на главную | назад

Лесопильное производство появилось в нашей стране сравнительно недавно. Первые робкие шаги оно начало делать у нас едва ли более 300 лет тому назад, пильные мельницы начали строить всего лет 250 назад, а окрепла и заняла видное место в экономике государства эта отрасль промышленности около середины XIX в.
Сама пила, как особое орудие, была известна славянам с очень давних времен. По всей вероятности, они усвоили ее от германцев вместе с ее названием еще в общеславянский период жизни[1][ 1 А. Преображенский. Этимологический словарь русского языка, вып. 40, стр. 58, 1914]. Но употреблялась пила долгое время, очевидно, только для поперечной распилки дерева и совсем не была широко распространенным инструментом. Не только лесоруб и дровосек (показательна уже этимология этих терминов), но и строитель-плотник орудовали топором. Характерно, что для обозначения операций, выполняемых при помощи топора, в русском языке с давних пор существуют самостоятельных корней глаголы — «рубить», «сечь», «тесать», тогда как действие пилы выражается словом, производным от имени самого орудия, — «пилить», да и этот глагол в известной мере новообразование в языке, и пошел он в ход, видимо, только тогда, когда шире стала употребляться пила. По крайней мере во всех примерах, приводимых усердным собирателем языковых фактов И. Срезневским из памятников XI — XVI вв., с названием этого орудия ни разу не сочетается глагол «пилить», а всегда «тереть» — глагол, имеющий свое более широкое и первоначально совсем не связанное с обработкой дерева значение[2][ 2 Материалы для словаря древнерусского языка, II, стр. 931, Мне пришлось встретить глагол «пилить» самое раннее в документе 1630-х гг. (А. Яковлев. Приказ сбора ратных людей, стр. 246)]. Как увидим ниже, слова «пилить», «пиловать» не были еще общеупотребительными и в петровскую пору. Точно так же и работающие топором носят имена «дровосеков», «лесорубов», «плотников», а специалисты, действующие пилой, назывались и называются «пильники», «пильщики» по-русски, «тертичники» (от «тереть») — по-украински или «тертинщики» — как их именовали в петровскую пору и в пределах Московского государства.
Лесопильная техника в смысле изготовления при помощи пилы полуфабрикатов в виде досок разных сортов, брусьев и пр. стала известна в Московском государстве едва ли ранее XVII в. Во всяком случае в разных материалах, касающихся хозяйственной жизни XVI в.г мне не удалось встретить указаний на продольную распилку бревен, ни разу не пришлось обнаружить пильщиков ни в составе специалистов, обслуживающих довольно сложные монастырские хозяйства, ни в перечнях профессий городского населения, ни в группах перехожих рабочих, уже и тогда предлагавших свои услуги в разных местах, иногда довольно удаленных от их жительств. Это поддерживается и приведенными выше фактами из области языка. К тому же выводу направляют и данные XVII в.
От этого столетия имеем первые, очень отрывочные и разрозненные сведения о новой технике заготовки лесных строительных материалов. Но чтобы уяснить себе, почему в эту пору зарождается и почему крайне медленно внедряется у нас лесопильное производство, надобно остановиться в немногих словах на том, что несла с собой новая техника, на смену чему она приходила, в какой хозяйственной обстановке прививалась.
Древняя Русь, имевшая в своем распоряжении громадные пространства лесов, не могла и думать об экономном использовании их. Наоборот, с лесом приходилось вести постоянную и напряженную борьбу. С большим трудом отвоевывали у него небольшие участки под пашню, под сенокосы, и стоило только на несколько лет оставить участок без обработки, как он превращался в пустошь, поросшую лесом. Также с немалым трудом просекались в лесах сухопутные дороги. «Полей», открытых степей было очень мало, и даже в название города, построенного в такой округе, попадало прилагательное, выделявшее его из ряда других — Юрьев-Польский.
Понятно при этом, что в использовании леса для собственных надобностей стесняться было нечего. Хоромы знатных и богатых людей и избы простых «мужиков» в городах и деревнях, церкви и крепостные сооружения в громадном большинстве случаев строились прямо из цельных бревен, вырубленных в лесу топором. Кстати сказать, и в самой постройке, как и в заготовке бревен, пила почти не принимала участия. С топором в руках ладил плотник (или часто сам домохозяин) простую четырехстенную избу, амбар и дворовые постройки. Тем же топором строились и затейливые терема и столь разнообразные и нередко сложные в плане и перекрытиях церкви Московской Руси, причем уже тогда, при топорной технике, были в ходу очень разнообразные способы скрепления бревен в углах и на стыках. Исключительная роль топора в технике строительства нашла себе выражение и в языке. И до сих пор основа всякого деревянного здания — его стены — называется «срубом». О том же говорит и один из специальных терминов тогдашнего крепостного дела — «рубленый город».
Там, где бревна и жерди не годились, употреблялись «тесницы» и доски. Первый из этих терминов, живущий и теперь в форме «тес» и имеющий специальное значение одного из видов пиломатериалов, сохранил в звуковой стороне своей ясное указание на старые приемы изготовления. «Тесницы» и доски в ту пору и долго позже-буквально вытесывались топорами или прямо из цельного или из расколотого с помощью клиньев бревна. При этом из бревна получали одну, в лучшем случае две доски, а сколько еще бревен при неправильном расколе шло в брак[1][ 1 Ю. Крижанич. Русское государство во второй половине XVII в., разд. III, стр. 51]. Естественно поэтому, что доски были сравнительно дорогим материалом, продавались почти по одной цене с бревнами равной длины или даже дороже последних[1][ 1 См., например, данные о покупках строительных материалов для хозяйства царя Алексея (РИБ, XXI, стр. 305—311)] и в постройках употреблялись в не очень больших количествах.
Крыли дома больше всего соломой, затем лубом, берестой (скалой). Даже церкви далеко не всегда имели тесовую крышу. А в частном доме тесовая крыша служила явным признаком зажиточности, даже богатства хозяина. Здесь дело было не только в том, что основной материал — тес — стоил значительно дороже соломы или луба, но он еще требовал более надежных и прочнее слаженных стропил и для прикрепления железных гвоздей, материала, совсем не дешевого в то время[2][2 Эта связь тесовой крыши с железными гвоздями также нашла себе отражение в специальной, выработавшейся еще тогда, но жившей до последнего времени терминологии: особые сорта гвоздей так и назывались «однотес», «двоетес», т. е. годные для прибивки одной, двух тесовых досок]. Внутри дома у более богатых людей тес шел на полы, потолки, переборки и т. д. У массы населения изба представляла собой одну комнату, а если отделялась особая «холодная» горница, то прямо заготовлялся сруб-пятистенка. Полы у бедноты были земляные или глинобитные. Потолок, совершенно не видный из-за копоти в большинстве изб, топившихся по-черному (без труб), можно было накатать из жердей или горбылей, обмазываемых для тепла глиной. И, очевидно, только для нехитрой меблировки — столов, скамей, полок и т. д. — нужны были доски, да неизбежные полати едва ли удобно было делать из какого-либо другого материала.
При таком небольшом расходе теса в обычном хозяйстве и при значительных богатствах строевых лесов большинство мелких потребителей из крестьян и посадских могло собственными силами исподволь заготовлять тесницы. Привилегированные верхи использовали для заготовки строительных материалов труд своих холопов и особенно крепостных крестьян[3][ 3 См., например, данные о хозяйстве стольника Безобразова (А, Новосельский. Вотчинник в его хозяйстве в XVII в., стр. 95, 107, 137, 138, 1929 г.). В хозяйстве царя Алексея заготовка тесниц, лубов, драниц и пр. также проводилась силами приписанных к Тайному приказу крестьян (см., например, РИБ, XXI, стр. 1015— 1018, 1023—1024, 1081, 1110, 1328, 1329 и др.); привлекались к этому делу даже стрельцы (там же, стр. 1059—1060)]. Материалы для постройки мирских церквей обычно и заготовляли миром[4][ 4 М. Богословский. Земское самоуправление на русском севере в XVII в., стр. 11, 23—25, 1912 г.]. Все материалы, необходимые для строения и ремонта «городов», острогов и других оборонительных сооружений, поставлялись обычно в порядке натуральной повинности[5][ 5 Подробности можно найти в. работе А. Яковлева. Засечная черта Московского государства в XVII в., М., 1916. Очень характерно указание, что собираемые для работы пешие «деловцы» должны были явиться только «с топоры и заступы и с лопаты» (стр. 68)].
Таким образом, на внутреннем рынке Московского государства не могли обращаться значительные количества лесных строительных материалов. Очевидно, на базе спроса обычного строительства едва ли могла вырасти новая техника производства досок. Ведь распилка, особенно на пильных мельницах, экономя сырье и требуя меньше рабочей силы, должна была дать большее количество и более дешевых пиломатериалов. А массового потребителя еще не было.
Здесь дело было, конечно, не в том только, что потребитель обычно консервативен и медленно меняет свои привычки, а косность московского населения даже в XVII в. так многократно подчеркивалась и более критически настроенными соотечественниками и иностранными наблюдателями. Дешевизна могла пробить и косность. Но это должна была быть дешевизна товара, приобретаемого за деньги. Между тем покупательная способность массы населения была очень невелика; деньги, естественно, тратились на приобретение прежде всего таких товаров, которых нельзя было произвести дома, а личный труд, особенно для себя, почти совсем не ценился: найти применение рабочим рукам на стороне не всегда было возможно. Верхи, пользовавшиеся чужим трудом, также, естественно, должны были предпочитать бесплатный тес, получаемый от своих «подданных», покупным пильным доскам.
А между тем введение новой техники требовало нового инструментария, которого не было или почти не было в государстве, квалифицированных рабочих, которых нужно было взять извне, наконец, вложения средств, я при строении пильных мельниц довольно значительных[1][1 Это последнее обстоятельство настойчиво подчеркивает один автор середины XVIII в. (см. заметку «Описание пильной мельницы, действуемой конской силой...» в июльской книжке «Ежемесячных сочинений и известий о ученых делах» за 1763 г., стр. 36—41)]. Рисковать ими, вводить новшества, добывать рабочих — все это можно было только при наличии обеспеченного, и притом более или менее крупного, спроса на доски и другие виды пильных строительных материалов.
Другой вид лесопильного производства — ручная распилка, конечно, в малой степени связывается с рынком. Производительность труда здесь возрастает совсем не так значительно в сравнении с вытесыванием досок, как на пильных мельницах. Но экономия сырья и, значит, труда на его заготовку и при ручной распилке очень заметна. В результате достигается удешевление продукции сравнительно с тесаными досками. Однако важнее то, что для получения потребного, например для постройки, количества досок при распилке нужно иметь меньше бревен, чем пошло бы их на выделку «топорных». Вследствие отмеченных своих особенностей ручная распилка представляла особый интерес для самих потребителей, и особенно в районах с недостатком строевых лесов. Но и здесь против новшества в выработке досок выступали обилие лесов на громадной части территории и дешевый для господ, а то и даровой, «топорный» тес, заготовляемый их «людьми» и крестьянами. Зачем же было тратить хотя бы и небольшие деньги на приобретение специальных пил, искать умеющих ими действовать рабочих? Где были условия для появления вольных перехожих пильщиков?
В XVII в., когда у нас зародилась новая техника выработки досок, общая обстановка у массы мелких потребителей строительных материалов изменилась мало. Я нарочно, говоря о древней Руси, использовал материалы только XVII в. Они не исказили картины, характерной для предшествовавшего времени, за исключением немногих не существенных для данного вопроса подробностей, и вместе с тем показали и на вольном рынке и в массе частных потребителей обстановку, не благоприятствующую быстрому и широкому внедрению новой техники. Конечно, чем ближе к концу XVII в., тем более и более истреблялись леса, особенно в исстари заселенных районах. Но страдать от недостатка строевого леса почти нигде не приходилось. С другой стороны, по мере продвижения крепостной черты и вольной колонизации на юг, русские поселки понемногу выдвигались на малолесный чернозем, где вопрос с строительными лесными материалами ставился более серьезно. Но здесь на выручку шла из Слободской Украины новая форма строительства, смягчавшая недостаток бревен без особого упора на доски. Однако и в этом районе мы не наблюдаем в XVII в. заимствования из той же Слободской Украины ручной распилки, которую слобожане принесли из Украины гетманской. Вот со времени зарождения в последней лесопильного производства мы и можем начать следить за проникновением к нам новой техники.

