Зная, что дошедшая  до  нас  первоначальная  летопись  вышла  из  рук
духовенства,  мы должны теперь обратиться к вопросу:  в каком виде дошла
до нас эта летопись?
   Летопись дошла до нас во множестве списков,  из которых самый древний
не ранее XIV века;  из всех этих списков нет ни одного,  в котором бы не
было заметно явных вставок, следовательно, все списки летописей, древние
и  позднейшие,  представляются нам в виде сборников.  При рассматривании
этих списков мы замечаем,  что в них начальная летопись о Русской земле,
сохраняя явственно одну общую основу,  разнится не только по языку,  что
легко объясняется временем  составления  того  или  другого  списка  или
сборника,  но  также разнится в подробностях событий,  и в одних списках
недостает под известными годами таких событий,  какие находим в  других.
Отсюда рождается первый,  главный для историка вопрос:  как пользоваться
этими подробностями,  этими  лишними  известиями,  которые  находятся  в
одних,  преимущественно  позднейших,  сборниках  и  недостают  в других.
Критика историческая прошедшего столетия решила  этот  вопрос  так,  что
должно пользоваться только известиями, находящимися в древних списках, и
считать прибавочные известия поздних сборников за позднейшие  сочинения,
вымыслы.  Но  в  наше  время при возмужалости исторической критики таким
приговором  удовольствоваться  нельзя.  Одно   обстоятельство   позднего
составления  сборника  не  может  в глазах историка заподозрить верности
известий,  в  нем  содержащихся,  потому  что  составитель   позднейшего
сборника, например XVII века, мог пользоваться списками древнейшими, для
нас потерянными;  следовательно,  всякое новое известие,  находящееся  в
позднейших сборниках,  должно быть подвергаемо критике само по себе, без
отношения к  позднему  составлению.  Обычные  старинные  выражения,  что
составитель позднейшего,  например Никоновского, сборника выдумал то или
другое известие,  не находящееся в древних харатейных списках,  не имеет
для нас теперь никакого значения; можно заподозрить грамоту или известие
какое-нибудь,  если они говорят в пользу  лица  или  сословия,  имеющего
близкое  отношение к составителю сборника,  но и то тогда только,  когда
эта грамота или известия будут заключать в  себе  другие  подозрительные
признаки;  легко  заметить  известие,  носящее  на  себе  следы народной
фантазии,  и занесенное простодушным составителем летописи в ряд событий
достоверных:  за  это,  впрочем,  историк  должен быть только благодарен
составителю сборника,  а не упрекать его  самого  в  выдумке;  никто  не
обязывает   верить   догадке   старинного  грамотея,  который  старается
объяснить название известных местностей  и  для  этого  придумывает  ряд
небывалых  лиц  и  событий.  Но  никто  не  имеет  права сказать,  чтобы
составитель   позднейшего   летописного   сборника   выдумал    событие,
случившееся  за много веков назад,  событие,  не имеющее ни с чем связи,
событие,  ничего не объясняющее, например, что в XI веке в таком-то году
приходили печенеги на Русскую землю, что Аскольд и Дир ходили на болгар,
что в таком-то году крестился  хан  печенежский,  что  в  таком-то  году
поймали  разбойника;  подозрительность  относительно  подобных  известий
будет служить не в  пользу  критика.  Но  освобождение  от  предрассудка
относительно  известий  позднейших  списков,  которых  нет в древнейших,
значительно изменяет взгляд наш на летопись. Рассматривая начальную нашу
летопись,  как по древним спискам,  так и позднейшим,  более полным,  мы
прежде всего должны различать  известия  киевские  и  новгородские,  ибо
единовременно  с  начальною  южною,  или  киевскою,  летописью мы должны
положить и начальную северную,  новгородскую; известия обеих соединены в
позднейших  списках,  каковы  так  называемый  Софийский,  Никоновский и
другие.
   Так, например, Киевская начальная летопись не знает, какую брали дань
варяги с северных племен;  составитель Софийского списка, пользовавшийся
начальною Новгородскою летописью,  знает:  "от мужа по  беле  веверице".
