ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЦА

В. А. Кошелев

ИЗ “ЧЕРЕПОВЕЦКОЙ” АНТОЛОГИИ К. Н. БАТЮШКОВА

      В составе фонда К. Н. Батюшкова, хранящегося в Пушкинском доме, имеются следы работы поэта над переводом од римского поэта Горация. Это прозаические переводы четырех произведений (оды 9-й и 22-й из I книги и оды 3-й и 14-й из II книги) и набросок поэтического перевода оды 22-й из I книги (у Батюшкова она в обоих случаях неверно обозначена как ода 19-я) “К Аристу Фуску”.
      Эти наброски (условно датируемые 1810—1811 годами) писались в селе Хантоново Череповского уезда Новгородской губернии — родовом имении поэта, в котором он жил в этот период длительное время. Они и сохранились в составе “хантоновского” архива поэта, до сих пор еще полностью не опубликованного и содержащего целый ряд интереснейших материалов.
      Глубокий интерес к поэзии и личности Горация возник у Батюшкова в начале 1810 года под влиянием знакомства с И. М. Муравьевым-Апостолом, который в это время работал над большой статьей о жизни римского поэта. Статья Муравьева-Апостола была впервые прочитана 22 апреля 1811 года на втором заседании “Беседы любителей русского слова”[1]. Как свидетельствуют многочисленные записи в книжке Батюшкова “Разные замечания”, он не только знал об этой работе, но и живо интересовался ею, так же, как известным переводом Муравьева-Апостола оды 16-й из II книги (“К Помпею Гросфу”)[2]. В письме к И. И. Гнедичу от 6 мая 1811 года Батюшков спрашивает о заседании “Беседы” и, в частности, замечает: “Муравьев-Апостол читал Жизнь Горация? Я бьюсь об заклад, что это было хорошо” (III, 122—123).
      Период собственного увлечения Горацием приходится у Батюшкова как раз на 1810—1811 годы. 26 июля 1810 года он из Хантонова послал Жуковскому (для напечатания в “Вестнике Европы” и в “Собрании русских стихотворений”) переработанную редакцию юношеской элегии “Мечта”. В сопроводительном письме поэт сообщает: “Я к Мечте прибавил Горация; кажется, он у места...”(Ш, 100). Список той же элегии был послан и Гнедичу со следующим замечанием: “Уведомь меня, понравится ли тебе Мечта. Она вовсе переделана; в ней Гораций, кажется, не дурен” (III, 106). Воспроизводим этот “прибавленный” эпизод в редакции 1810 года (опубликованный Д. Д. Благим по автографу, оставшемуся в бумагах Жуковского):

      А ты, лежащий на цветах
      Меж нимф и нежных Граций.
      Певец веселия, Гораций,
      Ты с лирою в руке мечтал,
      Мечтал среди пиршеств и шумных, и веселых.
      И смерть угрюмую... цветами увенчал.
      Как часто в Тиволи, в сих рощах устарелых,
      На скате бархатных лугов,
      В счастливом Тиволи! в твоем уединеньи
      Ты ждал Глицерию и в сладостном забвенъи,
      Томимый негою на ложе из цветов,
      При воскурении мастик благоуханных,
      При пляске Нимф венчанных.
      Сплетенных в хоровод,
      При отдаленном шуме
      В лугах журчащих вод.
      Безмолвен, в сладкой думе.
      Мечтал... и вдруг мечтой
      Восторжен сладострастной.
      У ног Глицерии, стыдливой и прекрасной.
      Победу пел любви
      Над юностью беспечной
      И первый жар в крови,
      И первый вздох сердечной.
      Счастливец, воспевал
      Питерские забавы,
      И все заботы славы
      Ты ветрам отдавал![3]

      Одновременно Батюшков послал Жуковскому очерк “Опыт в прозе”, в котором подобный же “горацианский” мотив был изложен прозаически:
      “Гораций в Утике и в Тиволи имел прекрасные убежища; там-то он и пил вино, современное Туллиеву консульству; там-то счастливый поэт наш воспевал славу красавиц римских и, увенчанный лилиями, живущими один миг, в кругу учтивых царедворцев Августовых, за чашей фалернского вина, все печали отдавал ветрам!”[4]
      Батюшков, как видим, не дает здесь перевода какой-то конкретной оды Горация: для него важнее общий мотив, общее представление о личности и поэзии этого человека. Сборник Горация, как можно судить из переписки Батюшкова 1810—1811 годов, был настольной книгой его в хантоновском уединении. Он часто приводит латинские цитаты из оды 14-й II книги (III, 103), из “Искусства поэзии” (III, 106) и т. п. В письмах встречаются и прямые указания типа: “Я поневоле должен читать моего Горация и питаться надеждою, ибо настоящее и скучно, и глупо” (III, 146); “... Батюшков сходит с ума и читает своего Горация...” (III, 155) и др.
      Вероятно, этим чтением навеяны и попытки прозаического перевода четырех од Горация, запись которого сохранилась в автографе поэта (ИРЛИ. Ф. 19. Д. 4).