II

В отношении Украины нас в данном обзоре должна прежде всего интересовать ее восточная часть — Гетманщина, с середины XVII в. соединенная с Московией, и Слободская Украина, созданная выходцами из Поднепровья в верховьях Северного Донца.
По Люблинской унии 1569 г. литовская часть Украины отошла к Польше. Польская шляхта и паны получили возможность приняться вовсю за использование естественных богатств этой части Украины и эксплоатацию ее сельского населения. Дело в том, что в Польше в XVI в. шел усиленными темпами процесс хищнического использования почвы и лесов в связи с ростом спроса на хлеб, потом и на строительные материалы (для зданий и особенно кораблей) в Западной Европе. По мере истощения богатств Польского государства алчные взоры шляхты все больше обращались на восток, на мало использованные леса и девственную во многих частях почву литовской Украины, и все настойчивее ставила Польша вопрос об унии с Литвой с предоставлением шляхте и на новой территории тех же привилегий, которые она завоевала себе в Польше. И когда вожделения эти, наконец, увенчались успехом, в интересующей нас части Украины стало водворяться типичное (пожалуй, еще более хищническое, чем в Польше) хозяйство шляхты, использовавшей труд закабаляемых «хлопов».
В данной связи важно напомнить, что в Приднепровской Украине леса вообще сосредоточены только в северной части. Между тем погоня шляхты за тучным нетронутым черноземом и стремление крестьянства к воле в свободной степи создавали в XVI и XVII вв. сильное движение на юг но обеим сторонам Днепра и особенно на восток. И если еще раньше к Киеву подвозились с севера лесные изделия и строительные материалы, то теперь подвоз их на юг принял еще более широкие размеры.
Правда, в малолесных районах Украины выработался свой тип постройки, почти без использования бревен. Это хорошо всем известная плетневая, обмазанная глиной хата с глиняным полом и соломенной крышей. Плетни вместо заборов, плетневые хлевы и другие хозяйственные постройки, даже крепостные сооружения из плетня — явные показатели недостатка в настоящем строевом лесе, настоятельные побуждения его экономить. Но ведь и в хате нужно хотя бы одно бревно для поддержки потолка, нужны колоды для дверной рамы, доски на скамьи, стол и т. п. А в городах и в панских покоях еще большая потребность в бревнах и досках из них.
В такой обстановке, естественно, техника, сокращающая расход строевого леса и удешевляющая такой материал как доски, должна была найти применение. Пришла в Украину распилка бревен, но всей вероятности, из Германии через Польшу, имевшую в XVI в. прочные торговые связи и деятельное культурное общение с немецкими государствами.
Новая техника утвердилась на Украине в формах ручной распилки; пильные мельницы появились, по материалам, собранным историком хозяйства Гетманщины, только около середины XVIII в.
Когда именно проникла распилка леса на Украину гетманскую, сказать при состоянии наших источников невозможно. Первые упоминания о «тертичниках» встречаются с середины ХУП в. К первой половине этого века ведет и то обстоятельство, что выселившиеся в самой середине века с Украины днепровской на Северный Донец слобожане принесли с собой ручную распилку на новую родину. От XVI в., сведений о «тертичниках» не имеем.
Эта форма производства пиломатериалов явно рассчитана прежде всего и- главным образом на удовлетворение непосредственных нужд самих потребителей. Сами пильщики едва ли могли располагать средствами, чтобы организовать производство для рынка с закупкой бревен, с ожиданием покупателя. Ремесло служило им средством прокормления. Не видим и объединения «тертичников» предпринимателями, которые бы, превратив производителей в наемных рабочих или заставив холопов работать в порядке барщины над барским сырьем, поставляли на рынок ходкий полуфабрикат. Да и предпринимателю, желающему работать на широкий сбыт, проще всего было бы наладить производство досок, брусьев и пр. на пильных мельницах, существовавших на Западе во всяком случае не позже начала XVII в.
В том-то и дело, что регулярного массового спроса на пиломатериалы на Украине в интересующих нас пределах, очевидно, не было. Вывоз за границу из Приднепровья, даже из Полесья и Волынщины не мог быть рентабелен за отсутствием прямых водных путей к Балтийскому морю, а сухопутная перевозка такого громоздкого и нелегкого груза, как строительные материалы, была слишком дорога, даже и на небольшие сравнительно расстояния[1][ 1 Общую характеристику хозяйства Украины см. у М. Грушевського. История Украины-Руси,VI, гл. I и II, К., 1907; специально вопрос о лесе освещается на стр. 182—191. На крайнем западе Украины распилка водворилась гораздо ранее — см. упоминание тартачников в составе ремесленников в Львове в конце XV в. (там ж е, стр. 134), тартаков (стр. 224 и в др. местах). О Слободской Украине см. в «Топографическом описании Харьк. наместн.», стр. 61, М., 1788].
Иначе складывалась обстановка в Московском государстве XVII в. Как мы уже видели, здесь нигде не стоял так остро вопрос с строевым лесом, как в южных частях Украины, и московский крестьянин, не щадя древесины, по-прежнему заготовлял топором лее для себя и для господ. Даже значительные по тогдашним масштабам постройки в хозяйстве царя Алексея Михайловича довольствовались бревнами и топорными досками.
Поэтому здесь негде было привиться и не на чем было развиться ручной распилке. Единственный пильщик, зарегистрированный в Москве в 1638 г. на 2 тыс. слишком человек, занятых производственным трудом, — лучший свидетель случайности такой профессии даже для столицы. Точно так же случайным одиночкой выглядит «пильник» в перечне разных специалистов, обслуживавших Покровский девичий монастырь в Суздале в конце 1620-х годов, тогда как в Суздальском же Евфимиевом мужском монастыре совсем не было пильщиков. Даже в таком крупном торговом центре с заметным судостроением как Нижний Новгород, ни писцовая книга 1621—1622 гг., ни переписная 1678 г. не отметили ни одного пильщика. Не менее показательно, что в хозяйстве очень крупного торговца и промышленника М. Строганова, представителя семьи, совсем не чуждавшейся технических новшеств, а, наоборот, охотно их усваивавшей, не оказалось в 1627 г. не только специалистов по распилке, но даже и пил в довольно богатом наборе «всякой железной рухляди»[1][ 1М. Довнар-Запольский. Торговля и промышленность Москвы в XVI—XVII вв. (сб. «Москва в ее прошлом и настоящем», вып. VI, стр. 59—60); о Суздале см. в статье В. Георгиевского. Сузд.-; Ризполож. женск. монастырь («Труды Владим. уч. арх. ком.», II, прилож. 9—10, 1900); о Нижнем — РИБ, XVII; о Строганове — А. Введенский. Торговый дом XVI—XVII вв., стр. 30—51 и др., Л., 1924; см, его же. Служащие и работные люди у Строгановых в XVI— XVII вв. («Труд в России», I, Л., 1924)]. Несколько ниже мы увидим, что и в самом конце XVII в. пильщик еще не стал фигурой, обычной в бытовой обстановке Московской Руси.
Очевидно, здесь лесопильное производство должно было зародиться в сфере более крупного и постоянного потребления или спроса лесных строительных материалов. Такие условия сложились раньше всего на возникших в Московском государстве заводских предприятиях.
В 1630-х годах к югу от Москвы на речке Тулице, притоке Упы, в 15 верстах к северу от Тулы, на Городище был устроен первый на Руси доменный и молотовый «вододействуемый» завод. Затем появились — каширский молотовый завод на Скниге, притоке Оки, недалеко от Каширы, и вепрейский доменный на Вепрейке, также притоке Оки, между Тарусой и Алексиным. Доменные и молотовые заводы требовали для постройки и ремонта мастерских и разных складских помещений, для сооружения плотин, ларей, «труб дощатых», желобов к колесам и довольно сложных механизмов, передающих движущую силу воды мехам, молотам, сверлильным станкам, большого количества строительных материалов, тогда сплошь лесных. Причем расход их был значительным не только в период постройки, но и во время эксплоатации — на текущий, случайный и периодический (в части плотин по веснам) ремонт. Понятно, что удешевление брусьев, досок разных сортов и пр. имело здесь большое экономическое значение. Строителями и эксплоататорами названных заводов были иноземцы-голландцы А. Виниус и П. Марселис. А Голландия была тогда одной из передовых стран, если не самой передовой, по развитию техники и, в частности, лесопильного дела. Руководителям заводов, все равно привозившим из-за границы части оборудования и приглашавшим мастеров для домен и молотовых, легче всего было попутно ввезти инструменты и вызвать инструкторов для нового в Московской Руси лесопильного производства.
Имеющиеся о заводах материалы не указывают, к сожалению, когда и как была организована распилка леса на этих заводах с самого начала их действия. В 1660-х и позже в 1690-х годах описания не отмечают пильной мельницы; распилка велась, очевидно, вручную большими пилами в 2,5—3 аршина длиною (т. е. такими же, какие употреблялись пильщиками и позже). Руководителем этого производства в 1660-х годах был «пильник» или «пильного дела мастер» Анисим Юрьевич Трофимов, по всей вероятности русский, но в эти годы встречаются русские мастера на заводах и по другим специальностям; был ли Трофимов и с самого начала мастером или раньше действовал тут иностранец, быстро обучивший русского ученика нехитрому мастерству, к сожалению, не знаем.
Точно так же и на царских железных заводах в Звенигородском уезде, пользовавшихся, кстати заметить, мастерами с заводов Марселиса. видим в конце 60-х годов и в начале 70-х «пильников» в количестве восьми человек. Эти данные заставляют думать, что и на других доменных и молотовых заводах центра была в ходу распилка бревен для собственных надобностей, хотя прямых указаний на это и не имеется. А для медеплавильных заводов, которые потребляли меньше строительных материалов и были устроены в изобиловавшем лесами Заонежье, по крайней мере в период их организации, «тес тесали» прямо на месте заготовки бревен[1][1 Подробности о заводах Марселиса и медных см. в изданных Археографической комиссией АН материалах: «Крепостная мануфактура в России», ч, I — Тульские и Каширские, ч. II — Олонецкие медные и железные заводы, 1930—1931; о пильном деле в ч, 1, стр. 71, 73, 80, 95, 121, 122 (напрасно в указателе и в таблице личного состава Трофимов и Юрьев разъединены); о заготовке теса в ч. 2, стр. 15, 36—41, 54, 60, 61, 77, 80 и 95. О царских заводах см. статью Н. Баклановой. Звенигородские железные заводы в XVII в. (сб. «Московский край в его прошлом», ч. 2, стр. 91—101, М., 1930); упоминанье «пильников» см. в РИБ, XXIII, стр. 31—32, 43, 161, 249)].
Остальные мануфактуры Московского государства XVII в., как стекольные заводы, бумажные мельницы и пр., не потребляли такого количества строительных материалов, чтобы стоило для них держать пильщиков.
Другой сферой, где лесопильное производство — уже на пильных мельницах — более крепко стало на ноги, был экспорт.
Еще в XVI в. англичане, появившиеся в Московском государстве через Белое море, а вскоре за ними и их конкуренты — голландцы — наладили вывоз из России леса, главным образом для постройки кораблей. Закупали его в виде бревен, а распилку проводили уже у себя дома. Легко было сообразить, с одной стороны, самим экспортерам, а с другой, и русским торговым людям или торговавшим на Руси иноземцам поставить распилку в районах заготовки бревен. Тогда первым не нужно было бы перевозить на большие расстояния части древесины, шедшие потом, при распилке, в отбросы. Вторые могли бы получать прибыль не только от заготовки бревен, но и от самой распилки. Поэтому неудивительно, что мы рано встречаем по крайней мере проекты организации производства досок для экспорта.
