Но утверждая последнее, следует оговориться. Если рассказам про леших, водяных, ведьм, оборотней и проч. верят несомненно, то настоящим сказкам, можно сказать, полуверят. «Песня правда, сказка ложь» — пословицу эту знают и на русском Севере, но несомненной ложью рассказчики считают разве только, так называемые «прибакулочки», «прибасёночки» и «небылицы» вроде как «Сорок братьев ездили отца крестить». Что касается сказок с чудесным, волшебным содержанием про царей-чернокнижников (2), Иванов-царевичей и их приключения в разных заморских и подземных царствах, про волшебников и их превращения и проч. и проч., то рассказчики и их слушатели относятся к ним совершенно как к былинам, двояко: и верят им и не верят. Конечно, всегда находятся сказочники, которые усумнятся в особенно невероятных событиях, излагаемых в сказке, но всегда же находятся слушатели, относящиеся с огромным участием к развитию драматизма сказок. Большинство сказок ведь немногим чудеснее былин и нисколько не чудеснее большинства бывалыцин про оборотней, ведьм, мертвецов, леших и другую нечисть; я уже не говорю про различные столкновения с представителями духовного и загробного мира, так сказать из собственной практики. Тем больше, что большинство сказок с необычайным содержанием относится к неведомым царствам, с неведомыми порядками и нравами, по представлению сказочников, может быть, и совсем особыми условиями самого существования. Особенно врезался мне в память один случай. Мошнаков, хорошо грамотный, начитанный в Святом Писании человек, церковный староста и хозяин отводной квартиры в посаде Уна (следовательно, постоянно имеет дело с проезжими чиновниками), рассказал мне о том, как князь Борсуков (282, тождественные сказки №№ 31, 48, 181 и 182; и один из мотивов - 248), добывал корону из Вавилонского царства для нашего дома Романовых. История полна невероятностей до рассказа, когда нарисованного на стенах города змея раздули мехами, и он ожил. Но Мошнаков верит рассказу безусловно, и очень боялся «как бы не вышло чего», что он рассказывает «про царские роды». Что же после этого рассказа невероятного в других сказках? И, например, сказки про богатырей (47) Плешко, Елинку, Горыньку и Усыньку и др. (124), просто-напросто сохранившиеся легенды про богатырей, которые когда-то были, и рассказы про которых до сих пор поражают ум народа величием их силы.
     
      IV.
     
      Сказки, рассказанные женщинами. — В них особенно отражается быт и жизнь женщины. — Мечты о свадьбе. Девичья дружба и игры с парнями. — Добрачная любовь. — Свадьбы. — Родины и родовые муки. — Крестины. — Борьба молодой жены за свое счастье. — Свекровь. — Злые духи. — Верная жена. — Жены хитрые, коварные, изменяют мужьям. — Отношение мужа к измене жены различно: простоватый муж высмеивается; поощряется совращение жены из другого сословия. — Строгий взгляд на измену хорошему мужу. — Жены злые, сварливые.
     
