ВВЕДЕНИЕ
Заканчивается ХХ век. Пора
подводить итоги, в том числе в русской поэзии
второй половины столетия. Тем более, что и в
лирике, и в критике, и в литературоведении
присутствует сейчас почти физическое ощущение
завершенности пути как поэтического поколения,
начинавшего в период "оттепели", так и
законченности целой эпохи: от 50-х годов до
разорванного нынешнего времени.
Мотив прощания - чуть ли не
главный в современной лирике. "Мне страшно, что
жизнь прожита..", - произнес незадолго до своей
смерти В. Соколов, наблюдая, как один за другим
уходили в "классики" А. Тарковский, Б.
Чичибабин, Д. Самойлов, Ю. Друнина, Ю.
Карабчиевский, Р. Рождественский, Б. Примеров, Ю.
Левитанский, И. Бродский... Совсем молодыми мы
потеряли А. Башлачева, В. Цоя, И. Талькова, А.
Бардодыма, А. Испольнова, А. Шадринова. Трагичны
названия лирических сборников конца ХХ века:
"Колокол" Б. Чичибабина, "Противоборство и
потрясение" А. Парпары, "Прощание с
друзьями" Ю. Карабчиевского, "Посещение"
В. Соколова, "Слезы геральдической души" Д.
Пригова, "Языческая пляска" В. Смирнова,
"Ожидая небесного знака" Ю. Кузнецова,
"Судный час" Ю. Друниной. Прощаются с эпохой -
каждый по-своему - Т. Кибиров, Ю. Кублановский, Л.
Котюков. Литературоведы приняли вызов времени: в
80-х - 90-х годах появился ряд системных
исследований истории русской поэзии
(278,287,290,301,320,429,436,529). Их авторы "захватывают в
поле зрения не одну творческую личность, не один
жанр, например, или ту или иную тенденцию, а как бы
целое направление, имеющее свою вполне
определенную эстетическую, идейную,
мировоззренческую ориентацию. Таким образом
намечаются очертания сублитературы -
постмодернистской, почвеннической и других... Но
предмет этот не изучен, точнее, есть только
определенные подступы к его изучению". (355 ,С. 9).
В данной работе главной задачей как раз и
является попытка раскрытия всей сложности
идейно-эстетических исканий "почвенного"
направления русской поэзии в процессе ее
развития во второй половине ХХ века.
* * *
Уже два столетия в России
ведется "извечный спор о путях. Спор
славянофилов и западников, почвенников и
космополитов, русистов и гуманистов..."
(Памятные записки,М.,1995,С.419)). Один из виднейших
западников Х1Х века, А.И Герцен писал: "И мы, как
Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные
стороны, в то время как сердце билось одно."
(Собр.Соч.,т.9,С. 170). В этой известной
"поэтической формуле" речь шла о западниках
и славянофилах... Славянофильство возникло в
конце 30-х годов Х1Х века как реакция на
"философское письмо" П.Я. Чаадаева, когда в
общественном сознании произошел идейный раскол.
Хотя о двух путях литературы и культуры говорили
задолго до славянофилов и Н.М. Карамзин, и
декабристы, и В.Г. Белинский в своих
"Литературных мечтаниях"..." Изучение
философских и политических теорий славянофилов
старшего поколения - И. Киреевского, А. Хомякова,
К. Аксакова и Ю. Самарина - показывает, - отмечал
Н.О. Лосский, - насколько несправедливо обвинять
их, как это часто делается, в принадлежности к
политической реакции. Все они были убежденными
демократами и считали, что славяне, в частности
русские, особенно способны к претворению в жизнь
демократических принципов."(История русской
философии,М.,1991,С.64). О славянофилах как
предшественниках "почвенничества" писал
позднее А.Ф. Лосев: "Славянофилы выросли на
русской почве, они сотворены из русской земли,
они наполнены основательным, непреклонным духом
земли, они прочно связаны с землей, их нельзя от
нее отделить, не повредив их существа...
...Славянофильство... представляло собой
национально-романтическую идеализацию старины.
В славянофилах чувствуется спокойствие,
уравновешенность и несокрушимая надежность.
Другое дело - наша современная эпоха. Со времени
славянофилов произошло почти полное распадение
покойной деревенской жизни землевладельцев."
(Философия. Мифология. Культура,М.,1991,С. 222;227).
Начало этой трагедии увидели "почвенники"
Х1Х века (сразу после реформы 1861 года).
"Почвенническое движение в лице Ф.М. и М.М.
Достоевских, А.А. Григорьева, Н.Н. Страхова
оформилось как реакция на стремление философов
(западников и славянофилов - в равной мере) дать
рациональное объяснение феноменам мира. Главную
роль в почвенничестве играет начало
иррациональное, интуитивное, собственно
художественное, эстетическое", - утверждает
современный исследователь (Телегин С.М.
Восстание мифа,М.,1997,С. 4). Это не совсем так. Мало
кто знает, например, что термин "русская
идея" впервые был сформулирован Ф.М.
Достоевским в 1861 году, а Федор Тютчев, близкий к
"почвенникам", ввел в оборот такое понятие,
как "Восточная Европа". Почвенничество,
"литературное и общекультурное направление в
России, зародившееся в 50-х гг. 19 в., явилось
отражением поисков самобытного пути развития
страны после Крымской войны, отвергало и
крепостничество ("кошмарное прошлое") и
западную буржуазную демократию ("чуму
буржуазную"), стремилось преодолеть
односторонность как славянофильства, так и
западничества (Ф.М. Достоевский, А.А. Григорьев,
Н.Н. Страхов). Констатируя оторванность
"просвещенного общества" от народа,
Достоевский полагал, что "образованность" и
ее представители должны слиться с народной
"почвой", приняв в себя ее главный элемент -
"христианскую связь в среде народной".
Общность со славянофильством сказалась в
провозглашении религиозно-нравственной основы
русского национального характера - в первую
очередь русского крестьянства." (Литературный
энциклопедический словарь,М.,1987,С.292-293).
Конец Х1Х века прошел под знаком
разрушения религиозно-нравственных ценностей.
Последователи славянофильства предлагали даже
"подморозить Россию" (К. Леонтьев).
В начале ХХ века подлинную
трагедию пережили не только славянофилы, но и
западники: "Никак нельзя сказать, чтобы у нас, у
просвещенного слоя, - писал Б.К. Зайцев, -
воспитывалось тогда чувство России. Скорей
считалось оно не вполне уместным. Нам всегда
ставили в пример Запад. Мы читали и знали о Западе
больше, чем о России, и относились к нему
почтительнее... Мы Россию даже мало знали... С тех
пор точно бы целый век прошел. Из хозяев великой
страны, перед которой заискивал Запад, мы
обратились в изгнанников, странников,
нежелательных, нелюбимых. Не приходится
распространяться. Все тут ясно." (Русская
идея,М.,1992 ,С. 375).
После 1917 г. деятельность
Советской власти по существу была
"продолжением того курса, который был взят еще
Петром 1. Как и прежде, власть видит в России
только материал для сооружения здания, план
которого совершенно не связан с русской почвой, а
прямо заимствован из Европы." (Трубецкой Н.С.
История. Культура. Язык, М.,1995 ,С. 254). Впрочем, эта
"деятельность" в известной степени была
результатом общеевропейского развития. В том же
1917 году в своей знаменитой книге "Закат
Европы" О. Шпенглер назвал "закатом"
перерастание земледельческой зоны Европы в
"мировой город". Страшны для него и
следующие метаморфозы: "Вместо души - мозг,
вместо мифа ("сельского феномена") -
городская физика, превращающая "одушевленный
мир в интеллектуальную систему", вместо
символов - понятия, вместо божества - теории,
вместо предчувствия - гипотезы." Крестьянина
"пренебрегают, осмеивают, презирают и
ненавидят." Но он, считал Шпенглер, является
"единственным о р г а н и ч е с к и м человеком,
единственным сохранившимся пережитком
культуры."
Европа - великолепная, но
мертвая в сердцевине форма, Россия - избыток, даже
переизбыток живого содержания, страдающего от
бесформенности. Как соединить два начала? Ф.
Достоевский надеялся увидеть это соединение в
недалеком будущем, В. Соловьев, посвятив проблеме
синтеза почти всю свою жизнь, испытал сильнейшее
разочарование, подорвавшее его здоровье: "Есть
ли такая мировая сила, которая могла бы истинным
соединением соединить в исторической жизни
Божеское начало с человеческим... истину Востока
с истиною Запада?" - И. Ильин ответил
категорично: нет!
Снова и снова приходится
возвращаться к мысли Ф. Достоевского: "У нас
две родины: Россия и Европа." Это не просто
слова. В этом - с у д ь б а и России, и Европы.
В 20-х годах ХХ века о
славянофилах и западниках почти не говорили. Но
неразрешимая проблема заставила о себе
вспомнить. В первый раз дискуссия вспыхнула в 1939 -
1941 г.г. на страницах исторических журналов.
Вторая волна интереса к ним возникла в конце 60-х
(известная дискуссия в журнале "Вопросы
литературы"). Новый всплеск интереса - начало
90-х (См. "Вопросы литературы", 1991 г., 7).