Еще в 1624 г. три амстердамца через хорошо известного московскому правительству Исаака Массу представили просьбу разрешить им в течение 20 или 30 лет на Северной Двине «пилами, которые водяными мельницами трут, и ручными пилами лес тереть на доски и на иное дело» для отправки за море. Соблазняли они тем, что будут платить пошлины, что кроме своих нидерландских людей «человек з десять» они будут «к тому делу наймовать русских людей деловцов», конечно, обучая их новой технике, и что потом и сами русские по их стопам наладят выгодное производство. Предложение это, видимо, не было принято правительством, очень робким на новшества. Во всяком случае об осуществлении этого начинания мы ничего не знаем. Позже, при Алексее Михайловиче, в противоположность отцу очень увлекавшемся всякими хозяйственными (и иными) новинками, шла речь об устройстве, по-видимому, царской лесопильни. В делах Тайного приказа сохранилась коротенькая запись под 25 июня 1666 г. о посылке к Архангельску полковника Г. фон-Канпена (Кампена) для розыска руд, слюды, соляных растворов и, между прочим, «рек, на которых мельницы строить для растирки лесу при лесных местах». Не знаем, почему и на сей раз из этого проекта ничего не вышло[2][ 2 О проекте 1624 г. в ст. В. Кордта. Очерк сношений Московского государства с республикой Соединенных Нидерландов по 1631 г. («Сб. Русск. Истор. Общ»., CXVI, стр. CCCIV); о 1666 г. — в РИБ, XXI, стр. 1218. Кампен неоднократно упоминается и позже].
Прошло еще 25 лет, в течение которых мы ничего не слышим о пильных мельницах. Почему-то ни иноземцы, знакомые с техникой распилки, ни русские торговцы, которым при их связях с иностранцами не стоило особого труда познакомиться с нею, не занялись в эти годы лесопильным производством. И только в самом конце XVII в., в годы, когда уже явно обозначилась ломка старого уклада, мы встречаем первые указания на лесопильные мельницы на Поморском севере.
К сожалению, наши материалы и здесь очень скудно освещают новое в области техники на Руси явление, не отмечают дат появления первых мельниц, не сообщают подробностей их устройства. Наиболее старый документ — грамота 1691 г. — сразу знакомит нас с построенными уже, но, по всей видимости, недавно, тремя пильными мельницами в районе Архангельска («города» по терминологии нашей грамоты и других тогдашних документов).
Пильная мельница с необходимой прочной плотиной, с механизмами, на которые шло между прочим несколько пудов железа[1][ 1 В середине XVIII в. одним из преимуществ пильной мельницы с конным приводом, сконструированной Соймоновым, считали то, что она требовала всего 8 пуд. железа («Ежемес. сочинения», 1763, июль, стр. 40). На строение двухрамной лесопилки при Екатеринбургском казенном железном и медном заводе, где железа не жалели, пошло свыше 200 пуд. железа, не считая гвоздей. (В. Генин. Рукоп. работа об Уральских горных заводах в архиве Госуд. Истор. Музея, стр. 318—320)] — материала не дешевого в то время, была доступна людям с достаточными средствами. И среди строителей первых мельниц видим крупных предпринимателей того времени. Это были коммерсант и владелец Олонецких железных заводов Розенбуш фон-Бутенант, гость, т. е. купец первого ранга, Василий Грудцын, имевший земельные владения и торговые дела, в частности и в Поморье, и холмогорец Ос. Адр. Баженин с братом, родоначальники крупной торгово-промышленной фирмы на Севере.
Относительно цели организации на Руси новых предприятий наш документ не оставляет никаких сомнений. Это — поставка для экспорта. Грамота устанавливает «с продажи досок иметь с продавцов и купцов (т. е. покупателей), кто у них те доски у города (разумеется Архангельск) купит, таможенные пошлины по торговому уставу, а будет у них те растиранные доски в продаже у города не будут, а будут в отпуску за море и им... с отпуску за море (разумеется, когда сами производители отправят продукцию в Европу) платить вместо пошлин..." со 100 досок по 26 алтын 4 деньги». Эта связь производства с экспортом подчеркивается в отношении мельницы Бажениных и в более поздних документах.
В них же находим и небезинтересные подробности относительно действовавшей водой лесопилки. Устроена она была в родовой вотчине Бажениных в деревне Вавчуге на речке того же имени, впадающей в Северную Двину в 13 верстах от Холмогор, «с немецкого образца», однако «без заморских людей, собой». «Немецкий» здесь, очевидно, надо понимать в его общем московском смысле, т. е. в смысле «европейский». И скорее всего образцом для русской лесопилки послужили голландские, так как Поморье с середины XVI в. и особенно усиленно со второй половины XVII в., с изгнанием англичан, торговало именно с голландцами. В 1703 г., когда Петром издан был указ о береженьи лесов на Двине у Архангельска, Баженины исхлопотали разрешение на покупку или вырубку для своих надобностей по 4 тыс. деревьев ежегодно. В это время кроме пильной мельницы Баженины имели верфь. Поэтому часть леса, вероятно, без распилки шла на строение кораблей. Если отбросим на это тысячу, даже полторы тысячи бревен, то и 2,5—3 тысячи бревен в год — хорошая, как увидим из сравнения с данными XVIII в., производительность одной из первых лесопилок в России. К сожалению, не знаем, сколькими рамами и пилами действовала она, и какова была ее потребность в рабочей силе. По описанию мельницы Ос. Баженина, в 1724 г. на ней было 8 наемных рабочих; по сопоставлению с более поздними данными надо думать, что она была двухрамной, тем более что парность рам была обычной на лесопилках XVIII в. и связана с их технической конструкцией. Если же наши предположения верны (а они во всяком случае очень вероподобны), то мы получаем возможность выразить производительность баженинской пильной мельницы, хотя бы и очень приблизительно в отношении других более интересных для нас единиц: 1250—1500 бревен на раму или 300—375 бревен в год на одного рабочего — это очень неплохие показатели даже и для XVIII в. и во всяком случае гораздо более высокие, чем при вытесывании досок топором или при ручной распилке.
При производительности в несколько тысяч бревен в год пильные мельницы, естественно, могли создаваться и расти только в условиях солидного и обеспеченного спроса[1][ 1ПСЗ, III, № 1411; IV, № 1749 и XVI, № 2066; о Бутенанте сведения есть и у И. Гамеля. Описание Тульского оружейного завода, стр. 41—42, М., 1826; в примечаниях к «Письмам и бумагам имп. Петра Великого», I, стр. 21, 43, 195, 494, 512—513, 575 и 585 и в указанном издании Археографической комиссии АН, I, стр. 299 (под именем Бутмана), II, стр. 143—198. О Грудцыне — у М. Богословского. Указ. соч., П, стр. 106—107; «Описание актов гр. Уварова», I, отд. III, № 280. О Бажениных— у М. Богословского. Указ. соч., II, стр. 107 и в статье Н. Попова. Осип Андр. Баженнн («Древняя и Новая Россия», 1874, сентябрь и октябрь)].
В свете всего материала о предшествующих временах данные грамоты 1691 г. производят впечатление, что тогда пильные мельницы были новостью для Московского государства. Да и устроителям их было естественно обратиться к правительству с челобитьем о пожаловании именно сейчас же по постройке. О том, что лесопилки в 1690-х годах были новостью, свидетельствует, по-видимому, и особое внимание к предприятию Бажениных со стороны молодого Петра, специально заехавшего на их мельницу «ради осмотрения» на обратном пути из Архангельска осенью 1693 г.[2][ 2 «Летопись Двинская», изд. А. Титовым, стр. 71]. А вскоре правительство развернуло широко распилку в связи с нуждами судостроения.
Постройка судов не была, конечно, новостью последних лет XVII в. Русские люди искони пользовались судами и лодками на реках и морях. В XVII в. можно было бы указать ряд пунктов, где регулярно, из года в год, и в более или менее заметных количествах, строились суда. Но никогда и нигде до этого судостроение не развертывалось так широко, как в 1690-х годах в районе Воронежа.
Два обстоятельства толкали к введению здесь распилки. Во-первых, с постройкой судов для Азовского похода нужно было очень спешить. А распилка, даже ручная, была более продуктивной, чем вытесывание досок топорами. Весьма существенно было и то, что ценного строевого материала — корабельного дуба — не могло быть в воронежских лесах в неограниченном количестве. А Петр ведь задумывал не только поход под Азов, но и строение флота, в случае удачи предприятия, для Азовского и даже Черного морей. Экономия древесины при распилке была слишком очевидной, чтобы ею пренебрегать.
Однако новое производство налаживалось медленно. В самом начале сильно давали себя чувствовать и недостаток необходимого инструмента — пил — и малое количество знающих рабочих. Так в начале воронежского корабельного строительства инструкция «кумпанствам», давая наказ «зело лесов беречь и бережно колоть в доски и в иные надобья» и потому «тот лес вдоль и поперек тереть пилами», должна была сделать очень существенную оговорку: так как «в скорых числах такое множество пил сыскать негде», то в первое время строить суда и из топорного (т. е. тесаного или колотого топором) леса. Ео кто в будущем году «сделает судно из тесаного, а не из пильного (леса), и таких судов принимать у них не будут и сверх того положена будет пеня». Поэтому предписывалось «в предбудущий год конечно» пилы «везде изготовить». Но так как собственными силами «кумпанства» не смогли бы разрешить этой задачи по недостатку пил в стране, правительство предложило им вносить деньги в адмиралтейство, которое должно было заказать и закупить пилы за границей. Мы знаем, что находились и русские кузнецы, которые брались делать «в своем железе и в уголье» всякие инструменты, в том числе и «пилы с укладом, для того, что пилы делаются из стали». Однако больше приходилось рассчитывать на заграничного производителя. И, например, «киевскому жителю мещанину торговому человеку Михаилу Николаеву» давалось поручение купить «к корабельному строению в Шленску и в иных немецких городах... пил разных рук (разных сортов), какими пилами деревья растирают: 28 кран-пилы, что стоючи трут, 28 трен-пилы, что сидючи трут, 100 пил по 2,25 аршина, 100 пил по 2 аршина, всего 256 пил».
Приходилось позаботиться и об обучении искусству распилки. Хотя для строения флота в Воронеже были собраны плотники из разных районов Московского государства, все же среди них, видимо, находилось мало опытных пильщиков и нужно было приглашать их со стороны. Те же материалы о построении воронежского флота показывают нам учителей «пиловального» искусства, например, «черкас-тертинщиков» Стеньку Федорова с товарищами, «которым от ученья русских работных людей 6 человек, что они учат их тертинному делу», давали по деньге с сажени[1][ 1 С. Елагин. История русского флота, Период Азовский. Прилож. I, стр. 204, 249, 268, 371 и др. В тексте самого исследования дана подробная история судостроения в Воронежском районе по 1711 г.].
При той громадной потребности в досках, брусьях и прочих материалах, которая ощущалась в районе судостроения, ручной распилки, конечно, было недостаточно. Однако пильная мельница появилась в Воронеже не сразу. Насколько можно судить, первоначально была оборудована лесопилка на Яузе у села Преображенского, упоминаемая как действующая в начале 1696 г. Интересно, что пиломатериалы посылались и к Воронежу, хотя едва ли ее задачей было обеспечение именно и прежде всего тамошнего судостроения. В том же 1696 году был поставлен вопрос о постройке водяной лесопилки и в районе Воронежа; вследствие разных неудач она вступила в строй только в 1698 г.
