Титульный
лист |
Т.
Л. Латыпова
«Не дай мне Бог сойти с ума». Но насколько страшнее это несчастье, худшее, чем «посох и сума», когда оно надвигается как неизбежная, непредотвратимая катастрофа, сознаваемая самим обреченным. Такова была судьба замечательного поэта Константина Николаевича Батюшкова. «С рождения я имел на душе черное пятно, которое росло с летами и чуть было не зачернило всю душу, — писал Батюшков в 1816 г. В.А.Жуковскому. - Бог и рассудок спасли. Надолго ли? не знаю!» А в более раннем письме 1809 г. он почти безошибочно предсказал срок своего заболевания: «Если я проживу еще десять лет, то сойду с ума». В 1821 г. его настигла неизлечимая психическая болезнь. Трагизм судьбы Батюшкова не только в переходе в помраченный мир, страшный для всякого человека. Сумасшествие прервало его писательский путь как раз в тот момент, когда, по его собственному признанию, «от безделок» он собирался перейти к «чему-нибудь» поважнее. Признаки болезни, начавшиеся еще в России, обострились в Италии, где Батюшков служил при дипломатической миссии сначала в Неаполе, а затем и в Риме. В 1822 г., получив отпуск, он возвратился в Петербург. |
||||
В мае 1822 г. по распоряжению Нессельроде Батюшкову был выдан паспорт для проезда по России в Таврическую и Кавказскую губернии, и он провел зиму в Симферополе. Жизнь в Крыму не принесла желаемых результатов, и поэта перевезли в Петербург. Здесь на время ему стало лучше, но скоро безумие усилилось. Батюшков подал прошение царю о разрешении «немедленно удалиться в монастырь на Белоозеро или в Соловецкий» и постричься в монахи. В середине 1824 г. по распоряжению Александра I больного увезли за границу, в Зонненштейн, где находилось знаменитое в Европе лечебное заведение для душевнобольных Maison de Sante доктора Пиница. Неподалеку, чтобы заботиться о больном, поселилась его старшая сестра Александра Николаевна. Здесь Батюшков оставался четыре года, но лечение не дало никаких результатов. В первой половине 1828 г. он вернулся в Россию. Поэта сопровождал немецкий врач Дитрих, оставивший записку «О душевной болезни надворного советника и кавалера двора господина Константина Батюшкова», а также дневник, в котором изо дня в день описывал состояние больного за все время, пока (до начала 1830 г.) находился при нем. Поселили Батюшкова в Москве в специально нанятом доме в Грузинах, в котором была устроена Эолова арфа, — думали, что звуки ее будут успокаивать поэта. Сестра покинула его осенью 1828 г., через несколько месяцев ее настигло то же несчастье, что и брата. В феврале 1830 г. Батюшков заболел воспалением легких. Болезнь протекала долго и тяжело. В доме умирающего была отслужена всенощная, на которую среди других друзей пришел Пушкин. Он пытался заговорить с безумным поэтом, но тот не узнал своего ученика. Одновременно с «высочайшим повелением» об отправке Батюшкова на лечение Александр I распорядился отсрочить его долги и учредить опеку над расстроенным имуществом поэта. 18 августа 1825 г. Вологодская дворянская опека определила опекуном над имениями Павла Алексеевича Шипилова, мужа сестры Батюшкова Елизаветы Николаевны, в то время надворного советника, директора училищ Вологодской губернии. Первые пять лет Шипилов удовлетворял требованиям опеки. Он сумел освободить имущество поэта от многочисленных долгов. В 1829 г. Шипилов был переведен на должность директора 2-й Санкт-Петербургской гимназии и уехал из Вологды (позже он стал директором Гатчинского института, возвратился в Вологду лишь в 1847 г., выйдя в отставку). 