Современное славянофильство
проявило себя в теории и практике "нового
почвенничества". Вот что пишет Г. Померанц:
"Беспочвенность, поиски "почвы" и т.п. суть
следствия перехода от слабо дифференцированного
традиционного общества к сильно
дифференцированному, индивидуалистическому,
плюралистическому,
"рыночному"...Почвенничество, как всякий
романтизм, фантастично и часто реакционно, оно
пытается остановить развитие (развитие или
гибель? - В.Б.), которое остановить невозможно, и
предлагает для этого негодные средства (а кто это
проверял? - В.Б.). Но оно должно быть п о н я т о
(Выделено мной. - В.Б.) в своей истинности."
(Долгая дорога истории , ж-л "Знамя", 1991, ь 11,С.
178, 181). Г. Померанц выделяет следующие общие черты
почвенничества: 1) поиск (восстановление) идеала
(романтического), 2) образ врага ("Запад") -
несовместимый с ним (Померанц считает, что самая
главная несовместимость - религиозная), 3) протест
против отчуждения, 4) установка на внутренний мир
человека (душу). "По сути дела, почвенничество, -
продолжает Г. Померанц, - своеобразная форма
протеста против о т ч у ж д е н и я , которое несет с
собой Новое время, против бесчеловечных сторон
общественного развития, если воспользоваться
выражением современного почвенника В. Солоухина,
- против отрыва людей друг от друга и от неба..."
(Там же,С. 181). А вот в чем, по мнению Г. Померанца,
уязвимость почвенничества: "Парадокс
почвенничества в том, что современное
всемирно-историческое содержание выступает в
нем в локальной и архаичной форме, что против
всемирного дьявола прогресса почвенники взывают
каждый к своему старому местному богу. В таком
споре дьявол всегда будет сильнее. Нечто сходное
уже было в Древней Римской империи... Выход был
найден в христианстве." (Там же,С. 183). Причина
раскола объективна: "В нашей стране
сохраняется огромный, сравнительно с Западом,
слой сельских жителей и огромный разрыв между
уровнем жизни этого слоя и городским уровнем,
между провинцией и столицей, между элитой и
массой. Элита беспочвенна по-новому, от
переразвитости, массы беспочвенны по-старому, от
незавершенности модернизации. Деревня и
провинция более не патриархальны, но они и не
модернизированы. Страна напоминает дом, в
котором десятки лет продолжается капитальный
ремонт, и люди живут среди строительных лесов,
стремянок и щебня, как герои "Котлована"
Платонова, в глубокой тоске, не в силах вернуться
назад, не умея пройти вперед, и это чувство тоски
по-своему выражает новое почвенничество." (Там
же,С. 191). А. Солженицын, оппонент Г. Померанца,
приходит к подобному же выводу: "Ослабление
тяги к земле - большая опасность для народного
характера. А ныне крестьянское чувство так
забито и вытравлено в нашем народе, что, может
быть, его уже и не воскресить, опоздано -
переопоздано." (Публицистика в 3-х тт. - Т. 1,С. 553).
Кстати, Солженицын тут же решительно утверждает:
"Станет или не станет когда-нибудь наша страна
цветущей - решительно зависит не от Москвы.., - а от
провинции." (Там же,С. 559). Даже А. Янов,
убежденный противник почвенничества, признает:
"Демократия медленно, но неуклонно
проигрывает - по мере того, как углубляется
эрозия либеральных ценностей и испаряется
доверие к Западу." (После Ельцина.
"Веймарская" Россия, М., 1995 ,С. 27). В 1996 г. три
философа: А.А. Кара-Мурза, А.С. Панарин, И.К. Пантин
предприняли очередную попытку найти выход из
духовного кризиса в России:
"Духовно-идеологический кризис, охвативший
сегодня широкие пласты российского массового
сознания, проявляется в двух основных формах:
- в кризисе национальной
идентичности, утрате чувства исторической
перспективы и понижении уровня самооценки нации,
резко перешедшей от мессианской самоуверенности
к историческому самоуничижению;
- в разрыве единого духовного
пространства и утрате национального консенсуса
по поводу базовых ценностей, потерявших статус
"абсолютных" ориентиров и ставших предметом
общественной полемики.
Признаки современной духовной
дезориентации населения,
политико-идеологического разочарования и апатии
связаны в первую очередь с неожиданно быстрым
крушением очередного - на этот раз
антикоммунистического,
либерально-демократического социального мифа...
Эта способность к очередному оптимистическому
мифотворчеству еще раз продемонстрировала
живость религиозного архетипа в нашей
культуре..." (Духовный кризис в России: есть ли
выход? Ж-л "Октябрь", ь 5,С. 157). Философы
неизбежно возвращаются к традиционной
оппозиции: "западники" - "славянофилы"
("почвенники"): "Проблема углубляется еще
и тем, что даже пребывание на зыбком пограничье
"двух варварств" не способно уберечь
цивилизацию, ибо "варварство охранителей" и
"варварство просветителей", взаимодействуя,
перемножаются, плодя особенно отвратительные
формы квазицивилизации, которые П.Н. Милюков,
оппонируя в 20-х годах нашего века понятию
"Евразия", назвал термином "Азиопа".
Думается, что и нынешняя политическая ситуация в
России несет на себе черты "Азиопы" - как
своего рода "дурного синтеза цивилизаций";
"западный" принцип плюрализма политических
партий сочетается у нас с "восточным"
принципом их структурирования как
противостоящих кланов, выстраиваемых не снизу
(на основе трансляции наверх определенных
социальных интересов и ожиданий), а "сверху"
- под конкретного лидера, подбирающего свою
"клиентуру". (Там же,С. 161). Три философа в
очередной раз предлагают вариант примирения
"западников" и "славянофилов":
"либерально-консервативный синтез"...- то
есть возвращаются к исходному пункту программы
"почвенничества" Х1Х века.
В очередной раз приходится
констатировать, что русская философия
представляет собой своеобразное "хождение по
кругу". Ее формальные особенности лучше всего
выделил А.Ф. Лосев: "1. Русской философии, в
отличие от европейской, и более всего немецкой
философии, чуждо стремление к абстрактной, чисто
интеллектуальной систематизации взглядов. Она
представляет собой чисто внутреннее,
интуитивное, чисто мистическое познание сущего,
его скрытых глубин, которые могут быть
постигнуты не посредством сведения к логическим
понятиям, а только в символе, в образе
посредством силы воображения и внутренней
жизненной подвижности.
2. Русская философия неразрывно
связана с действительной жизнью, поэтому она
часто является в виде публицистики, которая
берет начало в общем духе времени, со всеми его
положительными и отрицательными сторонами, со
всеми его радостями и страданиями, со всем его
порядком и хаосом. Поэтому среди русских так мало
философов par excellence (преимущественно): они есть,
они гениальны, но зачастую их приходится искать
среди фельетонистов, литературных критиков и
теоретиков отдельных партий.
3. В связи с этой "живостью"
русской философской мысли находится тот факт,
что х у д о ж е с т в е н н а я л и т е р а т у р а
является кладезем самобытной русской
философии..." (Лосев А.Ф. Философия. Мифология.
Культура. - М., 1991,С. 213-214).
* * *
Высказывание Н. Рубцова ("Я
пишу, как Лермонтов о Родине...") говорит о
многом. Прежде всего о том, что
"крестьянскую", "почвенную" линию
нельзя отделять от всей русской поэтической
классики. Лермонтовская "странная" любовь
связана с созерцанием русской природы и русской
народной жизни ("дрожащие огни печальных
деревень"), которая воспринимается поэтом "с
отрадой, многим незнакомой". Последние слова о
том, что получить эту "отраду" не так-то
просто - ключ к пониманию того, что должен быть
мистический внутренний ток, духовный контакт
между русской природой и душой человека...В этом
стихотворении впервые любовь к России связана с
тайной ("Но я люблю за что, не знаю сам!"). Этот
момент почти буквально повторяется потом в
русской лирике, например, у Есенина ("Но люблю
тебя, родина кроткая, а за что - разгадать не
могу"). Видимо, окончательная разгадка этой
тайны, если она действительно возможна в
пределах исторического бытия - дело далекого
будущего. Однако, чувство тайны России отныне
стало краеугольным камнем русской поэзии,
камнем, на котором может быть построен храм.
Собственно, с этим "чувством" тайны связано
и знаменитое тютчевское стихотворение ("Умом
Россию не понять")..." (Мамлеев Ю. Философия
русской патриотической лирики - ж-л "Советская
литература", 1990,ь 1 ,С. 40).
Тайна русской души сокрыта в
национальной поэзии. "В лирике наших поэтов, -
писал Н.В. Гоголь, - есть что-то такое, чего нет у
поэтов других наций, именно что-то близкое к
библейскому... Верховный источник лиризма -
Бог", однако приходят к нему "одни
сознательно, другие бессознательно, потому что
русская душа вследствие своей русской природы,
уже слышит это как-то сама собой, неизвестно
почему."
В русской классической поэзии
тема деревенской России всегда была одной из
главных (достаточно упомянуть хотя бы
хрестоматийную пушкинскую "Деревню"). И это
не просто "пейзажная" лирика. В стихии
русской души всегда "была видна
упорядочивающая сила мифа - мифа земли, почвы,
пространства." (Телегин С.М. Восстание мифа, М.,
1997 ,С. 6). С. Франк в своей статье "Мудрые
заветы" высказал следующую мысль:
"Пользуясь позднейшим термином, можно сказать,
что Пушкин был убежденным почвенником и имел
некую "философию почвенности", лучше всего
он выразил ее в известном стихотворении 1830-го
года:
Два чувства дивно близки нам -
В них обретает сердце пищу -
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Такая укорененность в родной
почве, ведя к расцвету духовной жизни, тем самым
расширяет человеческий дух и делает его
восприимчивым ко всему общечеловеческому."