ГОРАЦИЕВЫ ОДЫ
РАЗНЫЕ ПЕРЕВОДЫ СТИХОТВОРЦЕВ

Ода XIV
1. К Постуму

      Ах! Постум. Постум, быстро текут годы, и благочестие твое не сотрет[a] [а. Было: “удержит на”] морщин и не удержит ни приближающейся старости, ни неумолимой смерти; нет, любимый друг, хотя бы ты каждый день приносил в жертву триста тельцов Беэжалостному Плутону, тому, который укрощает огромного Гериона[b] [b Было: “Тития”] и мощного [в] [в В автографе: “ложного”]Тития печальною волною, которую должны переплыть все. питающиеся плодами земли, будем мы Цари или бедные поселяне. Вотще мы будем убегать кровавого Бога брани и дробящихся валов шумящего Адриатического моря, вотще будем страшиться полуденных, осенних, смертоносных ветров; нам весело должно узреть черные волны Коцита. медленно текущего, Данаид безбожных и сына Эолова Сисифа, осужденного на вечные труды. Мы покинем Землю, дом и добрую супругу, а из всех деревьев, сажденных тобою, одни печальные кипарисы пойдут вслед за кратковременным Владельцем. Наследник будет достойнее тебя, он расточит Цекубские вина, за многими ключами у тебя хранящиеся, и оросит гордые полы твои винами дороже Первосвященских пиршеств.

Ода IX
2. К Фалиарху

      Взгляни, как Сорокт белеется глубоким снегом, как деревья гнутся под бременем своего крова, как реки становились в течении своем от жестокого хлада. О! Фалиарх! избавь нас от оного, разведи в камине пыл пространный и принеси щедрою рукою четырехлетнее вино в Сабинском сосуде. Предоставь протчее Богам, они усмирят борющихся ветров на кипящем море, и ни кипарис, ни [г] [г Было: “кедр”] древние вязы не поколеблются; не спрашивай, что будет завтра, и каждый даруемый судьбою день да возрадует душу твою. О! Юноша, не терзай ни невинной любви, ни приятных хоров, пока цветет плод и не причастен угрюмой старости.

Ода III
3. К Деллию

      О. Деллий! не забудь сохранить твердости духа в несчастии, а в благополучии берегись от чрезмерной радости, ты, который должен умереть; проведешь ли ты все дни твоей жизни в печали или будешь наслаждаться в день праздника, лежа на уединенной мураве, самым лучшим фалернским вином. Где сребристый тополь и огромные сосны любят соединять гостеприимную тень от ветвей своих и где быстрый ручей в излучистых берегах своих струится, — туда вели приносить вина. ароматы и прекрасные, скоро увядающие розы, доколе позволят обстоятельства, лета и нить жизни. Ты оставишь купленные тобою поля и леса, дом и виллу, орошаемую желтым Тибром, оставишь их, и наследник твой получит твои кучи золота и сребра. Богач ты и потомок древнего Инаха, или беден, низкого происхождения и не имеешь крова, все равно: ты жертва ничего не щадящего Орка. Мы все стремимся к одному месту. Жребий каждого вращается в единой урне, он рано или поздно выдет и препроводит на ладие в места вечного изгнания.

