницу, говорит, попасть не могу: и с направлением не принимают. Я позвонил в больницу, разъяснил им кое-что. Обещали устроить. Нашел ведь как-то меня! Праздником для меня бывают дни, когда чем-либо поможешь своим землякам. Тянет родина к себе. Даже во сне я часто вижу дорогу по блудновским полям... Да, а чем кончилось дело с кукурузой? И сколько выросло и возмужало в твоей школе пернатых? Я в Москве рассказывал своим коллегам о старике-стороже и о цыплятах в классных комнатах. До слез смеялись... А прибаутки старика и теперь ходят среди нашей братии.
- Старика в должности не понизили. Он верой и правдой служил вдовой королеве, оберегая ее от грачей, пока поле не перепахали, - доложил я.
И про себя сообщил, что похвал за цыплят не получил, но и в должности меня тоже не понизили.
- Вскоре после нашей встречи на реке приехал в колхоз один из работников обкома. Председатель колхоза, видимо, решил блеснуть развитием птицеводства, и привел его в школу. Шли последние экзамены в выпускном классе. И ответы учащихся заглушались непрерывным чиликаньем голодных цыплят. А перед открытой дверью в цыплятник высокий гость даже за нос схватился: такими ароматами оттуда пахнуло. Потом отвел председателя к окну и приказал, чтобы через три дня в школе не было этой гадости. «Свиней еще будете разводить в классе!» - возмущался он. Сразу после этого цыплят переселили в дровяник, где они и жили до первых чисел декабря. От четырех тысяч осталось около пяти сотен. Это были «герои»: скудную еду и декабрьские морозы они переносили стоически.
Александр Яковлевич громко рассмеялся, вытирая слезы.
- И не смеяться нельзя. Но после таких рассказов не о кисельных берегах писать захочется.
«Вологодскую свадьбу» я прочитал два раза в течение суток. После первого чтения я почувствовал себя так, как будто меня сильно ударили по голове. Факты, изложенные в очерке, путались, наскакивали один »а другой и подменялись собственными наблюдениями над никольской жизнью. Второй раз я читал медленнее и внимательнее и не нашел ни одного положения, которое я мог бы опровергнуть.
В течение двух месяцев очерк читали в каждой деревне и говорили о нем везде, где собиралось два-три человека. В марте я видел декабрьский номер «Нового мира» и поразился его зачитанности. Довести его до такого состояния могли только руки, которые перевернули каждый листочек сотни и сотни раз.
Еще как-то февральским вечером я застал в Кожаевском сельском клубе группу девушек и женщин, сидящих вокруг большого стола и оживленно беседующих. Среди них была и библиотекарь Коноплева Мария Федоровна.
- А знаете, бабы, что я скажу, - на вологодский манер заговорила немолодая женщина в плюшевой жакетке. - Первый раз в жизни слышу, чтобы наши деревни назывались в книгах. Ну-ко и Блудново, и Козловка и Теребаево... А еще, бабы, диво, что свадьба-то старинная описана. Ишь, как раньше женились: и с причетами и со всеми делами, какие положено, все на своих местах. Если бы вот так замуж-то выйти, наверно, и мы бы с Петькой по-иному жили.
- И про кино ладно написано, - поддержала говорившую соседка в полушубке. Санька у меня четвертый год как замуж вышла, и ни разу в их деревне не показывали. А я, бабы, полвека прожила, а железной дороги не видала, окромя как на картинках.
- Разговоры мужичьи у пива праведно описаны. Выпьют по стакану вина али мозгодробилки - и начнут жизнь исправлять... - продолжила разговор тучная тетка в ватнике. Уж что правда, дак правда. Мой покойный Иван, не тем будь помянут, трезвый человек человеком был, а как попадет за воротник - так вранье из него пойдет, как лай из собачьей пасти. Нахвастает тем, чего у него век и не бывало. А у твоего, Катька, ревом похмелье выходит: как напьется, так и закапают слезы, а он их размазывает по лицу одной рукой, а второй за стакан держится. Всякие они есть: кто выпьет - дак поет и пляшет, а больше всех я не люблю драчунов. Яшина-то я летось видела - высокий да статный... Увижу если еще, поклонюсь до земли за его правду. Так ведь, бабы?
- Ну, знамо, так! Можа, после этого по приморозку косить перестанем.
- Да и ношами летом траву носить не сладко. Обдерешь кожу со спины да и страху натерпишься. С фонарем ведь, бабы, я ночами косила. Поклониться Яшину надо всем миром. Написала бы ты, Мария Федоровна, ему письмо со спасибом, все бы бабы подписались.
- А я бы еще спасибо сказала за то, что правду он написал о нас, горемыках, которые от мужниных кулаков ночуют в голбцах, на сеновалах или у соседей. И теперь ведь над нашим братом что не выстраивают, а пишут только о поцелуях да о золотых свадьбах... Нет, бабы, пока мужикам воля с выпивкой дана, нечего нам ждать человеческой жизни. С синяками и в гроб положат.
У мужчин разговоры другие. Собравшись в избе, где даются наряды на работу, они курят махру, угощая друг друга, и судят о своей жизни. «Вологодская свадьба» разбудила в их памяти забытое. Начинают они с фактов, указанных в очерке, и прибавляют то, что видели и испытали сами. Но из всех разговоров вывод делается один: «белая головка» - вершитель судеб людей.
Люди, которые знали жизнь никольшан только из телефонных разговоров и желаемое принимали за действительное, об очерке были иного мнения. В городе состоялось обсуждение «Вологодской свадьбы» в читальном зале библиотеки.
Особо рьяные ораторы, потревожив прах дедушек и бабушек поэта, умозаключали:
- Что мог написать выходец из твердовиков и раскулаченных? Начал с лаптей, кончил берестяными пестерями, солонками и пряхами. Это клевета на никольскую жизнь! Лаптей, пестерей, заячьих троп, темных углов у нас нет.
- Выкормила его никольская земля, из лаптей высадила и в люди вывела, а он отблагодарил земляков! Отказаться надо от такого земляка и закрыть ему дорогу в Никольск.
Направление в оценке «Вологодской свадьбы» было дано свыше.
12 февраля 1963 года мне пришлось быть на комсомольском собрании в Байдаровской школе, где проводился разбор очерка Яшина. На классной доске были написаны вопросы:
Насколько правдиво Яшин изобразил нашу действительность?
Чему учит «Вологодская свадьба»?
Какие мы должны сделать выводы?
Учитель русского языка и литературы спросил собравшихся, все ли они прочитали «Вологодскую свадьбу» и предоставил слово учащимся.
Тонкий белоголовый юноша робко поднял руку и направился к столу. Помявшись, он как-то неестественно кашлянул и прочитал написанное на тетрадном листке:
- Яшин недоработал статью. Он нашу жизнь исказил. Хороших людей у него нет, и его произведения ничему не учат.
Оглядев собравшихся, он улыбнулся и сел на свое место под дружные аплодисменты товарищей.
- Молодец, Куваев, - похвалил учитель, теперь слово предоставим Строгановой.
Девушка решила произнести свою речь без бумажки, но память ее подвела. Она долго стояла молча, мучительно припоминая заученное. Наконец протараторила.
- Яшин собрал все старое. Теперь жизнь у нас не такая. Побывал бы он в нашей деревне - и не написал бы такое.
Лишь один Воронин Василий осмелился утверждать:
- В статье есть факты, которые изображены правильно. «Горько» и «сладко» на свадьбах бывает, это я слыхал сам.
Остальные же ученики обвиняли писателя в искажении действительности.
После собрания я спросил учителя:
- Для чего ты устроил эту комедию?
Он посмотрел на меня как на выходца с того света и коротко изрек:
- Директор приказал. А ты что, от жизни отстал?
Во мне кипела злость на подобных ревнителей указаний сверху. Я пытался растолковать им смысл очерка. Некоторые соглашались со мной, но были и такие, которые упрямо твердили:
- Оклеветал Яшин Советскую власть! Позорит свою Родину! Вы с ним одного поля ягодки...
