Душа ожила,
да рука замерла
От робости на полувзмахе...
Из тьмы проступают,
светясь, купола,
И призраки мечутся в страхе.
Уйми же в себе
эту подлую дрожь,
Пора жить мудрей и смелее!
Чего же стоишь ты
и в храм не зайдешь?
В нем жарко
сияет моленье!
И радость раскаянья
сердцу сладка,
Лишь встань над
греховною бездной...
И вот поднимается
к Богу рука -
Впервые,
в слезах,
троеперстно!
"Божественная светоносность, - пишет поэт, - может оказаться необходимей, чем прежде, в предстоящие годы для одичавшего в безверии и погибающего в нравственных язвах русского народа"**.
____________
* Куняев Ст. Наш современник - ваш современник // Литературная Россия. 1996. 11 октября. С. 5.
** Романов А. Искры памяти. Вологда, 1995.
Любовь к поэтическому слову в нашем краю остается и сегодня повсеместной и неистребимой. Не счесть всех выходящих на Вологодчине литературных газет, журналов, поэтических альманахов, коллективных сборников и авторских книг лирики. Зачастую их тиражи, объемы и качество оформления таковы, что вызывают черную зависть даже у москвичей. Например, издававшаяся в областном центре газета-альманах "Свеча" (названная, вероятно, в честь вологодской почти патологической страсти к школьным поэтическим вечерам "при свечах") могла успешно конкурировать с некоторыми столичными литературными журналами. В районах не менее активно работают многочисленные поэтические объединения и кружки, составляются и печатаются сборники, появляются первые книжки молодых поэтов.
В Великом Устюге, например, не так давно была воссоздана действовавшая еще в 20-х годах литературная группа "Северный перевал". Начала она с малого: задумала опубликовать несколько выпусков (!) коллективного поэтического сборника литобъединения. Первые два сборника не заставили себя долго ждать...
Но Великому Устюгу, пожалуй, далеко до Череповца, извечного соперника Вологды, - в этом городе проведено уже несколько международных (!) фестивалей бардовской песни.
Областные же поэтические фестивали, конкурсы, олимпиады проводятся в Вологде с такой же завидной регулярностью и превращаются в сплошной кошмар... - нет, не для организаторов, а для почтальонов и членов жюри: стихи приносят мешками.
Не только в районах Вологодской области и в любом ее городе, но и в каждой уважающей себя деревне есть свои поэты, причем не только любители. Это и студенты Литинститута, и авторы пухлых сборников, и даже члены Союза писателей. К слову, в Вологодское отделение Союза писателей России принимают далеко не всех, и попасть туда гораздо труднее, чем в Москве, где союзов больше, чем писателей...
В стольном граде, кстати, недавно были замечены череповчанин Александр Пошехонов и поэт из Устюжны Юрий Максин. Приятно было читать восторженные рецензии московских критиков на их сборники, приятно, что говорить... Если не знать, в каком жалком виде предстали они на страницах местной прессы. И поделом! Ведь столице невдомек, что таких поэтов в области - десятки. Это Андрей Козловский, Василий Ситников и Ольга Чернорицкая из Великого Устюга, Николай Кузнецов и Андрей Широглазов из Череповца, Лидия Теплова из Сокола, Евгений Широков из Шексны, Любовь Горшенева, Нина Журавлева, Елена Савинова из Липина Бора, Елена Фурман из Харовска, Василий Мишенев из Никольска, Михаил Карачев из Кич.-Городецкого района, Лидия Мокиевская из Кадникова, Нина Груздева, Татьяна Оманова (Бычкова), Я. Авербух, Елена Пудожгорская, Наталья Сидорова, Наталия Старикова, Инга Чурбанова из Вологды... За один только 1993 год на Вологодчине увидели свет более тридцати поэтических книг!
У этих лириков все еще впереди: и взлеты, и падения... Подобного уже никогда не испытает трагически погибший в 1992 году в армии и оставшийся навеки девятнадцатилетним Алексей Шадринов из Белозерска. В 1994 году вышла книга его прекрасных стихотворений: чистых, пронзительных, не по возрасту мудрых. Гибель этого поэта - настоящая потеря для русской поэзии... Но всего лишь для поэзии - он сам чувствовал относительность и своего призвания, и своего пребывания в этом мире:
Это будет со мной,
молодым или старым.
Будет осень... Мотая
словесную нить,
Будет плакать перо,
и придут санитары
В голубую обитель
меня проводить.
За моею спиной свет
останется душен,
Тускл и сер, и в ответ
торопливым шагам
Я им буду твердить:
"Преклонитесь, я - Пушкин".
Но лишь только ковыль
приклонится к ногам...
Успокоит обитель и душу,
и тело,
И, меня повстречав,
улыбнется сосед.
В простыне, словно
в греческой мантии белой,
И застенчиво скажет, что он Архимед.
Это будет со мной:
по тенистой аллее
Мы пойдем рука об руку
и разговор
О высоких материях
не тяжелее
Будет нам оттого,
что мы
здесь с этих пор...
До революции наша губерния превзошла всех по количеству святых, в Вологодской земле просиявших. Новейший же период истории был ознаменован другим, поэтическим, рекордом. И ничего удивительного здесь нет: душа обязана трудиться. Секрет "вологодского чуда" прост: время, словно золотоискатель, перемывает тонны грязного песка и оставляет в решете только самородки.
В вологодской прозе 90-х годов происходили схожие процессы. Публицистическое осмысление действительности с трудом уступало дорогу эстетическому ее воплощению. Так, книга Василия Белова "Внемли себе. Записки смутного времени" (1993 г.) вполне вписывается в целый ряд публицистических изданий А. Солженицына, В. Распутина и других русских классиков. Главная мысль ее - сбережение народа. О современности, только языком сатиры, рассказал В. Белов и в "перестроечных" вологодских бухтинах. Впрочем, сама действительность так и просится в подобный текст в силу своей, увы, универсальной трагикомичности... В книге "Пропавшие без вести" (1997 г.) В. Белов признается: "Мне стыдно что-либо сочинять, когда осуществляется предсказанная на острове Патмос земная трагедия...";
"...Я утверждаю, что нынешние гримасы ее [действительности. - В. Б.] страшней самых изощренных построений Кафки и Амадея Гофмана". Центральным в этой книге является, пожалуй, рассказ "Душа бессмертна", состоящий целиком из монологического повествования. Эта форма преобладает сейчас и у Распутина, Астафьева, Солженицына... Вероятно, им хочется высказаться, исповедаться, рассказать о самом главном. Есть в этом издании В. Белова и повесть в рассказах "Медовый месяц", "скрепленная" "сквозным" героем, живущим в деревне (Коч). В художественном отношении наиболее интересен центральный ее рассказ - "Медовый месяц". В нем Белов возвращается к теме Великой Отечественной войны. Главным же трудом В. Белова в этом десятилетии стало, бесспорно, завершение трилогии "Кануны". Он опубликовал две последние ее части под названиями "Год великого перелома" и "Час шестый".
В поисках ответа на животрепещущие вопросы современности обращаются к русской истории и вологодские прозаики И. Полуянов, А. Грязев и Р. Балакшин. Иван Полуянов подготовил к печати роман о первой русской смуте, издал уникальную книгу "Деревенские святцы". Александр Грязев опубликовал в 1992 году в Москве книгу "Грех игумена", включившую в себя исторические рассказы (лучший из которых дал название всей книге) и архивные записки. Можно отметить два рассказа: "По земному кругу" (о писателе С. Маркове) и "Тайна Соборной горки". Повесть Роберта Балакшина "И в жизнь вечную..." возвращает нас к началу XX века, к страшному времени "борьбы с контрреволюцией". Под именем "товарища Гедрова" в ней выведен известный всей Вологде палач Кедров. Сюжет повести зловещий: расстрел отца Панкратия во внутренней тюрьме губчека во время службы. За эту повесть Балакшин получил премию журнала "Современник" за 1996 год.