Счет годов в Никоновском списке,  оканчивающийся Владимиром Ярославичем,
обличает  новгородское  составление;  известие  о  Вадиме  также.  Южный
начальный   летописец   не   знает,   где  были  посажены  двое  сыновей
Владимировых - Станислав и Судислав;  Новгородский  знает:  Станислав  в
Смоленске,   Судислав   в   Пскове.  Под  991  годом  явственна  вставка
новгородского предания о Перуне:  "Крестився Володимер  и  взя  у  Фотия
патриарха у царьградскаго перваго митрополита Киеву Леона,  а Новугороду
архиепискупа Якима Корсунянина...  и  прииде  к  Новугороду  архиепискуп
Яким,  и  требище разори,  и Перуна посече и повеле въврещи в Волхов,  и
повязавше ужи,  влечахуть и по калу,  биюще жезлием и пихающе,  и  в  то
время вшел бе в Перуна бес,  и нача кричати:  о горе,  ох мне!  достахся
немилостивым сим рукам;  и вринуша его в  Волхов.  Он  же  пловя  сквозе
великий мост,  верже палицю свою и рече: на сем мя поминают новгородские
дети,  ею же и ныне безумнии убивающеся,  утеху творят бесом. И заповеда
никому  же  нигде  же  переняти его:  иде Пидьблянин рано на реку,  хотя
горнеци везти в город,  оли Перун приплы к берви, и отрину и шестом: ты,
рече,  Перунище,  до сыта ел и пил, а нынича поплови прочь; плы из света
некощное".  Под 1034 годом в Софийском и  Никоновском  списке  встречаем
явственно новгородское известие: "Великий князь Ярослав иде в Новгород и
посади сына своего Володимера в Новегороде и епископа  Жиряту;  и  людям
написа грамоту,  рек: "По сей грамоте дадите дань". Бяше же хромоног, но
умом свершен и храбор на рати,  и христиан, чтяше сам книги". Известие о
походе  Улеба  на  Железные Ворота,  встречающееся в позднейших списках,
есть известие чисто новгородское,  и потому его нет в Киевской летописи,
равно  как  известие  об  епископе  Луке  Жидяте и проч.  Когда написана
первоначальная Новгородская летопись - на это есть указание: в Софийском
списке  и  в некоторых списках собственно Новгородской летописи под 1030
г.  встречаем следующее известие:  "Того же лета преставися  архиепискуп
ноугородскый Аким:  бяше ученик его Ефрем,  же ны учааше".  На основании
этого известия мы имеем полное право  отнести  составление  Новгородской
начальной   летописи   к   XI  веку.  Таким  образом  объясняется  часть
дополнений,  внесенных  в  начальную  Киевскую  летопись   составителями
поздних  списков:  эти  дополнения взяты из летописи Новгородской.  Но в
позднейших списках мы встречаем такие дополнения, которые никак не могли
быть  заимствованы  из северной.  Новгородской летописи,  ибо содержат в
себе известия о  событиях  южных,  киевских.  Так,  например,  в  начале
Игорева княжения следующее место: "И бе у него воевода, именем Свентелд,
и премучи углеци,  и възложи на них дань Игорь и вдасть Свентелду,  и не
владяшатся  един град,  именем Пересечен,  и седе около его три лета,  и
едва взя и.  И беша седяше углици по Днепру вниз; и по сем приидоша межи
во Днестр,  и седоша тамо.  И дасть же и дань Деревскую Свентелду, имаше
же по черне куне от дыма,  и реши дружина Игорева:  "се дал еси  единому
мужу много". Не могли быть взяты из Новгородской летописи дополнительные
известия о печенежских набегах,  находящиеся в  Никоновском  списке  под
990,  991,  1001 годами,  известия краткие, не имеющие никакого значения
для позднейшего  летописца;  также  известия  о  крещении  болгарских  и
печенежских   князей,   о  смерти  печенежского  князя  Темира,  убитого
родственниками. Таким образом, должно заключить, что начальная летопись,
сохранившаяся  в  древних списках,  есть сокращенная сравнительно с тою,
которая сохранилась в позднейших.
   Сделавши эти предварительные  заключения,  обратимся  к  рассмотрению
начальной  летописи.  С  первых  строк ее виден уже источник и образец -
летопись византийская: русский летописец начинает свою повесть точно так
же,  как и летописец византийский,  исчислением стран, которые достались
потомству троих сыновей  Ноевых;  это  исчисление  взято  из  греческого
летописца,  Георгия Амартола; но русский летописец вставил в него: подле
Иллирии (Илюрик) словене,  и потом в конце  исчисление  северных  рек  и
народов,  причем Карпатские горы называются Кавкасийскими или Угорскими.