      П. Н. Рыбников утверждал, что у женщин есть свои бабьи старины, которые поются ими с особенной любовью, а мужчинами не так-то охотно. Справедливость этого подтвердил Гильфердинг в отношении Заонежья. Нет чисто женских сказок, исключая разве чисто детских и сказок из животного мира, тоже особенно любимых детьми, которые женщины_знают по преимуществу. Но, рассказывая всякую сказку, женщина невольно отражает в ней то, что ее особенно интересует, все, что касается быта ее жизни.
      Женщина-сказочница, рассказывая сказку, между прочим, но всегда обстоятельно и с особой любовью, описывает хорошо известный ей быт и жизнь женщины. Это сказочница сумеет вклеить и в шутливую сказку, и в чудашную прибакулку, и в серьезную про царевичей, королей и волшебников сказку, и в полную страхов и ужасов бывальщину про ведьм, мертвецов и леших, а всего больше, конечно, в бытовую сказку. Всегда, описывая какой-нибудь строго конкретный случай, женщины-сказочницы, конечно, и не задаются описанием женской жизни; это они сделают гораздо лучше и подробнее, если спросить их, например, про свадьбы. Но в сказке это делается мимоходом, чтобы лучше и ярче оттенить каждый описываемый случай. Совершенно, конечно, не задаваясь целью, сказочницы сборника нарисовали немногими, но яркими чертами буквально всю жизнь деревенской женщины, начиная с пеленок до могилы и даже за могилой: описывается, например, случай прихода одной старушки к другой после смерти. Откинув из женских сказок элементы волшебного, чудесного, вообще сказочного, и взяв только черты отраженного в сказках, рассказанных женщинами, быта, получим следующее.
      Женская жизнь вырисовывается в сказках, рассказанных женщинами, очень рано, с девичества. П. С. Воронина (288) описывает дружбу девушек Анюшки и Варушки, и как они ходили друг к другу в гости. Если отбросить элемент невероятного в конце сказки, картина получится очень реальная. Л. Ф. Маркова рассказывает про примерную дружбу брата и сестры (80), которых успела поссорить злая жена брата после его свадьбы. Воронина же (292) описывает вечеринку девок в избе у старика. Для угощения девки придумывают сделать «складыню» и, по совету старика, забираются в хлев к соседу и уносят и освежовывают его овцу.
      Свадьба и замужество очень рано заполняют головы девушек. Медведева выводит внучку старика, которая, увидев речку, вообразила, как она выйдет замуж, родит сына, и он пойдет по молоденькому ледку и потонет, и горюет об этом (104).
      Центральное событие в жизни каждой женщины — замужество (свадьба), обрисовывается в сказках очень подробно, со всеми предшествующими свадьбе и последующими за ней событиями. Марья Павловна описывает подробно игру девок с парнями и приводит случай, как одна насмешливая девка издевалась над парнем и как парень ей за это отомстил еще горшими насмешками, а дело кончилось все же свадьбой (144). Воронина подробно описывает, как девушка «кудесит» в канун Крещенья, и к ней приходит кто-то в пиджаке, кафтане норвецкого сукна и шелковом поперечном кушаке (294). Воронина же показывает беззаботные девичьи проказы и гаданья о суженых и тут же рисует обычную девичью драму. Девушка слюбилась с бурлаком, и их связь не одобряют ее родные. Дружок внезапно умирает, девушка тоскует по нем до того, что мертвый дружок приходит за ней, уводит ее на свою могилу, и девушку находят там мертвою (289). Марья Петровна рассказала, как купеческая дочка спозналась с крестьянским парнем. Возлюбленного ее нечаянно задушил отец. Дворник сбыл мертвеца и после этого стал жить с купеческой дочерью. Когда он, расхваставшись, насмеялся над своей возлюбленной, она в отместку сожгла его пьяного и с ним 40 человек постороннего народа (184). Шишолова подробно описала свадьбу уводом в случае, когда отец и мать были не согласны на брак дочери с избранным ею женихом (39). Старушка из Шуньгского Бора с сарказмом описывает девью охоту идти замуж и в шутливой форме описывает приданое, которое принесла Мариха, выйдя замуж за Гришку (146). Женщины-сказочницы вводят почти в каждую сказку свадьбу, разнообразя ее во всевозможных видах. Никитина описывает свадебный пир царской дочери с чертом (56). Все приключения царского сына Данила-царевича кончаются свадьбой с Настасьей-царевной (57). Иван-царевич, пройдя многие испытания, женится на Марье Королевне (116). То же делает Иван-царевич и Соломонида Златово.лосая (128). Иван-царевич женится на купеческой дочери (145) и т. д. Подробно описываются и события после свадьбы: беременность, роды, крестины ребенка и проч. Дементьева описала страх перед муками первородящей и муки эти, когда родильница была в «безчуньстве» и в «тосках», и крестины (61). Старуха Савиха три года прожила у лешего в няньках, водясь с его ребятами (234), а одна деревенская старуха даже ребенка приняла у лешего (290).
      Но не всегда, конечно, свадьба и жизнь замужем проходят так гладко, как в чудесных сказках, с особенно большим удовольствием рассказываемых сказочницами, так сказать, отводящими в них свою душу.
      В жизни очень часть случается, что «жонка», прежде чем добиться более или менее сносной жизни с мужем, должна преодолеть множество препятствий; иногда все кончается хорошо, а часто жонке приходится даже голову сложить в борьбе со злыми стихиями. Все это, разумеется, отмечается сказочницами в сказках, только уже обыкновенно бытовых или бывалыцинах, а не в чудесных, существо которых требует, чтобы они кончились благополучно, по шаблону, где порок и зло наказываются, а добродетель и долготерпение награждаются хорошей жизнью и счастьем. Как девушка до выхода замуж, в мечтах о женихе и поисках его, в особенности же в добрачной любви, встречает множество препятствий, иногда с трудом преодолимых, иногда кончающихся трагически, — так и женщина, только что вышедшая замуж, часто терпит много страданий то от родных мужа, завидующих ее счастливой доле, то от посторонних недобрых людей, то, наконец, от разных темных сил и злых духов.
      Первым ворогом молодой, только что вышедшей замуж жены, конечно, бывает мать мужа, злая свекровь; про нее сложено множество песен, есть она в былинах, конечно, есть она и в сказках. Андреевна из с. Лижмы описала трагедию Васильюшки и Осафьюшки. Они встретились в церкви и полюбились друг другу; тут же в церкви повенчались, не спросясь матери. За это, пока шла церемония в церкви, мать Васильюшки приготовила для молодушки зеленое вино с ядом. Жена вино пила и мужу дала, и ночью оба преставились (98). Анна Ивановна из Кедрозера рассказала историю молодой жены, у которой мужа прокляла на «венчальном пороге» родная бабка (96). Когда пошли от венца, его унес черт, и молодушке понадобилось выказать много настойчивости и бесстрашия, исходящей из любви к мужу, чтобы воротить домой молодого мужа из какого-то подземного жилища старика, вход куда через нору в лесу (96). Молодой теряется «на первом подлеге» и попадает уже не в лес к неизвестному старику, а в рыболовное озеро, прямо к сатане, откуда его и выводит жена (170).
      Затем сказочницами выводится верная жена, которая своими трудами хочет кормить мужа (155). Верной жене разные люди делают грязные предложения, и она мало того, что их отвергает, а иногда и делает мужу выгоду. Дмитриевна выводит попадью, на которую зарились разбойники. Она пришла к ним, увидела разбойничье гнездо и хитростью выдала их начальству (93). У двух других сказочниц жена-царевна старается выручить мужа-бедняка Ивана Злосчастного своей работой (12 и 85). Екатерина Васильевна рассказала о красавице-жене плотника Микулы. Ей делают предложения купец и поп; она зазывает их в избу, подстраивает так, что их застает ее муж-плотник и не только ставит их в позорное положение, но и заставляет еще платить плотнику деньги (101). Выводится жена, отстоявшая мужа от самого черта, которому он продал свою душу (205). Базакова рассказывает про девушку, которую силой отдали за мужика. В день свадьбы одна жонка на невесту напустила килу. За это ее скоро не взлюбил муж и посватался к другой, но жене удалось избавиться от килы и снова вернуть расположение своего мужа (278).