Строительство пильных мельниц требовало обеспечения специалистами. Еще до путешествия Петра за границу были приглашены из Голландии мастера по постройке и эксплоатации пильных мельниц, но прилагались заботы и о подготовке собственных кадров. Учить русских должны были и выписанные из-за границы специалисты, причем уже в 1697 г. на запрос о том, держать ли «иноземца-терщика», работавшего на испортившейся тогда яузской мельнице, Петр отвечал: «Есть ли и без нево умеют,—отпустить». С другой стороны, в числе обучавшихся разным мастерствам в Голландии в 1697 г. указывают «Якима-моляра да дьякона», учившихся «всяким водяным мельницам и отъемам»; по всей вероятности, в числе этих «всяких» были столь важные тогда пильные. Таким образом, уже в конце XVII в. у нас появились собственные специалисты лесопильного дела, прошедшие выучку у иноземцев на Руси или за границей[1][ 1 С. Елагин. Указ. соч., прилозк. I, стр. 43; Описание документов и бумаг Моск. арх. мин. юстиции, XIV, стр. 94—95; Письма и бумаги имп. Петра В., I, стр. 549, 33, 59, 141, 643, 705, 706, 187].
Итак, в XVII в. лесопильное производство было известно и на Украине и в Московском государстве: на Украине — только в форме ручной распилки, в Московии — и на вододействующих пильных мельницах. При этом отсталая Московия, обратившись за «технической помощью» в Голландию, сразу усваивала передовую технику, в области лесопильного дела.

III

В XVIII в. развитие лесопильного производства в России шло очень медленно и притом неравномерно. В первой четверти века, благодаря специальным мероприятиям Петра, оно двинулось вперед относительно быстро, но, как увидим ниже, успехи эти были непрочны.
Внимательный к одному из любимейших детищ своих — флоту, Петр заботился об обеспечении его на будущие времена строевым лесом. И вот в разных местах, особенно в районах произрастания ценных для кораблестроения пород, были «заказаны» леса, появился штат их хранителей, под угрозой штрафов запрещалось рубить строевые деревья, устанавливались сроки вырубки, где она была необходимой, и т. д. Словом, намечались первые шаги в области рационального использования лесных богатств государства. В борьбе за охрану ценной древесины Петр выступил против народных привычек и народных предрассудков и, пропагандируя распилку, запрещал употреблять для погребения гробы из цельных колод, требовал изготовления мебели только из пильных досок[2][ 2 О запрете рубки леса одно ив ранних распоряжений 1703 г. — см. Доклады и приговоры Правит. сената, II, ч. 1, стр. 211—212; позднее и подробнее — в вальдмейстерской инструкции. О гробах и мебели — в ней же (ПСЗ, УП, № 4379, пп. 10 и 20)].
Понятно, что для казенных потребностей, особенно для строения кораблей, старались употреблять пильные материалы, и у верфей всюду строились пильные мельницы, обычно водяные. В самом начале столетия, когда энергично продолжалось строительство в Воронежском крае, там появилась «новая» мельница, у Воронежа, причем старую было предположено перенести на р. Оcередь; потом построена еще одна на р. Белый Колодезь, третья — в с. Ступино, а когда строительство было налажено в самом Азове, то вблизи поставили, очевидно за отсутствием подходящей речки, «ветряную пиловалную» мельницу. После первых крупных удач на Балтийском фронте, где, кстати сказать, около «Шлютелбурха» (т. е. Шлиссельбурга) и на Неве близ Нотебурга были получены в наследство от шведов пильные мельницы, лесопильное дело развивается в Северозападном крае — у р. Свирь (в Олонце), около Невы. С утверждением России у Финского залива в Петербурге основывается адмиралтейство, и для его надобностей создается сначала на Васильевском острове, потом на Ижоре ряд пильных амбаров, видимо очень большой общей мощности. Так в период военных действий, в 1715 г., здесь состояло 279 рабочих, да еще ведавший ими Крюйс требовал в добавку 820 человек, считая, конечно, разгружавших лес, переносивших доски и пр. В мирные годы, с 1725 до 1726 гг., на Ижоре числилось 135 мастеров и учеников. Когда в 1718 г. в связи с намеченным изучением Каспийского моря и подготовлявшимся персидским походом было усилено судостроение в Казани, то и там, по предложению «мельничного мастера» Дирика фан-дер Дюзина, решено было вдобавок к имевшейся одной пильной мельнице построить еще две, чтобы выполнить данное Дюзину задание «пиловать 20 000 досок к строению новых кораблей».
Потребности флота вызвали строение новых пильных мельниц и вдали от верфей, в районе дубовых лесов. С самого начала века встречаем упоминания казенных пильных мельниц в Алатырском уезде на р. Пьяна, в Вадской и Сергачской волостях. С этих мельниц доставляли пиломатериалы «к шмаковому делу, которое делают в Казани»; с них же позже предписывалось «возить в Санкт-Петербург пиловальные доски на корабельное строение и на пушечные станки»[1][ 1 Для надобностей пушечного строения в Москве и дворцовых потребностей, вероятно, и работала упоминавшаяся раньше мельница на р. Яузе, около столицы], так как около Петербурга не было дубовых лесов[2][ 2 С. Елагин. Указ. соч., прилож. II, стр. 405, 406; Письма и бумаги имп. Петра В., прилож. II, стр. 226, 371, 651, 101; прилож. III, стр. 380; прилож. IV, стр. 994—995; прилож. V, стр. 465; Доклады и приговоры Правит, сената, прилож. I, стр. 293; прилож. II, ч. 1, стр. 80—81; Архив исторических и практических сведений (Калачева), кн. VI, отд. III, стр. 4; И. Кириллов. Цветущее состояние Всероссийского государства, I, стр. 22; «Собрание разных записок и сочинений о жизни Петра Великого» Ф. Туманского, ч. 9, стр. 25—26, 74, 127, СПб., 1788].
В районе Архангельска на речке Ширшема казенная водяная пильная мельница была устроена (в 1706 г.) первоначально с коммерческими целями — готовить доски для сбыта за море. Вскоре в казну была взята вторая, ветряная, пильная мельница на Моисееве острове, сооруженная иноземцем Артманом. Но в 1710 г. и позже мельницы, состоя в ведении адмиралтейского приказа, очевидно обслуживали архангельскую казенную верфь и, может быть, только излишки продукции сбывали за море. В 1721 г. была построена здесь новая казенная мельница на Бору, тогда как артманская, видимо, уже перестала существовать[3][ 3 Собр. грам. Колл. Экон., изд. АН, II, № 129; С. Елагин. Указ. соч., прилож. II, стр. 409, 410, 418; Доклады и приговоры Правит. сената, I, стр. 300; Ленинградский пентрархив, Фонд комиссии о коммерции, № 604 (по Кайданову)].
К сожалению, и для петровской эпохи мы не имеем ни полного перечня всех лесопилок, ни данных о направлении их продукции. Но если коммерческий дух захватывал, хотя бы частично, даже казенные предприятия у Архангельска, то для продолжавшей существовать мельницы, а к 1724 г. двух мельниц, Бажениных поставка пиломатериалов за границу оставалась главной целью и теперь, как и в XVII в., хотя у Осипа Баженина была уже и собственная верфь, конечно обслуживаемая его мельницей[4][4 Н. Попов. Указ. ст., стр. 8—9, 124]. Были ли в районе Архангельска еще другие частные пильные мельницы, кроме баженинских и названной выше иноземца Артмана, мы не имеем сведений.
Конечно, в расчете на сбыт в Европу построил пильную мельницу в Нарве известный деятель и делец петровской поры Меньшиков. Работу на экспорт нужно предполагать также и на мельницах Петербургского района. Здесь кроме казенной Ижорской к 1726 г. было около десятка пильных мельниц (в том числе две Меньшикова на р. Назья и в Ораниенбауме). Но они же, очевидно, доставляли пиломатериалы и для строительства Петербурга, продолжавшегося с 1703 г. в течение всего царствования Петра. Видимо, на потребности столицы и на ее порт работали и отмеченные Кирилловым две лесопилки в Новгородском уезде, расположенные на р. Сясь и близ Вышнего Волочка, т. е. как раз на водных путях к Петербургу[1][ 1 И. Кириллов. Указ. соч., I, стр. 22, 29, 30, 63; «Сб. Русск. ист. общ.», LXIX, стр. 899]. И все же даже обеспечение столицы пиломатериалами не было достаточным; даже на казенные постройки приходилось употреблять топорный лес[2][ 2 См., например, данные о казенных воскобелильном и крахмальном заводах и бумажной мельнице в фонде мануфактур-конторы (Ленинградский Центрархив), св. 71, кн. 45, лл. 218—285, 477; св. 1, кн. 67, лл. 35—41].
Если так обстояло дело на глазах у пропагандировавшего распилку Петра, то нельзя, конечно, ожидать, чтобы лучше было в других местах. При всей возможной неполноте наших данных все-таки очень заметно, что кроме лесопилок, связанных с верфями и портами, в стране очень мало было лесопильных заведений, да и из этого небольшого числа иные совсем не работали на рынок.
Как и в XVII в., крупные промышленные предприятия обеспечивали себя пиломатериалами собственного изготовления. Так, при вновь выстроенном Екатеринбургском железном и медном заводе знаем двухрамную пильную мельницу, которая должна была по плану Геннина давать 1152 бревна распила в год или, считая 288 рабочих дней в году, по 4 бревна в день при 12-часовом рабочем дне[3][ 3 В. Геннин. Указ. соч., стр. 315, 316, 320]. Нельзя думать, чтобы этот завод был исключением. Доменные и молотовые предприятия истребляли столько леса на топливо и на нужды строительства, что даже на Урале возникли опасения за их обеспечение в этом отношении, и именно с Урала шла инициатива (от Татищева) введения лесосек и охраны лесов для заводов[4][ 4 Подробности о мерах по охране лесов для нужд заводов в рукописной записке по истории горного дела, составленной Крамаренковым в 1770-х гг.].
Гораздо острее стоял лесной вопрос на заводах центральной полосы России, на которых мы видели распилку еще в XVII в. Конечно, и в петровскую пору они продолжали, экономя лес и рабочую силу, употреблять пильные доски и брусья, вероятнее всего с собственных мельниц, поставить которые было так удобно у заводской плотины.
Встречаем пильные мельницы и при других предприятиях. Так, у одной из самых крупных тогда полотняных фабрик — Тамеса в Москве — была своя ветряная лесопилка с тремя рабочими, как значится в ведомости фабрики за 1731 г.[5][5 Ленингр. Центрархив, ф. мануф.- колл., св. 318, № 136, лл. 47—49]. По всей вероятности, в первой же четверти XVIII в. были устроены пильные мельницы при парусной и бумажной фабриках Филатова (потом Гончарова) в Малоярославецком уезде, при полотняной фабрике Затрапезного в Ярославле. Правда, известны нам эти пильные мельницы из материалов 60-х годов, но тогда уже намечалось исчезновение лесопилок при предприятиях, переходивших на рыночные пиломатериалы[6][6 См. в моей книге «Организационная структура промышленных предприятий» (Очерки по истории русской промышленности в XVIII в. и начале XIX в., ч. 1, стр. 178—179)].
Из мельниц, не связанных прямо ни с другими производствами ни с работой на экспорт, мы определенно знаем одну — Меньшикова в Клинском уезде, но и с нее в напряженный момент Петр предписывал брать доски (1000 штук) «на новозачатый корабль Лизет», да она, кажется, и не дожила до 1720-х годов[7][7 Письма и бумаги ими. Петра, IV, стр. 994—995, 1004; Доклады и приговоры Правит. сената, II, ч. 2, стр. 486; «Сб. РИО», LXIX, стр. 899].
Имеем еще интересное указание, что другой сотрудник Петра, его кабинет-секретарь Макаров, просил в 1717 г. комиссионера в Голландии подрядить сделать для него или купить готовые «две мельницы пильных: одну водяную, другую ветряную, с пилами и с протчим, что к ним принадлежит, кроме дерева». Осуществилась ли мысль Макарова, не знаем, но во всяком случае он не имел таких крупных предприятий, чтобы для их нужд надо было ставить две лесопилки; очевидно, имелось в виду производство для сбыта[1][1 «Сб. РИО», XI, стр. 71. О других предприятиях Макарова — суконной фабрике (совместно с родственником Калининым) и кирпичном заводе — упоминается в его деле (Описание документов и бумаг Моск. арх. мин. гост., VI, отд. II, статья Шереметевского, стр. 39; 45, 46)].