11 января 1833 г. Шипилов подал прошение об освобождении его от занимаемой им должности опекуна, и 18 января указом Вологодского губернского правления новым опекуном назначен Григорий Абрамович Гревенц, сын умершей в 1808 г. сестры поэта Анны Николаевны. Появление в жизни Батюшкова лейтенанта флота в отставке Гревенца определило некоторые изменения в судьбе и болезни поэта, и изменения к лучшему. В марте 1833 г. Батюшков был перевезен в Вологду, вместе с ним переехал и опекун с семейством. Для переезда был снят дом на перекрестке улиц Малая Благовещенская и Гостинодворская, в котором поэт поселился в угловой комнате на втором этаже; ее окна выходили на Кремль и Архиерейское подворье. Гревенц выхлопотал увольнение Батюшкова со службы, на которой тот числился до 1833 г., и пенсион, равный жалованью, т.е. две тысячи рублей, которые поступили в ведение опекуна. В том же году книгоиздатель А.Ф.Смирдин обратился к родственникам поэта с просьбой о разрешении переиздать сочинения Батюшкова. Гревенц заключил с ним контракт на восемь тысяч рублей. За время жизни со знаменитым дядей племянник дослужился до статского советника и занял место председателя Вологодской конторы уделов, став влиятельным в Вологде человеком. Как бы то ни было, последние 22 года Батюшков прожил с семьей Гревенца. В 1833 г. вместе с поэтом в Вологду приехал его компаньон, некий штаб-ротмистр Львов. Обязанности компаньона сводились, видимо, к тому, что он везде был рядом с больным. С середины 1840-х гг. компаньон, как и доктор, исчезли из отчетов Гревенца, составляемых для опеки. Лето Батюшков проводил в пригородной деревне Авдотьино, где Гревенц оборудовал для него небольшой домик. 27 июня 1855 г. у Батюшкова внезапно началась тифозная горячка. 7 июля он умер. Поэта похоронили в Спасо-Прилуцком монастыре; в последний путь его провожали епископ Вологодский и Устюгский Феогност, городское духовенство и многие вологжане. Г.А.Гревенц вскоре после смерти Батюшкова уехал из Вологды в Петербург. Первый опекун поэта, П.А.Шипилов, умер спустя полгода. В его усадьбе, в пригородном селе Маклакове, осталась богатая библиотека поэта и его архив. Архив сохранился, библиотека же пропала, вероятно, была растащена. 18 декабря 1856 г. произошел раздел имения покойного между родственниками. Оно было разделено на 3 части между сестрой поэта Варварой Николаевной Соколовой и двумя его племянниками — Григорием Абрамовичем Гревенцем и Леонидом Павловичем Шипиловым. О последнем периоде трагической жизни поэта сохранилось не так много свидетельств. Публикуемые «Подробные сведения о последних днях Константина Николаевича Батюшкова» (Ф.63. Оп.1. Ед.хр.17) составлены директором Вологодской гимназии А.С.Власовым в ответ на запрос не установленного нами лица. К «Подробным сведениям» приложено письмо с обращением «Милостивый государь Алексей Ефремович». Что касается до переписки его с литературными друзьями, то ее у Гревениц не имеется; я ни словом не упомянул о семейной переписке, потому что читал у Гр. Абр. Гревениц письмо Помпея Николаевича Батюшкова, в котором он просит о доставлении ему писем и других бумаг покойного его брата для князя Петра Андреевича <Вяземского>, что, конечно, будет исполнено. Примите, милостивый государь, выражение истинного моего почтения и совершенной преданности, с которыми имею честь быть Ваш покорный слуга Милостивый государь Алексей Ефремович. При всем моем желании я не мог ранее выполнить Вашего поручения, потому что семейство Гревениц, в котором жил и скончался Батюшков, только в первых числах октября возвратилось в Вологду. Другой источник сведений о Батюшкове — живший при нем в продолжение 12 лет компаньон — оказался весьма недостаточным: не все владеют талантом наблюдать. Немногие сведения, которые честь имею при сем Вам представить, имеют совершенную достоверность; для убеждения себя в этом я читал мои заметки гг. Гревениц, отцу и сыну. Портфель, содержащая 6 рисунков, также работы Батюшкова.
