Король с дружиною выехал к  нему  навстречу;  они  обнялись,  говорит
летописец,  с великою любовию и с великою честию и вошедши в королевский
шатер,  стали думать,  как бы на другой день рано ехать  биться  к  реке
Сану. На рассвете король ударил в бубны, выстроил полки и послал сказать
Изяславу: "Ступай с своими полками подле моего полку; где я стану, там и
ты  становись,  чтоб  нам  вместе можно было обо всем думать".  Союзники
пришли к Сану  ниже  Перемышля;  на  противоположном  берегу  уже  стоял
Владимирко,  но скоро должен был отодвинуться дальше от натиска венгров;
перед началом битвы Изяслав сказал своей дружине: "Братья и дружина! Бог
никогда Русской земли и русских сынов в беcчестье не оставлял; везде они
честь свою брали;  теперь,  братья,  поревнуем тому:  дай нам бог в этих
землях и перед чужими народами честь свою взять".  Сказавши это, Изяслав
бросился со всеми своими полками вброд;  венгры,  видя,  что русские уже
переправляются,  бросились также вброд,  с разных сторон въехали в полки
галицкие и обратили их в бегство;  сам Владимирко,  убегая  от  венгров,
попался  было  к  черным  клобукам  и  едва  сам-друг  успел  скрыться в
Перемышле;  этот город был бы тогда непременно взят,  потому что  некому
было отстаивать его,  но,  к счастью для Владимирка,  за городом на лугу
находился княжий двор,  где было много всякого добра:  туда ринулось все
войско,  а  о  городе позабыли.  Владимирко между тем,  видя беду,  стал
посылать к королю просить мира;  ночью  послал,  по  старому  обычаю,  к
архиепископу и к воеводам королевским,  притворился,  что жестоко ранен,
лежит при смерти,  и потому велел сказать им: "Просите за меня короля; я
жестоко ранен, каюсь пред ним, что тогда огорчил его, перебивши венгров,
и что теперь опять стал против него; бог грехи отпускает, пусть и король
простит меня и не выдает Изяславу,  потому что я очень болен;  если меня
бог возьмет,  то отдаю королю сына моего на руки;  я отцу королеву много
послужил  своим копьем и своими полками,  за его обиду и с ляхами бился;
пусть король  припомнит  это  и  простит  меня".  Много  даров,  золота,
серебра,   сосудов   золотых  и  серебряных,  платья  выслал  Владимирко
архиепископам и вельможам венгерским, чтоб просили короля не губить его,
не исполнять желание королевы,  сестры Изяславовой. На другой день Гейза
съехался с Изяславом и сказал ему:  "Батюшка!  Кланяюсь тебе; Владимирко
присылал  ко мне,  молится и кланяется,  говорит,  что сильно ранен и не
останется жив; что ты скажешь на это?" Изяслав отвечал: "Если Владимирко
умрет,  то это бог убил его за клятвопреступление нам обоим; исполнил ли
он тебе хотя что-нибудь из того,  что обещал?  Мало того,  опозорил  нас
обоих;  так как ему теперь верить?  Два раза он нарушал клятву; а теперь
сам бог отдал нам его в  руки,  так  возьмем  его  вместе  с  волостью".
Особенно  говорил  против  Владимирка  и выставлял все вины его Мстислав
Изяславич,  который был сердит на галицкого князя за дорогобужское дело.
