Что монастырские крестьяне обязаны были давать монастырю и делать для
него  в  описываемое время,  об этом можем получить сведения из уставной
грамоты митрополита Киприана Константиновскому монастырю:  большие  люди
из монастырских сел,  т. е. имевшие лошадей, церковь наряжали, монастырь
и двор обводили тыном (тынили),  хоромы ставили,  игуменскую часть пашни
орали взгоном,  сеяли,  жали и свозили, сено косили десятинами и во двор
ввозили,  ез били вешний и зимний, сады оплетали, на невод ходили, пруды
прудили,  на бобров осенью ходили,  истоки забивали;  на Велик день и на
Петров день приходили к игумену с припасами (приходили - что  у  кого  в
руках); пешеходцы (не имевшие лошадей) из сел к празднику рожь молотили,
хлеб пекли, солод молотили, пиво варили, на семя рожь молотили, лен даст
игумен в село - они прядут,  сежи и дели неводные наряжают;  на праздник
дают все люди яловицу; а в которое село приедет игумен на братчину, дают
овес коням его.
   Несмотря, однако,   на   богатое   наделение   монастырей  недвижимым
имуществом,  в  описываемое  время  существовало  сомнение,  следует  ли
монастырям владеть селами?  Митрополит Киприан писал к игумену Афанасию.
"Святыми отцами не предано,  чтоб инокам держать села и людей. Как можно
человеку,  раз  отрекшемуся от мира и всего мирского,  обязываться опять
делами мирскими  и  снова  созидать  разоренное?  Древние  отцы  сел  не
приобретали и богатства не копили.  Ты спрашиваешь меня о селе,  которое
тебе князь в монастырь дал,  что с  ним  делать?  Вот  мой  ответ:  если
уповаешь  с  братиею  на  бога,  что  до сих пор пропитал вас без села и
вперед пропитает,  то зачем обязываться мирскими  попечениями  и  вместо
того,  чтобы памятовать о боге и ему единому служить, памятовать о селах
и мирских заботах?  Подумай и о том,  что когда чернец не заботится ни о
чем  мирском,  то  от  всех  людей  любим  и  почитаем;  когда же начнет
хлопотать о селах,  тогда нужно ему и к князьям ходить,  и к  властелям,
суда искать,  защищать обиженных, ссориться, мириться, поднимать большой
труд и оставлять свое правило. Если чернец станет селами владеть, мужчин
и  женщин  судить,  часто  ходить  к ним и об них заботиться,  то чем он
отличится от мирянина? а с женщинами сообщаться и разговаривать с ними -
чернецу хуже всего. Если бы можно было так сделать: пусть село будет под
монастырем,  но чтобы чернец никогда не бывал  в  нем,  а  поручить  его
какому-нибудь мирянину богобоязненному,  который бы хлопотал об нем, а в
монастырь привозил готовое житом и другими припасами,  потому что пагуба
чернецам селами владеть и туда часто ходить".
   В Руси  Юго-Западной  продолжался  также  обычай  наделять  монастыри
недвижимыми имуществами и селами:  князь волынский Владимир  Василькович
купил село и дал его в Апостольский монастырь.  Тому же обычаю следовали
и православные  потомки  Гедиминовы.  Здесь,  на  юго-западе,  встречаем
жалованные  грамоты  княжеские  монастырям,  по  которым  люди последних
освобождались от суда наместничьего  и  тиунского  и  от  всех  даней  и
повинностей:  если митрополит поедет мимо монастыря,  то архимандрита не
судит и подвод у монастырских  людей  не  берет,  равно  как  и  местный
епископ:  судит  архимандрита  сам  князь;  если  же  владыке  будет  до
архимандрита  дело  духовное,  то  судит  князь  с  владыкою;  владычные
десятинники и городские людей монастырских также не судят.
