Глава 8
Историческое плавание

Теперь настало время сказать о главном – о подготовке похода Дежнева в пролив и о самом походе. Но чтобы правильно оценить события, надо не только знать, как они совершались, но и каковы были представления русских землепроходцев о Северном Ледовитом океане и его северо-восточных морях.

Нам известны только самые краткие, правда яркие, рассказы об этом тех, кто ходил в свое время по Мангазейскому морскому пути, и тех, кто потом, перейдя на Лену, участвовал в морских плаваниях на Колыму. Все они держались приблизительно одинаковой точки зрения: Евразийский континент в северной своей части омывается водами огромного «Студеного моря». Об этом мореходы говорили неоднократно. Мангазейский воевода Андрей Палицын уверял царя Михаила Федоровича в возможности морского пути из Обской губы в Западную Европу, то есть о том, что между Атлантическим океаном и Карским морем на пути кораблей не лежит никакой суши. Трудность заключается в том, – писал Андрей Палицын, – чтобы найти удобный фарватер в мелководной Обской губе. Такое же мнение высказал и второй мангазейский воевода Григорий Кокорев. Тайно от всех он готовил экспедицию прямо из Мангазеи «в немцы». Торговые люди Кондратий Курочкин и Осип Шепунов, пройдя на кочах от Туруханска через Енисейский залив на Пясину, заявили, что с реки Енисея можно плыть в Архангельск, куда ежегодно с товарами приходят «немецкие» корабли. До Енисея торговцы побывали в Мангазее, плавали по Обской и Тазовской губе.

И вот теперь, когда многие из них волею судеб оказались на далекой Колыме, куда прибыли на кочах, они вряд ли сомневались в том, что на их пути лежал один и тот же океан. Это немаловажное обстоятельство, раскрывающее географическое мировоззрение землепроходцев, как-то не обращало на себя внимание при изложении похода Дежнева.

Однако во всей проблеме «Студеного моря» к моменту похода Дежнева оставались неясности. К 1646 году, как указывалось, колымские казаки узнали, что за хребтом, который тянется вдоль северо-востока Азии, лежит Теплое (Ламское) море и что река Анадырь расположена за этим хребтом. Их рассказ об Анадыре, конечно, велся не в плане географических обсуждений. Казаки преследовали сугубо практические цели. Они шли открывать «новые землицы», чтобы привести их население в подданство царю или обогатиться от удачной соболиной охоты или зверобойного промысла. А географические проблемы решались походя.

Что же из географии, кроме единого «Студеного моря», знали перед походом в пролив Дежнев и его современники, как представляли они себе северо-восток Азии?

До сих пор ответ на эти вопросы не дан. Были всякого рода предположения, догадки – их много, – однако дело не сдвинулось с места. До сих пор не удалось расшифровать смысл некоторых географических понятий в отписках Дежнева с Анадыря якутскому воеводе. Почему, например, при определении наиболее крупных географических объектов, встретившихся мореходу во время похода в пролив, он сделал акцент именно на этих, а не на каких-нибудь других моментах, понятных ему и непонятных сейчас нам.

Прежде всего, следует оценить обстановку, сложившуюся в те годы на Колыме и вообще на северо-восточных реках, откуда началось движение «встречь солнцу». Читая отписки и челобитные казаков и промышленных людей, приходивших каждый год в Якутск, и изучая то, как реагировал якутский воевода и его окружение на сообщение о новых землях, становится ясным одно: люди жили в обстановке ожидания и подготовки грядущих походов, в частности на реку Погычу – Анадырь, и вполне понятно, что вновь получили большое значение сведения о Новой Земле. Еще во время плаваний в Карском море, от устья Енисея на восток, мореходам часто казалось, что они видят Новую Землю. И теперь в иной обстановке открытие сравнительно небольших прибрежных островов вновь дало пищу для разговоров и предположений о Новой Земле. Почему именно она привлекла к себе внимание землепроходцев? Думается, что дело здесь не в простом любопытстве, а в том, чтобы убедиться в существовании морского прохода в Теплое море, то есть Тихий океан. На самом деле, если гигантская Новая Земля не обрывается в районе Колымы, а тянется дальше на восток, то она могла: 1) соединиться с «матерой Землей» и тем создать непреодолимое препятствие для морского прохода на Погычу – Анадырь; 2) Новая Земля могла быть самостоятельной сушей, не препятствуя проходу в Теплое море.

А за горным кряжем, который обрывался в океан, давая проход к реке Анадырь и к другим, лежали еще более богатые, но неизвестные реки. Их уже называли: это Чендон, Нанандара и другие, то есть реки, выходящие на Тихоокеанское побережье. Все эти вопросы могли быть решены только морским плаванием.

Сведения о Новой Земле – «каменном поясе» – впервые доставил на Лену приплывший осенью 1645 года с Колымы Михаил Стадухин. Он рассказал, что ходил с колымскими казаками, своими товарищами по службе, «на стороннюю реку, прозвищем Чухча, а пала та река Чухча в море своим устьем, с приезду по сей стороны Колымы-реки, а по той реке Чухче живут иноземцы свой же род, словут чухчи так же, что и самоядь, оленныя сидячие ж. И была у него жонка погромная, колымская ясырка именем Калиба. А та жонка жила у тех мужиков, у чухчей, три года, и она ему сказывала, что на острову, который в мори, идучи х той Колыме-реке судами на левой руке, а учнет тот остров объявливатца в море, от матерой земли в виде на левой руке, идучи из Лены от Святого Носу, а к Яне-реке и от Яны к Собачьей, а Индигирка тож, и от Индигирки х Колыме-реке идучи, и гораздо тот остров в виду, и горы снежные и пади и ручьи знатны все. А тут остров – Камень в мори пояс. Они (казаки. – М.Б.) и промышленные люди смечают, все то один, идет, что ходят из Поморья, с Мезени на Новую Землю и против Енисейского и Тазовского и Ленского устья тот Камень тож все одна, что называют Новую Землею» (107). Стадухин пояснил, что на морской остров зимой чукчи переезжают с материка на оленях за один день и что там много моржового зуба. Таков был бесхитростный рассказ о Новой Земле и гипотеза о том, что она – «Камень в мори пояс».

Обращают на себя внимание источники сведений Стадухина. Эти сообщения доставили ему представители чукотского рода, жившего в низовьях реки Алазеи, точнее, на тундре между Алазеей и Колымой, отделившегося когда-то из общего племени, но, очевидно, не потерявшего связь с ним. Среди алазейских чукчей были такие, кто мог рассказать об островах, лежащих за пределами прибрежных. Стадухин сопоставил показания чукчей со сведениями об островах, виденных во время походов на отдельных участках «Студеного моря», и сделал из этого наблюдения вывод в пользу «каменного пояса». Из цитированной выше наказной памяти это видно особенно ясно. Стадухину надлежало идти (свою задачу он, конечно, сформулировал сам) «на тот остров, что в мори против Погычи-реки, – Новая Земля».

Следовательно, по Стадухину, Новая Земля простиралась против реки Погычи, которая была не чем иным, как рекой Анадырем, то есть «каменный пояс» огибал всю северо-восточную часть Азии. Именно таким она показана на одной старинной карте, речь о которой пойдет впереди и соавтором которой, возможно, был он сам.

Второй источник стадухинской «скаски» – опросы или рассказы промышленников, приехавших вместе с казаками на Колыму. Это были опытные люди, независимо от того, где они в данный момент находились в Верхнем, в Среднем или Нижнеколымском зимовьях и острогах (108). Состоялся своего рода обмен мнениями – ведь речь шла о практических делах – и было сформулировано единодушное решение: остров против реки Чукочьей, Лены и Индигирки – это части Новой Земли.

Сведения о Новой Земле всколыхнули массы людей. Мы уже знаем, как поступил воевода Василий Пушкин, выслушав рассказ Стадухина. Летом 1647 года он снарядил сразу две экспедиции – случай совершенно беспрецедентный. Когда и как сложились столь необычные взгляды о Новой Земле «Студеного моря»? Было ли это связано как-то с Арктидой, древней арктической сушей, или основывалось целиком на догадках, сказать трудно, но то, что на географическое мышление русских, бывавших на Новой Земле, открывших многие прибрежные острова, оказали влияние западноевропейские космографические теории, известные и на Руси, это вполне вероятно. Сейчас в Поморье советскими археографами обнаружены среди населения старые рукописные книги, авторы которых проявили хорошую осведомленность о географических трудах Запада. Эти рукописи передавались из поколения в поколение, переписывались и широко распространялись. Именно поморская среда, можно сказать, была наиболее грамотной на Руси.

Обратимся к картографическим произведениям XVI века. Среди старых карт северного полушария и Арктики немало таких, которые если и не содержали чего-либо подобного вроде горного массива Новой Земли, простертого вблизи азиатского берега, то давали достаточную пищу для заключений подобно стадухинскому. Можно сослаться на карту мира 1570 года А. Ортелия. На ней против евразийского побережья показан вытянувшийся в океане кряж, уходящий за правую рамку карты, причем между Азией и Америкой обозначено водное пространство.

На карте 1569 года Г. Меркатора это пространство названо впервые Анианским проливом (109). Можно найти еще более совпадающие с теорией Стадухина картографические изображения. Так, на карте «Nova totius Europae Tabul» 1593 года, изданной Г. Иоде, Новая Земля простирается в океане не в дальнем расстоянии от побережья, начиная от Скандинавского полуострова до Оби и дальше на восток. На довольно известной карте Геррита де Ферра 1598 года Новая Земля повисает над Азиатским континентом. Таких карт можно привести еще несколько. Но совершенно бесспорно, что в европейской картографии господствовала теория о гигантской Новой Земле, занимающей значительную часть Ледовитого океана. Поморы своими открытиями как бы подтверждали эту гипотезу, а возможно, и сами являлись ее авторами. Во второй половине XVII века эта гипотеза была развита московским, а может быть, и поморским книжником существенным дополнением о том, что Новая Земля, вытягиваясь горным кряжем на восток, «соединяется с Северной Америкой» (110).

До сих пор исследователи не сопоставили гипотезу Михаила Стадухина с русской картографической мыслью XVII-XVIII веков, считая, что между ними нет никакой связи. Однако анализ русских чертежей и карт показал иное. Даже в дошедшем до нас собрании карт С.У. Ремезова можно найти такие, где Новая Земля показана восточнее подлинной Новой Земли.

