Говоря о  нравственном  состоянии   общества,   необходимо   обратить
внимание  на  юридические  понятия,  господствовавшие  в нем в известное
время.  К уставам,  явившимся бесспорно в  описываемое  время  на  Руси,
принадлежит,  во-первых,  изменение,  сделанное  сыновьями  Ярослава I в
Правде отца их относительно мести за убийство;  в Правде говорится,  что
трое  Ярославичей,  Изяслав,  Святослав  и  Всеволод  собрались вместе с
мужами своими (тысяцкими) и отложили убиение за  голову,  но  определили
убийце  откупаться кунами,  во всем же остальном положили держаться суда
Ярославова; таким образом, родовая месть, самоуправство, остаток прежней
родовой  особности  перестает  существовать  на Руси юридически в начале
второй половины XI века;  но убийство,  совершенное по личным отношениям
одного члена общества к другому случайно,  в ссоре,  драке,  на пиру,  в
нетрезвом  виде  продолжает  считаться  делом  частным,   не   считается
уголовным  преступлением;  убийца  такого  рода  продолжает  по-прежнему
считаться полноправным членом  общества;  только  разбойника,  одинаково
всем  опасного,  общество  не  хочет держать у себя,  но отдает князю на
поток со всем семейством. Таким образом, убийство первого рода не влекло
более  за  собой  ни  частной,  ни  общественной мести,  наказания;  что
убийства  такого  рода  были  нередки,  доказательством  служит   обычай
соединяться  для платежа виры,  складываться в дикую виру.  Как новость,
сравнительно с предыдущим временем,  встречаем  известие  о  поединке  в
значении  судебного доказательства.  К описываемому же времени относится
ограничение  ростов,  сделанное  Мономахом   по   поводу,   как   видно,
злоупотреблений,  какие позволяли себе по этому предмету жиды в княжение
Святополка.  Большие росты бывают обыкновенно следствием неуверенности в
возвращении   капитала,  неудовлетворительного  состояния  правосудия  в
стране.  Относительно последнего  мы  встречаем  в  летописях  и  других
памятниках  громкие  жалобы;  мы  видели главную причину этого явления в
частых перемещениях княжеских из одной волости в другую;  с описываемого
времени,  со времени господства родовых княжеских отношений,  дружинники
или   челядинцы   княжеские    привыкли    смотреть    на    отправление
правительственной    или   судейской   должности   как   на   кормление,
следовательно,  привыкли извлекать из этих должностей  всевозможную  для
себя пользу,  не будучи ничем связаны с волостию,  где были пришельцами;
для уяснения себе этих отношений мы должны представить  себе  старинного
дружинника, отправляющего правосудие за князя в виде старинного ратника,
стоящего на постое.  При  Всеволоде  Ярославяче  летописец  жалуется  на
разорение земли вследствие дурного состояния правосудия;  при Святополке
не имеем права ожидать лучшего;  под 1138 годом читаем,  что была пагуба
посульцам  (жителям  берегов  Сулы  реки) частию от половцев,  частию от
своих  посадников;  при  Всеволоде  Ольговиче  тиуны  разорили  Киев   и
Вышгород;   при  Ростиславичах  на  севере  посадники,  поставленные  из
южнорусских   детских,    разорили    Владимирскую    волость;    лучшим
доказательством дурного состояния правосудия на Руси в описываемое время
служит понятие,  какое имели  современники  о  тиуне:  в  слове  Даниила
Заточника читаем:  "Не имей себе двора близь княжа двора,  не держи села
близь княжа села,  потому что тиун его как огонь,  и  рядовичи  его  как
искры".  Дошло  до  нас любопытное известие,  как однажды полоцкий князь
спрашивал священника:  какая судьба ожидает тиуна  на  том  свете?  тиун
несправедливо  судит,  взятки берет,  людей отягощает,  мучит?  Название
должностного л:ица ябедник приняло также дурное значение. Не умея или не
желая  объяснить такое дурное состояние правосудия,  летописец принужден
сказать, что где закон, там и обид много!