Роберт Балакшин пишет и о современности. Серия его рассказов и повестей опубликована в журналах "Москва" и "Наш современник". Повесть "Венчание" (1998 г.) - настоящий гимн любви, не угаснувшей среди нынешних жестоких ветров.
В подлинном смысле оригинальной стала неожиданная (но только на первый взгляд!) творческая эволюция Сергея Алексеева: от традиционной "деревенской" прозы (романы "Слово", "Рой" и особенно - "Крамола") до целой серии полуфантастических-полуреальных приключенческих "бестселлеров": "Вулкан" (1996 г.) и "Извержение Вулкана" (1996 г.); "Сокровища Валькирии" (1997 г.) и "Сокровища Валькирии-2" (1997 г.), а также романов "Пришельцы" (1997 г.) и "Утоли моя печали (1998 г.). Занимательные сюжеты, великолепное знание деталей из самых разных сфер социальной жизни (разведка, авиация, живопись и т. д.), живые диалоги (правда, без речевой индивидуализации), головокружительные перемещения во времени и пространстве, сенсационные открытия, сильные характеры - все это держит читателя в постоянном напряжении. Эти книги читаются, как правило, "залпом", но - не перечитываются. Даже в "Сокровищах Валькирии" (сокровище древних ариев - не золото, а накопленная тысячелетиями "соль земли" - знания, мудрость) секрет успеха (более 400 тысяч проданных экземпляров!) заключен только в сочетании "крутого" сюжета и уникальной информации. С. Алексеев сильно рискует: он может легко сойти с магистрального пути русской классической литературы, главный предмет исследования в которой - человеческая душа. Но С. Алексеев еще очень молод, и силы у него - богатырские, он легко может вернуться (если пожелает) к подлинной эстетике. Сейчас, вероятно, этот писатель стремится как можно быстрее и полнее реализовать идущую еще от романа "Слово" языческую мифологию. Впрочем, он наверняка понимает, что миф - это реальность и что у каждого - свой миф. Однако Дух выше мифа и выше души и разума. Любовь (а Дух исходит от любви, но только не в обыденном, а в божественном ее толковании) - вот тот свет, который и во тьме светит... "Света от Света, Бога истинна от Бога истинна...". "Имеющий уши да слышит".
Особняком в ряду популярных книг Алексеева стоит роман "Возвращение Каина" (другое, менее удачное его название - "Сердцевина", 1994 г.). Этот роман - "переходный" и в идеологическом, и в структурном, и в эстетическом отношениях и, как все "переходные" произведения, страдает нарушениями стилевого ритма, излишней торопливостью - отсюда его эклектичность, сумбур, незавершенные сюжетные линии (например, "живописная") и литературность некоторых персонажей (Олег Ерашов - явный "троюродный" брат Алеши Карамазова, Аннушка - совсем уж дальняя, но родственница некоторых героинь Достоевского). Но все это меркнет перед главным событием в заключительной части романа: библейским грexoм братоубийства и предательства главного героя Кирилла. Страницы, описывающие расстрел Белого дома в октябре 1993 года, самые сильные в романе, и не только из-за того, что автор был свидетелем этид судьбоносных событий, а прежде всего из-за потрясающей их пафосности, проникновенности, подлинной типичности как характеров, так и обстоятельств, в которых эти характеры раскрываются, и, естественно, деталей. Это именно тот классический случай настоящей художественности, на фоне которой любые исторические исследования меркнут, бытие опровергает быт, правда торжествует над истиной.
Виктор Плотников в своей книге "Когда мы будем вместе" (1993 г.) демонстрирует иной тип художественного мышления, сильная сторона которого - рефлексия, изображение различных душевных движений, "работа" на нюансах и полутонах. Сюжеты и диалоги здесь играют роль второстепенную и даже третьестепенную - на всем пространстве рассказа создается особая лирическая атмосфера. Голос автора в описаниях, монологах и воспоминаниях определяет эту атмосферу, работу над языком здесь можно сравнить с трепетным и упорным трудом ювелира.
Другой вологодский прозаик, Александр Цыганов, начинал как реалист (сборник рассказов и повестей "Ясны очи", 1991 г.), но уже в следующей книге ("Мерцание. Вологодские рассказы", 1992 г.) стал "задавать загадки" читателям. Встречи с нечистой силой, всяческая "чертовщинка", беседы с привидением ("Посланник"), мрачная фантастика - все это действовало на сознание читающего, сбивало его с толку: где тут сон, а где - явь? Сборник "Помяни мое слово" (1998 г.) подтвердил окончательно: перед нами необычное, незаурядное явление, резко отличающееся от других - прежде всего естественным и органичным восприятием современных стилевых тенденций. А. Цыганов сегодня, пожалуй, наиболее перспективный из молодых вологодских прозаиков. Его мистицизм - не мистицизм вовсе, просто автор, погружаясь в глубины реальной действительности, творчески познает ее. Если Рубцов слышал "печальные звуки, которых не слышит никто", то Цыганов оком художника видит печальные картины, сокрытые от простого "житейского" взгляда. Достоевский называл такой художественный метод фантастическим реализмом. Главный герой цикла "колонийских" рассказов: "Страсти Господни", "Вперед ногами", "Холод" - Игорь Цыплаков, перешел у прозаика и в повесть "Всякое дыхание" (1994 г.), где в ожесточенной борьбе добра и зла он возвращается к Свету. Язык этой повести по сравнению с рассказами отличается большей объемностью и поэтичностью.
В 1998 году был опубликован сборник повестей и рассказов умершего совсем молодым Михаила Жаравина ("Сердечная рана"). Жаравин - прирожденный рассказчик, сумевший выработать свой неповторимый стиль, работавший в любой манере, в различных жанрах, великолепно передававший чужую речь, "игравший" сюжетом, смело ломавший художественные стереотипы, - словом, он мог в прозе почти все (в поэзии его талант был значительно слабее). К всеобщему сожалению, мы потеряли человека, вполне способного стать выдающимся художником. Но и то, что он успел написать, требует тщательного изучения.
Эти краткие заметки не претендуют на полноту и объективность изображения процессов, проходящих в современной вологодской прозе и поэзии, но, на наш взгляд, можно говорить об их несомненной художественной перспективности.
ЛИТЕРАТУРА
Автограф. Поэтический журнал. Ред. В. Белков. Вологда, 1997; 1998 (выпуски 1-3 и последующие).
Алексеев С. Возвращение Каина. М., 1994.
Алексеев С. Вулкан. М., 1996.
Алексеев С. Извержение вулкана. М., 1996.
Алексеев С. Сокровища Валькирии. М., 1997.
Алексеев С. Сокровища Валькирии-2. СПб., 1997.
Алексеев С. Пришельцы. М., 1997.
Багров С. Соленый мальчик. Вологда, 1995.
Бараков В. Чувство земли: "почвенное" направление в русской поэзии и его развитие в 60-е-80-е годы XX века. Издание 2-е, перераб. М.; Вологда, 1997.
Башлачев А. Стихи. М., 1997.
Белков В. Половинка луны. Вологда, 1995.
Белов В. Кануны // Роман-газета. 1989. № 15-16.
Белов В. Год великого перелома // Роман-газета. 1991. № 9; 1994. № 7.
Белов В. Внемли себе. Записки смутного времени. М., 1993.
Белов В. Вологодские бухтины. Старые и перестроечные. Вологда, 1997.
Белов В. Пропавшие без вести. Рассказы и повесть. Вологда, 1997.
Белов В. Час шестый // Роман-газета. 1998. № 10.
Виктор Гура - ученый и писатель. Вологда, 1997.
Вологодский собор. Вып. 1. Вологда, 1995 (сборник прозы и поэзии вологодских авторов).