ПОДРОБНЫЕ СВЕДЕНИЯ О ПОСЛЕДНИХ ДНЯХ К. Н. БАТЮШКОВА 1. В 1832 году К.Н.Батюшков был перевезен из Москвы в Вологду, к родному племяннику его ст<атскому> сов<етнику> Григорию Абрамовичу Гревеницу. В Москве Батюшкова держали в совершенном удалении от людей, в одиночестве; здесь же он жил в семействе. В первые годы его здесь пребывания душевная болезнь его обнаруживалась сильными припадками бешенства, и его должно было удерживать, чтобы он не нанес вреда себе или другим; но впоследствии постоянная заботливость, с которою предупреждали и исполняли все его желания, деликатное с ним обращение (что он в особенности любил) имели благодетельное влияние на его нервную систему; припадки стали делаться с ним реже, и он сделался спокойнее. Эта перемена в его моральном состоянии воспоследовала около 1840 года. Окруженный родным семейством, оказывавшим ему, как старшему в роде, всевозможные угождения, Батюшков проводил жизнь без всякой задуманной цели, ни к чему не стремился, находясь в тихом помешательстве, которое началось в нем удалением от общества и в это время проявлялось в расположении его к уединению; он весьма редко выходил из своей комнаты и не любил, чтобы к нему входили. Впрочем, по большей части он обедал, а иногда проводил и вечера, со своим племянником, его женою и детьми, из которых одних любил, а к другим показывал совершенную ненависть, и эти чувства в нем быстро изменялись: так, старшую дочь Григория Абрамовича, когда она была девицею, он почти обожал и возненавидел, как только она вышла замуж. Если бывали в доме гости, то он весьма редко являлся в зале; явившись же в собрание, употреблял всю энергию своего характера, чтобы сохранить приличие в обращении, и умел щеголять теми утонченными и остроумными манерами, которые составляли принадлежность образованного общества в конце прошлого столетия. Разговор его отличался решительными, резкими суждениями и по большей части сарказмом. Когда он бывал болен, то вместе с упадком его физических сил возвращалась к нему его раздражительность, и тогда он становился очень зол, так что должно было предпринимать в отношении к нему меры предосторожности. Вообще говоря, он жил теми идеями и понятиями, которые вынес из сознательных годов своей жизни, и далее их не шел, ничего не заимствуя от современности, которой для него как будто не существовало. В течение этого долгого промежутка времени только один случай сблизил его с настоящим: он полюбил маленького сына Григория Абрамовича, Модеста, которого называл маленьким своим другом и любил проводить с ним время. В 1849 году малютка умер на шестом году своей жизни и был горько оплакан Константином Николаевичем, который сам избрал место для его могилы в Прилуцком монастыре, сочинил для него памятник и завещал, чтобы его похоронили подле внука. 2. Константин Николаевич очень много читал; любимыми его авторами были: Карамзин, Жуковский и Гнедич; о своих сочинениях сам он никогда не вспоминал, но с видимым удовольствием слушал, когда их декламировали. Одно время он очень много занимался рисованием, к которому имел большую способность. Содержание его рисунков состояло из цветов, плодов, птиц, животных, а иногда пейзажи. Картины его по содержанию и исполнению представляли что-то странное, даже иногда ребяческое; он выполнял их всеми возможными способами — вырезывал фигуры птиц и животных из бумаги и, раскрасив, наклеивал их на цветной фон, давал предметам совершенно неестественный колорит и пестрил свои акварели золотою и серебряною бумагой. Для лучшего характеризования его живописи при сем прилагается несколько рисунков[1] [1 Рисунки К.Н.Батюшкова периода болезни в РГАЛИ отсутствуют]. 3. Из светлого периода своей жизни Батюшков сохранил в своей памяти сильное удивление и высокое почитание талантов Наполеона I; он всегда с восторгом говорил об этом завоевателе нашего века. Переворот, случившийся во Франции в 1848 году, не остановил на себе его внимания; но с самого начала Восточного вопроса[2] [2 Имеются в виду события Крымской войны 1853-1855 гг.] он с энергией следил в русских и иностранных газетах за ходом военных действий; так что в последнее время своей жизни он исключительно занимался чтением журналов, сличал статьи одного с статьями другого, делал в них заметки, писал из них извлечения, справлялся с географическими картами, и всем этим занимался, показывая то убеждение, что ему свыше вменено в непременную обязанность разрешить этот трудный вопрос и произнести решительный приговор. 