   Мерилом нравственного состояния общества могут служить также  понятия
о   народном  праве.  Мы  видели,  что  вести  войну  значило  причинять
неприятельской волости как можно больше вреда  -  жечь,  грабить,  бить,
отводить в плен;  если пленные неприятельские ратники отягощали движение
войска,  были опасны при новых встречах с врагом,  то их убивали, иногда
князья  после  войны уговаривались возвратить все взятое с обеих сторон,
но есть пример,  что князь после войны уводит жителей целого города,  им
взятого,  и селит их в своей волости.  В способе ведения войны у себя, в
русских областях и в чужих странах,  христианских и  нехристианских,  не
видим  никакой  разницы.  При  заключении  мира  употреблялась  клятва -
крестное целование, утверждение дедовское и отцовское, по словам князей,
и грамоты с условиями мира назывались потому крестными. Нарушения клятвы
встречаем  часто,  особенно  были  знамениты  ими  два  князя:  Владимир
галицкий и младший сын Мстислава Великого, Владимир; твердостию в клятве
славился Мономах;  но и он раз позволил уговорить себя  нарушить  клятву
относительно  половецких  ханов  на  том  основании,  что  поганые также
беспрестанно  нарушают  клятву;  сын  Мономаха  Мстислав,  несмотря   на
разрешение духовенства, всю жизнь раскаивался в том, что нарушил клятву,
данную Ярославу черниговскому; из последних князей за твердое сохранение
клятвы  летописец  хвалит  Глеба  Юрьевича.  Война  объявлялась отсылкою
крестных грамот.  Мы упоминали,  что послами отправлялись часто духовные
лица, как подвергавшиеся меньшей опасности; но Всеволод III не усумнился
задержать священников,  присланных к нему  для  переговоров  Святославом
черниговским;  Мстислав  Храбрый  велел  остричь  голову  и бороду послу
Боголюбского;  Изяславову послу,  Петру Бориславичу, не дали в Галиче ни
повозки,  ни  корма,  и  он боялся дальнейших притеснений от Владимирка;
впрочем,  было признано,  что убивать посла не следует: когда владимирцы
(на Волыни) хотели убить священника, присланного от Игоревичей галицких,
то приятели последних стали  говорить,  что  не  подобает  убить  посла.
Христианство,  разумеется,  действовало  и  здесь  благодетельно:  Игорь
северский признается,  что,  отдав на щит  город  Глебов,  не  пощадивши
христиан,  он сделал великий грех,  за который бог отомстил ему пленом у
половцев;  Мономах заключил мир с Глебом минским,  не желая, чтобы кровь
христианская  проливалась  в  великий  пост;  по  воскресеньям не делали
приступов к городам;  Всеволод Ольгович,  исполнившись страха божия,  по
словам  летописца,  не  хочет  пользоваться пожаром в Переяславле,  чтоб
взять этот город;  такую же совестливость  обнаруживают  Ростиславичи  в
борьбе с Юрьевичами после Липецкой битвы.