Грязев А. Грех игумена. М., 1992.
Жаравин М. Сердечная рана. Вологда, 1998.
За северным перевалом. Великий Устюг, 1993; 1995 (выпуски 1-2 и последующие) .
Коротаев В. Единство. М., 1991.
Ларионов О. Вести из страны дураков. Вологда, 1992.
Максин Ю. Разорванный свет. Стихи. Устюжна, 1997.
Мишнев С. Последний мужик. Рассказы. Вологда, 1998.
Наш современник. 1996. № 7 (посвящен вологодским авторам).
Оманова Т. Перелет. Вологда, 1996.
Плотников В. Когда мы будем вместе. Вологда, 1993.
Полуянов И. Деревенские святцы. Вологда, 1998.
Свеча. Газета-альманах / Ред. Г. Щекина. Вологда (периодические выпуски).
Север. 1994. № 11 (весь номер отдан писателям-вологжанам).
Соборная горка. Литературно-художественный альманах. Вып. 1. Вологда, 1993.
Среда. Альманах / Ред. О. Фокина. Вологда (периодические выпуски).
Фокина О. Разнобережье. Архангельск, 1998.
Цыганов А. Ясны очи. М., 1991.
Цыганов А. Мерцание. Вологодские рассказы. Вологда, 1992.
Цыганов А. Всякое дыхание. Повесть. Вологда, 1994.
Цыганов А. Помяни мое слово. Вологда, 1998.
Чурбанова И. У меня своя Тоскана. Стихи и поэма. Вологда, 1995.
Шадринов А. Далекий плач. Вологда, 1994.
ВОЛОГОДСКИЕ МОТИВЫ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
ВОЛОГДОЙ НАВЕЯНО, В ВОЛОГДЕ ЗАДУМАНО,
В ВОЛОГДЕ НАПИСАНО
С давних пор Вологда была точкой, где пересекались незримые пути русского искусства. Многие писатели без веских на то причин хоть на мгновение задержали на ней взгляд, ввели ее в свой художественный мир малой деталью, ссылкой, воспоминанием, строкою биографии героя или самого повествователя. И как бы ни был краток этот заезд в северный город, как правило, он становился моментом прикосновения к самой сути России: к русской идее и русской душе.
Особенно заметным этот вологодский гипноз стал в начале уходящего ныне века, когда в этих краях хоть и не по своей воле собрался цвет российской интеллигенции. Вологда оставила заметный след в искусстве той поры, которая теперь привычно именуется Серебряным веком отечественной культуры.
В страшной повести И. Шмелева "Солнце мертвых" (глава "Голос из-за горы") в гибнущем от гражданской войны Крыму судьба свела двух вологжан: красного матроса и приговоренного новой властью к смерти профессора-гуманитария. Землячество их оказалось сильнее классовой розни, и это спасло профессору жизнь. Комментируя трагикомический эпизод, автор размышляет о "вологодской [читай - русской. - Ю. Б.] крови" как о некотором эликсире антибольшевизма: "И уж что ни говорил им ялтинский гимназист, как ни взывал к революционному самосознанию и партийной дисциплине, вологодский матрос взял верх. Выпустил из сарая всех:
- Ну вас к лешему!
То было другое время, другие большевики, первые. То были толпы российской крови, захмелевшей, дикой... Были они свирепы, могли разорвать человека в клочья, но они неспособны были душить по плану и равнодушно... Для этого нужны были нервы и принципы "мастеров крови" - людей крови не вологодской..." [1].
Главный герой закатного, написанного в эмиграции романа А. Куприна "Жанета" ("Принцесса четырех улиц") - тоже старый русский профессор с мировым именем, доживающий жизнь в Париже. Как символ утраченной Отчизны он лелеет в душе память о родовом именьице в Устюженском уезде тогдашней Новгородской губернии [2].
Еще один писатель-эмигрант "первой волны" Г. Газданов в рассказах и романах со странной настойчивостью все возвращается и возвращается к образу Вологды, где никогда не бывал, как символу того особенного уклада русской жизни, о которой тогда тосковали все русские парижане (рассказы "Интеллектуальный трест", "Письма Иванова" и др.). Один из героев "Писем Иванова" нашел себе в Париже тихую улочку, где можно было забыть о Больших бульварах, Елисейских полях и пошлости Эйфелевой башни - и жить, "как живут ... в Вологде или Авиньоне ... думая о тщете всего существующего, в состоянии неподвижной созерцательности, удела немногих, счастливых по-своему людей" [3].
Образы обобщенно-символического содержания, навеянные Вологдой, мы встречаем и в творчестве других художников слова той "серебряной" генерации, которая составила ценнейшее достояние русской культуры XX столетия. Проиллюстрируем это утверждение, выбрав для начала из блестящего их ряда фигуру одного поэта по простейшему алфавитному принципу, с первой буквы - Иннокентия Анненского.
Ю. В. Бабичева
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Шмелев И. С. Солнце мертвых. М., 1991. С. 56-57.
2 Kyпpин А. И. Повести и рассказы. В 2-х тт. М., 1963. С. 524.
3 Газданов Г. Собрание сочинений. В 3-х тт. Т. 3. М., 1996. С. 634.
Ю. В. Бабичева
ВОЛОГОДСКИЙ "ЦИКЛ" ИННОКЕНТИЯ АННЕНСКОГО
Люди в Вологду
Ездят за чудом.
Вл. Руделев
Иннокентий Федорович Анненский (1855-1909 гг.) - ученый и педагог, тончайший поэт-лирик из Царского Села и при жизни был мало известен читателю, а во времена построения русского социализма начисто вычеркнут из актива отечественной литературы. Запоздалое признание пришло к нему лишь в последние годы - публикациями произведений в престижных сериях "Библиотека поэта" и "Литературные памятники", а также почтительными рекомендациями многочисленных, тоже забытых ранее учеников - А. Ахматовой, Н. Гумилева, Вл. Ходасевича, зарубежных приверженцев "парижской ноты" в русской поэзии и других.
Не по своей воле и выбору и не в лучший час жизни близко познакомился с Вологодским краем царскосельский поэт и педагог. Но знакомство получилось весьма плодотворным. В январе 1906 года после бурных революционных волнений в царскосельской мужской Николаевской гимназии, которую он возглавлял, Анненский был отстранен от директорства с переводом на должность инспектора Петербургского учебного округа. Именно в этом качестве побывал он в служебных командировках в Вологде, Грязовце, Тотьме, Великом Устюге в 1906-1907 годах [1].
Сохранившиеся отчеты позволяют судить о нем как о педагоге и чиновнике нетипичного склада. Обычно провинциальное школьное руководство воспринимало столичного ревизора как неизбежное зло, Иннокентия же Федоровича, по свидетельству биографа, "директора и директрисы сами просили посещать их и радовались таким посещениям, как настоящему празднику" [2].
Частично опубликованные письма И. Ф. Анненского позволяют ощутить личные впечатления поэта от северной провинциальной повседневности, согласуемые с его потаенными, внутрь загнанными мыслями - страхом перед жизнью и скукою. Так, поздним вечером 19 мая 1906 года он пишет доброму другу Екатерине Мухиной сумбурное (сам пугается: "Что ты пишешь? Это бред...") письмо, поглядывая в окно номера гостиницы "Золотой якорь" на расположенный напротив храм, за оградою которого - "белые одуванчики, много белых одуванчиков". Мысль о том, что когда-то за оградой хоронили прихожан, вызвала невеселую иронию: "Фосфор, бедный фосфор, ты был мыслью, а теперь тебя едят коровы...". Гамлетовское настроение сложило общую оценку города: "Вологда - поэтический город и колокола звонят целый день... Колокола меня будят, они тревожат меня" - и тут же: "Боже, боже, сочинил ли кто-нибудь в Вологде хоть один гекзаметр под эту назойливую медь?..". Как общая точка периода - деловитое признание: "Я написал три стихотворения" [3].