      Это сказки про жен покорных, верных, строго блюдущих семейную жизнь и верность мужьям, любящих своих мужей и при нужде готовых положить за них свою голову. Еще больше, правда, сказок рассказывают сказочницы (в особенности сказочники) про жен хитрых, злых, коварных, неблагодарных, не останавливающихся даже перед тем, чтобы сгубить своего мужа в угоду просто своей прихоти или по требованию своих дружков-любовников. Этого рода сказки особенно многочисленны, гораздо многочисленнее, во всяком случае, сказок о верных женах и указывают, с одной стороны, на легкое отношение к браку, с другой — на падение нравов в деревне, на расшатанность семейного начала там, а всего более, кажется, на славянскую распущенность. Сказки этого рода очень разнообразны и захватывают крестьянскую жизнь во всевозможных положениях, открывая завесу даже над такими явлениями быта, которые исследователь не подсмотрит своими глазами и нигде больше не услышит. Если взять эти сказки в последовательности, то начинаются они целой серией мелких обманов и измен женой мужу. Дементьевна рассказывает про двух невесток, которые на стороне любили дружков. Старшая невестка учит младшую, как изменить мужу, а когда последнюю застал было муж, ловко ее спасает, ставя мужа в дурацкое положение (64). Муж подглядел измену жены, но он же и остался виноватым (208). Особенно много сказок про простоватых попов, которым изменяют жены и с работниками, и с мужиками, и с псаломщиками, и с солдатами. Попадья выдает прохожего за своего родного брата и почти в глазах попа любезничает с ним (137). На глазах же простоватого попа устраивает ласки один из трех братьев с его женой, которая изменяла попу сразу со всеми (211). Поповский работник обманывает попа с его женой и дочерью (252). Охотник обманывает с попадьей попа из-за чухаря (259).
      Не всегда, конечно, бабьи хитрости и увертки удаются неверным женам. Часто простоватому мужу открывают глаза на измену жены посторонние люди: попу — работник, мужику — прохожий старичок, женатому брату — его сестра и пр. Иногда и сам мужик не плох и догадывается об измене жены, или открывая ее случайно, или тоже подстраивая своего рода хитрость и иногда зло за это наказывая жену. Попадья одного простоватого попа живет с дьячком; про это узнает попов работник и строит дьячку всякие каверзы (82, 221 и 253). Замужняя сестра научила брата, который моложе ее, узнать, много ли у его жены любовников. Брат был уверен, что жена верна ему — оказалось семь (121). Мужик сам выпытывает свою жену, имеющую двух любовников (264).
      Взгляд на измену жены своему мужу, разумеется, различен, в зависимости от того, кто рассказывает сказку. Сказочницы в большинстве случаев смотрят на измену жены снисходительно, иногда иронически, высмеивая простоватого дурака-мужа и только иногда эту измену осуждают. Мужчина, рассказывая про измену жены, всегда как бы говорит слушателям: «Смотрите, какие подлые бабы водятся на свете». Правда, и со стороны сказочников ядовитой насмешке подвергаются глупые мужья, недогадываюшиеся об измене жен, старики, у которых молодые жены, или безтолковые, жадные попы. На измену жены серьезному, хорошему мужу рассказчики смотрят строго и приводят ряд сказок, где эта измена строго наказывается. Г. И. Чупров рассказывает про молодого мальчика, которому старик три раза показал свою жену голою за сто рублей. Мальчик в конце концов совсем обирает старика и увозит его жену (15). Сиротина сначала прячется с любовником у купчихи в подвале, всячески эксплуатирует его, а затем показывает купцу (14). Старуха полюбила дружка Костю и молит Бога, чтобы Он ослепил старика, мешающего им наслаждаться. Старик застрелил дружка (50). То же самое делает полесник-мужик с любовником своей жены (139). Муж застает любовника жены, жена прячет любовника в кадку, а муж обливает его горячими щами (141). Муж узнает о любовнике жены и тонко дает ей понять это (143). Купеческая жена изменяет мужу с мужиком. Купец несколько раз пытается застать любовника у жены, но не может. Увидав любовника, за 100 руб. выспрашивает его, как он сохранялся. Он даже дом поджег, чтобы спалить любовника; это не удается, и купец дает жене паспорт и разводную (267). Горчев нагоняет Поляка, который украл у него жену, и вступает с ним в бой. Жена помогает Поляку, но Горчев все же берет верх, а жену свою на пиру у себя, по совету гостей, убивает из пистолета (6). Такая или иная жизнь с женой, ее любовь, измена, кроткий или скверный характер, сварливость — интересное дело для мужчин; и вопросы эти ярко освещаются в сказках, рассказанных мужчинами. Сказочники, отличая легкомысленность и изменчивость жен, иронизируют или возмущаются, ею, смотря по обстоятельствам: они издеваются над простаками и дураками мужьями и стариками, взявшими молодых, не по себе, жен, как бы поощряют ловких парней и мужиков, умеющих пользоваться, в особенности, если дело касается жен из другою сословия (солдат и барыня; работник, поповна и попадья; повар и графиня и проч.), сказочники серьезно отмечают и прекрасные качества жен: их верность, желание идти в защиту мужа и жертвовать за него даже жизнью.
      В жизни мужа и жены, особенно молодых, и в особенности тотчас после брака, часто вмешивается нечистая сила. В сказках, рассказанных женщинами, я отметил, как молодушка вызволила мужа, проклятого своей бабкой на венчальном пороге и унесенного кем-то с первого подлега. Часто и мужу приходится считаться с этого рода чертовщиной. Парень женился на девушке, а она оказалась волшебницей, и мужу | многих бед стоило колдовство жены (247).
      Но не только измена жены и ее порча или колдовство мешают семейной жизни, бывают и не столь важные причины, которые все же отравляют существование. Бывают просто строптивые жены, с которыми нет никакого сладу. В особенности жены злы и сварливы становятся к старости, когда с ними нет сладу не только мужьям, а и никому. Со строптивыми, злыми женами мужьям приходится бороться всеми способами от самых простых и обычных, до хитрых и сложных, прибегая зачастую к помощи нечистой силы. Муж попросту дубцом учит жену, которая захотела владычествовать над мужем и сейчас же стала злоупотреблять своей властью(62). Молодая жена не любит старого мужа, и он придумывает, чтобы она отправилась жаловаться на него воеводе. Воевода сердится на намек, что он старый, а жена его молодая, и велит бить ее плетью (76). Журавль попал старику в силки, и за то, что старик его выпустил, дарит ему волшебную сумку, где два молодца учат его сварливую старуху до полусмерти, и она после этого становится шелковая (16). Такие же два молодца, но уже из чудесного бочонка, учат сердитую жену (111). Мужик учит свою жену уже с помощью семерых молодцев из бочки (132). Мужик спускает свою лихую бабу на веревке в нору к черту, баба принимается там драться с чертом и выживает его из норы. Черт откупается от мужика, чтобы только тот не спустил его обратно к лихой бабе (95). Есть ряд сказок, где сердитые, сварливые и лихие бабы не ограничиваются борьбой с мужем. Особенно часто трактуется традиционный сюжет, как мачехи преследуют падчериц от первого брака мужа.
     
      V.
     
     
      Где перенимают сказки. — Дома. — В дороге. — На промыслах в лесу и на море. — Досуг — условие для жизни сказок. — Сказочники свои и других местностей: поморы, ваганы, самоеды, саратовцы. — Способы передачи сказок. — Сказки серьезные, с пением, в лицах, скороговорки. — Распределение сказок по авторам. — Личность сказочника отражается в сказке. — Любимые сюжеты каждого сказочника. — Характеристика сказочников.
     