В июне 1963 года я оказался проездом в Москве. Поезд пришел утром, а другой - на Ригу - отправлялся ночью. И я зашел к Александру Яковлевичу на квартиру.
- Давай, мамка, нам чаю и к чаю, - обратился Яшин к жене и невесело пошутил: - К чаю никольским мужикам немного и надо - пол-литра спирту и корку хлеба, а нет ее - они и рукавом закусят.
Каким-то усталым, осунувшимся показался мне Александр Яковлевич. Видимо, и я выглядел не лучшим образом.
- Износился ты тоже, Сашка, сморщился, - разглядывал меня Яшин.
- В Ригу еду разглаживать морщины. Дома-то вряд ли удастся от них избавиться.
- А я тут собирался уже отдать богу душу, - признался Александр Яковлевич. - Трое суток мы с ним сговаривались. Вначале он, кажется, соглашался принять мою душу, а потом заупрямился. С никольскими делами, говорит, сначала разделайся...
Помолчав, Александр Яковлевич достал из ящика стола папку с письмами и, перекладывая их, спросил:
- Почему из-за «Вологодской свадьбы» в Никольске подняли такой шум? Я хотел сделать так, чтобы никольшане жили как все советские люди: ездили по хорошим дорогам, слушали радио, смотрели кино и чтоб в каждой избе горели лампочки Ильича.
- Так и поняло большинство, - заверил я. - Но есть у нас люди, которые всеми силами пытаются забраться выше по служебной лестнице и для этого все вокруг красят только розовыми красками. «Вологодская свадьба» выстегнула подряд несколько ступенек из их служебной лестницы, и они завыли.
Яшин подал мне папку с письмами.
Я читал искренние доброжелательные письма рядовых колхозников и колхозниц из Блуднова, Плаксина, Теребаева, письмо учителя из Калининской школы Алексея Павлова и посматривал на Александра Яковлевича.
- Этому я радуюсь, - сказал он. - Но беспокоит меня вот эта папка. Тут другой разговор. Прочти, - и протянул мне вторую папку.
Здесь авторы писем кричали как базарные торговки: «Поосторожнее, товарищ писатель!», «Клеветать на нас не позволим!». А несколько страниц, напечатанных на машинке, заканчивалось даже таким заявлением: «За земляка мы Вас не считаем и отрекаемся от такого землячества!»
- Что скажешь? - спросил Александр Яковлевич.
- Никольшан здесь мало, а те, что есть, расписались под письмом в угоду вышестоящим товарищам.
Заводил всей этой трескотни видно по фамилиям. Брось ты все это в печку, а вот первую папку сохрани. В ней голоса земляков настоящих.
Я очень хорошо понимал душевное состояние Яшина. Человек, в детстве испытавший нужду, воспитывавшийся в сиротстве, чаще всего бывает очень чувствителен к несправедливости. Но он умел подавить в себе обиду.
- Когда поезд уходит в Ригу? - спросил Александр Яковлевич. - Времени у тебя еще много, поедем - покажу Москву.
«Победа» вынесла нас из Лаврушинского переулка и влилась в поток машин различной окраски и различных марок. Улица Горького, Проспект Мира, ВДНХ... Всюду машины, всюду люди, и все спешат.
- Гадко у меня на душе, - не отводя глаз от ветрового стекла, пожаловался Александр Яковлевич. - Приглашают меня в Рязань, в Кострому, в Краснодарский край... Но я решил, что поеду в Вологду. Там у меня друзья есть, единомышленники - они помогут пережить эту свистопляску.
Мы долго кружим по московским улицам. Но приходит время отправляться мне на вокзал. И вот уже Яшин крепко жмет мне руку.
- После курорта приходи на Бобришный угор, я буду там. Никольск и Блудново - моя судьба.
В августе на Бобришном угоре уже стояла изба из соснового леса, покрытая шифером, с настланными полами и потолками. Окна ее смотрели на излучину реки.
Печник возился с глиной, кирпичами, и Александр Яковлевич помогая ему, записывал названия печных инструментов и их назначение.
- Пришел кстати, - обрадовался он мне. - Мне нужно с тобой серьезно поговорить.
Придерживаясь за стволы сосен и берез, мы спускаемся к реке.
- Как встретили земляки? - полюбопытствовал я.
- По деревне хожу как именинник, а вот начальство от моего приезда морщится. Из Шарьи через радистов я попросил послать на аэродром машину. Знаешь они что ответили?
- Не знаю, но предполагаю.
- Хорошо, помог Вадим Каплин, а то запевай Лазаря. На его машине я и добрался до Никольска.
Мы спустились к самой воде и сели на бревно.
- А поговорить с тобой я вот о чем хотел, - сказал Яшин. - В нашей газете я читал твой последний рассказ «Расправа». Для чего ты его написал? Кому нужно такое чтиво? На протяжении десятка лет ты зло высмеивал хапуг, пьяниц, лодырей, тунеядцев - людей мешающих развитию нашего общества и вдруг расчувствовался и вместо того, чтобы отправить рукопись в издательство, бросил ее в печь. А утром встал со свежей головой, вышел на улицу и увидел жизнь чистую, как стеклышко, без сучка без задоринки. Таков, кажется, сюжет?
Я молча ковырял палочкой землю около своих ног и боялся взглянуть на Яшина.
- В том, что литературные способности у тебя есть, нет никаких сомнений. То, что печаталось в «Красном Севере», я читал в Москве и от души смеялся над фельетонами «Кто из кого комедию сделал», «Доровские музыканты», «В глубокие бы омута», над твоими микрорассказами. Номера газеты с твоими юморесками я видел здесь, в деревнях, знаешь где? Лежали они на божницах, за иконами. Берут их оттуда люди и перечитывают. Своих стихов в таких местах я не находил, а хотел бы этого. Радовался я за тебя: думал, что выходит на дорогу жизни сатирик, и этот сатирик мой земляк. Что же случилось с тобой?
- Смалодушничал я, испугался того, что сделали с тобой, - признался я.
Яшин усмехнулся:
- Меня клюют, а у тебя душа в пятки ушла. Давно я к тебе присматриваюсь и вижу, что учитель и литератор в тебе не на равных. Учитель на правах хозяина забирает столько времени, сколько ему нужно, а литератор ютится в твоей душе, как бедный родственник. А литература не игрушка, она требует человека всего бея остатка. Ты не первый рассказ написал, и спрос с тебя должен быть строгим.
Александр Яковлевич еще долго объяснял мне, что прежде чем начать писать, надо спросить себя, для чего ты берешься за перо, какие мысли возникнут у читателя, когда он прочитает написанное тобой, а затем до мелочей продумать сюжет и, когда первый вариант будет готов, тогда и приниматься за настоящую писательскую работу: выбрасывать лишнее, добавлять необходимое и тщательно работать над языком.
- И еще прет из тебя учитель и в твоих рассказах. А литература лобовых нравоучений не терпит. Пиши так, чтобы читатель сам сделал тот вывод, который тебе нужен. А ты его суешь готовым.
Этот разговор с Яшиным мне крепко запомнился.
В следующий раз я побывал на Бобришном угоре, когда там вместе с Александром Яковлевичем жил и Василий Иванович Белов.
С Беловым мы встречались на совещаниях в Вологде. Он читал и рецензировал мои рассказы, и у нас установились доброжелательные отношения.
В избе пахло свежеструганным лесом, на полу играли солнечные зайчики. Но никого, кроме сестры Александра Яковлевича, я здесь не застал.
- Саша на реке. А Василий Иванович вон на лавочке, - показала она.
Человек небольшого роста с густой бородой и добрыми глазами, копошащийся возле рамы, напомнил мне лубочные картинки о старцах - прозорливых праведниках. Какой-то теплотой повеяло на меня.
- Садись, - не поднимая глаз от рамы, предложил Василий Иванович.
- Стамеска и молоток у вас из рук не выпадают, - заметил я.
- Я ведь работал в бригаде плотников, они меня кой-чему научили, - признался Василий Иванович. - Пригодилась и здесь их наука. Саша попросил сделать окно открывающимся... Как живешь? Что пишешь? В Вологде давно не был? - засыпал меня вопросами Белов.