Чуть более полугода спустя, в феврале 1907 года, тому же корреспонденту отправлено письмо из Великого Устюга. Написано оно по-французски, и в нем странно смешались профессиональные суждения о немецком искусстве с молитвенным признанием высоких душевных достоинств адресата: "Вы, воплощенная доброта и сострадание, Вы, солнце всех, кто Вас окружает...". Важно отметить, что эту полумолитву доброте из души весьма сдержанного человека исторгает город, названный здесь Устюгом Усыпительным (Устюг lе fastidieux), чью истовую русскость поэт утверждает самим написанием его названия: во французском тексте - по-русски, не пожелав или не посмев перевести непереводимое ни на один язык мира значение слова [4].
Но вернемся к весеннему письму из "Золотого якоря". "Боже мой, как мне скучно..." - и "написал три стихотворения". Сколь бы ни были выразительны эпистолярные излияния из Усыпительного края добрейшей музе, все же самыми значительными откровениями о том, чем он стал для поэта, были его стихи. По авторским пометам ("Вологда", "Грязовец", "Тотьма", но чаще - "Вологодский поезд", то есть рождено в пути) таких ныне известных нам стихотворений десять. Они не сложены в авторский цикл, но рассыпаны авторской волей по разным тематическим группам.
При жизни Анненский под псевдонимом "Ник. Т-о" издал лишь одну поэтическую книгу "Тихие песни" (1904 г.). Вторую - "Кипарисовый ларец" - успел собрать, но после скоропостижной смерти отца издавать ее пришлось уже сыну (1910 г.). Вопрос о мере воплощения в этом издании авторской воли до сих пор дебатируется в ученых кругах. Тем не менее опубликованный вариант позволяет проследить в нем развитие вологодского мотива. Шесть стихотворений с авторскими пометами об их вологодском происхождении влились в раздел, составленный из лирических триптихов, названных "Трилистниками": два стихотворения "Трилистника Лунного", два - "Трилистника Проклятья" и по одному - в "Весеннем" и "В парке". Еще четыре стихотворения остались в россыпи, не вошли в авторские сборники. Сверх общего счета пришло и заняло место в несанкционированном авторском "цикле" недавно переизданное после долгого забвения "стихотворение в прозе" (жанровое определение условно: автор его так не называл) "Мысли-иглы" [5].
Поскольку автор не узаконил вологодскую коллекцию стихов в качестве жанрового монолита (цикла), никому уже не позволено сделать этого категорично. Однако читатель-вологжанин, любитель поэзии и патриот, вправе ощутить внутреннее единство в наборе лирических миниатюр, вызванных к жизни вологодскими впечатлениями или, сказать точнее, - настроениями. Попробуем уловить, уточнить и выразить эти ощущения.
Начнем с неоформленного "трилистника", о котором поэт отчитывался своей музе в мае 1906 года из "Золотого якоря". С некоторой вольностью допущения, но и с большой достоверностью будем считать, что речь в письме шла о стихотворениях "Traumerei" (нем. мечтание, грезы), "О нет, не стан" и "Просвет". По авторской воле они разошлись потом по разным "трилистникам" или остались в свободном парении, но писались единым порывом в мае 1906 года на подъезде к Вологде и в ней самой. Внутреннее содержание этого порыва приоткрыто автором в упоминавшемся письме, писанном майской ночью под звон колоколов: "Боже мой, как мне скучно... Скука - это сознание, что не можешь уйти от навязчивых объятий этого "как все"... Господи, если бы хоть миг свободы, огненной свободы, безумия...".
Есть в вологодском "цикле" Анненского два произведения, перекликающихся между собою обращением к двуединой вечной теме мистико-бытового характера: свадьба и похороны. Уточним, что жизненным основанием для обоих послужила вологодская жизнь. О вологодской свадьбе столько уже писано и в ученых трудах, и в художественных произведениях - стихотворных и прозаических. И вот еще одно. Построенное на звуковом образе колокольного свадебного перезвона, оно так и названо - "Колокольчики" - и вошло в малый, не пристроенный в последнюю поэтическую книгу цикл "Песни с декорацией". Вологодская декорация к нему кратко обрисована вводной ремаркой: "Глухая дорога [от Тотьмы в Вологду. - Ю. Б.]. Колокольчики в зимнюю ночь рассказывают путнику свадебную историю".
Колокола-колокольчики для Анненского вообще - постоянный знак Вологды. Здесь они вызывают вечную, как мир, тысячью судеб тиражированную на Руси, почти тривиальную свадебную историю (для сопоставления вспомним "канон": "У церкви стояли кареты ... Напрасно девицу сгубили"). Только "рассказана" она в очень необычной форме. Вся "история" проступает сквозь плотный звуковой фон "разбитного дробного звона":
Динь-динь-динъ,
Дини-дини...
Дидо Ладо, Дидо Ладо
Дида Лиде ладили.
Сначала - "не сладили". Потом - поднажали, уломали, припугнули Лиду:
Холили - не холили,
Водили - неволили,
Мало ль пили, боле лили,
Дида Ладу золотили.
Дяди ли, не дяди ли,
Ладили - наладили -
сгубили девицу, и колокольная медь вздыхает совсем по-женски:
Деньги дида милые,
А усы-то сивые...
Динь!
Как не вспомнить еще раз строки из давнего письма поэта: "Колокола тревожат меня. Моя черепная коробка не может вместить их медных отражений".
Мы ли ныли, вы ли ныли,
Бубенцы ли, бубенцы ли ...
А днем раньше, 29 марта 1906 года, еще в Тотьме написано стихотворение "Черная весна" с подзаголовком "Тает". Оно воплотило в себе впечатление от непышных вологодских похорон. Ранняя весна на севере некрасива и печальна: осевший темно-белый снег, слезливое небо. В эту картину органично вписался горестный обряд последних проводов. Весна в этом стихотворении - не символ обновления, а знак смерти еще недавно прекрасно-величавой северной зимы. Столкновение двух смертных впечатлений родило темный мотив безысходности:
О люди! Тяжек жизни след
По рытвинам путей,
Но ничего печальней нет,
Как встреча двух смертей.
В ту же поездку создана и третья часть неоформленного "трилистника" - стихотворение в прозе "Мысли-иглы". Оно стало как бы стержнем всего вологодского "цикла", вобрав в себя не только
живые вологодские впечатления, но и ослепительное прозрение: предсказание явления большого вологодского поэта. Среди мрачных мыслей той "черной весны" ("Я - чахлая ель, я - печальная ель северного бора. Я стою среди свежего поруба и еще живу...") мелькнула светлая мечта: "... когда-нибудь здесь же вырастет другое дерево, высокое и гордое. Это будет поэт, и он даст людям все счастье, которое только могут вместить их сердца".
Вспомним, что эта мысль родилась на пути из Тотьмы, и поразимся точности прогноза: "серебряный" поэт как бы предчувствует рождение наследника-северянина, с точностью гения угадывает родовые черты уникального дара Н. Рубцова и утверждает свою кровную связь с ним: "О, гордое дерево, о брат мой, ты, которого еще нет с нами. Что за дело будет тебе до мертвых игл в создавшем тебя перегное!.. И узнаешь ли ты, что среди них были и мои, те самые, с которыми уходит теперь последняя кровь моего сердца, чтобы они создавали тебя. Неизвестный...".
Так устами великого поэта Серебряный век приветствовал поколение идущих на смену, угадав в их ряду одного из самых значительных поэтов, рожденных Вологодской землей. Воистину прав сегодня живущий поэт, сказавший: "Люди в Вологду ездят за чудом"!
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Федоров А. Иннокентий Анненский. Личность и творчество. Л., 1984. С. 43-45.
