О. Б. Зенкова
"МЫ НАШ, МЫ НОВЫЙ МИР ПОСТРОИМ..."
(из истории преобразования устюгских монастырей после революции 1917 года)
"Этот город - типичный представитель ханжен-ства, лицемерия, фарисейства и мракобесия".
(Из информационной сводки Губчека, 1921 г.) 1
На момент установления Советской власти (в марте 1918 г.) в Великом Устюге действовало 4 православных монастыря (3 женских и 1 мужской) и около 30 церквей, синагога и евангелистско-лютеранская кирха. Не удивительно, что немалую часть населения города составляли служители культа и монашествующие. Велика была и доля зажиточного торгово-ремесленного сословия. Именно против этих слоев населения новая власть повела самую решительную борьбу практически с первых же дней своего существования. Благодушно относившиеся ранее к политссыльным вообще и к большевикам в частности устюжане, по образному выражению священника из Никольского уезда, начинали "отрезвляться от угара свободы"2, когда на себе почувствовали результаты переворота.
В июле 1918 года в целях борьбы с саботажем, контрреволюционными заговорами, спекуляцией и т. п. в Устюге была образована губернская Чрезвычайная комиссия (Губчека), которая состояла из нескольких отделов и имела боевые отряды для подавления "кулацких восстаний", ловли дезертиров-красногвардейцев. 30 октября 1918 года Северо-Двинская Губчека и ЧК Архангельского фронта объединились в одну на две губернии. В дальнейшем Губчека неоднократно реорганизовывалась и в марте 1922 года передала все дела вновь организованному Северо-Двинскому губернскому политуправлению (ГПУ).
Первые же шаги довольно обширной карательной организации (в декабре 1918 г., например, в ней числилось 42 сотрудника, без боевых дружин) дали устюжанам возможность понять, что отныне понятие свободы является весьма относительным.
...Еще в 1903 г. В. И. Ленин в программе РСДРП предполагал, что партия будет добиваться конфискации монастырских имуществ и удельных имений. С приходом к власти большевики начали проводить политику поэтапной ликвидации как мест пребывания монашествующих, так и их морального и физического подавления.
Опираясь на законы центральных органов власти - о земле, о свободе совести, о социализации земли, об отделении церкви от государства и школы от церкви, принятые в 1917-1918 годах, и, наконец, Конституцию РСФСР (1918 г.), Северо-Двинский губисполком и Губчека пошли в наступление на "самых вредных для общества тунеядцев"3. К "самым вредным" относились, естественно, священнослужители и монашествующие. Монастырские и церковные имения со всем их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями переходили в распоряжение волостных и уездных Советов. Здания и культовые предметы объявлялись народным достоянием и передавались в бесплатное пользование соответствующих зарегистрированных религиозных общин. Монашествующие были лишены избирательных (а, стало быть, вообще всех) прав. Согласно Постановлению Совнаркома от 30 июля 1918 года запрещалось производить сплошной набатный колокольный звон "для созыва населения в целях возбуждения его против Советской власти". Отныне звонить разрешалось не иначе как с ведома местных управленцев и по установленному ими распорядку4.
Благочинный 4 округа Великоустюгского уезда о. Иларий Вахрамеев, вступивший в исполнение обязанностей одновременно с образованием Губчека, в докладе викарному епископу Алексию уже осенью того же года писал, что священники превратились в изгоев - у них отнята земля (в некоторых приходах урожай поступил в распоряжение властей), им не на что кормить семьи, у них отнимают имущество. У самого благочинного была конфискована и распродана вся домашняя обстановка; в Орловском Всесвятском приходе в дом священника была вселена крестьянская семья, в Шарденгских Николаевском и Григорьевском приходах - обучающиеся новобранцы и солдаты, причем в Николаевском приходе по вине новых хозяев сгорел дом.
Под угрозой находилась и сама жизнь священнослужителей: произнесение проповедей приравнивалось к контрреволюционной агитации с вытекающими последствиями: так, настоятель храма о. Михаил Соколов (Шасский Васильевский приход) и его сын, произносивший проповедь по печатному тексту "Св. Великий и Благоверный князь Александр Невский", были арестованы и заключены в тюрьму, "причем в трагической участи священника Михаила Соколова - младшего, приговоренного к смертной казни, произнесение вышеуказанного поучения сыграло значительную роль..."5.
Сотрудники ЧК (Новосельцев и Бергис) допытывались у крестьян деревни Пеганово о содержании проповедей их батюшки и предлагали доносить незамедлительно в случае, если они "что-нибудь заметят в его проповеди против существующего порядка"6. Настоятели храмов и члены приходских советов арестовывались тогда, когда жители на общих собраниях голосовали за оставление церковнослужителям их земель или хотя бы урожая, собранного на их участках. В таких случаях против них выдвигалось обвинение в подстрекательстве к сопротивлению в "проведении в жизнь Закона о социализации земли". "Под влиянием натиска атеистической и противорелигиозной проповеди и гнуснейшей газетной пропаганды, - писал о. Иларий, - благочестие в молодом поколении народа значительно пошатнулось... Худший элемент в приходах, считавшийся в прежнее время единицами, за последнее время значительно увеличился, и с ним во многих случаях приходится считаться..."7.
К сожалению, в архивных фондах канцелярии епископа и благочинии сведений о том, что происходило в те дни в жизни городских священников, нет. С храмами же ситуация была такая же: имущество учитывалось, описывалось, передавалось "в безвозмездное и бессрочное пользование" приходским общинам.
...Показательна статья дохода Губчека за 15 августа-1 ноября 1918 года. У "разных лиц" при обысках чекистами было конфисковано 4486,27 рубля (из них кредитными - 3278 рублей, золотыми монетами - 500 рублей, серебряными - 674,05 рубля, медными - 34,22 рубля)8.
Гораздо больше ЧК получила от штрафов: за спекуляцию - 13 700 рублей, другие проступки - 364 900 рублей! Аванс от губисполкома составил всего 14 тысяч рублей. Так что конфискации, как видно, не были доходным промыслом, а проводились, скорее, из принципа.
"Первая задача" Губчека - "обезвредить уже поднявшейся голову Контр-революцию" (так в тексте) - очень скоро была выполнена: "Все активные лица и более крупная буржуазия была взята заложниками и посажена в тюрьмы; чтобы ответили в случае продолжения убийств из[-]за угла наших руководителей... Ч.К. не дала осуществлять им своих планов и с помощью своих отрядов сделала обыски, отбирая оружие и арестовывая тех, которые имели наглость поднимать свою руку против диктатуры пролетариата"9.