Я достал папиросы и предложил Василию Ивановичу. Он взял папиросу, закурил, но предупредил меня:
- При Александре Яковлевиче не кури. Бросает он курить, и очень мучительно. Я ухожу на берег и там втихаря балуюсь. Плохи, Платоныч, у него дела, сам увидишь. Вон он на том плесе...
Я спустился к реке и пошел по берегу. Вода в реке отстоялась и была настолько прозрачна, что на дне отчетливо проглядывались мелкие камешки. В густых кустах ивняка возились и свистели маленькие пичуги.
Александр Яковлевич услышал мои шаги. Держа в одной руке удочку, другой он подал мне знак, чтобы я шел потише. В траве около него блестело несколько сорожек, а среди них щетинился и изгибался только что снятый с крючка ерш.
Яшин сильно изменился. Он стал как будто еще выше, и одежда казалась ему широковатой. На осунувшихся щеках отчетливей выступили скулы. Во взгляде была какая-то грусть.
Он положил удочку и сел рядом со мной.
- Непорядок у меня, Сашка, и, кажется, серьезный. Тяжело... А жить, Сашка, хочется! Помнишь историю с моим братом в Пермасе? Такая же произошла с сыном в Москве. Теперь злосчастье обрушилось на меня. Много в жизни я перетерпел, выходил из многих трудных положений... Но выйду ли из этого?
Над нами со свистом пронеслась стая уток и с плеском опустилась у другого берега.
Александр Яковлевич помахал им рукой.
- Эх, такие бы крылья!
- Отлетали уж мы, - не подумав, сказал я.
- Нет, не отлетали! Отлетаем тогда, когда на нас два метра земли насыплют. А теперь мне еще жить, Сашка, хочется! А ты как после курорта? Мало морщин-то убыло. Написал ли что новое? Читал я твой «Вирус» и вспомнился мне случай с одним московским поэтом, который крепко деньгу любит и для того, чтобы ее приобрести, способен пойти на любой компромисс. Вот собратья по перу и решили над ним подшутить, а мастеров на такие дела среди писателей немало. Позвонили этому поэту на квартиру утречком и елейным голосом предложили ему от имени правления православной церкви написать текст церковного гимна. Ну поэт, конечно, возмутился сначала: я, мол, советский писатель, коммунист, а вы мне предлагаете такие дела! Но ему назвали сумму, ассигнованную на гимн, и герой наш, сразу забыв о роли писателя в нашем обществе и о партийном билете, пообещал подумать. А на второй звонок уже ответил согласием, только попросил его проконсультировать. За ним послали машину, но привезли его... не к святейшему патриарху, а к шутникам-писателям. Так что нам еще как нужны и Щедрин, и Гоголь.
В разговоре Яшин оживился, но желтизна его лица вызывала тревогу и недоброе предчувствие.
В 1967-1968 годах на страницах центральных газет и журналов появились статьи, дельно исследующие творчество Яшина. Изменилось отношение к его творчеству и на родине. Сменившееся руководство Никольского района начало исправлять ошибки, допущенные предшественниками.
О том, что Александр Яковлевич лежит в московской больнице, что ему делали операцию, что земляки привезли ему в больницу и установили на подоконнике возле кровати сосенку с Бобришного угора, я слышал от многих. И как многие, не находил себе покоя: опасение за жизнь Яшина, как заноза, терзало мою душу.
Смерть уже кралась к нему, и, чувствуя ее леденящее дыхание, он просил похоронить его на родном Бобришном угоре, на том месте, с которого видна река Юг и подступающий к ней бор.
11 июля 1968 года перестало биться сердце нашего земляка Александра Яковлевича Яшина. И согласно последней воле писателя, тело его привезено в Блудново.
Никогда не изгладится в памяти день похорон Яшина. Фасад дома, в котором прошло детство Александра Яковлевича, весь уставлен венками... Сотни людей толпятся на улице... А переполненные автобусы все прибывают и прибывают...
Около покойного - родственники и соседи. На лавке у маленькой печки - Василий Иванович Белов с платком у глаз. Тут же Александр Романов, Виктор Коротаев и другие вологодские писатели и поэты - они пришли отдать последний долг своему старшему товарищу, который первым из вологжан вышел в большую литературу и повел их за собой.
...На Бобришном угоре в десятке метров от избы, между двух берез, под которыми любил сидеть покойный, вырыта могила.
Речи, ружейный залп, всхлипывания людей и стук земли о крышку гроба...
Прощай, Александр Яковлевич! Прощай, наш земляк!
1970
Вадим Каплин, Георгий Мокин
ОДЕРЖИМОСТЬ
Архангельск. Тридцатые годы. В двух тесных, прокуренных комнатках местного отделения Союза писателей шумно и оживленно. Литературные споры, дружеский разбор новых стихов и рассказов, обмен новостями...
Александр Яшин в пестрядинной деревенской рубашке, в гетрах, по моде тех годов, был непременным участником жарких литературных боев, но явно предпочитал им спокойную задушевную беседу о поэзии. Он затаскивал кого-нибудь из присутствующих на клеенчатый диван и, вынув заветную тетрадку со стихами, читал и пытливо вглядывался в глаза собеседника.
- Ну как?.. - и ждал нелицеприятного ответа.
Он не терпел увиливания, дружеской снисходительности. Морщился, как от зубной боли, когда, не подумав как следует, цедили обкатанные, подобные булыжникам слова или неискренне подбадривали: тетрадка захлопывалась, разговор заканчивался. И другое дело, когда собеседник отзывался сопереживанием.
В этих случаях Александр Яшин как бы озарялся внутренним светом, хотя в словах оставался сдержан. И дотошно расспрашивал, чем именно понравилась эта строка, эта метафора... Можно было удивляться его плодовитости, но он умел безжалостно отбрасывать неудавшееся, несовершенное.
Его преданность поэзии была безгранична. Позднее мне довелось узнать, что еще в школьные годы он носился с тетрадями, полными стихов, и его даже прозвали «рыжим Пушкиным».
Литераторы Архангельска были чрезвычайно обрадованы выходом в свет первого номера журнала «Звезда Севера».
- Вы понимаете, что это значит? - взволнованно говорил Александр Яковлевич. - Печатный орган поможет теснее сплотить нашу литературную молодежь, полнее выявить таланты.
Стихи Александра Яшина, - а они часто печатались в журнале, - уже тогда подкупали упорным стремлением к совершенству формы. Он умело находил интересные темы, стремясь к гражданственности своей поэзии. В частности его волновали коренные перемены в жизни деревни.
В те годы среди архангельских литераторов были такие колоритные фигуры, как Степан Писахов, Сергей Марков, Константин Коничев, Владимир Жилкин, Пэля Пунух, Евгений (тогда еще Женя) Коковин. В общении с ними проходило мужание поэта.
Интересно было слушать словесные состязания Коничева с Яшиным на предмет знания северного фольклора. Уроженцы разных мест Вологодской области, они отстаивали каждый свое, родное.
- Я певец Кубеноозерья, - обычно шутливо возглашал Константин Иванович.
- А я патриот Юг-реки, - отвечал Александр Яковлевич.
К чести Яшина надо сказать, он не уступал в знании крестьянских обычаев, народного языка старшему па годам и умудренному жизненным опытом Константину Ивановичу.
- А вот послушай, какие на Никольщине послания к лешему бывали, в расщеп дерева вкладывались, - и Яшин сыпал из древних времен изустно дошедшими заклинаниями, обращениями ко всякой лесной нечисти.
Многое знал поэт из обихода ведунов, знахарей, бабок-причитальниц, помнил народные песни, сказания, прибаутки. Все это помогало ему в работе над стихами.
Не погрешив против истины, можно сказать, что поэт проделывал огромную работу над каждой поэтической строкой. Чтобы убедиться в этом, достаточно познакомиться с рабочими тетрадями поэта, которые мы имели счастье видеть у его вдовы Златы Константиновны.