      Коснусь в двух словах жизни сказок на Севере. Сказкам отчасти выучиваются в детстве, в своей семье, от родных. Например, Мошнаков (562) слышал сказку от своего отца. Мой сказочник Г. П. Кашин из 13-ти сказок только одну слышал «дома», остальные «в лесе» (на рубке зимой леса для сплава) или «в море» — на промыслах. Между прочим отец и сын Кашины не знают ни одной тождественной сказки. В лесу на рубке дерев и в море на ловле рыбы и зверей сказки рассказываются потому, что на этих занятиях образуется невольный досуг. Зимой рано темнеет, приходится рано возвращаться в лесовые избушки, спать еще рано, и вот на сцену выступают знатоки старин и сказочники. Досуг, как время для сказок, используется при всяком удобной случае. Мне пришлось быть нечаянным свидетелем, как возвратившиеся с работы в Повенце на постоялый двор плотники выслушали несколько сказок прежде, чем уснули. Макаров одну сказку перенял в кузнице, куда пришел зачем-то (539). Очень часто сказки рассказываются во время пути: на пароходе, в лодке, на парусном судне, когда приходится стоять без ветра, на телеге даже. На телеге летом и в санях зимой мне пришлось самому слышать много сказок от своих ямщиков-сказочников.
      На работах в лесу приходится сталкиваться жителям разных местностей, и здесь происходит обмен сказок. Кашин Г. П. «в море» перенял четыре из рассказанных мне сказок, причем две он не помнит в точности, от кого именно слышал, а две другие слышал от помора из Мудьюга и от помора из Сумы. Резин Е. Е. перенял рассказанную мне сказку на лесопильном заводе в Умбе (Терский берег) от ваганского мужика, т. е. крестьянина с реки Ваги, Шенкурского уезда. Бородин перенял свою сказку от пастуха из ваганов же, который служил в военной службе во флоте (284). Чуресанова (44) живет на Низовой Печоре, но родом она с реки Мезени, где и слышала свою сказку. Чупров А. В. перенял одну из своих сказок от «крестивого» самоеда (3). Скребцов слышал свою сказку от солдата-сапожника из Саратова (267). Мануйло Петров в Морской Масельге живет у самой дороги, к нему заходят богомольцы, для которых он «три самовара сжег», и так как Мануйло Петров обладает «недырявой памятью», то и запомнил от своих посетителей много сказок. «Недырявая», т. е. хорошая память одно из непременных качеств сказочников. Только обладая ею и можно запомнить, часто из слова в слово, иногда целый ряд очень длинных сказок и держать их в памяти десятки лет. Чупров рассказанную мне сказку про Ивана-царевича и Царь-девицу слышал 55 лет тому назад! (3).
      У песен есть свои мотивы, сообразующиеся с их содержанием, у былин есть свой «ясак» (напев старин на Печоре), и сказки рассказываются хорошими сказочниками неодинаково, а сообразно их содержанию. Серьезная длинная сказка рассказывается истово, с соблюдением обрядности, бытовая сказка — обыкновенным разговорным языком, прибакулочка-прибасеночка — шутливо, обычно скороговоркой. Мой сказочник Г. И. Чупров сказку про «Лисицу, Петуха и Журавля» (11) отбарабанивал, как дьячок на клиросе («как по книжке читаю») и в этом видел свое главное мастерство, а слушатели покатывались со смеху. №№ 10, 33, 53, 54, 238 передавались тоже скороговорками. Есть сказки с пением, например № 44, где места стихами Чуресанова пропела очень жалобным голосом. Еще с пением № 55, 56 и 60. Есть сказки, рассказываемые, так сказать, в лицах. Дементьева в сказке «Безграмотная деревня» (63), когда дело дошло до церковной службы — возгласы попа и дьякона спела, подделываясь под церковные мотивы, а слова дьячка мотивом веселой плясовой песни. То же сделал Шишолов (43), Странница (221) и Макаров (262).
      Сказки сборника распределены у меня не по сюжетам, как это делается обыкновенно, а по авторам. Еще Гильфердинг признавал большое влияние личности певца былин на их содержание. Он утверждал, что «все былины, какие поет один и тот же сказитель, имеют много сходных и тожественных мест, хотя бы и не имели ничего общего по содержанию» [Сбор. Отд. Русск. языка и словесности И. А. Н. стр. 38]. С тех пор исследователям приходилось только все больше и больше подтверждать его мнение, а я придаю личности певца былин или сказочника в этом отношении прямо огромное значение. Во время моих поездок на Север мне пришлось записывать непосредственно от народа не только былины, песни и сказки, а также духовные стихи и комедии. Нередко эти разнообразные виды народного творчества я записывал от одних и тех же лиц. Летом 1901-1902 года на Низовой Печоре мне от одного и того же сказителя приходилось записывать и былины, и сказки, и духовные стихи, и песни, и рассказы о местной старине. Летом 1907 года в Архангельском и Онежском уездах я от одного и того же сказочника записывал и песню, и сказку, и народную комедию. Нужно ли доказывать, как интересно проследить не только свойственные каждому сказителю приемы, но и мотивы, употребляемые певцом и рассказчиком в былине, сказке, духовном стихе, даже в песне, так как хотя песня и передается обыкновенно всеми певцами в данной местности приблизительно одинаково, но выбор, знание тех или иных песен также зависят от вкусов и характера каждого данного лица. Очевидно, от личного вкуса каждого сказителя зависит выбор тех или иных сказок из того сказочного репертуара, который вращается в данной местности. Сказочник запоминает из всего, что он слышал по этой части, главным образом то, что поразит его воображение или растрогает сердце и глубоко западет в душу. Вот почему важно распределение сказок не по вариантам, где нечто свойственное только одному сказителю совершенно растворяется в общей массе сказочного материала и пропадает от учета исследователя. Приведу примеры. Моя сказочница Н. М. Дементьева — любительница и знаток преимущественно скоромных сюжетов, да таких, что я один из них мог напечатать (№ 64). Беззаветная веселость и большой юмор рассыпаны и в сказках В. Д. Шишолова, который также в сказках с веселостью и дурачливостью хочет утопить свою тоску. А причина тоски у Шишолова с Дементьевой, кажется, одна: неудовлетворенность жизнью и исходящая отсюда тоска. Вот почему и тот и другая от порнографических сказок сразу могут перейти к серьезным, мистическим, легендам. Преимущественно смешные сказки — любимый жанр и Григория Ивановича Чупрова; но это человек уже совсем в другом роде. Тогда как у Шишолова и Дементьевой смех сквозь слезы, и их веселость играет роль забвения в их тусклой неудовлетворяющей жизни; Чупров весел, потому что не беден, здоров, благополучен, просто наблюдателен, юмористично настроен и видит смешные стороны людей. Другой Чупров, Алексей Васильевич, совсем эпик. Он знает былины Владимирова цикла и сказки рассказывает тоже эпические, строго соблюдая «обрядность» склада, про царей, царевичей и волшебников и их длинные и занимательные приключения. Он мало знает бытовые сказки, и единственную сказку этого рода с большой примесью такого грубого реализма рассказал так, что я не мог ее напечатать; рассказанная им сказка была все же про царскую дочь и носила все такой же серьезный и даже суровый характер, хотя касалась очень веселых дел. Пормаков Ф. А. рассказал исключительно скоромные сюжеты (№ 81, 82, 83, 84); Михайловна из Лукина Острова рассказала исключительно эпические легенды (№ 113, 114, 115). Исключительно скоромные сюжеты рассказывал мне П. М. Калинин (204, 205, 296, 208, 209).
      Характеристика каждого моего сказочника сделана по возможности перед его сказками, и интересующийся типами сказочников найдет там, надеюсь, обильный для себя материал. Здесь скажу только, что сказочники на Севере очень разнообразны по талантливости, уму, характеру, уменью рассказывать и проч. качествам. Есть тут и беззаветные весельчаки и хмурые люди, и люди серьезного и вдумчивого ума и серьезной философской складки и т. д. и т. д. Как бы то ни было, и сказители былин, и сказочники, несомненно исключительный народ. Это своя, часто даже неграмотная, но все же интеллигенция деревни, недипломированная школьными бумагами, как это в классах выше крестьянского, а настоящая, выделяющаяся естественным путем по своим умственным качествам или задаткам иногда очень больших художественных дарований. Это умственная аристократия деревни. Эти поэты и художники слова и часто виртуозы рассказа, человеку много имевшему с ними дела, невольно внушают глубокое почтение к умственным силам деревни и к всевозможным, таящимся в ее недрах дарованиям, которые только образование сумеет настоящим образом определить и приложить.
      17 октября 1908 г.
      Петербург.
      Н. Ончуков.
     
     
      АРХАНГЕЛЬСКИЕ СКАЗКИ
     
     
     
      1. Чупров Алексей Васильевич
      2.
     
      Алексей Чупров, он же Алексей «Слепой» — старик 70 лет, живет в Устьцыльме, самом крупном селении на Низовой Печоре и ея административном центре. Сказки знает твердо, рассказывает их прекрасно, складно, строго соблюдая то, что А. Н. Афанасьев называл «обрядностью»: из слова в слово повторяя, обыкновенно до трех раз, описание отдельных действий и сцен, особенно удачные выражения и обычные эпитеты. Сказки его поэтому всегда очень длинны, хотя и содержат немного действия, не отличаются особым разнообразием сюжета. Знает А. В. и былины; но с тех пор, как его постигло большое несчастье (ослеп), он религиозно настроен и ничего не поет, кроме духовного. Религиозность не мешала ему, впрочем, сказки рассказывать мне всякие, иногда и очень скабрезные. Но и эти последние А. В. рассказывал строго и серьезно, с сознанием, что делает он не совсем пустое дело: передает он, старик — то, что сам когда-то слышал от стариков, и не его вина, если в старину так сложили сказку. Былины он мне не пел, а рассказывал. Достойно замечания, что в сказках А. В. много совсем былинных выражений и эпитетов, да и самые сказки у него есть стремление излагать рифмованным слогом.
     