   Таково было  состояние  церкви.  От описываемого времени дошло до нас
несколько законодательных памятников,  из которых также  можно  получить
понятие  о нравственном состоянии общества.  Так,  дошла до нас уставная
Двинская грамота великого князя Василия  Дмитриевича,  данная  во  время
непродолжительного присоединения Двинской области к Москве. Эта уставная
грамота разделяется на две половины:  в первой заключаются правила,  как
должны поступать наместники великокняжеские относительно суда, во второй
-  торговые  льготы  двинянам.  В  первой,  судной,   половине   грамоты
излагаются правила,  как поступать в случае душегубства и нанесения ран,
побоев  и  брани  боярину  и  слуге,  драки  на  пиру,  переорания   или
перекошения межи,  в случае воровства, самосуда, неявления обвиненного к
суду,  убийства  холопа  господином.  Если  случится   душегубство,   то
преступника  должны  отыскать  жители  того  места,  где  совершено было
преступление;  если же не найдут,  то должны заплатить  известную  сумму
денег наместникам.  Если кто выбранит или прибьет боярина или слугу,  то
наместники  присуждают  плату   за   бесчестье   смотря   по   отечеству
обесчещенного;  но,  к сожалению,  мы не знаем здесь самого любопытного,
именно:  чем руководились наместники при  определении  этого  отечества.
Впрочем, очень важно уже, что в Двинской грамоте полагаются взыскания за
обиды словесные,  тогда как в  Русской  Правде  о  них  не  упоминается.
Случится драка на пиру,  и поссорившиеся помирятся, не выходя с пиру, то
наместники и дворяне не берут за это с них ничего,  если  же  помирятся,
вышедши с пиру, то должны дать наместникам по кунице. При переорании или
перекошении межи различается,  нарушена ли межа на одном поле или  между
селами, или, наконец, нарушена будет межа княжая. Если кто у кого узнает
покраденную вещь,  то владелец ее сводит  с  себя  обвинение  до  десяти
изводов;  с  уличенного  вора  в первый раз берется столько же,  сколько
стоит украденная вещь,  во второй раз берут с него без милости, в третий
вешают;  но  всякий  раз его пятнают.  За самосуд платится четыре рубля;
самосудом  называется  тот  случай,  когда  кто-нибудь,  поймав  вора  с
поличным,  отпустит его,  а себе посул возьмет.  Обвиненного куют только
тогда,  когда нет поруки.  Обвиненный,  не явившийся к суду,  тем  самым
проигрывает свое дело: наместники дают на него грамоту правую бессудную.
Если господин,  ударивши холопа  или  рабу,  ненароком  причинит  смерть
(огрешится - а случится смерть), то наместники не судят и за вину ничего
не берут.
   Уже выше упомянуто было о судных  грамотах,  данных  Пскову  князьями
Александром   Михайловичем   тверским   и   Константином   Димитриевичем
московским;  до нас дошел сборник судных правил,  составленный  из  этих
двух  грамот,  равно как из приписков к ним всех других псковских судных
обычаев  (пошлин).  Здесь  относительно  убийства  встречаем   следующее
постановление:  где  учинится головщина и уличат головника,  то князь на
головниках возьмет рубль продажи;  убьет сын отца  или  брат  брата,  то
князю продажа. Относительно воровства встречаем постановление, сходное с
постановлением,   заключающимся   в   Двинской   грамоте:   дважды   вор
отпускается,   берется   с   него  только  денежная  пеня,  равная  цене
украденного,  но в третий раз он казнится  смертию;  это  правило  имеет
силу, впрочем, тогда только, когда покража произойдет на посаде; вор же,
покравший в Кромном городе,  также вор коневый вместе с  переветником  и
зажигальщиком   подвергаются  смертной  казни  за  первое  преступление.
Касательно споров о землевладении четырехили пятилетняя давность  решает
дело.  Довольно  подробно говорится о займах,  о даче денег или вещей на
сохранение;  заемные записи как в Новгороде,  так и во Пскове назывались
досками;  чтоб эти доски имели силу, нужно, чтоб копия с них хранилась в
ларе,  находившемся в соборной церкви  Св.  троицы;  позволялось  давать
взаймы  без  заклада и без записи только до рубля;  ручаться позволялось
также в сумме не более рубля.  Касательно семейных  отношений  встречаем
постановление,  что если сын откажется кормить отца или мать до смерти и
пойдет из дому,  то он лишается своей части в  наследстве.  Относительно
наследства  говорится,  что если умрет жена без завещания (рукописания),
оставив отчину,  то муж ее владеет этою отчиною до  своей  смерти,  если
только  не  женится  в  другой  раз;  то  же  самое и относительно жены;
встречаем указание на случай,  когда старший брат  с  младшим  живут  на
одном хлебе. Довольно подробно говорится о спорах между домовладельцем и
землевладельцем  (государями)  и  их  наймитами,   между   мастерами   и
учениками:  эти подробности,  впрочем,  касаются преимущественно случаев
неисполнения обязательств и назначения срока, когда один мог отказывать,
а другой отказываться.  Срок этот был - Филиппово заговенье,  т.  е.  14
ноября;  при поселении насельник  получал  от  хозяина  покруту,  т.  е.