Ода XIX
4. К Аристу Фуску

      Тот, чья жизнь беспорочна и кто чист от злодеяний, тот не имеет нужды, о Фуск, ни в Маврских копьях, ни в луке, ни в колчане, обремененном ядовитыми стрелами, хотя бы он был среди Африканских всегда кипящих мелей, хотя бы находился на негостеприимном Кавказе или на брегах, омываемых баснословным Гидаспом. Когда, отложив все попечения и воспевая Лалагу, я бродил по Сабинским лесам и перешел чрез пределы, тогда волк бежал от меня, не имеющего орудия: такого чудовища никогда не производила ни воинственная Дауния в обширных дубравах своих, ни страна Юбы. cue бесплодное отечество львов. Перенеси меня в места, где деревья, растущие на бездейственных полях, никогда не освежаются [д][д В автографе: “освяжаются”] летним дыханием ветра, в ту страну света, которая угнетена вечным туманом и сгущенным воздухом, перенеси меня под колесницу Солнца, слишком приближенного к земле, в страну, где нет жилищ, — я все буду любить Аалагу, коей сладостна улыбка, коей сладостна беседа.
      Последнюю из четырех приведенных выше од Горация Батюшков пробовал переводить и в стихах. Этот перевод находится в том же архиве, в составе единицы хранения, включающей черновые наброски (ИРЛИ. Ф. 19. Л 6. Л. 9 об.)_ Впервые на существование этого перевода указала еще в 1958 году И. Голуб в публикации стихотворения Батюшкова “У Волги реченьки сидел...”: “Стихотворение написано рукой Батюшкова на листке, оборотная сторона которого содержит подстрочный перевод XIX оды Горация “К Аристу Фуску”, сделанный, очевидно, кем-то для поэта (подобные подстрочники встречаются и на других листах рукописей Батюшкова)”[5]. Это указание, однако, следует уточнить.
      Во-первых, обозначение Батюшкова неверно: данная ода у Горация является не “одой XIX”. а одой 22 из I книги. Слова “К Аристу Фуску”, поставленные в заглавие, также не являются заглавием в подлиннике: оды Горация заглавий не имеют. Во-вторых, перед нами, несомненно, автограф Батюшкова, причем черновой; почерк поэта в подобных автографах идентичен. В-третьих, никаких “подобных подстрочников” на “других листах рукописей” Батюшкова мы не обнаружили. Тем более, что это не подстрочник, а стихотворный перевод размером источника (сапфическая строфа). Стихотворный текст осложнен различными дописываниями, зачеркиваниями и авторскими примечаниями, что не позволило И. Голуб идентифицировать его именно как стихи.
      В-четвертых, наконец, этот автограф написан на той же бумаге и теми же чернилами, что и автограф прозаических “Горациевых од”. Это обстоятельство позволяет его также датировать 1810—1811 годами, тем более, что переклички этого, стихотворного, перевода с прозаическим несомненны. В связи с этим нуждается в пересмотре и датировка стихотворения “У Волги-реченьки сидел...”: И. Голуб высказала предположение, что оно написано в 1813—1814 годах, Н. В. Фридман отнес его к 1817 году[6]. Укажем, кстати, что текст стихотворения “У Волги-реченьки сидел...” дан в публикации И. Голуб неверно: она не учла, что это стихотворение написано в два столбика, и строфы его расположила весьма произвольно. Публикуемый текст перевода открывает новую, неизвестную страницу восприятия Горация в русской литературе [7]. Это хронологически первая попытка перевода оды Горация размером подлинника. Ее очень показательно сравнить с переводом той же оды, сделанным в 1826 году А. Ф. Мерзляковым[8]. Печатая свой перевод, Мерзляков счел нужным продемонстрировать размер сапфической строфы, дать ее “схему”, ибо подобный перевод для русского читателя звучал непривычно. Батюшков же в своем переводе, написанном пятнадцатью годами раньше, довольно точно этот размер воспроизвел.

Ода XIX
К Аристу Фуску

      Беспорочный житьем и чистый от злодеяний [e] [“Integer vita: integer — значит цельный, в ком ничего не недостает, ядровый. неиспорченный, тот, кто беа пятен, беспорочный”]
      Не нуждается ни Маврскими дротиками [ж][Было: “копьями”.], ни луком. 
      Ни ядовитыми обремененными стрелами, 
      О Фуск, колчаном.

      Хотя чрез Сирты путь кипящие
      Или делает чрез[з][Было; “путь”] негостеприимный Кавказ,
      или те места, кои баснословный Лижет Гидасп[и][“Biber, лижет, легко поверхности касается”].

      Либо от меня волк в лесу Сабинском.
      Пока мою пел Лалагу, и далее
      Предела попечениям бродил свободен,
      Бежал безоружного:

      Такого чудовища ни воинственная
      Дауния в обширных питала дубах[к][“то есть в обширных дубравах”],
      Ни Юбы земля родила, львов 
      Бесплодная кормилица[л][Вариант: “питательница”].

      Поставь меня в ленивых полях, где никакое
      Древо горячим не освежается[м][В оригинале “амго” означает “теплый ленивый ветер”] зефиром,
      Которую страну света туманы[н] [Вариант “облака”] и худой[o][Примечание; “rnalus”]
      Воздух гнетут[n][Неоконченный вариант: “Юпитер”],

      Поставь под колесницу слишком приближенного
      Солнца, в земле, жилищем отказанной, —
      Сладостно смеющуюся Лалагу буду любить,
      Сладостно говорящую.

ПРИМЕЧАНИЯ

      1. Чтения в “Беседе любителей русского слова”. 1811. Кн. 2. № 2. С. 15—41 (“Краткое рассуждение о Горации”), См. также: Чтения..., 1812. Кн. 6. С. 71—99 (“Рассуждения о причинах, побудивших Горация написать сатиру третью первой книги”),
      2 Вестник Европы. 1809. Ч. 47. № 20. С. 267—274. Критику этого перевода М. Т. Каченовским см.: там же. Ч. 48. № 21. С. 49—60.
      3. Батюшков К. Н. Сочинения / Ред., ст. и комм. Д. Д. Благого. М.; Л.: Academia,1934. С. 480. Данная редакция отличается от текста “Собрания русских стихотворений” (Ч. V. 1811. С. 328—329).
      4 Вестник Европы. 1810. Ч. 54. № 21. С. 31. Курсив источника.
      5 Русская литература. 1958. № 4. С. 176.
      6 См.: Батюшков К. Н. Полное собрание стихотворений. М.; Л.: Советский писатель, 1964. С. 307 (комментарий).
      7 См. об этом: Вusсh W. Horaz in RuBland: Studien und Matcrialicn. Mtlnchen, 1964. 271 S.
      8 См.: Мерзляков А. Ф. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1958. С. 158—159.


К титульной странице
Вперед
Назад