Таким образом, подводя итог и петровской поре, мы можем насчитать в России в разные годы десятка три-четыре пильных мельниц. Технической новостью этого периода нужно признать ветряные лесопилки, пришедшие к нам также из Голландии, как и действующие водой. Большинство мельниц принадлежало казне и строилось для удовлетворения прежде всего нужд кораблестроения. Частный предприниматель слабо был заинтересован в эти годы лесопильным производством. Многие частные лесопилки были лишь вспомогательными заведениями при других, более крупных предприятиях их владельцев. Другие поставляли свою продукцию на заграничный рынок. Меньше всего внимания уделялось внутреннему спросу, который, очевидно, несмотря на все воздействие Петра и убеждением и рублем, был очень невелик. Если уже в Петербурге на казенных постройках применяли топорный лес, то, ясное дело, в глуши он продолжал первенствовать над пильными материалами, если не оставался единственным видом досок. Кроме того, нельзя забывать пильщиков, работавших вручную. Мы имеем упоминания о них в связи с воронежским судостроением и заготовкой материалов к судовому строению в районе между Тверью и Ярославлем (в 1710 и 1711 гг.). Стоит подчеркнуть, что в оба года «пиловалщиков» предписывалось взять или нанять «из черкасских городов». Имеем случайное упоминание и о русском пильщике[2][ 2 Доклады и приговоры Правит, сената, I, стр. 239, 243; В. Веретенников. История Тайной канцелярии петровского времени, стр. 247, Харьков, 1910]. Надо думать, что число этих «пиловалщиков», хотя и медленно, но все же росло. Они-то и брали на себя удовлетворение незначительного спроса на пиломатериалы частных потребителей, работая, вероятнее всего, по их найму.

IV

Тесная связь большинства пильных мельниц петровской поры с военным судостроением оказалась слабой стороной лесопильного производства в дальнейших условиях. Дворянская реакция, начавшаяся после смерти Петра, отразилась на судьбе флота и, через него, на судьбе пильных мельниц. Корабли гнили, стоя в гаванях, верфи не работали, лесопилки казенные умирали одна за другой, так что до 1760-х годов дожили, кажется, только мельницы адмиралтейства на Ижоре.
Однако другим концом та же дворянская реакция вела к новому подъему лесопильного дела, уже не на базе казенного судостроения, а на возраставшем внутреннем спросе на пиломатериалы. Под воздействием дворянских жалоб на «великие штрафы», взимаемые вальдмейстерами, весь институт по охране лесов уже в конце 1726 г. был упразднен, и казенные леса сразу же стали безжалостно опустошаться. Восстановление вальдмейетеров в 1730 г. в новой обстановке мало помогло делу охраны лесов. Одновременное развитие дворянских прав привело к фактическому полновластию землевладельцев над их владениями, включая и леса, охраняемые ранее общими мерами Петра. А в связи с этим и в дворянских лесах пошла энергичная порубка. Особенно печальна была судьба лесных участков, находившихся в общем неразмежеванном владении нескольких хозяев. В этих дачах каждый торопился обогнать соседа в запасе строительных материалов и дров, даже если они и не нужны были в данный момент. На ряду с этим естественный процесс роста населения, приостановившийся на время при Петре, продолжал приводить к расчистке лесов под пашни; тот же роет населения, особенно в городах, увеличение внутреннего торгового судоходства и, значит, судостроения, рост промышленных предприятий с 1740-х годов, особенно «огнедействующих», все более ускоряли истребление лесов на строительство, отопление, поделки. В результате — всеми чувствуемый подъем цен на древесину. Он-то и стимулировал рубку леса для продажи: вздорожание всех деревянных изделий и побуждало крестьянина искать для себя оглоблю или полозья к саням в своем, помещичьем или казенном лесу, невзирая на запреты и хоронясь, конечно, от штрафов.
Наказы в комиссию 1767 г. и от дворян, и от горожан, и от сельского населения центра, запада, юга и даже востока чуть ли не обязательным пунктом имеют жалобы на «оскудение» лесов, на недостаток строительных материалов, на вздорожание их и дров и попутно с этим дают яркие картины истребления лесов[1][1 Пункты о лесах так обычны, что едва ли стоит их цитировать. Укажу лишь, что наказ воротынских и перемышльских дворян датирует истребление лесов с 1730-х годов; то же повторяют и лихвинцы («Со, РИО», VIII, стр. 429, п. 8 и стр. 440, п. 6)].
Впрочем, результаты хищнического истребления лесных богатств страны стали обнаруживаться гораздо ранее года составления наказов. Уже в 1740-х годах почувствовалась определенная необходимость предпринять какие-нибудь меры к охране лесов. Правительство Елизаветы хорошо сознавало и старалось внушить подданным, что «государственная и общая всех в сбережении лесов польза состоит» и указывало еще в 1748 г. «впредь доски... на суда» заготовлять «пильные, а не топорные». В 1749 г. предписывалось уже не только на судовое, но и на домовое строительство заготовлять пильные доски и для того, помимо использования ручных пил, «где удобно, водяные и ветряные пильные мельницы заводить», и в ожидании, «пока пилование тех досок в обычай войдет и оного везде умножится», устанавливалась свободная продажа топорных досок только в течение пяти лет. В 1756 г. пришлось этот срок продлить далее и на 1757 и на 1758 гг., но к сплаву в Петербург 1758 г. категорически воспрещалось готовить «топорный лес» под угрозой конфискации и непропуска через Ладожский канал[2][ 2 ПСЗ, XIV, № 10768].
Но в том-то и было дело, что «пилование досок» еще «в обычай не вошло».
В том же указе 1756 г. констатируются печальные пока результаты в отношении создания самостоятельных лесопильных предприятий. Только у Петербурга, на Неве и в ближайших местах «пильных мельниц немало». В других местах указано только одно заведение купца Тавлеева в Новоторжском уезде, да в дворянских вотчинах Юрьевского уезда (Лифл. губ.) были в это время в ходу ручные пилы.
Правда, официальный акт рисовал действительность печальнее, чем она была на самом деле. Можно было бы вспомнить еще пильные мельницы в районе Архангельска (баженинские, несомненно, существовали), можно бы прибавить три-четыре лесопилки у Нарвы, появившиеся еще до 1730-х годов; были мельницы в Выборгской провинции, совсем недалеко от столицы; должны бы быть известны составителям указа пильные мельницы хотя бы при казенных железных заводах[1][1 О нарвских и выборгских мельницах см. ПСЗ, IX, № 6967; X, № 7652; XI, № 8119 и Сенатск. Архив, III, стр. 458 и др. (я беру здесь лесопилки только в пределах до 1756 г.)]. Но и со всеми этими дополнениями картина была мало утешительной вообще и с точки зрения целей названного указа в частности. Правительство стремилось водворить распилку в целях потребления пильных досок на судовое и домовое строение внутри страны; все приведенные в тексте указа и добавленные нами мельницы расположены были при верфях, строивших морские суда, при портах, откуда их продукция шла за границу, или при заводах, проводивших распилку для своих нужд.
Меры, которыми правительство Елизаветы собиралось насаждать распилку, повторяли действия Петра, но не могли привести даже к тем же, что при нем, результатам. Петр не только убеждал в пользе распилки, но и учил разными путями технике ее. Правительство Елизаветы ограничивалось словесным поучением. Петр приказывал строить казенные мельницы, и, несомненно, под его прямым или косвенным воздействием этим производством заинтересовались Меньшиков и Макаров. Правительство Елизаветы построило, кажется, всего одну-две казенные лесопилки, а дельцы из верхов этого времени больше старались получить подешевле или просто даром казенное готовое предприятие и меньше любили строить сами. Наконец, меры строгости достигают цели, если они разумны и действительно проводятся в жизнь. А правительство Елизаветы объявило открытую войну всему топорному тесу, не обеспечив его замены пильными досками, и потому вынуждено было из года в год отсрочивать прекращение торга топорными досками и в конце концов молчаливо отступило, не добившись результатов, под шум Семилетней войны.
При Екатерине, в первые же годы ее царствования, принята была тактика пропаганды распилки не приказом, а показом: рассылались на места и распространялись среди населения пилы, хотя и в небольшом количестве; строение судов из пильного леса поощрялось разрешением отпускать из Петербургского порта «в чужие края третью часть привозимого на них хлеба», очевидно беспошлинно, тогда как на топорные суда наложен был особый денежный сбор[2][2 Журн. № 9 Общ. собр. Тамб. уч. арх. ком. — Опись дел Шацкого архива, № 1332; журн. № 10 Общ. собр. той же комиссии — Из архива Сухтелена, записка Безбородко, стр. 32—33; «Временник Моск. общ. ист. и древн.», кн. XXV, отд. II, стр. 88]. О насильственном изгнании с рынка топорного теса теперь уже не слышно, но он постепенно стал замещаться пильным. Ведь обстановка за десять лет изменилась. Время, как мы уже видели, работало за распилку и против тесанья. Как раз к этим годам относятся вопли наказов о вздорожании дров и строительных материалов, об истреблении лесов.
Правда, и от этой поры дошел до нас протест против введения распилки. Он исходил от отсталой и достаточно измученной разными требованиями властей части населения — ясашных крестьян Симбирского и Сызранского уездов. Но и в нем, в форме, обработанной вероятно кем-либо из приказных, звучало больше всего недовольство, даже возмущение, мерами, которыми местная власть старалась внедрять поощряемую сверху распилку. Для нас же здесь интересны некоторые бытовые черты, связанные с потреблением досок крестьянским населением. «По указам, — писали ясашные в своем наказе, — велено для пилования лесов иметь нам пильные мельницы и ручные пилы, и к тому мы от присутственных мест через нарочных высланных весьма чрезвычайно почасту принуждаемы были, отчего понесли мы немалые отягощения, убытки и разорения напрасные, потому что из нас у некоторых селений в дачах и лесов не имеется и пиловать нечего... К тому же из нас в наших местах лесных промышленников не имеется, а хотя кому из нас на домовую надобность и потребуется досок десятка два или три, и то по нашему крестьянскому обыкновению завсегда бревно раскалывается только на двое и больше для крепости тески не бывает. И то коему надобность такая потребуется лет через десять или более. А тонких досок тески у нас никогда не бывает, да и быть не для чего, потому что в наших местах по убожеству нашему хорошего строения не бывает»[1][ 1 «Сб. РИО», CXV, стр. 351—352].
При всем подчеркивании местного колорита, картина потребления досок массой сельского населения, рисуемая в этом одиночном протесте, легко может быть распространена и на другие районы тогдашней России, где наличие значительных еще строевых лесов позволяло вытесывать из бревна две доски.
И все же именно в 1760-х годах распилка в расчете на удовлетворение внутреннего спроса делала первые и довольно успешные шаги. Развитие ее свидетельствуется и тем, что в продукции наших железных заводов в 1766—1767 гг. мы встречаем пилы, иногда определенно — «ручные пилы». И тульские оружейники, поскольку они выступали вольными производителями, в своем очень разнообразном ассортименте изделий имели «для пилования лесу разные пилы»[2][2 М. Чулков. Историческое описание российской коммерции, VI, ч. 2, стр. 580, 606; Л. Бакмейстер. Топографические известия, ч. 1, стр. 220—221, СПб., 1771]. Определенный интерес к распилке сказался и в том, что в эти годы Соймонов конструирует и строит лесопилку с конным приводом, а академический журнал статье об этой мельнице уделяет место на своих страницах[3][ 3 «Ежемесячные сочинения и известия о ученых делах», июль 1763 г., стр. 36—41; дан и чертеж этой мельницы].