Но  король  не слушался их,  потому что был уже уговорен архиепископом и
вельможами, подкупленными Владимирком; он отвечал Изяславу: "Не могу его
убить:  он молится и кланяется,  и в вине своей прощенья просит; но если
теперь, поцеловав крест, нарушит еще раз клятву, тогда уже либо я буду в
венгерской земле, либо он в галицкой". Владимирко прислал и к Изяславу с
просьбою:  "Брат!  Кланяюсь тебе и во всем каюсь,  во всем я виноват;  а
теперь,  брат, прими меня к себе и прости, да и короля понудь, чтоб меня
принял;  а мне дай бог с тобою быть".  Изяслав сам по себе  не  хотел  и
слышать  о  мире;  но  одному  ему  нельзя было противиться королю и его
Вельможам;  поневоле должен был начать переговоры:  король  требовал  от
Владимирка  клятвы  в  том,  что он возвратит все захваченные им русские
города  Изяславу  и  будет  всегда  в  союзе  с  последним,  при  всяких
обстоятельствах,  счастливых или несчастных;  когда король хотел послать
бояр своих к Владимирку с крестом, который тот должен был поцеловать, то
Изяслав  говорил,  что  не  для чего заставлять целовать крест человека,
который играет клятвами; на это король отвечал: "Это самый тот крест, на
котором был распят Христос бог наш;  богу угодно было,  чтоб он достался
предку моему св.  Стефану;  если Владимирко поцелует этот крест, нарушит
клятву и останется жив, то я тебе, батюшка, говорю, что либо голову свою
сложу,  либо добуду Галицкую землю; а теперь не могу его убить". Изяслав
согласился,  но  сын  его  Мстислав сказал:  "Вы поступаете,  как должно
по-христиански,  честному кресту верите и с Владимирком миритесь;  но  я
вам  перед  этим  честным крестом скажу,  что он непременно нарушит свою
клятву;  тогда ты,  король,  своего слова не забудь и  приходи  опять  с
полками к Галичу";  король отвечал:  "Ну право же тебе говорю,  что если
Владимирко нарушит клятву, то как до сих пор отец твой Изяслав звал меня
на  помощь,  так  тогда  уже я позову его к себе на помощь".  Владимирко
целовал крест,  что исполнит королевские требования;  целовал  он  крест
лежа, показывая вид, что изнемог от ран, тогда как ран на нем никаких не
было.
   Простившись с королем,  Изяслав пошел назад в Русскую землю,  и когда
был   во  Владимире,  то  послал  посадников  своих  в  города,  которые
Владимирко обещал ему возвратить;  но посадники пришли назад: Владимирко
не  пустил  их  ни в один город.  Изяслав продолжал путь в Киев,  только
послал сказать королю:  "Ни тебе, ни мне теперь уже не ворочаться назад,
я  только  объявляю тебе,  что Владимирко нарушил клятву;  так не забудь
своего слова".  Владимирко спешил нарушить и другое условие мира: узнав,
что сват его Юрий идет на племянника, он также выступил против Изяслава,
но возвратился,  когда дали ему весть,  что тот идет к  нему  навстречу.
Управившись  с  дядею,  Изяслав  послал  в  Галич  боярина  своего Петра
Бориславича,  который был свидетелем клятвы Владимирковой  пред  крестом
св.  Стефана. Петр должен был сказать галицкому князю от имени Изяслава:
"Ты нам с королем крест целовал,  что возвратишь русские  города,  и  не
возвратил; теперь я всего того не поминаю; но если хочешь исполнить свое
крестное целование и быть с нами в мире,  то отдай мне города мои;  а не
хочешь  отдать,  то  клятву  свою  ты  нарушил,  и  мы  с  королем будем
переведываться с тобою,  как нам бог даст",  Владимирко отвечал  на  это
послу: "Скажи от меня Изяславу, вот что: ты нечаянно напал на меня сам и
короля навел;  так если буду жив, то либо голову свою сложу, либо отомщу
тебе  за себя".  Петр сказал ему на это:  "Князь!  ведь ты крест целовал
Изяславу и королю,  что все исправишь и будешь с ними в  союзе;  так  ты
нарушил крестное целование".  Владимирко отвечал: "Вот еще: что мне этот
маленький крестик!" "Князь!  - возразил  ему  киевский  боярин,  -  хотя
крестик и мал, да сила его велика на небеси и на земле; ведь тебе король
объявлял,  что это самый тот крест,  на котором Христос был распят; да и
то было тебе говорено, что если, поцеловав тот крест, ты слова своего не
сдержишь,  то  жив  не  останешься;  слышал  ли  ты  обо  всем  этом  от
королевского  посла?" Владимирко отвечал:  "Да,  помню,  досыта вы тогда
наговорились;  а теперь ступай вон, поезжай назад к своему князю". Петр,
положив пред ним крестные грамоты, пошел вон, и когда собрался ехать, то
не дали ему ни повозки,  ни корма,  так что он принужден был отправиться
на своих лошадях.  Петр съезжал с княжьего двора,  а Владимирко шел в то
время в церковь к вечерне и,  видя,  что Петр уезжает, стал смеяться над
ним:  "Смотрите-ка,  русский-то  боярин  поехал,  побравши все волости!"