      Ерш
     
     
      Пошло ершищо по мелким рекам, по глубоким водам, зашло ершищо в Ерепово озерищо. В Ереповом озерище живёт рыба лешшищё. И попросилось ершищо ночьку ночевати; спустил лешшище ночку ночевати. И ночь ночевал и две ночевал, и год жил и два жил. Наплодилось ершов не стольки, вдвое супротив лешшов. И стали ершишка лешшовых жен побиждать, на белой свет не стали попускать. Пошел лешшишко ко сну-рыбе суда просить. «Ой еси сон, от Бога сотворен, сидишь на кривды, суди по правды: ершишко зашол ко мне в Ерепово озеришко и попросился ночку ночевать; и ночь ночевали и две ночевали, и год жили и два жили, и не стало стольки нас лешшов, вдвое стало ершов; и стали ерши наших жон побиждать, на белой свет не стали попускать». — «Што у тебя есть посретственники?» —«У меня посретственники щука-рыба, да батюшко налим». Посылат рыба-сон, от Бога сотворен ельча-стрельча, карася-палача, сундака-ростильщика искать щуку-рыбу и батюшку налима. Нашли щуку-рыбу, побежали батюшка налима искать. Искали, искали — негде не могут натти. Нашли в озере колодину, отворотили колодину, лежит под колодиной. «О, батюшко налим! Сон-рыба звал тебя на посресьво». — «О, робята! Нате по гривенке, возьмите, у меня язык толстой неповоротной, не могу против чиновников говорить». Привели шшуку-рыбу ко сну-рыбы, спрашиват сон-рыба: «Чьё это озеро было-случалось сперва?» Щука-рыба отвечат: «Это озеро было не ершово, а лешшово». Ерш говорит: «Я думал ты чесна вдова щука, а ты перва блядь-сука». — «А ты, ёрш, с головы кослив, с дыры дрислив, сам, как п...я мозоль». Тогда этого ерша прогнали со всей его силой-войском. Тогда ёрш поплыл по мелким рекам, по глубоким водам, всю свою силу-войско истерял. Нашол сибе рыбу осетра и на реке стал воду мутить. Народ увидал, говорит: «Вон сколь рыбы-то поднелось». Невод сошили, стали рыбу ловить. Ловили рыбу, осетра добыли. И пуще старого стал ёрш воду мутить; рыболовы ловили, ловили, ерша некак добыть не могли; пришол бес, заезил ез, пришол Перша, запихал мёршу, пришол Богодан, згленул в ёрдан — ерша Бог дал; пришол Денис, спустил ерша на низ; пришол Сава, опять по ерша сплавал; пришла Марина всего ерша сварила; пришол Антипа всего ерша стипал; пришол Елизар, все блюда облизал.
     
      2
     
      Царь-чернокнижник
     
     
      Живал-бывал царь вольный человек, жил на ровном месте, как на скатерте. У него была жена, дочи, да люди робочи. Он был чернокнижник. Доспел он себе пир на весь мир, про всех бояр, про всех хресьян и про всех людей пригородныих; собрались, стали пировать, и стал царь клик кликать: «Хто от меня, от царя уйдёт-упрячется, тому полжитья-полбытья, за того свою царевну замуж выдам, а после смерти моей тому на царстве сидеть». Все на пиру приумолкнули и приудрогнули. Выискалса удалой доброй молодец и говорит царю: «Царь вольней человек! Я могу от тебя утти-упрятаться». — «Ну ступай, молодец, прячся, я буду заутра искать, а если не уйдёшь-не упрячешься — голова с плеч». Вышол молодец из царских полат, пошол вдоль по городу, шол, шол, шол, дошол до проти поповой байны, думает в уми: «Куда же мне от царя утти-упрятаться? Зайду я в попову байну, седу под полок, в уголок, где жо меня царю натти?»
      Стават царь-чернокнижник поутру рано, затопляет печку, садитса на ремещат стул, берёт свою книжку волшебную, начал читать-гадать, куда молодец ушол: «Вышол молодец из моих белокаменных полат, пошол вдоль по улицы, дошол до поповой байны, думает в уми: "куды жо мне от царя скрытця?"» ... (повторяется дословно все снова) ... «ступайте слуги, ищите в поповой байне и ведите суда». Побежали скоро слуги, прибежали в байну, открыли полок, молодец под полком, в уголку. «Здрастуй, молодец!» — «Здрастуйте, слуги царские!» — «Давай, ступай, тебя батюшко царь к сибе звал». Повели слуги молодца к царю на личо, привели к царю, говорит царь: «Што не мог от меня утти-упрятатца?» — «А не мог, ваше царско величество». — «Не мог, надомно голова с плеч снять. Взял свою саблю вострую и смахнул у его буйну голову.
      Этому царю што дурно, то и потешно. На другой день опять сделал пир и бал, собрал бояр и хресьян, и всех людей пригородныих, розоставил столы и пировать стали, и опять стал на пиру клик кликать: «Хто от меня от царя уй-дёт-упрячетця, тому полжитья-полбытья...» (и т. д. Выискался снова один молодец, условились, в таких же, как и прежде, выражениях.) Пошол молодец, вышол из царских белокаменных полат и пошол вдоль по городу, шол, шол, шол, близко-ле, далёко-ле, низко-ле, высоко-ле, стоит преве-личающой овин. Думает молодец: «Забьюсь я в солому, да в мекину, где меня царь найдёт?» Забился и лежит.
      Царь-чернокнижник ночку просыпал, поутру рано ставал, ключевой водой умывалса, полотёнышком утиралса, затопил свою печку, берёт свою книгу волшебну, садилса на ремещат стул, начал читать-гадать, куда молодец ушол: «Вышол молодец из моих белокаменных полат»... (Повторяется всё по-старому, до снятия головы с плеч включительно.)
      Этим царям, што дурно, то и потешно: на третий день опять стал делать пир-собрание.... опять выискался молодец. «Я могу от тебя утти-упрятатця, да только до трёх раз». Царь согласилса. Вышол молодец из белокаменных полат, пошол вдоль по улице, шол, шол, шол, овернулса горностаём-черно-хвостиком и начал бегать по земле; и под всякой корешок и под всяку колодинку забиватчи, и бегать по земли; бегал, бегал, прибежал перед царски окошки, овернулса золотым буравчиком и начал кататца перед царскими окошками; каталса, каталса, овернулса соколом и, в которых полатах живет царевна, надлетел соколком перед ти окошка. Царевна соколка увидала, своё окошечко отпирала и себе соколка призывала: «Экой соколок хорошой, экой соколок прикрасной!» Сел соколок на окошечко, скочил на пол, стал прекрасной молодец; царевна молоцца стречала, за дубовы столы сажала, пили, панкетовали, пировали и чего надомно поправлели; тогда молодец овернулса злачным перснем, царевна взела, сибе на руку наложила.
      Царь-чернокнижник ночку просыпал, по утру рано ставал, ключевой водой умывалса... (повторение) ... говорит слугам: «Идите, слуги, мою дочь ведите или перстень несите». Приходят слуги: «Звал тебя чарь на лицо». — «Для чего-де, пошто?» — «А сама нейдёшь, дак отдай перстень с руки». Царевна снела перстень с руки, отдала слугам. Приносят слуги перстень, отдали царю в руки: взял царь перстень, бросил через лево плечо, стал прекрасной молодеч. «Здрастуй, молодеч». — «Здрастуй, царь вольней человек». — «Ну я тебя нашол, надомно голова с плеч». — «Нет, царь вольной человек, мне-ка еще два раза прятатца, так у нас было условьё». — «Ну ступай».
      Пошол молодеч из царской полаты, вышол на чистое поле, овернулса серым волком; бегал, бегал, рыскал, рыскал, по всей земли, овернулса медведем; шаврал, шаврал по тёмным лесам, тогда овернулса горносталём-чернохвостиком; бегал, бегал, совалса, совалса под колодинки и под корешки, прибежал к царским полатам, овернулса буравчиком; каталса, каталса перед царскими окошками, овернулса соколом и надлетел над окошки, где царевна живёт. Царевна соколка увидала, свое окошечко отпирала: «Экой соколок хорошой». Сел сокол на окошко, скочил на пол, стал прекрасной молодеч. Царевна молодца стречала, за дубовы столы садила, пили, пировали, панкетовали, чего надобно поправлели и стали думу думать, куда от царя утти-упрятатця, и придумали: овернутця ясным соколом, полететь далече-далече, в чистое поле. Овернулса молодеч ясным соколом, царевна окошечко отпирала, сокола на окошечко посадила, соколу приговаривала: «Полети соколок далече-далече в чистое поле, овернись соколок в чистоем поле в семдесят семь травин и все в одну траву»...
      Царь-чернокнижник ночку просыпал, поутру рано ставал, ключевой водой умывалса... (повторение) ... говорит царь слугам: «Идите, слуги, в чистое поле, каку траву найдите, в беремё рвите, да всю ко мне несите». Пошли слуги, нашли траву, вырвали, принесли царю. Царь сидит на стули и выби-рат траву; и выбрал траву, бросил через лево плечо, стал прикрасной молодеч. «Здрастуй, молодеч!» — «Здрастуй, царь вольной человек». — «Ну я тебя опять нашол, теперь надомно голова с плеч». — «Нет, еще раз прятатця, посленний». — «Ну хорошо, ступай, я буду заутра искать».
      Вышол молодец из царских полат, пошол вдоль по уличе, вышол в чистое поле, овернулса серым волком, побежал; бежал, бежал, бежал, добежал до синего моря, овернулса щукой-рыбой, спустился в синёё море; переплыл синёё море, вышол на землю, овернулса ясным соколом, поднялса высоконько и полетел далеконько; летел, летел, по чистому полю, увидел на сыром дубу у Маговей-птичи гнездо свито; надлетел и упал в это гнездо. Маговей-птичи на гнезде тою пору не было. После Маговей-птича прилетела и увидала — на гнезде лежит молодеч. Говорит Маговей-птича: «Ах кака невежа! прилетела в чужо гнездо, упала, да и лежит». Забрала его в свои кокти и понесла из своего гнезда; и несла его через синё море, и положила чарю-чернокнижнику под окошко. Молодеч овернулса мушкой, залетел в царски палаты, потом овернулса кремешком и положилса в огнивчо.
      Царь-чернокнижник ночку проспал, поутру рано вставал... (и пр. и пр. Царь читал по волшебной книге верно до тех пор, пока Маговей-птица взяла молодца из гнезда). «Подите слуги в чистое поле, пройдите чистое поле, синёё море в корабли переплывите, ищите сырой дуб, дуб рубите и гнездо отыщите, и молопда суда ведите». Пошли слуги, дуб срубили, гнездо отыскали, рыли, рыли, молоцца нет. Обратились к царю. «Нашли мы сырой дуб, гнездо было, а молоцца нет». Гледит царь в книжку, показыват книжка: тут, верно, молодеч. Наредилса царь, сам искать отправилса. Искал, искал, рыл, рыл, не мог натти. Заставил сырой дуб мелко выколоть и на огонь склась, сожеччи. И не оставили не одной щепинки, и думает царь: «Хоть бы я молодца не нашол, да штобы он на свете жив не был». Оборотились во свое царство, живёт царь и день, и два, и три, потом служанка в утрях ставаёт и огонь доставаёт. Взела из огнива плашку и кремешок, положила трудок, тюкнула плашкой через кремешок, кремешок вылетел из руки, улетел через левое плечо, стал прекрасной молодец. «Здрастуй, царь вольной человек!» — «Здрастуй, молодеч, ну нужно у тебя голова с плеч». — «Нет, царь вольной человек, ты меня три дня искал и отступилса, а теперь я сам евилса; теперь мне надо полжитья-полбытья и царску дочерь замуж». И тогда царю делать нечего стало. Веселым пирком, скорой свадебкой стали за молодца дочерь взамуж выдавать; повинчалса с царской дочерью, стал царской зять, и дал ему царь полжитья-полбытья, а после смерти штобы на царстве сидеть.
     