2 Mитpoфaнoв П. П. Иннокентий Анненский // Русская литература XX века. 1890-1910. Т. 2. Кн. 6. М., 1915. С. 284,
3 Анненский И. Ф. Книги отражений. М., 1979. С. 465.
4 Там же. С. 473-474.
5 Все стихотворения цитируются и комментируются по изданию: Анненский И. Ф. Стихотворения и трагедии. Л., 1990 (без указания страниц, но со ссылкой на дату создания).
Н. И. Рублева
ВОЛОГОДСКИЕ МОТИВЫ ФЕДОРА СОЛОГУБА
Федор Сологуб в Вологде
Я - питерец, люблю мой
Север.
Ф. Сологуб
На рубеже XIX-XX веков Федор Сологуб становится одним из самых популярных писателей и теоретиков искусства. Вот как отзывались о нем современники: "В то время, как слава М. Горького, надо признаться - несколько вздутая, давно уже идет на убыль, популярность Л. Андреева тоже колеблется, и даже В. Короленко, вообще стоящий вне конкурса, как-то уходит в сторону, несмотря на общие к нему симпатии, имя Сологуба далеко еще не померкло, и итоги его творчества еще не подведены, и сам он не оценен еще полной мерой" [1].
В 1913-1916 годах Сологуб совершает лекционные поездки по России. С тремя лекциями он изъездил огромные пространства Российского государства от Риги до Иркутска, от Вологды до Одессы. Свою работу "Искусство наших дней" автор прочитал в 39 городах. Эти выступления числились прежде всего в плане популяризации философско-эстетических идей нового искусства, идущего вслед за символизмом.
5 марта 1914 года состоялась лекция Сологуба в Вологде, о чем свидетельствуют объявления в газетах "Эхо", "Вологодский листок", "Вологодские губернские новости". Анонс выступления дан в газете "Эхо": "Сегодня в зале Страхового общества лекция известного писателя-беллетриста Сологуба на тему "Искусство наших дней". Подробности в программе. Билеты продаются в помещении Страхового общества" [2]. Газета уточняла, что автор "проливает свет на свое личное творчество, занимающее видное место в современных художественных исканиях".
Полицмейстер, "разрешая чтение упомянутой лекции", был ознакомлен с ее содержанием, о чем свидетельствует "переписка с Вологодским отделом "Союза русского народа", ходатайствующим о разрешении устройств лекций, вечеров, концертов", где дана "программа выступления Сологуба:
1. Современное, новое искусство существенно отличается как от тенденциозного искусства предыдущего периода, так и от самодавлеющего эстетизма "искусства для искусства".
2. Мораль и правда в искусстве.
3. Основные черты нового искусства. Устремление к трагическому. Индивидуализм.
4. Искусство как выразитель миропонимания. Ирония и Лирика. Неистовство быта и его преображение. Альдонса и Дульцинея.
5. Новая красота, творимая по воле нашей. Жизнь и Смерть. Освящающее влияние смерти.
6. Переполнение искусства творческими силами влечет за собою творчество жизни. Суверенное Я.
7. Новое искусство стремится перешагнуть за пределы чистого искусства и преобразовать жизнь усилиями творческой воли.
8. Новое искусство утверждает жизнь, как творческий процесс" [3].
Сологуб приехал в Вологду поздно ночью и остановился "в очень симпатичной гостинице "Золотой якорь"". День посвятил знакомству с Вологдой: "...ходил по городу, был в музее Общества изучения Севера (крохотный и неинтересный), в домике Петра Великого (ничего интересного, кроме била 1706 года) и, наконец, в земском кустарном складе. Купил кружева вологодские, тотемскую сартинку. До антиквара не успел добраться, но по случаю в земском складе у кассирши купил платок" [4].
В Вологде произошла встреча Сологуба с Алексеем Ганиным, в то время учащимся фельдшерской школы. Молодой поэт, печатавшийся в газете "Эхо", пришел в гости к именитому автору. Их беседа продолжалась более часа, после чего Сологуб записал: "Стихи так себе, но сам очень симпатичный мальчик" [5].
Лекция Сологуба прошла с большим успехом, об этом Федор Кузьмич сообщает в письме к А. Чеботаревской: "Встречали и провожали очень приветливо. Вообще было очень приятно. Зал хороший, читать удобно..." [6]. "Биржевые ведомости" за 1915 год отмечали, что "большой успех встретил Сологуба в Ярославле, Вологде, Туле". Лекция, по словам Сологуба, публике понравилась, "ее находят содержательною, хотя и трудною". "Тихим голосом, растягивая слова, начинает он читать. Невольно вспоминается, что где-то уже давно мы слышали такое чтение... Типичный учитель с застывшей маской вместо лица. Но вот он начинает читать стихи, и сразу чувствуется нечто другое. Крепнет голос, в глазах мелькают искорки... Перед нами поэт "милостию Божией" [7]. Писатель удивлен тем, что "лекции здесь прививаются", что встречи со знаменитостями в Вологде - явление привычное. Действительно, только в январе-марте 1914 года в здании Страхового общества читали лекции: Е. М. Кузьмин - "Задачи русского искусства", В. Ф. Моргенштиенин (Скальд) - "Вологжанин П. В. Засодимский (роль Засодимских и Засецких)", профессор Н. А. Гредескул - "Роль интеллигенции в общественной жизни" и "Национальный вопрос на Западе и в России", В. М. Фриче - "Об истинном футуризме", Г. Лукомский - "Театры Минувшего", Ф. И. Родичев - "Памяти Герцена".
Особенно приятное впечатление на Сологуба произвел устроитель лекции Полянский. Он встречал и провожал петербургского гостя; и после выступления писателя, в ожидании поезда, они провели вечер в гостинице "Эрмитаж", где "есть музыка". Полянский уговаривал Сологуба приехать в Вологду еще с одной лекцией на следующий год, на что Федор Кузьмич дал согласие. Но очередной поездке в Вологду не суждено было состояться.
Вытегорские сны Федора Сологуба
Снегом занесенные, улицы немые,
Плачу колокольному внемлющая тишь...
Ф. Сологуб
Приезд Сологуба в 1914 году в Вологду был не первым его визитом на Север. За четверть века до этого судьба теснейшим образом связала Федора Кузьмича с нашим краем.
Сологуб, настоящее имя - Федор Кузьмич Тетерников (1863- 1927 гг.), родился в Петербурге в семье прачки и портного, учился в приходской школе, в уездном училище, в Учительском институте, после окончания которого, в 1882 году, получил должность учителя в городе Крестцы Новгородской губернии, откуда был переведен в Великие Луки, где прожил четыре года, "учительствуя и изучая провинциальный быт". В 1889 году Ф. Сологуб переезжает в Вытегру и получает должность учителя математики в приготовительном классе учительской семинарии. Таким образом, в течение почти трех лет творчество Сологуба теснейшим образом связано с нашей землей. (Осенью 1892 года Сологуб покинул Вытегру в связи с закрытием учительской семинарии, но еще до 1893 года числился в ее штате, поэтому некоторые исследователи творчества Сологуба вытегорский период писателя отмечают рамками 1889-1893 годов).
Нерадостное впечатление от первых месяцев жизни в Вытегре передает стихотворение, датированное 12 декабря 1889 года:
Как много снегу намело!
Домов не видно за буграми.
Зато от снега здесь светло,
А осенью темно, как в яме.
Тоска и слякоть, хоть завыть, -
Недаром Вытегрой зовется, -
Иль в карты дуться, водку пить.
Коль грош в кармане заведется... [8]
Нелегко было осваиваться в провинциальных условиях молодому учителю математики. Особенно его угнетала однообразная обстановка: собрания "образованного общества" превращались в застолья, которые оборачивались заурядной попойкой, порой с перебранкой и ссорой. Ф. Тетерников "не желал прижиться в обывательской, мещанской среде", сторонился общества, чувствуя себя одиноким. Этот налет безысходности, тоски, разочарования в жизни нашел отражение в романе "Тяжелые сны", который создавался в этот период (начат в Великих Луках).