(Цит. По: Горн В. "Истинное величие -
почвенно", ж-л "Алтай", 1993, ь 5,С. 17).
Ряд имен крестьянской поэзии Х1Х
века обычно начинают с Кольцова и Никитина,
забывая о таком поэте начала столетия, как Федор
Слепушкин. Обратил на него внимание сам А.С.
Пушкин, он помог выкупить поэта из крепостной
зависимости. Позднее Академия наук присудила Ф.
Слепушкину за его стихи золотую медаль.
Особое место в русской поэзии
занимает Н. Некрасов. Именно он "явил собой
первый пример поэта, живущего в городе, а
страдающего о деревне.." (Поэзия-1984, М., вып. 39 ,С.
109). "Некрасов потому мне дорог, - писал Я.
Полонский, - что он, так сказать, наш домашний
поэт, наш почвенник; он потому принес нам великую
пользу, что, обрабатывая нашу народную почву и
расчищая ее, дает возможность вырастить на ней со
временем не только русскую, но и
общечеловеческую поэзию." (Цит. По: Передреев А.
Читая русских поэтов, ж-л "Октябрь", 1968, ь 1,С.
192).
Конец Х1Х - начало ХХ веков -
время подлинного подъема "крестьянской
линии" в русской лирике. В эти годы творили
Леонид Трефолев, Иван Суриков (автор знаменитой
"Рябины" и не менее знаменитого
"Детства" ("Вот моя деревня...")) и поэты
его круга ("суриковцы"): Савва Дерунов,
Дмитрий Жаров, Алексей Разоренов, Матвей Козырев,
Иван Родионов. К ним примыкали Иван Осокин,
Никтополион Святский, Максим Леонов (отец
Леонида Леонова), Спиридон Дрожжин. В 20-х годах
стали широко известными "новокрестьянские"
поэты: Николай Клюев, Сергей Есенин, Сергей
Клычков, Петр Орешин, Александр Ширяевец, Михаил
Артамонов, Павел Радимов, Василий Наседкин и др.
По тематике и духу творчества были к ним близки
Иван Молчанов, Дмитрий Горбунов, ранний
Александр Жаров, поэт и художник Ефим Честняков,
Павел Дружинин, Иван Доронин, Василий Ерошенко.
Последний более известен... в Японии, где издано
трехтомное собрание его сочинений. Дело в том,
что он писал не только на русском, но и на
японском языке, много путешествовал, изучал
народную культуру многих стран, был знаком с Лу
Синем и Рабиндранатом Тагором.
Термин "новокрестьянский"
"во многом условен. Он употребляется главным
образом для того, чтобы подческнуть отличие
поэтов... от их предшественников,
"крестьянских" поэтов Х1Х и ХХ веков."
(Азадовский К.М. Новокрестьянские поэты. -
Ставрополь, 1992,С. 15). "Новокрестьянские"
поэты были в полном смысле слова
профессиональными литераторами, но земля в их
глазах отличалась "особой святостью".
Новейшими чертой их поэзии стало явно
отрицательное отношение к цивилизации (более
подробный сравнительный анализ их творчества
дан в книге Т. Савченко (Сергей Есенин и его
окружение, М., 1990).
Наиболее величественная и
загадочная фигура среди поэтов-
"новокрестьян" - Николай Клюев.
Давно уже стихли голоса
критиков, обвинявших Н.Клюева в реакционности,
"патриархальности" и вроде бы намертво
приклеивших ярлык "кулацкий" и ему, и другим
русским поэтам-мученикам. Но до сих пор Клюев
виноват - в том, что труден для восприятия,
"сложен", в том, что "не понял своего
времени", и вообще, - к чему нам теперь
"Клюевские иллюзии, его поэтический
идеализм"?
И вот теперь мы можем прочесть
огромное (4 тысячи строк) оригинальное
произведение, пролежавшее на Лубянке 57 лет,
навсегда, как казалось Клюеву, потеряное и
неожиданно воскресшее.
В нем Клюев выразил собственное,
имеющее глубокие национальные корни, понимание
русской и мировой истории.
"Песнь о Великой Матери" -
вершина клюевского творчества, лиро-эпическая
поэма, стоящая в русской литературе особняком. Во
вступлении Клюев сразу определяет темы своей
"Песни...", перечисляя их рефреном в первых
четырех строфах: гусли (мелодия природы), притчи
(православная София-мудрость), тайны (молитвы
перед образом пречистым) и вести (также от
природы). Таким образом, здесь названы две
неразрывные части русского религиозного
сознания и одновременно два источника
клюевского вдохновения: языческое поклонение
природе и христианство. Поэт не случайно
расположил строфы в крестообразной смысловой
связи (первая - с четвертой, вторая - с третьей) - он
просто перекрестился перед дальней дорогой,
перед тем, как начать сказание - естественный для
верующего человека жест. Нам же приходится
согласиться с завершающими строками его
"словесного креста": "Но испить до дна не
всякий Может глыбкую страницу." Это сможет
сделать лишь тот,
Кто пречист и слухом золот,
Злым безверьем не расколот,
Как береза острым клином,
И кто жребием единым
Связан с родиной-вдовицей,
Тот слезами не странице
Выжжет крест неопалимый...
Итак, в начале поэмы поставлена
одна из самых важных проблем духовной жизни
России трех последних веков: проблема веры. В
трагическое время берется за ее художественное
решение Клюев: "Родина-вдовица", Россия -
оставлена Богом...В день отречения царя произошло
явление иконы Божией Матери, и голос с небес
подтвердил, что отныне только она берет Русь под
свое покровительство и защиту (Великая Мать у
Клюева - не только Россия, но и Богородица). Поэт
предлагает читателю путешествие "по тропинкам
междустрочий", где скрываются зашифрованные в
тексте тайны. Сумеют ли наши современники
"испить их до дна"? Тут нужна особая чуткость
к красоте, приметы которой поэт передает в
последней, "цветовой" строфе вступления, где
стих "разузорен" сурьмой, команикой и
малиной, где сверкают голубые очи и бродят
голубые лоси в зеленом кедровом бору. Все это -
лик русского народа, лик "исконный", по
словам Клюева, который, увы, обожжен "гарью
адских перепутий". Концовка вступления -
одновременно и начало трагической темы
Апокалипсиса:
Ах, заколот вещий лебедь
На обед вороньей стае,
И хвостом ослиным в небе
Дьявол звезды выметает!
И современные смысловые и
древние символические контрасты этих четырех
строк подтверждают вышесказанное.
Первая часть "Песни..."
насколько автобиографична, настолько и
фантастична. В ней воедино сплетены и реальные
бытовые подробности жизни семьи Клюева у Белого
моря, и сказочные картины, и удивительные вещие
сны. Так, ее начало - "бревенчатый"
сон-воспоминание о потерянном в архангельских
дебрях раскольничьем ските, где мастером Акимом
Зяблецовым "с товарищи" строится деревянный
храм. Птица Сирин осеняет его своим крылом,
благословляя людей на добрые дела: "И многие
годы на страх сатане Вы будете плакать и петь в
тишине!" Воспоминания о детстве у Клюева,
действительно, похожи на сладкие сны, которые
часто жестоко обрываются, - поэт, очнувшись, в
сердцах восклицает: "И детство-зайчонок слепой
Заклевано галок гурьбой!" Эти тяжелые
пробуждения своими толчками снова и снова
напоминают о действительности. Единственное, что
не покидает его - любовь к маме, сердце поэта
постоянно воскрешает в памяти материнский лик.
Прасковья Дмитриевна была не только
великолепной сказительницей и плакальщицей, но и
убежденной староверкой, хранительницей древних
мудрых книг, широко образованной женщиной,
знавшей греческий, латинский, арабский языки и,
разумеется, старославянский. "Тысячи стихов,
моих ли или тех поэтов, которых я знаю в России, не
стоят ни одного распевца моей светлой матери",
- писал Клюев.
Первая глава поэмы - прежде
всего рассказ о ее юности ("ей было
восемнадцать весен..."). Лучшие
интимно-лирические страницы "Песни..."
(авторские отступления, колыбельные песни-сны)
посвящены матери, да и само название поэмы
включает в себя триединый облик Руси, Богородицы
и Матери человеческой.
Девушка Прасковья - красавица и
умница, чистая, богобоязненная душа, но и не без
милого наивного кокетства:
Она шептала: "Боже, Боже!
Зачем родилась я такой, -
С червонной, блескою косой,
С глазами речки голубее?!.."
Событийная часть поэмы
начинается с того момента, когда Паша собирается
и едет в гости к своей подружке Арине.
Бытовые подробности здесь
замечательны. Так, Прасковья поехала налегке и
взяла с собой ...шесть сарафанов, огромный платок,
шубу, целый пласт сорочек и стопку полотенец: "
Чтоб не утерлася в чужой, не перешла б краса к
дурнушке". Ждет ее дорога - не много ни мало -
длиною в 90 верст, от Соловецкого погоста до
Лебединого скита. Параша без особого страха
совершает это путешествие, и вот она уже в гостях,
уснула в обнимку с душенькой Аришей. Поэт любовно
рисует милую его сердцу идиллическую картину, но
ему не изменяет чувство внутреннего такта,
характерное для русской традиционной культуры:
Мне скажут - дальше опиши
Красу двух елочек полесных!