   Повсюду и между князьями, и между простыми людьми видим борьбу новых,
лучших,  христианских  понятий  и   стремлений   со   страстями,   слабо
обуздываемыми   в   новорожденном  обществе,  и  с  прежними  языческими
обычаями.  В  жизни   многих   князей   замечаем   сильное   религиозное
направление:   Мономах   был  религиозен  не  на  словах  только,  не  в
наставлениях только детям: по словам летописца, он всею душою любил бога
и доказывал это на деле, храня заповеди божии, имея всегда страх божий в
сердце,  будучи милостив неимоверно;  дан был ему  от  бога  такой  дар,
прибавляет летописец,  что когда он входил в церковь и слышал пение,  то
не мог удерживаться от слез.  Мы  видели  иноческие  подвиги  Святослава
Давыдовича    черниговского,    религиозное    направление    Ростислава
Мстиславича,  христианскую кончину Ярослава галицкого.  Но  у  некоторых
благочестие  ограничивалось только внешним исполнением обрядов,  и когда
дело шло об  удовлетворении  страстям,  то  на  заповеди  религии  и  на
служителей  ее  обращали  мало внимания:  брат Мономаха,  Ростислав,  не
усумнилоя умертвить св. инока Григория за обличение; Святополк Изяславич
был благочестив, уважал монастырь Киево-печерский и его иноков; по когда
дело шло об удовлетворении корыстолюбия,  то мучил этих  самых  монахов,
гнал  игумена  за  обличения;  сын  его Мстислав умертвил св.  Феодора и
Василия.  Владимирко галицкий,  наругавшись над клятвою,  сказавши: "Что
мне сделает этот маленький крестик?", пошел в церковь к вечерне; не щадя
сокровищ для сооружения и украшений церквей,  не считали за грех жечь  и
грабить церкви в волостях неприятельских. Вслед за людьми, которые шли в
монастырь для борьбы со страстями,  шли туда же люди для  удовлетворения
страстям  своим:  в  духовных посланиях XII века встречаем сильные укоры
монахам,  которые милуют свое тело,  переменяют  платье,  под  предлогом
праздников  учреждают особую трапезу с пивом и долго сидят за нею,  ищут
над старейшими взять свою волю,  собираются вместе не бога ради,  не для
того,  чтоб рассуждать о пользе,  но для яростных споров, для бесстыдных
нападений на эконома и келаря, Пастыри церкви вооружаются против обычаев
давать в монастырях пиры, на которые созываются мужчины и женщины. Спор,
так сильно и долго занимавший русское общество,  спор о том,  что есть в
известные дни, принадлежит также к характеристическим явлениям эпохи.
   Вооружаясь против  уклонений  от  правил христианской нравственности,
церковь должна  была  вооружаться  против  старых  языческих  понятий  и
обычаев,  которые  были  еще  так  сильны  в тогдашнем русском обществе,
особенно в низшем его слое.  Мы видели,  как в  Новгороде  весь  простой
народ  отошел  к волхву,  и только князь с дружиною стал подле епи:копа;
встречаем известие,  что в описываемое время продолжали приносить жертвы
бесам  (т.  е.  прежним божествам),  болотам и колодцам,  что были люди,
которые имели  по  две  жены,  что  простой  народ  не  брал  для  брака
благословения церковного,  считая это обрядом,  установленным только для
князей и бояр,  и довольствуясь одним языческим обрядом  плескания,  что
женщины носили больных детей к волхвам, и если замечали охлаждение любви
в муже, то омывали тело свое водою и эту воду давали пить мужу. Особенно
трудно  было  изгнать  память  о древней религии из народных увеселений,
песен,  плясок,  игр,  которые были языческого происхождения; вот почему
церковь  изначала  так  сильно стала вооружаться против этих увеселений:
"Разве мы не погански живем,  - говорит летописец,  - когда  во  встречу
веруем?  Если кто встретит черноризца на дороге,  то возвращается назад;
разве это не значит поступать  по-язычески?  Ведь  это  все  ведется  по
дьяволову  научению;  другие  и  чиханью веруют,  будто бы оно бывает на
здоровье голове.  Всеми этими обычаями дьявол  отвлекает  нас  от  бога,
трубами,  скоморохами,  гуслями,  русальями.  На игрищах видим множество
людей: как начнут бороться друг с другом, то сбегаются смотреть на дело,
от дьявола замышленное, а церкви стоят пусты: в час молитвы мало найдешь
народу в церкви".  Из этих слов летописца видно,  что  любимым  народным
зрелищем в его время были борьбы, или кулачные бои.