"Вторым выдающимся делом", по словам начальника Губчека, докладывавшего на 4 съезде Советов Северо-Двинской губернии (1920 г.) о результатах деятельности ЧК, "было - это неожиданные посещения монастырей, в которых сконцентрировались все темные силы контрреволюции"10. Во всех монастырях устюгского викариатства чекисты также производили обыски, которые вполне удовлетворили их ожидания, "ибо у священных лиц нашли спрятанными и оружие, и прокламации, в громадном количестве продовольствие, не говоря уже о золоте, серебре и прочих драгоценных металлах, которые были припасены на случай возрастания, на случай свержения власти трудящихся масс"11.
В журнале "Революция и церковь" (орган наркомата юстиции РСФСР) за 1919 год (№ 1, 6, 8) также можно почерпнуть сведения о "громадных" запасах продовольствия, одежды, белья, "тканей", "драгметаллов" и пр. в монастырях Северо-Двинской губернии. В Усть-Сысольском Троице-Стефано-Ульяновском монастыре, например, обыск продолжался 10 дней!
Если верить журналу, самое большое сопротивление грабителям в кожанках и шинелях оказал женский устюгский Иоанно-Предтеченский монастырь, в котором был устроен "тайный склад продовольствия и вина". Красноармейский отряд, пришедший в обитель, "контрреволюционные" монахини встретили градом камней12.
Руководителем и активным участником "неожиданных посещений" и реквизиций был "товарищ" Александр Генрихович Козе - комиссар секретно-оперативного отдела Губчека, а его соратниками в этом нелегком деле были коммунисты С. Мургин, Абраимов, Шемелев, Крыжевич.
В августе 1918 года "с целью обнаружения продовольствия" экспроприаторы явились в Троице-Гледенский монастырь. Обнаружив кагор, красноармейцы перепились, тем самым "дискредитировав Советскую власть"13.
10 сентября 1918 года Козе "с товарищи" посетили Иоанно-Предтеченский монастырь. При поверхностном осмотре "в церквях и кельях... ничего предосудительного не нашлось, лишь у монахинь особо бросается в глаза большое количество ручной работы половиков". В келье игуменьи Аркадии обнаружили мелкие серебряные вещи, незначительное количество золота и... мебель (2 дивана, 4 кресла). Золото и серебро, найденные также в церковной казне и у монахини Е. Щетковой были опечатаны в особом ящике. В ризнице чекисты "нашли" библиотеку архитектора В. Н. Курицына14.
11 сентября в монастыре был произведен дополнительный обыск. Явившись в 11 часов вечера, чекисты нашли в келье игуменьи "ска-тулку" и ящичек с деньгами, принадлежавшими как отдельным монахиням, так и монастырю в целом. За иконами были обнаружены серебряные ложки (20 столовых и 2 чайные) и "поварожка". В 2 часа ночи вскрыли пол в церкви. Нашли "10 мест" сахарного песка и шкатулку с деньгами. Все было задержано и опечатано до особого указа15.
13 сентября в том же монастыре были найдены замурованные в стене (выдал свежий раствор) 3 Евангелия с серебряными накладками, 2 напрестольных креста, 3 дарохранительницы с ковчегами, 5 кадил, 4 потира, 4 дискоса и др., всего 41 предмет, изготовленный из драгоценных металлов. Поскольку эти предметы пока еще изъятию не подлежали, их отдали игуменье под расписку, с обязательством "хранить, как достояние народное"16.
18 сентября некоторые вещи и продукты общине Иоанно-Предтеченского монастыря были возвращены. "При обыске и описи ничего компрометирующего не произошло". На протоколе есть подпись игуменьи.
В Михайло-Архангельском и Знамено-Филипповском монастырях обыски произошли 14 сентября. Говоря языком протокола, составленного Мургиным, в Михайло-Архангельском "у архиерея и монахов ничего предосудительного не нашлось, незначительное количество денег и серебряных вещей". Заподозрив неладное, Мургин увел казначея в тюрьму и там подверг строгому допросу. "Путем допроса выяснилось, что кресты, которые носит архиерей, спрятаны в парниках для огурцов, и из крестов один оказался золотым, более ценные вещи были спрятаны на кухне в подвале. Подвал был разделен одной земляной стеной, эту стенку из земли пришлось разкопать и ползти несколько саженей за спрятанными вещами". Все добро отвезли на квартиру Мургина, где к нему приставили стражу: "двух товарищей коммунистов и одного красноармейца". Тем временем в древлехранилище был обнаружен тайник с облачением архиерея. У владыки также обнаружили деньги (6456 рублей), из которых половину изъяли и также увезли домой к Мургину17. При обыске 17 сентября в монастыре было найдено 10 (!) мешков с мукой, овсом, крупой18.
В Знамено-Филипповском монастыре "осмотр" результатов не дал, и лишь после того, как Мургин "строго наугад" спросил у матушки Зинаиды, "где скрыто ея собственныя золотыя вещи", настоятельница созналась, что "золота у нея нет, а есть серебряные ложки, спрятанныя в дупле". Ложки изъяли.
(По словам М. А. Козулиной, жительницы Устюга, "когда начали разорять их - монахинь - под пулемет ставили - "где спрятано золото у игуменьи", одна напугалась, с головой неладно стало". Не в пулемете ли на самом деле заключалась сила мургинской строгости?)
...Кроме вещей, в Знамено-Филипповском монастыре нашли 5 (!) мешков муки 19. В конце 1918 года (или в 1919 - на документе нет даты) дополнительному обыску снова подвергся Троице-Гледенский монастырь. Отрядом обнаружены "в скрытом и не в скрытом виде" ткани, спички, сахар, мука, рыба, мед, соль, постное масло и прочие продукты, а также медные деньги, переписка монахинь и послушниц с родными, портреты Николая II и даже полевой бинокль.
Последние были забраны в ЧК, продукты оставлены под расписку до особого распоряжения20.
Остается добавить, что в монастырях, в которых сотрудники ЧК производили реквизиции, проживало более тысячи человек, которые в подавляющем числе работали в кустарных мастерских, в сельском хозяйстве, на мельницах и в кузницах. Такие вот "тунеядцы"...
