Пьесу "Нахлебник" И. С. Тургенев написал после "Неосторожности", "Безденежья", комедии "Где тонко, там и рвется". Каждая из предыдущих разрабатывала особый тип конфликта: философско-психологический в "Неосторожности", философско-бытовой в "Безденежье" и любовно-психологи-ческий в "драматической пословице". Теперь писателя заинтересовало социальное бытие человека, степень его влияния на личностные качества людей. Возникла необходимость включить в контекст драматургических размышлений еще один вариант несоответствия между желаемым и действительным, а именно: расхождение, несовпадение общественного статуса человека и его внутренних притязаний.
Социальная ущербность станет основой существования главных действующих лиц в трех пьесах Тургенева: "Нахлебник", "Холостяк" и "Провинциалка". Сразу обращает на себя внимание сходство их названий, состоящих из одного слова и указывающих на положение центральных персонажей в обществе с точки зрения материальной состоятельности, семейного статуса, места в структуре цивилизации.
В "Нахлебнике" мотив унижения как вынужденной формы существования человека зафиксирован заглавием пьесы, на нем сделан акцент и в афише произведения. До "Нахлебника" Тургенев не использовал таких развернутых характеристик действующих лиц при их перечислении. Помимо возрастных данных, привычных для писателя, в афише раскрыты и прямо представлены нравственные черты почти всех персонажей, их моральные качества. Следовательно, автору важно заранее сформировать читательское отношение к большинству героев, не направляя сценическое внимание на постижение их человеческой сути.
Из афиши "Нахлебника" видно, что "заселяют" пьесу люди в основном жестокосердные, не знающие жалости и сострадания, причем на разных уровнях социальной значимости, от господ до слуг.
Первые представлены Павлом Николаевичем Елецким, петербургским чиновником, который "холоден, сух, неглуп, аккуратен . Человек дюжинный, не злой, но без сердца"; Флегонтом Александрычем Тропачевым, богатым помещиком, бывшим кавалеристом, "по природе грубоватым и даже подловатым". При нем "нечто вроде адъютанта", Корпачев, "очень глупый человек".
Слуги охарактеризованы с не меньшим вниманием. Нарцыс Константинович Трембинский, дворецкий и метрдотель Елецких, "пронырлив, криклив, хлопотлив. В сущности, большая бестия"; управитель Егор Карташов, "пухлый, заспанный человек. Где можно крадет"; кастелянша Прасковья Ивановна, "сухое, злое и желчное существо" (249; II, 114).
На этом мрачном фоне выделяются характеристики Ольги Петровны Елецкой, жены петербургского чиновника, хозяйки имения, которая названа "добрым, мягким существом", да Ивана Кузьмича Иванова, очень бедного соседа, "смирного и молчаливого существа, не лишенного своего рода гордости" (249; II; 114).
Только один персонаж не снабжен никакими авторскими комментариями относительно его нравственных качеств - Василий Семеныч Кузовкин. О нем сказано только, что "носит сюртук со стоячим воротником и медными пуговицами", а до этого даны сведения о его бесправном положении, несмотря на благородное происхождение: "дворянин, проживающий на хлебах у Елецких" (249; II; 114). Сам автор исключение образа Кузовкина из общей схемы афишного знакомства объяснял в беловом автографе следующим образом: "Эта роль назначена Михайле Семенычу (Щепкину - С. П.); следовательно, мне прибавлять нечего. Он из нее сделает все, что захочет" (254; 21). Однако прослеживается в этом и более значимый художественный смысл.
Кузовкин - персонаж центральный, о чем свидетельствует заглавие пьесы и совпадающие с ним сведения из афиши о положении Василия Семеныча в чужом доме, именно его чувства и поступки определяют движение действия. Автор "минус-приемом" сразу выделяет его из общего ряда, заставляя обратить на этот персонаж более пристальное внимание и именно на нем сосредоточить основной интерес читателя.
В развитии образа Кузовкина просматриваются три действенных стадии, связанных со сменой мотивационных моделей поведения персонажа: унижение (приживала и шут), бунт-признание (мститель), благородный отец, жертвующий своим самолюбием во имя счастья дочери.