Включивши в число семидесяти двух народов и народ славянский, от племени
Афетова,  летописец  указывает  первоначальное  жилище славян на Дунае и
потом выселение их на север и северо-восток,  сперва добровольное, потом
вынужденное притеснениями врагов,  волхов;  для определения этих волхов,
по понятиям летописца,  можно пользоваться другим местом  летописи,  где
говорится  о  нашествии венгров на Дунайские страны:  "Пришел от востока
(угры) и устремишася через горы великие и почаша воевати на  живущая  ту
волхи  и  словени.  Седяху  бо ту преже словени,  и волъхве прияша землю
словеньску; посем же угри прогнаша волъхи, и наследиша землю, и седоша с
словены,  покоривше  я  под  ся".  Итак,  венгры застали волхов вместе с
славянами.  В рассказе о поселении славянских племен в нынешней  России,
их  быте  и судьбе тотчас видно,  что составитель летописи житель Киева,
принадлежит к племени полян;  это племя на  первом  месте,  им  особенно
занимается  летописец,  об  нем  больше всего знает,  его нравственность
превозносит в ущерб всем остальным  племенам.  Летописец  знает,  что  в
отдаленные  времена,  когда еще поляне жили особо,  отдельными родами по
горам киевским,  уже шел путь из  Скандинавии  в  Грецию,  по  Днепру  и
северным рекам озерной области;  на первых страницах летописи уже дается
уразуметь  значение  географического   положения   Европейской   России,
значение водных путей.  После известия о море Понтском,  или Русском,  в
летопись вставлено сказание о путешествии апостола Андрея  на  север  до
Новгорода;   понятно,   что   сказание  это  могло  явиться  во  времена
христианские,  когда узнали,  что апостол Андрей проповедовал в  Скифии;
вставка начинается словами: "Яко же реша".
   За вставкою   о   путешествии   апостола  Андрея  следует  рассказ  о
построении города Киева.  Во времена летописца составилось  уже  обычное
объяснение  местных названий именами лиц,  будто бы тут живших,  явились
братья Кий,  Щек, Хорив с сестрою Лыбедью для объяснения названий Киева,
гор  Щековицы  и  Хоревицы  и  речки Лыбеди.  Летописец сообщает нам два
предания о Кие:  одно мы должны назвать собственно толкованием;  были во
времена   летописца   люди,  которые,  основываясь  на  выражении  "Киев
перевоз",  толковали,  что Кий было имя перевозчика; летописец отвергает
это сухое толкование; он принимает предание о Кие-князе, который ходил в
Царьград,  принял большую честь от царя и на возвратном пути основал  на
Дунае  маленький городок Киевец.  Но здесь для нас очень важно выражение
летописца:  "Яко же сказают".  Здесь виден источник, которым пользовался
летописец,  -  это  народные  сказания.  Принимая  предание о Кие-князе,
летописец и роду его,  потомству всех братьев приписывает княженье между
полянами:  "И  по  сих  братьи  держати почаша род их княженье в Полях";
потом,  чтоб показать особность всех остальных  племен,  прибавляет:  "В
Деревлях свое,  а Дреговичи свое" и т.  д.,  т.  е. в Деревах, у древлян
свое,  независимое,  княженье, а дреговичи держат свое. Но мы знаем, как
летописец  вывел  заключение  о  важном владельческом значении Кия и его
рода;  источники его относительно дреговических и  древлянских  княжений
еще  более  скудны,  и  в  летописи Переяславля Суздальского читаем:  "А
деревляне  собе,  а  дрягвичи  собе  жить  (начаша),  а   словене   собе
новгородци, а полочане тако ж без князей" и проч.