Чувствуя "недостаток образования", Федор Кузьмич занимается изучением французского языка, переводит стихотворения Верлена. "Главная цель, - пишет он своему наставнику В. А. Латышеву 18 марта 1890 года - приобрести такую степень образованности вообще, какая достижима в моих условиях" [9].
Зная, "чем интересуется вытегорская публика", втайне от всех пишет стихи. Публиковаться Ф. К. Тетерников начал еще до приезда в Вытегру в журналах "Свет", "Луч", "Иллюстрированный мир". В 1891 году, сопровождая сестру Ольгу на курсы в Петербург, Федор Кузьмич познакомился с философом и поэтом-символистом Н. Минским, которому посылает "на суд" несколько своих стихотворений. Так стихи "Вечер", "Что за прелесть" попадают на страницы модного тогда журнала "Северный вестник" (1892. № 2). Через несколько лет в редакции этого журнала Тетерников получит свой псевдоним - Федор Сологуб.
Вытегорский период оказался очень важным в дальнейшем творчестве Сологуба. Некоторые из вытегоров впоследствии стали прототипами его произведений. Читая рассказ "Червяк" (1896 г.), жители этого городка безошибочно угадывали, что послужило писателю "материалом" к написанию. В этом небольшом по объему произведении уже отчетливо намечена бытийно-философская концепция автора: жизнь двоемирна. Это двоемирие, двойное бытие, передается через контраст двух пространств: физической реальности и мечты, сна, фантазии, то есть через противопоставление материального и идеального. Материальный мир, пространство физической реальности, представлено в виде "дебелой румяной бабищи-жизни", "жизни-чудовища", пожирающего живую душу. Чудовище в рассказе "Червяк" многолико. Это прежде всего супруги Рубоносовы (они "списаны" Сологубом с вытегорской семьи Нечаевых), это и Женя, их родственница (Женя - сестра Нечаевой), "девочка лет тринадцати... похожа на старшую, как молодая лягушка на старую", это и учительница Анна Фоминична, и ее служанка Машка, это и символичный червяк. Черты Зверя видны в облике каждого из этих героев. На достоверность изображения персонажей указывал и И. И. Кикин в письме Сологубу от 14 ноября 1909 года: "Наверное, Федор Кузьмич не преминул отметить и нас, грешных, чем-либо в своих творениях, только типы-то мы мало интересные. Вот Нечаев узнал себя в Вашем "Червяке", точно так же, как и сестра... Долго злобствовали они на автора..." [10].
Не только конкретные люди, но и быт вытегоров нашел отражение в рассказе: встреча на мостках близ учительской семинарии, содержание детей на квартире, собственный дом, воображение о собственной "красоте". Реалистическая достоверность обстановки дома Рубоносовых приобретает условно-символическую окраску: "...стены покрыты некрасивыми обоями; на них грубо наляпаны лиловые цветы, с краской, наложенной мимо тех мест, где ей следовало быть. Обои наклеены кое-как, и узоры не сходятся. Наклеенный бумагой потолок низок и сумрачен...". Реалистическая поэтика, сближаясь с поэтикой модернистских течений, заставляет воспринять дом-пространство и его хозяев находящимися во власти Чудовища, Зверя. Детали пейзажа (опять-таки вытегорского) - еще один уровень изображения реальности физического пространства. В рассказе два пейзажа, оба даются в лучах заката, за которым наступает тьма: "...солнце клонилось к закату... Низенькие деревянные домишки торчали кое-где из-под снега, розовеющего на солнце, да бесконечно тянулись длинные, полурасшатанные заборы, из-за которых выглядывали жесткие, серебристо-заиндевевшие стволы деревьев" [11].
Конкретному, бытовому, реальному пространству противостоит пространство мечты. Носительница этого мира - Ванда (Сологуб "увековечил" Ванду Тушовскую, ученицу Вытегорской прогимназии), живущая в мире сна, фантазии. На короткое время мечта уносит девочку в мир живой жизни, где "весело трещит огонь в печке", где "тепло", где "мать ласковая, веселая".
У Сологуба нет ни одного героя, который бы не жил в мире грез, в мире мечты. На пути "творимой легенды" находят или ищут истину все герои писателя, не признающие власти "дебелой бабищи-жизни": и учитель Василий Логин, и ученый Триродов, и юный поэт Лелька, и "философ" Саша Кораблев, и "принц" Пака, и даже "недочеловек" Передонов. Каждый из них создает свою волшебную, прекрасную страну, свою мечту, сказку, свою Дульцинею или... "недотыкомку".
Еще одна деталь, характерная для последующего творчества Сологуба, отмечена в рассказе "Червяк" - это неразрывность сна и яви. Человек, расчлененный двойственным мироощущением, принадлежит сну и яви, дню и ночи. Впоследствии этот мотив выльется в центральный миф поэзии Сологуба - миф о Солнце-драконе, Змие, создателе всего живого на земле. Последовательно развивая шопенгауэровскую концепцию о мире как злой воле, Сологуб не принимает мир в его непреображенном виде. Поэтому все его герои, проходя земное бытие, говорят категорическое "нет" этому бытию, этому пространству физической реальности. Все отвергается в этом мире, начиная от людей ("быть с людьми - какое бремя!") и кончая солнцем (Змием, Пламенеющим Драконом). И как уход от невыносимого земного существования ("Стоит только доказать, что смысла в жизни нет, и она сделается невозможной",- говорит Логин, герой "Тяжелых снов") возникает у Сологуба тема смерти. Но смерть, по мнению автора, - это возвращение к вечному бытию, прерванному жизнью. Поэтому в произведениях Сологуба постоянным спутником смерти становится сон:
Смерть и сон, сестра и брат,
Очень схожи меж собой.
Брату всякий в свете рад,
Все дрожат перед сестрой.
Но порой, наоборот,
Брата гонит человек,
А иной сестру зовет:
- Поскорей кончай мой век! (27 ноября 1889 года [12])
Этот же мотив звучит и в стихотворениях "После жизни недужной и тщетной...", "О владычица Смерть, я роптал на тебя...", "Полуночною порою" и других. Сологуб создает миф о Смерти, которую он рисует в образе тихой, милой спутницы, во многом более близкой и родной, чем "бабища-жизнь" - злая разлучница. В рассказе "Червяк" предчувствие смерти везде: и в ощущениях Ванды, и в деталях пейзажа. "Ванда знала, что погибает", ее смерть - это единственная возможность приблизиться к миру мечты, ее далеким грезам. Смерть воспринимается как награда, как избавление от власти Зверя, Чудовища, как возвращение в бытие.
Позже Сологубом на эту тему была написана "Книга разлук", где Жизнь-обманщица разлучает чистые и доверчивые сердца ("Они были дети"), растаптывает детские души ("В толпе"), зажигает "голодный блеск" во взгляде истерзанного ею же пасынка.
Вытегорские мотивы запечатлены в стихотворениях "Бечевник", "В Вытегре канатоходец", "На площади", "Дежурства в семинарии", "Вблизи колодца". Впечатления провинциальной жизни, показавшиеся такими тягостными, мрачными, нашли продолжение в творчестве писателя.
Автобиографический мотив, связанный с вытегорским периодом, звучит и в романе "Тяжелые сны". Сологуб не отрицал биографических мелочей в этом произведении: "Знаете вы, что критика видела в Логине из "Тяжелых снов" меня?.. Впрочем, так оно и есть". Как и Ф. Тетерников, Логин - молодой учитель математики, "в учительское дело вкладывает живую душу", но чувствует себя страшно одиноким в угнетающей обстановке провинциального быта.