В 1922 году в связи с ликвидацией голода в Поволжье из монастырей и церквей были изъяты все ценные вещи. Сдирали накладки с Евангелий, "раздевали" иконы, отколупывали драгоценные камни и жемчуг. Серебряные дискосы, звездицы, кадила, кресты, блюда, подсвечники и прочие культовые предметы не признавались комиссиями таковыми. Счет ценной утвари шел не на штуки - на пуды. Волновалось "фанатичное население": прошел слух, что "коммунисты все добро отправляют за границу, чтобы накупить себе машин". Часто реквизиции проходили в обстановке, которая могла закончиться рукопашной. Только вмешательство епископа Алексия предотвратило пролитие крови: он призвал верующих пожертвовать церковные вещи на борьбу с голодом. В некоторых местах прихожане пытались спасти реликвии путем выкупа: приносили серебряные деньги в обмен, например, на ризу иконы. Иногда это удавалось, но иногда деньги пропадали бесследно.
Всего из Северо-Двинской губернии было отправлено в Москву более 176 пудов драгоценностей, в том числе 136 пудов 19 фунтов 31 золотник серебра, 1 пуд 11 фунтов 95 золотников золота, а также серебряные монеты на сумму 1651 рубль (по номиналу), золотые монеты на 10 рублей (по номиналу)21. Часть вещей, признанных музейной комиссией особо ценными в историческом и художественном плане, к счастью, попала в музейные фонды22.
Судьба древнего Троице-Гледенского монастыря как историко-архитектурного памятника и людей, волею судеб оказавшихся на его территории в 1920-1930-е годы, была не менее трагичной.
После ликвидации Троицкой коммуны в 1925 году23 перед устюгскими властями встал вопрос об использовании монастырских строений и оставшегося имущества. Если в зданиях гражданского типа была размещена колония для беспризорников, то вокруг культовых сооружений развернулись нешуточные страсти.
На оставшиеся без хозяев храмы монастыря обратила внимание община Спасской Морозовской церкви, которая до этого времени не имела к монастырю никакого отношения. 4 октября 1925 года верующие обратились в Великоустюгский райисполком с просьбой о передаче приходу в пользование для богослужения всех храмов бывшего монастыря вместе с находившимся в них имуществом, т. е. утварью, облачениями, книгами, иконами. Великоустюгский райисполком (РИК) отказал общине по той причине, что "Спасо-Морозовский храм ...по количеству обслуживаемого ... населения вполне достаточен и увеличения численности молитвенных домов не вызывается необходимостью"24. При этом РИК решил все же выделить Спасской приходской церкви часть имущества, потребного для совершения религиозных обрядов. Троицкий собор, "как редкий памятник старины", было решено передать в распоряжение и под ответственность Северо-Двинского губоно, остальные церкви и постройки - колонии "...для хозяйственного использования, а оставшееся имущество ... в Губфонд для использования или реализации"25.
В феврале 1926 года губернская комиссия по учету и реализации госфондов при Губфинотделе постановила передать морозовской общине по ее просьбе иконостас из Николаевского придела Тихвинской монастырской церкви, а также продать деревянный крест-распятие, кропило и 4 антиминса за 100 рублей. В отношении металлических предметов приходу было отказано, "т. к. последние находятся на особом учете и продаже не подлежат"26. В 1927 году музей отклонил просьбу верующих прихода церкви Иоанна Праведного о передаче им Тихвинского образа Божией Матери из той же Тихвинской церкви. "По общему положению, - говорилось в ответе, - музей Северо-Двинской культуры не имеет права передавать свои экспонаты на хранение в частные руки"27. В свою очередь, музей сам просил власти о передаче ему предметов музейного значения из Троице-Гледенского монастыря. Согласие на это было получено28. "Имущество" Троице-Гледенского монастыря, собираемое не одну сотню лет, пошло вразнос.
К зиме 1926 года в монастырских храмах не осталось стекол (были выбиты беспризорниками); кто-то пытался разрыть так называемый "склеп воеводы" под собором; пропали старинная рукопись и несколько культовых предметов. На заседании коллегии музея 9 апреля 1926 года отмечалось, что часть ценностей Троицкого храма (ключ от него был передан музею только 23 марта 1926 года) уже вывезена, есть намерение вывезти паникадило.
В марте-апреле музей получил на хранение 37 культовых предметов, а 9 мая директор Н. Г. Бекряшов по приглашению Северо-Двинского ГубФО ездил в монастырь "для присутствия на торгах на имущество монастыря", в результате чего музей получил 21 экспонат (акты передачи не обнаружены пока ни в одном из использованных в работе архивных фондов). Большое медное литое паникадило XVIII века, о судьбе которого беспокоились музейные работники, осталось в соборе: инспектор подотдела госдоходов Тюмм сдал его на хранение Н. Г. Бекряшову, а члены коллегии постановили "не допускать удаления [паникадила] из храма и продажи или передачи [его] какому-либо учреждению..."29.
В сентябре 1926 года с колокольни Троицкого собора без ведома музея были сняты числившиеся за ним колокола, сданы в Комцветфонд и увезены из Устюга30. Главнаука, куда работники музея послали жалобу (и куда, кстати, должны были поступать средства от "реализации" колоколов), прислала в декабре указание не допускать самовольной ликвидации. Губисполком на это ответил, что "съемка" колоколов "производилась в полном соответствии с декретом ВЦИК..."31.
В 1928 году детдом-изолятор, располагавшийся на территории монастыря с февраля 1926 года, сделал запрос в музей по поводу Тихвинской церкви с целью ее переустройства. Заявление было переслано в Главнауку, а работники музея, учитывая, что такое разрешение может быть дано, выдвинули ряд условий: детдом должен производить ремонт без особых переделок, сохранить изразцовые печи и, если потребуется, убрать иконостас, но работу поручить опытному мастеру32. Разрешение детдом получил: в Тихвинской церкви и пристроенной к ней трапезной стали размещаться палаты, столовая и классы.
Губернский детдом-изолятор предназначался для сирот, больных в основном врожденным сифилисом и туберкулезом костей. Рассчитан он был на 25 человек, но иногда здесь проживало детей в возрасте от 4 до 16 лет несколько больше.
Как отмечалось в акте обследования изолятора за ноябрь 1927 года, помещение детдома "казарменного типа, мало благоустроенное для содержания данного учреждения. В результате больные дети д/домов из лучшей обстановки и содержания попадают в худшие"33.
"Скромность отпуска кредитов", неумелое их использование, частая смена завхозов и заведующих приводила к различным махинациям, воровству и склокам. Заведующая изолятором Горбунова (как, впрочем, и последующие "завы"), по словам служащих, появлялась один-два раза в неделю, "а в весеннюю и осеннюю распутицы много реже". При ней персонал изолятора насчитывал 10 человек, включая трех медсестер, из которых только одна имела квалификацию. Из лечения больным назначались лишь перевязки.