      3
     
      Иван-царевич и девица-царица
     
     
      Живал-бывал царь вольной человек, жил на ровном месте, как на скатерти. У него были три сына, первой Василей, второй Фёдор, третей Иван, да были еще при ём люди-слуги роботшия; старшие сыновья были у его толковые, путни, а меньшой был безпутнёй соплячек, лежал только на печи тёплой. Старшие сыновья стали лет семнаццети-восемнаццети; призывает царь вольней человек большого сына Василья, говорит: «Што же ты, мой сын, Василей, вырос ты большой, лет до восемнаццети, не каких ты занятий не занимашь; мы прежде не так жили: много прежде земли бирали и по земли ездили, и ты по чистому полю поежжай и чудо-диво доставай, отчёвы следы потоптай».
      Тогда Василей скоро наряжатца стал, надевал на себя цветно-платьё и пошол на конюшен-двор себе выбирать коня доброго. Обуздал-обседлал себе коня доброго, пошол солнышку-батюшку падать в резвые ноги, просить благословленьича. Падал батюшке и матушке во резвые ноги. Они сказали: «Божье да наше благословление». Садился Василей на добра коня, поехал по чысту полю. Ехал близко-ле, далёко-ле, низко-ле, высоко-ле, завидел в поле сырой дуб, обложенной человеческим косьем до верха. Смотрит Василей-царевич на сырой дуб и дивуется: «Вот чудо и диво! этого дива больше и не наб». Оттуль Василей-царевич обратился назад домой. Опускат коня на конюшенной двор, заходит в дом, спрашивает царь: «Каково поездил? Што видал?» — «Я видал тако чудо, больше на свете не видал... (разсказ: что видел) ...» — «А это не чудо, это полчуда нету».
      Призыват царь сереньняго сына, Фёдора: «Поежжай, сын Фёдор, по чисту-полю, чудо-диво доставай, отчёвы следы потоптай». Стал Фёдор-царевич нарежатся, надевал на себя цветно-платьё и пошол на конюшен двор себе выбирать коня доброго. Обуздал, обседлал себе коня доброго, пошол солнышку-батюшку падать во резвые ноги, просить благословленьича. Падал батюшке и матушке во резвые ноги; они сказали: «Божье, да наше благословление». Садился Фёдор на добра-коня, поехал по чысту полю. Ехал близко-ле, далёко-ле, низко-ле, высоко-ле, завидел в поле сырой дуб, обложенной человеческим косьем до верха. Смотрит Фёдор-царевич на сырой дуб и дивуется: «Вот чудо и диво! этого дива больше и не наб». Оттуль Фёдор-царевич обратился назад домой. Отпускат коня на конюшенной двор. Заходит в дом, спрашивает царь:- «Каково поездил, што видал?» — «Я видел тако чудо, больше на свете не видал: ехал длизко-ле, далеко-ле... (следует разсказ, что видел)...» — «Винно старшие сыновья ездили, не могли чудо достать, а младшаго сына Ивана-соплячка и нарежать нечего».
      Иван-царевич услышел своего батюшка розговор и слезавает со своей печи тёплой, просит у батюшка, у матушки благословеньицо: «Я желаю по чисту полю гулять, и не могу-ле чуда-дива достать и твои следы потоптать». — «Куда же ты пойдёшь-поедешь? Старшие братья лучше тебя были, да и то ничего не могли сделать, а тебе и ездить нечего». — «А даите поеду и не даите поеду». Тогда говорит царь вольной человек: «Божье да нашо, дитятко, благословление — поежжай». Стал Иван-царевич нарежатся, надел на себя цветно-платьё, пошол на конюшен двор выбирать сибе по разуму коня. Зашол, на котораго згленёт, тот дрожит, на котораго руку положит, тот с ног валитса. Не мог себе выбрать по разуму коня, пошол на другой конюшенной двор. (И на этом дворе не нашол коня). Вышол, пошол вдоль по городу, повеся доржит буйну голову, потупя они ясныя во сыру-землю. Настрецю идёт бабушка задворенка. Челом бьёт, низко кланяетця: «Здраствуй, Иван-царевич! Что ты идёшь кручинен-печален, повеся доржишь буйну голову, потупя доржишь очи ясныя? Царски дети не так ходят». Иван-царевич на ей осержается: «Ах ты стара чертовка! Тибе ли про царски дела знать? Пну тебя под гузно, дак будет синё под глазом». Розошлись они со бабушкой. Захотелось бабушке во второй раз попытать Ивана-царевича, стала обходить Ивана-царевича по другим улицям. Обошла, стрету идёт, челом бьёт, низко кланеется: «Что же ты ходишь кручинен...» — «Тебе ли про царски дела знать...» (и т. д.) Тогды с бабушкой опять разстались. Думает бабушка в уми: «схватится дитятко, да поздно».
      Тогда Иван-царевич и раздумалса: «Слыхал я, что старые люди прежде на худо не потакали — зачим я бабушке не объяснился?» Стал Иван-царевич оббегать бабушку-задворенку по другим уличам и идёт ей навстрету, челом бьёт, низко кланеется. «Здравствуй, бабушка, богоданна матушка». — «Здравствуй, царско дитетко, Иван-царевич, что ходишь кручинен-печален?» — «Как же мне, бабушка, не печалится: хотел я в чистом поли погулять»... (и т. д. разсказывает, как он выбирал коней и не мог найти). — «Давно бы мне-ка извинился, давно бы я тибе направила: обратись к батюшке царю, проси у его коня доброва, на котором он ездил-гулял; доброй конь стоит закопанной в погребу, прикован на чепи залезной, а сбруню ищи в вашом старом доме, он огнил-осыпал, под лавками завалило струмен лошадиной, седёлышко черкальчето и уздича точмянная». Тогды Иван-царевич пошол к своему царю батушку. «Ой, еси батюшко! дай мне твоего добра-коня, на котором ты ездил-гулял». — «Что же ты надумалса — старши не могли конём владать, а ты хошь владать?» Говорит Иван царевич: «Дашь возьму и не дашь возьму». — «Божье и мое благословленье, бери». Приходит Иван-царевич к погребу, пнул плиту железную, свернулась плита с погреба, скочил Иван-царевич ко добру коню, стал ему доброй конь своими передныма ногами на плеча; стоит Иван-царевич под добрым конём нешахнетця; срывал Иван-царевич чепь железную, выскакивал у его доброй конь из погреба, Ивана-царевича вытаскивал; садился на коня необузданова, необседланова, конь по полю поскакиват, Иван-царевич дубинушкой коня постёгиват; тогда говорит конь русским языком, человеческим: «Не стегай, Иван-царевич, меня занапрасно, буду служить тебе во веки». Тогды повел Иван-царевич своего коня доброва ко старому отчёву дому, искал уздичу точмянную и седёлышко черкальское; нашол седёлышко черкальское и уздечку точмянную, обуздал, обседлал, заходил к отцу-матери, прощалса с батюшкой-матушкой, вышол вон на улицу и поехал.
      Едет Иван-царевич не по зелёным лугам, едет по каменным горам; ехал, ехал, близко-ле, далёко-ле, низко-ле, высоко-ле, день до вечера; стоит избушка о куриной ножке, об одном окошке, со крутым-красным крыльчом;. выходит из избушки стар-матёр чоловек, челом бьёт и низко кланятся. «Здравствуй, Иван-царевич, дитетко!» — «Как же ты меня, бабушка, знашь и по имени называш?» — «Как же тебя не знать: вного этта твой батюшко, царь ежживал». Взяла у Ивана-царевича коня, брала и самого в избу завела, накормила, напоила и спать повалила; у сытого гостя стала вестей спрашивать: «Куды ты, Иван-царевич, правишся? Куды катишся? Едеш ты по охоты или по неволи?» Отвечает Иван-царевич: «Своя охота пуще неволи бывает: хоцю я чюдо-диво достать и отчёвы следы потоптать». «Не знаю, мошь-ле отчёвы следы потоптать? Много твой батюшко-царь земли бирал. Спи, дитетко, утро-мудро, мудренеовечера быват». Ночку просыпал, поутру рано ставал, ключевой водой оммывался и полотёнышком утиралса, выходил вон на уличу. Выходит стар-матёр чоловек на красно-круто крыльчо, заревел по-зве-ринному, засвистел по-соловьинному: «Где вы есь, серыя волки, все бежите и катитесь во едно место и во единой круг, выбирайте промежу собой, которой больше, которой едреньше, за Иваном-царевичем бежать». Сбежались серы волки, выбрали, которой больше и едреньше, за Иваном-царевичем бежать. Все серы волки разбежались, один остался; тогда вывела бабушка старого своего коня, а коня Ивана-царевича оставлят к обратной пути. «Поежжай, дитятко, вперёд, там живёт моя сестра, она направит тебя».
      Скоро скажется — долго деится. Иван-царевич день до вечера, подъежжает к избушке; стоит избушка о куриной ножке, об одном окошке с крутым-красным крыльцом; выходит стар-матёр человек... (и т. д., повторяется из слова в слово, что и в первый раз)... Выходил стар-матёр человек на красно-круто крыльцо, засвистела по-соловьинному, заревела по-зверинному: «Где вы есь, черные медведи, бежите в одно место, во единой круг... (повторяется что и в первом случае)... Выводит коня: «А твой конь пусь на обратной путь отдыхат». Тогда садитца на коня. «Поежжай, дитетко, вперёд, там живёт сестра, она направит тебя».
      Ехал, ехал, ехал, ись захачиваитця, на языки вода остаиваитця, приехал к избушке, стоит избушка, о куриной ножке, об одном окошке, со крутым-красным крыльчом; выходит из избушки стар-матёр человек, челом бьет и низко кланятца: «Здравствуй, Иван царско дитятко». — «Как же ты меня, бабушка, знашь, по имени называть?» — «Как же тебя не знаю: вного этта твой батюшко царь ежживал». Взяла у Ивана-царевича коня, обрала и самого в избу завела, накормила, напоила и спать повалила. У сытого гостя стала вестей спрашивать: «Куды ты, Иван-царевич, правишся, куда катишся, едешь ты по охоты или по неволи?» Отвечает Иван-царевич: «Своя охота пуще неволи быват: хоцю я чюдо-диво достать и отчёвы следы потоптать». — «Много твой батюшко-царь земли бирал... Спи, дитятко, утро мудро, мудрене вечера быват». Ночку просыпал, а поутру рано ставал, клюцевой водой омывался и полотёнышком утиралса, выходил вон на уличу; выходил стар-матёр человек на красно-круто крыльчо, заревела по-зверинному, засвистела по-соловьинному: «Где вы есь, левы звери! собирайтесь во едино место, во единой круг, выбирайте которой больше, которой едреньше, за Иваном-царевичем бежать». Тогда выводила коня. «Твой конь пусь к обратной пути отдьгхат». Тогда дарила ему бабушка скатёрку-хлебосолку. «На, тебе скатёрка-хлебосолка, захошь ты попить-поись, больше тебя кормить некому, и только ты эту скатерть некуда не девай: захошь ты попить-поись, разверни скатёрку-хлебосолку, сколько хошь ты, тебе питья и ества будет, сколько надобно и неубыльнё». Садилса Иван-царевич на добра коня, распростилса с бабушкой старушкой и вперёд поехал. Бежит за ним серый волк, бежит медведь и бежит лев-зверь.