Литературную молодежь поражала одержимость Александра Яшина поэзией, его серьезность, взыскательность, ответственность в работе над словом, требовательность к себе и к другим пишущим. Вспоминается выход в свет сборника стихов молодых архангельских поэтов «Беломорье». Много в нем было и незрелых, недоработанных стихотворений. И Яшин с присущей ему категоричностью высказал это авторам.
- Черти, мало поработали! А могли бы! - и он тут же привел удачные строки Владимира Мусикова и Стефана Недзвецкого.
Перечить Яшину никто не осмелился. Авторитет его и тогда уже был очень высок.
Были у него, конечно, и недоброжелатели.
- Что он со своей коллективизацией вечно тычется... Или про Василия Мусинского заладил... - по-за глаза говорили некоторые.
- Я таким отвечаю просто, - заявлял Яшин, когда до него доходили такого рода суждения: - Чирикайте, как хотите, а я пишу по-мужицки, основательно... Я в литературу вхожу, как плуг в борозду...
Ничто не оставляло его равнодушным. Он часами мог говорить о делах колхозных, близко принимая их к сердцу. И на скитания по вологодским лесам, охоту, рыбалку у него время находилось - неутомим был Александр Яковлевич. Высокий, чуть сутуловатый, он обычно шумно пробирался сквозь ельники, но умел ходить и неслышно, любил зоревать на озерах, поджидать медведя на лабазах. И во всякую охотничью или рыболовную затею он вносил неиссякаемый задор. Порой огорчался неудачей (всякое бывает!), но умел и по-детски радоваться удачному выстрелу или красивой подсечке крупной рыбы. Много было у нас совместных походов, удач и неудач, досадных промахов и сладостных ощущений добычи.
А чего стоит свежесть лесного, настоянного на хвое воздуха и приятная усталость, когда гудят ноги и плечи! Живителен чай с брошенным в кружку смородиновым листочком. И как аппетитен запах чуть пригоревшей каши, аромат свежей ухи, в которой рыба «хвостом бьет».
Отдых или ночевка у костра располагали к долгим неторопливым беседам. Открывалась душа...
С ленинградским литератором Михаилом Александровичем, другом Яшина, мы встретились в аэропорту. Он уже собрался улетать.
- Михаил Александрович, дорогой, погости еще несколько деньков, - уговаривал Александр Яковлевич. Поначалу тот наотрез отказался, но когда Яшин сообщил, что поедем на овсы, на медведя, - сдался. И вот уже наш штопаный-перештопаный газик ползет по проселочной дороге.
Шутки шутками, а ХБВ (хочу быть «виллисом») много лет служил нам верой и правдой. Этого трудягу видели в самых глухих уголках района - в Переселенье и Кеме, Зеленцове и даже в соседней Костромской области. Однажды Александр Яковлевич, попросив руля, решил обогнать нарядный «москвич». И, вероятно, обогнал бы, если б на ходу не отвалилось переднее колесо...
Мы едем на «козлике» в бригаду Шири колхоза «Родина». Стоит дивная августовская пора. Нещадно палит солнце. На вырубках мелькают малиновые пирамидки иван-чая. Кланяются долу усатые спелые хлеба. В оцепенении застыл сосновый бор.
В районной библиотеке накануне нам удалось раздобыть «Правду», и дорогой мы взахлеб читаем только что опубликованного «Теркина на том свете».
В низинке у речки лысые колеса «козлика» сбросило в глубокую, выбитую тракторами колею, и он капитально сел на оба моста. Заглушили двигатель. Александр Яковлевич направился вырубать вагу, а Михаил Александрович ловко орудовал лопатой, откидывая землю из-под дифера. Вагой мы подняли сначала переднее колесо, положили под него еловый кряж, застлали лапником. Потом то же самое проделали с задним колесом.
- А ну пробуй! - распорядился Яшин. Проворный «козлик» легко выскочил из ловушки.
В речушке мы помылись, посидели на бережку и отправились дальше.
Вот и Шири. Здесь много знакомых людей: механизаторов, полеводов, животноводов. На сей раз решили остановиться на ночлег у учителя-пенсионера Петра Владимировича Глушкова.
Гости еще не зашли в избу, а гостеприимные хозяева уже хлопотали, накрывая на стол. И вот мы сидим за самоваром, уплетаем свежепосоленные боровые рыжики со сметаной, пьем чай с малиновым вареньем. Разговор идет о жизни, о колхозе, и, конечно, об охоте.
- Я вам устлала на повети, - говорит жена Петра Владимировича.
Хозяевам пора на покой, да и нам не мешает отдохнуть. Решаем: на зорьке пешком отправимся в соседний починок, где пасутся на овсах медведи.
На повети аромат высушенных трав. Силимся заснуть, но не можем. А около полуночи, когда мы готовы были забыться, горласто запел петух. Он пел долго, и Александр Яковлевич попытался его унять. Поднялся, подошел к петуху и сказал: «Перестань драть горло, дай поспать». Петух минуту молчал, а потом, когда Яшин снова улегся, закричал пуще прежнего.
- Ну и ори, карауль нас, - отступился Александр Яковлевич.
Над деревней вставало утро.
- Пора, братцы, пора, - поднялся Михаил Александрович. - На зорьке самая охота.
...В низинке у небольшой речушки мы услышали мелодичный посвист рябчика. Кто-то из нас достал манок - металлическую дудочку и попытался приманить птицу. Но хохлатый петушок на зов не откликнулся - затаился, молчал.
- Нельзя слишком часто повторять песенку. Птица замечает подвох, - шепотом сказал Яшин.
Он взял пищик, сделанный из пера глухаря и, тихонько отойдя от нас, подал голос. Получилось что-то вроде «ти-ти-тиу-ти...» И вскоре рябчик, вынырнув из чащи, уселся на еловый сук на виду у нас.
Поднявшись на угор, мы наткнулись на отпечатки крупных когтистых медвежьих лап. И тут же виднелись следы поменьше.
- Давно замечено, - пояснил Михаил Александрович, - что медведи и волки охотно пользуются при переходе дорогами-зимниками, тропами, просеками.
Вскоре лес заметно поредел, в нем стали преобладать белокорые березки, молодой зеленоватый осинник. На заброшенных пашнях росли мелкие ольховые деревца. Чуть дальше чернели скатами крыш избы заброшенного починка. За ним шли высокие холмы, заросшие хвойным лесом. А слева в низинке ширинская бригада посеяла овсы.
Лабазы на них были приготовлены заранее. Поэтому остаток дня мы провели у родничка с чистой студеной водой: готовили суп из рябчика, жарили на углях грибы, баловались чайком. Время пролетело быстро, и когда солнце стало цепляться за вершины островерхих елей, мы отправились в засаду.
- Михаил Александрович, есть шанс отличиться. Выйдут медведи - скомандуй: «В одну шеренгу становись! Первого стреляю, последний падай», - пошутил Александр Яковлевич.
Наши засидки поблизости одна от другой в самом углу овсяного поля. С моего лабаза хорошо видно Яшина, который устроился на березе, что вышла на опушку леса. Поначалу Александр Яковлевич ворочается, но, устроившись поудобнее, сидит не шелохнувшись.
Откуда-то взялись две сойки и, треща на весь лес, затеяли драку. Мы проклинаем задир, но ничем не выдаем своего присутствия. Наконец птицы улетели.
Придет ли медведь? Эта мысль не дает нам покоя. Солнышко уже скрылось за горизонтом, на землю опустились сумерки. Лес притих, молчит.
Нелегко сидеть на тонкой перекладине: затекают ноги, ноет поясница, да и комарики досаждают. Так и хочется встать, распрямиться. Но об этом можно только мечтать. И кашлять, и курить - боже избавь.
Но вот со стороны починка приполз густой, как вата, туман - метрах в пяти уже ничего не видно. Негласный руководитель охоты свистит рябчиком, сигналит электрическим фонариком. Мы слезаем с деревьев и собираемся в условленном месте. О неудаче ни слова.