Везде было пыльно, грязно, дети ходили в рваной одежде: как заявлял завхоз, изолятор располагал почти одной сменой белья, и только при ликвидации базисного склада Губздрава "было отпущено белья в количестве, обеспечивающем потребности".
На питание расходовалось 7 рублей в месяц на ребенка, дополнительно использовалось произведенное в своем хозяйстве: на землях, доставшихся больным ребятам в наследство от коммуны, выращивались зерновые, картофель, лук, огурцы, капуста. Работали сами дети. При хозяйстве имелись корова, лошадь, поросенок. Излишки (!!!) продуктов продавались.
Кормили воспитанников однообразно, хотя паек считался достаточным. Больным полагались такие продукты, как макароны, масло, мясо, белый хлеб, урюк. Могли ли быть такие продукты в изоляторе? Сменивший Горбунову новый заведующий писал: "Кладовая по своему виду ужасна, и по ее виду никак нельзя думать, что принадлежит лечебно-воспитательному учреждению... [так в тексте. - О. 3.], мясо валяется на полу вместе с рыбой, какими-то веревками, старыми сапогами и прочей рухлядью..."34.
При новом руководстве дела изолятора не улучшились: например, в день обследования детдома представителями РКИ на обед "подавались" суп с овсянкой, пирог с соленой рыбой, молоко.
Койко-день обходился государству в 97 копеек. Само слово "койка" надо представить в кавычках, так как кроватей у детей практически не было: спали на щитах с соломенными матрацами, в большинстве рваными. Стекла, выбитые беспризорниками, так и не были вставлены.
По штату для работы с детьми имелась воспитательница, которая, как выяснилось при проверке, также появлялась в изоляторе от случая к случаю. Тот же безымянный "зав" докладывал: "Дисциплины в детских никакой не чувствуется, в учете учебных пособий хаос... книги почти растрепаны, а некоторые совсем отсутствуют... воспитанники выражают недовольство своей воспитательницей, о чем говорит протокол ихнего собрания за № 7"35.
Проведенные в январе-марте 1928 года обследования детдома выявили все те же недостатки и безобразия. Так, например, проверяющие обнаружили, что лекарства по вечерам детям раздает сиделка. Врач уходил к тому времени домой в город; однажды сиделка выдала вместо лекарства нашатырный спирт, "что повело чуть не к отравлению"36. Безалаберно велось хозяйство, не додавались продукты по пайкам. В общежитии служащих устраивались пьянки, "прием посетителей", которыми иногда "производилось выбитие рам, протрава овса" и т. п. Причину этих явлений добровольцы-инспектора видели... в "отрыве профуполномоченного от массы" и в "личных взаимоотношениях завхоза с рядом служащих"37. Инспектора обратили "классовое" внимание на то, что воспитатель Попов - сын дьякона (!) - "над повышением своей квалификации работает мало, не входит в объединения просвещенцев, плохо знаком с педагогической литературой, незнаком с комплексной системой преподавания". Сама воспитательная работа была поставлена следующим образом: ребята делились на 4 группы, с которыми проводились занятия. "Дети дошкольного возраста, - отмечали проверяющие, - во время классных занятий предоставлены сами себе, и только по мере возможности их занимают играми сиделки. Классные занятия проводятся одновременно со всеми группами в течение 3 утренних часов. Система преподавания предметная. Программ занятий нет... Элементы общественно-политического воспитания отсутствуют: учащиеся не знают, кто такой Ленин, Рыков, Калинин, не знают об Октябрьской революции, не информируются о текущих политических событиях. Обучение грамоте ведется по давно изъятым из школ букварям Вахтерова и Флерова*, из последнего не удален даже славянский текст молитв... Интереса к учебе у детей не чувствуется, детской активности и живости нет. ...Пролетарские праздники отмечаются улучшением стола. Пионероргани-зации нет"38.
По итогам ревизий и проверок в марте 1929 года состоялся объединенный пленум горсовета РКИ, народного образования и здравоохранения, и было принято решение перевести изолятор в наиболее благоприятное место. Этим местом оказался... Знамено-Филипповский монастырь, общину которого (ввиду ликвидации коммуны) следовало выселить. В сентябре 1929 года детдом-изолятор переехал, сдав остатки троицкого имущества новому хозяину монастыря - коммуне "Зарево" Трегубовского сельсовета...
"В деревне Семенниково жил старичок, Василий Павлович; умел предсказывать. Подавали ему. Раз Василий Павлович корзину кусков высыпал на порог - много, говорит, голодных ворон прилетит, кормить надо. Вот и привезли вскоре сотни подвод.
* Вахтеров В. П. (1858-1924) - русский педагог, последователь К. Д. Ушинского, автор учебников, трудов по методике преподавания в начальной школе. Флеров В. А. (1860-1919) - русский педагог, последователь К. Д. Ушинского, автор "Нового русского букваря для обучения чтению и письму". В 1901-1906 годах был на посту директора народных училищ Вологодской губернии. Активно выступал в защиту прав учителей. - Ред.
С юга на север везли, с севера -на юг...".
(Из рассказа Козулиной М. А.., жительницы д. Морозовица.)
В "год великого перелома" Троице-Гледенскому монастырю выпала участь стать пересыльным пунктом (лагерем)39. Жертвами сталинской политики стали и маленькие - даже грудные дети. Сколько народу перебывало в Троицком лагере, историкам еще предстоит выяснить. Хоронили же "врагов народа" - кулаков - в логу у приходского кладбища, причем зимой даже не закапывали, а прикрывали соломенными матами. Массовые захоронения, по словам местных жителей, производились в 1936 году, когда, по официальным данным, в бывшем монастыре располагался дом инвалидов... (!) По справке сельсовета, Троицкая церковь в 1945 году находилась в ведении НКВД...
При организации пересыллага было разорено и осквернено убранство Тихвинской, Успенской и Ивановской церквей: иконы свалили в кучу в одной из "кладовок", превратив ее затем в туалет. О находившихся под охраной ценностях Троицкого собора все же вспоминали: в 1933 году представители Академии наук заколотили двери собора. Через год заведующий "индомом" обеспокоенно докладывал в райисполком о том, что через разбитые стекла в "помещения" залетают птицы, и просил "освобождения этих помещений", дабы уберечь древние ценности от "засорения"40.
В бытность в монастыре дома престарелых (дом инвалидов переименовался в 1952 г.) на галерее Троицкого собора располагались с одной стороны мастерская по изготовлению гробов, с другой - кинозал. В подклете хранились овощи и находились жилые помещения. В Успенской церкви располагались клуб, столовая. В Тихвинской - палаты для престарелых.