   Касательно семейной  нравственности  мы  встречаем в летописи похвалу
двум князьям за соблюдение  телесной  чистоты:  о  Всеволоде  Ярославиче
говорится, что он воздерживался от пьянства и от похоти, да о Святославе
Всеволодовиче говорится, что он сохранял чистоту телесную. В дошедших до
нас  списках  летописи  говорится  о Святополке Изяславиче,  что он имел
детей  от  наложницы;  в  Татищевском  своде  летописей  находим  другие
подобные   примеры.  Уважение  к  старшим  в  роде  было  провозглашаемо
постоянно как добродетель,  уклонения от  которой  подвергаются  сильным
укоризнам;  но мы видели,  что эти уклонения были часты. Видим несколько
примеров  непослушания  воле  отцовской:  пример  Андрея   Боголюбского,
ушедшего   без   отцовского  согласия  с  юга  на  север;  пример  Олега
Святославича черниговского,  который без  отцовского  ведома  прислал  к
ИзяславуДавыдовичу;   пример  Константина  Всеволодовича,  отказавшегося
выполнить отцовскую волю  относительно  волостей.  Относительно  важного
вопроса  о  положении  женщины  в  древнем русском обществе мы встречаем
очень скудные известия в памятниках,  дошедших от описываемого  времени.
Видим,   что  княгини  имели  свое  имущество,  движимое  и  недвижимое,
распоряжались им по произволу,  как,  например, распорядилась жена князя
Глеба    Всеславича   полоцкого,   отдавши   свои   деньги   и   волости
Киево-Печерскому монастырю; жена Святополка Изяславича раздает по смерти
его большое богатство по монастырям, церквам и нищим. Об уважении, какое
оказывалось женщинам родственниками,  свидетельствует  пример  Мономаха,
который  послушался  увещаний  мачехи  своей,  причем летописец говорит:
"Преклонился он на мольбу княгинину, потому что почитал ее как мать". Об
уважении  и  любви,  которыми пользовались княгини в семье своей и среди
граждан,  можем видеть из описания кончины княгини Марии, жены Всеволода
III:  "Постриглась  великая  княгиня  в  монашеский  чин в монастыре св.
Богородицы,  который сама построила,  и проводил  ее  до  монастыря  сам
великий  князь  Всеволод  со  многими  слезами,  сын  его Георгий,  дочь
Верхослава, жена Ростислава Рюриковича, которая приезжала тогда к отцу и
матери; был тут епископ Иоанн, духовник ее игумен Симон и другие игумены
и чернецы все,  и бояре все и боярыни,  и черницы из всех монастырей,  и
горожане  все  проводили ее со слезами многими до монастыря,  потому что
была до всех очень добра.  В этом же месяце она умерла, и плакал над нею
великий  князь,  и сын его Юрий плакал и не хотел утешиться,  потому что
был любим ею".  О влиянии княгинь на события,  как советниц мужей своих,
указывает   известие   о   поступке  князя  Святослава  Всеволодовича  с
Ростиславичами под 1180 годом:  Святослав,  сказано в летописи, напал на
Давыда  Ростиславича,  посоветовавшись  только  с княгинею да с любимцем
своим Кочкарем,  и не сказавши своей думы лучшим мужам своим.  Из отзыва
летописца,  впрочем,  можно  усмотреть,  что  такой  поступок Святослава
возбуждал  всеобщее  негодование  в  обществе,  являлся  исключением  из
принятого обычая советоваться обо всем с дружиною.  О влиянии княгинь на
дела может указывать также приведенное выше  место  из  письма  епископа
Симона  к  чернецу  Поликарпу  о  том,  что княгиня Верхослава старается
доставить Поликарпу епископство,  не жалея издержек. Но все эти известия
не  могут дать нам понятия об отношениях обоих полов,  о жизни женщины в
обществе,  ибо княгини и вообще матери семейств  имели  точно  такое  же
важное значение и после в Московском государстве,  где, однако, в высших
слоях общества женщина жила в удалении  от  мужчины.  В  этом  отношении
важно  для нас свидетельство,  приведенное выше,  об обычае устраивать в
монастырях  пиры,  куда  собирались  мужчины  и  женщины,  также  вопрос
черноризца Иакова митрополиту Иоанну, позволять ли на пирах целоваться с
женщинами. Мономах в наставлении детям касается и отношений мужа к жене,
он говорит:  "Жен своих любите, но не давайте им власти над собою". Но в
каком  отношении  находилось  это  правило,  извлеченное  из  известного
послания  апостольского,  к  обычаю,  решить  нельзя.  Как  христианские
понятия содействовали возвышению женщины,  показывает вопрос  известного
Кирика  и  ответ  на  него  епископа  Нифонта.  Кирик спрашивает:  "Если
случится,  что женский платок будет вшит  в  платье  священническое,  то
можно ли священнику служить в этом платье?" Нифонт отвечает:  "Можно!  -
разве женщина погана?"