На карте Севера России И. Массы (1609 г.) (111, №25) Новая Земля уходит большим выступом к северу за верхнюю рамку. К востоку от этой Новой Земли показан еще один такой же выступ, очевидно, часть Новой Земли. Несколько необычно Новая Земля представлена на чертеже Сибири 1667 года. Там она показана пунктиром и разделена на две части. Одна часть называется непонятным словом «Галанец», другая не названа. Но именно она расположена к востоку от Обской губы (111, №29). В шведской копии этого чертежа западная часть Новой Земли названа «Glacial», что означает «ледовитая». Швед Э. Пальмквист снял в Москве копию с чертежа Сибири 1673 (?) года, где Новая Земля выделена в гигантскую сушу, в восточной своей части уходящую за рамки карты (111, №31). На чертеже Сибири Н. Спафария 1678 года Новая Земля отодвинута еще дальше к востоку, к реке Лене (111, №32). Следовательно, Стадухин, говоря о Новой Земле – «каменном поясе», ничего не изобретал, а передал довольно распространенные среди сибирских землепроходцев сведения.

Сейчас стал известен еще один важный картографический источник. Это давно разыскиваемая «Карта Северной Азии...» Петра Вахрамеевича Миллера (Меллера, Мюллера). Автор ее – крестник Петра I, выходец из видной голландской семьи торговцев и промышленников, прибывших в Россию еще в 1649 году и с тех пор поселившихся в Москве. Вместе с братом Петр унаследовал подмосковные железоделательные заводы, но посвятил себя торговле с Сибирью. Как исследователь Азии он был известен в Петербургской Академии наук (113). В 1720-1721 годах по распоряжению Петра I он участвовал в полярной экспедиции по отысканию морского пути из Оби или Енисея на Восток. Современники называли Петра Миллера «мужем искуснейшим в исследованиях по географии, истории и древностей российских» (112). Академик Жозеф-Николя Делиль писал о Миллере, что он «изъездил всю Азию». В конце концов карта Северной Азии попала в руки Ж.-Н. Делиля, переславшего ее в Париж вместе с сотнями других русских карт (195, стр.252-254). В каталоге картографической коллекции Ж.-Н. Делиля Альберта Инара показаны две карты Миллера: подлинная (№120. Asie septentrionale pour la division des peuples, par P. Muller) и копия (№82. Carte generate pour la situation des peuples de l'Asie septentrionale... par Marchand Pierre Muller) (114, стр.139, 142). В мае 1972 года мне удалось в Париже обнаружить эти карты, хранящиеся в Центральном архиве Гидрографической службы (б. Депо карт Морского министерства), в портфеле 61, где они находятся в удовлетворительном состоянии. На карте Северной Азии, составленной Миллером, очевидно, перед поездкой на Обь и Енисей, показана гигантская Новая Земля именно такой, как она представлялась Михаилу Стадухину и Семену Дежневу, а также их товарищам по Нижнеколымску. Все указывает на то, что в руках у П. Миллера оказался чертеж Стадухина 1659 года его служб на Северо-Востоке Азии. Только Стадухин мог показать на карте: 1) точное место кочевий чукотских коряков, обитавших на северном берегу Чукотки, так как он первый – и после него никто в течение целых полутора столетий там не бывал – дошел до этого района, следуя от Колымы на Восток; 2) по данным этих коряков, крайнюю оконечность – Чукотский полуостров в форме вытянутого на Восток гористого мыса – Камня-Утеса, конца которого, как заявили эти коряки, они не знают; 3) остров против реки Чукочьей как неотъемлемую часть Новой Земли. Эти стадухинские сведения есть на карте Северной Азии Петра Миллера и нигде больше. Новая Земля представлена на ней как «Камень в мори пояс». Такой представлялась она в русской картографической разработке XVII века.

Мы еще вернемся к содержанию этой карты, но сейчас следует отметить, что накануне похода Семена Дежнева в пролив в среде мореходов, собравшихся на Колыме, существовало мнение о том, что: 1) река Анадырь расположена за Камнем – тем самым горным кряжем, который делит весь Северо-Восток на две части – южную, омываемую водами Теплого моря, и северную, омываемую морями Северного Ледовитого океана; 2) в «Студеном море» близко от побережья расположена Новая Земля, которая представляла потенциальную опасность для мореходов в случае, если соединялась с Азиатским материком до реки Анадырь, то могла закрыть проход из «Студеного моря» в «Теплое море». Как обстоит дело в действительности, должны были решить экспедиции, направлявшиеся к востоку от Колымы, – одна, которая шла во главе с Михаилом Стадухиным с Лены, но задержалась из-за льдов на реке Яне, и другая, которая готовилась на самой Колыме во главе с Семеном Дежневым.

Надо сказать, что две эти экспедиции ничего не знали друг о друге. Поэтому подготовка в Нижнеколымске второй экспедиции – похода Семена Дежнева – развивалась в спокойной обстановке. В ней должно было принять участие много людей; приказчики царских гостей, торговцы, промышленники, крестьяне, наконец, казаки. Каждая из этих групп имела свои цели и задачи. Приказчик царского гостя Василия Усова Федот Алексеев Холмогорец со своим спутниками, находившимися в разной степени зависимости от своего вожака, имел намерение пройти на реку Анадырь под охраной казаков. В «новой землице» он собирался заниматься выгодными промыслами и торговлей. Ставил ли он перед собой какие-либо географические задачи, неясно. Во всяком случае следует учесть предыдущую торговую и промысловую деятельность Федота Алексеева и его товарищей. Она отчасти может пояснить нам то немаловажное обстоятельство, почему этот бесспорно выдающийся человек явился, как свидетельствуют документы, своего рода инициатором экспедиции на Анадырь.

Впервые он отправился в Сибирь за девять лет до похода Дежнева, когда уже был приказчиком царского гостя Василия Усова. Усов послал его и устюжанина Луку Васильева Сиверова с товаром в сибирские города (115). Это было время, когда началась новая полоса сибирских походов, открытие и присоединение «новых землиц».

Через три года после начала путешествия, в июне 1641 года, Федот Алексеев вместе с Лукой Сиверовым, миновав города Тюмень, Тобольск и Томск, прибыли в Енисейск. Здесь они выправили проезжую грамоту, своего рода таможенный пропуск на реку Лену. Судя по енисейскому таможенному документу, усовские приказчики за три года сильно издержались: из сумм, выданных им Усовым, было уже израсходовано полторы тысячи рублей, очевидно, на перевозку товаров и содержание дорогого конвоя. В западносибирских городах приказчики не желали торговать. Все свои товары они везли на Лену, где могли продать значительно дороже. Через год они были в Якутске. Но Якутск не удовлетворил ожиданий Федота Алексеева. Здесь было многолюдно, основные торговые позиции захватили приказчики других царских гостей. В год приезда в Якутск Федот Алексеев выправил в таможенной избе проезжую грамоту на реку Оленек. Лука Сиверов отказался ехать вместе с ним. Он выделился из общего пая, хотя не порвал со своим компаньоном, как это видно из проезжей грамоты 1644 года. Летом 1642 года Лука Сиверов собирался идти только до Жиганска. Позднее, явившись на Ленский волок, он, по словам Усова, «в немощи постригся».

Перед походом в северо-восточные районы приказчики Усова поделили между собой товары и людей, причем к Сиверову отошло 11, а к Федоту Алексееву – 29 человек.

Морская экспедиция на Оленек 1642 года во главе с казаком Иваном Ребровым была одной из самых крупных по тому времени; в ней участвовало около ста торговцев и промышленников, выбравших себе целовальником влиятельного купца Андрея Дубова.

Федот Алексеев шел на Оленек с большим количеством товаров, надеясь на длительные соболиные промыслы и торговлю. Он взял с собой 700 пудов ржаной муки, 30 фунтов одекую и бисера, 50 колокольчиков, промышленное снаряжение – 350 саженей неводных сетей, 25 соболиных обметов, 60 топоров, а также много холста и других товаров (116).

Прошло несколько лет. Оленекские промыслы шли плохо; восставшее местное эвенкийское население вытеснило из лесов промышленников, многие из которых, разорившись, ушли на другие реки. Произошло это, по всей видимости, около 1644 года. Многие из них намеревались плыть на запад, в Мангазею, но приказный Иван Ребров отказал в этом. Пытался ли идти в Мангазею и Федот Алексеев, неизвестно. Федот Алексеев прошел на реки восточнее Лены – на Яну, Индигирку, Алазею и к 1647 году прибыл на Колыму. Ко времени его прибытия выгодные промыслы здесь, так же как и на Лене, оказались в руках ловких приказчиков гостей Светешникова, Ревякина, Гусельникова, Баева и др., Федоту Алексееву пришлось иметь дело с сильными конкурентами, что его совершенно не устраивало. От поездки на Оленек он понес серьезные убытки и теперь рассчитывал на быстрое их возмещение. Однако на Колыме сделать это было почти невозможно, во всяком случае нелегко. Вот отчего, не задерживаясь на Колыме, он решил отправиться в «новые землицы», где еще никто не убывал. Известия о реке Погыче – Анадыре возбудили большой интерес колымчан, и Федот Алексеев стал ратовать за немедленное отправление на Анадырь. Явившись к приказчику Нижнеколымска, он стал просить у него служилого человека в поход, так как хотел открыть анадырские торги и промыслы не украдкой, а официально, с разрешения казны. Памятно ему было и оленекское предприятие. Ехать в «новую землицу» без казаков он не решался.

События развертывались так: «В нынешнем во 155 (1647) году, июня в ... день, – писал приказчик Нижнеколымска Второй Гаврилов, – пошли на море москвитина гостиной сотни торгового человека Алексея (? – М.В.) Усова приказчик Федотко Алексиев колмогорец с покрученниками двенатцать человек, а иные збирались промышленные люди своиуженники, а сверх их собралось пятьдесят человек, пошли на четырех кочах той кости рыбья зуба и соболиных промыслов разведывати. И тот Федотко Алексиев с товарищи к нам в съезжую избу словесно прошали с собой служилого человека. И бил челом государю Якуцково острогу служилой человек Семейка Дежнев ис прибыли, а челобитную подал в съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой реке на Анандыре сорок семь соболей. И мы его, Семейку Дежнева, отпустили для тое пробыли с торговым человеком с Федотом Алексиевым и для иных новых рек проведовать и где бы государю мошно прибыль учинити. И дали им наказную память...» (117).