В начале 1980-х годов монастырский комплекс был полностью передан в ведение музея.
II
"... Так, беспрерывно продолжая свою работу, Чрезвычайная комиссия как стража революции стоит на своем посту и бдительно охраняет интересы Революции, и карауливает, чтобы никто не угрожал бы в строительстве нашей новой жизни. Вообще за все время... было произведено арестов 2693 раза, возбуждено дел за 1919-20 г. 2040. Расстреляно изменников, предателей и также контрреволюционеров за 1919-20 г. 14 человек..." (Из доклада начальника Губчека 4 съезду Советов Северо-Двинской губернии) 41
В мае 1918 года в местной газете "Севере-Двинский край" была опубликована статья некоего Северова под названием "Интеллигенция и физический труд", суть которой сводилась к следующему: "Когда интеллигент испытает на себе всю тяжесть физического труда, он, может быть, получит большее доверие со стороны трудящихся"42.
Уже очень скоро устюгской (северодвинской) интеллигенции предоставилась прекрасная возможность "сблизиться" с пролетариатом. Для всех, кто не желал трудиться на новую власть, в Великом Устюге был устроен концентрационный лагерь принудительных работ.
В состав Северо-Двинского губисполкома на заре Советской власти входил отдел с красивым названием "Губкарот". Расшифровывается оно, правда, весьма прозаично: губернский карательный отдел. Именно в его ведении находились все исправительные учреждения губернии. "Контингентом" эти заведения обеспечивали ЧК и трибуналы, позднее и суды.
Поскольку "от царского времени не осталось приспособленных зданий для содержания заключенных", власти нашли простой выход из положения: заняли под лагерь... еще действующий Михайло-Архангельский монастырь.
Для размещения большого количества "паразитов" этот устюгский монастырь был очень удобен. Здесь имелись подходящие здания, стена, то есть все, что могло использоваться без особых переделок и ремонта. Земельные участки, находившиеся на территории, давали возможность организовать сельскохозяйственную коммуну из заключенных. Уже в ноябре 1918 года "Каратотдел" получил помещения под мастерские: заключенные должны были зарабатывать деньги на свое содержание. Уездный исполком передал лагерю Киприяновскую церковь для переоборудования ее в столярный цех и решал вопрос о передаче Владимирской церкви.
Плодотворной работе в деле организации лагеря руководству мешали проживающие в монастыре в архиерейском доме монахи (15 человек) и община верующих, зарегистрированная при соборном храме Михаила Архангела 31 декабря 1918 года. В приходе состояло 114 человек из разных концов города - от Леонтьевского до II части, с "Горы" и даже Юдина. В общину входили и монашествующие во главе с епископом Алексием. Судя по данным "Карат-отдела", приход создавался верующими в спешном порядке после того, "как до монастыря дошли слухи о намерении ...занять 2 пустовавшие церкви и дом [архиерея] под учреждения тюремного ведомства". "Пребывавшие в безмятежном покое, на иждивении почитательниц из местного женского монастыря "старцы" и прочее убожество монастырское забили тревогу и при содействии примазавшихся к ним "ревнителей" немедленно приняли контрмеры, в виде образования "общины", в состав которой вошли и "прихожане" монастыря, хотя [он], будучи безприходным... никогда таковых не имел"43.
Основным методом борьбы за свои права верующие избрали жалобу. Правда, сколько бы они ни жаловались, лагерь продолжал обустраиваться.
В мае 1919 года в монастыре были закрыты все входы и выходы, убраны лестницы и "другие предметы, способствующие побегу"44.
Официально концлагерь (или, как его еще называли, реформаторий) открылся в декабре 1919 года. Комендантом лагеря стал уже известный нам по реквизициям Козе Александр Генрихович.
Из биографии А. Г. Козе:
родился 12 июня 1890 года в Таллине (Ревеле) в семье портового грузчика. Работал с 14 лет. Получил среднее образование, закончил курсы чертежников. В 1914- 1917 годах работал по специальности в крепости Петра Великого. Участвовал в стачках, маевках, распространял политическую литературу. Большевик с февраля 1917 года. После Октябрьского переворота - член исполкома Ревельского Совета. Организовывал партячейки и рабочие союзы в уездах, был комиссаром отряда Красной гвардии. Во время оккупации Эстляндии немцами находился в лагере, бежал. В июле 1918 года направлен из Петрограда в Устюг вместе с Классом Генрихом Карловичем, также эстонцем, членом партии с 1905 года. Работал в ЧК, комендантом лагеря принудработ, начальником ЧК в ноябре 1920 - феврале 1921 года, с августа 1921 года работал в Устьсысольске (возглавлял клуб Коммунистов). Умер 2 августа 1922 года от туберкулеза (Орас Р. Александр Козе // Молодежь Севера. 1987. 2 августа).
Личный состав непривычного для Устюга заведения насчитывал около 60 человек. Это были сам комендант, 2 его помощника, делопроизводитель, казначей, бухгалтер, 3 писца, машинистка, караульный начальник и его заместитель, 2 "отделенных" командира, 40 стрелков, фельдшер, дезинфектор, каптенармус.
Для кого же предназначался "новый тип лечебно-карательного заведения"? Попробуем понять это из речи начальника Губчека Толмачева. "Чтобы крепче укрепилась Советская власть и сильнее чувствовалась диктатура пролетариата, необходимо было взять на учет всех паразитических элементов и заставить их работать... а для этого был организован Чрезвычайной комиссией концентрационный лагерь... куда посадили всех спекулянтов, дармоедов, паразитов и всех вредных элементов Советской Республики. Чем крепче укрепилась власть Советов, тем больше и больше к этой власти и также к нашей партии... примкнули примазавшиеся элементы и разные темные личности, которые думали воспользоваться властью для своей личной выгоды ...многие такого типа преступники были изъяты карающей рукой пролетариата Чрезвычайной комиссией и посажены в лагерь или устранены от должности"45.
В "переводе" эти словеса могли бы звучать так: в концлагере содержались заложники (граждане, родственники которых находились в Белой армии, особенно в офицерском составе); лица, обвиняемые в контрреволюционной деятельности; саботажники; бывшие полицейские; священники, по чьему-то попустительству работавшие в советских учреждениях (например, Александр Углецкий, священник и секретарь Троице-Гледенского монастыря-коммуны); дезертиры из Красной Армии; советские работники, не эвакуировавшиеся во время занятия белыми того или иного пункта; лица, совершившие иные служебные проступки; самогонщики; спекулянты; уголовники.