Побольше было в них души,
Чем обольщений всем
известных...
Утром в избе у подружки
праздник. Накрыт богатый стол. Вечером -
посиделки. Параша играет на них песню о
девице-утушке и молодце-селезне, приглянувшемуся
ей Федору, сыну Каллистрата. Но тучи сгущаются
над ее головой... Недалеко от избы, в срубе, живет
беглец из Соловков, отец Нафанаил. Паша идет к
нему. Нафанаил "в дерюжной мантии" поразид
ее возгласом: "Встречаю новобрачную!" - и
указал на хозяина-"моржа", старого
китобойца, отца Ариши. Прасковья падает в обморок
и на руках у влюбленного в нее стареющего вдовца
видит сон о "рубине востока" - русском
престоле, к которому тянется чья-то жадная черная
рука...
Параша не по своей воле
принимает решение выйти замуж за пожилого
старца:
Прости, Владычица, рабу!
Святый Феодор Стратилат,
Ты мой жених и сладкий брат!
Тебе вручается душа.
А плоть, как стены шалаша,
Я китобойцу отдаю!..
Из автобиографии Клюева мы
знаем, что его отец взял девушку "за красоту"
в то время, когда ему было 50 лет.
На этом действие первой части не
заканчивается; Прасковья Дмитриевна снова дома,
в окружении многочисленных святых, но тайком,
ночью она покидает родную избу и отправляется
одна через непроходимую тайгу "в Царьград".
Там, в глухой тайге, и происходит ее чудесная,
озарившая новым светом всю ее жизнь, встреча с
Матерью Божией Марией. Богородица предсказывает
ее жизненное предназначение:
Как я, вдовцом укрыта,
Ты росною ракитой
Под платом отцветешь
И сына сладкопевца
Повыпустишь из сердца,
Как жаворонка в рожь!
Он будет нищ и светел -
Во мраке вещий петел -
Трубить в дозорный рог,
Но бесы гнусной грудой
Славянской песни чудо
Повергнут у дорог.
Последние слова Богоматери,
которые слышит Прасковья - явное предупреждение:
"Запомни, Параскева - Близка година гнева, В
гробу Святая Русь!"
Параша идет дальше, но
"страшат беглянку дебри",
она пытается укрыться и
принимает за сруб берлогу. Услышав ее крик, Федор,
Каллистратов сын, вырывает ее из медвежьих
когтей, но, смертельно раненный, погибает.
"Судьба в колотушку стучит",- такими словами
заканчивает Клюев повествование в первой части
поэмы.
Прасковья в точности выполнила
и свой материнский долг, и наказ Святой Марии. Она
выучила Николеньку той грамоте жизни, которой не
познать из обычных учебников:
Двенадцать снов царя Мамера
И Соломонова пещера,
Аврора, книга Маргарит,
Златая Чепь и Веры Щит,
Четвертый список белозерский,
Иосиф Флавий - муж еврейский,
Зерцало, Русский виноград -
Сиречь Прохладный вертоград,
С Воронограем Список Вед.
Из Лхасы Шолковую книгу,
И Гороскоп - Будды веригу
Я прочитал в пятнадцать лет -
Скитов и келий самоцвет.
Уже тогда он читал
"епистолию" - послание о том, "чем кончится
Россия".
Еще дед Клюева по матери
принадлежал к расколу, к секте самосожженцев.
Н.Клюев 2 года был "царем Давидом", т.е.
занимал в сектантской общине должность
слагателя религиозных, "радетельных"
песен-псалмом по примеру автора Псалтири (одной
из книг Библии) - царя Давида. "Я - сын
двоперстья", говорил поэт о себе. Песни его со
временем превратились в старообрядческий
фольклор (в брежневские времена сектанты Кубани
пели свои песни на стихи Клюева и Есенина).
В огромных пространствах России
плыли многочисленные "корабли" и
"кормчим" этих кораблей было видно то, о чем
официальное знание догадывалось, но умалчивало
(совсем не случайно А.Блок собирался исследовать
жизнь и философию старообрядчества).
...От диавольских копыт
Болеет мать земля сырая,
И от Норвеги до Китая
Железный демон тризну правит!
К дувану адскому, не к славе,
Ведут Петровские пути!... -
гласили древние свитки.
А.И.Солженицин недавно высказал мысль о том, что
раскол - одна из причин трагического хода
российской истории. Петровские реформы выбили
почву из-под ног православного народа,
старообрядцы же оказались наиболее стойкой его
частью. Даже Православная Церковь, которая вела с
расколом длительную и жестокую войну, в наши дни
признала его, дивясь (не без зависти) силе духа
"сынов Аввакума".
В основе русского раскола
всегда лежали охранительные религиозные
традиции, потому так неприязненно "божий
люд" относился к любой экспансии с Запада. Там
обитал "дух некрещенный", там все было
"без души". "Заморская тьма" (солнце
садится на западе) всегда стремилась покрыть
собой и Россию. Характерно, что Клюев в своей
поэме упоминает Сиам, Сион, Александрию,
Месопотамию, но абсолютно не приемлет западных
святынь.
Одно из центральных событий
второй главы "Песни..." - сбор отцов
("кормчих"), которые по определенному
заранее потайному знаку собрались в подземелье в
свой условный час и срок. Собор вел пресветлый
Макарий, пришедший с Алтая. Его рассказ, весь
состоящий из пророческих видений, приводит нас в
замешательство - Макарий предвидел самые
отдаленные события: гражданскую войну,
губительное для природы наступление железных
машин, запустение деревни, даже гибель
Аральского моря и экологическую катастрофу на
Волге и на Украине:
К нам вести горькие пришли,
Что зыбь Арала в мертвой тине,
Что редки аисты на Украине,
Моздокские не звонки ковыли,
И в светлой Саровской пустыне
Скрипят подземные рули!
К нам тучи вести занесли,
Что Волга синяя мелеет,
И жгут по Керженцу злодеи
Зеленохвойные кремли,
Что нивы суздальские, тлея,
Родят лишайник да комли!
Точность и подробность описания
будущего, действительно, потрясают, но они - не
единственные в своем роде. О подобном говорил,
например, Св. Серафим Саровский, да и в народе
бытовали стойкие представления о дальнейшей
российской жизни. Н.Клюев в 1908 году в статье "С
родного берега" писал, что "в псковской
губернии видели огненного змея, а в Новгороде
сжатая рука Спасителя, изображенного на
городской стене, расжимается. Все это предвещает
великое убийство - перемеженье для России, время,
когда брат на брата копье скует и будет для всего
народа большое поплененье".
Пророчества пресветлого
Макария органично соединяются в поэме с
авторским отступлением ("Клад ты мой
цареградский"), в котором дорисовываается эта
общая апокалиптическая картина. Тем временем в
сюжете "Песни..." продолжается
автобиографическая линия. Мать посылает
Николеньку на Соловки, к отцам Савватию и Зосиме
на учение. Она предсказывает свою кончину через
"семь плакучих легких лет" и дает ему свое
благословение:
Тебе дается завещанье
Чтоб с мира божьего сиянье
Ты черпал горсткой золотой,
Любил рублевские заветы
Как петел синие рассветы
Иль пяльце девичья игла...
В Соловецком монастыре
Николенька прожил вместе со схимниками
несколько лет и молва о чудо-отроке разнеслась по
всей округе. Между прочим, взгляд на
современность у православных и раскольников
оказался общим. Так, Савватий учил молодого
Клюева:
Узнай, лосенок, что отныне
Затворены небес заставы,
И ад свирепою облавой,
Как волк на выводок олений,
Идет для ран и заколений
На Русь, на Крест необоримый.
Уж отлетели херувимы
От нив и человечьих гнезд,
И никнет колосом средь звезд,
Терновой кровью истекая,
Звезда монарха Николая,-
Златницей срежется она
Для судной жатвы и гумна!
В своей поэме автор с большим
уважением говорит о схимниках и с теплым
чувством вспоминает об этом периоде своей жизни:
"И было в келье мне как храме, Как в тайной
завязи зерну..." В современной научной
литературе , однако, существует другое мнение на
этот счет: "Аскетический образ жизни...
пришелся юноше не по душе. Общительный характер,
которым он был наделен от природы, его страстный
интерес к окружающей жизни, не понравились
монахам с самого начала. За молодым прислужником
( правильно: послушником. - В.Б.) был установлен
тщательный надзор. Это вызвало с его стороны
открытое недовольство. После одного обьяснения с
"братьями" Клюев ушел из монастыря "(
Н.Неженец ).
"В калигах и посконной
рясе" Клюев возвращался с Кольского
полуострова в родные места: "Голубоокий и
пригожий, смолисторудый , пестрядной, Мне
улыбался край родной..." Но здесь его ждало
тяжелое испытание: дома умирала мать.
Попрощаться с ней из разных мест прибыли
"китежане" - люди невидимого града, пришли
даже три старца из Персии. Успение ее было тихим и
светлым:
Николенька, моя кончина
Пусть будет свадьбой для тебя,-
Я умираю не кляня
Ни демона, ни человека.