Когда вечерня отошла и Владимирко,  возвращаясь из церкви, дошел до того
самого места,  где смеялся над Петром,  то вдруг сказал:  "Что это,  как
будто кто меня ударил по плечу!" и не мог двинуть больше ногами:  если б
не  подхватили  его,  то  упал  бы  с  лестницы;  понесли его в горенку,
положили в укроп; к вечеру стало ему хуже, а к ночи умер. Между тем Петр
Бориславич,  выехавши  из Галича,  остановился ночевать в селе Большове;
вдруг на рассвете скачет к нему гонец из Галича:  "Князь не  велел  тебе
ехать дальше,  дожидайся пока пришлет за тобою".  Петр, ничего не зная о
Владимирковой смерти,  стал тужить,  что ему надобно ехать назад в город
и,  верно,  придется вытерпеть там разные притеснения;  и точно,  еще до
обеда прискакал к нему новый гонец с приказом от князя  ехать  в  город;
Петр  отправился,  и  когда  въехал на княжий двор,  то к нему навстречу
вышли из сеней слуги княжие все в черном;  он удивился - чтобы это такое
значило?  Вошел на сени, смотрит - на княжом месте сидит сын Владимирков
Ярослав в черном платье и в черной шапке,  также и все бояре  в  черном.
Петру поставили стул,  и когда он сел,  то Ярослав,  взглянувши на него,
залился слезами.  Петр  сидел  в  недоумении,  смотря  на  все  стороны;
наконец,  спросил:  да  что же это такое значит?  Тут ему объявили,  что
ночью князь умер.  "Как умер?  возразил Петр:  когда я  поехал,  он  был
совсем  здоров!"  Ему  отвечали,  что был здоров,  да вдруг схватился за
плечо,  начал с того изнемогать и умер.  "Воля божия,  - сказал  на  это
Петр,  -  нам  всем там быть".  Тогда Ярослав начал говорить Петру:  "Мы
позвали тебя для того, что вот бог сотворил волю свою; поезжай ты теперь
к  отцу моему Изяславу,  поклонись ему от меня и скажи:  "Бог взял моего
отца,  так ты будь мне вместо него; ты с покойником сам ведался, что там
между вас было, уже бог рассудил вас; бог отца моего к себе взял, а меня
оставил на его место,  полк и дружина его  у  меня,  только  одно  копье
поставлено  у  его  гроба,  да и то в моих руках;  теперь кланяюсь тебе,
батюшка!  Прими меня,  как сына своего Мстислава:  пусть Мстислав  ездит
подле твоего стремени с одной стороны, а я буду ездить по другой стороне
со всеми своими полками". Петр с этим и отправился.
   Ярослав или, по некоторым известиям бояре его только манили Изяслава,
чтоб выиграть время,  а в самом деле и не думали возвращать ему городов,
захваченных Владимирком.  Это заставило киевского князя пойти  в  другой
раз  на  Галич (1153 г.);  с ним пошли сын его Мстислав с переяславцами,
полк Изяслава Давыдовича черниговского и все черные клобуки; а на дороге
присоединились  к  нему братья,  - Владимир из Дорогобужа,  Святополк из
Владимира,  Владимир Андреич из Бреста. У Теребовля встретился Изяслав с
полками  Ярославовыми,  и  перед  битвою  галицкие  бояре сказали своему
князю:  "Ты, князь, молод, отъезжай прочь и смотри на нас; отец твой нас
кормил и любил, так мы хотим за честь твоего отца и за твою сложить свои
головы;  ты у нас один;  если с тобой что случится,  то  что  нам  тогда
делать?  Так ступай-ка, князь, к городу, а мы станем биться с Изяславом,
и кто из нас останется жив,  тот прибежит к тебе и затворится с тобою  в
городе".  Злая  сеча  продолжалась  уже  от  полудня  до  вечера,  когда
сделалось в обеих ратях  смятение:  не  видно  было,  которые  победили.