   Что же касается вообще  до  состояния  нравственности  в  описываемое
время  на  Руси,  то,  принявши  в  соображение время,  обстоятельства и
состояние  нравственности  других  европейско-христианских   народов   в
описываемое  же  время,  историк  не  может  произнести  очень  строгого
приговора древнему русскому обществу до тридцатых годов XIII века. В это
время   на   первом   плане   видим   княжеские  усобицы,  но  много  ли
насильственных,  кровавых поступков замечаем в  этих  усобицах?  Убиение
Ярополка Изяславича, ослепление Василька, братоубийство между рязанскими
князьями,   убиение   Игоря   Ольговича   киевлянами,   убиение   Андрея
Боголюбского приближенными к нему людьми, повешение Игоревичей галицкими
боярами,  ослепление (по всем  вероятностям,  мнимое)  Ростиславичей  во
Владимире Залесском.  Важное дело,  когда князья постоянно толкуют,  что
они братья,  и потому обязаны жить дружно,  а  не  враждовать,  защищать
Русскую  землю от врагов,  а не проливать кровь христианскую в усобицах.
Пусть нам скажут,  что слова были в разладе с делом;  мы ответим,  что и
слова  имеют  силу,  когда  беспрестанно  повторяются  с убеждением в их
правде,  когда их повторяют и  сами  князья,  и  духовенство,  и  народ,
отказывающийся  принимать  участие  в усобицах;  если эти слова не могли
прекратить усобиц,  то по крайней мере могли смягчать их;  важное  дело,
когда  притесненный  князь  мог  грозить притеснителю напоминанием,  что
поведение его похоже на поведение  Святополка  Окаянного;  важное  дело,
когда  князья  ужасались и плакали об ослеплении Василька,  говоря,  что
такого зла не бывало в Русской земле ни при  дедах,  ни  при  отцах  их;
очень  важно,  когда  Изяслав Мстиславич жалуется на киевлян за убийство
Игоря Ольговича,  говоря, что ему теперь не уйти от нареканий. Отношения
между князем, дружиною и городовым народонаселением были вообще довольно
мягки,  сколько могли быть,  разумеется, при тогдашней неопределенности:
"Если уйдем сами,  - говорит Игорь северский с братьею, - а черных людей
оставим,  то грех будет  нам  пред  богом".  Впрочем,  при  внимательном
изучении  летописи можно усмотреть большую жестокость в нравах на восток
и  северо-восток  от  Днепра,  вообще  замечаем  большую  жестокость   в
княжеском  племени Святославичей черниговских,  еще большую в линии этих
Святославичей,  которая утвердилась на  дальнейшем  востоке,  в  области
Муромской  и  Рязанской,  замечаем на северо-востоке большую жесткость в
самых формах, в самых выражениях.