Некоторые фрагменты общественной жизни вытегорской интеллигенции нашли отражение в романе. Так, в Вытегре обсуждался вопрос об открытии местной типографии, но затея не удалась: спорщики "не сошлись во мнениях". Сологуб показал в романе, как проходили дебаты:
"- Что ж, если понадобится [типография. - Н. Р.], отчего же, - ответил Логин, - в других городах есть, так отчего бы и у нас ей не быть?
- В нашем городе? Что у нас печатать? - спросила, улыбаясь, Анна, - листок городских известий и сплетен?
- Непременно надо, - оживленно заговорил Коноплев, - мало ли здесь учреждений разных, и частных, и казенных, - нужны бланки, книги торговые, объявления, мало ли что. Наконец, книги печатать" [13].
Биографическую основу имеет история с проектом общества взаимопомощи. Трижды собираются герои романа "Тяжелые сны", обсуждая название общества, формы работы, устав. ""Ничего не выйдет", - подумал он [Логин. - Н. Р.], и тоскливо ему стало". На достоверность изображенных событий указывают письма Сологуба к сестре и Латышеву. Ольге Кузьминичне Сологуб пишет 1 сентября 1891 года: "Было три собрания в зале семинарии, 25 и 29 августа и сегодня. Сегодня было последнее совещание, окончили рассмотрение устава, в котором многое изменили, и решили просить об утверждении, что поручили Маккавееву. Председателем был на всех собраниях, конечно, Маккавеев, а я - секретарем". (Митрофан Егорович Маккавеев - директор Вытегорской учительской семинарии. Фигура директора становилась часто мишенью сатирических стихов Ф. Тетерникова) [14].
На страницы произведений Сологуба попали не только конкретные факты биографии, вытегорский пейзаж, реальные люди. Даже название улицы Преполовенской автор использовал в романе "Мелкий бес": "Пришла и еще гостья, Софья Ефимовна Преполовенская, жена лесничего...".
Сологуб, "сгущая краски", обобщил и отразил накопленные в течение десяти лет впечатления от проживания в провинции. Горестные раздумья об однообразно давящих буднях захолустья, размышления о сути жизни выплеснулись на страницы романов "Тяжелые сны", "Мелкий бес", трилогии "Творимая легенда". Вытегорский период особенно важен еще и потому, что он был последним в "провинциальной" жизни Тетерникова.
Северная Дульцинея Федора Сологуба
Изменил я тебе, неземная, -
Я земную жену полюбил.
Ф. Сологуб
С Вытегрой связан и еще один, возможно, самый значительный эпизод в жизни Ф. Тетерникова - его любовь к Ирине. Кто она? Фея? Босоножка? Неузаконенная жена? Имя Ирина встречается во многих произведениях Сологуба: в рассказах "Помнишь, не забудешь", "Дама в узах (легенда белой ночи)", в стихотворении "Ирине", в трилогии "Творимая легенда".
В босоногой бедной девушке молодой Поэт увидел свою Дульцинею: "Любовь - не средство ли осуществлять мечты?". По мнению Сологуба, лирика всегда обращается к миру желаемых возможностей, а не к тому миру, который дан как реальность.
К произведениям, являющим "нежный лирический лик" Сологуба, относится рассказ "Помнишь, не забудешь", который впервые напечатан в газете "Утро России" (1911. № 82. 11 апреля). Мир героев рассказа описывается через сеть аллюзий, связанных с событиями, природой, персонажами стихотворения "Ирина". Написанное 1 октября 1892 года, стихотворение впервые было напечатано без даты и под заголовком "О былом" в еженедельнике "Петербургская жизнь" (1897. № 245. Первая строчка - "Помнишь, милая, ту осень..."), затем перепечатано в книге "Жемчужные светила" под названием "Ирина" и с датой - 1 октября 1892 года. К октябрю этого года Сологуб уже покинул Вытегру, но стихотворение принадлежит вытегорскому периоду.
Убедиться в том, что Ирина в стихотворении и Иринушка в рассказе - одно и то же лицо, можно путем несложного сопоставления двух произведений.
Николаю Алексеевичу Скоромыслину, герою рассказа, пятый десяток, "бледная, скучная бедность отошла". Но все чаще и чаще вспоминает он, теперь уже известный писатель, годы своей юности: бедность, жизнь в далекой провинции, где он работал учителем, и свою молоденькую жену - Иринушку, помогавшую ему пережить невзгоды. "Город, где они жили, был скверный, маленький, ветхий городишко, обнищавший вдали от сильных людей и от больших дорог... Помнишь, Иринушка, ту первую осень, беспросветную, холодную?.." [15]. А вот начало стихотворения:
Помнишь ты, Ирина, осень
В дальнем, бедном городке? [16]
Одни и те же слова и речевые обороты в обрисовке интерьера. Квартира, в которой жил герой рассказа с Иринушкой, была "убогая... бедные предметы скучного обихода с докучною ясностью метались в глаза... Старая крыша дала течь... Доски пола шатались под ногами... В одном из окон разбитое стекло было склеено замазкой..." [17]. Этот мотив убогости жилья дан и в стихотворении:
Был наш дом угрюм и тесен,
Крыша старая текла...
Пол качался под ногами,
Из разбитого стекла
Веял холод... [18]
Убогость существования дополняет пейзаж поздней осени. "Весь день шел дождь, мелкий, упрямый, гнусный спутник маленькой, тусклой жизни серого захолустья" [19].
Дождик мелкий и упорный
Словно сетью заволок
Весь в грязи, в глубоких лужах
Потонувший городок [20].
И везде один и тот же безропотный облик Иринушки: "кроткая улыбка", "утешительница", "сильная душой". Ни слова упрека не слышно из ее уст: "Милая Иринушка! Хоть бы раз ты упрекнула! Хоть бы словечко укора ему... Хоть бы заплакала когда, хоть бы, плача, пожаловалась, пороптала бы хоть немножко!" [21].
Хоть бы раз слова укора
Ты мне бросила в лицо!
Хоть бы раз в слезах обильных
Излила невольно ты
Накопившуюся горечь
Беспросветной нищеты... [22]
Иринушка - первая жена; любовь ее делала чудеса и "на убогий мир действительности надевала для Николая Алексеевича пышный наряд царственной мечты". Став богатым, известным, счастливым во втором браке, Николай Алексеевич все бережнее хранит образ первой жены, разделившей с ним безвестность и бедность.
Мотив "первой жены" стал одним из основных в творчестве Сологуба. Разными именами названа "Иринушка": Леночка Лунагорская ("Заложники жизни"), Шурочка ("Звериный быт"), первая жена Триродова ("Творимая легенда"), Альгиста ("Победа смерти"). Порой это законная первая жена, иногда - бесправная, непризнанная другими. Облик Иринушки сливается с образом Лилит. Имя Лилит - героини апокрифических сказаний, первой жены Адама, эдемской девы, сделанной богом из глины и впоследствии отвергнутой Адамом ради Евы, - часто используется Сологубом, который противопоставляет неземную, ослепительно-прекрасную Лилит Еве, подчеркивая в последней плотское, жизненное начало.
Мотив "первой жены" - в центре драмы "Заложники жизни". Леночка Лунагорская (Лилит) прекрасна: "высокая и тонкая", "лицо у нее смуглое, худое, глаза очень большие, черные, с длинными ресницами, брови черные, лежат красивыми дугами... Одета в черное, очень красивое платье" [23]. С развитием действия фон сцены делается все темнее и темнее ("сгущаются сумерки"), и все бледнее и тоньше становится Лилит, дочь тьмы и ночи. Став подругой Михаила, она скрасила его горькие, полные бедности годы учебы, годы становления его как инженера. Все восемь лет их совместной жизни она поддерживала Михаила. Она - "мечта светлая и тихая". И когда Михаил, сбросив бремя "заложника жизни", становится ее "строителем", "хозяином", Лилит уходит, уступая место второй жене - Кате (Жизни). Но не забудет Михаил свою "мечту", "свою сказку" - в томные часы печали будет приходить она к нему легкой тенью воспоминаний, как приходит Иринушка к Николаю Алексеевичу.