подмогу  или  ссуду,  на  обзаведение хозяйством;  она могла состоять из
денег,  из разных орудий домашних, земледельческих, рыболовных, из хлеба
озимого   и   ярового.   Судебные   доказательства:   свидетельство  или
послушничество,  клятва и поле,  или судебный поединок;  в случае,  если
одно из тяжущихся лиц будет женщина,  ребенок,  старик больной,  увечный
или монах,  то ему дозволялось нанимать вместо себя бойца  для  поля,  и
тогда  соперник  его  мог  или  сам выходить против наемника,  или также
выставить своего наемника;  но если будут тягаться две женщины,  то  они
должны сами выходить на поединок,  а не могут выставить наймитов. Местом
суда назначены сени княжеские,  и именно сказано,  чтоб князь и посадник
на  вече  суда  не  судили.  Когда  на  кого дойдет жалоба,  то позовник
отправлялся на место жительства позываемого и требовал,  чтоб тот шел  к
церкви  слушать позывную грамоту (позывницу);  если же он не пойдет,  то
позовник читал грамоту на погосте пред священником,  и  если  тогда,  не
прося отсрочки,  позываемый не являлся на суд, то сопернику его давалась
грамота,  по которой он мог схватить его,  причем тот,  кто  имел  такую
грамоту  (ограмочий),  схвативши  противника,  не  мог  ни бить его,  ни
мучить, но только поставить пред судей; а тот, на кого дана была грамота
(ограмочный),  не  мог ни биться,  ни колоться против своего противника.
Тяжущиеся (сутяжники) могли входить в судную комнату (судебницу)  только
вдвоем,  а не могли брать помощников;  помощник допускался только тогда,
когда одно из тяжущихся лиц  была  женщина,  ребенок,  монах,  монахиня,
старик  или глухой;  если же в обыкновенном случае кто вздумает помогать
тяжущимся,  или  силою  взойдет  в  судебницу,  или  ударит  придверника
(подверника),  то  посадить  его  в  дыбу  и взять пеню в пользу князя и
подверников,  которых было двое:  один -от князя,  а Другой - от Пскова.
Посадник  и  всякое  другое  правительственное  лицо  (властель)  не мог
тягаться за друга,  мог тягаться только по своему собственному делу  или
за церковь,  когда был церковным старостою.  В случае тяжбы за церковную
землю на суд ходили одни старосты, соседи не могли идти на помощь.
   Как в Двинской,  так и в Псковской грамоте назначается прямо смертная
казнь  за  известные  преступления,  например  за троекратное воровство,
зажигательство и проч.;  но в обеих грамотах умалчивается о душегубстве;
казнили  ли  в описываемое время за смертоубийство смертию или следовали
уставу  сыновей  Ярославовых?  Этого  вопроса  мы  не  можем  решить;  в
жалованной  грамоте Кириллову монастырю князь Михаил Андреевич верейский
говорит,  что в случае душегубства в селах монастырских должно  отдавать
душегубца на поруку и за тою порукою поставить его перед ним,  князем, а
он сам исправу учинит;  если же убийцы не будет налицо, то брать виры за
голову  рубль  новгородский;  но  как чинил исправу князь,  мы не знаем;
знаем только, что по-прежнему люди, уличенные в известных преступлениях,
становились  собственностию  князя:  мы  видели,  что князья упоминают о
людях, которые им в вине достались. Что князья предавали смерти лиц себе
противных и в описываемое время и прежде, в этом не может быть сомнения;
если  Мономах  и  советует  своим  детям  не  убивать  ни  правого,   ни
виноватого,  то это уже самое показывает,  что убиение случалось; притом
же число князей не ограничивалось детьми  Мономаха.  Андрей  Боголюбский
казнил   Кучковича,   Всеволод   III   предал   смерти  враждебного  ему
новгородского  боярина;  говорят,  что  казнь  Ивана   Вельяминова,   по
приказанию Димитрия Донского совершенная, была первою публичною смертною
казнию;  но мы не знаем,  как предан  был  смерти  Кучкович  при  Андрее
Боголюбском; форма здесь не главное.