4. Батюшков довольно часто вспоминал о прежних своих друзьях и знакомых: о Карамзине говорил всегда с уважением и почтением, также о князе Вяземском, — с дружеским расположением о Гнедиче и — с бранью о Жуковском. Чаще всех вспоминал Тургенева. В памяти его сохранились имена гр<афа> С.С.Уварова[3] [3 Сергей Семенович Уваров (1786-1855) - граф, президент Академии наук (с 1818 г.), министр народного просвещения (с 1834 г.), председатель Главного управления цензуры; один из основателей литературного общества «Арзамас»], Каподистрио[4] [4 Иоанн (Иван Антонович) Каподистриа (1776-1831) - почетный член «Арзамаса». В 1816-1822 гг. возглавлял Коллегию иностранных дел. В 1822 г. покинул Россию. С 1827 г. был Президентом освобожденной Греции], которого называл освободителем Греции, своих старых наставников, учителя Ив. Ив. Сирякова[5] [5 Иван Иванович Сиряков — литератор, переводчик, преподаватель русского языка известного в свое время пансиона О.П. Жакино] и содержателя пансиона Жакино, у которого он жил. С особенным удовольствием говорил о семействе Карамзина, в дочь которого Катерину Николаевну[6] [6 Екатерина Николаевна Мещерская (урожд. Карамзина; 1806-1867) - княгиня, жена полковника гвардии П.И.Мещерского с 1828 г.] был влюблен, и о доме Алексея Николаевича Оленина[7] [7 Алексей Николаевич Оленин (1764-1843) - президент Академии художеств (с 1817 г.), директор Публичной библиотеки (с 1811 г.), археолог, историк, член Государственного Совета], в котором чуть ли он не был влюблен в гувернантку; вообще же он ненавидел прекрасный пол, делая по сему предмету немногие исключения в пользу некоторых своих родственниц (хотя он не признавал никакого родства); так, например, он уважал жену Григ. Абрам, Лизавету Петровну, которая одна умела его уговорить и заставить себе повиноваться. 5. Батюшков во время пребывания своего в Вологде ни с кем особенно не сближался, стесняясь появлением каждого незнакомого ему лица, а иногда по нескольким дням убегал даже встречи с домашними. 6 и 7. Несколько времени до сразившей его болезни он был очень спокоен духом, даже весел и чувствовал себя как нельзя лучше. Но он заболел тифом, продолжавшимся две недели, от которого, впрочем, стал оправляться и наконец, по отзыву пользовавшего его врача, был вне всякой опасности. За три дня до своей смерти он просил даже племянника своего прочесть все политические новости. Но вдруг пульс у Константина Николаевича упал, начались сильные страдания, которые унялись только за несколько часов до его смерти; он умер в совершенной памяти и только в самые последние минуты был в забытьи. При этом замечательно то, что родственники его, не видавшие никогда, чтобы он носил на себе крест, на умершем нашли два креста, один весьма старинный, а другой — собственной его работы. 8. В 1852 году Батюшков написал, по просьбе своей племянницы, для ее альбома, на голубом, золотообрезном листочке следующее стихотворение: ПОДРАЖАНИЕ ГОРАЦИЮ. Я памятник воздвиг огромный и чудесный (Соблюдена орфография подлинника, писанного по линейкам, проведенным карандашом). На простом полулисте бумаги Батюшков написал карандашом перевод этих стихов на французский язык. Вот он: 24 апреля того же года на Крылова басню «Крестьяне и река» Константин Николаевич сделал следующее замечание:
9. У Григория Абрамовича есть весьма похожий портрет Константина Николаевича, писанный масляными красками в 1851 году. Оставшееся после него имение, 500 душ, должно быть разделено между родной его сестрой, Варварой Николаевной Соколовой, и двумя племянниками его Леонидом Павловичем Шипиловым и Григорием Абрамовичем Гревеницем. От Павла Алексеевича Шипилова нельзя ничего узнать, потому что он очень дряхл, ничего не слышит и недавно слег в постель, так что едва ли оправится. Между тем в его руках находится библиотека покойного Батюшкова, которая могла бы пролить новый свет на его литературную деятельность и вообще образ его мыслей, потому что во многих книгах есть собственноручные его заметки. Рисунок
К. Н. Батюшкова из альбома С. Д.