Клюев потреял мать в точный
срок, ею предсказанный. Прасковье Дмитриевне
было тогда 37 лет. Удар для Николая оказался
настолько сильным, что он" упал замертво и
лежал три дня недвижимо. Стали считать и его
умершим. Но вдруг он страшно закричал и открыл
глаза.
Придя в себя, он вот что
рассказал: маменька явилась ему светлая, живая,
окруженная светлым облаком. Взяла его на руки (он
видел себя в возрасте четырех-пяти лет ) и
полетела с ним. Ничто им не было препятствием; они
пролетали необьятные пространства : виделись
глубокие пропасти, много страшных чудовищ, ветры
сильные, бури огневые. Коля очень боялся. Мать
успокаивала его, держа на руках. Но вот они
прилетели в чудное, тихое место - и перед широкой
беломраморной лестницей, уходящей в необозримую
высь, остановились. Параскева опустила Коленьку
с рук и поставила у лестницы. Взяла за руку - и они
стали подниматься по лестнице. Но поднявшись
всего лишь на несколько ступеней, несмотря на
усердное моление маменьки взять сына с собой, они
вдруг услышали громовой голос "Не готов!" - и
все исчезло (публикация А. Михайлова).
Третья глава "Песни..."
("Гнездо третье") - наиболее загадочная. В ней
рассказывается о событиях 1914-1916 годов: о Великой
войне (ее еще называют Первой мировой) и убийстве
Григория Распутина. В начальных двух частях
главы действует эпизодическое лицо: призванный в
армию из лопарских мест "лебеденок" Алеша.
За русскую картинную стать ("королевич
Бова!") его отправляют на службу в царское село.
Клюев, расчитывавший, вероятно, сделать
"птенца" Алешу главным героем "третьего
гнезда" (сам поэт по нездоровью был освобожден
от военной службы ), все-таки не решается доверить
ему совершить важнейший сюжетный ход - провести
идейный поединой с Распутиным:
Слишком тяжкая выпала ноша
За нечистым брести через гать.
Чтобы смог лебеденок Алеша
Бородатую русскую лошадь
Полудетской рукой обуздать!
В стихотворении поэта это имя
встречается довольно часто ("Меня Распутиным
назвали..." и др.); Клюев, по его собственному
свидетельству, был с ним знаком, встречались они
неоднократно и отношения их друг с другом
складывались непросто. Спор Клюева с Григорием, -
и в жизни, и в 3 главе поэмы - имел не только личный,
но и своеобразный нравственно-религиозный
подтекст. Распутин являлся, как и Клюев, одним из
лидеров русского раскола, одним из вождей
духовных христиан, так называемых
"хлыстов-староверов". Привычный всем нам
образ развратника и шарлатана был навязан
"желтой" прессой еще при его жизни. Но не все
было так просто. По свидетельствам
современников, Распутин обладал философским
складом мышления, тонким политическим чутьем, и
согласно своим убеждениям, проводил
последовательно христианско-демократическую
линию, целью которой была реформа православной
церкви: "Мой бог обрядней, чем Христос..." Все
это в определенной степени способствовало
потребностям крестьянской массы. Но Клюев угадал
в нем нечто иное, более опасное, чем обычное
реформаторство - личину лжепророка. "Я
маленький Христос,"- говорил Распутин. И царь
дал ему другую фамилию - Григорий Новых, что
означало: Новый Христос.
В Царском Н.Клюев впервые увидел
Николая 1I - в саду, который, "Уже померкший, Весь
просквозил нетопырями, Рогами, крыльями,
хвостами...":
Свершилось. Семужный,
Поречный, хвойный, избяной,
Я повстречался въявь с судьбой
России - матери матерой,
И слезы застилали взоры...
Любовь к царю и страх за его
будущее, а значит, - и за будущее России приводит
поэта к мысли "выкогтить заклепку" -
Распутина - "Их Царскосельского котла, Чтоб не
слепила злая мгла Отечества святые очи!"
Фантастическим образом в ту декабрьскую ночь,
когда "бес" был приговорен Юсуповым и
Пуришкевичем к смерти, Клюев оказывается возле
Черной речки вместе с Есениным, которого он
называет "богоданным", "вещим" братцем
(в конце 1916 года поэт, действительно, выступал
вместе с Есениным на поэтических вечерах в
Петербурге). Они оказываются свидетелями
последних минут жизни Григория Распутина. Клюев
выносит ему свой неумолимый приговор:
России, ранами обильной,
Ты прободал живую печень,
Но не тебе поставит свечи
Лошкарь, кудрявый гребнедел!
Есть дивный образ, ризой бел,
С горящим сердцем, солнцеликий...
Может оказаться, что поэт
придает этому событию слишком большое
знгачение... Увы, "убийство ближайшего
советника императора в конце декабря 1916 года
стало поворотным пунктом в истории Российского
государства и российского народа... Царь отрекся
от престола, его арестовали. Глава Временного
правительства А.Ф.Керенский, едва получив власть,
первым делом приказал найти могилу старца
Григория, выкопать гроб с его телом и привести в
Петербург; гроб неделю прятали на конюшне. Потом
по личному распоряжению Керенского гроб с телом
Распутина отвезли за город и в лесу сожгли,
торопливо составив акт" (В.Фалеев). Так
закончилось еще одно действие кровавой трагедии
России (два года спустя сожгут тела царя и его
семьи).
Заключительные две части
последней главы "Песни..." (второй вариант
названия поэмы - "Последняя Русь") завешают
ее идейно-тематическую и образную канву.
Современная действительность для Клюева -
"лихие тушинские годы", где "правят
бесы", пожирая "то коня, То девушку, то храм
старинный..."; где молитва. милостыня, даже
обычная ласка - "пороки" индустриального
"прогресса"; где окно с "девичьей
иголкой" -
Заполыхало комсомолкой,
Кулачным смехом и махрой
Над гробом матери родной!
Поэт обращается к
"посмертному другу", т.е. к читателю:
Бежим, бежим, посмертный друг,
От черных и от красных вьюг,
На четверговый огонек,
Через Предательства поток,
Сквозь Лес лукавых
размышлений...
Единственный путь к возрождению
Руси для Клюева - Вера:
Святая Русь, мы верим, верим!
И посохи слезами мочим...
До впадин выплакатиь бы очи,
Иль стать подстрешным воробьем,
Но только бы с родным гнездом...
Ибо то. что происходит в России -
часть общемировой схватки сил добра и зла и
"религиозный смысл этих исторических событий
не вызывает сомнений. Стремились уничтожить
Россию как престол Божий. русский народ - как
народ-богоносец" (митрополит Иоанн). Надежда у
Клюева одна - на будущие поколения россиян:
Святые девушки России -
Купавы, чайки и березки,
Вас гробовые давят доски,
И кости обглодали волки,
Но грянет час - в лазурном шелке
Вы явитесь, как звезды, миру!
Ведь живет же в глубине Руси.
укрытая кедровым шатром, дочь у давно овдовевшей
подруги Прасковьи Дмитриевны - Арины - дочь Настя.
И Любовь ее - тоже единственная и неизменная -
любовь к Богу:
Вся в бабку, девушка в
семнадцать
Любила платом покрываться
Но брови, строгим, уставным,
И сквозь келейный воск и дым
Как озарение опала,
Любимый облик прозревала...
Действие поэмы разворачивается
на огромных пространствах России, но в тексте
упоминаются и Лапландия, и Шираз, и Кавказ, и
Индия. "Песнь..." имеет все три временных
измерения: настоящее, прошлое и будущее, они
свободно входят друг в друга. Ритмическое ее
строение разнообразно: звучат и колыбельная
песня ( "Усни, мой совенок, усни!.." ), и сказ, и
частушка; не чужды ее словесной ткани узорные
притчевые отрывки, лирические протяжные песни, а
также ритмы былин и баллад. Любимая рифма
"Песни..." - парная. Фольклорная основа
произведения видна и в широком использовании
поэтом олицетворения, сравнительных оборотов,
традиционных тропов ( "Перекликалися озера",
"как березка, ровен стан...", "скатилось
солнце..." и др.) Кроме постоянных, он вводит в
текст неожиданные эпитеты: слюдяной мрак,
янтарное яичко, бисерный органец. Нередки в поэме
русские сказочные образы: Финист-Ясный сокол,
Василиса Прекрасная, Роман-царевич (которых
полонил "ворог котобрысый" и "приволочил
красоту на рынок"); образы общемифологические:
птица Сирин, Алконост, Левиафан. Индивидуальная
особенность поэта - его любовь к составным
словам: чудодейный, сизобрад, смолисторудый и т.п.
Словарь у Клюева, как всегда, богатейший: от
религиозной лексики (акафист, Утоли Моя Печали,
Покров и др.) - до просторечий: бает, не замай
(особенно в 3-й главе).