Обобщенный образ Иринушки дан в самом крупном и значительном произведении Сологуба - "Творимая легенда". Первая жена Триродова безымянна, он называет ее Лилит, что указывает на ее роль в судьбе Триродова. Спасительницей стала для Триродова, жившего в бедности в молодые годы, его юная жена. Только с нею ему было легко. Давно умершая, она, как мечта, является ему в часы печали: "Придет. Не обманет. Даст знак. Уведет за собой". С мыслью о ней Триродову жить становится легче, поэтому и ступает он на "навью тропу", поэтому любуется портретом ее, "сладко было ему мечтать и, мечтая, любоваться изображением прекрасного лица".
Светлый Иринушкин образ стал основой при создании Сологубом мифа о Вечной Женственности, воплощенной в облике Дульцинеи. Это ключ к пониманию творчества Сологуба, он раскрывает механизм "творимого творчества", в котором сочетается фантазия с обычностью: из грубого грязного куска жизни творить "сладостную легенду". Не просто обязанность, но подвиг поэта в том, чтобы "сказать тусклой земной обычности сжигающее нет, поставить выше жизни прекрасную, хотя бы и пустую от земного содержания форму; силою обаяния и дерзновения устремить косное земное к воплощению в эту прекрасную форму", - говорил Сологуб в лекции "Искусство наших дней" [24].
В вытегорский период начинает оформляться идеалистическая концепция Ф. Сологуба о преображении жизни искусством, красотой, творческой волей художника. В стихотворении от 27 декабря 1889 года "Отрок слабый и недужный" представлен поэт, подвигнутый музой на служение красоте, мечте. Он одинок, его "ведет суровый рок", "кто-то манит его во мгле невзгод", голова творца увенчана не лавровым венком, а терновым. Муза наставляет поэта:
Нет друзей тебе в народе.
Верен сладостной мечте,
Пой о свете, о свободе,
О любви, о красоте [25].
В этом произведении, как и в стихотворении "За мрак изображений меня ты не брани" (29 сентября 1891 г.) и в цикле "Гимны страдающего Диониса" (1904 г.), звучит тема жертвенного подвига художника, гибнущего в творческой муке.
В рассказе "Помнишь, не забудешь" Иринушка - та же Дульцинея, явленная герою в обличьи простодушной Альдонсы, - преображалась перед ним "торжественною Дульцинеею, прекраснейшей из прекрасных и преображала для него мир".
В Прологе драмы "Победа смерти" Дульцинея появляется в облике простой крестьянской девушки Альдонсы и требует, чтобы ее увенчали Король и Поэт. Не получив отклика в их сердцах, она зачаровала и Короля, и Поэта, и королеву Ортруду вместе с влюбленным в нее пажом, усыпила их и представила их взорам сцены, где дочь Ортруды, Альгиста, появилась в чертогах короля Хлодвега, заняв место его законной жены Берты. Через некоторое время король вернулся к законной жене, прогнал Альгисту, хотя и научился любить ее, жить мечтой-спасительницей. И опять короля и королеву ждет кара - "окаменение" (заложничество жизни). Но голос сверху провозглашает, что когда-нибудь мечта победит, "красоту увенчают", а "безобразие низвергнут".
Увенчать красоту, в облике Альдонсы увидеть Дульцинею - долг лирического поэта. Но обрести "вечный мир свободы" (по Сологубу) можно лишь тогда, "когда принята Альдонса как подлинная Альдонса и подлинная Дульцинея". Николай Алексеевич ("Помнишь, не забудешь") во второй жене узнает свою Иринушку, он "любит жену за пережитые Иринушкою тяжелые годы: "Это - я. Разве ты не узнал меня, приходящую тайно в полуночи? Ты зовешь меня второю женою, ты любишь меня, не зная, кто я, ты называешь меня, как называли меня дома, бедным, чужим именем, Наташею. Но узнай в эту святую ночь, что я - я, которую ты не забыл, которую ты зовешь, Ирина твоя, вечная спутница..."" [26].
Когда-нибудь исследователи, может быть, назовут фамилию неизвестной Ирины, проследят ее судьбу, воссоздадут портрет... А может, это и не главное, важно, что вытегорская Альдонса стала для Сологуба прекраснейшей Дульцинеей, определившей его последующее творчество.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Арабажин К. Федор Сологуб и его критики // Южный край. 1911. № 10354. 27 июля.
2 Эхо. 1914. № 115. 5 марта.
3 ГАВО. Ф. 129. Oп. 6. Д. 5.
4 Сологуб Ф. Письма к Анастасии Чеботаревской // Неизданный Федор Сологуб. ML: Новое литературное обозрение, 1997. С. 346.
5 Там же.
6 Там же.
7 На лекции Ф. Сологуба. (Впечатления) // Голос Самары. 1914. № 33. 9 февраля.
8 Coлoгyб Ф. Стихотворения. Томск: Водолей, 1995. С. 24.
9 ИРЛИ. Ф. 289. Oп. 2, Д. 30. Л. 20.
10 Там же. Оп. 3. Д. 326. Л. 29.
11 Сологуб Ф. Мелкий бес. Рассказы. М.: Правда, 1989. С. 285.
12 Сологуб Федор. Неизданные стихотворения 1878-1927 гг. // Неизданный Федор Сологуб... С. 47.
13 Сологуб Ф. Тяжелые сны. Л.: Художественная литература, 1990. С. 69.
14 ИРЛИ. Ф. 289. Oп. 2. Д. 36. Л. 3-3 об.
15 Сологуб Ф. Помнишь, не забудешь // Сологуб Ф. Заклинательница змей. Романы. Рассказы. М.: Терра, 1997. С. 635.
16 Сологуб Ф. Ирина // Сологуб Ф. Стихотворения... С. 28.
17 Сологуб Ф. Помнишь, не забудешь... С. 641.
18 Сологуб Ф. Стихотворения... С. 28.
19 Сологуб Ф. Помнишь, не забудешь... С. 639.
20 Сологуб Ф. Стихотворения... С. 28.
21 Сологуб Ф. Помнишь, не забудешь... С. 641.
22 Сологуб Ф. Стихотворения... С. 29.
23 Сологуб Ф. Заложники жизни // Литературно-художественные альманахи издательства "Шиповник". Кн. 18. СПб., 1911. С. 34.
24 Сологуб Ф. Искусство наших дней // Сологуб Ф. Творимая легенда. Кн. 2. М.: Художественная литература, 1991 (Приложения). С. 197.
25 Сологуб Федор. Неизданные стихотворения... С. 49.
26 Сологуб Ф. Помнишь, не забудешь... С. 645.
Ю. В. Розанов
"ВОЛОГОДСКАЯ" ПОВЕСТЬ А. М. РЕМИЗОВА "ЧАСЫ":
БИОГРАФИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ
В мае 1903 года закончился срок вологодской ссылки писателя А. М. Ремизова. По существовавшим в те годы правилам бывший политический ссыльный не имел права в течение пяти лет жить в Москве и Петербурге, где начинала создаваться "новая литература", к которой Ремизов чувствовал себя причастным с первых шагов на литературном поприще. Друг Ремизова В. Э. Мейерхольд предложил писателю должность заведующего репертуаром в созданном им новаторском театре "Товарищество новой драмы", постоянно гастролировавшем по южным городам России. Здесь, в Киеве и Одессе, в 1903-1904 годах и был написан Ремизовым небольшой роман (фактически повесть) "Часы", в основу которого легли воспоминания о северной ссылке. Полвека спустя в послевоенном Париже писатель по просьбе своего биографа Н. В. Кодрянской составил список книг, изданных им до эмиграции. "Часам" в этом списке Ремизов дал характерный подзаголовок - "вологодская повесть" [1].