Концлагерь был рассчитан на 300 заключенных, однако на 10 января 1920 года в нем отбывали наказание, к неудовольствию коменданта, всего 100 человек. Нетерпеливому Козе пришлось даже обратиться в губисполком и попросить принять меры к заполнению! Меры явно были приняты: уже в марте в лагере находилось 308 человек: "мужчин - 280, женщин - 13, в командировке на работе - 2, в бегах - 7 и в больнице - 6"46. Увеличение контингента произошло некстати: в Республике Советов грянули эпидемии тифа и испанки, из-за этого было принято постановление о разгрузке, по возможности, мест заключения.
Заключенные жаловались на тесноту, еще в январе появились первые больные. Группа арестантов-энтузиастов обратилась с письмом в Карательный отдел с настоятельной просьбой распустить по домам всех заключенных. "Бунтовщики" писали: "Заключенные ...в своей массе безусловно представляют из себя субъектов в наивысшей степени истощенных, как ввиду недостаточности питания, так и полного отсутствия быта или места сносных гигиенических условий содержания в лагере, где нет ни вентиляции для очищения воздуха, ни мыла, хотя бы в количестве, необходимом для содержания в чистоте себя и белья с целью уничтожения тифозных паразитов ... нет в достаточном количестве дезинфицирующих средств. ... При наличности упомянутых антигигиенических условий... нужно заранее быть уверенным, что все заключенные, если они не будут немедленно освобождены из лагеря, не минуют этой горькой чаши заболевания сыпным тифом со всеми его ужасными последствиями"47. Интересно, вспоминал ли Александр Генрихович в те дни немецкий лагерь, в котором он не был и двух месяцев и о "злодеяниях и зверствах лагерных надзирателей" которого он собирался поместить в печати статью?..
Несмотря на угрозу массового заболевания, "реформаторий" не только не был разгружен, но еще и увеличил количество осужденных. В ноябре 1920 года здесь "отсиживало" уже 380 человек48.
Нельзя сказать, что проблемы здоровья не волновали комендантов лагеря совсем. Другое дело, что подход к ним осуществлялся своеобразно. Например, в феврале 1920 года Козе подал запрос в ГИК по поводу обеспечения надзирателей, завхоза и заместителя обувью, подчеркнув при этом, "что сапоги в готовом виде крайне необходимы, т. к. с наступлением весны им придется ходить без сапог в лаптях с мокрыми ногами"49. Сменивший Козе в марте 1920 года на посту коменданта50 бывший завхоз лагеря Новиков в том же месяце запросил у ГИКа пять тысяч пар лаптей для заключенных. Правда, не из отеческой заботы, а из-за того, что "за неимением обуви... в недалеком будущем все [заключенные] будут оставаться в лагере"51.
Несмотря на то, что лагерь обеспечивал не только работой, но и досугом (каждый осужденный мог воспользоваться библиотекой, школой, даже клубом, в котором изредка проводились встречи с участниками революционных событий, доклады, концерты, инсценировки "со световыми эффектами" и проч.)52, оступившиеся граждане по возможности стремились вырваться из "заведения нового типа" любой ценой. В 1919 году, например, бывшие красноармейцы просились на фронт:
Пароход плывет
Мимо пристани,
Мы на фронт идем
Коммунистами!
Если осужденный отличался хорошим поведением, особым трудолюбием, то при условии отсидки не менее 1/3 срока и благожелательного отношения "органов" ему позволялось проживать на частной квартире. Какой-либо трудовой коллектив мог взять нужного ему специалиста на поруки: так, лесничий Офицеров, осужденный на 6 лет принудительных работ, был запрошен губземотделом. Мало того, лагерное руководство само предлагало организациям поступить подобным образом. Во время эпидемии, например, губздраву предложили фельдшера Петрова и т. д. А вот одной устюгской аптекарше не повезло: ее строптивый характер и явное небрежение лагерными установками не позволили администрации не только отдать ее на поруки, но даже и допустить до работы в аптеке.
Периодически из лагеря совершались побеги, несмотря на то, что, согласно инструкции, "за побег в 1-й раз заключенному увеличивается срок... до однократного размера срока первоначального заключения. За второй... виновные передаются суду Революционного трибунала, который имеет право определить наказание вплоть до применения высшей меры наказания"53. Бежали не только воры-рецидивисты, которых "не держат ни замки, а здесь таковые находятся вольно как называемое не под замками", но и женщины, и мальчишки: так, арестованный за кражу ножниц бывший воспитанник колонии несовершеннолетних Борис Чирков (18 лет), получив второй срок за побег, снова бежал54.
Чтобы прекратить "безобразия", комендантами лагеря принимались меры: так, Козе неоднократно просил губернские власти увеличить количество конвоиров, направляемых из воинской части (для того, чтобы заключенные не бежали с работ; при этом он еще жаловался, что конвоиры нарушают режим лагеря, вместо 8 часов приходили к 11). Особо опасных рецидивистов, злостных дезертиров Козе просил перевести в Исправдом, "где более должна быть стража и замки стен тюрьмы заключения строжее и дисциплинированнее" 55. (Под этой и под вышеупомянутой "китайской грамотой" стоят подписи коменданта и делопроизводителей: в первой - Плотникова, во второй - Воронцова. Кому принадлежит честь сочинения этих запросов?)
Комендант Новиков в мае 1920 года просил ГИК усилить монастырскую ограду, так как "она довольно низкая, а также абсолютно ничем не защищена от дальнейших побегов". "Усиление" заключалось в установке 800 штук двухсаженных кольев по периметру стены и укреплении по их верху проволоки56. В сентябре 1920 года из Устюга был сделан запрос в Архангельск о возможности принять на Соловки граждан с длительными сроками заключения ввиду невозможности "удержать от побегов"57.
Личные дела заключенных лагеря, видимо, утрачены, поэтому пока нет возможности сделать точный анализ профессионального состава заключенных. В фондах ВУФ ГАВО сохранился лишь недатированный список из 170 человек (подшит к делу за 1920 г.). Из них трое значились священниками, трое - бухгалтерами, 7 - сапожниками, 4 - портными, 3 - плотниками, 5 - слесарями, 2 - лесничими; почему-то много было письмоводителей - 17, на них и спрос был большой. Среди заключенных находились 1 учитель, 1 печник, 1 кочегар, 1 учащийся и даже 1 военспец, 2 металлиста. Остальные записаны чернорабочими. Интересно, что чернорабочими числились и 17 заложников, находившихся в лагере до поимки или явки с повинной дезертиров. Показательны фамилии заложников: Лейман, Руус, Сувви, Тальф, Кюин, Хирт и т. п. (Эстонцы и латыши, оказавшиеся на территории Никольского и Устюгского уезда в годы Первой мировой и пожелавшие вернуться на родину, из лагеря впоследствии освобождались по требованию уже более высоких инстанций.)