Однако, самая интересная и, к
сожалению, малоисследованная особенность его
поэтики - образная символика. Система его
поэтических символов близка народной. Таковы
образы-символы животных: кукушка - предвестница
несчастья; белая лебедушка - девица-невеста;
ворон - вестник страха; змея - зло, смерть; конь -
счасть, свобода; неба и небесных светил: звезда -
счастье, красота, духовная чистота; небо -
красота, счастье, святость; солнце - жизнь,
радость; закат солнца - смерть; заря - девичья
красота; Стихий, погодных условий, времени суток:
метель - рок, судьба; ветер - горе; дождь - слезы;
туман - печаль, слепота, смерть; день - жизнь,
добро; ночь - смерть, зло; Пространств земли и
воды: дорога - судьба; река - разлука, расставиние;
Примет быта: дом - уют, прочность, счастье; деревня
- жизнь крестьянства; храм - святость. Инспользует
поэт цветовую символику ( голубой цвет - чистота,
святость; черный - смерть, печаль; белый - чистота,
целомудренность, святость; зеленый - молодость;
красный - любовь, красота) и символику чисел (3, 7 -
счастливые цифры; 9,6 - роковые).
Как и все творчество Николая
Клюева,"Песнь о Великой Матери" -
значительное и глубокое явление, и этот
первоначальный анализ поднимает лишь
поверхностный пласт его содержания. Н.Клюев
обладал богатейшими запасами народной
художественной и философской мысли, огромной
культурой. В своих текстах "он опирался на
самый широкий круг источников, полное выявление
которых требует коллективных исследовательских
усилий" (Э.Мекш). Но уже сейчас очевидно, что
клюевские противопоставления: мировая культура -
варварство; традиции русской культуры - западная
цивилизация; традиции народа - "советская"
культура; крестьянская культура - промышленная
цивилизация; народная крестьянская культура -
культура официальная - определили лицо
"почвенной" поэзии второй половины ХХ века.
"Говорят, что Есенин возник
непосредственно из Кольцова, а также из глубин
народных, - отмечал М.М. Бахтин. - Но это не так.
Кольцов - это эпизод в русской
литературе...Есенин...явился как совершенно
литературное явление из Клюева... ( День поэзии -1985
- М., 1985,С. 113). В ХХ веке поэзия Есенина оказала на
русскую поэзию и на ее читателей "совершенно
особое воздействие" (Ю. Мамлеев). "Все
русские поэты от земли, - пишет В. Цыбин, - в той или
иной мере воплощают в себе судьбу С. Есенина, его
боль, его муку жить с открытым сердцем..."
(Судьбы русских поэтов, ж-л "Молодая
гвардия", 1997, ь 1,С. 220).
"Со времен Кольцова в русской
поэзии тянется одна золотая нить, связанная с
народным ладом, - писал Ю. Кузнецов. - Она прошла
через Некрасова и Никитина, на краткое время
посеребренная Клюевым, дошла до Есенина, а от
него через А. Прокофьева дотянулась до Н.
Тряпкина..."(497 ,С. 78). Новокрестьянская поэзия -
одно из неповторимых проявлений художественного
сознания века. Во многом ее продолжением явилось
творчество А. Твардовского, М. Исаковского, Н.
Рыленкова, А. Прокофьева и А. Яшина, хотя "школы
не было, так как черты эти существовали у каждого
порознь, не объединенные общей мыслью."(463 ,С.
120). Школа появилась позже: "Между последними
стихами Клюева, Есенина, Клычкова и этими
строками Рубцова ("...никогда Природа здесь не
знала потрясений"), а также других современных
ему поэтов крестьянской ориентации - расстояние
в добрую полсотню лет. Но черты, объединяющие их,
ощутимы и в музыке стиха, и в "деревенских"
образах, и в неповторимой интимно-утвердительной
интонации, в целом же их поэзия является
выражением "особого рода художественного
сознания, связанного с крестьянским трудом, с
древними крестьянскими воззрениями на природу, с
особой символикой и лексикой, освещенными
многовековым опытом, с непогасшими, невыцветшими
по сей день яркими красками языческой
образности." Генетическая связь
новокрестьянской поэзии с новейшей лирикой
"родины милой" несомненна."( 362 ,С. 270). Н.
Сидоренко, руководитель семинара в Литинституте,
в отзыве на дипломную работу Рубцова писал:
"Может показаться, что в отдельных стихах Н.
Рубцова слух улавливает "есенинские"
интонации. Возможно. Но это не подражание, а
национальное сродство творчества, и тут С.А.
Есенин в чем-то помог младшему брату, в чем-то его
поддержал и утвердил."(261).
Некоторые проблемы типологии
литературных направлений
В 1980-м году А. Пикач с некоторым
раздражением заметил: "Всее следят за сменой
"громких", "тихих", "медитативных"
и прочих. Словно бы лирику каждые пять лет
охватывают новые порывы. Но школы не меняются.
Они соседствуют." (По границе прошлого с
грядущим... ,ж-л "Вопросы литературы", 1980, ь 8
,С. 4). А. Пикач был прав по существу, но использовал
не тот термин. Правильнее было бы сказать так:
"Направления не меняются. Они соседствуют."
Вообще термины "школа" и "направление"
часто путают. Например, в свое время многие
отметили "условность терминологического
определения "тихая лирика", которое,
конечно, не отражало в полной мере своеобразия
поэтического направления..." (Климова Г.П. Б.
Корнилов и Н. Рубцов - Художественный опыт
советской литературы. - Свердловск, 1988 ,С. 44).
Впрочем, в большинстве случаев критики не видели
особой надобности в четкой терминологии и
пользовались общепринятыми определениями. На
пагубность подобной практики обратил внимание В.
Ковский: "Порой критика и литературоведение
ограничиваются указанием на "стилевые
течения", хотя одной стилевой близости для
объединения писателей в художественное течение
явно не достаточно. Как правило, остается
невыясненным, на какой идейно-эстетической
основе подобная близость возникает и в какой
степени она вообще должна присутствовать, чтобы
разговор о стилевом течении получил научную
обоснованность." (Ковский В.Е. Литературный
процесс 60-79-х годов, М., 1983 ,С. 149). Хотя и он сетовал
на то, что "ни один из терминов в такой
"неточной" науке, как литературоведение, не
может претендовать на адекватно полную передачу
характеризуемого им художественного явления."
(Там же ,С. 200).
В своих "Лекциях по
эстетике" Гегель определил литературные
направления как особые типы мировоззрения и
вместе с тем как этапы в развитии "духа". В
России в качестве термина слово "направление
впервые было использовано в декабристской
критике. Программная статья В.К. Кюхельбекера,
напечатанная в альманахе "Мнемозина" за 1824
г., носит заглавие "О направлении нашей поэзии,
особенно лирической, в последнее десятилетие."
В этой статье раскрывалась общая
идейно-художественная направленность поэзии
того времени, использовалось в ней и понятие
"школа". Об общей направленности творчества
писателя или литературы определенного периода (с
использованием и другого термина: "школа")
писали А. Бестужев, И. Киреевский, В. Белинский, Н.
Чернышевский, Добролюбов.
В советское время в 20-х г.г. они
почти перестали употребляться, в Литературной
энциклопедии 1934 года термин "направление"
отсутствовал вообще. В дальнейшем наблюдался
разнобой в использовании понятий "течение",
"направление", "метод".
В 1957 году Б. Реизов отнес одно из
самых употребительных понятий - художественное
направление - к числу самых неразработанных. Со
временем, постепенно стало складываться
"представление о литературе как механизме
сложных взаимодействий...оно...обязывает не
ограничиваться изучением отдельного
произведения в качестве изолированного объекта,
поскольку это означает, в сущности, отказ от
научного познания." (Глинкин П. Е. О некоторых
закономерностях в литературном движении 1960-1970-х
годов, ж-л "Русская литература", 1976, ь 1 ,С. 55).
В 1976 году П. Глинкин посвятил
проблеме поэтического направления специальную
статью. В ней он писал: "Иной уровень
представляют литературные конгрегации вида школ
и течений, а также направлений, если последнее
понимать не как синоним слова "метод", но в
более узком, традиционном смысле... Если
типологическое единство предполагает
сочетаемость определенных признаков, то на
уровне школ, течений и направлений это
обязательно с о д е р ж а т е л ь н ы е признаки."
(Там же ,С. 61).
За рубежом так же прекрасно
понимали необходимость использования в
литературоведческих исследованиях
сравнительно-типологического метода:
"Сравнительный метод... дает нам ключ к
установлению сходств и различий сопоставляемых
объектов и в этом смысле является
универсальным... Без сравнения трудно понять -
даже в пределах одной национальной литературы -
динамику процесса, проникнуть в механизм
наследования и смены традиций, накопления
художественных ценностей." (Д. Дюришин) ;
"...любой текст обретает существование лишь
после того, как он подвергнется классификации в
соответствии со своей ценностью." (Р. Барт ).
Близость типологического и
сравнительного изучения литературы как раз и
состоит в том, что "то и другое предполагает
сопоставление литературных явлений как исходное
начало их научного анализа. Однако не всякое
сравнительное исследование литературных фактов
представляет собой исследование типологическое.
В отличие от сравнительно-исторического подхода
к литературе типологическое ее изучение
предполагает выяснение не индивидуального
своеобразия литературных явлений и не просто их
сходных черт, и не связей как таковых, а раскрытие
тех принципов и начал, которые позволяют
говорить об известной литературно-эстетической
общности, о принадлежности данного явления к
определенному типу, роду." (Храпченко М.Б.
Типологическое изучение литературы и его
принципы - Проблемы типологии русского реализма,
М., 1969 ,С. 12). Причем нужно учитывать и тот факт, что
"типологическое единство в литературе -
общность не статическая, а динамическая."