Первый этап сценического повествования о Кузовкине - самый длительный и обстоятельный. Тематически он связан с широко распространенным явлением российской действительности того времени: иждивенчество разорившихся дворян в домах богатых собратьев, получающих власть над душой и телом тех, кого они приютили. В "Записках охотника" у Тургенева образы таких несчастных тоже встречаются: старик Федор Михеич ("Мой сосед Радилов"), в свои семьдесят лет пускающийся в пляс по мановению руки хозяина, Тихон Недопюскин ("Чертопханов и Недопюскин"), выпивший "по капле и до капли весь горький и ядовитый напиток подчиненного существования" (249; III, 282).
В пьесе "Нахлебник" невыносимость подобного существования раскрывается через отсутствие у главного героя личного пространства, своего места в этом огромном барском доме (читай - во всем мире). При первом появлении Василия Семеныча в суматохе ожидаемого приезда хозяев имения дворецкий ему милостиво разрешает: "Вы можете тут в уголку посидеть" (249; II; 118); когда Иванов зовет Кузовкина спрятаться ото всех в комнату Василия Семеныча, тот отвечает: "В мою комнату нам теперь идти нельзя. Там теперь белье разбирают... Перин тоже много нанесли" (249; II; 119).
Потеря жизненного пространства сопряжена с потерей имени. Кузовкин ведь долго не поправляет Ольгу Петровну, забывшую его отчество, и покорно откликается на другое, ему не принадлежащее. На вопрос же друга, почему он не поправит хозяйку имения, с досадой отвечает: "Экой ты, Ваня! Ну, что ж тут такое - Петрович, Семеныч, ну, не все ли равно; ну, сам посуди, ты ведь умный человек" (249; II; 124). Не говорит ничего Кузовкин и Елецкому, обратившемуся к нему за столом как к Василию Алексеевичу (249; II; 138). Даже реплику Тропачева: "Ну, как вы поживаете, Имярек Иваныч?" - воспринимает спокойно и даже отвечает на нее: "Помаленьку-с" (249; II; 134).
Рабская покорность Кузовкина распаляет окружающих, пробуждает некий гнусный инстинкт человеческой природы, заставляющий испытывать власть над слабым, зависимым и беззащитным.
В сцене завтрака Тургенев показывает, как в эту недостойную игру глумления над Кузовкиным, которую затеял Тропачев, включаются все: и петербургский "цивилизованный" чиновник Елецкий, и молодой лакей Петр.
Бывший кавалерист не раз уже выставлял на общее посмешище Василия Семеныча, он со знанием дела подливает нахлебнику вина и обещает Елецкому: "Погодите... neus allons rire (мы повеселимся). Он довольно забавен - только надо его подпоить" (249; II; 134). Тропачев начинает расспрашивать бедного Кузовкина о тяжбе за владение селом Ветрово. Для Василия Семеныча - это мечта о собственном доме, надежда на обретение места в мире, возвращение достоинства. Поэтому он готов бесконечно рассказывать о всех деталях тяжбы, делиться длинной историей о смене владельцев деревни. Горячность изложения, не нужные никому подробности вызывают гомерический смех за столом. Но Тропачеву этого мало - он пытается заставить Кузовкина петь и плясать.
Нахлебник, стараясь спасти свое достоинство, отвечает: "Я вам не шут дался...". Тропачев тут же доказывает ему обратное. Окончательно споив Василия Семеныча, он прилаживает колпак к голове осоловевшего пожилого человека. Нравственное сопротивление Кузовкина сломлено, ему наглядно продемонстрировано, что он - шут. Древняя забава властьимущих обрела в этой сцене воплощение жестокого генетического напоминания, а сам эпизод, как он выстроен у Тургенева, заставляет задуматься о неистребимости во взаимоотношениях между людьми проявлений духовного насилия, власти сильного над слабым.
Дальнейшее развитие действия обращает к другой мысли - чем сильнее унижение, тем вероятнее жестокость ответного удара.