Из простого рассказа колымского приказного человека видно, что Федот Алексеев шел в поход всего с 12 покрученниками, большую часть своих людей он оставил на Колыме. Основную массу участников первого похода Дежнева составляли своеужинники, т. е. промышленники, имевшие свои капиталы и ведшие промыслы самостоятельно, независимо от Федота Алексеева, который, как самый богатый среди них, очевидно, считался главным после Дежнева. Судя по тому, что в наказной памяти имелось указание и на его имя, Федот Алексеев был назначен целовальником. Целовальник в Якутском воеводстве занимал высокое положение и являлся в экспедициях вторым лицом после приказного, которым обязательно должен был быть служилый человек, казак.

Однако морское путешествие Дежнева и Алексеева на реку Анадырь летом 1647 года оказалось неудачным. Им не суждено было пройти на восток. По словам участника похода казака Ивана Баранова, «был в тое поры на море лед непроходимой». Второй Гаврилов писал об этом менее определенно: «И тот Семейка на новую реку не прошел и с моря воротился и зимовал на Ковыме реке».

За зиму 1647/48 года обстановка на Колыме изменилась. Желающих ехать на новую реку значительно прибавилось. Чтобы сохранить первенство среди торговых людей, пожелавших идти с Дежневым, Федоту Алексееву пришлось намного увеличить свой отряд и вложить в предприятие еще большие средства. Во втором походе на Анадырь его отряд, как это позволяют судить таможенные документы, состоял уже из 29 покрученников [1] [Никита Прокофьев, Третьяк Евсеев, Артемий Федоров, Леонтий Семенов, Лука Алимпиев, Урус Александров, Тимофей Игнатьев, Филифон Александров, Насон Кохмин, Осип Никифоров, Третьяк Назаров, Кирилл Иванов, Федор Иванов, Чюдин Мартынов, Иван Осипов, Дмитрий Вятчанин, Панфил Иванов, Иван Осипов, Мирон Иванов, Богдан Анисимов, Тимофей Мясин, Михаил Шабаков, Никита Федоров, Остафий Кудрин, Дмитрий Яковлев, Максим Ларионов, Юрий Никитин, Василий Федотов и племянник Федота Алексеева – Емельян Стефанов].

Другой отряд экспедиции Дежнева, возглавленный приказчиками гостя Василия Гусельникова Афанасием Андреевым и Бессоном Астафьевым, прибыл из Якутска на Колыму не раньше осени 1646 года, а вероятнее всего, в 1647 году, так как 27 июня 1646 года приказчики только что выправили себе в Ленской таможне проезжую грамоту для поездки «вниз по Лене и морем на Индигирку-реку и на Колыму и в иные сторонные реки на соболиной промысел и для торгу»  (118). Уезжая с Лены, они собирались пройти в «новые землицы», хотя вначале не имели определенных целей. На Колыме они примкнули к отряду Дежнева и вместе с другими торговцами и промышленниками отправились на поиски реки Погычи.

Снаряжение отряда Афанасия Андреева и Бессона Астафьева было рассчитало па длительное и опасное путешествие. В «Росписи» их товаров, зарегистрированных в Якутской таможне, кроме кочей названы тринадцать компасов в костяной оправе, необходимых при больших морских переходах в «окияне-море», и многочисленное вещевое снаряжение: бараньи кафтаны и одеяла, варежки и чарки, рыболовные и промысловые снасти: топоры, пешни, неводные сети, обметы, медные котлы. Для торговли с местным населением купцы везли колокольчики и одекуй, а для торговли с русским населением «заморских рек» – ярославские рубашки, красные кожи, медные пуговицы, прядево неводное, холст, восковые свечи, перец и др. Экспедиция была снаряжена для торговли.

Товары приказчиков Гусельниковых, в числе которых значилось двести пудов ржаной муки, таможня оценила на сумму 1073 рубля, что по тому времени считалось большим капиталом. По разнообразию и подбору снаряжения видно, что экспедиция располагала большим опытом полярных морских переходов.

Гусельниковы начали торговлю в Сибири еще в XVI веке. Их люди ходили по морю в Мангазею, одни из первых они проникли и на Лену. На Витиме, Вилюе и Олекме, Алдане и его притоках в те годы можно было повстречаться с их приказчиками, которые сновали всюду в поисках добычи и наживы. Размах ленских торговых предприятий Василия Гусельникова был намного больше, чем у гостя Василия Усова. За 8 лет, с 1641 по 1649 год, приказчики Гусельникова предъявили ленской таможне товаров на крупную сумму – около 15 тысяч рублей, что в переводе на деньги конца XIX века составляло 225 тысяч рублей золотом. В торговых и промышленных предприятиях Гусельникова на реках северо-востока Сибири участвовало до двухсот покрученников и работных людей. Это была целая армия оборотистых, смышленых, жадных до наживы, инициативных и смелых людей, родиной которых было Русское Поморье. Они без боязни пускались в опасные морские плавания, имели своих отличных «передовщиков», «судовых вожей». На Яне, Индигирке, Алазее и Колыме разворачивались их соболиные промыслы и торги. Им ведомы были морские пути к востоку от Лены. Когда прокладывались эти пути, кочи приказчиков Гусельникова шли иногда даже впереди казачьих.

Летом 1645 года племянник Василия Гусельникова Михаил Стахеев ходил на двух кочах от устья Лены к Святому Носу, причем во время плавания для опознания устья рек он расставлял приметные вехи. В то же время другой приказчик Гусельникова, Афанасий Андреев, впоследствии участник экспедиции Дежнева, провел свое судно с Колымы на Лену (119), совершив первое прямое безостановочное плавание между этими реками. Летом следующего года он и его товарищ Бессон Астафьев направились уже за Колыму «в иные сторонние реки».

Их отряд намного усилил экспедицию Дежнева – усилил ее материально, прибавил большое число опытных мореходов, вооружил прекрасными для того времени навигационными приборами. Группа Афанасия Андреева состояла из девяти человек [1] [Бессон Астафьев, Иван Нестеров Окруженин, Петр Кузьмин Усолец, Елфим Меркурьев, Фома Семенов и Роман Иванов (мезенцы), Борис Иванов Устюжанин, Кирилл Лаврентьев Чердынец и Алексей Афанасьев Мелентьев].

Третий отряд, возглавлявшийся Герасимом Анкудиновым, резко отличался от остальных. Его вожак еще в 1641 году без разрешения якутского воеводы ушел из Устьянского зимовья на далекие северо-восточные реки, прослышав об их богатствах. В 1647 году он прибыл на Колыму, но участия в первом походе Дежнева не принял. Не чувствуя над собой контроля, отказываясь подчиниться нижнеколымскому приказчику, Анкудинов собрал вокруг себя людей, таких же, как он, и в 1648 году решил отправиться на реку Анадырь. К нему присоединились «беглые» казаки (ушедшие, как и он, без воеводского разрешения) и промышленники.

Судя по многочисленным жалобам, сохранившимся в делах Якутской приказной избы, Герасим Анкудинов и его товарищи доставили немало хлопот гарнизону Нижнеколымска, торговым людям Индигирки и Колымы. В «изветных» челобитных все они называют Анкудинова «вором». Если бы жалобы на него исходили от одних торговцев, то мы были бы вправе оценить их как свидетельства выступления казаков против несправедливого социального порядка, против ростовщичества и угнетения. Но Анкудинов разорял не только торговцев. Жалобы на него были и от рядовых казаков и промышленников. Группа Анкудинова – это обычная в те времена действовавшая на свой страх и риск казачья и промышленная ватага, выступления которой не носили формы социального протеста.

О замыслах Анкудинова свидетельствуют события, развернувшиеся на Колыме накануне отправления Дежнева в поход. Во время снаряжения экспедиции выяснилось, что два человека претендуют быть ее руководителями. Одним был Семен Дежнев, прибывший сюда с Лены в отряде Стадухина и Зыряна и служивший под руководством Второго Гаврилова, другим – Герасим Анкудинов. Не позже первых чисел июня 1648 года Дежнев подал Второму Гаврилову челобитную, сообщая о которой в Якутск, последний писал: «В нынешнем во 156 (1648) году тот же Семейко Дежнев бил челом государю... на ту новую реку Анадырь ис прибыли государю – явил с той новой реки с ыноземцов семь сороков пять соболей. И я того Семейку по той челобитной на новую реку Анандырь с Ковыми реки отпустил и наказ ему, Семейке, вместе с Федотом Алексеевым, торговым человеком, дал» (120). В своей отписке Гаврилов ничего не сообщает о том, что же произошло в Нижнеколымске до того, как он согласился выдать наказную память Семену Дежневу. А произошли там серьезные события.

Узнав о снаряжении торговыми людьми новой экспедиции на Анадырь и челобитии Дежнева, Анкудинов вручил Гаврилову встречную челобитную, в которой просил «отпустить ис Ковымсково острогу на новую реку Анандырь».

Анкудинов обещал собрать больше соболей, чем Дежнев, надеясь этим отстранить его от руководства экспедицией: «А я, холоп твой государев, – писал Анкудинов, – с тое новой реки Анандыря с новых неясашных людей возьму тебе, государю, над его Семеновою прибылью семдесят соболей тебе, государю, в казну. А всего с тое новые реки Анандыря с новых неясашных людей, возьму тебе, государю, ясаку семь сороков соболей» (121). Однако Второй Гаврилов выдал наказную память именно Семену Дежневу, которого поддержали торговые люди Колымы, и прежде всего Федот Алексеев с товарищами. Герасим Анкудинов такой поддержки не имел. Получив отказ, он решил в конец расстроить поездку Семена Дежнева. Об этом известно из челобитной Дежнева на имя царя Михаила Федоровича, поданной в Нижнеколымске Второму Гаврилову не позднее 20 июня 1648 года. «И в нынешнем же, государь, – писал С. Дежнев, – во 156 (1648. – М.Б.) году, умысля воровски, хотя твою, государеву, службу поставити и прибыль, которую я, Семейка, явил, Герасимко Анкудинов, и прибрал он к себе воровских людей человек с тритцать, и хотят оне торговых и промышленных людей побивати, которые со мною идут на ту новую реку, и животы их грабить, иноземцев хотят побивать же, с которых я прибыль явил. А мне, холопу твоему, с теми торговыми и с промышленными людьми та твоя государева служба служить и прибыль збирати. И те торговые и промышленные люди от их воровства, что оне хотят побивать и грабить, на ту новую реку итти не смеют потому, что тот Герасимко Анкудинов своими воровскими заговорщики хотят побивать и животы их грабить» (122).