   Мы видели,  как вместе с христианством принялась на Руси грамотность,
и  принялась  крепко:  почва нашлась удобная;  в описываемое время мы не
видим  препятствий  к  распространению  грамотности,   напротив,   видим
обстоятельства благоприятствующие;  связь с Византиею постоянная; оттуда
приходят митрополиты и епископы;  греческие  царевны  выходят  замуж  за
наших князей, наши княжны выходят за греческих царевичей, путешествуют в
Константинополь,  в Иерусалим,  как,  например,  Янка Всеволодовна,  св.
Евфросиния  полоцкая;  путешествуют  в Иерусалим духовные лица,  простые
люди;  страсть к паломничеству так  усилилась,  что  духовенство  начало
вооружаться   против  нее,  прямо  запрещая  отправляться  в  Иерусалим,
увещевая вести христианскую жизнь на месте жительства,  накладывая  даже
епитимьи   на  дающих  обеты  идти  в  Иерусалим:  эти  обеты,  говорило
духовенство,  губят землю нашу.  Частые и тесные сношения  с  Польшею  и
Венгриею  открывали  в Русь доступ и латинскому языку.  Не забудем,  что
просвещение было тесно соединено с  религиею:  кто  больше  читал,  тот,
значило,  был  больше утвержден в вере;  отсюда религиозное направление,
столь  могущественное,  необходимо  влекло   за   собою   стремление   к
распространению грамотности, приобретению книг. Сыновья и внуки Ярослава
I наследовали его ревность к распространению книжного  учения.  Сын  его
Святослав  собирал  книги,  которыми  наполнил свои клети;  из этих книг
дошло до нас два сборника.  Другой сын Ярослава I,  Всеволод, говорил на
пяти иностранных языках, которые он изучил сидя дома, как выражается сын
его,  Мономах,  и этим дает знать,  что  Всеволод  изучил  языки  не  по
необходимости во время странствования по чужим землям, но единственно из
любознательности; Мономах говорит при этом, что знание языков доставляет
почет  от  иностранцев.  Религиозная  начитанность Мономаха видна из его
сочинений.  Святослав (Святоша) Давыдович собирал книги, которые подарил
Киево-Печерскому  монастырю;  по  его побуждению инок Феодосий перевел с
греческого  послание  Льва,  папы  римского  к  Флавиану,   архиепископу
константинопольскому.  В своде летописей Татищева, в подлинности которых
нет основания сомневаться,  часто встречаем известия  об  образованности
князей,  например,  о  Святославе  Ростиславиче  говорится,  что он знал
греческий язык и книги охотно  читал,  о  Святославе  Юрьевиче,  что  он
охотник  был  читать  и милостиво принимал ученых людей,  приходивших из
Греции и стран западных,  часто с ними разговаривал и спорил;  о  Романе
Ростиславиче смоленском,  что он многих людей понуждал к учению, устроил
училища,  при которых содержал учителей греческих и  латинских  на  свой
счет и не хотел иметь священников не ученых; на это он издержал все свое
имение,  так что по смерти его ничего не осталось в казне,  и  смольняне
похоронили  его  на свой счет.  Михаил Юрьевич,  по словам того же свода
летописей,  очень хорошо знал св.  писание, с греками и латинами говорил
на их языках так же свободно, как по-русски, но не любил спорить о вере.
О Ярославе Владимировиче галицком говорится,  что  он  знал  иностранные
языки,  читал  много  книг,  так  что  мог  сам  наставлять правой вере,
понуждал  духовенство  учить  мирян,  определял  монахов   учителями   и
монастырские  доходы  назначал  для  содержания  училищ.  О  Константине
Всеволодовиче в дошедших до нас летописях говорится, что он всех умудрял
духовными  беседами,  потому  что  часто  и  прилежно  читал книги;  а в
Татищевском своде летописей говорится, что он был очень учен, держал при
себе людей ученых,  накупал много старинных книг греческих дорогою ценою
и велел переводить их на русский язык,  собирал известия о делах древних
славных князей, сам писал и другие с ним трудились; одних греческих книг
было у него более тысячи, которые частию сам купил, частию получил в дар
от патриархов.