- Э, да там кто-то есть, - Михаил Александрович показывает на мерцающий вдали огонек костра.
Как не подойти к людям! Оказалось - грибники из ближнего лесопункта.
- Ужинать с нами, - пригласил высокий мужчина в брезентовой куртке.
Он неторопливо отдирал от валявшейся на земле люльки-качалки сухие дощечки и бросал их в огонь.
Яшин внимательно осмотрел остов нехитрой деревенской колыбельки.
- И меня мать в такой качала, - вздохнул, скидывая с плеча ружье.
Сухое дерево затрещало, вздымая космы пламени. В теплых струях воздуха задрожала листва рябины, под которой был разложен костер.
- Спалишь рябину-то - посохнет. Не мог подальше разложить, - высказал недовольство высокому другой грибник.
- А тебе жалко, что ли? Хватит их... - Высокий молча отрезал ломоть хлеба, аккуратно поставил на землю котелок. - А помнишь, Иван, как тут лес корчевали? И уж опять березняк к самым избам прет, поля затянуло. Знамо дело, теперь жить здесь никто не будет. Так хотя бы поля заклеверили. Корма сколько взять можно...
- Как не можно, - отозвался Иван. - Руки, видно, не доходят.
- А рябину впрямь жалко, - раздумчиво произнес Яшин. Найдя разлапистую корягу, он стал отгребать от ствола рябины пылавший сушняк и угли. - Надоели разговоры: срубил дерево - посади два. От многого только разговорами и отделываемся. Под этой рябиной люди песни пели... - Он запрокинул голову и долго вглядывался в ночное небо.
- Отпели здесь они свои песни, - мрачно откликнулся высокий грибник.
- Они-то отпели, - согласился Яшин. - А вот другие, вот мы, например, видим эту рябину и радуемся. И дрозд вниманием ее не обойдет. По травинке - луг, по леснике - лес собираются. А куда съехали с этого починка?
Грибник Иван охотно пояснил: кто на центральную усадьбу подался, кто в лесопункт, благо заработки хорошие, кто «на селедку» в далекий Мурман, кто в «большие города».
Разговор завязался сам собой. Знаток преимущественно архангельской деревни, Михаил Александрович нашел в ней многие общие черты с Вологодчиной.
- И все-таки особенности есть, - подчеркнул он, неторопливо потягивая чай из закопченной кружки.
- Да, у Вологодчины своя специфика, - поддержал Яшин. - Двенадцать тысяч крохотных деревенек. И у них множество именно своих особенностей и трудностей, которые неведомы другим областям страны. А знаете ли вы, что в наших краях численность мужского населения по сравнению с довоенной порой резко сократилась?
- Так ведь война-матушка... - Высокий грибник помешал палкой в костре.
- Не все война... И отток населения, главным образом сельского, в другие районы страны, в «большие города». В одном Первоуральске сколько наших! А в Мурманске! Да и в Архангельске. Наша Юг-река прямехонько в Двину впадает. Когда-то наши мужики на баржах хлеб да лен по ней отправляли. Брюкву недаром голанкой у нас зовут - голландкой, значит. Вот откуда пришла. Через Архангельск - Яшин торопливо, запальчиво заговорил о запущенности сельского хозяйства в нечерноземной полосе и об ущербе, нанесенном ей волюнтаризмом.
- Материалы мартовского Пленума читали? - он обвел взглядом сидящих у костра.
- Так, вперед-то как жить будем, хотелось бы знать... - вопросительно посмотрел на него Иван. - Я, конечно, сейчас с мотопилой «Дружбой». А сродственники все деревенские, вся родня. И у него вот жена в колхозе, - указал он на высокого рыбака.
- Будем жить лучше, - улыбнулся Александр Яковлевич. - Но в общем-то как поработаем, так и поживем. Эта истина проще простого и на вечные времена... Вот рябину беречь надо, поля клеверить, дело свое делать хорошо. И глядеть правде в глаза. Перспективу иной раз упускаем из виду.
- Саша, а сам-то ты не упрощаешь кое в чем? - обратился к нему с вопросом Михаил Александрович,
- Я ж так просто, для повседневного обихода, как говорится. У костра много мыслей в голову лезет, как мошкара на огонь...
Давно мы собирались заманить Яшина в глухомань кемских лесов. На этот раз Александр Яковлевич согласился:
- Едем!
- Приехал погостить, а сам дома не ведешься, - вздыхала его мать Евдокия Григорьевна, хлопоча возле печки.
А Яшин между тем уже налаживал удочку, проверял патроны. На сборы ушло часа два, завечерело. А тут ливень обрушился на землю, забарабанил по крыше...
К утру дождь выдохся, и мы двинулись в путь. Часа через три доехали до села Никольского, что километрах в семидесяти от райцентра.
Надеялись порыбачить в омутке на Лундонге: один из нас недавно облюбовал его - уж очень удачливой была там рыбалка. Но добираться до омутка непросто. Можно было продвигаться берегом реки, но тогда нам пришлось бы отмерить добрый десяток километров: Лундонга петляет, делает повороты - хоботы, как называют здесь излучины. Поэтому от села Никольского километров шесть мы ехали на «газике».
Проселочная дорога вывела нас на пожню, уперлась в ельник. Дальше уходила в лес лишь узенькая тропка. Мы еще раз проверили свои рюкзаки. С собой взяли самое необходимое: продукты, резиновую лодку, удочки, а Александр Яковлевич и ружье.
Идти было нелегко - за плечами увесистые вещмешки, одежда. Но все же минут через сорок мы вышли на заросший берег Лундонги.
Здесь продвигаться стало еще труднее. Едва заметную тропку преграждали сучья валежника, полусгнившие и почерневшие кусты ольшаника, заросли ивняка и. молодых лип, черемушки.
На мочажнике из-под ног вырвался вальдшнеп. Ожиревшая птица долго и тяжело поднималась вверх, потом мелькнула среди желтых ветвей березки.
Вальдшнеп улетел, а Александр Яковлевич все еще продолжал держать ружье у плеча. Привык он к своему «зауэру», забыл, что у него ружье племянника - курковое и что прежде чем стрелять, курки взвести надобно. - Эх, упустил, - досадовал Александр Яковлевич. Но досада у него быстро прошла: добыча - это попутное, а в лесах, да еще кемских, лишний раз побывать - это считай за счастье.
Наконец мы добрались до заветного омуточка. Местечко приметное: река здесь круто поворачивает, а у правого бережка островок, заросший ивняком да пыреем по пояс. Только положили мы свои вещички на бережок, как Александр Яковлевич - за удочку. Пристроился на песчаном мыске, закинул. Полчаса минуло, а поплавок на месте, словно уснул. Тогда Александр Яковлевич из белого теста шарик скатал, на крючок насадил. И долго ворчал на изготовителя насадки: тесто тот дома на яичном белке сготовил, и когда замешивал, велел Яшин ему пять капелек растительного масла капнуть, а он не пожалел - чуть не полстакана вылил (маслом кашу не испортишь). Вот рыба и не трогала приманку. Так и выбросил Александр Яковлевич тесто в омут на радость лещам и подъязкам.
Хотя и не терпелось взять в руки спиннинги, но поначалу мы дровишек наладили. Натюкали сушняку, сваленную ветром березу на кряжи разрубили. Знали, что такое осенняя ночь на реке.
Вот уже и вечерняя зорька зажглась на небосводе. А в омутке тишь да гладь, хотя неделю назад воду здесь рябило от всплеска рыб - так возились подъязки. Александр Яковлевич, наверное, уже сменил десятое место. А мы принялись хлестать блеснами по воде. За весь вечер, пока не загустели сумерки, нам удалось выманить из-под круглых, как блины, листов водяных лилий одну щучку граммов на восемьсот. Да еще Яшин выловил трех окунишек. И все-таки мы сварили добрую уху, а как отведали ее, даже Александр Яковлевич заулыбался, и ворчать перестал.
Взошла луна - «медвежье солнышко», звезды зажглись. Тишина. Только шумливые осинки лопотали, перешептываясь о чем-то.