Изяслав  гнал  галичан,  а  братья бежали от них:  Изяслав побрал в плен
галицких бояр,  а галичане Изяславовых.  Время шло  уже  к  ночи,  когда
киевский  князь  остановился  с небольшою дружиною на месте боя и поднял
галицкие стяги;  галичане побежали к ним,  думая,  что тут свои,  и были
перехватаны;  но в ночь Изяславу стало страшно:  дружины у него осталось
мало,  пленников было больше,  чем дружины,  а между  тем  из  Теребовля
Ярослав   мог   напасть  на  него;  подумавши,  Изяслав  велел  перебить
пленников,  оставя только лучших мужей, и выступил назад к Киеву, потому
что  братья  и дружина его разбежались,  не с кем было продолжать поход.
Был после этого плач великий по всей земле Галицкой, говорит летописец.
   Этим печальным походом  заключилась  деятельность  Изяслава.  В  1154
году,  женившись  во второй раз на царевне грузинской,  Изяслав схоронил
брата Святополка,  а потом скоро сам занемог и умер.  Летописец называет
его честным,  благородным,  христолюбивым, славным; говорит, что плакала
по нем вся Русская земля и все черные клобуки,  как по царе и  господине
своем,  а больше,  как по отце;  причина такой любви народной ясна:  при
необыкновенной храбрости (в которой  равнялся  с  ним,  быть  может,  из
князей  один  Андрей Юрьевич),  не уступая никому первого места в битве,
гоня врагов и в то  время,  когда  полки  его  бывали  разбиты,  Изяслав
отличался также искусством,  был хитер на воинские выдумки;  но,  будучи
похож на знаменитого деда своего храбростию,  отвагою,  он напоминал его
также ласковостию к народу; мы видели, как он обращался с ним в Киеве, в
Новгороде;  неприятное  правление  дяди  Юрия  только  оттенило   добрые
качества  Изяслава,  заставило смолкнуть всякое нерасположение,  какое у
кого было к нему, и мы видели, как ревностно бились за него и граждане и
черные  клобуки,  прежде  равнодушные.  Поговорка его:  "Не идет место к
голове,  а голова к месту",  показывает его стремление, его положение и,
по  всем  вероятностям,  служила  для него оправданием этих стремлений и
происшедшей от них новизны  положения  его;  поговорка  эта  оправдывает
стремление  дать  личным  достоинствам  силу  пред  правом  старшинства.
Действительно,  Изяслав в сравнении с своими старшими,  дядьями,  был  в
роде  Мономаховом  единственною  головою,  которая  шла  к месту.  Но мы
видели,  что  Изяслав  должен  был  уступить;  ему   не   удалось   дать
преимущества  личным  достоинствам  своим  и  даже другому праву своему,
праву завоевателя,  первого приобретателя старшей волости;  несмотря  на
то,  что  он  головою добыл Киев,  он принужден был,  наконец,  признать
старшинство и права дяди Вячеслава,  которого голова уже никак не шла  к
месту;  а  преждевременная  смерть  Изяслава  нанесла окончательный удар
притязаниям племянников и Мстиславовой линии:  из братьев Изяславовых ни
один не был способен заменить его;  деятельнее, предприимчивее дядей был
сын его Мстислав,  но он не мог действовать один  мимо  родных  дядей  и
против  них;  его  положение  было  одинаково с положением отца,  только
гораздо затруднительнее;  заметим еще,  что преждевременная смерть  отца
Изяслава,  отказавшегося  от старшинства в пользу дяди,  в глазах многих
должна была отнимать у молодого Мстислава  право  считаться  отчичем  на
столе киевском.