   В Новгороде Великом в 1385 году установлено было следующее:  посадник
и тысяцкий судят свои суды по русскому обычаю,  по целованью  крестному,
причем  обе  тяжущиеся стороны берут на суд по два боярина и по два мужа
житейских.  Суд иногда отдавался на откуп: так, в первой дошедшей до нас
договорной  грамоте  новгородцев  с князем Ярославом встречаем известие,
что князь Димитрий с новгородцами отдал суд бежичанам  и  обонежанам  на
три  года;  в  1434  году  великокняжеский  наместник в Новгороде продал
обонежский суд двум лицам - Якиму Гурееву и Матвею Петрову.  Мы  видели,
что  в  Псковской судной грамоте при спорах о землевладении четырех- или
пятилетняя давность решала дело,  но в одной грамоте  Иоанна  III,  1483
года,  есть  указание  на  закон  великого  князя  Василия Димитриевича,
которым давность определена в 15 лет.
   Вот картина гражданского суда,  как  он  производился  в  описываемое
время.  Пред  судьею  являются  двое  тяжущихся:  один  - монах Игнатий,
митрополичий  посельский,  другой  -   мирянин,   землевладелец,   Семен
Терпилов.   Игнатий  начал:  "Жалоба  мне,  господин,  на  этого  Сеньку
Терпилова:  косит он у нас силою другой год луг митрополичий,  а на лугу
ставится  200  копен  сена,  и  луг тот митрополичий исстарины Спасского
села".  Судья сказал Сеньке Терпилову: "Отвечай!" Сенька начал говорить:
"Тот луг,  господин,  на реке на Шексне - земля великого князя,  а тянет
исстари к моей деревне Дорофеевской,  а кошу тот луг  я  и  сено  вожу".
Судья   спросил   старца   Игнатия:   "Почему   ты  называешь  этот  луг
митрополичьим   исстари   Спасского   села?"   Игнатий   отвечал:   "Луг
митрополичий  исстари:  однажды перекосил его у нас Леонтий Васильев,  и
наш посельский с ним судился и вышел прав;  грамота правая у нас на  тот
луг есть, а вот, господин, с нее список пред тобою, подлинная же в казне
митрополичьей,  и я положу ее пред великим князем".  Судья велел  читать
список  с  правой грамоты,  и читали следующее:  Судил суд судья великой
княгини Марфы,  Василий Ушаков,  по грамоте  своей  государыни,  великой
княгини.  Ставши  на  земле,  на  лугу  на  реке Шексне,  перед Василием
Ушаковым,  митрополичий  посельский  Данило  так  сказал:  "Жалоба  мне,
господин,  на  Леонтия Васильева сына;  перекосил он пожню митрополичью,
ту,  на которой стоим".  Судья сказал Леонтию: "Отвечай!" Леонтий начал:
"Я,  господин, эту пожню косил, а межи не ведаю; эту пожню заложил мне в
деньгах Сысой Савелов:  а вот,  господин,  тот Сысой перед тобою". Сысой
стал говорить: "Эта пожня, господин, моя; заложил ее Леонтию я, и указал
я ему косить по те места,  которые Данило называет своими;  до  сих  пор
моей пожне была межа по эти места.  А теперь,  господин,  вели Даниловым
знахарям указать межу;  как укажут,  так и будет,  душа их поднимет, а у
меня  этой  пожне разводных знахарей нет".  Судья спросил митрополичьего
посольского Данила:  "Кто у тебя знахари  на  эту  пожню,  на  разводные
межи?" Данило отвечал: "Есть у меня, господин, старожильцы, люди добрые,
Увар,  да Гавшук,  да Игнат;  а вот,  господин,  эти знахари стоят перед
тобою".  Судья обратился к Увару,  да к Гавшуку,  да к Игнату: "Скажите,
братцы,  по правде,  знаете ли, где митрополичьей пожне с Сысоевою межа?