Эта челобитная возымела, очевидно, свое действие. Согласно принятым тогда правилам, Гаврилов был обязан «смирить» Анкудинова и защитить интересы торговцев.

Тогда Анкудинов сделал еще одну попытку отстранить Семена Дежнева от руководства экспедицией. Промышленник Пятко Неронов, человек Г. Анкудинова, подал приказчику Нижнеколымского зимовья Второму Гаврилову «изветную» челобитную, где писал, что Дежнев якобы бранил его «всякою неподобною бранью». Характерно, что челобитная была подана всего за 12 дней до начала похода и что в ней совершенно нет конкретных обвинений. Несмотря на это, челобитчик просил «дать... царский суд», т.е. пытался надолго задержать Дежнева на Колыме.

Когда же и это не удалось, Анкудинов объявил, что пойдет на Анадырь самостоятельно на своем судне. С ним, по свидетельству Дежнева, было около 30 человек. Коч Г. Анкудинова следовал вместе с основным караваном до современного мыса Дежнева, т.е. до самого восточного мыса Азии, где, попав в бурю, был выброшен на камни. «Разбойных людей», в том числе и их предводителя, Дежнев и Алексеев приняли к себе на суда.

Несмотря на ряд отрицательных сторон в поведении Анкудинова, надо отдать должное этому неспокойному, разгульному, но вместе с тем смелому человеку, отважному русскому мореходу, невольному противнику Семена Дежнева. По собственной инициативе он предпринял морской переход вдоль всего северного берега Чукотки. Мореходы XVII века наряду с Семеном Дежневым всегда вспоминали имя Герасима Анкудинова (123). Позднее якутские власти, по-видимому, пересмотрели свое отношение к Герасиму Анкудинову, «простили» ему самовольный уход с реки Яны на реку Колыму и Анадырь. В 1656 году в окладной книге Якутского острога записано, что Анкудинов якобы не «сбежал», а был «послан на государеву дальнюю службу на Ковыму-реку» (124).

Необходимо отметить, что напряженным отношениям между этими двумя сильными и мужественными людьми во многом способствовало то обстоятельство, что Анкудинов был должником Дежнева.

Так обстояло дело с третьей группой экспедиции Дежнева. Под руководством Анкудинова она шла на Анадырь.

О спутниках Анкудинова нам почти ничего не известно. Это были главным образом промышленные люди. Надо полагать, что часть из них затем какое-то время была с Дежневым на реке Анадыре. В одной из своих отписок с Анадыря в Якутск Дежнев действительно упоминает о промышленных людях, имена которых отсутствуют в перечисленных выше группах Федота Алексеева и Афанасия Андреева, а именно о промышленных людях Сидоре Емельянове и Иване Зырянине.

Четвертый отряд, во главе которого пошел сам Дежнев, состоял, как это удалось выяснить по позднейшим документам, из 18 промышленников – охочих служилых людей [1] [Кирилл Стефанов, Петр Аникеев Щукин, Михаил Малафеев, Василий Алексеев, Ларион Логинов, Панфил Лаврентьев, Иван Савин Прикол, Прокофий Ерофеев, Яков Игнатьев, Нехороший Григорьев, Савва Васильев, Василий Фомин, Ефим Кириллов, Нехороший Панфилов, Иван Григорьев, Павел Леонтьев, Максим Семенов и Яков Афанасьев (128)].

Через 33 года после похода, в 1681 году, все эти 18 человек писали о своей .службе на Анадыре: «В прошлых, великий государь, годах пришли мы, сироты твои, на Анадырь-реку в та поры, когда не было на Анадыре реки твоих, великого государя, аманатов и приказные люди преже нас, сирот твоих, на ту реку не бывали». С появлением приказных людей они согласились служить «с воды и травы», ходили в походы, несли караульную службу, «тягла платили и аманатцкие кормы клали» (129). Иными словами, эти люди согласились остаться служить на тех же условиях, что и казаки, но без жалованья.

Свой отряд Семен Дежнев снарядил на личные средства. Позднее он писал, что поднимался на новые реки «на свои деньги» и что «от морского розбою (гибели судов во время бури) обнищал и обдолжал великими неокупными долги» (130). Несомненно, что часть денег он получил от успешной продажи своих соболей, а часть ссудил у торговцев под заемные кабалы.

В 1646-1648 годах Дежнев предпринял ряд удачных промысловых поездок по Колыме и добыл не один десяток соболей. Так, в 1646 году он предъявил Нижнеколымской таможне 40 соболей. Через день он продал 45 соболей за 45 рублей приказчику гостя Надея Светешникова Федору Федорову. Тогда же он продал еще 14 соболей (125). Зимой 1647/48 года, в промежуток между двумя своими походами на Анадырь, Дежнев промышлял на реке Индигирке, откуда также, надо полагать, привез богатую добычу. Перед второй поездкой на Анадырь Дежнев подал исковую челобитную на колымского целовальника Третьяка Заборца, в которой требовал уплаты за 70 соболей (126). Из документов видно, что Дежнев пускал свои небольшие сбережения в рост. Среди его должников оказался и Герасим Анкудинов. Накануне второго похода в Нижнеколымске Дежнев подал исковую челобитную на Анкудинова, требуя по кабалам возвращения 12 рублей 10 алтын с полуполтиною (127). Неизвестно, уплатил ли Анкудинов Дежневу долг, скорее всего нет. Естественно, что это не могло не внести в их взаимоотношения известной напряженности.

Отсюда нельзя, конечно, сделать вывод, что Дежнев был ростовщиком или богатым казаком. Он часто нуждался, «одолжал великим долгом», «стоял на правеже». Все свои средства, полученные от промыслов, он израсходовал на снаряжение экспедиции.

Перед экспедицией Дежнева стояло две задачи – открыть морской путь к реке Анадырю и привести в русское подданство населяющие ее народности.

Куда труднее определить, почему почти неприметный казак Семен Дежнев, располагавший сравнительно небольшими средствами, был избран вожаком крупной и важной экспедиции. На этот счет в литературе существуют различные точки зрения. У одних сложилось мнение, что Г.Ф. Миллер, первый из ученых, познакомившийся с документами похода в пролив, отдал предпочтение торговому человеку Федоту Алексееву Холмогорцу, считая, что именно он являлся инициатором плавания на реку Анадырь, а казак Семен Дежнев был к нему прикомандирован. Это мнение совершенно неверное, так как Г.Ф. Миллер держался иной точки зрения. Федот Алексеев вначале сыграл большую роль, обратившись ко Второму Гаврилову с предложением о походе на новую реку Анадырь, но дальше Г.Ф. Миллер пишет: «Казак Семен Иванов сын Дежнев пожелал в сей путь отправиться: и того ради дал ему приказчик наказную память» (131, стр.7). Следовательно, Г.Ф. Миллер отнюдь не умалял, а скорее подчеркнул тот факт, что в силу выданной ему наказной памяти Дежнев превращался в единоличного главу похода, ответственного за его неудачи и успех. Позднее мы увидим, что тот же Миллер отказался назвать суда торговых и промышленных людей в числе судов экспедиции, сведя дело к трем кочам – Дежнева, Анкудинова и Федота Алексеева, причем последнего он упоминает потому, что хотя Алексеев и был торговым человеком, но поскольку являлся целовальником, значит, был таможенным государственным чиновником.

Другое дело, почему Второй Гаврилов остановил свой выбор на казаке Дежневе. Ведь среди колымских казаков чести возглавить поход домогался, причем настойчиво, служилый человек Герасим Анкудинов. Спустя триста с лишним лет трудно разобраться во всех тонкостях казачьей субординации. Герасим Анкудинов не подходил на должность вожака по той причине, что принадлежал к разряду «беглых людей», ослушавшихся приказа воеводы. Дежнев же, наоборот, показал себя исполнительным, храбрым и знающим человеком. Опыт его намного превосходил анкудиновский. Ведь предстояло найти проход из «Студеного» в «Теплое море». И как раз Дежнев, а не Анкудинов или Федот Алексеев был подготовлен к этому тем, что с Оймякона он вместе с Горелым в 1641 году либо совершил путешествие на Охоту к побережью «Теплого моря» (Тихого океана), либо хорошо знал о результатах его от своих однополчан. Дежнев участвовал в открытии рек Алазеи и Колымы, впадающих в «Студеное море».

Только приказной Нижнеколымского острога Второй Гаврилов да Михаил Стадухин могли по опыту и знанию быть равными ему. Но Стадухин уехал с Колымы и пребывал в Якутске, где добился разрешения воеводы на отправление на Погычу. Происходило это летом 1647 года, и вполне логично предположить, что если бы Стадухину удалось прийти в Нижнеколымск в год отправления Дежнева в поход, а не зазимовать в устье реки Яны, то, возможно, не Дежнев, а Стадухин стал бы во главе экспедиции на Анадырь. Для организации такой экспедиции у него имелось достаточно настойчивости, опыта и средств. Выясняется, что Стадухин не пожалел денег на наем людей и постройку судов, располагал немалым авторитетом среди крупных торговцев, будучи племянником крупного царского торгового воротилы Василия Гусельникова. Поэтому ему не отказал в большом займе представитель гостя Александра Баева Андрей Балакшин. «И я, холоп твой, – писал Андрей Балакшин царю Алексею Михайловичу в 1651 году, – дал на Колыме в долг служилому человеку Михаилу Стадухину с товарищи на 22 сорока соболей для твоей государевой службы за каменной (речь идет о закаменной реке Анадырь. – М.В.) новые реки...» (132). Из стремления во что бы то ни стало оказаться первым – ведь никто не знал, чем кончится поход Дежнева, – Стадухин прибег к открытому нападению на торговые и промышленные суда, захватив кочи колымского целовальника Кирилла Коткина и торгового человека Второго Федорова.