   Старый дядя  Вячеслав  плакал  больше  всех  по племяннике,  за щитом
которого он только что успокоился:  "Сын!  -  причитал  старик  над  его
гробом,  -  это  было  мое  место;  но,  видно,  перед  богом  ничего не
сделаешь!"  В  Киеве  все  плакали,  а  на  той  стороне  Днепра  сильно
радовались  смерти  Изяславовой и не тратили времени.  Изяелав Давыдович
черниговский немедленно поехал в Киев;  но на перевозе у Днепра встретил
его  посол от старика Вячеслава с вопросом:  "Зачем приехал,  и кто тебя
звал?  Ступай назад  в  свой  Чернигов".  Изяслав  отвечал:  "Я  приехал
плакаться  над братом покойником,  я не был при его смерти,  так позволь
теперь хотя на гробе его поплакать". Но Вячеслав, по совету с Мстиславом
Изяславичем  и  боярами  своими,  не  пустил его в Киев.  Трудно решить,
насколько было справедливо подозрение Мстислава  и  киевских  бояр;  для
оправдания  их  мы должны припомнить,  что в 1153 году Изяелав Давыдович
имел съезд с Святославом Ольговичем,  где двоюродные братья обещали друг
другу стоять заодно. В Киеве с нетерпением дожидались приезда Ростислава
Мстиславича из Смоленска и между тем решились разъединить  Черниговских,
привлекши  на свою сторону Святослава Всеволодича,  которому легче всего
было стать на стороне Мстиславичей и по родству,  да и  потому,  что  из
всех Черниговских он один был отчич относительно старшинства и Киева.  К
нему-то старик Вячеслав послал  сказать:  "Ты  Ростиславу  сын  любимый,
также и мне;  приезжай сюда,  побудь в Киеве,  пока приедет Ростислав, а
тогда все вместе урядимся о волостях".  Всеволодич, не сказавшись дядьям
своим,  поехал  в  Киев  и  дождался там Ростислава,  которому все очень
обрадовались,  по словам летописца:  и старик Вячеслав,  и  вся  Русская
земля,  и все черные клобуки.  Вячеслав,  увидав племянника, сказал ему:
"Сын!  Я уже стар, всех рядов не могу рядить; даю их тебе, как брат твой
держал и рядил;  а ты почитай меня,  как отца,  и уважай,  обходись, как
брат твой со мною обходился;  вот мой полк и дружина моя,  ты их  ряди".
Ростислав  поклонился и сказал:  "Очень рад,  господин батюшка,  почитаю
тебя,  как отца господина,  и буду уважать тебя,  как брат  мой  Изяслав
уважал тебя и в твоей воле был".  Киевляне, посадивши у себя Ростислава,
также сказали ему:  "Как брат твой Изяслав обходился с Вячеславом, так и
ты обходись, а до твоей смерти Киев твой".