      Ехал, ехал, близко-ле, далёко-ле, низко-ле, высоко-ле, доехал до реки. За рекой девича платье полощет. Кричит Иван-царевич: «Ей, девича, перевези меня через реку?» Говорит девича: «Дашь-ле руку-ногу накосо отсекчи?» Отвечает Иван-царевич: «Што тебе в моей руки-ноги? Возьми денег сколько хошь?» Отвечат девича: «Дашь — перевезу, не дашь — не везу.» Думает Иван-царевич: «Руку-ногу не дать отсекчи, наб назад обратиться, а охота вперёд ехать». «Еть перевези, дам руку-ногу накосо отсекчи». Садилась девича в лодку, приежжает. Садились в лодку Иван-царевич, и конь, и волк, и медведь, и лев; поежжают все через реку, приежжают к берегу, выходит Иван-царевич, коня и волка выводит, медведя и льва. Берёт девича Ивана-царевича за белы-руки, ведёт к олтовой плахи, берёт свою саблю вострую и хочет отрубить руку-ногу накосо. Выскочил серой волк, схватил девичу, начал бить, ломать, по полю трепать; волочил, волочил, убил и бросил. Тогда сказал серой волк: «Прощай, Иван-царевич, я сослужил свою службу». Поехал Иван-царевич вперёд.
      Ехал, ехал, близко-ле, далёко-ле, низко-ле, высоко-ле, доехал до реки, встречает опять девичу... (то же самое повторяется до 3-х раз, только в первый раз девицу убил волк, во второй—медведь, в третий—лев; в последний раз девица требует голову отсечь. «А што мне голову отдать, куда мне без головы? Некак без головы. Звери меня два раза выручили, неужели лев не сохранит?» Лев убил девицу и убежал.) Иван-царевич садилса на добра-коня и поехал опять вперёд, захотелось ему поись, попить, покушати, слезыват с добра коня, развёртыват скатёрку-хлебосолку, сидит и ес; стал сытешынёк и веселёшынёк. Тогда выглянул поляк. «Хлеб да соль, Иван-царевич? Продай скатёрку-хлебосолку, или на чего сменям?» — «А што у тебя есь хорошаго, поляк?» — «А есь у меня костыль, из плеча в плечо перекатишь, выскочат три солдата, што хошь-то и сробят». — «Дай, неси, сменяем». Сменялись, садился Иван-царевич на добра коня и вперед поехал.
      Ехал, ехал... думат в уме: «Зачем я променял поляку?» Взял костыль из плеча в плечо перекатил, выскочили три солдата. «Здраствуй, ласковой хозяин, што скоро понадобились?» — «Бегите в поле, состигите поляка, отоймите скатёрку-хлебосолку и скажите: не воруй никогда боле». Состигли поляка, били, ломили до полусмерти, принесли скатёрку назад. Опять поехал вперёд. Ехал, ехал, низко-ле, высоко-ле, близко-ле, далёко-ле, захотелось попить, поись, покушати; слезыват со добра коня, развёртыват скатёрку-хлебосолку, сидит и ес, сытешынёк и веселёшынёк; тогда выглянул Поляк. «Хлеб да соль, Иван-царевич! Продай скатёрку-хлебосолку, или на чего сменям?» — «А у тебя што есь хорошего?» — «Есь у меня молоды яблони и плётка-живулька. Если есь у тебя отеч, мати, ты эти яблони скорми, будут они тебя моложе и краше. А если человек помрёт, плеткой стегнёшь, он вскочит и побежит». (Обменялись. Поехал, опять жалко стало, опять послал солдат отнять скатерть. Повторяется все то же в третий раз: происходит мена с поляком): «А у тебя што есь хорошого?» — «Ящык, ежели растворишь, будет город, будут церкви и колоколы, и будешь сидеть в доми за дубовым столом, и будешь царём, а положишь на которо место, будет ящик один и будешь ты сидеть в чистом поли». Сменялись. Поехал вперёд Иван-царевич. Ехал, ехал близко-ле, далёко-ле, низко-ле, высоко-ле, скоро сказка сказыватца... доехал до городу середка ночи тёмной. В городу ворота запраны, кругом городу стены, кругом струны проведены, на струнах колоколы повешаны. Тогда Ивану-царевичу захотелось в этот город заехать. Прижимат он своего добра коня, осержал его доброй конь, разбежалса конь, скочил через, струны не хватил. В городу увидал Иван-царевич горят свещы; приежжает, слезывает с коня, заходит в гриню, увидал на кровати спит девича-поленича, как сильней порог шумит. Разметалась девича, заголилась до грудей. Тогда Иван-царевич этой девичи устрашилса. Обратилса за двери, и стал из-за ободверинки за ей выглядывать и думает: «Што же я сонной девичи побоялся? Пойду я лучше ей почелую». Пошол, девичу почеловал и опять обратился назад к ободревенке. «Што же, раз сотворить с ей любов?» Подошол к ей, приложилса к ей и сотворил с ей любов. Обратилса к ободверенке, стал на ей здрить. Другой раз пошол и ради прощенья опять ей почеловал, и пошол назад скоро на уличу. Садилса на добра коня, осержает доброй конь, разбежалса конь, скочил через струны и хватил задней ногой за струну; струны зазвенели, колоколы забренчели, девича пробудилась. «А кака-ле собака наблевала и не охитила». Тогда кричит она своим служанкам зычным голосом: «Скоро служанки нарежайтесь и скоре того коня в карету запрегайте: погонимся за богатырем в чистом поли». Повезли девичу-поленичю в сугон за богатырем.
      Гонит Иван-царевич во всю прыть лошадиную во свое место, а поленича гонит за ним сзади. Пригонил к посленней бабушки. У бабушки конь выведеной, направленной, готовой. Сейчас с того коня и на другого, с бабушкой простился и вперед погонил. Девича-поленича немного спустя времени к бабушки пригонила. «Бабушка, этуда зверь не прорыскивал-ле?» — «Нет, дитятко». — «Птица не пролетывала-ле?» — «Нет, дитятко». — «Молодеч не проежживал-ле?» — «Нет, золото, никто не проежживал. Тибе, девича-поленича, не угодно-ле в байне попарится? С пути, с дороги тебе натресло». Эта девица знает над собой невзгоду: «Пожалуй, бабушка, в байне попарится надо, да ты разве долго продлиш?» — «Што ты, дитятко, сичас изготовлю». Побежала баенку топить бегом, а где девича не видит, доле время провожат, штобы Иван-царевич дале убралса. Истопила баенку, изготовила. Девича-царица сходила в баенку, попарилась, обкатилась, надела чветно платье, опять погнала в сугон за Иваном-царевичем. Иван-царевич ко второй бабушке, у той конь направленной... (Поленица и у второй бабушки стала спрашивать про молодца, про зверя, про птицу). «Ветер-полоса не прошла-ле, бабушка?» — «Нет, дитятко, прошла, да давно. Не угодно-ле закусить кашки?» — «Долго, бабушка, варить». — «Што ты, што ты...» Закусила кашки, погнала дальше. Иван-царевич догнал до третей бабушки, конь готовый опять. Девича-чарича нагонила.. («Не проехал-ле» и т. д.) Девича на еду-питье не соглашается, вперед погнала.
      Иван-царевич гонит по чисту полю, слышит за собой погоню велику, увидел на земли лежит доска деревянная, бела. Иван-царевич доску схватил, бросил на степь лошадинную, стал на доску надпись писать: У девки-бляди волос долог, ум короток: хочет она в чистом поле догнать ветер-полосу, да где же ей догнать — ветер-полоса всю поселенную кругом ходит. Эту надпись бросил в чисто поле, сам загонил в залезную траву — ни его, ни коня не видать. Едет и не видать его. Девича-царича нагонила к этой доске, прочитала, своей головой покачала: «Верно, так, у бабы волос долог, да ум короток, где же мне ветер-полосу в чистом поле нагнать?» Тогда обратила своего коня-добра назад и поехала в свое царство.
      Иван-царевич проскакал железную траву, пробился на чисто поле. Думает: «Я выменял ящык, да его не пробовал, какой он есь?» Слезыват со добра-коня, сам разстворят ящык на чистое поле и стал сидеть в полатах белокаменных в городу и думает в уми: «Разстворил я город, да не на место». Стал складываться, положил одно место, и стал ящык в чистом поли. Тогда брал коня доброго и поехал вперёд. Приехал домой, открыл ящик около отчёва города и стал город лучше и краше отчёва. Взял свой костыль, из плеча в плечо перекатил: стали три солдата. «Што, ласковой хозяин?» — «А вот, бежите в этом-та город, всю силу присеките и прирубите, а отча да матерь в гости мне приведите». Побежали солдаты, всю силу пересекли, царя да чарицу в гости повели. Заводят в полаты белокаменны, встречает их Иван-царевич и угощает. Сидели пировали, панкетовали, а только не знали, что он ихной сын. Иван-царевич сложил ящик — сидят царь-царица в чистом поли возле ящыка. После того Иван-царевич: «Здраствуй, батюшко и матушка-родима, узнали ли меня? Я ваш сын». Тогда говорит царь: «Вот Иван-царевич, настоящо ты достал чудо и диво». Иван-царевич взял и костыль, показал как действует. Взял плётку-живульку. Всю силу, котору присек, плёткой-живулькой оживил: солдаты побежали, кого стегнут, тот скочит да побежит; всю силу оживил. Тогда отправились во свое царство. Тогда царь и царица перед Иваном-царевичем дивуются и очинно любуются. «Настояшшо же наш сын чудо-диво достал и отчёвы следы потоптал». Тогда Иван-царевич покормил отца и мать молодыми яблоками, и они стали краше и моложе Ивана-царевича. Тогда стали они любить Ивана-царевича, в чести и пре-милости держать.
      Скоро скажется — долго деится. Девича-царича прибыла в свое царство, сделалась беременна, родила двух сыновей, и эти робята ростут не по дням, а по часам. Тогда задумала она снарядить корабли, искать виноватого за синёё море. Прибежали в то царство, становились в тихи гавани и написали ерлык, и просят от царя виноватого на кораб. Посылает царь старшаго сына Василья. Идёт, видит два парнецька. «Маменька, маменька, вон наш татушка идёт». — «Это не татинька идёт, это наш дедюшка идёт, — говорит им. — Когда взойдет он на кораб, в ноги ему падите, штаны с гузна стените, по жопы наклещите и скажите: «Некогда в чужо дело не суйся»». (Так и сделали). Сын Василей назад едва идёт, жопа садет. (Потом пошел Федор, с ним сделали то же самое, что и с первым сыном). Пошол Иван-царевич, бегают два парнецка. Девича-чарича говорит: «Прибежите, падите в ноги, один за ту руку, другой за другу, и ко мне его ведите». Привели: «Здравствуй девича-поленича». — «Как же ты прижил мне двух сыновей, а зачем от меня наугон гонишь?» — «Я тебе хоть и прижил, да без отца-матери благословленья не могу замуж взять». Отец и мать благословили. Обвенчались, стали жить-поживать. Уехали в ихное в девичье царство. Когда повели венчать, стелили сукна красны, зелены, сини, а за ним шли голи кабацки, резали эти сукна и в кабак носили.
     