   Сказавши о расселении племен славянских,  о народах чужих,  которые в
его время платили дань Руси,  летописец сообщает  известия  о  нашествии
разных  степных  народов  с  востока  на славян - единственные события в
жизни последних;  здесь источниками служат для  него  отчасти  греческие
летописи,  отчасти туземные,  славянские предания и пословицы.  Так,  из
византийских источников он  знает,  что  угры  белые  явились  при  царе
Ираклии  и  ходили на Хозроя,  царя персидского;  из славянских преданий
знает он о  притеснениях,  которым  дулебские  женщины  подвергались  от
аваров; из пословицы: погибоша аки обры, заключает о гибели этого народа
без племени и наследка.  Потом летописец переходит к описанию  нравов  и
обычаев племен славянских. Сведение об этом предмете, разумеется, он мог
получить из разных преданий и песен;  но он  сам  указывает  на  другой,
верный  источник,  старинные нравы и обычаи племен,  сохранившиеся в его
время:  "Это делают вятичи и ныне",  - прибавляет он,  говоря о  древних
языческих похоронных обрядах;  должно заметить и здесь,  что о северных,
отдаленных племенах летописец знает мало, говорит неопределенно, вообще:
"Си   же   творяху  обычаи  кривичи,  прочии  погании".  Подле  описания
славянских  нравов  и  обычаев  вставлено  описание  нравов  и   обычаев
различных  народов  из греческой хроники Георгия (Амартола).  Известия о
дорюриковском   быте   восточных   славян   оканчиваются   известием   о
притеснениях,  которым подвергались поляне от древлян и других окрестных
племен и потом известием о  нашествии  козар,  которые  принудили  полян
платить  себе  дань;  здесь  вставлено  сказание  о дани по мечу с дыма,
сказание,  очевидно, позднейшее, сочиненное уже в то время, когда козары
пали  под ударами русских князей:  "Нашли козары полян,  сидящих по этим
горам в лесах,  и сказали козары:  платите нам дань.  Поляне, подумавши,
дали  по  мечу  от  дыма;  понесли  эту  дань  козары  к  князю своему и
старейшинам и сказали им:  вот мы нашли  дань  новую.  Те  спросили  их:
откуда вы это взяли?  В лесу,  на горах, над рекою Днепровскою, отвечали
они.  Старцы козарские сказали тогда:  не  добра  эта  дань,  князь!  мы
доискались ее оружием,  которое остро только с одной стороны, саблями, а
у этих оружие обоюду острое,  меч;  будут они брать дань  на  нас  и  на
других странах". Так и случилось, прибавляет летописец: владеют козарами
русские и до сего времени.
   Вот все,  что находим в летописи о  дорюриковском  времени:  картина,
по-видимому, очень скудная в подробностях; но мы не имеем никакого права
предполагать, что летописец утаил от нас что-нибудь, что он знал больше,
чем сколько записал,  следовательно,  и в самой действительности историк
не должен искать ничего больше;  и в самом деле,  каких еще нужно  более
подробностей?  Живет каждый особо с родом своим на своих местах, владеет
родом своим;  когда изгоняются завоеватели,  то род  встает  на  род,  и
начинаются  усобицы;  летописец  упоминает  о городах;  но тут же и дает
знать,  как мы должны представлять себе эти города,  их отношения  между
собою и к остальному народонаселению: жители их пашут землю, присутствие
городов не мешает людям жить в лесу подобно зверям,  убивать друг друга,
похищать девиц;  вот весь быт,  и что еще сказать об нем кроме того, что
сказано у летописца?  Рассказ его ясен и полон.  Племена  воюют  друг  с
другом,  сильнейшие  обижают слабейших;  но что представляют подробности
этих усобиц и можно ли надеяться  найти  их  в  летописи?  Но  летописец
записал  предания  о  движениях варварских народов из Азии,  о внезапном
исчезновении, смене одного другим, притеснениях, которым подвергались от
них  племена оседлые,  но слабые по причине разъединения своего:  таковы
главные явления в жизни  племен,  населявших  искони  великую  восточную
равнину  Европы  летописец русский продолжает в этом отношении историков
древности.  Перечислены племена по свежим следам, как они сохранились во
времена  летописца;  наконец,  записано  сказание  о  происхождении  его
города,  главного города всей Русской земли,  сказание, составившееся по
общему закону, чрез объяснение местных названий именами лиц.
   После сказания  о козарской дани начинается собственная летопись,  т.