("Вопросы литературы", 1968, ь 2 ,С. 59).
"Структура литературного направления не
представляет собой нечто застывшее, - отмечал М.
Храпченко, - она изменяется, отражая перемены в
творческом восприятии и обобщения
действительности... Отсюда возникает
необходимость учитывать при типологическом
изучении литературных направлений этапы их
развития. Тем самым снимается противоречие между
синхронией и диахронией." (Там же ,С. 72).
Развитие
историко-типологического подхода к явлениям
литературы началось после "оттепели"
(работы М. Бахтина, А. Лосева, В. Жирмунского, Д.
Лихачева, Г. Поспелова и др.). Однако исследований,
специально посвященных типологии определенных
литературных направлений и школ, было не так
много. В 70-е годы проблема борьбы литературных
направлений и идейных течений стала исчезать из
поля зрения исследователей, все больше времени
уделялось типологии метода, в частности,
социалистического реализма. "Практически не
нашло применения по отношению к советской
литературе 30 - 50 - 60 - х г.г. понятие
"направление" (несмотря на наличие,
например, такого значительного явления, как
"деревенская проза" 60- 70 - х г.г., имеющая ряд
признаков именно единства направленческого
типа...", - констатировал в 1990-м году Б. Кондаков
(Типология литературного процесса - Пермь, 1990 ,С.
5).
В истории поэзии наблюдалась
еще более удручающая картина. Может быть, этому
системному анализу мешало "опасение
возможности ослабления внимания к частному,
неповторимому (при рассуждениях, что в стилевых
течениях, школах индивидуальное выступает как
элемент общего и таким образом преодолевается
субъективность формы и содержания, происходит
слияние индивидуально-своеобразного с
объективным). Но типология вычленилась из
сравнительного литературоведения, а обнаружение
расхождений и тождеств между компонентами есть,
как известно, основа любого аналитического рода
познания." (Глинкин П.Е. Поиск - позиция - жанр. -
Жанрово-стилевые поиски сов. Литературы 70-х гг.
Вып. 2. Л., 1981 ,С. 120). Следовательно, сравнение не
только предполагает изучение специфики объекта
"(индивидуального, национального,
исторического); напротив, с помощью сравнения
можно установить, в чем заключается это
качество." (В. Жирмунский ).
Одно из первых определений
термина ("течение") дал А. Соколов: "Термин
л и т е р а т у р н о е т е ч е н и е обозначает те
разновидности, разветвления, изменения
литературного направления, которые возникают в
процессе его развития, отражая идейное и
общественное развитие эпохи. Термин л и т е р а т у
р н а я ш к о л а целесообразно связать с наличием
у определенного круга писателей и поэтов,
образующих литературное направление,
определенной художественной программы,
определенной системы литературных эстетических
принципов." (Изв. АН СССР. Оля, 1962, Т. 21, вып. 5. ,С.
401). Г. Поспелов не видел особых различий между
терминами "течение" и "направление":
"...Идейно-литературное течение - это
творчество группы писателей той или иной страны
и эпохи (большой или совсем маленькой группы - это
бывает по-разному), отличающееся общностью своей
п р о б л е м а т и к и и обычно развивающееся
преемственно на протяжении определенной ступени
национального развития." (Поспелов Г.Н.
Проблемы исторического развития литературы, М.,
1972 ,С. 259). На взгляд И.Ф. Волкова, "понятие
художественного течения наиболее определенно
разработано в теоретических трудах Г.Н.
Поспелова. С его точки зрения, течение - это
общность художников на основе единства
социально-идеологической позиции, поскольку она
нашла выражение в содержании их художественного
творчества (в их "идеологическом
миросодержании") по терминологии Г.Н.
Поспелова." (Волков И.Ф. Теория литературы, М.,
1995 ,С. 160). В статье А. Гуревича
(Литературоведческий энциклопедический словарь,
1987) подробнее сказано об отличительных
особенностях направлений и школ: "В
соответствии с наиболее распространенной точкой
зрения понятие "направление" фиксирует
общность глубинных духовно-эстетических основ
художественного содержания, обусловленную
единством культурно-художественных традиций,
однотипностью миропонимания писателей и стоящих
перед ними жизненных проблем, а в конечном счете -
сходством эпохальной культурно-исторической
ситуации. Но само миропонимание, т.е. отношение к
поставленным проблемам, представления о путях и
способах их разрешения, идеологические и
художественные концепции, идеалы писателей,
принадлежащих к одному направлению, могут быть
разными. В этом отношении направления отличаются
от литературных группировок и школ,
предполагающих непосредственную
идейно-художественную близость и
программно-эстетическое единство их
участников" ( С. 232 - 233) ( т. е., отношение школы к
направлению - отношение части к целому. - В.Б.). В
данной работе за основу взято определение
направления, сформулированное И.Ф. Волковым.
* * *
Во второй половине 50-х годов в
русскую литературу вступили будущие "тихие"
лирики: В. Соколов, А. Передреев, С. Куняев. Начало
60-х - время "громкой", или "эстрадной"
поэзии (Р. Рождественский, Е. Евтушенко, А.
Вознесенский). Середина и конец 60-х годов уже
прошли под знаком "тихой" лирики (Н. Рубцов,
А. Прасолов, В. Казанцев, О. Фокина, уже
упоминавшиеся В. Соколов, А. Передреев, С. Куняев).
Критики, назвав их "тихими", тем самым
искусственно ограничили данное направление
рамками поэтической группы. Они не обратили
внимания на то, что подобная лирика появилась еще
в 50-х годах (сборники В. Соколова, Н. Тряпкина, С.
Викулова, А. Романова, ранние стихотворения Н.
Рубцова), просто ее не было слышно в шуме
"эстрады". В тот период "размежевание в
поэзии получило более острые формы, чем в
прозе". (287 ,С. 87). Подобно тому, как в Х1Х веке
официальная идеология "самодержавия,
православия и народности" с явным недоверием и
опаской относилась к славянофилам и
"почвенническому" направлению в литературе,
в 60-х годах ХХ века писателей, связанных с землей,
с деревней, "характеризовали как
неославянофилов, защитников регресса и
апологетов антиисторизма". (287 ,С. 87). Эти
гонения в полной мере испытали на себе
"тихие" лирики. А. Дементьев писал в 1969 году:
"Нельзя не удивляться тому, что целый хор
критиков и поэтов с таким усердием разрабатывает
тему об уважении к старине именно как
"церковную" тему. Программа КПСС обязывает
нас вести непримиримую борьбу..." (469 ,С. 235). В 70-е
годы, несмотря на постепенное разложение
партийно-государственных структур, гнет цензуры
оставался по-прежнему сильным, однако
необычайный взлет интереса к истории, к истокам,
возникший в 60-х годах, затормозить было уже
невозможно. Пошли в рост "массовые почвенные
силы" (А. Ахиезер), которые "вышли из почвы
(т.е. из низов)." (262 ,С. 189). "Сегодня, - писал А.С.
Карпов, - когда открывающийся перед человеком мир
становится все более широким, очень важно не
утратить органической связи с родной землей."
(482 ,С. 259). С почвенничеством связывал процессы,
идущие в литературе, в частности, в
"деревенской" прозе и "тихой" лирике,
даже Ф. Кузнецов, называя ее "идеологической,
консервативной линией." (506 ,С. 230). К середине 70-х
годов термин "тихая" лирика почти полностью
исчез из критического обихода, одновременно в
стане "тихих" произошла дифференциация,
после которой почвенническое "ядро",
"целое направление в поэзии" (В. Акаткин)
продолжило свою эволюцию (сборники А. Передреева,
Н. Тряпкина, Б. Примерова, И. Лысцова, О. Фокиной, В.
Казанцева, Ю. Кузнецова и др.). Не прекращалась
идеологическая, эстетическая и политическая
борьба и в 80-е годы, в том числе и в литературе. Со
второй половины 80-х годов наблюдалось
повсеместное стремление разных народов нашей
страны, в том числе и русского народа, к
государственной и культурной самостоятельности.
Несмотря на то, что популярность поэзии в это
время снизилась, споры поэтические бушевали не
менее яростно, чем политические. Сохранилось
размежевание поэтов и в 80-х годах: теперь их
разделили на "традиционалистов" и
"модернистов".
Терминологическая путаница
всегда мешала литературоведам. Названия двух
основных направлений в русской поэзии менялись
на протяжении трех десятилетий с невиданной
быстротой, легкостью, а порой и легкомыслием.
Каких только определений и ярлыков они не
получали: и "интеллектуалисты" против
"описательщиков", и "громкие" против
"тихих", и "авангард" против
"народников"... Известно,что почти любой спор
в науке - это спор о терминах. В меру условный,
термин "почвенное" направление с течением
времени устоялся и утвердился как в критике,
публицистике, так и в литературоведении. Еще в 1961
году Л. Аннинский в статье "Корни и побеги"
отметил, что "поэтическое направление, о
котором мы будем говорить, называют в критике
"деревенским", "почвенническим"...
Поколение это, которому не досталось огневой
военной юности Е. Винокурова и Б. Слуцкого,
почувствовало себя окончательно взрослым в
середине пятидесятых годов"..." Здесь иные,
как мы условно говорим, - крестьянские корни."