Что касается Второго Гаврилова, то он не имел права бросать колымскую службу, хотя, возможно, и хотел бы участвовать в открытии «новых землиц».

Ответственность за весь морской поход к реке Погыче – Анадырь, таким образом, он возложил на своего однополчанина и участника всех их совместных служб «на сторонних реках» – на казака Семена Дежнева.

Поход по Великому «морю-окияну» от устья реки Колымы начался 20 июня, так во всяком случае говорят все известные нам источники. В дате этой вряд ли есть основание сомневаться. В наше отнюдь не относящееся к периоду потепления Арктики время река Колыма вскрывается от верховьев до нижней своей части в мае – июне (133, стр.220-221).

Ранний выход судов в море можно объяснить лишь тем, что мореходы приняли решение вести свои суда вслед за отступающим льдом, в пространстве между берегом и сидящими на мелях стамухами – большими сидящими на мели льдинами. Такой способ плавания и в древнее время и сейчас называется «итти заберегой».

В Поморье такой способ передвижения считался наиболее рациональным для мелкосидящих судов типа коча, имевших осадку не более 2-3 метров. Следуя за отступающими льдами и отчасти прикрываясь ими со стороны моря, мореходы избегали сильного волнения, которое для их судов было опасным. Большинство судовых катастроф XVI-XVII веков происходило именно в открытом море во время штормов. Ледовый дрейф всегда был предпочтительнее бури. Во льдах можно было рассчитывать на ледовые обводы коча и его вторую обшивку – «шубу льдяную». Кочу не страшны были ледовые сжатия, потому что благодаря своей округлой форме он легко выбирался на поверхность.

Плавая за отступающим льдом, мореходы как бы расширяли сроки ледовой навигации, весьма важной в том случае, когда речь шла о далеких переходах. Ведь в Чукотском и Беринговом морях дежневцам удалось проплавать три долгих месяца. Конечно, «итти заберегой» – это длительный и медленный путь. Мореходам приходилось передвигаться строго вдоль берега, огибать бухты, не рискуя их пересечь, подолгу отстаиваться, ожидая освобождения пути ото льдов.

Что говорят нам документы Якутской приказной избы о ледовой обстановке и характере навигации 1648 года в северо-восточных морях? Судя по отрывочным данным, плавание у морских берегов оказалось более благоприятным, чем в предыдущем 1647 и последующем 1649 годах. Так, ходивший тем летом с реки Хеты в устье реки Анабар по Хатангскому заливу и морю Лаптевых упоминавшийся Яков Семенов заявил, что в море он не встретил льдов. В то же время свободно путешествовали с Алазеи на Лену кочи Ивана Беляны и Любима Леонтьева (134). Казак Сергей Артемьев и торговые люди Степан Иванов с товарищами в эту же навигацию совершили выдающееся плавание от Колымы до Жиганска на Лене (135). Следовательно, на протяжении всей береговой линии и, очевидно, много севернее, от Таймырского полуострова до самой Чукотки, установилась благоприятная для судоходства погода. Блокировавшие побережье льды отодвинулись на север, в центральные районы Арктики. О большом волнении на море в эту навигацию говорят многие документы. Вероятнее всего Дежневу приходилось «бороться» на отдельных участках со встречными северо-восточными ветрами, но в основном дули ветры западной четверти.

Если мы можем высказать более или менее верные предположения об условиях навигации вдоль северного берега Чукотского полуострова, то о самом походе нам почти ничего не известно. Исследователи обратили внимание на это обстоятельство, которое, как увидим ниже (глава «Дежнев в литературе»), явилось чуть ли не главным в критике тех, кто отрицал возможность успешного морского похода 1648 года вокруг Чукотского полуострова: П. Словцов, Ф. Голдер и др. Но надо принять во внимание то, что в своих отписках с Анадыря в Якутск – единственных документах похода – Дежнев не касался общего описания плавания, назвав только те события, которые непосредственно относились к его спору в Анадырской приказной избе со спутником Михаила Стадухина Юрием Селиверстовым об открытии лежбища моржей-корги. В своих отписках он касается лишь проблем, связанных с этим спором, отметив единственно, что во время похода он имел «морские разбои», то есть крушения.

Первые сведения о Дежневе доставил на Колыму Михаил Стадухин, предпринявший через год после Дежнева вторую попытку пройти морем на реку Анадырь, о пушных богатствах которой уже слагались легенды. В этом походе участвовал и Юрий Селиверстов – земляк Дежнева и Стадухина. Он был родом из Вашской волости Двинского уезда. В Сибирь он пришел вместе со своими земляками и числился в Енисейском остроге посадским человеком. Стадухин говорит о нем, как о человеке, который хорошо знал морские пути и «соболиные реки» к востоку от реки Колымы. Однако впоследствии он не показал себя положительно с этой стороны. Как будет сказано дальше, отправленный в 1651 году воеводой Дмитрием Франсбековым на поиски новых рек, «которые за Колымой идут в море», он, прибыв в Нижнеколымск, отказался идти в морской поход, предпочел, перейдя Анюйский хребет, отправиться на Анадырь сухопутьем.

В деле о посылке Юрия Селиверстова есть одно любопытное сообщение. Оказывается, все свои надежды о промышленных реках, богатых «костью рыбьем зубом» (Селиверстов обещал доставить в казну 50 пудов моржовых клыков) он возлагал на «новоприборного служилого человека» Гаврилу Алексеева, которому «тот морской ход и промысел кости рыбья зубу ему, Гаврилу, за обычай». Ехавшие с Селиверстовым казаки также считали, что Гаврила Алексеев «преж сего на тот промысел бывал – к Новой Земле мнозие пути бывал» (136). Речь здесь шла явно не о Новой Земле против устья реки Печоры, а о той Новой Земле, о которой говорил воеводе Василию Пушкину Михаил Стадухин, – она тянется вдоль всего морского побережья, выходя в районе реки Чукочьей в виде небольших морских островов. Вот этот Гаврила Алексеев отказался служить у Юрия Селиверстова и тем самым поставил все его морское предприятие под удар. «И мы, – писали однополчане Селиверстова Иван Семенов, Данило Филиппов, Кирилл Никитин и другие, – не смеем без него, Гаврила, идти на дальнюю службу, потому что нам, холопам твоим, морской ход и промысел не за обычай и преж сего мы на тот промысел не бывали, и промышлять не умеем» (137). Вероятнее всего, Селиверстов выбрал Гаврилу Алексеева в проводники потому, что тот еще раньше ходил на кочах к востоку от Колымы и, конечно же, вместе с Юрием Селиверстовым в походе Михаила Стадухина. Сам Юрий Селиверстов не смог бы повести кочи даже по тому пути, на части которого он уже плавал.

Кроме Юрия Селиверстова к Стадухину присоединились «беглые казаки» Василий Бугор и Евсей Павлов. «Подымалися морем на новые реки, – писали они, – с Михаилом Стадухиным вместе и те наши подъемы стали рублей по 40 и больше на человека. И вперед мы по морю ходили и у нас на море судно разбило. И мы на Колыму воротились осенью поздно» (138). О гибели одного из своих судов Стадухин в отписке якутскому воеводе ничего не говорит. Вообще он рассказывает об этом очень кратко. И это понятно. Хвалиться ему было нечем. «И от Ковыми-реки, – писал он, – морем бежали семеры сутки, паруса не опущаючи, а реки (Анадырь – Погычи. – М.Б.) не дошел, и поймал языков, – живут возле моря на берегу, иноземцов коряцких людей: и в распросе... сказывали, что-де реки мы близко не знаем, потому что возле моря лежит Камень – Утес, конца Каменю не знают» (139). Свое внимание в отписке якутскому воеводе Михаил Стадухин сосредоточил на сведениях о Герасиме Анкудинове и Семене Дежневе, собранных у коряков. Сведения эти в Якутске и на Колыме носили сенсационный характер. Он писал: «А которые служилые и торговые люди Ерасимко Анкудинов, Семейка Дежнев, а с ними девяносто человек в прошлом во 156 году с Ковыми-реки пошли на ту же реку – Погычу – (Анадырь.- М.Б.) на семи кочах, и про них те ж языки (коряки. – М.Б.) сказывали: два коча на море розбило, и наши-де люди (коряки. – М.Б.) их побили, а достальные люди жили-де край моря и про них-де мы не знаем, живы они или нет».

Некоторые подробности похода Стадухина содержатся также в челобитной казака Ивана Казанца, бывшего при начальнике человеком для письма (за Стадухина всегда расписывались другие, очевидно, и его отписку якутскому воеводе сочинял Иван Казанец). В челобитной Ивана Казанца сказано: «И перезимовав на Ковыме-реке (речь идет о походе с Лены на Колыму. – М.Б.), тот служилый человек Михайло Стадухин кочем пошел на новые реки, а меня, сироту твоего, взял с собой для твоих государевых письменных всяких дел. И бежали мы от Ковымы-реки морем семеры сутки парусом, не опущая парус, и реки не дошли. И тут, государь, служилый человек Михайло Стадухин посылал меня, сироту твоего, с служилым человеком с Ываном Барановым в поход для языков. И шел я сирота твой возле моря двое сутки и дошли коряцких людей две юрты... и взяли языки, а служилому человеку Михаилу Стадухину [привели]. И в роспросе… языки ему Михаилу сказали, что мы реки никакие близко и далеко не знаем. И у него, Михаила, у служилых и промышленных людей хлебных запасов не стало и рыбы добыть немочи потому, что возле моря лежит Камень и он, служилый человек Михайло Стадухин, не хотя поморить голодною смертью служилых и промышленных людей, воротился морем назад на Ковыму-реку» (140).

Из всего этого в общем-то согласованного свидетельства Казанца и Стадухина видно, что второй поход к проливу не увенчался успехом. Потеряв судно и исчерпав запасы продовольствия, необходимые для движения вперед, отважный казак вернулся назад. Главное здесь состоит в том, как далеко от устья Колымы вдоль северного чукотского побережья могли пройти суда Стадухина. Возможности кочей нам хорошо известны. При хорошей погоде они могли за сутки преодолевать значительные расстояния – от 200-250 километров.