поведите нас по меже!" Увар,  Гавшук и Игнат отвечали: "Знаем, господин;
ступай за нами,  мы тебя по меже поведем".  И повели они из подлесья  от
березы  да  насередь  пожни  к  трем  дубкам,  да  на  берег по ветлу по
виловатую,  по самые разсохи, и тут сказали: "По сих пор знаем: это межа
митрополичьей пожне с Сысоевою".  Судья спросил Сысоя: "А у тебя есть ли
знахари?" Сысой отвечал:  "Знахарей у меня нет: их душа поднимет". Тогда
обоим  истцам  назначен был срок стать перед великою княгинею у доклада;
посельский Данило стал на срок,  но Сысой  не  явился,  вследствие  чего
Данилку оправили и пожню присудили к митрополичьей земле; а на суде были
мужи:  староста арбужевский Костя, Иев Софрон, Костя Савин Дарьина, Лева
Якимов, Сенька Терпилов.
   Когда прочли  правую грамоту,  судья спросил у Сеньки Терпилова:  "Ты
написан в этой грамоте судным мужем;  был ли такой суд Леонтию Васильеву
с митрополичьим посельским Данилкою об этом лугу,  и ты был ли на суде?"
Сенька отвечал: "Был такой суд, и я был на нем в мужах, а все же исстари
этот  луг  -  земля  великого  князя  моей деревни Дорофеевской".  Судья
спросил у старца Игнатия:  "Кроме вашей правой грамоты есть ли у тебя на
этот  луг иной довод?  Кто знает,  что этот луг митрополичий исстарины и
Сенька Терпилов косил его два года?" Игнатий отвечал:  "Ведомо это людям
добрым,  старожильцам:  Ивану  Харламову,  да Олферу Уварову,  да Малашу
Франику,  да Луке Давидову,  а  вот  эти  старожильцы,  господин,  перед
тобою".  На  вопрос  судьи  старожильцы  подтвердили показание Игнатия и
сказали: "Поезжай, господин судья, за нами, и мы отведем межу этому лугу
с  великокняжеской  землею".  И  повели Игнатьевы старожильцы с верхнего
конца,  с ивового куста из подлесья на голенастый дуб,  на вислый сук, к
реке   Шексне   на   берег,   и   сказали:   "С   правой  стороны  земля
великокняжеская,  а с левой луг митрополичий".  Тогда  судья  спросил  у
Сеньки Терпилова: "А ты почему зовешь этот луг великокняжеским, кому это
у тебя ведомо?" Сенька отвечал:  "Ведомо добрым людям, старожильцам трех
волостей, и вот, господин, эти старожильцы перед тобою". На вопрос судьи
старожильцы подтвердили показание Сеньки и повели судью также показывать
настоящие  межи.  Но Игнатьевы старожильцы сказали судье:  "Эти Сенькины
старожильцы свидетельствуют лживо и отводят луг  митрополичий  безмежно.
Дай  нам,  господин,  с ними целованье:  мы целуем животворящий крест на
том,  что луг этот исстари  митрополичий".  Сенькины  старожильцы  также
сказали: "Целуем животворящий крест на том, что луг этот великокняжеский
исстари".  Тогда судья сказал, что доложит государю, великому князю всея
Руси, перед которым велел старцу Игнатию положить свою правую грамоту.
   От описываемого  же  времени  дошли  до  нас разного рода юридические
акты:  правительственными должностями. Потомки Даниила Александровича не
трогаются  раздельные,  духовные.  В купчих означается прежде всего лицо
покупающее и лицо продающее:  "Се купи  такой-то  у  такого-то".  Иногда
покупка производится целым племенем,  несколькими братьями,  у целого же
племени,  которое владеет землею нераздельно;  такие  братья-совладельцы
называются братениками,  сябрами. Иногда покупали землю двое, как видно,
чужих друг другу людей и вносили в купчую  условие,  что  если  один  из
покупателей  или  дети  его  захотят отказаться от своей покупки,  то не
должны продавать своего участка никому мимо другого покупателя  и  детей
его.  Между  покупателями  видим  лица духовные,  священников,  монахов;
игумены покупают земли  для  монастыря  и  собственно  для  себя.  Между
продавцами встречаем женщин замужних,  которые продают землю, полученную
ими в приданое,  но к их имени присоединяется и  мужнее  имя:  "Се  купи
такой-то у такой-то и у ее мужа". Иногда муж покупал землю у своей жены,
у ее зятя и у его жены.  После имен  покупателя  и  продающего  подробно
означается предмет купли и цена, за него заплаченная, причем обыкновенно
к  сумме  денег  прибавляется  пополнок,  большею  частию   какое-нибудь
животное,  например:  "И дал за ту землю три рубля,  а свинью пополнка".