(445 ,С. 607-608). Восемь лет спустя А. Михайлов,
чувствуя категоричность таких определений, как
"деревенские", "крестьянские", тем не
менее свел этих поэтов в одно "крестьянское
течение", предлагая отличать лириков по
"органической связи их с землей" (533 ,С. 254). В
альманахе "День поэзии-76" (33), в ответах на
анкету "Сегодня и завтра нашей поэзии" В.
Кожинов выделил направление "так называемой
деревенской поэзии", А. Михайлов говорил о
"деревенском крыле" в поэзии, о
"деревенской лирике", а подвел итог В.
Чалмаев, назвав и поэтов, и прозаиков подобной
ориентации "почвенными авторами".
"Почвенное направление",
"почвенные" поэты, поэты-"почвенники" -
все это разновидности самоназвания. Может быть,
точнее всех сказал о них А. Передреев: "Конечно,
все они абсолютно разные, друг на друга не
похожие, но всех их объединяет одна почва. Эта
почва родины, природы, деревни - главный учитель
Николая Рубцова." (543 ,С. 351). Кстати, Н. Рубцов не
признавал термина "деревенская лирика",
хотя говорил о "деревенской теме" в своем
творчестве: "Оторвались от деревни и не пришли
к городу... А у меня есть тема своя, данная от
рождения, деревенская... Я пишу о ней, как
Лермонтов о Родине". (460). "Поэты, пишущие о
деревне, - отмечал Н. Старшинов, - уже не выглядят
сейчас такими "чисто" деревенскими, как,
скажем, поэты, писавшие двадцать и более лет
назад." (573 ,С. 9). Не случайно В. Солоухин
выступил против термина "деревенские
поэты", хотя считал, что есть "деревенская
тема" (425). Более последовательны в
терминологическом отношении С. Куняев и В. Цыбин.
Для них поэты этого направления (Б. Примеров, Н.
Рубцов, А. Передреев и многие другие) - "русские
почвенные поэты" (589 ,С. 224). Вот что по этому
поводу сказал А. Ланщиков: "Вскоре после того,
как появился термин "деревенская проза",
появился было и термин "деревенская поэзия",
последний как-то не прижился, но все же многое в
творчестве Жигулина, Рубцова и некоторых других
поэтов объяснялось их деревенским
происхождением". (338 ,С. 41). В 1980 году Г. Седых уже
говорил о "полосе почвенничества" у многих
поэтов нашего столетия"(565 ,С. 35); о
"национальной почве" у поэтов этого
направления рассуждал А. Павловский (316), широко
употребляли термин И. Роднянская, Г. Малышева(355) и
другие литературоведы.
"Почвенное" направление
своими корнями связано с крестьянской культурой
и мировоззрением, но назвать его
"новокрестьянской" поэзией нельзя, т.к. этот
термин уже имеет в науке точный адресат и
временные рамки. "Почвеннической" - тоже,
из-за ассоциации с известным направлением Х1Х
века. Определение "тихая" лирика оказалось
некорректным, неточным и, в конце концов,
несостоятельным, как и определение
"деревенская" проза. Оба эти названия ущли в
прошлое, в историю литературы. "Крестьянской
линией" в русской поэзии данное направление
назвать также нельзя, т.к. в основе его -
мировоззренческие установки, а не происхождение.
К тому же многие из так называемых
"крестьянских" поэтов давным-давно живут в
городах (О. Фокина, Ю. Кузнецов, Э. Балашов и др.).
Поэтому и был выбран термин, сохраняющий и связь
с традицией, и идеологический подтекст, и не
вызывающий упреков в поверхностности. В научный
оборот он был окончательно введен в 1991 году (266).
Поэты этого направления
"пользовались заслуженным вниманием, так как
верно схватывали и выразительно передавали те
стороны современного сознания, которое
социальная психология называет маргинальным,
т.е. одновременно несущим в себе черты разных
общественных сфер, в данном случае - городской и
деревенской." (316 ,С. 234). О подобном явлении в
прозе писали В. Сурганов, А. Газизова, Л. Вильчек и
другие исследователи. Так, В. Сурганов полагает,
что "практически оно получило наиболее
ощутимый общественный импульс именно с начала
60-х. Писатели, избравшие его, обращаются к тем,
кто, по образному выражению В. Шукшина, стоит
одной ногой на речном берегу, другой же - на борту
отчалившей от этого берега лодки. Кто,
переселившись из деревни в город, приносит сюда,
в новую для него деловую, нравственную, бытовую
атмосферу крестьянские воспоминания и привычки,
представления о труде, домашнем укладе, семье.
Происходит взаимодействие, нередко
драматическое, переплав обоих начал, порождая
явление, обозначенное термином
"маргинальность", привлекшее внимание
многих современных мастеров". (418 ,С. 619). К
сожалению, применительно к поэзии эту тему
истолковывают исключительно "как тему
"ностальгии" по старому укладу, как тему
"раздвоения души" между городом и деревней.
Такой подход к ней был бы слишком легким.
Когда-то, как мы знаем, и поэзию Есенина пытались
уложить в эту "хитроумную" схему." (288 ,С.
462).
Понятие "почва" давно уже
стало многозначным. Философ И. Ильин писал о доле
русского народа: "Первое наше бремя есть бремя
земли... Второе наше бремя есть бремя природы... И
третье наше бремя есть бремя народности". (481 ,С.
23). Из одного только этого высказывания видно,
насколько связаны между собой эти понятия.
"Первоосновой"
почвенничества стал язык: "Многим из нас, -
говорит А. Романов, - вышедшим из деревень,
здорово повезло: с самого дня рождения наши зыбки
окунулись в народную речь, как в животворящую
купель... ...Слух деревенского детства еще не
осознанно, но уже празднично долетал до корневых
глубин родного слова, до тех сокровенных завязей,
которые звучали во времена, может, раннего
славянства." (561 ,С. 6). У поэтов этого
направления стремление к "почве" проявилось
и в особенном, свойственном только им почти
профессиональном отношении к фольклору. В 50-х
годах Н. Рыленков, В. Боков, С. Викулов работали
как фольклористы: собирали частушки и песни,
выпустили несколько сборников ("Живая вода"
Н. Рыленкова, "Русская частушка" В. Бокова,
"Антология вологодской частушки" С.
Викулова). Чуть ранее А. Твардовский написал
несколько "песен" для Государственного
русского народного хора им. Пятницкого, среди
которых более половины - частушки: "Шуточные
частушки подруг невесты", "Частушки жениха и
его друзей", "Плясовые частушки",
"Частушки" и др. (174). В 60-х - 70-х годах Ю.
Адрианов "как фольклорист исследовал песенный
быт многих деревень и сел Приволжья" (600 ,С. 27),
собирал народные песни Б. Примеров, много сил
отдал изучению фольклора, мифа и пропаганде
трудов А.Н. Афанасьева Ю. Кузнецов.
В 1991 году А. Агеев в своей
концептуальной статье доказывал, что
"почвенная" поэзия представляет собой
"особый тип мышления, корни которого уходят в
глубочайшую языческую древность". (436 ,С. 222).
Спустя пять лет Г. Белая повторила эту мысль:
"Идеология, политическая позиция,
историко-философская концепция, тематика и
поэтика "деревенщиков" на нынешнем этапе -
все это может быть понято как особый тип культуры
со своей системой этических и эстетических
ценностей, укорененных в традиционном
крестьянском пространстве старой и новой
России." (452 ,С. 55). Но ведь И. Роднянская еще
тогда, в 1991 году, поправила А. Агеева, заметив:
"Почитание земли в русской культуре
давным-давно христианизировано." (558 ,С. 55).Так,
Соня Мармеладова умоляла Раскольникова
поцеловать землю и просить прощения у
матери-земли (смесь языческих и христианских
представлений). Святые Отцы учили, что у человека
три матери: мать по плоти, крестная мать и
мать-земля (Россия). Великий грех поэтому -
сквернословить, плевать на землю, а покидать
Россию - все равно, что бросать свою мать.
"Почвенники" скорее по зову сердца, чем
осознанно, понимали это. Духовная основа
отсутствовала, но зерна евангельских истин
падали в подготовленную почву. "Земля - смысл
земной жизни, обожение ее - вот центр
почвенничества", - писал П. Флоренский (423).
В древности слово
"крестьянин" буквально означало:
"крещеный человек", "христианин" и
только потом - земледелец. Поэтому сельчане в
советское время были не крестьянами, а
колхозниками (теперь их упорно стремятся назвать
фермерами). Религиозный смысл названия был
утерян почти полностью, хотя и в психологии, и в
мировоззрении сельских жителей (как и во всем
русском народе) в частичном, искаженном виде
христианские ценности сохранялись. Кстати,
"почвенную" поэзию и по этой причине назвать
"крестьянской" нельзя, и "деревенской" -
тоже. Тем самым все сведется лишь к тематике. В
отличие от течения, в основе которого -
социально-идеологическая позиция, литературное
направление - более протяженное во времени
явление, это "единство творчества писателей по
общему типу художественного содержания, прежде
всего в зависимости от того, в чем, в какой
стороне жизни художник видит основной, высший
смысл человеческого существования или, напротив,
корень, причину бед и мучений человека." (283 ,С.
161). И сейчас не над темой "деревни", а над
"темой о России" бьется немало истинных
поэтов, чье чувство - высшей, гарантированной
судьбою пробы." (А. Агеев (436, С. 221)).