Если допустить столь благоприятные условия плавания, то Стадухин за семь дней безостановочного движения на восток от устья Колымы смог пройти от 1400 до 1750 километров. Это крайняя точка его похода, находящаяся вблизи Колючинской губы. Во всяком случае, как признают этнографы, здесь на побережье могла произойти встреча с коряками, язык которых сходен с чукотским. Не совсем прав был Б.О. Долгих, сделавший предположение, что Стадухин нашел чукотских коряков на побережье между мысом Биллингса и рекой Рыркарпий (141, стр. 549-550). Более точную географическую ситуацию похода Стадухина теперь можно восстановить по карте П. Миллера, в основе которой, как отмечалось выше, лежит чертеж 1659 года М. Стадухина – «Чертеж землям и рекам», представленный им после окончания похода по Северо-Восточной Азии якутскому воеводе, а позднее Сибирскому приказу (142, стр.122; 145, стр.39).

Чем прежде всего ценна карта-чертеж Миллера – Стадухина, как ее следует называть, для уточнения географии похода Дежнева? Прежде всего тем, что на этой карте показано относительно верное расстояние от Колымы до самого восточного мыса. Согласно шкале расстояний, помещенной на карте и выраженной в верстах, оно составляет 2400 километров, или 1600 верст (на современной карте – 2330 км), Колючинская губа, в мировой картографии впервые нанесенная на карту, показана на 1900-2000 км, а к западу от нее на 1800 километров – район расселения коряков, где Дежнев во время первого своего крушения потерял два коча. Таким образом, устанавливается более или менее точное место этого события, о котором писал Стадухин. И произошло это в 400-500 километрах от самого восточного мыса Чукотки.

Второй источник, откуда мы узнаем о событиях плавания Дежнева – довольно неопределенный, но представляет известный интерес. Автор этого источника неизвестен, но существует предположение, что им был академик X.Н. Винсгейм, опубликовавший в «Примечаниях СПб ведомостям» за 1742 год статью «Известия о Северном морском ходе Россиян...» (143). Полагают также, что X.Н. Винсгейм написал эту статью, где впервые упоминалось о походе Дежнева вокруг Чукотского полуострова, по поручению Г.Ф. Миллера, предоставившего ему материалы и документы, собранные в Якутской приказной избе в 1736 году. Сравнивая эту статью с более обширной статьей на эту же тему самого Г. Ф. Миллера, изданной спустя 16 лет (131), нельзя не отметить некоторого несовпадения. Например, в статье «Известия о Северном морском ходе Россиян...» есть упоминание о реке на чукотском побережье, впадающей в «Ледяное море», названной «по живущему в ней пароду Чукочьей». Этого как раз нет в статье Г.Ф. Миллера 1758 года. В первой статье говорится, что после пребывания в устье «реки Чукочьей» Дежнев благополучно завершил свое путешествие, обогнув Шелагский или Чукоцкий Нос. Одним словом, речь шла не о реке Чукочьей, о которой писал Михаил Стадухин в 1646 году, а о другой реке. Стадухинская река Чукочья – это небольшая тундровая речка между Алазеей и Колымой. На карте Петра Миллера она показана значительно западнее устья реки Колымы. В статье, опубликованной в «Примечаниях», явно говорится о какой-то другой реке Чукочьей, расположенной к востоку от Колымы. Может быть, неизвестный автор спутал стадухинскую реку Чукочью с какой-то другой рекой Чукотки, впадающей в «Ледяное море»? А может быть, он правильнее, чем последующие комментаторы отписок Дежнева, понимал то, что писал мореход: «А с Ковымы-реки итти морем на Онандырь-реку, – утверждал Дежнев, – и есть Нос, вышел в море далеко, а не тот Нос, который от Чухочьи реки лежит, до того Носу Михайло Стадухин не доходил» (144, стр.131).

Действительно, правильно ли мы понимали это место отписки Дежнева, полагая, что речь идет о реке Чукочьей, расположенной к западу от Колымы, к тому же в значительном отдалении от первого Святого Носа, под которым, как согласны все, следует иметь в виду мыс Шелагский Нос?

И другое: знал ли Дежнев о стадухинской реке Чукочьей, и если слышал о ней на Колыме, то помнил ли ее спустя семь лет после отъезда из Нижнеколымска, тогда, когда даже на самой Колыме и в Якутске о ней никто уже не говорил? Дежнев под рекой Чукочьей мог подразумевать какую-то другую реку на северном Чукотском побережье, например, реку Чаун, которую посетил, огибая ее и «идя заберегой» к мысу Шелагский Нос. Могла ею быть и Пэгтымэль, или еще более близкие к Большому Каменному Носу лагуна и река Амгуэма. Во всяком случае, предположения автора «Известия о Северном морском ходе Россиян...» не так уж невероятны, в них содержится зерно истины.

Если это так, то спор Юрия Селиверстова с Дежневым проходил по более сопоставимым и близким географически друг к другу районам – Колючинской губе и Большому Каменному Носу, который расположен восточнее. В таком случае близость их вполне допустима. Селиверстов, конечно, ошибаясь в главном, мог действительно высказать предположение (у него это звучало как утверждение), что Стадухин и он летом 1649 года доходили до анадырской Корги (в Колючинской губе есть лежбище моржей), а Дежнев утверждал, что они не были в районе анадырской Корги, потому что между районом, где побывал Стадухин (Дежнев знал содержание отписки Стадухина, о которой ему мог рассказать и лично подтвердить перебежавший от Стадухина в лагерь Дежнева Иван Казанец) и рекой Анадырем лежит Большой Каменный Нос, который «вышел в море далеко».

Положение Дежнева в споре с Селиверстовым, конечно, усугублялось тем, что Стадухин привез из похода 1649 года образцы моржовых клыков, собранные на какой-то Корге, заявив якутскому воеводе, что там «Моржа и зуба моржового добре много». Селиверстов мог говорить только о моржовом лежбище в районе Колючинской губы. Рассчитывая на то, что казаки слабо разбираются в географии Чукотки, он пытался запутать вопрос и добиться признания его первооткрывателем анадырской Корги. Но этой цели он не достиг. Дежнев и бывшие с ним в походе товарищи точно определили географическую ошибку Селиверстова – Стадухин не переходил за второй за Колымой Святой Нос – Большой Каменный Нос, а следовательно, и не был на анадырской Корге.

В начале сентября, через два с половиной месяца, суда Дежнева прибыли в район, как назвал его Дежнев, Большого Каменного Носа. Это был конец Азиатского континента, самый его восточный мыс. За все время с момента выхода с Колымы и до конца гигантского выступа в океан дежневцы нигде не встретили признаков Новой Земли, то есть их морские суда беспрепятственно прошли в пролив. Но именно здесь, у обрыва гигантского горного массива, в близком расстоянии от берега вновь показались морские острова, которые, с точки зрения мореходов, и не могли быть ничем иным, как частью пресловутой Новой Земли, которую московский землеописатель XVII века считал соединенной с Северной Америкой. В главе 11 на основе анализа русских карт XVII – начала XVIII века будет показано, как эта Новая Земля постепенно, по мере накопления сведений географического характера, переросла в Большую Землю – Аляску. Но Дежнев не ставил перед собой цель выяснить протяженность Новой Земли и, очевидно, был рад, что она не помешала его судам пройти к реке Анадырю, на юго-запад, огибая Большой Каменный Нос. Намереваясь изменить генеральный юго-восточный курс на юго-западный, он стал готовиться ко второй части своего похода – к плаванию на реку Анадырь, и поэтому должен был определить, действительно ли берег, вдоль которого он шел, поворачивает на юг, в «Теплое море», водами которого, как он мог предполагать, омывалось побережье, куда впадала река Анадырь. Отсюда и желание определиться на местности, представить себе более четко особенности и приметы Большого Каменного Носа.

Сделано это было хорошо. И все же исследователей смущало определение Дежневым самого восточного выступа Чукотского полуострова, который на современной карте вытягивается в юго-восточном направлении, тогда как в отписке Ивану Акинфову Дежнев писал, что Большой Каменный Нос «лежит... промеж сивер на полуношник». Бесспорно, что в данном случае якутский казак и его товарищи, родом из Поморья, употребили чисто поморский термин, означающий северо-восточное направление. Еще во втором издании этой книги я заметил, что оконечность мыса Дежнева направлена на северо-северо-восток, но вряд ли, когда речь шла о Большом Каменном Носе, такая сравнительно мелкая географическая деталь могла приниматься во внимание. Вероятнее всего Дежнев в данном случае имел в виду более обширную территорию Чукотки. Это и является объектом догадок и дискуссий.

Первый толкователь отписок Дежнева, Г.Ф. Миллер, считал, что под Большим Каменным Носом имелся в виду обширный район – от мыса Шелагский Нос до пролива. Напротив, английский мореплаватель Дж. Кук, корабли которого от пролива дошли до мыса Северного, полагал, что под Большим Каменным Носом Дежнев, по всей вероятности, понимал территорию, ограниченную на западе мысом Сердце-Камень (см. гл.12).

Полярный исследователь Ф.П. Врангель называл Большой Каменный Нос Дежнева оконечностью Чукотки, не определяя его четких границ. Во втором издании книги мной было высказано предположение, что под Большим Каменным Носом надо иметь в виду как сам современный мыс Дежнева с его окрестностями, так и все юго-восточное побережье Чукотки от самого восточного мыса до самого южного – мыса Чукотского. От первого, по определению Дежнева, река Анадырь далеко, а от второго – в недалеком расстоянии. Следовательно, Дежнев мог определить направление Большого Каменного Носа будучи уже на мысе Чукотском. Действительно, оттуда мыс Дежнева и весь соседний район находятся в северо-северо-восточном направлении, то есть «промеж сивер на полуношник».Однако могут быть и другие варианты. Так, например, допустимо, что во время пребывания отряда Дежнева на самом восточном мысе была произведена к югу и востоку от него разведка и дежневцы раньше, чем окончательно решить вопрос о движении на Анадырь, осмотрели юго-восточный берег и побывали в заливе Лаврентия (150 километров от мыса Дежнева), откуда могли, располагая компасами, определить направление гористой оконечности северо-восточной Азии. Поэтому не основательно суждение на этот счет Б.П. Полевого о том, что под Большим Каменным Носом Дежнев имел в виду весь Чукотский полуостров, который, кстати говоря, на современной карте развернут не на север, как полагает Б.П. Полевой, а на юго-восток (241, 242). Надо принять в соображение и то обстоятельство, что никто из дежневцев, где бы они ни находились, – на современном ли мысе Дежнева, или в заливе Креста, в Анадырском зимовье, – не могли представить себе общее географическое направление Чукотского полуострова. Это можно было сделать только в результате топографической съемки всего полуострова или морской описи вдоль всех ее берегов.