На основании сопоставления различных данных[4][4 В основе данные, собранные по анкетам Академии Наук и Шляхетского корпуса в 1761—1765 гг.; часть их, касающаяся тогдашних Московской и Новгородской (неполностью) губерний, издана еще в XVIII в. в весьма несовершенной обработке Вакмейстера под названием «Топографические известия» в 4-х выпусках, составивших первую часть; сохранившимися доныне ответами я пользовался в архиве конференции Академии Наук, св. 66, к. 123 и особая связка к нему. Для дополнения использованы описания отдельных уездов и провинций по программе Вольного экономического общества (см. «Труды ВЭО», I—XIII) и отдельные заметки в тех же томах; сопоставлены с этим и упоминания о лесопильном деле в изданных наказах и указания «Географического лексикона» Полунина-Миллера] мы можем дать и некоторый цифровой результат достижений в лесопильном деле в 1760-х годах по части пильных мельниц. Конечно, нельзя рассчитывать, что этот подсчет окажется безукоризненно точным.
Особенно трудно при наших материалах собрать сведения о распилке в качестве подсобного производства при промышленных предприятиях и верфях[5][5 В анкетах вопрос о пильных мельницах не указывал ясно, желательно ли получить сведения только о самостоятельных лесопилках с плотинами или о всех вообще; в ответах же с мест перечислялись то все наличные пильные мельницы, то одни действовавшие как самостоятельные предприятия. О частных верфях, особенно о крестьянской стройке речных судов, кажется, вообще ни одно учреждение тогда не собирало сведений]. Можно лишь сказать, что пильные мельницы при крупных мануфактурах середины XVIII в. — довольно распространенное явление. Читая, например, описания металлургических заводов у ученых путешественников этого периода (разумею Лепехина, Далласа, Рычкова, Гмелина), мы часто встречаем упоминания пильной мельницы, работающей на потребности данного завода. Были они и при других предприятиях. Так, мы знаем пильные мельницы при названных ранее полотняной и писчебумажной фабриках Гончарова в Малоярославецком уезде, при таких же фабриках Мосоловых в Тарусском уезде, при комбинатах Затрапезного в Ярославле и Земского в Московском уезде. И не только в Центральном районе, где истребление лесов давало себя чувствовать сильнее всего, но даже в Вологодском уезде предприниматели Туронтаевские в 1760 г. построили пильную мельницу для обслуживания других своих предприятий. Очень интересными являются также новые пильные мельницы в Соли Вычегодской и в такой глуши, как Яренск на Сергиевском усолье, устроенные, конечно, для потребностей солеварных промыслов. Есть и еще немало подобных примеров. Наоборот, на фабрике Тамеса в Москве уже не было в эту пору пильной мельницы, которую мы отмечали раньше по ведомости 1731 г. И вообще ни при одном предприятии в старой столице не знаем пильных мельниц. Очевидно, она достаточно обеспечивалась пильными материалами с работавших на рынок лесопилен[1][ 1 Указанная моя работа, стр. 178—179].
Поощрение стройки судов из пильных материалов должно было содействовать созданию пильных мельниц у верфей внутри страны и особенно в Центральном районе. Показательным, думается, надо признать появление пильной мельницы в Стерлитамаке, где делали коломенки[2][2 Мельницу отмечает и И. Лепехин; материалы начала 1760-х годов — анкеты, статья П. Рычкова в «Трудах Вольного экономического общества» — ее (еще?) не знают]. Лесопилок, работавших на судостроение, с ростом расхода пильных материалов нехватало. Определенное заявление в этом смысле мы имеем от тверского магистрата в 1763 г., и хотя смысл его был добиться отмены елизаветинского еще запрещения грузить товары «в топорные барки», однако, по общей совокупности данных о пильных мельницах, невозможность для них обслужить все судостроение является совершенно реальной[3][ 3 Сенатский архив, XII, стр. 437].
Особый интерес для нас представляют лесопилки, работавшие на рынок. Часть их связана по-прежнему с рынком иностранным. Таковы четыре мельницы около Архангельска — две из них обслуживали одновременно и верфи их хозяев; может быть, хотя частично, к Архангельскому же порту отправляли доски две вологодские мельницы; на Мезени лесопилка была построена П. И. Шуваловым прямо в расчете на «отпуск заморский», также и у Нарвы три пильных мельницы работали на экспорт; такое же направление имела продукция выборгских лесопилок. Семь пильных мельниц Петербургской губ. (казенную Ижорскую с 14 рамами в семи амбарах оставляю в стороне), очевидно, давали продукцию и для вывоза и для удовлетворения спроса столицы. Также на русский и иностранный рынки распределялись, по всему вероятию, доски и брусья с пильных мельниц тогдашней Новгородской губернии, связанных с Петербургом: одной — у Старой Ладоги, по крайней, мере двух — на Свири, одной — на речке Тихвинке, где, впрочем, было и судостроение.
Внутри страны, если исключить заведомо созданные при промышленных предприятиях, найдем сравнительно очень немного пильных мельниц. Но они были первыми ласточками в области новой ориентировки лесопильной промышленности. Это десять-двенадцать мельниц в разных уездах Московской губернии, две в Нижегородской: на р. Бездна в Алатырском уезде и на р. Нукс в Арзамасском; одна — около Пензы в Казанской губернии, где еще наказ Хлынова (будущей Вятки) отмечает «вновь заведенные пильные мельницы». В Оренбургской губернии знаем лишь одну казенную лесопилку на р. Каргала (в 24 верстах от Оренбурга), работавшую на нужды, прежде всего, казенного строительства в этом городе. В громадной тогдашней Воронежской губернии наши материалы не указывают ни одной самостоятельной пильной мельницы. В Белгородской было пять мельниц только в одном Брянском уезде, но из них две, во всяком случае, были при железных заводах. В Смоленской губернии не было, невидимому, ни одной мельницы. На Украине знаем определенно одну мельницу в Батурине, и на всю Сибирь — две: казенную на р. Кас около Иркутска и одну частную в 5 верстах от Туринска на р. Табаринка.
Таким образом, десятка два или, считаясь с возможным пропуском в наших материалах, два с половиной — вот фонд лесопильных предприятий, ставивших своей задачей удовлетворение русского потребителя[1][1 Упомяну для полноты пильную мельницу в Сарепте, созданную в самом начале жизни этой интересной с точки зрения развития техники колонии и обеспечивавшую ее потребности. См. о ней у С. Гмелина. Путешествие по России.., ч. 2, стр. 29, СПб., 1777]. При этом сопоставление с показаниями середины 1750-х годов и прямые отметки дат устройства мельниц или наименования их новозаведенными не оставляют сомнения, что большинство этих (да и многих из ранее названных) пильных мельниц появилось только в самые последние годы. Перед нами — определенно новое явление середины XVIII в., даже 1760-х годов.
Если присмотреться к карте расположения пильных мельниц, то нетрудно убедиться, что все они построены в районах, богатых лесом, у рек, по которым возможна доставка их продукции на широкие рынки, частью вблизи крупных потребительских центров (Москвы, Петербурга, строившегося в 1750-х годах Оренбурга).
Организаторами лесопильного производства для рынка были лица разной общественной среды. Обрисованная выше обстановка с лесными строительными материалами создавала, очевидно, соблазнительную рыночную конъюнктуру. И в лесопильное дело вкладывал капитал купец, рассчитывавший орудовать чужим, покупным лесом; стремился наивыгоднее использовать свой лес помещик, ставя собственную лесопилку, не отставали от других и монастыри и архиерейские кафедры, конечно в годы до секуляризации их земельных (и лесных) владений.
Однако, как видно по результатам, интерес предпринимателей к этой отрасли производства еще только зарождался; сравнительно новое дело было, может быть, еще не так широко известно. Во всяком случае, например, в купеческих наказах, отстаивавших права купцов на занятие разными производствами, речь о лесопильной промышленности идет очень редко[2][2 Можно назвать наказы Ряжска и Рыбной слободы (будущего Рыбинска), где видна заинтересованность пильными мельницами («Сб. РИО», CXXXIV, стр. 240, п. 7 и CVII, стр. 138, п. 6). Для оценки этих наказов надо иметь в виду, как часто поднимали купцы вопрос, например,- о винокурении].
Материалы середины XVIII в. позволяют ознакомиться и с технической стороной лесопильного производства[3][ 3 В дальнейшем используются протоколы осмотров пяти пильных мельниц чинами мануфактур-коллегии в 1760 г. (ф. мануф.- колл., св. 129, кн. 174, лл. 49, 91, 170 и 172 и указ. статья о соймоковской мельнице); данные о лесопилке Баженина 1724 г. (указ. ст. Н. Попова) и о мельнице Екатеринбургского завода (указ. работа В. Геннина), книга Штурма. Совершенное описание строения мельниц..., изд. на русском яз. в 1782 и 1800 гг., и описание пильной мельницы кн. Голицына на р. Клязьме в дер. Щелковой под Москвой (ф. Голицыных в архиве Гос. Ист. Музея)]. Сопоставление с ними перечня приспособлений мельницы Ос. Баженина 1724 г. и данных о Екатеринбургской лесопилке 1720-х — 1730-х годов, с одной стороны, описаний отдельных лесопилок конца XVIII в., довольно обстоятельных (с чертежами) указаний теоретической книги Штурма и подробной описи Щелковской пильной мельницы начала XIX в. — с другой, приводит к выводу, что основы техники пилки леса за весь XVIII век, как, вероятно, и раньше и позже, оставались одни и те же.
Прежде всего отметим, что из известных нам в 1750-х и 1760-х годах пильных мельниц только одна, в с. Медведицком Кашинского уезда, была ветряной. Точно так же и в конце XVIII и в начале XIX вв. наши источники почти исключительно говорят о новодействующих лесопилках. Таким образом, вся пропаганда ветрянок при Петре пала на плохую почву. Дело, очевидно, было в том, что, во-первых, в лесных районах, где ставились мельницы, было достаточно мелких речек, на которых с удобством можно было расположить лесопилку, и, наоборот, не всегда находилось достаточно просторное открытое место для устройства ветряной мельницы. А, во-вторых, пильной мельнице, как мы уже видели, река была нужна для отправки продукции и сплава леса. Кроме того, вое железные заводы, при которых так часто были пильные мельницы, сами имели запруды большой мощности, и поставить при них лесопилку было легче всего. Не пошли в ход и лесопилки с конным приводом, которые пропагандировал Соймонов. Но и предлагая свою конструкцию, он считал ее только «несравненно удобнее и прибыточнее» распилки ручной и сам же находил, что она «не может сравнена быть» с вододействующими и ветряными пильными мельницами. Таким образом, в XVIII в. мы имеем дело в сущности только с водяными пильными мельницами.
Силовой установкой в такой мельнице являлось большое вертикально поставленное колесо. Мы не всегда имеем прямые указания, но должны всякий раз думать, что это было так называемое «наливное» колесо, т. е. вода по жолобу падала на него сверху и, задерживаемая в его ящиках, вращала его силой своей тяжести и силой течения. Вал, на котором вращалось колесо, имел обычное «кулачное» колесо и с помощью шестерен передавал движение тому валу, на котором устанавливались пильные рамы. Если хотели убыстрить работу, движение водяного колеса передавали шестерней на «сухое», а с него другой шестерней — уже валу, приводившему в движение рамы. Это были довольно тяжелые деревянные четырехугольные сооружения, двигавшиеся вверх и вниз. Действовали они только при опускании (так же как и при ручной распилке), и, таким образом, подъем проходил для распилки вхолостую. Для лучшего использования энергии рамы навешивались так, что в то время как одна опускалась, вторая поднималась, и притом поднималась, частично, по крайней мере, тяжестью первой. Отсюда и понятно, что мельницы обычно снабжались парами рам. Бревно для распилки клалось на длинные сани, двигавшиеся по особым неподвижным зубчатым железным полосам («змейками»). Тянулись сани вперед канатом, который наматывался на деревянный вал с зубчатым колесом, причем они двигались вперед только в то время, когда пилы пилили. Рамы вооружали разным числом пил, в зависимости от того, сколько хотели получить резов, т. е., если из бревна должно было выйти три доски, ставили четыре пилы, если желали получить четыре доски, необходимо было поставить пять пил и т. д. 