Речь зашла о людях сложной и трудной судьбы.
- Как ее понимать, эту самую судьбу, - задумчиво произнес Яшин. - Иной страдает от ожирения, Чехов еще об этом говорил. Страдают и от потворства к себе, от лени, своекорыстия. А иной мучается совсем по другому поводу: от повышенной ответственности за все, что происходит в нелегкой жизни нашей. Так-то...
Относил ли он эти слова к себе? Думается, да: то, что он говорил, всегда было выстрадано им. Мы-то знали, какое непонимание подчас он встречал даже у близких ему людей, с каким трудом ему приходилось иногда доказывать очевидные истины, бороться за правду. И несмотря на потери и утраты, не говоря уже о болезненных уколах самолюбия (а он был очень раним), Александр Яковлевич оставался мужественным и гордым человеком. Он не только не сломился, выстоял, но его стихи становились все нежнее и человечнее. Обо всем этом думалось у тихо угасающего костра...
Ночью Яшин то и дело ворочался, подвигая спину к самому огню. А когда утречком вскочил, его усы белели от инея, а на плаще сзади зияли три дыры.
- Устроили вы мне рыбалку, - усмехнулся он, протягивая к костру руки. - Чудо будет, ежели не заболею. Начались осенние холода, потому и не клевала рыба.
В разной обстановке, при разных обстоятельствах приходилось нам встречаться с Александром Яшиным. Он всегда был дружелюбен, словоохотлив, любил перекинуться шуткой.
В мае 1966 года мы наведались к Яшину на Бобришный угор. Домик был не заперт, но хозяина не оказалось. На самодельном столике (смастерил его Василий Белов) лежали свежие газеты, томик Л. Н. Толстого, стоял транзистор. На стенах трофеи - распяленные утиные крылья.
Александр Яковлевич пришел через полчаса с букетом первых весенних цветов.
Сначала сидели на крылечке. Отсюда хорошо были видны под угором затопленный ивняк с желтыми барашками, воспрянувшая после долгой зимы река. Светил закат, пели птицы, пробовали голоса лягушки.
Потом пошли в бор. Чистым он назван недаром: в нем, высокоствольном, прохладном, светлом, неизменно испытываешь ощущение чистоты, подобранности, свежести.
Затеплили небольшой костерок.
- Пламя сближает людей, - заметил Александр Яковлевич, бросая в огонь сухие сучки. - Наверно, от первобытных людей пошло.
Настроенные на шутливую волну, мы предложили Яшину дать нам небольшое интервью для районной газеты, совместив, так сказать, приятное с полезным. Он охотно согласился.
Первый корреспондент: Как вы живете и над чем трудитесь сейчас?
Яшин: На Бобришном угоре удивительно хорошо живется и дышится. И пишется. Не случайно этому угору я посвятил книгу стихов «Босиком по земле». Именно здесь писались в основном стихи этого сборника. Немало побродил я здесь босиком: и по межам, и по лугам, и по лесным тропинкам. В моей работе был тяжелый и длительный перерыв. Сейчас хорошее, творческое настроение. Очень хотелось, чтобы оно ничем не нарушилось и не омрачалось.
Второй корреспондент: И долго предполагаете здесь прожить?
Яшин: До тех пор, пока хорошо пишется. Прошу передать землякам, что эта изба построена мной для работы и чтобы отношение к ней было всегда доброе.
Первый корреспондент: Обязательно передадим... А откуда вы, Александр Яковлевич, приехали сейчас в Никольск?
Яшин: Из Харовского района. Гостил у нашего талантливого прозаика Василия Белова. Приятно, что я в свое время находился у истоков его творческого пути, помогал ему. Когда вышла в свет первая книжка стихов В. Белова, я внимательно прочел ее и посоветовал заняться прозой. К моей радости, он внял моему совету. И посмотрите, как он пошел, как пошагал... Не всякий за ним теперь угонится. По моему мнению, Василий Белов может стать гордостью советской литературы. Почитайте-ка его повесть «Привычное дело», она в «Севере» опубликована...
Второй корреспондент: Какие произведения выходят у вас в 1966 году?
Яшин: В «Советском писателе» выйдет однотомник прозы. Издательство «Советская Россия» выпускает сборник стихов. Намереваюсь в этом году написать книгу стихов об охоте.
Второй корреспондент: Расскажите, кстати, как вы провели нынешний весенний охотничий сезон.
Яшин: Меньше всего меня интересуют результаты. Главное быть наедине с природой, наблюдать, ощущать ее. Несколько ночей мерз в шалаше на тетеревином току. Наблюдал петушиные бои косачей. Лесные куры садились прямо на шалаш. А вечера на тяге... Зори на утиных перелетах... Все было. Охота удивительным образом освежает, как хороший сон.
Первый корреспондент: Мы видели у вас на столике томик Толстого...
Яшин: Толстого не просто читаю - изучаю. Спросите в районной библиотеке. Мои формуляры испещрены этим именем. Взялся за «Историю искусств»... Хо-орошие книги есть в нашей библиотеке! Не зря она носит имя одного из основателей Григория Николаевича Потанина. Замечательный был ученый и путешественник. Не так уж долго в Никольске в ссылке находился, а какой след оставил! Справедливо заметил, что наш уезд чуть ли не самый дикий и неграмотный в России. Так он от слов-то к делу... Какую библиотеку заложил! Вот так и надо поступать. Видишь зло, недостатки, неправду - ополчайся на них. На других не уповай - сам впрягайся в первую очередь! Становись коренником, а пристяжные уж найдутся. Вот этому нас большие люди учат.
Второй корреспондент: Мы только что прочитали «Босиком по земле». Очень понравились стихи «Глазами Ленина», «Спасибо солнцу», «Дорога в небо». Это, конечно, этапные стихи. И, конечно же, очень понравился рассказ «Угощаю рябиной» в «Новом мире», Слышали, что он переведен на английский, французский, японский, испанский и другие языки. Знаем, что перепечатан он журналом «Семья и школа», а инсценировка этого рассказа передана по Центральному телевидению. Как вы сами оцениваете это произведение?
Яшин: Гм... трудное дело. Он многопланов... Действительно, для меня какой-то этап, перевал, что ли, с которого хорошо оглянуться и вперед далеко смотрится. Вы сами хорошо его прочитали? Еще почитайте и поймете, что он для меня значит. Так-то друзья! А вот «Семью и школу», наверное, какая мысль подкупила: не будешь ухаживать за одомашненной рябиной, заботиться о ней - и запаршивеет дерево, ягоды станут мелкими, горькими. А ухаживать это не только холить - поливать, подкармливать, но и подрезать гнилые и сухие сучья.
Первый корреспондент: Какие перспективы перед литераторами открывают решения XXIII съезда нашей партии?
Яшин: Как и все советские писатели, рассчитываю на большие животворные перемены в нашей жизни. Советские писатели не мыслят своей работы в отрыве от народа, живут его мыслями и чаяниями. Вот и я стремлюсь работать так, чтобы оправдать высокое звание писателя, «совести народа»... А сейчас, товарищи интервьюеры, прошу в дом. Официальная часть закончена.
Александр Яковлевич тщательно затоптал костерок и поднялся. В зеленых сумерках видно было, как мерцает весенняя Юг-река...
...Перечитываем письмо Яшина:
«Дорогой Вадим Николаевич! Отрываю от сердца газетную вырезку, которую мне прислали из Архангельска с новым стихотворением, - да нет, всю газету пошлю. Это первая публикация. Будут и другие, в том числе в «Москве» и в новой книжке. Если есть возражения - сообщите.
С 24.ХII дня на три-четыре буду в Вологде... Да если бы удалось найти берлогу, со мной, наверно, бы приехал и Конев Иван Степанович. Это наш никольский маршал. Привет. Александр Яшин».
Речь в письме идет о номере газеты «Правда Севера» от 10 декабря 1966 года, где напечатано стихотворение А. Яшина «Вадиму Каплину, медвежатнику». А также Александр Яковлевич сообщает о возможном приезде на родину маршала Конева.