е.  погодное записывание событий, С какого же времени летописец начинает
свою  летопись?  Он  начинает  ее  с 852 г.  по р.  х.:  "С царствования
Михаила, императора греческого, является впервые название Русской земли:
об этом мы узнали,  продолжает летописец,  потому,  что при царе Михаиле
приходили русские  на  Царьград,  как  пишется  в  летописце  греческом;
поэтому-то отсюда начнем и числа положим".
   По образцу греческого летописца и наш начинает перечисление: от Адама
до потопа столько-то лет;  от потопа до  Авраама  столько-то  и  т.  д.,
доходит  до  царя  Михаила  и  от него переходит к русской истории.  "От
перваго лета Михаилова до перваго лета Олгова, русскаго князя, лет 29, а
от перваго лета Олгова, понеже седе в Киеве, до перваго лета Игорева лет
31;  а от перваго лета Игорева до перваго лета Святославля лет 33;  а от
перваго  лета  Святославля  до  перваго лета Ярополча лет 28;  а Ярополк
княжи лет 8;  а Володимер лет 37;  а Ярослав княжи лет  40.  Тем  же  от
смерти Святославли до смерти Ярославли лет 85;  а от смерти Ярославли до
смерти Святополчи лет 60".  Любопытно  место  Никоновского  списка,  где
время призвания князей означено так: "При Михаиле и Василие царема и при
Фотии патриарсе придоша словене" и проч.  Потом важно окончание  смертию
Святополка  Изяславича  -  знак,  что  летопись составлена между смертию
Святополка и смертию преемника его Владимира Мономаха.
   После означенного  исчисления  следует  под  858  годом  известие  из
греческой  или болгарской летописи о крещении болгар;  под следующим 859
годом известие:  "Имаху дань варязи из-заморья на Чуди и на Словенех, на
Мери и на всех Кривичех;  а Козари имаху на Полянех,  и на Северех, и на
Вятичех, имаху по беле и веверице от дыма". Любопытное выражение "имаху"
вместо "приидоша варязи" и тому подобное.  По прошествии двух лет полных
от известия о дани помещено известие об  изгнании  варягов  и  призвании
князей;  по прошествии двух лет после призвания умирают Рюриковы братья,
по прошествии двух лет по смерти Рюрика Олег оставляет  Новгород.  Здесь
очень  любопытен  также сплошной рассказ под одним 862 годом о призвании
Рюрика,  о смерти его младших братьев,  о раздаче  городов,  об  отпуске
Аскольда и Дира на юг.
   Везде здесь явственны следы того,  что известия о пришествии князей и
утверждении их первоначально составляли отдельный сплошной  рассказ  без
годов,  которые внесены после;  насильственный разрыв рассказа внесением
годов особенно заметен в известии о походе Аскольда и  Дира  на  греков:
"Рюрику же княжащу в Новгороде - в лето 6371,  в лето 6372, в лето 6373,
в лето 6374 - иде Асколд и Дир на Греки" и проч.
   К этому   первоначальному   сказанию   вместе   с   предисловием    о
дорюриковском  времени  и может только относиться заглавие:  "Се повести
времянных лет,  откуду есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее
княжити и откуду Русская земля стала есть".
   Начальный Киевский  летописец  почти  ничего  не знает о подробностях
призвания,  о событиях княжения Рюрикова: предания о Гостомысле и Вадиме
внесены в позднейшие списки из начальной Новгородской. Известие о походе
Олега на юг и утверждении в Киеве, очевидно, взято из устных преданий, в
которых  Олег  являлся  первым  собирателем  племен,  первым учредителем
наряда:  к его времени относились все  древние  уставы,  например,  дань
новгородская.  События  разделены  по годам:  на каждый год по походу на
одно из племен;  потом известия о деятельности Олеговой  прекращаются  в
продолжение  17  лет;  под  903 годом помещено известие о браке Игоря на
Ольге;  заметим, что летописцу нужно было поместить это известие позднее
по  соображениям  с малолетством Святослава при смерти отцовой.  Под 907
годом помещено известие о походе Олега  на  греков.  Известный  характер
рассказа  о походе Олеговом ясно указывает на источник - устные народные
сказания,  причем в  летописи  нельзя  не  заметить  явную  сшивку  двух
известий:  она  обличается  повторением одного и того же известия о дани
сперва по 12 гривен на человека, а потом по 12 гривен на ключ.