Так, одна четырехрамная лесопилка на р. Яченка, около Калуги, перерабатывала в доски и тес 2 тыс. бревен в год, другая там же, на р. Калужка, двухрамная — до 2500 бревен; из этих бревен на обеих получалось до 2800 досок и около 10 тыс. штук кровельного теса. К сожалению, не знаем, сколько на этих мельницах было занято рабочих. На третьей двухрамной мельнице работало 5 человек (считая с мастером); производительность ее была 500 бревен в год. Таким образом, все лесопилки, работавшие на внутренний рынок, если даже включим сюда и поступавшую на тот же рынок часть продукции мельниц, связанных с верфями, портами и заводами, не распиливали и одной сотни тысяч бревен.
Конечно, эти приблизительные цифры отнюдь не определяют еще нужды массового потребителя в пиломатериалах. На его удовлетворение работали пильщики. К сожалению, в нашем распоряжении нет материалов о них. Можно только сказать, что эта профессия продолжала оставаться редкой. Ни в списках ремесленников в городах, ни в отметках о деревенских промыслах нигде не попались мне упоминания о пильщиках, кроме районов украинских поселений. В единственном сюда относящемся документе из пределов Великороссии мы уже видели подчеркнутое свидетельство крестьян, что они употребляют только тесаные доски.
При наличии в обычных мельницах большого количества деревянных частей, даже шестерен и кулаков, лесопилки часто останавливались из-за поломок. Так, названная щелковская мельница по отчету за 50 дней (с 27 июля по 14 сентября 1817 г.) 11 дней работала с остановками из-за поломок. Иногда аварии были так серьезны, что мельница выводилась из работы на несколько дней. Та же щелковская лесопилка из отчетных 50 дней простояла целиком 6 дней, в течение которых шел ремонт крупных повреждений. Плохие качества тогдашней стали, или, точнее, «уклада», из которого приготовлялись пилы или только «наваривались» зубья, были причиной частой необходимости точить пилы, что также вызывало остановки в работе для перевооружения рам, а при отсутствии запасных пил — и полные или частичные (на одну раму) остановки в действии мельницы. Если учесть еще праздники и разные случайности, то даже при благополучии с источником энергии — водой, лесопильни XVIII в. не могли отличаться хорошей производительностью. На примере той же щелковской мельницы можно видеть, что из 50 дней она благополучно и на обе рамы работала только 11 дней; 6 дней распилка шла на одну раму, 11 дней были остановки (в один день даже три) из-за поломок, 16 дней но тем или иным причинам мельница совсем стояла, остальные 6 дней работала по полудню и меньше или работала то на две, то на одну раму.
А сверх всего этого надо учитывать не всегда достаточное количество воды. То за слабостью источника не могли скопить воды на круглый год, то в сухое лето мельница стояла в ожидании дождей, то ливень разрушал плотины или повреждал ларь, а уж весной, в водополье, мельницу обязательно приходилось останавливать для спуска вешних вод.
Понятно, что при таких условиях продуктивность пильных мельниц XVIII в. не могла быть значительной. И Геннин считал, что «на два стана, ежели сухова колеса с шестернею не будет в день, когда остановки ни за чем не случитца», мельница должна распилить не менее четырех бревен пятисаженных (т. е. 10.65 м), 6—7 вершков (26.6—31.2 см) в отрубе, «а что более, то лутше. А когда сухое колесо с шестернею будет, то надлежит распиловано быть бревен против одного вдвое и более». Но в расчете на год даже для екатеринбургской, очень прочно построенной лесопилки (со многими железными частями и с оковкой железом деревянных механизмов), учитывая, очевидно, поломки и всякие случайности, он полагал в среднем четыре бревна в день на двух рамах. В начале XIX в., когда, очевидно, в детали конструкции пильных мельниц были внесены кое-какие усовершенствования, далеко не так хорошо построенная щелковская лесопилка разделывала в доски в благополучные дни от 13 до 19 бревен (в среднем 15) при работе обеих рам и от 8 до 11 бревен (в среднем почти 10) при действии одной рамы. Лучше оборудованная трехрамная лесопилка при екатеринбургском заводе распиливала в среднем 45 пятисаженных бревен в день.
В свете всех этих данных нам не покажутся странными и противоречивыми конкретные показатели середины XVIII в.


V

И в последние десятилетия XVIII в. и в начале XIX в. «оскудение» лесов продолжалось в той же, или, скорее, в еще большей степени, чем раньше. Мало действовали убеждения сверху в «государственной и общей всех в сбереженья лесов пользе», не достигали цели «заповедания» лесов, не удерживали штрафы за порубки. Видимо, немного было читателей тех поучений о «сохранении» лесов и о вреде их истребления, которые с 1760-х годов раздавались со страниц «Трудов вольного экономического общества» и других сельскохозяйственных и экономических журналов. Еще меньше находилось убежденных ими выполнителей советов о рациональном лесоустройстве и разведении новых лесов. Правда, все точнее определялись в законодательстве основы правильной эксплоатации леса, известны и в XVIII, еще более в XIX столетии опыты посадки и выращивания лесных насаждений. Но все же основной процесс состоял в быстром сокращении лесной площади, причем особенно вырубались леса в местах давнее и прочнее обжитых, в районах, откуда более удобно было взять древесину для личного потребления или отправить на рынок.
Одних на истребление леса толкала нужда; другие ради наживы, без всяких соображений о восстановлении находящихся в их руках богатств вырубали даже «береженые» дедами и отцами рощи.
Чем дальше, тем больше лее действительно становился хозяйственной статьей большой ценности на громадной территории Европейской России. Для доказательства воспользуемся цифрами. В Петербурге, окруженном громадными лесами и получавшем ежегодно большие партии строительных материалов для отправки за границу, цены на лесные материалы за 50 лет возросли втрое, вчетверо и более. Сотня сосновых бревен трехсаженной длины и 9—12 дюймов в диаметре стоила в 1740 г. 12—16 рублей, а в 1790 г. уже 100—120 рублей; сотня пятисаженных соответственно 35—40 рублей в 1740 г. и 200 рублей в 1790 г. Дюймовые доски длиною в 3 сажени продавались в те же годы по 7 и 15—20 рублей сотня, а доски потоньше с 3 рублей поднялись до 9—10 рублей за сотню. Чтобы видеть яснее вздорожание именно леса, приведу.. параллельно цены на другие строительные материалы: 1000 кирпичей в 1740 г. стоила в том же Петербурге 3 руб. 50 коп., а в 1790 г. — 6 рублей, пуд железа олонецкого— 50 коп. и 1 руб. 20 коп., пуд железа сибирского — 70 коп. и 1 руб. 60 коп., т. е. кирпич вздорожал за те же 50 лет меньше чем вдвое, железо — в два с небольшим раза[1][ 1 И. Георги. Описание российско-импер. столичного города С.-Петербурга, ч. 3, стр. 599—600, 1794 г.]. Аналогичное впечатление дает и рост цен в Саратове, получавшем лесные материалы, главным образом, с верхней Волги и Камы. Четырехсаженные бревна в 1753 г. можно было купить за 7 руб. 75 коп. сотню, в 1774 г. — уже за 10 рублей (правда, здесь мог сказаться и опустошительный пожар в городе весной этого года), в 1783 г. цена сотни таких бревен дошла до 18 рублей, а в 1804 г. приходилось платить за нее уже 125 рублей. Сотня четырехсаженного тесу стоила в 1753 г. 6 руб. 75 коп., в 1774 г. —13 рублей, в 1804 г. — 40 рублей. В те же годы четверть ржаной муки ценилась в 1753 г. около 1 рубля, в 1774 г. — 2 рубля (но это результат Пугачевского восстания), в 1781 г. 1 руб. 55 коп., в 1804 г. около 2 рублей[2][ 2 По архивным материалам Каз. палаты и конторы опекунства иностранных поселенцев (во время моей работы эти фонды хранились в Саратовском архиве)].
Таким образом, в то время как хлеб за 50 лет поднялся в цене вдвое, доски вздорожали почти в шесть раз, а бревна даже в пятнадцать. Более детальные, чем по Петербургу, данные по Саратову показывают, что возрастание цен шло кресчендо, достигая особенно быстрого темпа к концу века.
Вот эта быстро растущая дороговизна строительных материалов и была лучшей и самой действенной пропагандой распилки. Теперь было очень убедительно получить из бревна вместо одной, самое большее двух тесаных досок, — три, четыре, в лучшем случае даже шесть пильных, различной толщины и достаточной прочности[3][3 Анонимное. Топографическое описание Харьковского наместничества, стр. 61, М., 1788].
Но приведенные ряды цен по Петербургу и Саратову говорят нам уже и об успехах распилки. Стоимость бревен поднимается гораздо значительнее, чем стоимость досок, причем это более заметно к концу взятого периода. Очевидно, особенно поднимались цены именно на древесину, а не за распилку. С другой стороны, можно видеть, что разница в ценах на бревна и доски более резка в Петербурге, чем в Саратове. Вспомним, что Петербург и его районы знакомы с пильными мельницами с самого начала XVIII в., что в 1760-х годах это один из наиболее обеспеченных ими районов. В Саратове и на громадном радиусе от него в 1760-х годах не было еще ни одной пильной мельницы; слабо обстояло с ними и в районах, откуда гнали плоты на Нижнюю Волгу. Очевидно, и к началу XIX в. неравномерное распределение лесопильной промышленности сказывалось очень ярко.
Учтем и роль экспорта в интересующей нас области. Отпуск леса из России с 1749 до 1804 г. вырос по стоимости в серебряных рублях — с 203 350 до 1217 000 рублей, а в промежуточные годы были цифры и более высокие. Причем в составе лесных материалов пильные доски, брусья и пр. занимали все более видное место, составляя к концу интересующего нас периода половину и даже до двух третей всей стоимости лесного отпуска[4][ 4 А. Семенов. Изучение исторических сведений о российской внешней торговле, III, стр. 426, 1857 г.; Historisch-statist. Gemalde des Russ. Reiches am Ende 18 Jahrhunderts, S. 444; И. Георги. Указ. соч., стр. 211]. Т. е. и здесь мы встречаем и стимул к развитию лесопильного дела и указания на успехи его.
Нам остается теперь подтвердить полученные выводы конкретным материалом из области распространения лесопильного производства в разных местах России к концу XVIII и в начале XIX вв.
К сожалению, общего учета пильных мельниц в это время не велось[1][ 1 Ни А. К. Шторх на грани XVIII и XIX вв. ни Е. Ф. Зябловский и Голицын в начале XIX в. не имели общих цифр по империи и частных по многим губерниям]. Им даже мало уделялось внимания при описании отдельных губерний, нередко их совеем не отмечали. Так, трудно допустить, чтобы в Калужском наместничестве с большими площадями строевого леса и удобными путями для отпуска строительных материалов не было в середине 1780-х годов пильных мельниц, кроме как в губернском городе. Но «Топографическое описание» губернии показывает их всего пять только в Калуге. Между тем даже в 1760-х годах помимо Калуги (в которой было тогда две лесопилки) отмечены пильные мельницы: одна в Лихвинском уезде на речке Черепеть, одна — в Перемышльском и одна — в Серпейском на Серпее. И в 1780-х годах мы знаем из других источников, например, пильную мельницу в Жиздринcком уезде и отвод места под мельницу в Перемышльcком уезде[2][ 2 Топографическое описание Калужского наместничества, стр. 21, 1785 г. и Л. Бакмейстер. Топографические известия, вып. 3, стр. 212, 201 и 196. О жиздринской мельнице — дело по IV ревизии по Калужской губернии, ч. 2, лл. 59 и 55, во II отделе Экономической секции УЦГАЛ].
Еще ярче пример Орловской губернии. Описание тоже середины 1780-х годов совсем не отмечает здесь ни одной лесопильной мельницы, даже в лесном Брянском районе, где еще в 1760-х годах знаем пять лесопилок (считая с заводскими). А между тем описатель соседней Курской губернии не раз говорит о привозе досок и теса, иногда прямо называя их пильными, из Брянской и Карачевской округ Орловского наместничества или из самого Орла[3][ 3 Описание Орловской губернии в рукоп. собр. военно-учебн. арх. гл. штаба (ныне в Военно-истор. архиве), № 18903; С. Ларионов. Описание Курского наместничества, стр. 46, 81, 96, М., 1786].