Все же кажется не вполне понятным, почему, подразумевая под Большим Каменным Носом крайний восточный выступ Чукотского полуострова, Дежнев остановил свое внимание на самом восточном его мысе? Ответ на этот вопрос уже дан в литературе. Мыс Дежнева при движении судов от Колымы на Анадырь или, наоборот, с Анадыря на Колыму привлекает к себе внимание тем, что далеко выступает в море. Он как бы делит всю окружающую природу на два региона – северный, арктический, и южный – тихоокеанский. Это самый заметный географический объект, мимо которого ни один моряк не может пройти, чтобы не отметить его на своих картах. Здесь кончается один океан и начинается другой. Поэтому для характеристики Большого Каменного Носа Дежнев правильно избрал самый восточный мыс Азии, отметив его характерные особенности – признаки. Не случайно он сравнил его со Святым Носом.

К числу признаков Носа – этого второго от Колымы Святого Носа – Дежнев отнес «башню из кости китовой». В литературе благодаря Л.С. Бергу считается, что упомянутая Дежневым башня есть не что иное, как «остов чукотских подземных или, точнее, полуподземных жилищ, сделанных из ребер и челюстей кита» (145, стр.32). Однако вряд ли в данном случае Дежнев занимался этнографией. Ведь чукотские жилища из китовых костей попадались, очевидно, ему не только здесь. Куда важнее было отметить то существенное, что обычно входило в понятие Святой Нос. В древней мореходной книге поморов Святой Нос (Тиманский) характеризовался так: «На нем стоит маяк, завомый Башня». Следовательно, под башней из китовой кости подразумевалось не жилище, а навигационный знак. Это тем более следует подчеркнуть, что кости морских зверей специально расставлялись в арктических заливах и проливах, особенно там, где часты туманы, в качестве ориентиров на местности. Практика постановки костяных гидрографических знаков сохранилась и до сегодняшнего дня (146, стр.444). Поэтому башня у Святого Носа – Большого Каменного Носа – это вполне грамотное определение навигационного ориентира (147, стр.106-107). Ведь надо иметь в виду, что дежневцы не предполагали, что их плавание не будет повторено вскоре, и поэтому старались собрать как можно больше сведений для лоции нового морского пути.

Другим важным признаком Святого Носа – Большого Каменного Носа – Дежнев назвал наличие противоположного течения. «Море большое и сувои великие о землю близко, без доброй снасти судовой и без доброго паруса и якоря идти не смели». Известно, что в Беринговом проливе проходят две ветви противоборствующих течений. Одна направляется из Центрального арктического бассейна и входит через пролив в Тихий океан. Другая ветвь теплого течения проходит через пролив и вторгается в арктическую область. Здесь наблюдаются также противоположные поверхностные течения, образующие воронки, толчею, весьма опасные для судоходства. Интересно заметить, что Святые Носы у евразийского побережья Северного Ледовитого океана находятся как раз в зоне таких течений. Тиманский и Кольский Святые Носы расположены в зоне противоборствующих течений, идущих из Белого моря на север и из Печорского и Баренцева морей на юг. Заметно течение, образующееся стоком рек Лены и Яны, направленное на север, и морское течение из Центральной Арктики в район Новосибирского архипелага и пролива Дмитрия Лаптева.

Все Святые Носы имеют большое сходство по рельефу – они выделяются из окружающей их низменной тундры своими остроконечными вершинами и вообще заметны при огибании и изменении курса. Здесь наблюдаются значительные подъемы воды, приливо-отливные явления.

Дежнев не ограничился лишь географическим определением Большого Каменного Носа и характеристикой его гидрологического режима. Он напомнил, что, проходя у Большого Каменного Носа, ему пришлось пережить немало тяжелых часов. Мореходы попали в бурю, которой «розбило... судно служивого человека Ярасима Онкудинова с товарищы, и мы, Семейка с товарищы, тех розбойных людей имали на свои суды». Судя по этому, неприветливо встретил отважных мореходов суровый пролив. И, несмотря на гибель судна и, вероятно, другие трудности, они на некоторое время задержались у Большого Каменного Носа, понимая ответственность момента пребывания у самого восточного мыса Чукотского полуострова. Анализируя все, что они сообщили в своих отписках о Носе, можно сказать, что мореходы тщательно изучили его район: побывали на островах, расположенных в проливе. «Против того ж Носу на островах жывут люди, называют их зубатыми, потому что пронимают оне сквозь губу по два зуба не малых костяных...» (144, стр.138). В другой отписке, составленной дежневцами несколько раньше, сказано более точно: «Против того Носу есть два острова. А на тех островах живут чухчи, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб» (144, стр.131). Речь шла об эскимосах, которых русские в XVII- XVIII веках называли «зубатыми чукчами». Обычай эскимосов, основного населения Чукотского полуострова района Уэлен, подробно разобран Л.С. Бергом, который считает, что «зубатые чукчи» – это эскимосы острова Диомида. Они носили в прорезях нижней губы украшения из моржового зуба, камня, кости. «Ношение таких втулок, или labret, как их называют американские авторы, или колюжин, по терминологии наших этнографов, доселе распространено среди аляскинских эскимосов» (145, стр.30). Среди азиатских эскимосов ношение пластин в губе отмечал еще Биллингс, когда его экспедиция (1787-1795 гг.) побывала на чукотском побережье. Участник этой экспедиции художник Лука Воронин зарисовал эскимоску, через нос и губы которой были продеты костяные пластинки.

Дежневцы посетили и Уэлен, где как гидрографическую особенность отметили речку – лагуну, собирающую в себе много пресной воды. С морем она соединена узкой протокой, отлично изображенной участником экспедиции Биллингса – Сарычева сержантом Гилевым (3, стр.432).

Но, пожалуй, главным наблюдением дежневцев явилось установление приятного для них факта, что морской берег, вдоль которого они плыли, в районе Носа резко поворачивал на юг, давая надежду на скорый проход в «Теплое море», к реке Анадырю. Именно это обстоятельство подчеркнуто Дежневым: «Нос поворотит круто к Онандыре-реке под лето» (144, стр.132).

«Под лето», на юг – таков девиз мореходов после того, как они покинули опасный и неприветливый район. В начале сентября, когда в северной части Берингова моря начинается полоса штормов и бурь, четыре уцелевших русских судна вместо семи, отправившихся в путешествие, вышли из пролива и направились на юг. Впереди их ждали великие испытания.

Берега стали приветливее, начали попадаться бухты, большие заливы. По всему горизонту справа виднелись горы. Около 20 сентября экспедиция подошла к мысу Чукотскому. Здесь в воротах Анадырского залива решено было сделать остановку.

В отписке на имя воеводы Ивана Акинфова Дежнев указал, что, по его предположению, мыс расположен далеко от реки Анадыря. «А от того Носу, – писал он, – та Анадырь-река и корга далеко». Но в другой своей отписке на имя того же воеводы он сообщил, как бы противореча себе: «А доброго побегу от Носа до Онандыре-реки трое сутки, более нет». Зная обычную точность показаний Дежнева, приходится предположить, что под «Носом» он понимал как собственно современный мыс Дежнева («от него до Анандыря далеко»), так и двуединый восточный выступ Чукотского полуострова, крайними точками которого являются мыс Дежнева и мыс Чукотский. От южной точки этого двуединого мыса, то есть от мыса Чукотского, действительно можно пройти до Анадыря за трое суток. Предположение это тем более вероятно, что, во-первых, мыс Чукотский образует собой северный крайний берег Анадырского залива, то есть, по выражению Дежнева, идет «под лето», к реке Анадырю, а во-вторых, на мысе Чукотском, как это выяснится ниже, экспедиция Дежнева останавливалась. В таком случае два, казалось бы, противоречивых заявления Дежнева в своей основе правильны: от мыса Дежнева река Анадырь далеко, а от мыса Чукотского «парусным погодьем» до нее не более трех суток.

В 1948 году во время выборочного просмотра части дел Якутской приказной избы, хранящихся в ЦГАДА, мною была обнаружена интересная отписка преемника Дежнева на Анадыре Курбата Иванова якутскому воеводе Михаилу Лодыженскому, датированная 1661 годом (148). Курбат Иванов, известный мореход и землепроходец XVII века, писал, что летом 1660 года он совершил большой морской поход с устья реки Анадыря в направлении реки Колымы. Причиной похода был рассказ чукчанки жены Фомы Семенова Пермяка, участника похода Дежнева, о лежбищах моржей на «Новой корге».

По всей вероятности, жена Пермяка была взята в плен во время стычки Дежнева 1648 года с чукчами. Эта стычка произошла в тех местах, откуда была родом жена Пермяка. «Новая корга», указанная ею, оказалась мысом Чукотским. Таким образом выяснилось, что Семен Дежнев посетил район этого мыса.

Поход Курбата Иванова увенчался важными географическими открытиями. Иванов впервые посетил и положил позднее на карту залив Креста («Большая губа») и бухту Провидения («Малая губа»). Его путешествие продолжалось целое лето. К августу 1660 года отряд, состоящий из казаков и промышленников, прибыл на мыс Чукотский, на «Новую коргу», но моржей не обнаружил. Обратное путешествие было трудным. О нем Курбат писал: «И мы после госпожина дни в десятой день, дождався пособного ветра, пошли. И за голомя (за море, в данном случае за Анадырский залив. – М.Б.) перебежав, пришла погода с моря великая, и било нас трои сутки, что было корму, и то выбросили в море и живота своего отчаялись, начаялись себе смерти. И господь бог отвратил свой праведный гнев, тишина приправила назад, и отошли в становье двои сутки. И дал господь пособного ветра и в Анадырское устье, в реку бог перенес в седьмой день» (149). Таким образом, на обратном пути расстояние от Чукотского мыса до устья реки Анадыря Курбат Иванов со всеми приключениями на море покрыл за пять суток, причем трое суток его «било», то есть вперед он почти не продвигался. При «пособном ветре» коч Иванова покрыл указанное расстояние за двое суток. Этот расчет подтверждает высказанное Дежневым предположение о том, что от Большого Каменного Носа до Анадыря «трои суток ходу, а больше не будет».