Иван Степанович Конев родился в бывшем Никольском уезде и в свое время работал уездным военным комиссаром в Никольске. Отсюда вместе с боевым отрядом он и направился на фронт в годы гражданской войны. Никольчане бережно хранят память о прославленном полководце. В некоторых семьях здесь встречаются редчайшие фотоснимки.
Встречи с маршалом, по словам Яшина, оставили у него неизгладимое впечатление, послужили нравственной зарядкой к стихам последней поры.
- Я жалею, что не смог записать эти беседы, так сказать, по горячим следам, - признавался Александр Яковлевич. - Поражала военная эрудиция Ивана Степановича, его широчайший кругозор. И как верны слова о том, что это был полководец с душой комиссара, беззаветно преданный партии и народу.
Одному из авторов этой статьи, В. Н. Каплину, посчастливилось побывать вместе с Яшиным в гостях у маршала. Встретил их сам Иван Степанович. Пожал руки и любезно предложил раздеться. Затем пригласил в свой рабочий кабинет.
Все в нем было просто, обыкновенно: большой стол, накрытый сукном, магнитофон, стопка книг, чернильный прибор с красным гусиным пером, на маленьком столике два телефона, на стенах картины. Обращало внимание множество сувениров. Особенно выделялась модель ракетной установки, при помощи которой устремляются ввысь космические корабли.
Иван Степанович тогда уже был в отставке, но по виду ему никак нельзя было дать его шестидесяти девяти лет.
Родина полководца - деревня Лодейное Подосиновского района Кировской области. Раньше это был наш Никольский уезд, вот почему Конев считал никольшан своими земляками.
- Знаете, как мне впервые довелось побывать в Никольске? - спросил Иван Степанович. - Вместе с отцом гнали мы плоты с верховьев реки Юг, почти от самого Золотавина. А в Никольске была остановка...
За беседой незаметно пролетел час, другой.
- Очень хочется побывать в родных местах, встретиться с земляками, - признался Конев.
- Добро пожаловать! - пригласили мы.
- Многого не узнаете, Иван Степанович, - раздумчиво добавил Яшин. - А душа народа осталась прежней: стойкая, закаленная в трудностях, верная нашему общему делу.
- А как же иначе, - подхватил маршал. - Быть верным знамени - это и есть стержень души.
Иван Степанович взял блокнот, на листах которого стоял гриф: «Депутат Верховного Совета СССР», и написал приветствие вологжанам по случаю наступления Нового года. Вот его текст:
«Дорогие товарищи земляки! Сердечно поздравляю вас с наступающим Новым, 1967 годом, юбилейным годом 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции. Патриотизм и преданность трудящихся Вологодской области Советской власти за годы пятидесятилетия прославят их и впредь в успехах коммунистического строительства. Желаю вам всем здоровья и личного счастья и процветания нашего района. Ваш Конев.
21 декабря 1966 года. Москва».
Потом маршал подарил нам по томику только что вышедшей из печати книги «Сорок пятый».
- А как насчет берлоги? - спросил Яшин у маршала.
- Вот танка два возьму, так можно на любую берлогу, - пошутил Иван Степанович. И уже серьезно продолжил: - Соберемся. Пусть только товарищ ваш депешу даст. У меня сборы недолги - по-солдатски.
Только охота так и не состоялась... Вскоре Александр Яковлевич попал в больницу, и ему уже не довелось живым вернуться на Бобришный угор, в родное Блудново.
Перед смертью Александр Яковлевич пожелал увидеться с друзьями. И в первых числах июня мы с управляющим объединением Сельхозтехника Николаем Михайловичем Ворониным, которого очень уважал Александр Яковлевич, были уже в Москве.
По разрешению лечащего врача В. И. Кныш поднялись на пятый этаж, куда родным и близким больных было попасть всего труднее, и открыли дверь палаты. Увидев нас, Александр Яковлевич искренне обрадовался. Мы знали, что ему очень тяжело (он перенес три сложнейших операции), но он старался не показать этого.
- Течет в моих жилах блудновская кровь, есть еще порох... - заверил он нас.
Мы передали поэту букет живых цветов, поставили на столик баночку клюквы, или журавлихи, как любил называть ее Яшин, и банку свежего меду.
- Пивца бы еще нашего, деревенского, - сказал Александр Яковлевич. - Не догадались, не привезли... - с укоризной взглянул он на нас. - Ну ладно, что поделаешь...
Позднее земляки поэта выполнили и эту его просьбу.
Забывшись на несколько секунд, Яшин очнулся, взглянул на сияющий белизной подоконник, на котором стояла сосенка, привезенная с Бобришного угора, сказал:
- Друзья, сейчас будет мужской разговор - слышите? Я хорошо понимаю, что дни мои сочтены, что я обречен. Моя просьба к вам исполнить мою волю, мое желание. Похороните меня на Бобришном угоре. Постарайтесь на заветном для меня месте организовать библиотеку. Пусть двери моего домика будут открыты для всех, пусть его посещают мои земляки, взрослые и дети. Пусть пишут там стихи, отдыхают, наслаждаются природой...
Показавшаяся в дверях медсестра дала нам понять, что пора уходить.
- Будьте здоровы, привет друзьям! - Это были последние слова, которые нам довелось услышать из уст Яшина.
Через месяц мы снова прибыли в Москву, чтобы выполнить последний наказ Александра Яковлевича.
...Утопающий в венках гроб с телом поэта установлен в Центральном Доме литераторов. Звучат траурные мелодии. Печальные лица тех, кто пришел проститься с поэтом. Здесь и его земляки-вологжане А. А. Романов, В. И. Белов, В. Т. Невзоров, никольский учитель A. А. Павлов. Тут же ленинградские писатели Ф. А. Абрамов и С. С. Орлов.
- У меня умер друг, - сказал В. А. Солоухин. - Об этом можно было бы не говорить во всеуслышание: у каждого умирают родные и близкие. Но умер человек, который был близок миллионам своих читателей и который считал всех людей своей близкой родней, потому что сам был хорошим человеком.
...На четырнадцать часов была назначена кремация. Но друзья Александра Яковлевича В. И. Белов, B. А. Солоухин и другие позаботились о том, чтобы доставить на родину не урну с прахом, а гроб с телом покойного.
Специальным рейсом вечером мы отбыли из столицы в Никольск. Серебристый Ли-2 пролетал над великой русской рекой Волгой, над широкими просторами Родины. Когда подлетали к Вологде, в иллюминатор увидели семицветную, словно перо жар-птицы, радугу. Короткая остановка - и снова в воздух...
В аэропорту Никольска самолет встречали сотни земляков. Многие, желая проститься с писателем, допоздна ждали траурную процессию на улицах города. По желанию Евдокии Григорьевны, матери Александра Яковлевича, из аэропорта гроб был доставлен в Блудново.
Похороны писателя были поистине народными. Проститься с поэтом прибыли сотни земляков из райцентра, из ближних и дальних деревень.
Торжественно-траурный митинг открыл первый секретарь райкома КПСС.
- От нас ушел большой поэт, настоящий боец нашей партии, - сказал он.
- Трудно найти северного литератора, чья судьба не была бы так или иначе связана с именем Яшина. Мы шли к нему всегда, как к отцу, - выразил наше общее чувство благодарности к ушедшему из жизни писателю А. А. Романов.
Душевно и тепло говорил о Яшине и В. И. Белов:
- Я осиротел дважды. В 1943 году, когда убили моего отца, и вот недавно, когда скончался Александр Яковлевич.
Константин Георгиевич Паустовский, который был близко знаком с Яшиным, подарил ему свое собрание сочинений с такой дарственной надписью: «Александр Яковлевич, Саша, дорогой мой, прямой и мужественный человек, ни в чем не «сумлевайтесь», народ Вас отблагодарит за правду и вашу сыновнюю к нему любовь. Любящий Вас К. Паустовский».
Константин Георгиевич был прав: народ отвечает благодарной памятью Яшину. Его читают, свет его творчества распространяется далеко и широко, западая глубоко в душу и вызывая ответный отклик.