При таком состоянии источников приходится пользоваться разновременными данными по отдельным губерниям и без уверенности в полноте этих данных. А для того, чтобы получить возможно более убедительную картину, подберем наиболее разнообразные по общим хозяйственным условиям губернии.
Из районов, работавших на экспорт, возьмем прилегающую к портам Белого моря Архангельскую и лежавшую у Финского залива Выборгскую, как губернии с очень небольшим местным потреблением. На территории первой в 1760-х годах мы видели всего пять пильных мельниц; в 1802 г. их указывают двенадцать, считая, как и раньше, самостоятельные и состоявшие при верфях. Экспорт через Балтийское море, с более коротким путем до центров потребления русского леса в Европе, сильнее стимулировал развертывание лесопильных предприятий: в Выборгской губернии в самом конце XVIII в. считалось 52 лесопилки[4][ 4 Пошман. Описание Архангельской губернии, сделанное в 1802 г., I, стр. 36, 58, 81, 117, 146, 157 (ср. 6), 1866 г.; А. Шторх. Указ. соч., III, стр. 463. Не знаю откуда взял фантастическую цифру лесопилок по Архангельской губернии (104) Е. Зябловский. (Землеописание Росс, имп., III, стр. 473, СПб., 1810)].
Одной из самых крупных поставщиц лесных строительных материалов на внутренний рынок была Вятская губерния. Мы уже знаем, что наказ Хлынова (Вятки) 1767 г. упоминал впервые о «новозаво-димых» пильных мельницах. В 1780 г. описание наместничества, может быть неполно, отметило две, а в 1813 г. в Вятской губ. было уже 32 лесопилки[5][ 5 Столетие Вятской губернии, I, стр. 243 и 351—352]. В соседней Казанской губернии в середине 1780-х годов было три лесопилки в Козьмодемьянcком, Спасском и Царевококшайском уездах, т. е. в приволжских частях губернии; в 1818 г. считалось двадцать шесть, но из них десять прекратили лесопильное дело, оставшись только мукомольными, одна работала на одну раму, а больше молола муку, четыре временно выбыли из строя вследствие пожара, и только одиннадцать находились в действии[1][ 1 Рукоп. описание Казанской губернии в Военно-истор, арх., ф. Военно-учебн. архива гл. штаба, № по печатной описи 18743; ПСЗ, XXXII, № 25471].
И Вятская и Казанская губернии были районами земледельческими с сравнительно малым развитием мануфактурной промышленности и крестьянских промыслов. Для сопоставления с ними возьмем одну из наиболее промышленных губерний того времени — Ярославскую; в ней и земледелие имело меньшее значение, и крестьянство помимо разнообразной производственной работы дома массами уходило для заработков на сторону. Здесь в 1760-х годах не знаем ни одного самостоятельного лесопильного предприятия, а в 1794 г. их было пять, все в районах строевых лесов[2][ 2 Топогр. описание Ярославской губернии, 1794 г. — единственный уцелевший от пожара экземпляр книги в библ-ке АН. К сожалению, К. Герман, давший «Статистическое описание Ярославской губернии» в начале XIX в. (ем. «Статистический журнал», II, ч. 2, 1808 г.), совсем не уделил внимания пильным мельницам, упомянув (случайно) только две в самом Ярославле (стр. 151)].
Из губерний, снабжаемых лесными материалами, возьмем Саратовскую и Курскую. На территории первой ни в 1760-х ни в 1780-х годах не было ни одной лесопилки; описание 1804 г. указывает две, но обе они были расположены в пределах лесной полосы но верховьям Суры в Кузнецком уезде и работали для стройки судов и сплава пиломатериалов именно по Суре; строившаяся вновь пильная мельница в Сарепте промышленного значения не имела и была рассчитана на обслуживание собственных нужд колонии, как это было и раньше. Очень слабо прививалось лесопильное производство и в малолесной Курской губернии. В ее районе в 1760-х годах не было совсем лесопильных предприятий; в середине 1780-х отмечается лишь одна пильная мельница в Фатежском уезде; при этом описание, которым мы пользуемся, постоянно отмечает получение досок и теса в готовом виде со стороны[3][ 3 И. Поливанов. Описание Саратовского наместничества в «Собрании сочинений, выбранных из месяцесловов», ч. 6, и анонимное «Топографическое описание Саратовской губернии» 1804 г. в рукоп. отд. библ-ки АН; также моя работа «Хозяйство Нижнего Поволжья в начале XIX века», стр. 48, 1928 г.; С. Ларионов. Описание Курского наместничества, стр. 153; о привозе — стр. 46, 66, 81 и др.].
В пределах Украины в середине 1780-х годов знаем шесть пильных мельниц в Черниговщине, но, во-первых, все они сосредоточены только в Черниговском и Городнянском уездах, т. е. в районе Днепра, Десны и Снови, а, во-вторых, четыре из них работали только «для собственного употребления» их владельцев. В районе Харьковщины в то же время совсем не было пильных мельниц, и нужды местного населения обслуживались «тертичниками»[4][4 А. Шафонский. Топографическое описание Черниговского наместничества, сост. в 1786 г., стр. 228 и 329, Киев, 1851; Анонимное топографическое описание Харьковского наместничества, стр. 53, 61, 84]. В громадной Сибири вся западная половина, тогдашняя Тобольская губерния, в 1780-х годах совсем не имела пильных мельниц[5][5 «Краткое описание Тобольского наместничества» («Собрание сочинений, выбранных ив месяцесловов», ч. 6, 1790)].
Наконец возьмем еще Московскую губернию. Различными данными о ней иногда пользуются как средними показателями по России. По приведенным уже материалам и высказанным соображениям в отношении пильных мельниц мы не можем придать цифрам по Московской губернии общероссийского значения, но все же они очень показательны. В середине 1780-х годов в ней было 15 пильных мельниц, а в 1803 г. уже 19, между тем как на той же территории в 1760-х годах можно указать только три строившихся — две на речке Рузе, неподалеку от города того же названия, и одну на Москва-реке в пределах тогдашнего Рузского уезда[1][1 Историческое и топографическое описание Московской губернии (Чеботарева), 1787 г., рукописное описание губернии 1S03 г. из собрания Вольно-эконом. общ. под шифр. 42—10/25; для 1760-х годов — Л. Вакмейстер. Указ. соч., I, стр. 14].
Таким образом, и по отрывочным данным можно заключить, что лесопильная промышленность сильно выросла во второй половине XVIII в. В начале XIX в. смело можно считать в России около полтысячи самостоятельных лесопильных предприятий. А кроме них более заметной фигурой в хозяйстве страны становится перехожий наемный пильщик.
Лесопилки, как можно было видеть, сосредоточены в районах сырья, в местах, богатых строевым лесом. Но из них же шел большой, даже правильнее сказать — больший чем пильных материалов вывоз бревен. Их распилку уже в местах потребления выполняли почти исключительно пильщики.
Все известные нам мельницы были водяные. Таким образом, эта форма технического устройства лесопильных предприятий стала единственной в стране. Переход к паровым двигателям был делом XIX века.
При отмеченном уже отношении источников к пильным мельницам трудно подобрать данные, характеризующие мощность этих предприятий, их оборудование и процесс производства. Но показательным является, например, уже то, что из девятнадцати пильных мельниц Московской губернии в 1803 г. десять соединены с «мушными» в одном амбаре. То же мы видели и в Казанской губернии. Ясно, что такие мельницы не могли быть мощными предприятиями. В Олонецком наместничестве в середине 1780-х годов администрация указывала 18 пильных мельниц (кроме того, три бездействовавших). В среднем на каждую приходилось 17 рабочих при колебании от 2 до 25—30 человек (четыре мельницы и 90 рабочих). При этом сторонний наблюдатель отмечает еще и непрочность этих предприятий, чему способствовало очень несложное строение и оборудование мельниц. По кратким заметкам Н. Озерецковского встают образы, знакомые из материалов 1760-х годов[2][2 И. Озерецковский. Описание озер Ладожского и Онежского, табл. на стр. 194 и 195, стр. 108, 111, 39, 107 и др.].
Точно так же и в Саратовской губернии в начале XIX в. одна из двух мельниц давала в год всего 7 тыс. штук досок и брусьев. Чтобы заключить по этой продукции о ее мощности, напомню для сравнения, что, по расчетам администрации, на трехрамной пильной мельнице при екатеринбургском заводе (и вместе монетном дворе) распиливалось в день в среднем 45 пятисаженных бревен, а в год (при 271 рабочем дне) — 12 195 бревен[3][ 3 Практическое описание монетного производства в Екатеринбурге в 1780 г. («Чтения общ. истории и древн.», 1907 г., кн. 2, смесь, стр. 26—27)]. Т. е. саратовская мельница была не больше чем двухрамной и работала не круглый год.
Конечно, и пятьсот (примерно) лесопильных предприятий, в большинстве слабых по производительности, не могли удовлетворять в полной мере спроса в стране на пиломатериалы. Ведь потребление досок и брусьев росло не только в пределах домашних потребностей населения, но и в области нужд развертывавшейся промышленности, выраставшего речного и морского торгового и военного флота. А мы уже видели, как значительно развертывался еще отпуск пиломатериалов за границу. Таким образом, поле деятельности ручных пильщиков продолжало оставаться очень широким не только в районах, не имевших пильных мельниц, но и близ них.
Выше уже приведены данные о высоких ценах на доски и брусья. Очевидно, эти товары были мало доступны массам нищавшего все более крестьянства. Мы знаем, как медленно менялись обстановка и быт крестьянина. Старая бревенчатая четырехстенка-изба, нередко с тем же земляным или глинобитным полом, очень часто с топкой по-черному, в большом ходу даже в центральных районах еще и в середине XIX в. В лесных местах крестьянин продолжал удовлетворять свои скромные потребности в тесе досками топорной выработки, применяя собственный труд. Средние и мелкие помещики, часто испытывавшие нужду в деньгах для закупки совсем не производимых дома товаров, старались до минимума свести употребление пильных материалов и проводили заготовки топорного теса в своих лесах, используя даровой труд крепостных.
Естественно поэтому, что мы имеем большое число свидетельств потребления топорных строительных материалов. Так, например, от 1780-х годов мы имеем указания на постройку судов из «досок топорной работы» и в Елатомском уезде Тамбовской губернии, и в разных местах Пермской губернии, где лесопильное дело было очень сильно развито[1][1 Журнал 6-го общего собрания Тамбовской ученой архивной комиссии, стр, 57; И. Герма н. Сочинения о сибирских рудниках и заводах, ч. 2, стр. 115—127]. Употреблялся топорный тес и для постройки домов еще в начале XIX в.[2][2 Попов. Хозяйственное описание Пермской губернии, ч. 3, стр. 9; «Воспоминания ветерана 1813—1814 гг.» («Архив исторических и практических сведений, относящихся до России», кн. 4, отд. II, стр. 1) — речь идет о г. Инсаре. Количество примеров можно увеличить]. Даже к 1840-м годам на Урале «старый обычай» приготовления теса или кровельных досок топором вместо распилки «еще не везде уничтожен между жителями лесов по дороговизне распилки и по недостатку пильных мельниц и пильщиков»[3][3 А. Теплоухов. Краткое описание лесоустройства в Пермском майорате гр. Строгановых («Пермский сборник», кн. 1, отд. III, стр. 60)]. Конечно, то же можно было наблюдать в глухих углах и других районах России. Ликвидация этого «старого», очень старого способа изготовления досок осталась на долю второй половины XIX в., когда техника, распилки в форме паровых лесопильных заводов и в лице продолжавших еще дополнять их пильщиков, широко распространилась по стране, когда ликвидация крепостного права по-иному поставила вопрос о рабочей силе, когда продолжавшееся истребление лесов еще острее ставило вопрос о бережном использовании древесных строительных материалов.