Сведения о выдающемся походе Иванова нашли отражение на географических картах XVII и XVIII веков. Его «Большую губу» можно найти, например, на чертежах Ремезова, И. Львова и на карте И. Гомана (111, №№48,55,58).

Во время второй остановки произошла схватка между чукчами и русским отрядом. В бою был ранен Федот Алексеев. Отсюда суда Дежнева вошли в залив, держа курс на Анадырь.

Плавание в Беринговом море после ухода с мыса Чукотского проходило в тяжелой обстановке. Едва лишь скрылся берег, и мореплаватели очутились в открытом море, налетела буря, разлучившая суда Федота Алексеева и Дежнева. «И того Федота, – вспоминал затем Дежнев, – со мною, Семейкою, на море разнесло без вести».

Дежнев продолжал свой поход на одном коче. У него осталось всего 24 человека. Буря нанесла серьезные повреждения и этому судну. Оно потеряло управление, и было выброшено на берег юго-западнее мыса Чукотского. Это произошло 1 октября на 102 день путешествия. Дежнев так говорит о месте кораблекрушения: его «выбросило на берег в передний конец за Анадыр-реку».

Сохранилось предание, что кочи Федота Алексеева принесло к берегу Камчатки. Здесь русские люди некоторое время жили среди мирных племен камчадалов. На следующий год они перешли за мыс Лопатку и совершили путешествие в Пенжинскую губу, где во время схватки с коряками все погибли. Однако следует заметить, что рассказ этот о судьбе Федота Алексеева появился в начале XVIII века, спустя полстолетия после отмеченных событий, и вызывает большие сомнения в своей правдивости. Совершенно лишены основания также предположения о том, что суда Федота Алексеева пристали к берегам Аляски и таким образом положили основание русским поселениям в Америке. Единственное правдоподобное свидетельство о судьбе спутников Дежнева имеется в отписке Ивану Акинфову. Дежнев писал, что во время столкновения с коряками, случившемся в устье реки Анадыря летом 1654 года, «отгромил я, Семейко, у коряков якуцкую бабу Федота Алексеева. И та баба сказывала, что-де Федот и служилой человек Герасим (Анкудинов. – М.Б.) померли цынгой, а иные товарищи побиты, и остались невеликие люди и побежали в лодках с одною душею, не знаю-де куда». Таким образом, бесспорно, что Федот Алексеев потерпел кораблекрушение южнее Анадыря и что он и его спутник Герасим Анкудинов погибли в неравной борьбе с суровой природой.

Где погиб коч Дежнева – точно неизвестно. На этот счет имеются различные суждения. Вероятнее всего это произошло у Олюторского полуострова, откуда, бросив товары и вещи, храбрые мореплаватели добрались до устья реки Анадырь. Подтверждение этому можно видеть в том, что на нартах и лыжах дежневцы шли до Анадыря 10 недель, то есть они преодолели значительное расстояние, прежде чем достигли этой реки. «И шли мы, – пишет Дежнев, – все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы... и попали на Анадыр-реку близко морю, и рыбы добыть не смогли, лесу нет, и с голоду мы, бедные, врозь разбрелись».

От устья Анадыря половина отряда направилась искать «арчишниц» (следов кочевий. – М.Б.) и «иноземских дорог», но после 20 дней бесполезных скитаний вернулась назад. Не дойдя трех верст до того места, где их ждал Дежнев, промышленники вконец обессилели. Они вырыли в снегу глубокие ямы для ночлега, а на разведку послали Фому Семенова Пермяка, Сидора Емельянова и Ивана Зыряна, которые вскоре нашли Дежнева. В этот же день он послал бедствовавшим товарищам с Фомой Пермяком «последние свои постелишко и одеялишко». Но Пермяк никого не застал на месте: «неведомо их иноземцы развезли», – замечает Дежнев. Таким образом, из 24 человек, пришедших на Анадырь, осталось только 15-16 человек.

Так завершился один из самых выдающихся морских походов русских поморских крестьян на Северо-Востоке Азии. Ценой огромных человеческих и материальных жертв удалось осуществить путешествие, вошедшее в историю мировых географических открытий как одна из самых ярких ее страниц.

Первая задача экспедиции Дежнева – открыть морской путь на Анадырь вдоль берегов Чукотского полуострова – была осуществлена. К выполнению второй ее задачи – приведению в русское подданство анадырских племен – отряд Дежнева приступил тотчас, как вступил на территорию Анадырского края.

Весной 1649 года, построив суда, горсточка смельчаков двинулась с низовьев реки вверх, к лесам. Здесь дежневцы столкнулись с анаулами, воинственным юкагирским племенем, кочевавшим по тундре. В качестве аманатов были взяты два анаульских «мужика», а все племя заплатило первый ясак московскому государю.

В верхнем течении реки Анадырь Дежнев построил зимовье (острожек был поставлен позднее, в 1659 году).

Анадырский край разочаровал русских: хотя «рыбы красной приходит много, а та рыба внизу Анадыру от моря идет добра», все же «река Анадыр не лесна и соболей в ней мало, с вершины малой листвяк днищей на шесть или на семь, а иного черного лесу нет никакого, кроме березнику и осинника, а от Малого Маена, кроме тальника, нет лесу никакого, а от берегов лесу нешироко, все тундра да камень». Особенно удручало пришельцев отсутствие пушного зверя. Со всем можно было мириться, но «беспромыслица» убивала всякую надежду на успех.

По всей вероятности, в поисках «соболиных угодий и мест» Дежнев предпринял обследование анадырского бассейна, результатом которого позднее явился «реки Анадыря чертеж с Онюя-реки и за Камень на вершину Анадыру, и которые реки впали большие и малые и до моря и до той корги, где вылегает зверь». Прошел год.

В один весенний день 1650 года казаки увидели упряжки собак и оленей. Перегоняя друг друга, и что-то крича на ходу, к зимовью приближались люди. Не трудно было узнать в них русских – казаков и промышленников. Анаулы провели их от Колымы на Анадырь через Анюйский хребет.

Еще до возвращения Стадухина на Колыме произошло важное событие. В годовщину отъезда Дежнева на Анадырь, 20 июня 1649 года, казаки поймали за Анюем «ходынского (юкагирского) мужика» Ангара, рассказавшего, что по Анюю можно перейти через хребет на новую реку Анадырь, и хотя сведения о реке Анадырь и что она лежит за хребтом получены были еще в 1646 году, рассказ Ангара дал новый толчок. Новая весть с быстротой молнии разнеслась по Колыме и собрала вокруг новых вожаков толпы людей, готовых немедленно идти в поход. Чтобы придать движению официальный характер, состоятельные торговцы Матвей Камкин, Анисим Костромин, Михаил Захаров и другие подали челобитную Василию Власьеву с просьбой отпустить с ними на Анадырь служилого человека. При этом торговцы «объявили прибыль государю» с новой реки – 40 соболей.

Руководителем экспедиции и приказчиком на Анадырь Власьев назначил Семена Иванова, по прозвищу Мотора, бывалого и смелого казака. Мотора пытался пройти на реку Анадырь еще летом 1648 года.

Отряд Моторы состоял из 9 служилых и 30 промышленных людей. Из челобитной Семена Моторы, сохранившейся в делах Якутского областного управления, отправленной е устья реки Анюя не позже 1 марта 1650 года, узнаем некоторые имена участников похода. Среди них были и «сошлые» (беглые) казаки: Павел Кокоулин, Кирилла Проклов и Артемий Солдат. Следует заметить, что некоторые биографы Дежнева ошибочно считают этих людей участниками его экспедиции.

1 марта 1650 года отряд Моторы вышел в дорогу. Почти следом за ним снялись с Колымы беглые служилые люди и Михаил Стадухин.

Стадухин быстро нагнал Мотору, и уже на Анюйском хребте между ними начались стычки. Перед «худородным» Моторой казачий десятник гордился своими высокими связями и плохо скрывал раздражение по поводу того, что Мотора перехватил у него инициативу в организации похода на новую реку.

23 апреля 1650 года Стадухин, следуя вниз по реке, подошел к зимовью Дежнева.

Каково же было его удивление и разочарование, когда в крохотном зимовье, состоявшем из нескольких деревянных изб, разделенных на казачьи жилища и аманатскую комнату, а также амбара для сетей и всякого хозяйственного имущества, в зимовье, стоявшем для безопасности на речном островке, отделенном от тундры неширокой протокой, он встретил своего старого товарища, с которым служил по Якутскому гарнизону, на Оймяконе, в Нижнеколымске, товарища, о котором слышал, что он летом 1648 года, за год до похода Стадухина на Чукотку к коряцким юртам, пошел на реку Погычу – Анадырь в составе семи кочей с девятью десятками человек, а затем от чукотских коряк слышал, что два коча были разбиты и что сошедшие с судов люди разбрелись по тундре, а оставшиеся с Дежневым и Герасимом Анкудиновым ушли вперед за «Камень-Утес». Ходила молва, что погибли эти люди. И вот теперь он воочию убедился в ином. Дошел Дежнев до конца этого «Камня», обогнул его на кочах – следовательно, есть все же морской проход с Колымы на Анадырь – и пожалел, что вернулся раньше времени.

Спустя семь лет, закончив путешествие в Охотском остроге, Стадухин составит чертеж своим службам – рекам и землям, в которых побывал, – на Индигирке, Алазее, Колыме, у чукотских коряк. На чертеже покажет он и «Камень-Утес», но не посмеет соединить его с Новой Землей, оставив между ними морской проход в Тихий океан. Так невольно он подвел черту под подвигом своего товарища и его спутников, открывших пролив между Чукотским полуостровом и полуостровом Аляска, между Азией и Америкой. А еще через пятьдесят лет, когда уже не будет в живых ни Дежнева, ни Стадухина, ни тех, кто с ними служил, человеку, «искуснейшему в географии», купцу-путешественнику, крестнику Петра I, готовящемуся к тяжелому походу вдоль Азиатского берега, попадет в руки стадухинский чертеж, и он скопирует его с благодарностью, перенеся на свою карту до мельчайших подробностей все, что начертил Стадухин. Так будет. А сейчас перед Стадухиным встали иные проблемы, требующие незамедлительного решения.