Далее означается,  произведена ли  купля  на  известное  число  лет  или
навеки;  последнее  условие  выражается  словом  одерень:  "А  купи себе
одерень и своей братьи" или:  "И своим  детем".  Означается,  что  земля
продана  вместе с грамотами на нее,  или означается,  у кого эти грамоты
находятся.  Если покупают несколько братьев, то означается, какому брату
владеть сколькими частями купленной земли.  При покупке земли означаются
ее межи или говорится просто:  "770 старым межам". Вносится условие, что
если  кто-нибудь  станет  предъявлять свои права на купленную землю,  то
очищать ее обязан продавец и его дети:  в некоторых  грамотах  встречаем
условие,  чтоб  покупатель  не  продавал земли никому,  кроме земца.  На
каждой грамоте видим имена нескольких свидетелей,  или послухов, которые
иногда   называются   просто  людьми,  бывшими  на  заводи,  т.  е.  при
определении границ  продаваемой  земли.  Говорится  обыкновенно,  что  у
печати стоял и землю завел сам продавец;  но иногда встречаются и другие
лица при обоих действиях.  Означается  также  имя  писавшего  грамоту  -
священника,  дьякона,  дьяка,  церковного дьяка. В начале купчей Кирилла
Белозерского сказано,  что она совершена с ведома  тиуна  княжеского.  В
приданных записях означались имена обоих родителей, равно как имена зятя
и дочери; в конце грамоты писались также имена послухов и прикладывалась
печать,  при  которой  стоял  отец.  В  раздельных  грамотах  делившиеся
родственники,  например дядя с племянником,  уговаривались,  что если  у
одного  из  них  не  будет  детей  (отрода)  или захочет он свой участок
променять,  продать, приказать кому-нибудь, то он не должен этого делать
мимо другого отделившегося родственника. При разделе свидетелями с обеих
сторон были люди добрые;  за нарушение условий  нарушитель  в  Новгороде
обязан  был  дать  князю  и  владыке  известную сумму денег.  В духовных
грамотах завещатели,  имея жену,  приказывают имущество матери  своей  и
сыновьям,  отчину  и  дедину,  землю  и  воду  по отцовской грамоте и по
владенью;  распоряжаются челядью дерноватою;  в других завещаниях имение
приказывается  жене  и  сыновьям;  жена если,  оставшись вдовою,  станет
сидеть в имении мужа,  то будет господарынею  в  этом  имении;  если  же
выйдет  замуж,  то  берет  в наделок известную сумму денег;  также берет
назад все свое приданое;  в некоторых же  завещаниях  говорится,  что  в
таком случае нет ей участка ни в чем.  Если по смерти завещателя родится
у него сын,  то ему равная доля со  старшими  братьями,  если  дочь,  то
братья  выдают ее замуж по силе;  при распоряжении имуществом иные земли
завещатель делит между сыновьями,  другие оставляет им в общее владение.
Если   завещатель  оставляет  малолетних  сыновей,  то  до  их  возраста
родственник,  например брат,  ездит по селам и владеет людьми,  а  хлеб,
деньги и дары идут матери и сыновьям. В случае смерти сыновей завещатель
отдает половину своего имения брату,  а другую половину велит продать  и
вырученное   раздать   по  церквам  на  поминовение,  челядь  дерноватую
отпустить на волю.  В заключение завещатель поручает  оставляемую  семью
известным  лицам,  иногда  целой  улице  в Новгороде.  В затруднительных
обстоятельствах относительно наследства обращались ко власти  церковной;
так,  одна  вдова  обратилась к митрополиту Киприану с вопросом,  что ей
делать:  муж ее умер насильственною смертию, завещания не оставил, детей
нет,  но есть приемыш (приимачек). Митрополит решил, что она имеет право
владеть землею,  людьми и всем имуществом  мужа  своего,  поминать  душу
последнего,  дитя свое приемное кормить и распорядиться мужним имением в
завещании как хочет.  Наконец,  от описываемого  времени  дошли  до  нас
записи мировые.