   Первым делом   Ростислава   было   урядиться   с   сестричичем  своим
(племянником от сестры),  Святославом Всеволодичем;  он сказал ему: "Даю
тебе  Туров  и  Пинск  за  то,  что  ты приехал к отцу моему Вячеславу и
волости мне сберег, за то и наделяю тебя волостию"; Святослав принял это
наделение с радостию.  Нужно было богатою волостию привязать к себе сына
Воеволодова,  потому что на той стороне Днепра дядья его уже действовали
заодно  с Юрием суздальским;  еще до приезда Ростислава в Киев они стали
пересылаться с Юрием, следствием чего было движение сына Юрьева Глеба со
множеством половцев на Переяславль: мы видели, что этот князь был послан
отцом в кочевья привесть как можно  более  варваров.  Переяславля  взять
Глебу не удалось, но он взял Пирятин на реке Удае. Ростислав и Святослав
Всеволодич выступили к Днепру и стали собирать дружину,  как  пригнал  к
ним  посол от Мстислава Изяславича переяславского с вестию,  что половцы
уже у города и стреляются с жителями; тогда Ростислав немедленно отрядил
сына  своего Святослава в Переяславль,  куда тот и успел пробраться.  На
другой день половцы начали крепче приступать к городу;  но когда узнали,
что  к Мстиславу пришла подмога,  то испугались и ушли за Сулу.  Узнав о
бегстве половцев,  Ростислав,  по совету с братьею, решился, не заходя в
Киев,  идти  прямо на Изяслава Давыдовича черниговского:  "Нужно нам,  -
говорил Ростислав,  - предупредить Юрия,  либо прогнать  его,  либо  мир
заключить".  Киевские  полки  и  торки  под  начальством  трех  князей -
Ростислава,  Святослава Всеволодича и Мстислава Изяславича  перешли  уже
Днепр  у  Вышгорода  и  хотели  идти к Чернигову,  как вдруг прискакал к
Ростиславу гонец из Киева и объявил:  "Отец твой  Вячеслав  умер".  "Как
умер?  -  сказал  Ростислав,  - когда мы поехали,  он был здоров?" Гонец
отвечал:  "В эту ночь пировал он с дружиною и пошел спать здоров; но как
лег,  так  больше  не  вставал".  Ростислав  тотчас  же поскакал в Киев,
похоронил дядю,  роздал все имение его духовенству и  нищим  и,  поручив
остальные дела все матери своей, вдове Мстиславовой, отправился опять на
ту сторону Днепра.  Приехавши к войску, он начал думать с племянниками и
дружиною - идти или нет на Чернигов?  бояре советовали не ходить:  "Дядя
твой Вячеслав умер,  - говорили они,  - а ты еще с людьми  киевскими  не
утвердился;  лучше поезжай в Киев,  утвердись там с людьми и тогда, если
дядя Юрий придет на тебя, то захочешь помириться с ним, помиришься, а не
захочешь,  будешь воевать".  Любопытно,  что киевские бояре хотят,  чтоб
Ростислав ехал в Киев и урядился с его жителями, тогда как последние уже
прежде  объявили ему,  что Киев принадлежит ему до самой смерти;  притом
Ростислав только что приехал из Киева;  если бы граждане хотели объявить
ему что-нибудь новое,  то объявили бы после похорон Вячеславовых. Должно
думать, что боярам самим хотелось возвратиться в Киев и урядить там свои
дела по смерти старого князя;  быть может, им хотелось заставить киевлян
утвердиться с Ростиславом насчет новой дружины.  его смоленской.  Как бы
то ни было,  Ростислав не послушался бояр и пошел к Чернигову,  пославши
наперед сказать Изяславу Давыдовичу:  "Целуй крест,  что будешь сидеть в
своей отчине,  в Чернигове,  а мы будем в Киеве".  Изяслав отвечал: "Я и
теперь"вам ничего не сделал; не знаю, зачем вы на меня пришли; а пришли,
так уже как нам бог даст".  Но ведь он подвел Глеба Юрьевича с половцами
и был с ним вместе у Переяславля,  замечает летописец.  На  другой  день
Давыдович  соединился  с Глебом и половцами и вышел против Мстиславичей;
Ростислав,  увидав  множество  врагов,  а  у  себя  небольшую   дружину,
испугался  и стал пересылаться с Изяславом насчет мира,  отдавал ему под
собою  Киев,  а  под  племянником  Мстиславом   -   Переяславль.   Такое
недостойное поведение,  трусость,  неуменье блюсти выгоды племени сильно
раздосадовали Мстислава Изяславича: "Так не будут же ни мне Переяславля,
ни  тебе  Киева",  -  сказал  он  дяде  и  поворотил коня в Переяславль;
Ростислав,  оставленный  племянником,  был  обойден  половцами  и  после
двухдневной битвы обратился в бегство;  преследуемый врагами, он потерял
коня,  сын Святослав отдал ему своего, а сам стал отбиваться от половцев
и таким образом дал отцу время уйти.