Возраст заключенных из данного списка, как и сроки, отведенные им для исправления, были самыми разнообразными. Самому юному исполнилось 17 лет, самому старшему - 64 года. По какой-то причине в лагере отбывали наказание в большинстве люди 20- 40-летнего возраста. Самый малый срок заключения - 2 месяца, самый большой - 20 лет!58 (Если убийц лишали свободы на 4- 5 лет, то что нужно было совершить, чтобы получить 15-20 лет?)
Заключенные канцеляристы и специалисты работали в разных учреждениях по ставкам совслужащих, но с удержанием 75 процентов заработка в пользу лагеря. 25 процентов заработка полагались к выдаче при освобождении.
Для лиц с рабочими специальностями или не имевших никаких в лагере в 1920 году имелось 6 мастерских. Кузнечная, слесарная, столярная, сапожная, портняжная были "на полном ходу", переплетная - "в стадии организации". В 1927 году административный отдел ГИКа решил облагодетельствовать "большее количество заключенных из крестьянского слоя населения" и открыть механизированные мастерские по выпуску сельскохозяйственных машин и орудий. Изготовленные поточным методом, они получались дешевле, чем продукция кустарей. К тому же это давало "при работе заключенных крестьян... навык и специальность при освобождении" (!)59.
Для устройства новых мастерских свободных площадей на территории монастыря не было, поэтому возникла необходимость строительства специального корпуса. Прикладывая к письму в Губфин смету расходов, Административный отдел (которому лагерь подчинялся после очередной реорганизации органов власти) отмечал, что "на территории ...еще имеются два совершенно пустующих здания - летние церкви [собор Михаила Архангела и Владимирская церковь. - О. 3.], которые при незначительной затрате средств вполне могли быть приспособлены под мастерские, отвечающие требованиям санитарии, гигиены и охране труда, но, к великому сожалению, эти здания принадлежат Губмузею и числятся на учете Главнауки. ...Рассчитывать на них в данное время не приходится"60.
...Покушения на памятники архитектуры были постоянными, с самого начала существования в монастыре лагеря, хотя еще в 1919 году в целях охраны Главнаука взяла на учет Михайловский собор "как второй по древности в Устюге" и "весьма стильный по архитектуре для 17 века". Какие-либо переделки в храме не должны были предприниматься до осмотра его архитектором из наркомата просвещения. В 1923 году ГИК расторг договор с приходом "ввиду того, что исполнений религиозных обрядов... в течение около 2-х лет не было"61. Имущество, в свое время переданное общине в пользование, власти изъяли. Распорядились им по-разному.
Табуретки, столы, скамейки, ширмы и пр. доставлялись Исправдому. Царские врата, книги, иконы, хоругви, распятия, паникадило, "посуда" - демьяновской группе верующих из Никольского уезда62.
В 1924 году горком РКСМ получил во "временное пользование" для постановки антирелигиозного спектакля 2 ризы, 2 лампадки. кропило, 2 епитрахили, требник, 5 икон, кадило, столик с покровом, свечу дьяконскую 63.
По заключению специальной комиссии (август 1924 г.) из закрытого собора подлежали реализации: облачения, большое паникадило, 4 маленьких паникадила, подсвечники, подносы, часы, мебель. "Остальное имущество, как то: иконы, иконостасы, колокола, как имеющие богослужебный характер, комиссия полагала бы таковые, за исключением колоколов, уничтожить"64.
Слава Богу, хватило тогда настойчивости у музея и ума у властей. Михайло-Архангельский собор "со всеми внутренними и прочими предметами из других церквей" был передан музею. Вскоре в его ведение перешла и Владимирская церковь. В храмах предполагалось открытие экспозиций церковно-археологического отдела (по типу бывшего древлехранилища). При передаче музей получил 190 икон, "на холсте разных изображений - 5", 4 хоругви, 21 подсвечник, 32 лампады, шкаф со 198 книгами (150 книг на полу), "кипу разных журналов духовного содержания"; "на галерее кругом церкви разные предметы церковного обихода и иконостасы, сложенные (в беспорядке) из разных церквей, которые не имеют научно-художественного значения", 6 шкафов, 27 рамок со стеклами и цветными картинками, 2 лестницы, 4 аналоя, 5 престолов, 40 вешалок, 2 пюпитра, один замок и 4 ключа65.
Сказав "А", не сказали "Б". Профильный музей так и не был открыт, а власти, признав "объект" музейным, на том и успокоились. В 1926 году они же дали разрешение на изъятие и уничтожение колоколов Михайло-Архангельского монастыря, в том числе вкладных и древних, относящихся к XVII веку. Заметим, что при их снятии получила повреждение колокольня монастыря.
В 1927 году комиссия (в ее состав входил и представитель музея Н. Г. Бекряшов, правда, его подписи под актом нет) осматривала
"кладовые" зимней церкви "на предмет приспособления для общежития заключенных". Заодно было дано заключение по деревянной галерее, соединявшей бывший настоятельский корпус с собором. Ее, а также веранду решили разобрать: они заслоняли "естественный свет в административный корпус" и к тому же требовали капитального ремонта66.
В 1930 году лагерь занимал следующие помещения монастыря: в подклете Михайло-Архангельского собора находились склады, мастерские (в частности, красильня), клуб. (Четверик принадлежал музею.) В колокольне располагалась столярка, под колокольней - малярная и пилоставная мастерские (администрация просила разрешения устроить вместо них дезинфекционную камеру, но в тот год его не получила); в Киприяновской церкви - столярка и кузница, во Владимирской - слесарные мастерские и склады. В братском корпусе находилась больница, во Введенской церкви - "общежитие" для заключенных, в настоятельском корпусе - жилые комнаты администрации.
В 1936 году тюремное начальство ходатайствовало перед президиумом горсовета о сносе куполов с Владимирской и Введенской церквей. Поскольку первая официально считалась памятником старины, разрешения не было дано, с Введенской же купол убрать позволили67.
Лагерь принудработ - исправдом - тюрьма просуществовали на территории монастыря, видимо, до 1940 года. В мае 1941 года монастырь обрел новых хозяев в "лице" военного Пуховичского училища. В 1945 году пуховичи уступили место техникуму, который находится здесь и поныне.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. ВУФ ГАВО. Ф. Р-43. Оп. 4. Д. 10. Л. 37.