      (Слышал от «крестиваго» самоеда, т. е. от крещенаго, — лет 55 тому назад.)
     
      4
     
      Федор Водович и Иван Водович
     
     
      Жил-был царь вольной человек. У этого царя была жона, Да были слуги роботчия. Эта царица сделалась беременна. Царь говорит: «Если ты родишь сына, то попустим на свет, а дочерь родишь, на свет не попустим». После того царица родила дочерь. И удумали куда жо эту дочерь девать — царско слово назад не ворочатся — испостроили ей темничу, дали ей водитча няньку. Скоро скажетча, долго деитча — водилась нянька лет до семнадцети, до восемнадцети, а тогда говорит царевна девича: «Што же ты, моя нянька, покажи мне, какой есь свет на свете». — «Показать бы я могу, да не смею, потому батюшко царь узнат, соймёт наши головы с тобой, тольки я тебе показать могу в потай». Созвала нянька к себе две девичи, отдала девичам: «Ведите под руки по царскому двору, в котором двору царь в летную пору прогуливаитча». Взели девичу и повели по царскому двору прогуливатча, прохаживатча. И было у царя в этом дворе выкопан колодеч. В этом колодче плавала чароцька золота. Увидала царевна: «Это што, девичи?» — «То твоего батюшка колодеч». — «А што плават в колодчи?» — «А плават твоего батюшка чара золота, он когда прогуливатця, воды почернёт и воды попьёт». Тогда девича почерпнула воды и выпила. Пошла дальше по двору прохаживатця. Увидала она стоит кровать тисова, на кровати перина пухова и подушка шолкова и спрашиват: «Это што девичи?» — «То твоего батюшка кровать тисова, он в летную пору прогуливат и на этой кровати отдыхат и по-чиват». — «Нельзя ли отдохнуть на ей?» Девича легла и отдыхат на кровати. Тогда немножко полежала, стала с кровати, опять девичу повели кругом по царскому двору. Довели до колодча, опять захотела цару выпить. Поцерпнула, чару выпила и опять пошла, довели опеть до той кровати, опять легла почивать и отдыхать. Немножко почивала, стала с кровати, девичи эти взели и повели чаревну в темничу, отдают бабушки - няньки. И стала эта девича беременна. Тогда — скоро скажетча, долго деитча — родила девича двух сыновей. Собирали попов и нарекали име: Иван Водович и Фёдор Во-дович.
      Эти робятка ростут не по дням, а по чесам, и выросли они лет до семи-до восьми. И стали просить у матушки благословеньицо: сходить по чисту полю погулять. Давает матушка им благословеницо. «Подите, детки, в чисто поле, гуляйте, а только своему дедушку в глаза не попадайте». Ходили день до вечера, на темну ночь приходят к матушки родимой. Проспали они ночку, по утру рано встают, на себя чветно платье надевают и опять отправляютча в чисто поле гулять. Гуляли день до вечера. Наступат тёмная ночь, приходят к матушке родимой ночевать. Мать напоила, накормила и спать повалила. Поутру встают, на себя чветно платье надевают и просят у матушки благословеницо: съездить по чистому полю на добрых конях погулять. Даваёт: «Поежжайте, да только дедушку в глаза не попадайте». Вышли робятка вон на уличу, пошли на конюшен двор выбирать себе коней по разуму; выбрали коней, обседлали-обуздали и отправились в чисто поле. Ехали, ехали, лежит сыр-горюч-камень на растанях, на камню подпись подписана и подрезь подрезана: «По одной дороге ехать — с красными девушками гулять, по другой дороге ехать — живому не быть». Оттуль они, два брата розъехались, распарились. Иван Водович поехал с красными девушками гулять, а Фёдор Водович поехал где-ка живому не быть.
      Сказка пойдёт нынь за Фёдором Водовичем. Ехал, ехал Фёдор Водович, доехал до городу, живет по загороду бабушка-задворенка. Зашол к бабушке-задворенке, Богу помолился, с бабушкой поздоровался. «Здравствуй, бабушка, богоданна матушка!» — «Здравствуй, дитятко, Фёдор Водович». — «Спусти, бабушка, меня от тёмной ночи начевать и укрытся». — «Милости прошу, дитятко». Коня у Фёдора Водовича обрала, в избу завела, накормила, напоила и спать повалила. У сытаго гостя стала вестей спрашивать: «Куда ты, Фёдор Водович, едешь, куда правишся, едешь ты волей или не волею?» — «А поехал я, бабушка, людей посмотреть и себя показать». Вот ночку просыпали, поутру рано ставали, бабушка побежала по городу, што в городу деится. Бегала, бегала, прибежала домой, разговариват: «Дитятко, у нас змей из моря подымаится, на каждыя сутки по человеку поглотит; у здешного царя три дочери, сённи жеребей метали, да выпал старшой дочери идти змею на съеденьё». — «А где будет он ей поглотить?» — «А край синяго моря есь избушка, ей отведут в избушку». — «А нам, бабушка, льзя-ле итти на спроводины, царевну спроводить?» — «А отчего нельзя, можно». Бабушка кашки наварила, Фёдора Водовича накормила и сама поела-покушала. Надели на себя цветно платье и пошли царю во град царевну провожать. Приходят царю во град. У царя народу как тёмного лесу, провожают царевну. Вывели царевну, посадили на корету и повезли край синяго моря. Довезли до избушки, завели в избушку и роспростилися с ей, разошлись. Фёдор Водович осталса один.
      Заходит Фёдор Водович в избушку, сидит царевна в избушке слезно плачет. Говорит Фёдор Водович: «Здраствуй, царевна, зачем сидишь, плачешь?» — «Как же мне не плакать, я свезена змею на съеденьё». — «Примай, царевна, меня в товарыщы». — «Примать тебя, тебя змей съест не зачо, а мне-ка жеребей выпал». — «Примай, царевна, может, оба спасемся». — «Милости прошу, молодеч!» Лёг Фёдор царевич на лавку, положил голову на голену: «Ты, царевна, ищи в моей головы, когда змей подымитчя с моря, буди меня». Стала царевна ему в головы искать. Сделалось на мори сильняя буря, погода. Вышол из моря змей троиглавой, тогда царевна стала будить доброго молодца. Молодец заспал, захрапел, как порог зашумел, разбудить его не может, колоть жалко, и расплакалась над им слезно. Уканула слеза ей гореча Фёдору Водовичу на личо, тогда скакал Фёдор Водович скоро на резвы ноги: «Ах, царевна, ты меня ужгала». Говорит царевна: «Вот, доброй молодец, змей вышол из синего моря, съест нас». Выскочил Фёдор Водович вон на уличу, схватил свою саблю востру, бежит змею навстречу. Идёт Издолищо и похваляется: «Я на свете никого не боюсь, есь только на свете два богатыря: Фёдор Водович, да Иван Водович, да они молоды-блады; кабы здесь они были, на одну долонь посадил, другой придавил — пена стала». Говорит Фёдор Водович: «Чем, погано Издолищо, похваляишься?» — «А я похваляюсь своей силой могучей». — «Да, и ты идёшь силён и могут, о трёх головах и за собой много силы ведёшь, а я невелик зверь, да лапист». Стало поганое змеишшо поворачиваться, посмотреть: кака-така сила идёт, а Фёдор Водович подскочил, смахнул своей саблей вострой у его три головы, а туши и головы в синё море свалил. Тогда пошол к этой царевны в избушку. «Не плачь, царевна, не будешь ты топере змеем съежена. Прощай царевна»! — «Прощай, доброй молодец, да скажись, хто ты, какой?» — «А какой бы не был, да прощай!» Приходит Фёдор Водович к бабушке-старушке ночевать, попили-поели и спать повалились.
      А у царя был пастух, коров пас. Он поутру рано стал, да ко синему мору погнал коров поить, побежал в избушку думает: «Царевну змей съел, а платье некуда не дел — мне на пропой годится, соберу пойду». Зашел в избушку, сидит царевна жива. «Здравствуешь, царевна!» — «Здравствуй, слуга коровьей». Говорит слуга коровьей: «Царевна, хто тебя спас, от смерти ослободил?» — «Спас меня молодец, не знаю какой, откуль был». — «Скажи, царевна, што я спас тебя». — «Как я могу сказать, как не ты?» — «Не скажешь, я тебя сичас убью, платье содеру, тебя в синё море свалю». — «Давай, поди, я скажу, што ты спас». Тогда слуга скоро коров погнал, побегает к царю и говорит: «Я твою дочерь, царь, спас». — «Как ты мою дочерь спас?» — «Я змея убил, головы в синё море свалил». — «Ну, ступайте, слуги, по царевну, ковда она жива». Скоро слуги лошадь запрегали и поехали по царевну. Приехали, сидит царевна в избушке жива. «Здравствуй, царевна, ступай, тебя батюшко домой зовёт». Вышла царевна, сели и поехали. Приехала царевна, спрашивает царь: «Хто тебя от смерти спас, слободил?» — «От смерти меня спас коровей слуга». Обжаловал царь слугу этого крестами и металеми.
      Поутру рано бабушка ставала, ходила в город спроведати и это дело всё распознала. Подымается из моря змей шести-головый, просит у царя человека на съеденьё. И собирались народ все, метали жеребей, кому идти на съеденьё, выпал сренней дочери царской. Тогда бабушка задворенка прибегат домой, разсказыват: «Вот, Фёдор Водович, слуга коровьей царевну спас, весь разжалованной крестами и металеми, а сегодня опять жеребей метали, сегодня серенней дочери идти, ей спровожать будут народ». Бабушка кашку сварила Фёдора Водовича накормила, опять пошли провожать царевну. Приходят, царю во град (повторяется то же самое, что и в первом случае, разница в том, что змей шестиглавый)... Идёт змей слинами брыжжет, как дождь частой падёт... (Фёдор Водович срубил змею головы и бросил в море).
      У этого царя был слуга овечьей. (Пригоняет утром царский слуга овец к морю поить, видит царевну живую и проделывает все то же, что и коровий слуга, то же самое сделал и третий слуга.)
      В третий раз собирается народ жеребей метать, достался третей дочери, меньшой. Кличет клик царь: «Хто мою дочь избавит от смерти, тому полжитья-полбытья, дочерь за того замуж выдам, а после смерти моей царской, тому на царстве сидеть». Не хто не нашолся. (Приходит бабушка-задворенка и разсказывает Фёдору Водовичу. Тот идёт, проделывает всё то же и вступает в борьбу со змеем о девяти головах. Фёдор Водович наказывает царевне: «А не можешь так разбудить, иглой или шилом»)... Смахнул Фёдор Водович шесть голов, осталось три — не забрала сабля боле. Тогда стали они с Издолищем биться рукопашкою. И бьютча, борютча много времени, тогда слышит Фёдор Водович, что в себе силы стало мало и кричит: «Царевна, выйди, помоги поганого Издолища победить». Царевна насмелилась, вышла, взяла боток и стала бить змея поганого. Тогда они двоима этого зверя поганаго и победили, туши и головы в синё море свалили и тогда зашли в избушку. «Ну, говорит, прощай, а ты теперь не будешь съежена». Говорит царевна: «Какой ты молодец?» — «А хотя бы я какой, тольки дай мне своё кольцо обручное и роспростимся». Царевна давала кольцо и роспростились.
      А у царя слуга гонил лошадей на синё море поить... (конный пастух сделал то же, что коровий и овечий)... Веселым пирком и скорой свадебкой за слугу кониннаго меньшу дочерь царь замуж отдават. Тогда царевна от своего батюшка царя выпросила зелена вина посленнюю чарку, подвенечну, поднести всех, хто бы не был. Эта бабушка-задворенка услыхала про свадьбу, и пошли они с Фёдором Водовичем к царю на свадьбу. А царевна подносит вино, всем по повенесной чарке вина, и дошла до молодца, до Фёдора Водовича: «Прими-выкушай от меня цару посленную, подвенесную». Берёт Фёдор Водович чару зелена вина и выпивает. Увидала царевна своё кольцо обручное у Фёдора Водовича на руки, и тогда берёт она Фёдора Водовича за правую руку, ведёт ко своему батюшке царю. «Батюшко царь, вот мой богосуженной муж, этот молодеч меня спас; не конинной слуга, а этот молодеч». Говорит царь: «Почему же ты сказала на кониннаго слугу, а теперь молодца нашла другого?» — «Потому я сказывала, што поневоли. Он хотел меня убить, моё тулово свалить, платье содрать и пропить». Тогда старшия дочери тоже подходят. «Батюшко, нас этот молодец спас — потому мы сказывали на слуг, что нас убить хотели». Тогда царь этих молодцов посадил на ворота и растрелял: «Не подыскивайтесь под чужо дело». И тогда весёлым пирком и скорой свадебкой — меньшую дочерь за Фёдора Водовича стал выдавать. И дал Фёдору Водовичу полжитья и полбытья. И стал Фёдор Водович чарской зять, и стал Фёдор Водович город сохранять и хто бы не поднялся, всех стал побеждать.


К титульной странице
Вперед
Назад