Этот момент в развитии образа Кузовкина - самый короткий, но и самый выразительный, как и полагается кульминационному эпизоду. Тургенева здесь интересует не мелодраматический эффект (Василий Семеныч открывает, что он отец Ольги), а глубина психологических процессов, происходящих в душе человека, который пытается избавиться от своей социальной малости. Признание становится формой мести, доказательством своей значимости. Как отмечает И. Серман, в этой сцене мы видим ситуацию, когда "жертва" и "тиран" поменялись местами. &;lt;...&;gt; Униженный стал унизителем. Насмешники могут испытать горечь, которую Кузовкину приходилось терпеть всю жизнь" (213; 105).
Второй акт целиком посвящен реабилитации Василия Семеныча. С одной стороны, он раскаивается в содеянном, с другой - открывает в себе глубины человечности и сострадания. Он приносит свои амбиции, притязания на значимость в жертву счастью дочери. Преодолев соблазн социального реванша, Кузовкин раскрывается как человек, не растворивший свое достоинство в унижении и угодничестве. Забота о о дочери позволила ему сохранить лицо, вернуть полное имя (он наконец находит в себе силы поправить Ольгу Петровну, напомнив свое настоящее отчество).
Не страх руководит решением Кузовкина отказаться от своих слов, а желание оградить дочь от потрясений. Взамен он получает право рассказать Ольге Петровне свою жизнь, избавиться от груза прошлого и его страшной власти над собой и узнает, что такое сострадательная забота дорогого тебе человека. "Я успела оценить вас, Василий Семеныч", - говорит Ольга (249; II; 167), и с этой оценкой готов согласиться читатель.
От сострадания и жалости в первом действии Тургенев направляет нашу эмоциональную реакцию к возникновению чувства уважения к Кузовкину, к тому, чтобы открылось внутреннему взору богатство его натуры, конфликтующее с бедностью социальной роли этого человека.
Второй акт в раскрытии данного противоречия как основного в пьесе имеет важное смысловое значение, что, однако, не сразу было оценено театром и критикой.
Когда М. Щепкин после снятия цензурного запрета на пьесу в 1862 году включил ее в свой репертуар, то ему не удалось до конца почувствовать всей новизны тургеневского принципа построения действия. А. Баженов в рецензии отмечал: "С каким умением и достоинством воспользовался он всеми разнообразными положениями и переливами своей роли в первом действии! К сожалению, нельзя сказать того же об игре Щепкина во втором действии, где он был уже много холоднее и однообразнее, чему, конечно, помогала и самая роль, не столь интересная во второй ее половине" (цит. по: 159 ; 473).
Такая оценка самой роли свидетельствует о том, что и актер, и рецензент подошли к ней с точки зрения мелодраматических канонов, приняв лежащую в ее основе мелодраматическую ситуацию за ориентир в распределении эмоциональных сил при исполнении. И тогда, конечно, после сцены признания Кузовкина в отцовстве хозяйки имения, трудно было найти для образа Василия Семеныча яркие краски во втором действии - интрига замыкалась на признании, а дальнейшее развитие текло "вхолостую".
Театр впоследствии, обращаясь к этой пьесе, вообще отказывался от второго акта, как и вовсе не обязательного. Долгое время оставалось незамеченным, что сюжетная композиция "Нахлебника" выстроена не по мелодраматической канве. Автор, развернув и закончив интригу в первом действии, во втором пристальное внимание сосредоточил на создании психологических сцен, на раскрытии внутреннего мира действующих лиц, главное место отведя Кузовкину, заставляя в этом униженном и оскорбленном "нахлебнике" разглядеть добрую, нежную и самоотверженную душу.
Достоинства второго акта будут оценены в постановке "Нахлебника" в конце XIX - начале ХХ веков. Актер Александринского театра В. Давыдов, исполнявший эту роль в 1899 году в спектакле с одним действием, а в 1916 году - в двух актах, вообще отдаст предпочтение второму акту: "Я даже не представляю, как русские актеры не могли, не могут понять красот второго акта, находя его вялым и бледным, даже как бы ненужным для создания впечатления. Второй акт безусловно сильнее и художественнее первого. Он полон несравненной психологии" (41; 104).
Психологическая глубина в "Нахлебнике" обеспечена тем, что Тургенев в пьесе сумел показать несовпадение нравственного содержания личности и ее места в социальной иерархии.