2 Там же. Ф. 23. On. 1. Д. 353. Л. 3 об.
3. Зыбковец В.Ф. Национализация монастырских имуществ в Советской России. М., 1975. С. 4.
4. ВУФ ГАВО. Ф. Р-147. Оп. 1. Д. 93. Л. 1; 3 ы б к о в е ц В. Ф. Указ соч. С. 49-50.
5 ВУФ ГАВО. Ф. 23. Оп. 1. Д. 351. Л. 2 об.
6 Там же. Л. 2.
7. Там же. Л. 4.
8. Там же. Ф. Р-43. Оп. 2. Д. 45. Л. 100 об.
9 Там же. Оп. 1. Д. 114. Л. 347.
10 Там же. Л. 340.
11. Там же. Л. 348.
12 3 ы б к о в е ц В. Ф. Указ. соч. С. 71.
13 ВУФ ГАВО. Ф. Р-43. On. 1. Д. 15. Л. 3.
14 Там же. Оп. 4. Д. 22. Л. 1-14.
15 Там же.
16 Там же.
17 Там же.
18 Там же.
19 Там же.
20 Там же. Ф. Р.-54. Оп. 1. Д. 84. Л. 110.
21 Там же. Ф. Р-43. Оп. 3. Д. 185. Л. 119.
22 Там же. Д. 20. Л. 49-51.
23. Об истории монастырской коммуны см. подробнее нашу статью в краеведческом альманахе "Великий Устюг". Вып. 1. Вологда, 1995. С. 132-152.
24 ВУФ ГАВО. Ф. Р-147. Оп. 1. Д. 107. Л. 102.
25. Там же.
26 Там же. Ф. Р-207. Оп. 1. Д. 491. Л. 17.
27 Там же. Ф. Р-46. Оп. 1. Д. 947. Л. 7.
28 Там же. Ф. Р-207. Оп. 1. Д. 491. Л. 17.
29 Там же. Ф. Р-43. Оп. 1. Д. 690. Л. 49; Ф. Р-147. Оп. 1. Д. 93. Л. 13; Ф. Р-338. Оп. 1. Д. 18. Л. 28, 30; Северо-Двинский ГИК испрашивал у Главнауки разрешения на вскрытие склепа; председатель ГИКа Васендин писал: "В [бывшем] Троице-Гледенском монастыре... под главным каменным собором ...обнаружен "склеп (могила) воеводы", таковой склеп, по устным преданиям, относится к глубокой древности, гораздо древнее храма и будто бы около склепа есть тайники и подземные ходы, но ввиду большого наслоения на нем мусора и земли, без основательной расчистки указать что-либо о времени (дате) не представляется возможным..." (ВУФ ГАВО. Ф. Р-43. Оп. 1. Д. 690. Л. 12). Главнаука предложила прислать дополнительные материалы и оплатить командировку специалиста для проведения раскопок. Ни средств, ни новых сведений у ГИКа не оказалось, и дело было оставлено.
30 ВУФ ГАВО. Ф. Р-338. Оп. 1. Д. 18. Л. 43; Ф. Р-46. Оп. 1. Д. 813. Л. 27; Ф. Р-338. Оп. 1. Д. 23. Л. 44.
31 Там же. Ф. Р-46. Оп. 1. Д. 842. Л. 28-30.
32 Там же. Д. 947. Л. 14.
33 Там же. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 324. Л. 72.
34 Там же. Оп. 1. Д. 350. Л. 8-9.
35 Там же. Л. 10.
36 Там же. Ф. Р-55. Оп. 1. Д. 280. Л. 34.
37 Там же. Л. 35.
38 Там же. Л. 36.
39 Сведения о лагере находятся в документах губпрокуратуры, губздрава, окрторга (см.: ВУФ ГАВО. Ф. Р-147. Оп. 2; Ф. Р-968. Оп. 2).
40 ВУФ ГАВО. Ф. Р-147. Оп. 1. Д. 604. Л. 1. Сообщение подписано счетоводом, подписи заведующего в документе не поставлено (оставлено место).
41 Там же. Ф. Р-43. Оп. 1. Д. 114. Л. 349.
42 Северо-Двинский край. 1918. 12 мая.
43 ВУФ ГАВО. Ф. Р-96. Оп. 2. Д. 7. Л. 33.
44 Там же. Л. 27.
45 Там же. Ф. Р-43. Оп. 1. Д. 114. Л. 348.
46 Там же. Ф. Р-44. Оп. 1. Д. 120. Л. 4, 65.
47 Там же. Л. 11.
48 Там же. Л. 258.
49 Там же. Л. 27.
50 А- Г. Козе был переведен на работу в Северо-Двинский совнархоз, где получил должность техника-чертежника 18 разряда (ВУФ ГАВО. Ф. Р-52. Оп. 1. Д. 569. Л. 33 об.).
51 ВУФ ГАВО. Ф. Р-44. Оп. 1. Д. 120. Л. 75-76. 25 августа Новиков запросил у ГИКа тес для ремонта старых и изготовления новых коек: "...в настоящее время многие из арестованных спят на холодном полу, что совершенно недопустимо при развивающихся эпидемических заболеваниях" (там же. Л. 206 об.).
52 ВУФ ГАВО. Ф. Р-87. Оп. 1. Д. 237. Л. 77.
53. Там же. Ф. Р-44. Оп. 1. Д. 120. Л. 80.
54. Там же. Л. 190 об., 231.
55. Там же. Л. 19, 13.
56 Там же. Л. 100-102.
57. Там же. Л. 207.
58. Там же. Л. 190-195 об.
59. Там же. Ф. Р-87. Оп. 1. Д. 239. Л. 76.
60 Там же. Л. 72 об.
61 Там же. Ф. Р-147. Оп. 1. Д. 52. Л. 16-17.
62. Там же. Л. 41-42.
63 Там же. Л. 43.
64. Там же. Л. 45-46.
65. Там же. Л. 47.
66 Там же. Ф. Р-87. Оп. 1. Д. 239. Л. 46.
67. Там же. Ф. Р-205. Оп. 1. Д. 293. Л. 42.
Все выделения полужирным шрифтом в тексте - авторские.
Автор выражает глубокую признательность работникам ВУФ ГАВО А. Р. Дунаевой, А. А. Кляповской, М. Б. Железовой, О. Ю. Поповой за оказанную помощь в поисках документов.