Пономаревой.
НЕКОТОРЫЕ ЧЕРТЫ ИЗ ЖИЗНИ БАТЮШКОВА В ВОЛОГДЕ Когда Батюшкова привезли в Вологду, он до того был дик и расстроен нервами, что не мог видеть ни свечки, ни зеркала, не позволял переменять на себе белье и не выносил присутствие женского полу. Лето Батюшков, обыкновенно, проводил в деревне; если погода была хороша, то он целый день уединенно гулял по лесам; во время прогулок, по его просьбе, за ним издали следовал слуга. Константин Николаевич очень любил родного племянника своего Николая Аркадьевича Соколова и с особенным видом доверенности рассказывал ему, что он уже много раз собирался ехать за границу, и между прочим в Париж; но никак не может выехать из Вологды. «Возьму, — говорит, — почтовых лошадей, сяду в экипаж и отправлюсь; проеду верст 50 или 100, а в это время дорога-то подо мной и поворотится — смотрю, меня прямо, никуда не сворачивая, и привезут в Вологду. Вот так и не могу отсюда вырваться!» Я уже выше сказал, что Батюшков не любил общества; но если являлся, то делал над собою всевозможное усилие, чтобы привести в совершенный порядок и мысли свои, и туалет. Лет за шесть до его смерти были гости, по случаю дня его именин, и между прочими сестра его Шипилова с мужем, которого он терпеть не мог. Константин Николаевич, спустившись из своей комнаты, долго прохаживался по залу, несколько раз охорашивался перед зеркалом, как бы приготовлялся войти в гостиную, наконец вошел и с особенным тщанием раскланялся с Шипиловыми. За обедом он был весьма разговорчив, особенно с сестрою, припоминал разных прежних их знакомых и между прочим спросил, помнит ли она N.N.? — Как же, братец, помню. Раз случилось, что Батюшков неистовствовал целую неделю, кричал, шумел (в таких случаях голос его был громок и страшен), дрался, наконец ослабел и слег в постель, выведя из терпения всех домашних. Григорий Абрамович пришел его уговаривать, но больной вскочил с кровати и бросился на него; случилось, что близко их никого не было, и племянник один должен был бороться с дядею. Наконец на крик пришли люди и помогли уложить последнего в постель. При этом случае Батюшков сломал своему племяннику мизинец левой руки, и когда тот чрез несколько времени ему об этом сказал, то он очень равнодушно отвечал: «Ну что за важность — сломал мизинец, я сам не раз под пулями стоял». В течение первых двенадцати лет, из проведенных Батюшковым в Вологде, у него был компаньон, сопровождавший его повсюду; раз в праздничный день во время обедни они проходили мимо церкви; Батюшков изъявил желание войти в храм; компаньон его согласился на это, присовокупив, что он должен вести себя там как следует и ничего не говорить. «Хорошо, хорошо, — отвечал Константин Николаевич, — будьте покойны, я ничего не сделаю; мне только хочется взглянуть, как они там молятся мне». Войдя в церковь, Батюшков встал на место и чрез несколько секунд надел шляпу на голову; его провожатый принужден был увести его из церкви. Впрочем, в последние годы идея его о том, что он бог, не была уже в нем заметна, как и все идеи его помешательства. Григорий Абрамович убежден, что если бы сначала за ним был хороший присмотр, то Батюшков совершенно исцелился бы от своего помешательства, так редко оно возвращалось к нему в последние годы его жизни. ПУБЛИКАЦИЯ Т.
Л. ЛАТЫПОВОЙ |
|||||
ВЕСЬ БАТЮШКОВ |