Преподнося в дар Никольской районной библиотеке имени Г. Н. Потанина свою очередную книгу, Александр Яковлевич обычно говорил:
- Поставьте на мою полку.
И такая яшинская полка существует. Большинство книг на ней - с автографами поэта.
В библиотеке проходят вечера, посвященные творчеству А. Я. Яшина. Звучат его стихи, и кажется, что сами стены сохранили дух поэта-правдолюбца.
Домик поэта, его могилу на Бобришном угоре летом и зимой, в весеннюю распутицу и по осеннему бездорожью навещают многочисленные почитатели таланта Яшина. В альбоме отзывов посетителей есть такие записи:
«Кто хоть раз припадет к поэтическому источнику Александра Яковлевича, тот обязательно заинтересуется его жизненным путем, его судьбой, и тогда никакие расстояния, никакие дела не смогут помешать тебе посетить те самые места, что были так глубоко им люби--мы и так прелестно воспеты им...»;
«В этой зимней, заснеженной холодной избе - столько тепла. За окнами ветер и предвечерняя мгла, а тут, в горнице, - и тишина и свет и покой, и эти чудесные, чистые сосновые стены вокруг. Нет лишь Вас, дорогой Александр Яковлевич... Кланяюсь Вам. Всегда помню Вас...».
...И подлинным событием для никольшан было открытие памятника поэту-земляку в Никольске в 1972 году.
Знойное июльское утро. Солнце плавится золотом в верхушках огромных тополей. На школьном дворе - чуть ли не все население города. Медленно сползает вниз белое покрывало... Вот он, Александр Яшин, воплощение прямоты и честности. Резец скульптора М. В. Таратынова передал устремленный вдаль взгляд поэта.
Многие в этот день посетили музей, открытый в школе-интернате. Здесь находятся личные вещи Яшина, его охотничьи и рыболовные принадлежности, часть литературного архива.
Среди экспонатов музея - кандидатская карточка Союза писателей, подписанная М. Горьким и выданная в 1935 году А. Яшину, его членский билет Союза писателей от 1939 года, фотокопия комсомольского билета, удостоверение лауреата Государственной премии, удостоверение специального корреспондента «Сталинградской правды» и многие другие документы и фоторепродукции...
Живет вдохновенное слово поэта... Жива память о нем...
1975
Александр Белов
ПО-ЗЕМЛЯЧЕСКИ...
Много зим на своем балконе я кормлю птиц. Для синичек и воробушков мною сделана специальная кормушка - фанерный домик. В тот домик ежедневно с вечера сыплю хлебные крошки и горсточку-другую какой-либо крупы. В стенках домика с трех сторон есть отверстия, мелкие пичуги туда залетают, поклюют корм и свободно вылетают, соблюдая меж собою как бы очередность. Для галок и голубей в кормушку доступа нет.
Для синичек подвешиваю на ниточке кусочек свиного сала. Они его очень любят, особенно свежее, несоленое. Птички так привыкли ко мне, что, открой форточку, - не стесняясь залетят в квартиру. Меня птицы не боятся, клюют корм при мне, подам на ладони - возьмут и с нее.
Приходят друзья, завидуют тому, как я приучил птичек к корму. Уходят и обещают дома тоже сделать кормушки по моему методу. Многие уже и сделали.
Насыпая корм птицам в домик, я всегда вспоминаю доброй памятью поэта Александра Яшина, его знаменитое стихотворение «Покормите птиц»:
Покормите птиц зимой,
Пусть со всех концов
к вам слетятся, как домой,
стайки на крыльцо...
Доброго человека вспоминаешь добром...
* * *
Шел 1932 год. Архангельск - центр Северного края. Северный край тогда, до 1937 года, объединял теперешние Архангельскую, Вологодскую области и Коми АССР.
В Архангельске в 1932 году был созван краевой слет рабселькоров. Съехалось нас тогда много, по несколько делегатов из района. Солидная делегация рабселькоров была представлена из Вологды. Для отъезда в Архангельск нам был выделен специальный вагон. К делегатам вологодской городской газеты «Красный Север» присоединились корреспонденты из Грязовца, Чебсары, Кубеноозерья и других районов. В пути к нам подсели рабселькоры из Сокола, Харовской, Вожеги, Няндомы.
Тогда я был делегатом от Кубено-Озерской газеты «Колхозное знамя» и, хотя только приобщался к газете, писал регулярно на разные темы. Райком комсомола поручил мне руководство районным штабом «легкой кавалерии». Эта комсомольская общественная организация в то время играла существенную роль в борьбе с бюрократизмом, волокитой и расхитителями государственной собственности.
В редакции работали замечательные ребята. Особенно добрая память сохранилась у меня о редакторе, молодом коммунисте Александре Яковлевиче Смурове и секретаре Николае Васильевиче Чистякове. Они умели собрать вокруг газеты большой актив сельских корреспондентов.
Помню, как-то Александр Смуров приглашает меня в кабинет и с ходу: - Хочешь работать в газете? - спрашивает.
- Конечно, хочу...
- Тогда поезжай на краевые газетные курсы в Архангельск, - предложил он. - Да, кстати, там созывается краевой слет рабселькоров, побудешь и на нем...
На слете обсуждались острые вопросы жизни деревни. Выступали многие, спорили, делились опытом работы на местах. Крайком ВКП(б) устроил нам прием, лучшим корреспондентам были вручены Почетные грамоты и подарки. И Александр Яшин был отмечен в докладе как активный корреспондент и начинающий поэт из Никольска.
Молодых газетчиков-комсомольцев пригласили в краевой комитет комсомола, и здесь Яшин читал свои стихи. Мы слушали его с завистью, а он заметно волновался, когда ему аплодировали.
Помню, редактор «Северного комсомольца» Григорий Динов горячо поздравил молодого поэта и просил его держать связь с газетой, присылать стихи и прозу для печати. А потом мы всей группой молодых корреспондентов вместе с работниками крайкома ВЛКСМ и Редакции «Северного комсомольца» сфотографировались. Эту фотографию давних лет я храню в своем альбоме и до сих пор.
Через два года после газетных курсов в Архангельске меня призвали в Красную Армию. Служил в Вологде, в полковой артиллерийской школе. Здесь издавалась многотиражная газета «Артиллерист», редактором которой был политрук Сергей Сапиго. Он-то и привел меня в литературный кружок при доме офицеров. Руководил им поэт Борис Непеин. Но не однажды приходил на занятия кружка и Александр Яшин, живший тогда в Вологде.
В 1937 году была образована наша Вологодская область. Городская газета «Красный Север» становится областной. Создается вновь и областная комсомольская газета «Сталинская молодежь». Первым ее редактором был назначен Константин Сопов, работавший в Кубеноозерье замполитом по комсомолу в совхозе «Северная ферма», а до этого - в великоустюгской городской газете.
Меня из многотиражки строящегося льнокомбината «Стахановец на стройке» утвердили в молодежной газете завотделом внутрисоюзной жизни. В новом красивом двухэтажном здании на улице Папанинцев (теперь проспект Победы) мы только обживались - шел ремонт. Все работники редакции, кроме редактора и секретаря, ютились в одной большой комнате.
Вспоминается жаркий июньский день. В помещении духота, окна открыты настежь. В комнате на всех сотрудников один телефон, поэтому он не умолкает.
Нашу редакцию еще знали мало, и посетители к нам заходили редко. И вдруг в нашей комнате появился высокий, стройный молодой человек в светло-сером костюме и модном галстуке. Я сразу узнал Яшина.
- Здравствуйте, товарищи газетчики! Мы ответили приветствием.
- Где у вас тут редактор?
- Рядом, за тесовым барьером, - показали ему.
- И уже через минуту оттуда послышались радостные приветственные возгласы.
- Здорово, поэт! Откуда и куда?
- Домой в Никольск пробираюсь, вот зашел вас навестить. Надо узнать, как вы тут начинаете будоражить молодежь области.
Оказалось, что Константин Сопов и секретарь редакции Володя Владимиров были и раньше знакомы с Александром Яшиным.